Страница:
Более конкретные работы можно сгруппировать вокруг трех основных проблем: а) проблема отбора и организации языкового материала для обучения, б) проблема оптимальной презентации учебного материала и обоснования используемых при этом методов и приемов и в) проблема контроля. Первой и третьей из них были посвящены специальные конференции, проведенные Научно-методическим центром русского языка соответственно в 1967 и 1969 гг. Кроме того, имеется ряд самостоятельных публикаций. Несколько менее разработаны в этом плане вопросы собственно методики обучения. Имеющиеся работы на эту тему (относящиеся в основном к последним годам), за весьма немногими исключениями, написаны без учета проблематики, разрабатываемой психолингвистикой.
Особый интерес представляют два частных вопроса, решение которых необходимо для оптимизации обучения языку. Это вопрос об оперативных единицах усвоения (Гохлернер, 1968; Зарубина, 1968) и о психолингвистических основах билингвизма и сопоставления языков для целей обучения (Верещагин, 1969; Зимняя, Леонтьев, 1971). Различным психологическим и психолингвистическим проблемам обучения посвящена серия сборников, выпускаемая Научно-методическим центром русского языка (Вопросы порождения речи и обучения языку, 1967; Психология грамматики, 1968; Психологические и психолингвистические проблемы… 1969).
Если работы по «психолингвистике обучения» весьма многочисленны и разнообразны, то этого никак нельзя сказать о психолингвистических исследованиях детской речи. Сам подход с этой точки зрения чужд большей части работ по детской речи, хотя среди них есть поистине классические – вроде знаменитой книги А.Н. Гвоздева, широко известной и за рубежом (Гвоздев, 1961).
В чем специфика психолингвистического подхода к детской речи? Наиболее распространенная ее трактовка сводится к установлению последовательности появления в высказываниях детей тех или иных единиц и конструкций и к количественным подсчетам относительной частотности разных классов слов в разных возрастах. Чрезвычайно редки, однако, работы, где развитие речевой способности ребенка понимается как последовательное построение многоуровневой порождающей системы, формирование и перестройка отдельных звеньев которой, доступные эксперименту, тем не менее совершенно не обязательно выражаются во внешних, поддающихся простой регистрации формах. К числу этих редких работ относятся, в частности, публикации Ф.А. Сохина (Сохин, 1959), Г.М. Ляминой (Лямина, 1958) и др. Попытка систематического анализа развития детской речи в указанном плане дана в нашей книге (Леонтьев А.А., 1969б).
В последнее время за рубежом, особенно в США, резко возросло количество работ по детской речи, в основу которых положена теория порождающих грамматик. В советской психолингвистике эта линия исследования не получила систематической разработки, так как она противоречит традиционным для советской науки общепсихологическим позициям.
Важной прикладной проблемой, связанной с изучением детской речи, является развитие осознания ребенком своей речи на разных уровнях. Об этом в СССР наряду с более ранними публикациями (например, Карпова, 1967; Лурия, 1968; Оппель, 1946; Орфинская, 1946), имеются и более поздние исследования (Журова, 1963; Жарова, Эльконин, 1963; Изотова, 1970). Исследования этого типа исключительно важны в связи с подготовкой ребенка к школе и в связи с проблемами начального обучения, в частности обучения грамоте. Сейчас психолингвистические работы по развитию осознания речи заметно интенсифицируются.
Что касается психолингвистических проблем, связанных с разного рода речевыми патологиями, то они едва ли не первыми получили у нас в стране практическую разработку. Мы имеем в виду прежде всего работы по афазиологии. Число их сейчас огромно, назовем лишь три из них, опубликованные в специализированных лингвистических или психолингвистических изданиях: Лурия, Цветкова, 1968; Лущихина, 1955; Рябова, 1967. Почти все работы этого плана принадлежат нейропсихологам школы А.Р. Лурия. Думается, что та бесспорно лидирующая роль, которую играет эта школа в мировой афазиологии, в значительной мере связана с профессиональной психолингвистической ориентацией ее членов, открывающей психологам школы Лурия ранее неиспользованные возможности теоретического осмысления явлений афазии, и соответственно – новые пути восстановительного обучения.
Гораздо менее многочисленны, но весьма обоснованны исследования по различным видам речевых нарушений, особенно по нарушениям вероятностных процессов в шизофрении (Вероятностное прогнозирование в речи, 1971; Добрович, Фрумкина, 1970; Соложенкин, 1966). Наконец, особую ветвь составляют работы, где анализируются психолингвистические показатели различного рода патологических состояний.
Значительное место в советской литературе по патологии речи занимает проблема речевых особенностей в условиях сенсорных дефектов (слепота, глухота). Среди собственно психологических работ здесь имеются и бесспорно психолингвистические, например известная статья Н.Г. Морозовой (Морозова, 1946).
К сожалению, целый ряд возможностей исследования до сих пор не реализован в советской дефектологии и патопсихологии. Укажем на две из таких возможностей. Это анализ речи олигофренов и психолингвистические аспекты речи при различных острых психотических явлениях (маниакально-депрессивный психоз и др.). Последняя проблема представляет интерес и с точки зрения задач судебно-психиатрической экспертизы.
Выше мы констатировали, что в Советском Союзе психолингвистическая теория, направляемая потребностями практики в разных областях, частично очерченных нами здесь, переживает период интенсивного развития. Попытаемся в заключение показать, в каком именно направлении она движется.
До сих пор участие речи в тех или иных формах деятельности нередко мыслится как более или менее механическое опосредование этих форм деятельности языковыми или речевыми средствами, а установление психологической «реальности» лингвистических категорий, понимаемое как поиск точных эквивалентов лингвистических единиц в психике говорящих, считается основной задачей психолингвистики. Такой подход едва ли правилен, хотя и обычен. Ему можно противопоставить три основных требования к психолингвистической теории, частично удовлетворяемых ею уже сейчас.
Первое требование связано с идеей социальной сущности, а не просто социального использования речевого акта, речевого общения. Эта идея имеет два аспекта. Один из них, который можно назвать генетическим, хорошо известен хотя бы по работам Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева (Лурия, 1946). Второй можно охарактеризовать как социологический. Нередко упускается из виду, что коммуникация есть не только и не столько взаимодействие людей в обществе, но и – прежде всего – взаимодействие людей как членов общества, как «общественных индивидов» (К. Маркс). Применительно к первобытному человеческому коллективу можно сформулировать это так: речь – это не столько общение во время труда, сколько общение для труда. Одним словом, речь не «прилагается» к жизни и совместной деятельности общества, социальной группы, а является одним из средств, конституирующих эту совместную деятельность. Речь по существу своему – не дело индивида, изолированного носителя языка: это прежде всего внутренняя активность общества, осуществляемая им через отдельных носителей языка или, точнее, при их помощи. Другой вопрос, что речь может использоваться индивидом, так сказать, в несобственных функциях. Соответствующая тенденция в современной психолингвистике, видимо, в значительной мере обусловленная появлением такой мощной прикладной области, как теория и практика массовой коммуникации, а также исследованиями в области этнографии и культурной антропологии), ведет к «увязыванию» психолингвистики с социологией и социальной психологией, к введению в теоретический аппарат психолингвистики новых понятий и методов и превращения ее в своего рода – пользуясь термином французского психолога С. Московичи – «психосоциологию речи».
Второе требование предполагает противопоставленную реактивным теориям идею речевой активности, трактовку речи как иерархической системы процессов, направляемых представлением о цели речевого действия и деятельности в целом. С нею связан и отказ от упрощенного понимания «психологической реальности» и поиск собственных оперативных единиц речевой деятельности (Леонтьев А.А., 1969а).
Третье требование связано с понятием эвристичности речевого действия, с тем фактом, что оно не протекает в застывших однообразных формах, а пластично подстраивается под требования ситуации и речевой задачи, используя разные возможные пути из имеющихся в запасе и широко опираясь на разного рода индивидуальные стратегии порождения и восприятия речи.
Построенная на этих не новых для нее, но пока еще не полностью усвоенных ею принципах, психолингвистика, несомненно, обретет новое качество, получит новый онтологический статус и, надо надеяться, ляжет в основу не только теории речевой деятельности, но и – в значительной мере – теории языка, в последнее время сильно тяготеющей к сближению с психологией, социологией, этнографией.
Проблемы и методы психолингвистики в межличностном общении[2]
Особый интерес представляют два частных вопроса, решение которых необходимо для оптимизации обучения языку. Это вопрос об оперативных единицах усвоения (Гохлернер, 1968; Зарубина, 1968) и о психолингвистических основах билингвизма и сопоставления языков для целей обучения (Верещагин, 1969; Зимняя, Леонтьев, 1971). Различным психологическим и психолингвистическим проблемам обучения посвящена серия сборников, выпускаемая Научно-методическим центром русского языка (Вопросы порождения речи и обучения языку, 1967; Психология грамматики, 1968; Психологические и психолингвистические проблемы… 1969).
Если работы по «психолингвистике обучения» весьма многочисленны и разнообразны, то этого никак нельзя сказать о психолингвистических исследованиях детской речи. Сам подход с этой точки зрения чужд большей части работ по детской речи, хотя среди них есть поистине классические – вроде знаменитой книги А.Н. Гвоздева, широко известной и за рубежом (Гвоздев, 1961).
В чем специфика психолингвистического подхода к детской речи? Наиболее распространенная ее трактовка сводится к установлению последовательности появления в высказываниях детей тех или иных единиц и конструкций и к количественным подсчетам относительной частотности разных классов слов в разных возрастах. Чрезвычайно редки, однако, работы, где развитие речевой способности ребенка понимается как последовательное построение многоуровневой порождающей системы, формирование и перестройка отдельных звеньев которой, доступные эксперименту, тем не менее совершенно не обязательно выражаются во внешних, поддающихся простой регистрации формах. К числу этих редких работ относятся, в частности, публикации Ф.А. Сохина (Сохин, 1959), Г.М. Ляминой (Лямина, 1958) и др. Попытка систематического анализа развития детской речи в указанном плане дана в нашей книге (Леонтьев А.А., 1969б).
В последнее время за рубежом, особенно в США, резко возросло количество работ по детской речи, в основу которых положена теория порождающих грамматик. В советской психолингвистике эта линия исследования не получила систематической разработки, так как она противоречит традиционным для советской науки общепсихологическим позициям.
Важной прикладной проблемой, связанной с изучением детской речи, является развитие осознания ребенком своей речи на разных уровнях. Об этом в СССР наряду с более ранними публикациями (например, Карпова, 1967; Лурия, 1968; Оппель, 1946; Орфинская, 1946), имеются и более поздние исследования (Журова, 1963; Жарова, Эльконин, 1963; Изотова, 1970). Исследования этого типа исключительно важны в связи с подготовкой ребенка к школе и в связи с проблемами начального обучения, в частности обучения грамоте. Сейчас психолингвистические работы по развитию осознания речи заметно интенсифицируются.
Что касается психолингвистических проблем, связанных с разного рода речевыми патологиями, то они едва ли не первыми получили у нас в стране практическую разработку. Мы имеем в виду прежде всего работы по афазиологии. Число их сейчас огромно, назовем лишь три из них, опубликованные в специализированных лингвистических или психолингвистических изданиях: Лурия, Цветкова, 1968; Лущихина, 1955; Рябова, 1967. Почти все работы этого плана принадлежат нейропсихологам школы А.Р. Лурия. Думается, что та бесспорно лидирующая роль, которую играет эта школа в мировой афазиологии, в значительной мере связана с профессиональной психолингвистической ориентацией ее членов, открывающей психологам школы Лурия ранее неиспользованные возможности теоретического осмысления явлений афазии, и соответственно – новые пути восстановительного обучения.
Гораздо менее многочисленны, но весьма обоснованны исследования по различным видам речевых нарушений, особенно по нарушениям вероятностных процессов в шизофрении (Вероятностное прогнозирование в речи, 1971; Добрович, Фрумкина, 1970; Соложенкин, 1966). Наконец, особую ветвь составляют работы, где анализируются психолингвистические показатели различного рода патологических состояний.
Значительное место в советской литературе по патологии речи занимает проблема речевых особенностей в условиях сенсорных дефектов (слепота, глухота). Среди собственно психологических работ здесь имеются и бесспорно психолингвистические, например известная статья Н.Г. Морозовой (Морозова, 1946).
К сожалению, целый ряд возможностей исследования до сих пор не реализован в советской дефектологии и патопсихологии. Укажем на две из таких возможностей. Это анализ речи олигофренов и психолингвистические аспекты речи при различных острых психотических явлениях (маниакально-депрессивный психоз и др.). Последняя проблема представляет интерес и с точки зрения задач судебно-психиатрической экспертизы.
Выше мы констатировали, что в Советском Союзе психолингвистическая теория, направляемая потребностями практики в разных областях, частично очерченных нами здесь, переживает период интенсивного развития. Попытаемся в заключение показать, в каком именно направлении она движется.
До сих пор участие речи в тех или иных формах деятельности нередко мыслится как более или менее механическое опосредование этих форм деятельности языковыми или речевыми средствами, а установление психологической «реальности» лингвистических категорий, понимаемое как поиск точных эквивалентов лингвистических единиц в психике говорящих, считается основной задачей психолингвистики. Такой подход едва ли правилен, хотя и обычен. Ему можно противопоставить три основных требования к психолингвистической теории, частично удовлетворяемых ею уже сейчас.
Первое требование связано с идеей социальной сущности, а не просто социального использования речевого акта, речевого общения. Эта идея имеет два аспекта. Один из них, который можно назвать генетическим, хорошо известен хотя бы по работам Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева (Лурия, 1946). Второй можно охарактеризовать как социологический. Нередко упускается из виду, что коммуникация есть не только и не столько взаимодействие людей в обществе, но и – прежде всего – взаимодействие людей как членов общества, как «общественных индивидов» (К. Маркс). Применительно к первобытному человеческому коллективу можно сформулировать это так: речь – это не столько общение во время труда, сколько общение для труда. Одним словом, речь не «прилагается» к жизни и совместной деятельности общества, социальной группы, а является одним из средств, конституирующих эту совместную деятельность. Речь по существу своему – не дело индивида, изолированного носителя языка: это прежде всего внутренняя активность общества, осуществляемая им через отдельных носителей языка или, точнее, при их помощи. Другой вопрос, что речь может использоваться индивидом, так сказать, в несобственных функциях. Соответствующая тенденция в современной психолингвистике, видимо, в значительной мере обусловленная появлением такой мощной прикладной области, как теория и практика массовой коммуникации, а также исследованиями в области этнографии и культурной антропологии), ведет к «увязыванию» психолингвистики с социологией и социальной психологией, к введению в теоретический аппарат психолингвистики новых понятий и методов и превращения ее в своего рода – пользуясь термином французского психолога С. Московичи – «психосоциологию речи».
Второе требование предполагает противопоставленную реактивным теориям идею речевой активности, трактовку речи как иерархической системы процессов, направляемых представлением о цели речевого действия и деятельности в целом. С нею связан и отказ от упрощенного понимания «психологической реальности» и поиск собственных оперативных единиц речевой деятельности (Леонтьев А.А., 1969а).
Третье требование связано с понятием эвристичности речевого действия, с тем фактом, что оно не протекает в застывших однообразных формах, а пластично подстраивается под требования ситуации и речевой задачи, используя разные возможные пути из имеющихся в запасе и широко опираясь на разного рода индивидуальные стратегии порождения и восприятия речи.
Построенная на этих не новых для нее, но пока еще не полностью усвоенных ею принципах, психолингвистика, несомненно, обретет новое качество, получит новый онтологический статус и, надо надеяться, ляжет в основу не только теории речевой деятельности, но и – в значительной мере – теории языка, в последнее время сильно тяготеющей к сближению с психологией, социологией, этнографией.
Проблемы и методы психолингвистики в межличностном общении[2]
I. Что такое общение? Как бы мы его ни определяли, огромная роль общения в жизни и деятельности общества несомненна. Уже сам процесс становления отдельной личности, формирования «общественного человека» невозможен без общения: если это его значение в нормальных условиях замаскировано, то, например, при обучении слепоглухонемых оно выступает с исключительной ясностью (Мещеряков, 1971). Однако обучение в то же время есть и необходимое условие любой общественной деятельности человека, включая сюда и деятельность, индивидуальную по своим внешним проявлениям, но общественную по генезису и обусловленности (например, научную и вообще теоретическую).
Независимо от того или иного ситуативного использования общения, оно представляет собой не процесс установления контакта между изолированными личностями, психологическими «монадами», а способ внутренней организации и внутренней эволюции общества. Общение есть не только и не столько взаимоотношение людей в обществе, сколько (прежде всего!) взаимодействие людей как членов общества. Вслед за К. Марксом можно определить общение как способ (и одновременно условие) актуализации общественных отношений. Это методологическое понимание определяет и наш подход к межличностному общению, выдвигая как одну из основных проблем психологические (социально-психологические) функции общения в обществе (такие, как кооперация в трудовой деятельности, контакт, социальный контроль, групповая идентификация и противопоставление себя группе и др.).
II. Психология общения и психология межличностного общения. Основная проблематика психологии общения как отрасли общей психологии сводится к следующим трем кругам вопросов: а) психологические функции общения; б) формирование и функционирование механизмов и средств общения в их зависимости от функции общения, от особенностей личности и от других психологических факторов; в) взаимоотношение общения с другими аспектами психологической деятельности человека и с особенностями личности. В терминах Л. Тайера, психология общения имеет дело с «межличностным» и «внутриличностным» уровнями, оставляя «коммуникационную систему» и «организационный» уровень в компетенции социологии (Thayer, 1968).
Можно предложить следующую систему критериев, по которым производится классификация видов общения:
1. Ориентированность общения. Оно может быть социально ориентированным и личностно ориентированным. Это – различие в установке говорящего на различный тип коммуникативной ситуации, обусловленной рядом социальных и ситуативных факторов, но не связанной с ними необходимой связью (Бгажноков, 1973). В числе ситуативных факторов можно назвать аксиальный или ретиальный характер обратной связи в общении; пространственные (проксемические) различия (Watson, 1970); характер антиципации реакции реципиента (реципиентов) (Janousek, 1968) и т. д. В числе социальных факторов главной является психологическая (социально-психологическая) функция общения. К числу социально ориентированных видов общения относятся массовая коммуникация, ораторская речь, реклама; к числу личностно ориентированных, прежде всего, – диадическое общение (Borden, Gregg, Grove, 1969).
2. Психологическая динамика общения. Общение всегда предполагает известный психологический «фон», то есть, начинается не с нуля, а с реальной или воображаемой общности коммуникатора и реципиента (реципиентов). Эта общность может определяться распределением социальных ролей (в случае формального общения) или быть собственно психологической (знание о собеседнике, возможность моделирования отдельных сторон его личности, например, мотивов, целей и т. п., или личности в целом, точнее «направленности» личности) (Божович, 1968). В результате общения наступают те или иные изменения в психологических характеристиках реципиента (реципиентов) и коммуникатора (в силу обратной связи). Эти изменения могут происходить в сфере знаний (информирование, обучение), в сфере навыков и умений деятельности (обучение), в сфере реальной деятельности, стимулируемой общением (внушение, убеждение), в сфере мотивов и потребностей, установок, ценностной ориентации и т. п. (убеждение) (Леонтьев А.Н., 1968; Леонтьев А.А., 1972). В диадическом общении и других видах общения, объединяемых под названием «межличностного», такие изменения характеризуются особенной резкостью: «статического отношения не существует; отношения всегда или растут, или совпадают» (Borden, Gregg, Grove, 1969, р. 103—104).
3. Семиотическая специализация общения. Эта характеристика определяется тем, какие средства используются в общении. С данной точки зрения можно выделить материальное общение (К. Маркс говорил в этом смысле о «языке реальной жизни»), знаковое общение (опосредованное значениями), смысловое общение (опосредованное личностным смыслом, возникающим в психике реципиента на основе воспринятого объективного значения, но не сводимым к этому значению; о категории личностного смысла см. Леонтьев А.Н., 1972, Леонтьев А.А., 1969в; об общении искусством как типовом виде смыслового общения см. Леонтьев А.А., 1973). В свою очередь, внутри знакового общения можно выделить речевое общение; общение при помощи знаковых систем, психологически эквивалентных языку (первичных; ср. мимический язык глухонемых); общение при помощи вторичных знаковых систем с опорой на язык (азбука Морзе, флажковый код и т. п.); общение при помощи вторичных знаковых систем специфического характера (географическая карта, радиосхема); общение при помощи ситуативно осмысляемых материальных объектов, получающих ad hoc семиотическую нагрузку – например, подарок, присланный по почте.
4. Степень опосредованности. Это более социологическая, нежели психологическая координата общения, определяющая количество преобразований, через которые проходит исходное сообщение на пути от коммуникатора к реципиенту.
«Межличностные» виды общения характеризуются глобальностью и многоуровневостью семиотической специализации: оно использует (если не является формальным) не только язык, но и паралингвистические, проксемические средства, разного рода суггестивные приемы и т. п. Степень опосредованности в этих видах общения, в отличие от, скажем, массовой коммуникации, минимальна. Следует отметить также, что межличностное общение характеризуется развитием и все большим согласованием используемой в общении «социальной техники» (Argyle, 1967), причем смысловое общение начинает преобладать над знаковым.
Описанные критерии, несмотря на некоторое внешнее сходство (например, 1 и 4), автономны. Так, возможно общение межличностное по степени опосредованности, но социально ориентированное: это целенаправленное распространение слухов (как орудие психологической войны).
Если два первых критерия соотнесены со «стратегическими способностями» коммуникатора (Thayеr, 1968), то два вторых – с его «тактическими способностями». В разделяемой нами психологической концепции (см. Леонтьев А.А., 1974) первые два критерия характеризуют предречевую ориентировку и планирование общения, а последние два – процесс общения и используемые в этом процессе средства. К проблеме ориентировочного звена общения мы обратимся ниже.
Опираясь на описанные критерии, можно, таким образом, определить межличностное общение как личностно ориентированное, различное по психологической динамике и характеризующееся в этом отношении полифункционализмом, многоуровневое (имеется в виду иерархическая система уровней) по семиотической специализации и минимальное по степени опосредованности.
Предречевая (и более широко – предкоммуникационная) ориентировка заключается в соотнесении речевого действия с ситуацией общения, в «выделении отдельных элементов (ситуации) в качестве последовательных ориентиров, на которые направляется и по которым контролируется выполнение отдельных операций» (Гальперин, 1966, с. 248) или действия в целом. В разных ситуациях общения эта ориентировка различна. Так, в разного рода действиях над текстом, то есть при «контролируемом вербальном поведении» Скиннера (Skinner, 1957), например, при пересказе текста, ориентировочным звеном общения является смысловой анализ и понимание текста. При описании картинки (равно как и в телерепортаже) в качестве ориентировочного звена выступают перцептивные действия, и т. д.
В межличностном общении ориентировка складывается из следующих основных компонентов; а) ориентировка в целях и социально-психологических функциях общения; б) ориентировка в личностных и групповых факторах общения, прежде всего в системе социальных ролей; в) ориентировка в содержании общения; г) ориентировка в собеседнике; д) ситуативная в узком смысле ориентировка, то есть учет пространственных (проксемических), временных и т. п. условий контакта, а также «микросоциологических» отношений, то есть требований этикета. Указанные выше критерии ориентированности и психологической динамики общения, характеризующие коммуникативную установку коммуникатора, и возникают как результат первичной обработки всей этой информации.
III. Психолингвистические методы в исследовании процесса общения. Возможность использования психолингвистических данных как индикаторов изменения факторов ориентировки и вообще индикаторов коммуникационной динамики определяется отмеченной выше (см. цитату из П.Я. Гальперина) внутренней связью между структурой предречевой ориентировочной активности и структурой процесса общения. Сам факт этой связи и зависимости хорошо известен в психолингвистике. Так, в зависимости от того, имеется ли при ориентировке установка на верификацию (то есть ориентировка происходит одновременно в ситуации и в тексте) или на простое описание картинки, в порождении синтаксических структур оказывается релевантным или нерелевантным фактор обратимости (Slobin, 1966; Turner, Rommetveit, 1968). Флорес д’Аркаи (Flores d’Arqais, 1966) установил корреляцию между перцептивной стратегией при рассматривании картинки и выбором синтаксической структуры, и т. д.
Изучение межличностной коммуникации психологическими методами было впервые предпринято в широких масштабах французским психологом С. Московичи и его сотрудниками, хотя известны и более ранние эксперименты в этой области – например, Back, 1961. С. Московичи различает «системы коммуникации» и «каналы коммуникации», что в общих чертах соответствует «стратегическим» и «тактическим» способностям Тайера и первой и второй паре критериев, описанных нами выше. Различия в системах коммуникации описываются Московичи при помощи понятий «давления» и «дистанции»: уровень давления определяется отношением между говорящими, уровень дистанции – отношением каждого из них к содержанию общения. При одном и том же канале коммуникации различие в системах коммуникации, как установил Московичи, является преимущественно лексическим (общий объем сообщения и его лексическое разнообразие); при одной и той же системе различие в каналах дает грамматическую вариативность сообщений (процент слов различных частей речи и некоторые другие параметры). В качестве различных каналов брались ситуации «бок о бок», «спина к спине», «лицом к лицу» и общение собеседников, разделенных перегородкой. Отступление от положения «лицом к лицу» дает увеличение процента существительных и служебных слов, уменьшение процента глаголов, уменьшение общего объема речевой продукции (Фоше, Московичи, 1973; Moscovici et Plon, 1966; Moscovici, 1967).
Изложение осуществленных в СССР психолингвистических исследований коммуникации удобно начать с работы В.С. Агеева, опиравшегося на этот цикл исследований Московичи (Агеев, 1972). Он использовал только две ситуации («бок о бок» и «лицом к лицу»). Результаты его эксперимента сводятся к следующему: 1) подтвердились на русском языковом материале французские данные Московичи; 2) оказалось, что значима не сама ситуация (позиция), а факт ее изменения (то есть необходимость новой ориентировки); 3) ситуация «лицом к лицу» дала значительно большее число слов, непосредственно связанных с предметом беседы;
4) вдвое увеличилось число употребленных собственных имен; 5) более чем вдвое увеличилось число побудительных высказываний типа «А что думаете об этом Вы?»; 6) почти втрое увеличилось количество переформулированных повторений чужого высказывания; 7) вдвое увеличилось число высказываний, выражающих согласие, и резко уменьшилось число выражений, содержащих выражение противоречия; 8) резко увеличилось количество случаев перебивания собеседника; 9) выросло общее число реплик; 10) участилось употребление местоимений «я» и «мы» (при общем уменьшении процента местоимений и вообще служебных слов); 11) значительно, почти вчетверо, увеличилось число употребленных речевых стереотипов.
Б.X. Бгажноков изучал психолингвистические параметры социально ориентированного и личностно ориентированного общения. Для этой цели были проведены две серии экспериментов. В первой серии перед испытуемыми (старшими школьниками) ставилась задача: разъяснить в личной беседе смысл психологических терминов другим школьникам; затем перед ними ставилась иная задача – выступить с тем же материалом перед всем классом. Во второй серии последовательность была обратной: сначала рассказ перед классом, затем – одному из товарищей.
Эксперимент показал значительное различие в психолингвистических параметрах личностного и социального ориентированного общения в зависимости от порядка предъявления коммуникативных задач. Вот некоторые результаты: в первой серии ЛОО дало вдвое больший объем речи (и втрое больший объем, если учитывать не только речь испытуемых, но и собеседников); во второй серии четко проявилась тенденция к приближению общения к СОО по проценту слов разных частей речи (меньше существительных, больше глаголов) – таким образом, испытуемые продемонстрировали ригидность ранее выработанной ориентации. Аналогичность ЛОО во второй серии резко уменьшилась, появилась тенденция к «подавлению» речевой активности собеседника. Таковы же результаты наблюдения над СОО: в первой серии испытуемые переносят на него ранее выработанную «личностную» установку. Характерно, что изменение конкретной ситуации общения оказалось для испытуемых по ряду параметров менее значимым, чем изменение ориентации общения (Бгажноков, 1973).
Интересные исследования ориентировки в содержании речи касаются роли такой ориентировки в восприятии текстов: это работы О.Д. Кузьменко (неопубликованная работа) и Ю.А. Сорокина (1973). Первая из них показала, что успешность понимания текста зависит от коммуникативной установки, и продемонстрировала также, что иерархия ориентировочных факторов, влияющих на понимание, различна для чтения разноязычных текстов (русский, английский, китайский иероглифический) и для разных групп испытуемых. Второй разработал психолингвистическую методику семантического шкалирования текстов, в результате применения которой оказалось, что тексты разных типов (научный, научно-популярный, художественный) с самого начала оцениваются – в зависимости от установки на то или иное содержание – по разным признакам. Т.М. Дридзе (Дридзе, 1972) в ходе широкого психолингвистического исследования отношения «текст – реципиент» удалось выяснить, в частности, зависимость понятия «стереотипа» от характера установки реципиента на текст, определяемого, в свою очередь, рядом социологических факторов.
Независимо от того или иного ситуативного использования общения, оно представляет собой не процесс установления контакта между изолированными личностями, психологическими «монадами», а способ внутренней организации и внутренней эволюции общества. Общение есть не только и не столько взаимоотношение людей в обществе, сколько (прежде всего!) взаимодействие людей как членов общества. Вслед за К. Марксом можно определить общение как способ (и одновременно условие) актуализации общественных отношений. Это методологическое понимание определяет и наш подход к межличностному общению, выдвигая как одну из основных проблем психологические (социально-психологические) функции общения в обществе (такие, как кооперация в трудовой деятельности, контакт, социальный контроль, групповая идентификация и противопоставление себя группе и др.).
II. Психология общения и психология межличностного общения. Основная проблематика психологии общения как отрасли общей психологии сводится к следующим трем кругам вопросов: а) психологические функции общения; б) формирование и функционирование механизмов и средств общения в их зависимости от функции общения, от особенностей личности и от других психологических факторов; в) взаимоотношение общения с другими аспектами психологической деятельности человека и с особенностями личности. В терминах Л. Тайера, психология общения имеет дело с «межличностным» и «внутриличностным» уровнями, оставляя «коммуникационную систему» и «организационный» уровень в компетенции социологии (Thayer, 1968).
Можно предложить следующую систему критериев, по которым производится классификация видов общения:
1. Ориентированность общения. Оно может быть социально ориентированным и личностно ориентированным. Это – различие в установке говорящего на различный тип коммуникативной ситуации, обусловленной рядом социальных и ситуативных факторов, но не связанной с ними необходимой связью (Бгажноков, 1973). В числе ситуативных факторов можно назвать аксиальный или ретиальный характер обратной связи в общении; пространственные (проксемические) различия (Watson, 1970); характер антиципации реакции реципиента (реципиентов) (Janousek, 1968) и т. д. В числе социальных факторов главной является психологическая (социально-психологическая) функция общения. К числу социально ориентированных видов общения относятся массовая коммуникация, ораторская речь, реклама; к числу личностно ориентированных, прежде всего, – диадическое общение (Borden, Gregg, Grove, 1969).
2. Психологическая динамика общения. Общение всегда предполагает известный психологический «фон», то есть, начинается не с нуля, а с реальной или воображаемой общности коммуникатора и реципиента (реципиентов). Эта общность может определяться распределением социальных ролей (в случае формального общения) или быть собственно психологической (знание о собеседнике, возможность моделирования отдельных сторон его личности, например, мотивов, целей и т. п., или личности в целом, точнее «направленности» личности) (Божович, 1968). В результате общения наступают те или иные изменения в психологических характеристиках реципиента (реципиентов) и коммуникатора (в силу обратной связи). Эти изменения могут происходить в сфере знаний (информирование, обучение), в сфере навыков и умений деятельности (обучение), в сфере реальной деятельности, стимулируемой общением (внушение, убеждение), в сфере мотивов и потребностей, установок, ценностной ориентации и т. п. (убеждение) (Леонтьев А.Н., 1968; Леонтьев А.А., 1972). В диадическом общении и других видах общения, объединяемых под названием «межличностного», такие изменения характеризуются особенной резкостью: «статического отношения не существует; отношения всегда или растут, или совпадают» (Borden, Gregg, Grove, 1969, р. 103—104).
3. Семиотическая специализация общения. Эта характеристика определяется тем, какие средства используются в общении. С данной точки зрения можно выделить материальное общение (К. Маркс говорил в этом смысле о «языке реальной жизни»), знаковое общение (опосредованное значениями), смысловое общение (опосредованное личностным смыслом, возникающим в психике реципиента на основе воспринятого объективного значения, но не сводимым к этому значению; о категории личностного смысла см. Леонтьев А.Н., 1972, Леонтьев А.А., 1969в; об общении искусством как типовом виде смыслового общения см. Леонтьев А.А., 1973). В свою очередь, внутри знакового общения можно выделить речевое общение; общение при помощи знаковых систем, психологически эквивалентных языку (первичных; ср. мимический язык глухонемых); общение при помощи вторичных знаковых систем с опорой на язык (азбука Морзе, флажковый код и т. п.); общение при помощи вторичных знаковых систем специфического характера (географическая карта, радиосхема); общение при помощи ситуативно осмысляемых материальных объектов, получающих ad hoc семиотическую нагрузку – например, подарок, присланный по почте.
4. Степень опосредованности. Это более социологическая, нежели психологическая координата общения, определяющая количество преобразований, через которые проходит исходное сообщение на пути от коммуникатора к реципиенту.
«Межличностные» виды общения характеризуются глобальностью и многоуровневостью семиотической специализации: оно использует (если не является формальным) не только язык, но и паралингвистические, проксемические средства, разного рода суггестивные приемы и т. п. Степень опосредованности в этих видах общения, в отличие от, скажем, массовой коммуникации, минимальна. Следует отметить также, что межличностное общение характеризуется развитием и все большим согласованием используемой в общении «социальной техники» (Argyle, 1967), причем смысловое общение начинает преобладать над знаковым.
Описанные критерии, несмотря на некоторое внешнее сходство (например, 1 и 4), автономны. Так, возможно общение межличностное по степени опосредованности, но социально ориентированное: это целенаправленное распространение слухов (как орудие психологической войны).
Если два первых критерия соотнесены со «стратегическими способностями» коммуникатора (Thayеr, 1968), то два вторых – с его «тактическими способностями». В разделяемой нами психологической концепции (см. Леонтьев А.А., 1974) первые два критерия характеризуют предречевую ориентировку и планирование общения, а последние два – процесс общения и используемые в этом процессе средства. К проблеме ориентировочного звена общения мы обратимся ниже.
Опираясь на описанные критерии, можно, таким образом, определить межличностное общение как личностно ориентированное, различное по психологической динамике и характеризующееся в этом отношении полифункционализмом, многоуровневое (имеется в виду иерархическая система уровней) по семиотической специализации и минимальное по степени опосредованности.
Предречевая (и более широко – предкоммуникационная) ориентировка заключается в соотнесении речевого действия с ситуацией общения, в «выделении отдельных элементов (ситуации) в качестве последовательных ориентиров, на которые направляется и по которым контролируется выполнение отдельных операций» (Гальперин, 1966, с. 248) или действия в целом. В разных ситуациях общения эта ориентировка различна. Так, в разного рода действиях над текстом, то есть при «контролируемом вербальном поведении» Скиннера (Skinner, 1957), например, при пересказе текста, ориентировочным звеном общения является смысловой анализ и понимание текста. При описании картинки (равно как и в телерепортаже) в качестве ориентировочного звена выступают перцептивные действия, и т. д.
В межличностном общении ориентировка складывается из следующих основных компонентов; а) ориентировка в целях и социально-психологических функциях общения; б) ориентировка в личностных и групповых факторах общения, прежде всего в системе социальных ролей; в) ориентировка в содержании общения; г) ориентировка в собеседнике; д) ситуативная в узком смысле ориентировка, то есть учет пространственных (проксемических), временных и т. п. условий контакта, а также «микросоциологических» отношений, то есть требований этикета. Указанные выше критерии ориентированности и психологической динамики общения, характеризующие коммуникативную установку коммуникатора, и возникают как результат первичной обработки всей этой информации.
III. Психолингвистические методы в исследовании процесса общения. Возможность использования психолингвистических данных как индикаторов изменения факторов ориентировки и вообще индикаторов коммуникационной динамики определяется отмеченной выше (см. цитату из П.Я. Гальперина) внутренней связью между структурой предречевой ориентировочной активности и структурой процесса общения. Сам факт этой связи и зависимости хорошо известен в психолингвистике. Так, в зависимости от того, имеется ли при ориентировке установка на верификацию (то есть ориентировка происходит одновременно в ситуации и в тексте) или на простое описание картинки, в порождении синтаксических структур оказывается релевантным или нерелевантным фактор обратимости (Slobin, 1966; Turner, Rommetveit, 1968). Флорес д’Аркаи (Flores d’Arqais, 1966) установил корреляцию между перцептивной стратегией при рассматривании картинки и выбором синтаксической структуры, и т. д.
Изучение межличностной коммуникации психологическими методами было впервые предпринято в широких масштабах французским психологом С. Московичи и его сотрудниками, хотя известны и более ранние эксперименты в этой области – например, Back, 1961. С. Московичи различает «системы коммуникации» и «каналы коммуникации», что в общих чертах соответствует «стратегическим» и «тактическим» способностям Тайера и первой и второй паре критериев, описанных нами выше. Различия в системах коммуникации описываются Московичи при помощи понятий «давления» и «дистанции»: уровень давления определяется отношением между говорящими, уровень дистанции – отношением каждого из них к содержанию общения. При одном и том же канале коммуникации различие в системах коммуникации, как установил Московичи, является преимущественно лексическим (общий объем сообщения и его лексическое разнообразие); при одной и той же системе различие в каналах дает грамматическую вариативность сообщений (процент слов различных частей речи и некоторые другие параметры). В качестве различных каналов брались ситуации «бок о бок», «спина к спине», «лицом к лицу» и общение собеседников, разделенных перегородкой. Отступление от положения «лицом к лицу» дает увеличение процента существительных и служебных слов, уменьшение процента глаголов, уменьшение общего объема речевой продукции (Фоше, Московичи, 1973; Moscovici et Plon, 1966; Moscovici, 1967).
Изложение осуществленных в СССР психолингвистических исследований коммуникации удобно начать с работы В.С. Агеева, опиравшегося на этот цикл исследований Московичи (Агеев, 1972). Он использовал только две ситуации («бок о бок» и «лицом к лицу»). Результаты его эксперимента сводятся к следующему: 1) подтвердились на русском языковом материале французские данные Московичи; 2) оказалось, что значима не сама ситуация (позиция), а факт ее изменения (то есть необходимость новой ориентировки); 3) ситуация «лицом к лицу» дала значительно большее число слов, непосредственно связанных с предметом беседы;
4) вдвое увеличилось число употребленных собственных имен; 5) более чем вдвое увеличилось число побудительных высказываний типа «А что думаете об этом Вы?»; 6) почти втрое увеличилось количество переформулированных повторений чужого высказывания; 7) вдвое увеличилось число высказываний, выражающих согласие, и резко уменьшилось число выражений, содержащих выражение противоречия; 8) резко увеличилось количество случаев перебивания собеседника; 9) выросло общее число реплик; 10) участилось употребление местоимений «я» и «мы» (при общем уменьшении процента местоимений и вообще служебных слов); 11) значительно, почти вчетверо, увеличилось число употребленных речевых стереотипов.
Б.X. Бгажноков изучал психолингвистические параметры социально ориентированного и личностно ориентированного общения. Для этой цели были проведены две серии экспериментов. В первой серии перед испытуемыми (старшими школьниками) ставилась задача: разъяснить в личной беседе смысл психологических терминов другим школьникам; затем перед ними ставилась иная задача – выступить с тем же материалом перед всем классом. Во второй серии последовательность была обратной: сначала рассказ перед классом, затем – одному из товарищей.
Эксперимент показал значительное различие в психолингвистических параметрах личностного и социального ориентированного общения в зависимости от порядка предъявления коммуникативных задач. Вот некоторые результаты: в первой серии ЛОО дало вдвое больший объем речи (и втрое больший объем, если учитывать не только речь испытуемых, но и собеседников); во второй серии четко проявилась тенденция к приближению общения к СОО по проценту слов разных частей речи (меньше существительных, больше глаголов) – таким образом, испытуемые продемонстрировали ригидность ранее выработанной ориентации. Аналогичность ЛОО во второй серии резко уменьшилась, появилась тенденция к «подавлению» речевой активности собеседника. Таковы же результаты наблюдения над СОО: в первой серии испытуемые переносят на него ранее выработанную «личностную» установку. Характерно, что изменение конкретной ситуации общения оказалось для испытуемых по ряду параметров менее значимым, чем изменение ориентации общения (Бгажноков, 1973).
Интересные исследования ориентировки в содержании речи касаются роли такой ориентировки в восприятии текстов: это работы О.Д. Кузьменко (неопубликованная работа) и Ю.А. Сорокина (1973). Первая из них показала, что успешность понимания текста зависит от коммуникативной установки, и продемонстрировала также, что иерархия ориентировочных факторов, влияющих на понимание, различна для чтения разноязычных текстов (русский, английский, китайский иероглифический) и для разных групп испытуемых. Второй разработал психолингвистическую методику семантического шкалирования текстов, в результате применения которой оказалось, что тексты разных типов (научный, научно-популярный, художественный) с самого начала оцениваются – в зависимости от установки на то или иное содержание – по разным признакам. Т.М. Дридзе (Дридзе, 1972) в ходе широкого психолингвистического исследования отношения «текст – реципиент» удалось выяснить, в частности, зависимость понятия «стереотипа» от характера установки реципиента на текст, определяемого, в свою очередь, рядом социологических факторов.