Алексей Атеев. Холодный человек

   Оркестрик затянул старомодную мелодию. Сабуров подхватил Веру и сделал несколько па. Одной рукой добрый молодец поддерживал свою партнершу, а другой махал над головой платком. Неожиданно он остановился.
   – Не то играете! – крикнул он музыкантам. – Ох, не то!
   Гуляка подскочил к виолончелистке, вырвал у нее смычок и замахал им над головой, пытаясь дирижировать. Однако в его руках сия принадлежность струнного инструмента скорее казалась похожа на шпагу. Сабуров грозно вращал смычок, словно собираясь стукнуть им кого-нибудь. Так и случилось.
   Оставшись без орудия производства звуков, виолончелистка осторожно положила инструмент на пол, подошла к Сабурову и схватилась за смычок.
   – Ты чего? – опешил тот.
   – Отдайте, – тихо произнесла виолончелистка.
   – Чего тебе отдать?! – взревел Сабуров
   – Смычок.
   – На, получи!
   Сабуров с размаху треснул виолончелистку смычком по голове. Та закрыла часть лица и лоб белыми, пухлыми руками и беззвучно зарыдала.
 
   – Эй, мужик, ты чего это себе позволяешь! – заорал другой скрипач, довольно плотный парень. Фрак, казалось, готов был расползтись у него в плечах.
   – И тебе, и тебе – на! – перешел в наступление Сабуров. Смычок в его руке свистел как хлыст.
   На небольшой сцене, где еще недавно музицировал квартет, началась свалка. Жалобно зазвенела упавшая арфа, завизжала рухнувшая следом на свой инструмент арфистка. Плотный скрипач одной рукой вцепился Сабурову в пиджак, а другой молотил его по чему попало. Однако и Сабуров не остался в долгу. Не выпуская своего оружия из рук, он что есть силы стукнул скрипача головой в лицо. Тот от неожиданности выпустил буяна из рук, и Сабуров нанес музыканту еще один удар кулаком, «вдогонку». Фрак затрещал и разошелся на спине.
   – Ах вы, гады! – ревел Сабуров, сокрушая оркестровую братию, которая, поняв, что потерпела поражение, разбегалась во все стороны.
   Вера, встав у стенки, следила за титанической борьбой своего нового знакомого. Зрелище, что и говорить, выглядело впечатляюще. Но, как оказалось, оно еще не окончено. Кроме них, в ресторане пребывала еще одна компания – трое крепких мужчин средних лет, не то коммерсантского, не то бандитского вида. Сидели они в противоположном конце зала, недалеко от выхода, и о чем-то тихо беседовали, время от времени поднимая рюмки. Поведение Cабурова, по-видимому, не оставило их равнодушными. Мужчины отвлеклись от распития спиртных напитков и с интересом взирали на происходящее.
   Разогнав музыкантов, Сабуров бросил взгляд в зал, и его глаза наткнулись на зрителей.
   – Эй, ребята, – обратился он к мужчинам. – Не выпьете ли со мной? За победу.
   – Охотно, – отозвался один из них. – Ты, парень, вел себя как герой.
   – А скажите, ребята, вы, часом, не цыгане ли?
   – Точно, браток, угадал.
   – А не сыграете ли вы для меня, купца второй гильдии Тимофея сына Петрова Брыкина, что-нибудь родное?
   – Что же, милый, тебе исполнить?
   – Да хоть «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан…».
   – Хороший выбор. Только извини, милый, гитар-то мы с собой не захватили.
   – Гитар?! Это поправимо. Эй, половой?! Человек, где ты?! Поди сюда?
   Появился слегка возбужденный официант. Нервозность его выражалась в том, что он беспрестанно перекидывал салфетку с одной руки на другую.
   – Дорогой мой человек, доставь-ка сюда три гитары. Душа песен просит. А вот эти черноголовые, оказывается, поют.
   Официант недоуменно оглядел троицу.
   – Мы только танцуем, – вступил в разговор другой мужчина.
   – Как, только танцуете?! А вон тот сказал: поете.
   – Он ошибся.
   – Нет, братовья, так дело не пойдет. Сказали: петь могете, так пойте. А то я и вам накостыляю. Тащи, урод, гитару! – Это Сабуров обратился уже к официанту.
   – Нет у меня гитар, – раздраженно произнес тот. – И не урод я вовсе. Вы, гражданин, уж очень себе позволяете…
   – Что я позволяю?!
   – Лишнее, вот что.
   – Я деньги плачу.
   – Деньги деньгами, а оскорблять-то зачем?
   – Кого это я оскорбляю? Тебя, что ли, хама? Да тебя и оскорбить нет никакой возможности, потому как ты – быдло.
   И Сабуров влепил официанту здоровенную оплеуху. Бедняга покатился по полу.
   – Ну, что, ребятишки, будем музицировать? – как ни в чем не бывало спросил он у крепкой троицы.
   – Будем, будем, – вкрадчиво произнесли мужчины и тут же бросились на любителя злачных мест. Быстро и сноровисто они скрутили его, завели руки за спину и щелкнули наручниками.
   – Вызывай ментов, – приказал старший официанту.
   – Ах, вы так! – заревел пришедший в себя Сабуров. – Мне, второгильдейному купцу, руки выламывать?! Да как вы смеете?! Я тут все купил! И вас куплю… Куплю и продам! Я всех куплю и продам.
   – Ладно-ладно, успокойся, – похлопал его по плечу главный из мужчин. – Купишь, всех купишь…
   – Нас, Брыкиных, в трубу сажать, жопу сажей мазать!!! – орал Сабуров, пытаясь освободиться от наручников.
   «Почему вдруг Сабуров стал называть себя Брыкиным?» – размышляла Вера. Она уже где-то слышала эту фамилию, но никак не могла вспомнить где.
   В зал, помахивая дубинками, вошли два милиционера.
   – Этот, что ли, хулиганит? – спросил первый, высокий и прыщавый, с нашивками сержанта, указав дубинкой на Сабурова. Вера, стоявшая почти рядом, уловила мощные ароматы только что выпитого алкоголя и лука, которым этот алкоголь, как видно, закусывали.
   – Этот самый, – сообщил пострадавший официант.
   – А почему на нем браслеты? – поинтересовался второй милиционер, низенький и толстый.
   – Наша работа, – заметил один из мужчин.
   – А вы, собственно, кто?
   – Сотрудники убойного отдела уголовного розыска Заречного района. Я майор Глебский, а это капитан Сухомлинов и старший лейтенант Гумеров.
   – Ясно, майор. Куда его?
   – В отделение, естественно.
   – Он рассчитался? – поинтересовался Глебский у неизвестно откуда возникшего метрдотеля.
   Тот солидно кивнул.
   – И за оркестр?
   Новый кивок.
   – Тогда забирайте. И девушку эту прихватите, – майор кивнул на Веру. – Она с ним была. Показания даст. А то этот тип, похоже, невменяем.
   – Вперед! – распорядился высокий сержант. – И ты, красавица.
   – Насилие над личностью! – заорал Сабуров.
   – Иди, иди!..
   И пленников повели в милицейский «газик».
   В отделении дежурный капитан, даже не взглянув на Сабурова, принялся оформлять протокол. Сам же историк сидел на жесткой скамье и клевал носом. Рядом примостилась Вера.
   – Эге, – произнес капитан с насмешливым уважением, оглядывая извлеченную из кармана Сабурова распечатанную пачку долларов. – А земляк-то непрост. Кто передо мной? – спросил милиционер Веру. – Документов при нем не имеется.
   – Я – купец второй гильдии Тимофей Петрович Брыкин, – заявил неожиданно очнувшийся Сабуров. – Москательная торговля «Брыкин и сыновья». Слыхали, наверное. Магазин на Губернаторской, лавка возле Архангельского подворья и еще одна в Петуховской слободе.
   – Чего-чего? – изумился капитан. – Девушка, вы, кажется, с ним были? Чего он такое несет?
   – Напился, – односложно ответила Вера.
   – А что он пил?
   – Вино. А потом водку.
   – Тогда понятно. Мешал, значится. А кто он на самом деле? Мне протокол составить нужно.
   – Говорю же, купец второй гильдии Брыкин, – вновь встрял Сабуров. – В участок, сволочи, свели. А за что?! Я в своем праве, коли деньги заплатил.
   – Заткнись, придурок! Так, как его звать по-настоящему?
   – Михаил Сабуров.
   – Работает где?
   – В пединституте… То есть по-новому в госуниверситете. Аспирант на факультете истории и права.
   – Историк, значит… Тогда понятно. А то купец второй гильдии…
   – Да, купец! – вскинул голову Сабуров.
   – Ладно, ладно… Успокойся. Деньги-то у него откуда?
   Вера пожала плечами.
   – А вы сами кто?
   Девушка достала из сумочки служебное удостоверение.
   – Так, газета «Путь наверх», – стал читать капитан. – Корректор. Значит, вы с ним в «Савое» гуляли и стали свидетельницей его художеств. Или, может, участницей? Он вас не обижал?
   Вера отрицательно покачала головой.
   – Ну, хорошо. Я вас отпускаю, Вера Карловна. Идите себе и впредь при походе в ресторан выбирайте более подходящих попутчиков.
   – А с ним что будет? – Вера указала на дремлющего на скамейке Сабурова.
   – С ним-то? Да ничего особенного. Сейчас в «обезьянник» отведем. Пускай купец проспится.
   – Да, купец! – не открывая глаз, пробормотал Сабуров.
   – Вот-вот. Отдохнет малость.
 
   Уже ночью, пребывая в своей кроватке, Вера пыталась вспомнить: откуда же ей известна фамилия Брыкин?
   «Брыкин, Брыкин… – повторяла она. – Что-то, связанное с детством… Может, учителя какого так звали? Или, наоборот, одноклассника?»
   Наконец до нее дошло. Старое кладбище… Памятник… Мраморный ангел с отбитым крылом… Точно! На постаменте так и написано: «Купец второй гильдии Тимофей Петрович Брыкин». Но он умер в незапамятные времена. Почему же Сабуров вдруг вспомнил о нем? И не только вспомнил, а, похоже, и вообразил себя им.
   Размышляя над странным фактом, Вера незаметно заснула.

Глава 3
Месть при помощи «Наполеонов» и пребывание в доме скорби

   Труд в корректорской, чтение и правка газетных полос не то чтобы угнетали Веру, однако представлялись ей не совсем тем, чего бы желала для себя. Девушке справедливо казалось: она способна на большее. Вере хотелось писать. В душе она видела себя журналисткой. Однажды, еще в первые дни своей работы в редакции, Вера сотворила очерк, строк эдак на четыреста, как ей потом сообщили. Речь в материале шла об одной ее знакомой, которая играла на гитаре и пела произведения собственного сочинения.
   Исполнительницу величали Люсьена Феличита. Столь причудливое имя являлось, конечно, псевдонимом. По-настоящему девушка звалась Людмилой Филатовой. Феличита считала себя музыкантом, работающим в жанре бардовской песни, и пыталась пробиться на профессиональную сцену. Однако играла она весьма средне, а пела и того хуже. Песенки типа «кровь… любовь…», исполненные дрожащим голоском с неизбывным надрывом, увы, большим спросом не пользовались. Феличита выступала на детских утренниках, на посиделках пенсионеров, в воинских частях… Выше ее не пускали. Однако и это являлось неким подобием успеха.
   Короче, Вера настругала о Феличите очерк и гордо вручила его главному редактору.
   Тот с кислой миной бегло перелистал пухлую пачку рукописных листов, сообщил, что готовые материалы нужно отдавать ответственному секретарю, и вернул рукопись автору. Несколько сникшая Вера так и сделала. Каково же было ее возмущение, когда через несколько дней она обнаружила свой материал на четвертой полосе. Из очерка умелые руки ответственного секретаря сотворили крошечную заметку под заголовком «Вечер в солдатском клубе». Ни о трудном детстве, ни о тернистом пути, которым Феличита шла на эстраду, в заметке не было ни слова. Несколько строк сообщали, что она выступила перед служивыми и те остались довольны.
   Разгневанная Вера, уже слышавшая, что недовольные авторы вправе снять свой материал, побежала к начальству.
   – Хорошо, – равнодушно отозвался ответсек, – я твою «заметюлину» сниму, но больше со своими писульками ты ко мне не суйся.
   Вера скрепя сердце плюнула на гордость, и заметка осталась на полосе. Но с тех пор она опасалась творить. Однако отставленные амбиции нет-нет да и давали себя знать. Причем самым нелепым образом, из-за чего Вера, забывавшая, что спорить с руководством не только бесполезно, но и опасно, нередко попадала в нехорошие истории. Одна из таких историй случилась на днях.
   В очередном номере газеты была помещена статейка о проходившем в последнем функционирующем кинотеатре Сорочинска «Тайшет» фестивале итальянских фильмов, снятых в жанре неореализма. Народ на старые черно-белые картины не шел, и хозяин кинотеатра решил для привлечения публики опубликовать рекламный материал. В нем расписывались многочисленные достоинства неореализма: выразительность художественных средств, лаконизм и замечательная игра актеров. Среди классиков жанра упоминался и автор фильмов «Похитители велосипедов», «Умберто Д.» и «Вчера, сегодня, завтра» Витторио Де Сика. Отмечалось, что данный режиссер – один из зачинателей неореализма, величина и мэтр. Де Сике в статье было уделено два абзаца.
   Когда полоса пришла с правкой, Вера заметила: фамилия Де Сика всюду вычеркнута, и при этом смысл вышеупомянутых абзацев полностью терялся. Недолго думая, Вера восстановила фамилию. В таком виде статья и увидела свет. А на другое утро разразился скандал. Главный редактор рвал и метал. Оказывается, это именно он, обнаружив не совсем приличное, с его точки зрения, звучание, вычеркнул «срамную» фамилию. Виновница нашлась очень даже быстро. Над головой Веры сгустились тучи, и напрасно она бегала по редакции с Энциклопедическим словарем в руках, пытаясь доказать свою правоту. Народ с усмешками соглашался: она права; некоторые называли главного «дубом» и неучем, однако никто не стал за нее заступаться. И в результате Вера схлопотала строгий выговор. Но на этом история с неприлично звучавшими словами, увы, не кончилась. Продолжение ее случилось как раз на следующий день после памятного посещения «Савоя».
   Главный редактор газеты «Путь наверх» звался господином Величко и, как уже упоминалось, был сравнительно молод, полноват и добродушен. Однако добродушен он был только на первый взгляд. По натуре Павел Борисович являлся законченным придурком – во всяком случае, так считала Вера. А причина сему явлению была следующей. Господин Величко принадлежал к известной в Сорочинске фамилии. Папа его одно время трудился в качестве второго секретаря обкома партии, мама заведовала крупнейшим в городе гастрономом, а дядя был директором швейной фабрики. Паша Величко между тем не подавал особых надежд. Учился в школе он весьма средне, однако любил общественную деятельность: был председателем совета пионерской дружины, выпускал стенгазету, руководил кружком юннатов… Однако книжки он читать не любил, и посему влиятельные родственники пристроили его в медицинский институт. Паша Величко кое-как проучился в нем три года и оказался отчислен за неуспеваемость в самый разгар перестройки. Однако данный факт его не особенно расстроил. Реформы предоставляли необъятное поле деятельности для подлинного борца за демократию. Чем только он не занимался! Возрождал сорочинское казачество (никогда ранее не существовавшее), подвизался в обществе «Память павшим», которое вело поиски могил военнопленных, руководил избирательной кампанией кандидата в Верховный Совет от Партии любителей пива… Всего и не упомнишь.
   В середине девяностых, когда все вокруг трещало и разваливалось, а государственное имущество безбожно растаскивалось, его дядя из директора швейной фабрики превратился в ее владельца, а мамаша стала хозяйкой собственного гастронома. Папаша же Павла Борисовича, в прошлом партийный функционер, возглавил филиал крупного московского банка. И все бы в семействе шло хорошо, если бы не сынок. Его кипучая общественная деятельность чаще всего заканчивалась крахом. И посему Павлу Борисовичу была уготована новая роль. На семейном совете было решено, что он должен возглавить газету. Подходящее издание быстренько нашли, перекупили, благо оно влачило нищенское существование, а руководить поставили Пашу. Так он стал главным редактором.
   Нужно прямо сказать, господин Величко был крайне обрадован новым назначением. Это оказалось как раз по нему. Физический труд он не любил. А здесь такового и не присутствовало. Работа предстояла исключительно умственная, требующая широкой эрудиции и творческой энергии. По мнению Паши, и то и другое имелось у него в достатке. Однако на деле был он человеком ленивым и весьма темным. Так, например, он считал, что город Харьков находится на территории Российской Федерации. Кроме того, Величко был нетерпим к инакомыслию, а невыполнение своих приказов считал чуть ли не преступлением. За случай с Де Сикой он не уволил Веру только потому, что в одночасье найти нового корректора казалось делом почти невозможным. Однако он затаил на нее злобу. И тут случилось новое происшествие.
   Опять же на четвертой полосе завтрашнего номера, под рубрикой «Интересно, аж жуть!», стояла заметка о том, что в Андах, на дне высокогорного озера Титикака, экспедиция американских ученых из Йельского университета ищет руины некогда затонувшего города, который, по мнению этих же ученых, и является легендарным Эльдорадо.
   Главный редактор, всегда весьма внимательно читавший полосы, вычеркнул название озера.
   Увидев редакторскую правку, Вера возмутилась до глубины души. Вначале она побежала к ответственному секретарю, но тот только отмахнулся. В столь незначительном факте он не видел повода для сотрясания воздуха. Тогда Вера решила обратиться непосредственно к главному.
   Господин Величко изволил завтракать. Павел Борисович утверждал, что он уж очень загружен, а посему не успевает совершить сей священный ритуал дома. Обычно в этот момент он поглощал свои любимые пирожные «Наполеон», загодя купленные секретаршей, и запивал их горячим сладким кофе.
   Разъяренная Вера ворвалась в кабинет главного, размахивая газетной полосой.
   – Почему вы вычеркнули Титикаку?! – завопила она с порога.
   – Какую еще Титикаку?! – столь же грубо ответствовал Павел Борисович.
   – Название озера в Андах!
   – Ах, это… Никакой Титикаки не существует! – Крошки слоеной выпечки облачком вылетели из его рта.
   – Как это не существует?!
   – А так! То ты Сику какую-то выдумала. А теперь еще тити, да в придачу каку! Нет, дорогая Верочка. Тити сегодня не пройдут. Да и чего ты беспокоишься? Ведь не о твоих титях идет речь. – Он нарочито внимательно оглядел Верины объемистые груди. – Вот об этих титях не скажешь, что они – кака. – И он ткнул Веру пальцем в грудь.
   «Ах ты, ничтожество! Еще и издеваешься!»
   Вера опустилась на стул напротив Павла Борисовича. Тот насмешливо смотрел на корректоршу. Красные губы его блестели от жирного масляного крема, челюсти непрестанно двигались.
   «Как вампир», – подумала Вера.
   И в этот момент ее разум заколыхался, поплыл и словно растворился в чужой, всесильной, яростной воле. Это была уже не она, а нечто совсем иное.
   Пальцы девушки впились в стол. Потом она потянула руки к себе, оставляя на поверхности рваные борозды. При этом раздался жуткий скрежет.
   У Павла Борисовича отвисла челюсть. От ужаса выкатились глаза. Недоеденный кусок «Наполеона» упал на грудь.
   – Ты… ты… – бормотал он. – Чего ты…
   – Ах, сволочь! – прошипела та, которая еще минуту назад была Верой. – Ты смеешь со мной спорить, да еще и издеваешься!
   Она огляделась. На столе стояла тарелка с недоеденными пирожными. Она схватила «Наполеон» и стала толкать его в жирный рот главного. Тот запыхтел, закашлялся. Слезы покатились из его вытаращенных бельм. Тестяная труха, шматки крема летели из редакторской пасти, как пчелы из улья. Павел Борисович, задыхаясь, издавал горлом гортанные звуки, напоминавшие клекот орла. Однако существо, напавшее на главного, никак не желало утихомириваться. Оно продолжало втискивать в глотку новые пирожные и несколько успокоилось лишь после того, как скормило господину Величко все оставшиеся «Наполеоны». К этому времени страдалец потерял сознание, и последнее пирожное было даже не засунуто, а размазано по лицу и голове. Вид главного редактора был ужасен.
   Оставшись довольна проделанной работой, нечисть, захватившая тело и разум Веры, зловеще улыбнулась и вытерла жирные руки о пиджак поверженного газетного стратега и тактика. Потом она подхватила валявшуюся на полу четвертую полосу с крамольным названием озера и удалилась.
   Только в корректорской Вера по-настоящему пришла в себя. Все случившееся за минуту до этого наша героиня начисто забыла. Существо, творившее расправу, куда-то делось. Оно, видимо, спряталось в каком-нибудь укромном закоулке Вериных мозгов. Девушка лишь несколько удивилась своему учащенному дыханию, растрепавшейся прическе и беспорядку в одежде. Однако неполадки были быстро ликвидированы, и она вновь уселась за читку.
   Спустя пятнадцать минут заглянула секретарша редактора, с ужасом посмотрела на Веру и тут же захлопнула дверь. В коридоре послышалась беготня, встревоженные крики. Потом раздался громкий топот, и все опять стихло. Что происходило в коридоре, Веру совершенно не интересовало. Ей нужно было как можно скорее прочитать накопившиеся полосы.
   Примерно через час дверь корректорской вновь отворилась. На пороге ее стояли два дюжих детины в белых халатах. Из-за их плеч выглядывали почти все сотрудники, находившиеся в тот час в редакции.
   – Вот эта, – сообщила протиснувшаяся в щель между детинами секретарша.
   Оба молодца подошли к Вере. Лица их были настороженны и исполнены стремления к грубому физическому насилию.
   – Поднимайтесь, – в один голос произнесли белохалатники. Своей внешностью и повадками они очень напоминали двух персонажей мультфильма «Вовка в Тридевятом царстве». Тех, что «двое из ларца, одинаковы с лица».
   – В чем дело? – вполне вежливо поинтересовалась Вера.
   – Там объяснят, – теми же деревянными голосами ответствовали «двое из ларца».
   – Кто объяснит? – ничего не понимая, спросила девушка.
   – Кому надо, тот и объяснит.
   – Но что случилось?
   – Она еще спрашивает! – завизжала секретарша.
   Вера ее не любила. Секретарша была маленькая, тощенькая, состояла в интимной связи с главным и, видимо, на этом основании пыталась вертеть редакционными делами.
   Неожиданно для Веры молодцы в халатах подхватили ее под локотки и куда-то поволокли.
   – Пустите, я сама пойду! – закричала наша героиня.
   – Ну, иди, иди…
   Веру вывели на улицу. У дверей редакции стоял микроавтобус с красными крестами на боках. Белохалатники распахнули дверцу и бесцеремонно затолкали Веру внутрь, а следом влезли сами. В кабину уселась секретарша. Взревела сирена, и микроавтобус тут же набрал бешеную скорость и понесся по тихим улочкам Сорочинска.
   Вере скоро стало понятно куда.
   Микроавтобус направлялся в сумасшедший дом.
 
   Городская психиатрическая больница стояла на берегу тихой и неширокой реки Сороки, в окружении могучих пирамидальных тополей, черноствольных лип и пыльной сирени. Некогда она находилась на порядочном расстоянии от города. Но Сорочинск рос, и к концу семидесятых годов прошлого века жилые дома подступили почти к самым корпусам этого лечебного заведения. Однако городские власти вовремя одумались, прекратили строительство рядом с больницей и оставили прилегающую к ней территорию в покое.
   Вообще говоря, сумасшедший дом был возведен здесь еще до революции. Его краснокирпичное трехэтажное здание до сих пор возвышалось над беленькими домиками барачного типа, в которых размещались мужские и женские отделения. Беленькие домики были построены уже в советское время.
   Сумасшедший дом в народе называли Липками. Попасть в Липки считалось величайшим несчастьем. Среди сорочинской ребятни младшего школьного возраста выражение «А не пора ли тебе в Липки?» считалось страшным ругательством. Всякого человека с явными отклонениями в поведении в народе называли «липарем».
   – Вон липарь идет. – Дети тыкали пальцем в какого-нибудь бедолагу, разговаривавшего на ходу с самим собой, размахивавшего руками или улыбавшегося без причины. – Липарь, липарь!..
   Вере доселе ни разу не доводилось бывать в этом таинственном месте. До нее доходили страшноватые рассказы о том, что в Липках больных лечат электрическим током, прикладывая к вискам электроды. Подвергаемый подобным мукам, страдалец при этом страшно кричит и дугой выгибает тело. Суть другой, тоже достаточно популярной истории состояла в том, что совершенно здорового старичка (старушку) злые родственники, претендовавшие на его (ее) жилье, законопачивали в дурдом, где его (ее) начинали колоть разной дрянью, и в конце концов старичок (старушка) действительно сходил(-ла) с ума и начинал разговаривать по-птичьи.
   И вот теперь Вера сама получила возможность побывать здесь.
   Но, главное, почему? Почему ее везут в дом скорби?! На каком основании?!
   – Что я такого сделала?! – завопила Вера.
   Молодцы в белых халатах безразлично молчали. Они сделали свою часть работы и теперь пребывали в отключке.
   – Она еще спрашивает! – услышала Вера.
   Голос исходил от секретарши, повернувшейся к форточке, разделявшей кабину и салон автобуса.
   – Ну, говори, дура! – Вера подалась вперед, но ангелоподобные санитары тут же перехватили ее и плотно прижали к пыльному дерматину сиденья.
   – Сейчас мы узнаем, кто из нас бóльшая дура, – превозмогая испуг, язвительно промолвила секретарша.
   Тем временем машина сквозь открытые настежь ворота въехала на территорию больницы, сделала поворот и остановилась возле невысокого крыльца.
   – Нам сюда, – в один голос проворковали «двое из ларца», подхватили Веру, выволокли ее на двор и повели к входу. Следом из микроавтобуса вылезла секретарша и на почтительном расстоянии засеменила следом.
   Вся группа прошла то ли сени, то ли вестибюль и оказалась в небольшой чистенькой комнате, где Веру усадили на привинченный к полу табурет, санитары встали по бокам, а секретарша уселась на диванчик. Кроме табурета и диванчика, в комнате имелся белый столик, на котором стоял прибор для измерения давления и лежала толстая амбарная книга.