Страница:
В. Веденеев, А. Комов
Премьера без репетиций
Предисловие
1 сентября 1939 года в 4 часа 45 минут германский линкор «Шлезвинг-Гольштейн» открыл огонь из всех орудий по польскому военному порту Вестерплатте под Данцигом. Немецко-фашистская люфтваффе начала бомбить населенные пункты и дороги. Сухопутные силы вермахта перешли границу Польши и двинулись в глубь ее территории… Началась вторая мировая война.
Нападением на Польшу германский империализм начал поход за мировое господство. Не сумев добиться сговора с Германией, Англия и Франция 3 сентября 1939 года объявили ей войну. Это был, однако, лишь формальный акт, отнюдь не означавший, что они собираются предпринять активные военные действия в защиту Польши. Англия и Франция безучастно взирали на то, как Германия расправлялась со страной, с которой они были связаны обязательством о предоставлении немедленной помощи.
Уже через две недели после нападения фашистской Германии польское буржуазное государство перестало существовать. Немецкие войска быстро продвигались к границам Советского Союза. Чтобы не отдать под гитлеровское иго население Западной Украины и Западной Белоруссии, попавшее в неволю к польским панам после первой мировой войны, Советское правительство взяло его под свою защиту. 17 сентября 1939 года Красная Армия перешла советско-польскую границу. Украинский и белорусский народы воссоединились в единых национальных советских республиках. Государственная граница СССР отодвинулась на запад. Советский народ, его Красная Армия, органы внутренних дел оказались лицом к лицу с готовящимся к войне немецким фашизмом.
После 17 сентября 1939 года недобитки из белопольских фашистских организаций «Пяст», «Скорая помощь патриотов польских», пилсудчики и члены других ультраправых группировок, ориентировавшихся на Германию, перешли в услужение к нацистским спецслужбам. Именно из их числа абвер формировал диверсионно-разведывательные группы и банды убийц, засылаемые на территорию СССР.
Перед приграничными органами внутренних дел встала новая ответственная задача: прочно закрыть государственную границу, не допустить проникновения в пределы СССР вражеской агентуры, ликвидировать банды и помочь населению воссоединенных областей наладить спокойную мирную жизнь. Об одной из операций по ликвидации вражеских банд и рассказывает повесть «Премьера без репетиций».
Предлагаемая вниманию читателей книга не документальна, хотя сюжет повести и основан на реальных событиях. Читатель встретится с героями повествования – сотрудниками НКВД Астаховым, Рябовым, комсомольцем-подпольщиком Алексеем Кисляковым и нашими врагами – начальником отделения абвера Ланге и главарем банды «Болотных духов» бывшим белопольским полковником Барковским. Немецкие спецслужбы после выхода на границы с СССР широко развернули антисоветскую «тайную войну», отличавшуюся особым коварством, изощренной жестокостью и оголтелой ненавистью к социализму. Шпионаж и террор, вредительство, бандитизм, распространение клеветы и дезинформации, попытки создать в приграничных областях «пятую колонну» – вот что имели своей целью такие, как Барковский, Ланге и их хозяева в Берлине. И чем яснее становилась иллюзорность их планов, тем сильнее была их звериная ярость.
Нелегкий труд работников органов внутренних дел требует высокой партийной ответственности за порученное дело, твердой воли и непримиримости к врагу, чуткого, бережного отношения к людям, политической зоркости и строгого соблюдения социалистической законности. Именно такими предстают перед нами герои повести.
Думается, что выход этой книги именно в издательстве «Молодая гвардия» имеет особый смысл и значение. Повесть с интересом прочитают тысячи молодых читателей. Она открывает малоизвестные, почти не освещенные в художественной литературе страницы героической истории работников органов внутренних дел. Уверен, что эта книга сможет служить воспитанию благородных чувств любви к Родине, стремлению к ее защите от врага, пролетарскому интернационализму.
Александр Косицын, Герой Советского Союза, генерал-майор внутренней службы, профессор Академии МВД СССР
Нападением на Польшу германский империализм начал поход за мировое господство. Не сумев добиться сговора с Германией, Англия и Франция 3 сентября 1939 года объявили ей войну. Это был, однако, лишь формальный акт, отнюдь не означавший, что они собираются предпринять активные военные действия в защиту Польши. Англия и Франция безучастно взирали на то, как Германия расправлялась со страной, с которой они были связаны обязательством о предоставлении немедленной помощи.
Уже через две недели после нападения фашистской Германии польское буржуазное государство перестало существовать. Немецкие войска быстро продвигались к границам Советского Союза. Чтобы не отдать под гитлеровское иго население Западной Украины и Западной Белоруссии, попавшее в неволю к польским панам после первой мировой войны, Советское правительство взяло его под свою защиту. 17 сентября 1939 года Красная Армия перешла советско-польскую границу. Украинский и белорусский народы воссоединились в единых национальных советских республиках. Государственная граница СССР отодвинулась на запад. Советский народ, его Красная Армия, органы внутренних дел оказались лицом к лицу с готовящимся к войне немецким фашизмом.
После 17 сентября 1939 года недобитки из белопольских фашистских организаций «Пяст», «Скорая помощь патриотов польских», пилсудчики и члены других ультраправых группировок, ориентировавшихся на Германию, перешли в услужение к нацистским спецслужбам. Именно из их числа абвер формировал диверсионно-разведывательные группы и банды убийц, засылаемые на территорию СССР.
Перед приграничными органами внутренних дел встала новая ответственная задача: прочно закрыть государственную границу, не допустить проникновения в пределы СССР вражеской агентуры, ликвидировать банды и помочь населению воссоединенных областей наладить спокойную мирную жизнь. Об одной из операций по ликвидации вражеских банд и рассказывает повесть «Премьера без репетиций».
Предлагаемая вниманию читателей книга не документальна, хотя сюжет повести и основан на реальных событиях. Читатель встретится с героями повествования – сотрудниками НКВД Астаховым, Рябовым, комсомольцем-подпольщиком Алексеем Кисляковым и нашими врагами – начальником отделения абвера Ланге и главарем банды «Болотных духов» бывшим белопольским полковником Барковским. Немецкие спецслужбы после выхода на границы с СССР широко развернули антисоветскую «тайную войну», отличавшуюся особым коварством, изощренной жестокостью и оголтелой ненавистью к социализму. Шпионаж и террор, вредительство, бандитизм, распространение клеветы и дезинформации, попытки создать в приграничных областях «пятую колонну» – вот что имели своей целью такие, как Барковский, Ланге и их хозяева в Берлине. И чем яснее становилась иллюзорность их планов, тем сильнее была их звериная ярость.
Нелегкий труд работников органов внутренних дел требует высокой партийной ответственности за порученное дело, твердой воли и непримиримости к врагу, чуткого, бережного отношения к людям, политической зоркости и строгого соблюдения социалистической законности. Именно такими предстают перед нами герои повести.
Думается, что выход этой книги именно в издательстве «Молодая гвардия» имеет особый смысл и значение. Повесть с интересом прочитают тысячи молодых читателей. Она открывает малоизвестные, почти не освещенные в художественной литературе страницы героической истории работников органов внутренних дел. Уверен, что эта книга сможет служить воспитанию благородных чувств любви к Родине, стремлению к ее защите от врага, пролетарскому интернационализму.
Александр Косицын, Герой Советского Союза, генерал-майор внутренней службы, профессор Академии МВД СССР
…Освободительный поход Красной Армии на земле Западной Украины и Западной Белоруссии проходит в обстановке обостренной классовой борьбы. Контрреволюционные элементы из белопольской буржуазии и реакционного офицерства пытаются организовать на освобожденных территориях подпольную диверсионно-террористическую и повстанческую деятельность против наших войск и местного населения. Они создают в лесах антисоветские банды с тайными складами оружия, проводят диверсии в тылу Красной Армии, разрушают военную связь, нападают на мелкие группы красноармейцев, отдельных командиров и политработников. Известно о существовании польско-фашистских групп, которые поддерживают связь с немецкими войсками и фашистской разведкой…
Из стенограммы выступления наркома внутренних дел на оперативном совещании руководства НКВД Белоруссии. Минск, сентябрь 1939 года
…В настоящее время наши войска вошли в непосредственное соприкосновение с частями большевиков, стремящихся расширить влияние своего режима до пределов границ бывшей Российской империи. В этих условиях одной из основных задач является создание и надежное функционирование каналов для проникновения на территорию, оккупированную большевиками, и далее, в пределы непосредственно Советской России, специально подготовленных разведывательных и диверсионных групп.
Такие группы следует формировать в первую очередь из националистически настроенных местных элементов, заслуживающих доверие и доказавших свою преданность рейху, бывших польских военнослужащих, чинов жандармерии, полиции, хорошо знакомых с бытом, языком населения и местными условиями…
Из секретной директивы отделов «Абвер-1» и «Абвер-2»[1] управления «Абвер-заграница» верховного командования германской армии, направленной «Абверштелле» и «Абвернебенштелле»[2] восточных областей оккупированной Польши. Берлин, сентябрь 1939 года
Опять земля под крыльями ястреба стала грязно-бурой, а деревья из зеленых – блекло-желтыми. Какой была эта осень по счету? Десятой? Двадцатой? Кто знает…
Он всегда охотился один. Оперение со временем чуть потускнело, стало под цвет палого листа и пожухлой травы. Зато появились спокойствие и удачливость. А сила… сила оставалась с ним.
Три дня назад он простился со своим полем, лесом и рекой. Как и много лет назад, туда опять пришли люди с оружием, приползли серые глыбы, издающие лязг и грохот. И снова земля бугрилась, пытаясь подняться в небо, но грузно оседала вниз. И снова бестолково метались залитые кровью своих седоков кони.
Нет, выстрелов он не боялся. Этих выстрелов. Пусть глупые галки испуганно кричат и мечутся над землей, ища убежища и думая, что люди охотятся за ними. Он-то уж знал, что, когда люди охотятся на людей, им не до птиц.
Просто стало мало пищи. И еще не было тишины. Тогда голод погнал его в путь, дальше, на северо-восток. Здесь, среди болот, было тише.
Надолго ли? Когда начинается охота людей на людей, тишины уже не найдешь на свете…
Ястреб выбрал старое дерево, росшее на краю болот, около проселка, покрытого коркой подсохшей грязи. Опустился на сук, сложил крылья и, втянув голову, уставился на дорогу. Вскоре он увидел лошаденку, запряженную в телегу, и человека, ведущего ее под уздцы.
Человек тоже видел ястреба. На фоне холстинно-серого неба он показался странно вытянутым вверх наростом на мертвом суку. Лошаденка, приустав, шла понуро, поскрипывало колесо телеги. Глухо стучали копыта. Поравнявшись с деревом, человек осторожно, будто чего-то боясь, остановился. Подошел к стоящей под деревом фигуре божьей матери, грубо вытесанной из ствола сломанной липы. Взглянул вверх, на птицу. Взглянул с опаской – не выдашь? Потом обернулся по сторонам, запустил руку за спину фигуры. Пальцы его нащупали винтовочную гильзу. Снова боязливо осмотревшись, он вытряхнул на ладонь тугой бумажный шарик записки. Мгновение – и записка исчезла в кармане плаща. Еще мгновение – новая записка, и гильза пропала в тайнике. Через несколько минут только шум падающей листвы нарушал тишину осеннего дня…
Второй человек показался на дороге через час. Он ехал на старом велосипеде, вытертая почтовая сумка висела у него за спиной. Около фигуры божьей матери он тоже остановился и запустил руку в тайник. Он делал свое дело спокойно, казалось, ничего не боясь. И только когда захлопали крылья взлетающей птицы, испуганно присел и вжал голову в плечи…
А ястреб уже парил над болотами. Поймав восходящий поток воздуха, поднимался все выше и выше…
Мрачное место. Темные окна воды казались сверху провалами, уходящими в неведомую земную глубину. Гнилые стволы деревьев густо поросли лишаями и бурым мхом. Ни дорог, ни тропинок. И только на кочках, открытых скупому осеннему солнцу, яркими пятнами краснела клюква. Этой осенью мало кто приходил ее собирать. Те двое, что сидят в кустарнике на сухом островке, на клюкву внимания не обращали…
Двое на островке докурили, тщательно втоптали окурки в землю, осмотрели оружие и пошли по старой гати. Квадратные фуражки с белыми орлами. Голубые кавалерийские галифе. Добротные сапоги. На черном хроме – пятна болотной грязи.
С полкилометра прошли они, прежде чем достигли дороги, ведущей в ближайшую деревню. Осмотрелись. Спокойно выбрали место, как охотники, выследившие дичь. Молодой, в кожаной куртке, достал портсигар. Постарше – жестом остановил его. Затаились…
Ждать пришлось недолго. Сытый мерин легко тащил по дороге двуколку. Плотный, еще не старый человек в фуражке с красной звездочкой, о чем-то задумавшись, почти не правил конем.
Молодой снял затвор с предохранителя. Медленно повел стволом. Поймал в прорезь прицела звездочку на фуражке. Затаил дыхание. Плавно нажал на спусковой крючок…
Ястреб слышал выстрел. Он видел, как те двое подошли к двуколке. Молодой наступил ногой на фуражку. Повернулся к убитому. Второй хлопнул мерина по крупу, конь затрусил в сторону деревни. Привычно закинув карабины за плечо, двое закурили. Бросая друг другу редкие фразы, пошли в глубину болот.
Ястреб их не боялся. Когда люди охотятся на людей, им не до птиц…
6 октября 1939 года
Минск
И вот первый советский город. Ну, казалось бы, чего удивляться, город как город. Что, в Польше городов не видел? И все же здесь было не так. Не архитектура – даже самая необычная – душа города. Фотографии, картины и рисунки дадут представление об искусности зодчих, но не смогут помочь разобраться, чем он дышит и как живет. Тысячи людей, непохожих друг на друга, с разными привычками и вкусами, настроениями и интересами, но тем не менее приобретших волей судьбы определенное единение, встречаясь друг с другом на улицах, разговаривая, знакомясь и сердясь, создают неповторимый колорит города.
Есть города надменно и холодно блестящие, есть хмурые, настороженные и скучные, а есть веселые, радостные. Минск для Алексея был именно таким. И потом на улицах он встречал не просто людей, а советских людей, магазины – тоже советские, афиши незнакомых пока советских фильмов.
Он уже начинал себя ощущать частицей этой огромной, многоязычной, могучей и дружной страны. Теперь – навсегда! А совсем недавно…
Сентябрь обрушился лавиной с танковым грохотом, пушечными залпами… Еще вчера судороги лощеной шляхты: «Гибнет Речь Посполита! Немцы в Польше!» Паника. Мобилизация. Бегство. Наконец, Брест. Советские войска в Западной Белоруссии!
Новая, свободная жизнь начиналась удивительно хорошо. Секретарь райкома комсомола, старый знакомый Алексея по подполью, разложив перед собой папку с его рисунками, рассматривал их, многозначительно кивая головой:
– Слушай, да тебе учиться надо! Талант пропадает!
– Где учиться?
– Как где? В Москве, конечно. В художественном училище, там все академики по этой части.
– Скажешь тоже, в Москве! Кому я там нужен?!
– Чудак человек… Теперь не при панской власти живем. Жалко, конечно, будет тебя отпускать. Опыт имеешь. Я бы сейчас тебя в массы, на комсомольскую работу!.. Ну да ничего! Пошлем в Минск запрос на разнарядку в художественное училище. Будет у нас товарищ Кисляков народным художником… А пока у меня поживешь, отдохнешь, приоденем тебя, чтобы прибыл в Москву как надо… – И он весело подмигнул Алексею.
Вызов в Минск пришел неожиданно быстро. Райком выделил денег на дорогу. В тот же вечер Алексей и уехал, благо собирать ему было нечего.
…Алексей внимательно осмотрел темно-вишневую вывеску у входа. Может, ошибся? Вернулся на угол и снова сверился с бумажкой. Все правильно. Ему действительно сюда…
Военный у дубовой стойки, перегораживающей вестибюль, взял под козырек:
– Слушаю?!
На всякий случай Алексей протянул все свои бумаги. Постовой взял их и кому-то позвонил.
Через несколько минут в вестибюль спустился молодой военный.
– Кисляков?
– Да…
Алексею подали желтоватую картонку пропуска.
Они поднялись по широкой лестнице с полированными перилами, прошли по длинному коридору с множеством высоких дверей по сторонам. Щегольские хромовые сапоги спутника Алексея мерно и глухо постукивали по навощенному паркету.
Наконец у одной из дверей военный остановился и, распахнув ее, пропустил Алексея.
Приемная была большой и строгой. Тяжелые стулья у стены, отделанной панелями темного дерева. За темным же столом с многочисленными телефонами – молчаливый секретарь в форме без знаков различия.
– Подождите, вас пригласят, – сопровождающий вышел.
Алексей присел на стул. Прогудел зуммер.
– Кисляков! – сухо проговорил секретарь. – Заходите, вас ждут.
Кабинет показался Алексею немного сумрачным. Шелковые шторы на окнах приспущены. Старинные напольные часы в затейливо инкрустированном корпусе неспешно отсчитывали время. Рядом тяжелый сейф. Большие кожаные кресла. Двухтумбовый стол, покрытый зеленым сукном. И человек за столом – в военной форме, лет сорока, грузный, с выбритой головой, покрытой ровным загаром. Его крупные руки неподвижно лежали на сукне. На столе – бронзовый письменный прибор и папки в жестких картонных корочках.
Алексей не сразу заметил, что в кабинете есть и второй военный, сидевший в дальнем углу на диване.
Второй был подтянут, широкоплеч. Темные, чуть тронутые сединой волосы. На вид лет тридцать пять. В длинных пальцах – дымящаяся папироса. Рядом, на валике дивана, чугунная пепельница.
Алексей, войдя, остановился у дверей и поздоровался:
– Здравствуйте…
– День добрый… – Тот, что за столом, внимательно и испытующе посмотрел на него. – Вы Кисляков?
– Да…
– Присядьте… – бросил человек за столом, показав на кресло. – Догадываетесь, зачем вас сюда пригласили? – Он явно вкладывал в свои вопросы какой-то особый смысл, совершенно непонятный Алексею. Стало тревожно.
– Не знаю…
Второй военный встал с дивана. Сидевший за столом тоже вскочил. Оказывается, молодой был здесь начальником.
– Нет-нет, Петр Николаевич, сидите. Я вот тут, – сказал он, садясь в кресло напротив Алексея. – Надо переходить к сути.
Петр Николаевич снова взглянул на Алексея и официальным тоном произнес:
– Есть мнение, товарищ Кисляков, дать вам поручение. Вот, значит, какое дело. Я правильно излагаю, товарищ Астахов?
Астахов чуть раздраженно взглянул на Петра Николаевича, потом – на удивленного Алексея.
– Ну не совсем так… Давайте-ка лучше знакомиться. Меня зовут Сергей Дмитриевич. А это мой заместитель – товарищ Рябов, Петр Николаевич. Так ты на художника собираешься учиться?
– Да… – смутился Алексей, – документы вот собрал, вызов получил…
– Хорошее дело. А если мы попросим тебя на время отложить учебу?
– Вот что… – облегченно вздохнул Алексей. – Пожалуйста! Я ведь и не особо надеялся. И без меня талантов полно. Ничего, вернусь в Брест. Дела теперь всем хватит. – Разве твой дом в Бресте?
– Конечно. Райком обещал комнату выделить.
Рябов и Астахов переглянулись, очевидно, ожидая услышать что-то другое.
– А раньше где жил?
– Где придется, там и жил… – теперь, когда, по его мнению, все прояснилось, Алексей почувствовал себя свободнее. Скованность пропала, и полный, бритоголовый Рябов уже не казался таким грозным. Наоборот, вроде даже очень добродушный дядя, напускает только на себя… – Когда отец с матерью погибли, я еще маленький был. Тетка к себе в деревню забрала. Как подрос, в Краков повезла. Учеником там в механические мастерские пристроился, учиться потихоньку начал. Потом в Западной Белоруссии в разных местах работал. Там и в комсомол вступил. Был в партизанах, связным был между подпольными райкомами комсомола. Пришлось и в Варшаве пожить, и в Белостоке. Даже с цирком-шапито поездил. А циркачи как цыгане – где ночь застанет, там и палатки разбиваем…
– Это Краков? – Астахов достал из папки, переданной ему Рябовым, рисунок.
– Краков! Откуда это у вас? Я рисунки в райкоме оставил…
– Твердая у тебя рука, толк будет. Это Варшава? – Астахов словно и не слышал вопроса Алексея.
– Варшава…
– И где ты такой красивый переулок отыскал?
– У Аллей Иерусалимских… Пришлось некоторое время пожить там. Дефензива[3] сильно донимала. Ну и нанялся я на работу. При антикварной лавке была реставрационная мастерская. Там и пристроился. С полгода или больше ни с кем из товарищей не встречался. Шпики покрутились, покрутились… Потом надоело, ничего же нет, отстали.
– А это кто? – Астахов достал лист с акварельным портретом пожилого мужчины в бархатной шапочке, отороченной мехом.
– Бывший хозяин. Богатый был. Солидная клиентура к нему приезжала.
– Где он сейчас, не слышал?
– Рассказывали, что завалило его с женой в подвале, когда немцы в первый раз Варшаву бомбили. Вообще-то жалко старика. Он, конечно, капиталистом был и все такое, но человек неплохой.
– Это и из рисунка видно, что ты к нему хорошо относился.
– Все одно не то… Если б подучиться, технику узнать! Может, вы хотите, чтобы я как художник помог?
– Об этом мы как-то не подумали, – усмехнулся Астахов. – Хотя, кто знает… Как считаешь, Петр Николаевич?
– Думается, Сергей Дмитриевич, товарища все же надо ввести в курс дела, как уже предлагалось, – Рябов стрельнул в Алексея взглядом. – А то он может подумать, что НКВД только картинки интересуют.
– Да-да… В курс дела… – эхом откликнулся Астахов, думая о своем. Он встал с кресла, подошел к Алексею, положил руку на плечо. Рука у него была небольшая, но тяжелая. – Ты про банды слыхал?
– Доводилось…
– Тогда, наверное, знаешь, что кое-где в воссоединенных районах обстановка… – Астахов, щелкнув массивным серебряным портсигаром, достал папиросу, размял, прикурил, – еще не нормализовалась. Банды и контрреволюционные группы пытаются терроризировать население. А людям жить надо! Но в этих полесских деревушках каждый новый человек – как столб на юру – всем за версту видать…
– Это точно, – подтвердил Алексей. – Деревеньки-то, вески, по-местному, маленькие. Ну так дворов по сорок. Есть, правда, и больше…
– Вот-вот… Надо учесть, что по лесам и болотам еще прячется кулачье, разные молодчики из бывших легионов Пилсудского, польские солдаты и офицеры. Часть из них уходит за линию границы, чтобы организовать сопротивление немцам на территории Польши. Но есть и такие, что спелись с фашистами и с их помощью действуют против нас. Соображаешь?
Алексей кивнул.
– Вы учтите, Кисляков, – подал голос молчавший до того Рябов, – мы не с поляками боремся, а с недобитками белопанского режима. Вот прищучим их – и нам будет спокойнее, и сами поляки потом быстрее нормальную жизнь наладят.
– А я-то что могу?
– Многое… Вернее, можете не так уж и мало, – Рябов полистал дело. – Комсомолец, были в подполье, Отец у вас русский. Правильно говорите по-русски, по-польски, на немецком можете объясняться, белорусский знаете. Даже в цирке успели поработать…
– Ну так как, согласен? – Астахов снова сел напротив Алексея.
– Как-то это все… – Алексей, подыскивая слова, развел руками. – А что мне надо делать?
– Поехать к тетке в деревню.
– К Килине?
Астахов кивнул.
– Сколько ты у нее прожил?
– Сколько?.. Значит, так… Отца в двадцать шестом убили, мать через год померла. Вот с двадцать восьмого по тридцать второй. Потом она меня в Краков к знакомым определила, в люди выходить. У ней самой-то все хозяйство курица за пяток минут пешком обойдет. Да и здоровье…
– Так ты ее больше и не видел?
– Почему? Приезжала проведать. Все ж последняя родня. И я писал. Сама-то она неграмотная, соседи читали.
– О твоей подпольной работе она ничего не знала?
– Откуда? Кроме райкомовских, обо мне никто ничего… Такие обязанности были. А что у Килины делать?
– Это мы тебе объясним попозже, если ты согласишься.
– Я могу… – Алексей замялся, подбирая нужное слово.
– …отказаться? – закончил за него Астахов. – Можешь! И в Москву учиться поедешь без всяких задержек. Здесь тебя никто не неволит. Но я тебя прошу – подумай о нашем разговоре. Я распоряжусь, секретарь устроит тебя в общежитие. Вот тебе телефон, держи. Завтра в девять позвони. Договорились?..
Есть города надменно и холодно блестящие, есть хмурые, настороженные и скучные, а есть веселые, радостные. Минск для Алексея был именно таким. И потом на улицах он встречал не просто людей, а советских людей, магазины – тоже советские, афиши незнакомых пока советских фильмов.
Он уже начинал себя ощущать частицей этой огромной, многоязычной, могучей и дружной страны. Теперь – навсегда! А совсем недавно…
Сентябрь обрушился лавиной с танковым грохотом, пушечными залпами… Еще вчера судороги лощеной шляхты: «Гибнет Речь Посполита! Немцы в Польше!» Паника. Мобилизация. Бегство. Наконец, Брест. Советские войска в Западной Белоруссии!
Новая, свободная жизнь начиналась удивительно хорошо. Секретарь райкома комсомола, старый знакомый Алексея по подполью, разложив перед собой папку с его рисунками, рассматривал их, многозначительно кивая головой:
– Слушай, да тебе учиться надо! Талант пропадает!
– Где учиться?
– Как где? В Москве, конечно. В художественном училище, там все академики по этой части.
– Скажешь тоже, в Москве! Кому я там нужен?!
– Чудак человек… Теперь не при панской власти живем. Жалко, конечно, будет тебя отпускать. Опыт имеешь. Я бы сейчас тебя в массы, на комсомольскую работу!.. Ну да ничего! Пошлем в Минск запрос на разнарядку в художественное училище. Будет у нас товарищ Кисляков народным художником… А пока у меня поживешь, отдохнешь, приоденем тебя, чтобы прибыл в Москву как надо… – И он весело подмигнул Алексею.
Вызов в Минск пришел неожиданно быстро. Райком выделил денег на дорогу. В тот же вечер Алексей и уехал, благо собирать ему было нечего.
…Алексей внимательно осмотрел темно-вишневую вывеску у входа. Может, ошибся? Вернулся на угол и снова сверился с бумажкой. Все правильно. Ему действительно сюда…
Военный у дубовой стойки, перегораживающей вестибюль, взял под козырек:
– Слушаю?!
На всякий случай Алексей протянул все свои бумаги. Постовой взял их и кому-то позвонил.
Через несколько минут в вестибюль спустился молодой военный.
– Кисляков?
– Да…
Алексею подали желтоватую картонку пропуска.
Они поднялись по широкой лестнице с полированными перилами, прошли по длинному коридору с множеством высоких дверей по сторонам. Щегольские хромовые сапоги спутника Алексея мерно и глухо постукивали по навощенному паркету.
Наконец у одной из дверей военный остановился и, распахнув ее, пропустил Алексея.
Приемная была большой и строгой. Тяжелые стулья у стены, отделанной панелями темного дерева. За темным же столом с многочисленными телефонами – молчаливый секретарь в форме без знаков различия.
– Подождите, вас пригласят, – сопровождающий вышел.
Алексей присел на стул. Прогудел зуммер.
– Кисляков! – сухо проговорил секретарь. – Заходите, вас ждут.
Кабинет показался Алексею немного сумрачным. Шелковые шторы на окнах приспущены. Старинные напольные часы в затейливо инкрустированном корпусе неспешно отсчитывали время. Рядом тяжелый сейф. Большие кожаные кресла. Двухтумбовый стол, покрытый зеленым сукном. И человек за столом – в военной форме, лет сорока, грузный, с выбритой головой, покрытой ровным загаром. Его крупные руки неподвижно лежали на сукне. На столе – бронзовый письменный прибор и папки в жестких картонных корочках.
Алексей не сразу заметил, что в кабинете есть и второй военный, сидевший в дальнем углу на диване.
Второй был подтянут, широкоплеч. Темные, чуть тронутые сединой волосы. На вид лет тридцать пять. В длинных пальцах – дымящаяся папироса. Рядом, на валике дивана, чугунная пепельница.
Алексей, войдя, остановился у дверей и поздоровался:
– Здравствуйте…
– День добрый… – Тот, что за столом, внимательно и испытующе посмотрел на него. – Вы Кисляков?
– Да…
– Присядьте… – бросил человек за столом, показав на кресло. – Догадываетесь, зачем вас сюда пригласили? – Он явно вкладывал в свои вопросы какой-то особый смысл, совершенно непонятный Алексею. Стало тревожно.
– Не знаю…
Второй военный встал с дивана. Сидевший за столом тоже вскочил. Оказывается, молодой был здесь начальником.
– Нет-нет, Петр Николаевич, сидите. Я вот тут, – сказал он, садясь в кресло напротив Алексея. – Надо переходить к сути.
Петр Николаевич снова взглянул на Алексея и официальным тоном произнес:
– Есть мнение, товарищ Кисляков, дать вам поручение. Вот, значит, какое дело. Я правильно излагаю, товарищ Астахов?
Астахов чуть раздраженно взглянул на Петра Николаевича, потом – на удивленного Алексея.
– Ну не совсем так… Давайте-ка лучше знакомиться. Меня зовут Сергей Дмитриевич. А это мой заместитель – товарищ Рябов, Петр Николаевич. Так ты на художника собираешься учиться?
– Да… – смутился Алексей, – документы вот собрал, вызов получил…
– Хорошее дело. А если мы попросим тебя на время отложить учебу?
– Вот что… – облегченно вздохнул Алексей. – Пожалуйста! Я ведь и не особо надеялся. И без меня талантов полно. Ничего, вернусь в Брест. Дела теперь всем хватит. – Разве твой дом в Бресте?
– Конечно. Райком обещал комнату выделить.
Рябов и Астахов переглянулись, очевидно, ожидая услышать что-то другое.
– А раньше где жил?
– Где придется, там и жил… – теперь, когда, по его мнению, все прояснилось, Алексей почувствовал себя свободнее. Скованность пропала, и полный, бритоголовый Рябов уже не казался таким грозным. Наоборот, вроде даже очень добродушный дядя, напускает только на себя… – Когда отец с матерью погибли, я еще маленький был. Тетка к себе в деревню забрала. Как подрос, в Краков повезла. Учеником там в механические мастерские пристроился, учиться потихоньку начал. Потом в Западной Белоруссии в разных местах работал. Там и в комсомол вступил. Был в партизанах, связным был между подпольными райкомами комсомола. Пришлось и в Варшаве пожить, и в Белостоке. Даже с цирком-шапито поездил. А циркачи как цыгане – где ночь застанет, там и палатки разбиваем…
– Это Краков? – Астахов достал из папки, переданной ему Рябовым, рисунок.
– Краков! Откуда это у вас? Я рисунки в райкоме оставил…
– Твердая у тебя рука, толк будет. Это Варшава? – Астахов словно и не слышал вопроса Алексея.
– Варшава…
– И где ты такой красивый переулок отыскал?
– У Аллей Иерусалимских… Пришлось некоторое время пожить там. Дефензива[3] сильно донимала. Ну и нанялся я на работу. При антикварной лавке была реставрационная мастерская. Там и пристроился. С полгода или больше ни с кем из товарищей не встречался. Шпики покрутились, покрутились… Потом надоело, ничего же нет, отстали.
– А это кто? – Астахов достал лист с акварельным портретом пожилого мужчины в бархатной шапочке, отороченной мехом.
– Бывший хозяин. Богатый был. Солидная клиентура к нему приезжала.
– Где он сейчас, не слышал?
– Рассказывали, что завалило его с женой в подвале, когда немцы в первый раз Варшаву бомбили. Вообще-то жалко старика. Он, конечно, капиталистом был и все такое, но человек неплохой.
– Это и из рисунка видно, что ты к нему хорошо относился.
– Все одно не то… Если б подучиться, технику узнать! Может, вы хотите, чтобы я как художник помог?
– Об этом мы как-то не подумали, – усмехнулся Астахов. – Хотя, кто знает… Как считаешь, Петр Николаевич?
– Думается, Сергей Дмитриевич, товарища все же надо ввести в курс дела, как уже предлагалось, – Рябов стрельнул в Алексея взглядом. – А то он может подумать, что НКВД только картинки интересуют.
– Да-да… В курс дела… – эхом откликнулся Астахов, думая о своем. Он встал с кресла, подошел к Алексею, положил руку на плечо. Рука у него была небольшая, но тяжелая. – Ты про банды слыхал?
– Доводилось…
– Тогда, наверное, знаешь, что кое-где в воссоединенных районах обстановка… – Астахов, щелкнув массивным серебряным портсигаром, достал папиросу, размял, прикурил, – еще не нормализовалась. Банды и контрреволюционные группы пытаются терроризировать население. А людям жить надо! Но в этих полесских деревушках каждый новый человек – как столб на юру – всем за версту видать…
– Это точно, – подтвердил Алексей. – Деревеньки-то, вески, по-местному, маленькие. Ну так дворов по сорок. Есть, правда, и больше…
– Вот-вот… Надо учесть, что по лесам и болотам еще прячется кулачье, разные молодчики из бывших легионов Пилсудского, польские солдаты и офицеры. Часть из них уходит за линию границы, чтобы организовать сопротивление немцам на территории Польши. Но есть и такие, что спелись с фашистами и с их помощью действуют против нас. Соображаешь?
Алексей кивнул.
– Вы учтите, Кисляков, – подал голос молчавший до того Рябов, – мы не с поляками боремся, а с недобитками белопанского режима. Вот прищучим их – и нам будет спокойнее, и сами поляки потом быстрее нормальную жизнь наладят.
– А я-то что могу?
– Многое… Вернее, можете не так уж и мало, – Рябов полистал дело. – Комсомолец, были в подполье, Отец у вас русский. Правильно говорите по-русски, по-польски, на немецком можете объясняться, белорусский знаете. Даже в цирке успели поработать…
– Ну так как, согласен? – Астахов снова сел напротив Алексея.
– Как-то это все… – Алексей, подыскивая слова, развел руками. – А что мне надо делать?
– Поехать к тетке в деревню.
– К Килине?
Астахов кивнул.
– Сколько ты у нее прожил?
– Сколько?.. Значит, так… Отца в двадцать шестом убили, мать через год померла. Вот с двадцать восьмого по тридцать второй. Потом она меня в Краков к знакомым определила, в люди выходить. У ней самой-то все хозяйство курица за пяток минут пешком обойдет. Да и здоровье…
– Так ты ее больше и не видел?
– Почему? Приезжала проведать. Все ж последняя родня. И я писал. Сама-то она неграмотная, соседи читали.
– О твоей подпольной работе она ничего не знала?
– Откуда? Кроме райкомовских, обо мне никто ничего… Такие обязанности были. А что у Килины делать?
– Это мы тебе объясним попозже, если ты согласишься.
– Я могу… – Алексей замялся, подбирая нужное слово.
– …отказаться? – закончил за него Астахов. – Можешь! И в Москву учиться поедешь без всяких задержек. Здесь тебя никто не неволит. Но я тебя прошу – подумай о нашем разговоре. Я распоряжусь, секретарь устроит тебя в общежитие. Вот тебе телефон, держи. Завтра в девять позвони. Договорились?..
Забродь
Забродь затаилась. Затаились и другие города Польши, попавшие осенью тридцать девятого в руки немцев. Везде запестрели листочки с новыми правилами, распоряжениями и предписаниями, разнообразными по содержанию и однообразными в конце: за невыполнение смерть.
Но в Заброди было совсем плохо. Он стал городом пограничным, и потому проворные и мрачные гренцшутцены[4] быстро переплели весь город спиралями из колючей проволоки и перегородили его полосатыми шлагбаумами. Но и это не все. Забродь попала еще и в руки немецких спецслужб.
Начальника АНТС,[5] улыбчивого майора Ланге, в отличие от его гестаповского коллеги герра Келлера, почти никто не знал в лицо. Хотя он каждый день в любую погоду совершал утренний моцион. Просто, по роду службы, ему популярность была не нужна. Зато о других Ланге всегда старался знать как можно больше.
Ланге[6] удивительно не подходил к своей фамилии. С самого отрочества его рост был ниже среднего. Еще в гимназии приятелям это давало пищу для злых шуток: они подставляли фамилию к разным частям тела.
Сейчас детские обиды забылись. Наоборот, несмотря на то, что он так и остался низкорослым, а небольшое брюшко делало его еще приземистей, Ланге считал, что ныне его фамилия очень точно раскрывает его способности как разведчика.
Гордился Ланге и своим прекрасным здоровьем, которое он берег и всячески о нем заботился. Выкуривал не более пяти сигарет в день. А с тех пор, как стал заметно прибавлять в весе, ограничил себя двумя кружками пива.
Но здесь, в этой вонючей польской дыре, разве найдешь приличное пиво? Поэтому в последнее время он предпочитал выпить рюмку коньяку.
Коньяк коньяком, но все-таки какое пиво дома, в Баварии! А колбаса! Надо сказать Келлеру, пусть его ребята достанут кровяной колбасы и заодно приличный коньяк – Вайнбранд[7] порядком осточертел.
При мысли о начальнике ГФП[8] Ланге помрачнел. Дернул же черт вчера сесть с ним за карты. И вот, пожалуйста, трети месячного жалованья как не бывало. Свинья этот Келлер! А денег всегда так жаль!
Впрочем, вскоре лицо Ланге разгладилось, печаль исчезла, и, заложив руки за спину, он все так же неторопливо вышагивал по улицам Заброди. Даже принялся напевать старую корпорантскую песенку:
Наверное, лучше здесь. Польская разведка была уничтожена стремительно, как по писаному. За акцию отвечал капитан Фабиан. По указанию адмирала Канариса он создал три моторизованные группы под командованием лейтенантов Булана, Шнейдера и Енша, которые точно рассчитанными ударами парализовали польские разведцентры. После этого серьезного противника здесь не стало.
Больше беспокоили его русские. То, что с ними надо будет воевать, понятно. Когда? Неизвестно. Их разведка, говорят, традиционно сильна. Но вот непосредственно с будущим врагом в своей работе он еще не сталкивался.
Но в Заброди было совсем плохо. Он стал городом пограничным, и потому проворные и мрачные гренцшутцены[4] быстро переплели весь город спиралями из колючей проволоки и перегородили его полосатыми шлагбаумами. Но и это не все. Забродь попала еще и в руки немецких спецслужб.
Начальника АНТС,[5] улыбчивого майора Ланге, в отличие от его гестаповского коллеги герра Келлера, почти никто не знал в лицо. Хотя он каждый день в любую погоду совершал утренний моцион. Просто, по роду службы, ему популярность была не нужна. Зато о других Ланге всегда старался знать как можно больше.
Ланге[6] удивительно не подходил к своей фамилии. С самого отрочества его рост был ниже среднего. Еще в гимназии приятелям это давало пищу для злых шуток: они подставляли фамилию к разным частям тела.
Сейчас детские обиды забылись. Наоборот, несмотря на то, что он так и остался низкорослым, а небольшое брюшко делало его еще приземистей, Ланге считал, что ныне его фамилия очень точно раскрывает его способности как разведчика.
Гордился Ланге и своим прекрасным здоровьем, которое он берег и всячески о нем заботился. Выкуривал не более пяти сигарет в день. А с тех пор, как стал заметно прибавлять в весе, ограничил себя двумя кружками пива.
Но здесь, в этой вонючей польской дыре, разве найдешь приличное пиво? Поэтому в последнее время он предпочитал выпить рюмку коньяку.
Коньяк коньяком, но все-таки какое пиво дома, в Баварии! А колбаса! Надо сказать Келлеру, пусть его ребята достанут кровяной колбасы и заодно приличный коньяк – Вайнбранд[7] порядком осточертел.
При мысли о начальнике ГФП[8] Ланге помрачнел. Дернул же черт вчера сесть с ним за карты. И вот, пожалуйста, трети месячного жалованья как не бывало. Свинья этот Келлер! А денег всегда так жаль!
Впрочем, вскоре лицо Ланге разгладилось, печаль исчезла, и, заложив руки за спину, он все так же неторопливо вышагивал по улицам Заброди. Даже принялся напевать старую корпорантскую песенку:
После польской кампании, говорят, ожидаются досрочные присвоения званий. А ведь Польша – это только начало. Теперь главное – не упустить момент! Надо окончательно решить, где обосноваться – здесь, на востоке, или лучше проситься на запад.
Выходи в привольный мир,
К черту пыльных книжек хлам!
Наша родина – трактир,
Нам пивная – божий храм!
Наверное, лучше здесь. Польская разведка была уничтожена стремительно, как по писаному. За акцию отвечал капитан Фабиан. По указанию адмирала Канариса он создал три моторизованные группы под командованием лейтенантов Булана, Шнейдера и Енша, которые точно рассчитанными ударами парализовали польские разведцентры. После этого серьезного противника здесь не стало.
Больше беспокоили его русские. То, что с ними надо будет воевать, понятно. Когда? Неизвестно. Их разведка, говорят, традиционно сильна. Но вот непосредственно с будущим врагом в своей работе он еще не сталкивался.