Алексей Ивакин. Десантура-1942. В ледяном аду

Алексей Геннадьевич Ивакин
Десантура-1942. В ледяном аду

   Посвящается поколению победителей.

 
…Так лучше представь меня мертвого,
Такого, чтоб вспомнить добром,
Не осенью сорок четвертого,
А где-нибудь в сорок втором.
Где мужество я обнаруживал,
Где строго, как юноша, жил,
Где, верно, любви я заслуживал
И все-таки не заслужил.
Представь себе Север, метельную
Полярную ночь на снегу,
Представь себе рану смертельную
И то, что я встать не могу…
 

К. Симонов

«Мы оба с тобою из племени…»

1

   – Имя, звание? – сказал офицер.
   «Хорошо, скотина, шпарит, почти без акцента… Из прибалтийских, что ли?»
   – Имя, звание? – повторил немец.
   Пленный криво улыбнулся:
   – Документы перед тобой. Зачем спрашиваешь?
   Немец поднял голову и поморщился:
   – Имя? Звание?
   «Вот заладил…» – подумал пленный.
   – Тарасов. Николай Ефимович. Подполковник.
   Офицер кивнул и зачеркал чернильной ручкой по бумаге.
   – Должность?
   – Командир первой маневренной воздушно-десантной бригады.
   Тарасов улыбнулся краешком рта.
   Офицер положил ручку:
   – Обер-лейтенант Юрген фон Вальдерзее. Я буду вести допрос. И в ваших интересах не молчать, а говорить. Вы согласны?
   «А фразы-то не по-русски строит… – Тарасов снова едва улыбнулся. – Ну, черт немецкий… Хочешь, значит, информацию получить? Будет тебе, тонконогий, информация…»
   – Родился в Челябинской области. Девятого мая. Четвертого года.
   – Значит, вам скоро будет тридцать восемь?
   – Вряд ли. Я не доживу до тридцати восьми.
   – Почему? – удивился обер-лейтенант, подняв брови. – Война для вас закончена. Вы в плену.
   – Война для меня никогда не закончится, – ответил Тарасов.
   Немец опять удивился, но сказать ничего не успел, потому что подполковник Тарасов резко побледнел и, закрыв глаза, повалился на левый бок. Обер-лейтенант вскочил и заорал на немецком:
   – Der Artz! Schnell! Schnell!!
   Но Тарасов пришел в себя и диким усилием воли заставил себя выпрямиться.
   – Не ори! – почти шепотом сказал подполковник.
   Фон Вальдерзее его не услышал. В избу ввалился караул. Обер-лейтенант что-то рявкнул им. Что – Тарасов не понял. Звуки перемешивались в затуманенном сознании. Немец то двоился, то троился в глазах. Подполковник старался держаться прямо. Ему казалось, что это удается. Он не замечал, как качается на грубо сколоченной табуретке. Из стороны в сторону. Он старался держаться. И Тарасов держался. Хотя со стороны кому-то показалось бы смешным – пьяный мужик сидит и качается из стороны в сторону…
   Укол в предплечье. Чуть полегчало. Отрывистая немецкая речь за спиной. Тарасов улавливал только отдельные слова:
   – …Дистрофия…..Голод…..Умереть…..Еда…
   Он пришел в себя, прямо перед носом образовалась из ниоткуда кружка, пахнущая мясом. Он жадно, не сдерживаясь, схватил ее. Выпил залпом. Через секунду вырвало. После месяца войны и голода организм не принимал еду. Отучился. Перед глазами появился стакан. С красной жидкостью. Вяло он выпил ее. Горячим прокатило по пищеводу. Тарасов вскинул голову.
   Вино придало сил. Сознание прояснилось.
   – Эншульзиген зи битте, – вытер он рот.
   Обер-лейтенант удивился. Пока в первый раз:
   – Вы знаете немецкий язык?
   – У меня жена немка. Была.
   Обер-лейтенант приподнял бровь.
   – Ja?
   – Я, натюрлих.
   – Вам удобнее говорить на русском?

* * *

   …По средам они разговаривали с Наденькой на английском. По пятницам – на немецком. Четверг и суббота были заняты греческим и латынью. Вторник – французский день. Она не закончила Смольный. Не успела. Старше его на четыре года – революцию встретила сначала восторженно. Потом настороженно. Потом со страхом…
   …Станция орала гудками паровозов. Колчаковцы отступали по всему фронту. Красные давили, давили, давили. Везде. Каппелевцев перебрасывали из Перми на другой участок разваливающегося фронта. Усталые, изможденные, почти без патронов. Они сидели в столыпинских вагонах и безучастно смотрели на беснующуюся толпу, пытавшуюся прорваться через оцепление. Пятнадцатилетний Колька смотрел поверх голов, сжимая в руках заиндевелую винтовку без патронов. Внезапно он зацепился за удивительно-зеленый взгляд. Она стояла, прижавшись спиной к выщербленной стене вокзального здания. Невысокая, худенькая, рыженькая – даже платка на ней не было – она смотрела перед собой и в глубь себя.
   Зацепился, оказывается, не он один.
   На платформу спрыгнул поручик Товстоногов. Растолкав толпу, он пробрался к барышне, молча схватил ее за руку и потащил к вагону. Та не сопротивлялась. Как кукла. Поручик врезал кому-то по морде, ткнул в бок какую-то визжащую бабу, но вытащил буксиром зеленоглазку к вагону.
   – Прими!
   Коля неловко схватил зеленоглазку за ледяные руки.
   – Под руки хватай! – сердито рявкнул поручик.
   Солдаты спохватились, ровно выдернулись из дремотного равнодушия и помогли Коле втащить девчонку в вагон.
   Толпа, увидев такое дело, взревела, колыхнулась и порвала тонкую цепочку охранения. Но поезд уже тронулся. Девушку уложили на кучу гнилой соломы, укрыли запасной – дырявой и окровавленной – шинелью.
   – Поручик Товстоногов, честь имею! – коротко бросил барышне командир роты. Впрочем, что в той роте-то было? Тридцать штыков…
   Она не ответила. Просто смежила веки и уснула. Коля поднял ворот шинели, уткнулся в мерзлый драп холодным носом и уставился на проплывающие бараки пригорода.
   «Отче наш… Иже еси на Небеси…» – скорее по привычке, нежели сознательно читал он древние слова.
   Каждый мальчик играет в работу своего отца. Так когда-то и Коля играл в Литургию…
   «Отче наш… Иже еси на Небеси…»
   – Тарасов!
   – Я, ваше благородие! – очухался он от некрепкого сна.
   – Следи за барышней, а я присплю, – поручик с силой протер красные глаза.
   – Так точно, ваше благородие! – не вставая с тряского пола, козырнул вольноопределяющийся Коля Тарасов, мальчик пятнадцати лет.
   Товстоногов захрапел, показалось, не коснувшись щекой бурки, на лету.
   Коленька же подполз на коленках к девушке. И снова залюбовался ею. Маленький носик, высокие скулы, прыщик на лбу…
   Обычная девушка, коих он встречал десятки, а может, и сотни раз.
   Пермь, хотя и маленький город, но все же, все же…
   И вот она. Нашлась. Маленький ангел на полу в «Столыпине», на охапке грязной соломы, под не менее грязной шинелью…
   Ровно Та, которая девятнадцать веков назад…
   Коля резко отвернулся, прогоняя кощунственные мысли.
   «…Да святится Имя Твое… Да пребудет, пребудет…» – не удержался и вновь посмотрел на нее…
   Она открыла глаза, зеленые-презеленые. И улыбнулась.
   Коля сухо сглотнул. И кивнул, старательно подражая поручику:
   – Вольноопределяющийся Тарасов к вашим услугам!
   Вольноопределяющийся звучало как-то солиднее, чем рядовой. По чести говоря, у Коленьки Тарасова и звания-то еще не было. Звание дают после присяги. А кому присягать? Вот этим глазам и надо присягать…
   – Надя… – тихо прозвучало в ответ. – Надя Кёллер…
   Он осмелился и погладил ее по руке.
   – Вы в безопасности, мадемуазель… Вы в эшелоне генерала Каппеля! – и мужественно приподнял подбородок, не знавший бритвы.
   Она тихо улыбнулась, не сводя с него глаз.
   Потом провела рукой по своей короткой рыжей прическе:
   – Тиф… Извините, Николя…
   Он знал, что такое тиф. Из семи сестер и братьев выжили только он и младший, Женька, оставшийся с родителями. Пять лет ему. А Коля пошел воевать. За Родину.
   Он протянул руку и погладил ее по щеке, едва не падая в обморок от собственной наглости.
   Она закрыла глаза и с силой вжалась в его руку.
   Кто-то из солдат в углу громко испортил воздух.
   Коля закусил губу, а Надин хихикнула.
   А потом разорвался снаряд. Паровоз резко стал тормозить. Откуда-то сверху повалились мешки. Коля упал сверху на Надю, прикрывая ее своим телом.
   Злая пулеметная очередь прошла по стенке вагона. А он чувствовал только ее горячее дыхание на своей щеке.
   Поручика убило сразу. Осколком. В шею.
   И совсем некрасиво. Не как в книжках. Он плескал кровью, судорожно дергая руками и ногами, а через него перепрыгивали солдаты и сразу ныряли в придорожные сугробы.
   – Прости… Я вернусь! – прошептал Коля. И дернулся было в холодный проем вагона.
   – НЕТ! – вскрикнула Надин и схватила его за обшлаг шинели. – Так уже было. Так уже было! – запричитала она. – ТАК УЖЕ БЫЛО! ТЫ СЛЫШИШЬ?
   Мальчик ошалело обернулся на нее:
   – Что было?!?
   – Сейчас нас убьют! – Глаза у нее побелели от страха. Снаружи вагона был слышен крик, рев, мат, стрельба и взрывы.
   Коля снова дернулся из ее рук, выронил винтовку – та грохнула об доски громче трехдюймовки, – ударил ее по щеке:
   – Отпусти! Я вернусь, слышишь?
   – Никто не вернется… – вдруг отпустила она его. Потом твердо так посмотрела ему в глаза, – потому что некуда возвращаться.
   – Я вернусь, – сквозь зубы ответил ей мужчина, минуту назад бывший мальчишкой. И бросился к вагонному проему.
   – Руки, сволочь белогвардейская!
   Трое солдат – один в буденовке с огромной красной звездой, двое в солдатских, еще царских, папахах, на угол перевязанных красной лентой – выставили навстречу ему штыки.
   Мальчишка, секунду назад бывший мужчиной, резко остановился. И поднял руки.
   – Наши! – вдруг выдохнул голос за спиной. – Господи, наши!
   Один из солдат заглянул за спину Коле:
   – Эт кто там нашкает?
   – Срочно свяжите меня с комиссаром армии, остолопы! – рявкнула вдруг Надя.
   – Связать-то свяжем… – ухмыльнулся тот, который в буденовке. – И поиграем как следует!
   – Тебя тогда на картинки для детишек порвут, ур-р-род! – рыкнула «барышня». – Быстро связать с комиссаром!
   – Да ладно, че ты… – аж попятился от напора красноармеец. – А этого куда? В распыл? – Духонин обождет. Это… Это муж мой!
   – Хых! Че-т мелковат для мужа!
   – Это у тебя мелковат. У него в самый раз! – отбрила она.
   Красные заржали.
   Надя спрыгнула из вагона:
   – Вот мандат! Читай, коли грамотный!
   Красноармеец в буденовке взял бумажку. Перевернул ее вверх ногами и начал старательно делать вид, что читает ее. Даже не забывал шевелить губами.
   Наконец он, устав притворяться грамотным, скомандовал:
   – Геть энтих в самовозку.
   Колю и Надю подвели к легковому автомобилю. Трофейному, еще не успели замазать французские знаки на дверях.
   А Коля Тарасов ошалевал…
   Надя – красная шпионка? Да не может быть! Это… Это слишком! Она не могла так притворяться! Потому что – это же ОНА!
   Она молчала всю дорогу.
   Она не обращала никакого внимания на Николеньку.
   Он попытался взять ее за руку.
   Она просто убрала свою ладонь.
   Он заиграл желваками и зажмурился. А потом положил ей руку на колено.
   Она никак не отреагировала.
   Он открыл глаза и посмотрел на нее.
   Ледяной кристалл ее взгляда убил его.
   И он умер.
   Воскрес только тогда, когда прозвучал выстрел.
   Машина вильнула, съехала с дороги и ударилась в дерево.
   Когда он пришел в себя – рядом никого не было.
   Только труп шофера. И дымящаяся кровь…

* * *

   Первая маневренная воздушно-десантная бригада в конце февраля сорок второго года была перекинута в деревню Выползово Демянского района Новгородской области. К линии фронта. Наконец-то! Молодые парни – уроженцы Кировской и Пермской областей – всю зиму ругали начальство. Бригада начала формирование еще осенью сорок первого. Осенью! В самые тяжелые дни немецкого наступления под Москвой, когда под танки Гудериана ложилось народное ополчение, военкомы отбирали самых крепких, самых здоровых в десант. Долгих пять месяцев на глубоко тыловой станции Зуевка парни постигали науку маневренной войны.
   Немцы уже получили по зубам в декабре и январе. А десантура все еще бегала на лыжах, прыгала с парашютом, стреляла по мишеням.
   Как же это злило!!
   А комиссар бригады Мачихин утешал, мол, виды на вас, комсомольцы, Ставка имеет. В Берлин забросят, чтобы фюреру усы оторвали. На том война и закончится! Некоторые, между прочим, верили!
   А как ни ждали, как ни просили – отправка на фронт произошла неожиданно. Ночью подняли по тревоге и марш-броском на станцию. Солдату собраться, что подпоясаться, так вроде при старом режиме говорили?
   И вот они на войне… Впрочем, нет. Еще в тылу. Еще идут сборы.
   Сержант Фомичев тщательно следил, чтобы его отделение было готово к заброске в тыл к фашистам незамедлительно. Боеприпасы, гранаты, оружие, взрывчатка, санпакеты, продукты…
   – Ты слышал, что комроты сказал? – ругался кто-то из бойцов Фомичева. – Продуктов брать на три дня. Не больше. А там нас немцы кормить будут!
   – Свинцом! – хохотнули в ответ.
   – Тоже вариант! Но я предпочитаю мясо!
   – Немецкое?
   – Свиное!!
   Парни весело паковали вещмешки. С хохотками, с шуточками, прибауточками…
   Фомичев вдруг увидел, как один из бойцов его отделения стал выкладывать тушенку из вещмешка.
   – Не понял… Боец, ты чего? Ты чего делаешь?
   – Тяжелый мешок, товарищ сержант, я столько не подниму! Вернее, поднять-то смогу, а вот нести долго…
   – Ты туда чего наложил?
   – Да я подумал, я ж автоматчик. Мне ж полтыщи патронов мало. Решил тыщу взять. А продукты с фрицев возьмем! – молоденький пацан, с красивым, почти девичьим лицом, невинно хлопал пушистыми ресницами. – Ну что полтыщи? Восемь дисков всего. На пару боев. А когда там еще боеприпасы подкинут? Так что уж лучше патроны, чем тушенка.
   Фомичев – ветеран финской, с орденом Красного Знамени на груди, молчал. Рядовой Петя Иванько был прав. Прав стратегически, но вот тактически…
   – Бери патроны, – кивнул командир отделения – в просторечии комод. Затем нагнулся, поднял со снега четыре консервные банки и сунул в карманы полушубка.
   Война войной… А пожрать не мешает никогда. Фомичев подошел к своему вещмешку, набитому под завязку всякой всячиной – в том числе и сухарями, – дернул за шнурок и начал трамбовать груз неудобными консервами.
   – Товарищ сержант, а товарищ сержант? – Иванько растерянно смотрел на сержанта. – А зачем вы это делаете?
   – Спасибо потом скажешь, – буркнул в ответ сержант, впихивая последнюю консерву между бруском тола и шерстяными носками.
   Иванько хлопал густыми ресницами, глядя, как командир его отделения распихивал тушенку по вещмешку.
   Рядовой Иванько прибыл недавно. На замену разбившемуся Ваське Перову. У Васьки парашют не раскрылся. Оставались сутки до фронта. И вот вместо Васьки – пацаненок Иванько.
   Фомичев, наконец, распрямился:
   – Собирайся, боец. На войну скоро!

2

   – …Я предпочитаю говорить на русском, господин обер-лейтенант…
   Фон Вальдерзее пожал плечами:
   – Дело ваше. Мне все равно, на каком языке вы разговариваете. Итак, вы женились на Надежде Кёллер, урожденной немке?
   – Нет.
   – Я, кажется, плохо понимаю вас…
   – Я сам себя плохо понимаю, герр лейтенант!
   Немецкий офицер потряс головой.
   – Я ушел лесами и вернулся домой. И снова начал учиться в семинарии.
   – Разве церковные школы не были закрыты при Советах?
   – Не везде. Мой отец был священником в глухой деревушке. Белохолуницкий уезд. Волость – Сырьяны. До революции я учился в Пермской семинарии. После войны – дома, у отца. Мне сложно это объяснить, герр обер-лейтенант.
   – Ничего, это несущественно. В каком году вы стали служить в Красной Армии?
   – В двадцать первом.
   – Вам было семнадцать лет?
   – Да. Мне было семнадцать лет.
   – Я не понимаю… – пожал плечами немец и нервно заходил по кабинету. – Вы воевали у Колчака. Вы сын священника. Вы учились в семинарии, когда Христова вера была под запретом. Но вы пошли в Красную Армию? Почему?
   Подполковник потер лоб:
   «Вот как этому хлыщу объяснить, что я искал Надю?»
   – Из чувства самосохранения, герр обер-лейтенант. Да, я сын священника. Священника, – убитого ревкомовцами. Меня могли так же убить как контру. – Тарасов побледнел и слегка качнулся на стуле.
   – Как вы себя чувствуете, герр Тарасов? Прикажете подать чаю?
   – Лучше сигарету…

* * *

   Изба была густо натоплена.
   Военсовет Северо-Западного фронта решал последние задачи перед выброской десантников в тыл к немцам.
   Начальник штаба фронта, генерал-майор Ватутин, стоял у стены, водя указкой по карте.
   – Итак, товарищи командиры, как мы знаем, в результате нашей операции, при участии Калининского фронта, мы заперли в котле части второго армейского корпуса в районе Демянска. Это наше первое окружение противника за эту войну, товарищи! Первое крупное окружение! По данным разведки и партизан, в котле сейчас находятся не менее пятидесяти тысяч немецких оккупантов. Есть два варианта, товарищи командиры. Либо мы ждем, когда фрицы сами вымерзнут в котле, либо делаем гамбит.
   – Товарищ Ватутин, можно без загадок? – поморщился командующий фронтом генерал-майор Павел Алексеевич Курочкин.
   – Конечно, товарищ генерал-майор! – кивнул Ватутин и продолжил: – Смотрите сами, товарищи командиры, котел похож на колбасу. Вот мы и предлагаем пошинковать ее.
   Переждав смешки, Ватутин продолжил:
   – Дело в том, что немцы пытаются пробить коридор к окруженным в районе Рамушево, – карандаш скользнул к западной оконечности котла. – А также немцы сформировали воздушный мост снабжения, по которому проходит до двухсот транспортных самолетов в сутки. Задачи, товарищи командиры, просты. Пока фронт будет сдавливать кольцо окружения, первой маневренной воздушно-десантной бригаде под командованием подполковника Тарасова и двести четвертой воздушно-десантной бригаде под командованием подполковника Гринева поручается… С севера котла выйти в район болота Невий Мох, оттуда атаковать цели. Первое – аэродром в деревне Глебовщина. Разрушив аэродром, мы нарушим обеспечение демянской группы войск противника. Второе – атаковать деревню Добросли, где находится штаб второго армейского корпуса немцев. Командующего корпусом зовут…
   Ватутин зашелестел бумажками:
   – Генерал Брокдорф-Аленфельд. Барон, наверное… Или граф. Неважно. Попутно уничтожать гарнизоны противника в деревнях и селах котла.
   Тарасов хмыкнул, представляя картину…
   – Что смешного, товарищи командиры? – Генерал-лейтенант даже побагровел, когда услышал фыркание командиров.
   – Ничего особенного, товарищ комфронта… – подал голос подполковник Гринёв. – Просто вы посылаете нас…
   Павел Алексеевич резко помрачнел:
   – Я знаю. Я знаю, мужики, куда и зачем вас посылаю. Буду помогать, чем смогу. Обе бригады обеспечим под завязку всем. Оружие, боеприпасы, продовольствие… Как только выйдете на место сосредоточения – сделаем воздушный мост. А после соединения с двести четвертой – атакуете Добросли. Решать будете по обстановке – блокировать село или захватывать.
   – Товарищ генерал-лейтенант… – сжал кулаки Тарасов.
   – Начштаба, доложи им результаты разведки…
   Ватутин – полноватый и улыбчивый генерал-майор – методично стал рассказывать Тарасову и Гринёву о недавней разведке боем батальоном двести четвертой бригады:
   – Пятнадцатого февраля сего года в котел был заброшен третий батальон бригады подполковника Гринёва.
   Гринёв кивнул.
   – Восемнадцатого же февраля из солдат дивизии СС «Мертвая голова» формируется специальное подразделение для борьбы с парашютистами под командованием бригадефюрера СС Симона. Группа имеет на вооружении бронетехнику, одной из основных задач группы является прикрытие важнейших объектов, включая аэродромы. Это элитная дивизия. Об уровне ее подготовки свидетельствует уже тот факт, что ее солдаты практически никогда не уклоняются от рукопашного боя с нашими войсками, что среди немцев является скорее исключением, чем правилом. Вот примерно так.
   – То есть нас уже ждут?
   – Не так много и ждут, товарищ подполковник, – продолжил начштаба. – В котле, по данным нашей разведки, около пятидесяти тысяч немцев. Из них не менее сорока пяти на передовой. Внутри же самого котла – не более пяти. Второй армейский корпус и часть десятого армейского корпуса шестнадцатой армии фашистских войск, в составе двенадцатой, тридцатой, тридцать второй, сто двадцать третьей, двести девяностой пехотных дивизий и элитная дивизия СС «Тотенкопф», что значит…
   – Мертвая голова… – машинально сказал Тарасов. – Уже говорили.
   – Что? – отвлекся Ватутин. – А… Да. «Мертвая голова».
   Курочкин резко распрямился:
   – Что у вас с вооружением, доложите!
   Тарасов встал, одернув кожаную курточку. В доме, где квартировал штаб фронта, было жарко. Но почему-то знобило. Сквозняк, что ли?
   – На семьдесят пять процентов вооружены винтовками типа «СВТ». Остальные трехлинейками и «ППШ». Минометный дивизион – три батареи по четыре миномета калибра пятьдесят миллиметров в каждой. Кроме того, в дивизионе два миномета калибра восемьдесят миллиметров. В каждом батальоне по минометной роте по шесть минометов калибра пятьдесят. В бригаде двенадцать противотанковых ружей. Противогазов нет.
   – Противогазы вам на хер не нужны… – буркнул Курочкин. – Лучше по лишней обойме возьмете.
   – С продовольствием как? – спросил Тарасов.
   – Тыловик что скажет? – повернулся Курочкин к интенданту первого ранга Власову.
   – Паек на три дня выдан. Остальное зависит уже не от меня… – пожал тот плечами.
   – А от кого? – удивился комфронта. – От меня, что ли?
   – От авиации, товарищ генерал-лейтенант. Только от авиации.
   – Авиация будет. Полковник! Почему в доме холодно?
   Дремавший в углу худощавый адъютант вздрогнул как от удара и, просыпаясь на ходу, выскочил из избы. Через минуту за окном послышался его начальственный мат…
   – Авиация будет. «ТБ-3» и «уточки». Тридцати самолетов будет достаточно, – продолжил Курочкин. – Подполковник Тарасов, как поняли задачу? Доложите…
   Тарасов снова встал:
   – Переходим линию фронта. Сосредотачиваемся в районе Малого Опуева на болоте Невий Мох. Соединяемся с двести четвертой бригадой подполковника Гринёва. Затем уничтожаем аэродромы в районе Гринёвщины. После этого атакуем Добросли, где уничтожаем штаб немецкой группировки…
   Доклад Тарасова был прерван грохотом дров, брошенных бойцом возле печки.
   – Продолжайте, – поморщившись, сказал Курочкин.
   – После этого вместе с бригадой подполковника Гринёва двигаемся в сторону реки Бель, где и идем на прорыв. Товарищ генерал-лейтенант… Хотелось бы уточнить вопрос. Кто из нас будет осуществлять общее руководство операцией в тылу противника?
   Тарасов понимал, что выглядит сейчас карьеристом и дураком, поднимая такой вопрос первым. Но успех всей операции, как думалось ему, зависел от этого не меньше, чем от проблем снабжения.
   Но комфронта понял Тарасова по-своему…
   – Подполковник! Что вы себе позволяете! Вы отвечаете за свою бригаду, Гринёв за свою. Координация действий будет осуществляться здесь. Здесь! Понятно? – Генерал-лейтенант ударил кулаком по столешнице.
   Словно в ответ на это боец уронил у печки еще одну охапку дров.
   – Пшел вон! – рявкнул бойцу Курочкин. – Штаб фронта, а как бордель! Один себе командование выторговывает, другой дровами кидается! Епт! Тарасов, объясните, почему вы отказываетесь от выброски бригады самолетами?
   – Павел Алексеевич… Я уже докладывал… В письменном виде, между прочим…
   – Дерзите, Тарасов, ой, дерзите…
   Тарасов заиграл желваками:
   – Зима. Глубина снежного покрова в среднем достигает метра. По такому снегу будет затруднительно собрать бригаду в течение ночи. Поэтому предпочтительнее переходить линию фронта между опорными пунктами немцев.
   – Вам, конечно, виднее, – Курочкин слегка остыл. Помолчал. Подумал. И сказал: – Выход бригады назначаем на девятое марта. Послезавтра. Вопросы есть? Вопросов нет. Все свободны.
   Тарасов и Гринёв переглянулись. Комбриг приложил руку к голове и, четко развернувшись, почти печатая строевой шаг, вышел из избы вслед за командирами штаба.

* * *

   Десантники не всегда падают с неба.
   Хотя бригада и готовилась еще в Зуевке к прыжкам, линию фронта бригада переходила на лыжах. Да, по-честному, какая там линия фронта? Все представляли ее огненной дугой, ощетинившейся злыми пулеметными очередями и тявканьем минометов. А тут немцы сидели в опорных пунктах – бывших деревнях. И, как правило, вдоль дорог. Потому как Демянский край – это сплошные болота. Незамерзающие. Только сверху метровый слой снега. Вот по нему десантники и шли на лыжах в рейд по немецким тылам.
   Ночь. Мартовский легкий морозец. Белые призраки на белом снегу.
   – Витек, постой…
   – Ну чего там? – раздраженно обернулся сержант Витька Заборских.
   – Крепление, будь оно неладно…
   – Почему перед выходом не проверил? – зло спросил командир отделения.
   – Да проверил я! – шепотом возмутился рядовой Шевцов. – Пружина натирает чего-то…
   – Не ори! – свистяще ответил сержант. – Чего она у тебя там натирает?
   – Да пятку…
   – Разворачивайся и ползи назад. В расположение! Мне криворукие и косоногие тут не нужны. Сказал же еще вчера – все подогнать! – Сержант окончательно разозлился.