Страница:
– Александр Яковлевич, докладываю! Заказал новую пару, завтра утром будут готовы, вот. Ну а к полудню я их вам прямо сюда и представлю, чтобы, значит, полный порядок был. Да, а что со старыми прикажете делать?
– Да что хочешь, то и делай, мне они уже ни к чему.
Судя по довольной мине на лице Савватея, сапоги после командира будет донашивать именно он. А что? Офицерские, почти новые, с щегольским скрипом. Хромовые! Такая вещь на дороге не валяется и стоит соответственно. Нет, ну в самом-то деле, не выкидывать же их? Мигом соседи подберут да на свои ходули пристроят.
Самого же князя в данный момент интересовало иное. Поняв, что именно казалось ему знакомым в узоре на платке, он тут же поинтересовался у гостеприимного хозяина, а много ли таких платков продается по ярмаркам.
– Да полным-полно, Александр Яковлевич. Из ситца есть, шерстяные там, шелковые да бумазейные[2]. В общем, всяких полно. А что, надо?
– Да нет, это я так, ради праздного интереса.
Поглядев еще раз на незатейливый рисунок, в котором очень просто можно было разглядеть повторяющийся во всех возможных вариантах солярный знак – свастика, он же славянский коловрат, – любопытствующий аристократ задумчиво хмыкнул.
«Христианство на Вологодчине вот уж с тысячу лет как, а глянешь на вот такой вот платок – и вспоминаешь про свои настоящие корни. Поди, в такой глуши и настоящего родовера[3] отыскать можно, если очень сильно захотеть».
– Ты мне вот что лучше, Савва, скажи. Когда прибавление в семействе будет?
Хозяин дома вздохнул и слегка сгорбился на лавке:
– Да если бы я знал, Александр Яковлевич. Вроде и стараемся, да вот не дает бог ребеночка. Я уж и насчет паломничества по святым местам начал задумываться…
– А что, дело хорошее. Заодно и по врачам пройдитесь, что-то из двух обязательно поможет.
Дальнейшую беседу прервало появление повизгивающей и галдящей оравы Ульянкиных подружек, как по волшебству слетевшихся на сладкое угощение. Увидев взрослых, а в особенности важного гостя (про которого дочка Савватея уже всем успела растрезвонить, что это есть не кто иной, как ее лично-персональный дядя Саша), табунок малолетних девиц тут же притих и выстроился в некое подобие очереди. Получив желаемое, будущие невесты чинно благодарили маленькую хозяйку и тихо удалялись за дверь, чтобы там с полным комфортом и от всей души полакомиться карамельным подарком.
Вожин при виде такого благолепия мигом забыл про свою хандру и горделиво приосанился.
– Вот какая у меня умница да красавица растет! Поди, еще лет пять-шесть, и женихов со двора оглоблей гонять буду.
Юная красавица и в самом деле оказалась редкостной (для своих лет, конечно) умницей: оделив последнюю свою подружку гостинчиком, она не последовала за ней на свежий воздух, а, наоборот, бочком-бочком придвинулась к приемному отцу и дяде. И не с пустыми руками, а с небольшим альбомчиком, почти полностью заполненным ее незатейливыми почеркушками. Села поудобнее, разложила пяток цветных карандашей и стала что-то рисовать, время от времени поглядывая то на одного из беседующих мужчину, то на другого. А когда те заинтересовались столь необычным, даже можно сказать – тревожно-долгим, молчанием десятилетней девочки, та горделиво представила на суд взрослых итог своего получасового труда. Два портрета, Савватея и его командира, выполненных в несколько авангардной манере.
«Н-да, синие волосы и красные глаза – это определенно новое слово в искусстве. Но похож, этого не отнять. Талант, получается?»
– Савва, а ты дочку свою в учебу отдавать-то думаешь или как?
– А что, надо?
Навострившая ушки Ульяна тут же стала в два раза медленнее собирать свои немудреные рисовальные принадлежности.
– Понятно, не думал. Тогда… Иди сюда, егоза. Учиться хочешь?
– Ага!
– Не понял?!
– Хочу, дядь Саш, очень! А чему?
– Там видно будет. Года через два и посмотрим. А может, и пораньше. Ну все-все, иди погуляй, нам еще поговорить надо.
Наконец-то собрав пять несчастных карандашей и тоненький рисовальный альбом, юная, но подающая большие надежды художница унесла их к себе в комнату. Так же спокойно накинула свой овечий тулупчик и, из последних сил удерживаясь от радостного визга, метнулась за дверь:
– Пронька! Иди быстрей, че скажу-у-у!!!
Внимательно оглядев комнату на предмет неприятных сюрпризов и не найдя таковых, Александр успокоенно вздохнул и сел в небольшое кресло, всем своим видом напоминающее скорее ожиревший до невозможности стул. Подцепил пальцем кокетливый бантик на шпагате, удерживающем газеты в одной стопке, потянул, дернул и вытащил на свободу толстые «Губернские ведомости». Затем журнал «Развлечение», потом любимый более других «Вокруг света», еще пять газет… Часа через четыре, когда все печатное слово было благополучно усвоено, князь покинул жесткое и неудобное кресло и вытянулся на кровати. Новостей было немало. Во-первых, в своих путешествиях по заграницам и прочих делах он умудрился пропустить закладку Великого Сибирского пути. Которая, между прочим, совершилась еще в мае месяце уходящего года, рядом с Владивостоком. Причем к этому, вне всяких сомнений, историческому моменту приложил свою августейшую руку сам цесаревич Николай Александрович. Вот только сделал он это как-то непонятно. То ли торжественную речь толкнул на три часа кряду, с всемилостивейшим перерезанием ленточки и маханием рукой, или просто шпалу пнул августейшим сапогом и красиво выругался – такие подробности репортеры не раскрыли. Зато теперь будущий император считался авторитетным специалистом по Сибири вообще и железнодорожному строительству в частности.
«Оправился, стало быть, царевич-надёжа, от знакомства с красотами Японии».
Вторая заметная новость пришла из Франции – и заключалась в большом оползне, приключившимся в самом сердце Парижа, на холме Монмартр. Начисто снесло строящуюся там базилику Сакре-Кёр, половину Пляс дю Тертр и чуть-чуть пометило примерно треть лестниц.
«То есть церковь имени Сердца Христова уползла вместе со своим фундаментом метров на двадцать – тридцать вниз по Горе Мучеников (хе-хе, первая в мире пересадка сердца!), заметно скукожилась площадь Холма, и слегка повыбивало-покорежило гранитные ступеньки на пути оползня. Нормально. Можно сказать, что парижане обделались легким испугом».
Третья новость заключалась в том, что в новом году, ближе к лету, ожидалось заметное повышение таможенных пошлин на ввозимое в империю промышленное оборудование.
«То есть грядет очередная война акцизов между Российской империей и Вторым рейхом. Мы будем воротить нос от их станков, а они – от нашего зерна и масла. Заодно и труженикам Туманного Альбиона станет немного кисло – немало станков приходит к нам и от них. Н-да. А ведь, пожалуй, еще год-два, и я бы смог отхватить себе неплохой кусочек рынка! Пока же придется, так сказать, на общих основаниях».
Более того, это самое повышение должно было ударить и по самому князю: часть станков и оборудования для заводов в Кыштыме и Коврове была готова, и вполне возможно, что даже уже грузилась в вагоны. Но именно что часть, причем незначительная. Основной же поток как раз и планировался-ожидался на позднюю весну и середину лета…
«Значит, надо пнуть Круппа с Тиссеном и отправить Лазорева в Швейцарию – пусть не все, но хотя бы основное надо протащить в Россию до повышения тарифов».
Остальные вести относились к недавно отгремевшей битве за урожай – сколько пшеницы собрали-продали и тому подобное, а также мелочам вроде светских хроник и некрологов. Ну и новостей, из ближнего и дальнего зарубежья, кои прошли горнило цензорских правок и очень многословно рассказывали все о той же светской жизни титулованных особ, с редкими вкраплениями финансов и политики. Скукота в общем-то, но даже она оказалась полезной, так как после этого чтива сон пришел словно по мановению волшебной палочки. Тяжеленькой такой. Бум! И ты уже спишь…
Проснулся Александр от непонятного звука. Как будто что-то мягкое и в то же время упругое уронили на пол. Не шевелясь и не изменяя ритма дыхания, он слегка приоткрыл глаза, провел взглядом по двери (закрыта), затем по комнате – и тут же нашел источник своего беспокойства. Размыто-серая тень неслышно двигалась по полу, пересекая комнату по диагонали, время от времени замирая и прислушиваясь. Кот Васька проинспектировал платяной шкаф, убедился, что он все так же закрыт, посидел перед дверками и недовольно подергал хвостом, после чего нацелился своим усатым локатором на стоящие у кровати войлочные тапки.
«Да что за жизнь такая! То петух горластый, то кошак-вонючка вместо будильника. Но петух хотя бы обувь не трогал!»
Стоило князю пошевелиться, как хвостатый пришелец тут же застыл на месте. А встретившись взглядом с человеком, и вовсе развернулся на месте и вальяжно зашагал в обратном направлении, курсом на вентиляционное отверстие под потолком. Прозвучавший шорох ускорил его шаги, а прилетевший по загривку тапок и вовсе придал всем его движениям невыразимую ловкость и грациозность – такую, что уже через секунду его не стало видно. А через две – и слышно. Как бы то ни было, рассвет нового дня Александр встретил хмурым и невыспавшимся, с мыслями о показательном расстреле нарушителей его ночного отдыха. Настроение слегка поправил визит в баню и вкусный завтрак в виде пшеничных оладьев со сметаной и медом. В плюс пошло и прибытие новых сапог, в комплекте с билетом на вечерний поезд (инициатива Савватея в этом вопросе оказалась очень кстати).
– Вот, Александр Яковлевич, сделали в самом лучшем виде!
Обновка действительно оказалась неплохой. А учитывая тот факт, что никаких примерок не было, и мастер изваял обувку менее чем за сутки, – вообще отличной, являясь настоящим шедевром сапогостроения. Нигде не жало, не хлябало, и вообще они на ногах сидели как родные, обещая своему владельцу привычный уровень комфорта. Посидев еще немного за столом, гость отправился к себе в комнату, одеваться да собираться в путь-дорогу. Собственно, и собирать ему было особо нечего, да и надевать тоже – выбор имелся лишь между цивильной одеждой, более уместной в большом городе, и формой офицера-пограничника, удобной как раз для путешествий по сельской местности.
Утро любой деревенской женщины начинается очень рано, самое позднее в полпятого утра: подоить корову, задать ей и прочей, более мелкой живности корму, приготовить еду на все семейство. Да мало ли работы у хорошей хозяйки? А в этот день Марыся встала еще раньше, так как ее муж отправлялся в Грязовец. Вспомнив, из-за чего, а вернее даже, из-за кого он вынужден тащиться по морозу в уездный город, хозяйка вздохнула и поискала взглядом мелкого паршивца. Так неудобно получилось! Хорошо хоть, что его сиятельство не рассердился, как того следовало ожидать – видимо, потому, что Ульянка у него в любимицах ходит.
– У, поганец этакий!
Как по заказу появился и сам виновник, при виде хозяйки моментально замурлыкавший. Весь в ожидании законной мисочки молока, ага. Вот только в этот раз вместо молока ему прилетело влажной кухонной тряпкой по наглой полосатой морде. Одновременно с пожеланием-приказом: заняться мышами в подполе, а то они совсем страх потеряли, не видя кота целыми месяцами. С рассветом вниз спустился хмурый князь, вежливо поздоровался, попросил кувшинчик сладкого ржаного кваса и на час исчез в основательно протопленной еще с вечера бане. Вернулся уже не таким сердитым, ополовинил горку свежей выпечки, и вроде начал отходить от дурного настроения – Марыся нет-нет да и поглядывала на его лицо самым краешком глаз. Увидев, что вроде бы момент вполне подходящий, хозяйка решилась попытать счастья, задав вопрос насчет дочки. Точнее, насчет ее будущей учебы – муж-то на все вопросы только отмахивался да говорил, что и сам толком ничего не знает.
– Лет до шестнадцати в подходящем ей пансионе поучится. Не понравится, я ей домашних учителей найду. Ну а потом как захочет – или на художницу, или еще на кого. Или сразу замуж, если жених подходящий найдется.
Такой жизненный путь дочери у Марыси вызвал полное и безоговорочное одобрение (все не в поле горбатиться с утра до вечера). К ее большому сожалению, еще поговорить на такую интересную тему (будущее своего ребенка для любой матери – на одном из первых мест, уступая разве что его же здоровью) хозяйке не удалось – за окном забрехал и засуетился здоровенный лохматый кобель. Не просто так, конечно, а приветствуя вернувшегося из недолгой командировки Савватея. Кормильца и поильца, да и вообще подателя практически всех благ, какие только полагались добросовестному охраннику обширного двора. Кстати, насчет добросовестности – хозяйка, спеша встретить супруга, как-то совсем некстати вспомнила, что их пес ни единого раза не попытался цапнуть гостя. Который, между прочим, совсем недавно на пути в баню как-то мимоходом погладил его лобастую голову, совершенно не убоявшись немаленьких клыков. И назвал его при этом не Шариком, а непонятным Шарабаном.
– А ну, пошел к себе! Кому говорю?!
Сигнализация и передвижной капкан в одном флаконе (а вдобавок еще и ненасытная утроба) тут же слегка поджала хвост и перестала весело облаивать гнедого жеребца, запряженного в сани. Гостинцев в этот раз глава семейства не привез, зато сам быстро обернулся – чем не подарок для жены с дочкой? Заведя свое роскошное средство передвижения на подворье, муж глянул по сторонам и первым же делом облапал свою благоверную. Увернулся от шутливого подзатыльника и клюнул-поцеловал холодными губами, попутно осведомившись: как там гость дорогой?
– Тебя ждет, выпечку пробует.
– А Улька где?
– Да она еще спозаранку к подружкам убежала.
Но, увы, сведения оказались частично устаревшими – к тому моменту, когда чета Вожиных вернулась в свой дом, его сиятельство так основательно распробовал оладьи, что их почти и не осталось. Так что он просто отдыхал от трудового подвига за столом, допивал оставшийся в кружке чай и время от времени с непонятной задумчивостью поглядывал на кота.
– Александр Яковлевич, может, еще наготовить?
– Да ну что вы, я и то, что было, еле-еле одолел. Так что благодарствую за угощение, теперь, пожалуй, до самого ужина не проголодаюсь.
Надо сказать, еще с Олькуша Марыся изрядно терялась, слыша от своего гостя столь вежливое обращение. Кто он – и кто она! Вельможный князь, офицер в немалых чинах, богатый настолько, что у нее просто воображение отказывало, – и разговаривает с ней исключительно на «вы». Ну, или когда особенно в настроении, заменяет более теплым – хозяюшка.
Подхватив на руки привезенную мужем обновку, гость покрутил в руке левый сапог, покосился на греющегося на печке кота и удалился на второй этаж, собираться и готовиться к отъезду. А оставшиеся наедине супруги занялись делом: он усердно заработал ложкой, а она сидела напротив и с легкой улыбкой глядела за тем, как ест ее мужчина… До той самой поры, пока с улицы не донесся басовитый лай Шарика. Вышла посмотреть, кто там пожаловал – и почувствовала, как по сердцу прошелся легкий холодок затаенного страха. За калиткой обнаружился староста, но не он был причиной испуга – в двух шагах от общинного головы на утоптанном снегу стоял сам становой пристав, важно и в то же время с интересом рассматривающий двухэтажную резиденцию Вожиных.
– Чего стоишь, уйми псину! Не видишь, что ли, на кого лает?
В селе появление и простого полицейского урядника уже было событием тревожным, а тут такой чин пожаловал! Дождавшись, пока собачий голос утихнет, Прокофий Афанасьевич напористо поинтересовался:
– Савватей-то нынче дома? Ну так чего замерла как неживая, веди давай!
Муж при виде станового пристава хотя и дрогнул лицом, но суетиться не стал, да и вообще проявил непривычное для чиновного гостя спокойствие, тем самым немало его удивив. Да и не только его – староста нет-нет да и поглядывал на осмелевшего непонятно с чего сельчанина.
– Вожин Савватей?
– Он самый буду.
Не услышав привычного «ваше благородие», становой пристав недоуменно приподнял кустистые брови и совсем было начал багроветь щеками, но все-таки сдержался и продолжил говорить:
– Мне донесли, что у тебя гость поселился, дрова колет, лопатой машет. А сам в больших чинах, да к тому же чуть ли не в дворянском достоинстве обретается. Так?
Грозные интонации в голосе и отчетливый намек на приближающиеся неприятности не услышал бы только полностью глухой и частично слепой собеседник пристава. Савватей услышал. Но не внял. Вместо этого, предварительно покосившись на Прокофия Афанасьевича, все так же односложно ответил:
– Так.
Опять не услышав про свое благородие, полицейский чиновник, против ожидания, даже сердиться не стал. Уперся в столешницу своими немалыми кулаками, навис над хозяином дома и с искренним недоумением вопросил:
– Ты, Вожин, как я погляжу, совсем страх божий потерял? Ты как с властью разговариваешь, олух царя небесного? Мне «горячих» тебе выписать для вразумления или как?
Дружескую беседу прервал звук шагов. Размеренно-громкий, он совершенно по-разному подействовал на всех, кто находился в горнице: предводитель общины тревожно шевельнулся, становой замер в неподвижности, а Марыся и ее муж совершенно успокоились. Вернее, успокоилась она, а ее муж и так особо не волновался. Увидев же его сиятельство, чета Вожиных дружно удивилась: в Олькуше Александр Яковлевич носил погоны штаб-ротмистра и всего один орден на груди.
– С кем имею честь?
На парочку незваных гостей появление офицера подействовало наподобие хорошей плюхи: кратковременный ступор и настороженно-ошеломленное молчание. Староста очнулся первым и с некоторой тоской поглядел на дверь. Господин пристав, в свою очередь, моментально оценил стоимость материала, из которого пошили мундир. Не ускользнуло от его опытного взгляда и сияние двух орденов на груди – Анны и Станислава, а также полнейшее отсутствие какого-либо волнения или недоброжелательности. Легкое удивление было, не без того.
– Становой пристав Золотов, Платон Алексеевич.
– Князь Агренев, Александр Яковлевич.
Четыре коротких слова сняли если не все, то уж точно большинство вопросов. Золотов и сам был из мелкопоместных дворян (хоть и простых, нетитулованных) – на его должность иных старались не назначать – и за свою полувековую жизнь успел повидать многое. В частности, ему моментально стало понятно, что молодой офицер носит свою форму по праву; он далеко не бедствует; гораздо выше его по сословной лестнице; и самое главное – может доставить ему кучу неприятностей. И как офицер, хотя бы и в отставке, и особенно как представитель высшей аристократии – только у них в каждом слове причудливо переплетались холодная вежливость и уверенная властность. Да и вообще, ротмистр в такие годы – это какая же лапа в верхах должна быть?
– Прошу прощения за беспокойство, мне донесли о… некоторых странностях в селе. Как я понимаю.
Пристав на мгновение прервался и метнул многообещающий взгляд на скукоживающегося на глазах старосту.
– Вышло небольшое недоразумение.
– Ничего страшного, Платон Алексеевич, бывает. Кстати, раз уж мы с вами свели знакомство, не окажете ли мне честь небольшой беседой? А ваш сопровождающий пока подождет вас за дверью.
Марыся, зачарованно наблюдавшая за происходящим в ее доме действом, очнулась только после небольшого тычка от мужа. Вскинулась, увидела его гримасу и кивок на пустой стол и тут же засуетилась, наполняя начавшуюся между полицейским чином и их гостем беседу вкусными и ароматными деталями.
– Прошу вас, располагайтесь поудобнее.
Золотов благодарно кивнул и заметно расслабился, настраиваясь на приятное общение. А за следующие полчаса он настолько пришел в себя, что даже осторожно поинтересовался: правда ли, что родовитый аристократ утруждал себя таким делом, как колка дров? Ну и прочими занятиями, несколько странными для князя и отставного ротмистра.
– Ну а что же в этом такого? Мне как-то по случаю рассказывали, что граф Толстой ходит босой. А одет и вовсе в крестьянскую рубаху-косоворотку и посконные штаны. Вот это действительно номер так номер!
– Ну, сей господин – известный затейник, нам ли на него равняться?
– Вы, вне всякого сомнения, правы. Хотя… Не так давно я был на охоте в Гатчине…
Пристав совершенно неожиданно для самого себя замер.
– …и с удивлением узнал, что сам государь император иногда любит развлечься таким вот немудреным образом. Да и великие князья не брезгуют подобным делом – по настроению, конечно.
От таких рассказов замерли вообще все присутствующие. Дальнейший разговор как-то сам собой свернул на нейтральные темы и стал понемногу угасать. Да и вообще, собеседник его сиятельства как-то внезапно вспомнил об ожидающих его делах и стал потихоньку собираться – успев между делом пообещать князю Агреневу присмотреть за его бывшим сослуживцем. Чтобы, значит, злые люди не обижали, и особенно из тех, кто властью не обделен. Попрощался, вышел за калитку… И тут же подозвал к себе исстрадавшегося в ожидании неприятностей старосту. Злорадно улыбнувшись, Марыся на пять минут прилипла к небольшому оконцу в сенях-прихожей, пытаясь разобрать все то «хорошее», что изливал на поникшую голову Прокофия Афанасьевича полицейский чин. К очень большому своему сожалению, так ничего и не услышала, но и увиденного оказалось вполне достаточно. Главный общинник всей своей фигурой излучал вселенскую тоску и печаль и явно очень сожалел о проявленном усердии. И надо сказать, излучение это заметно усилилось после того, как становой пристав соизволил потрясти своим пудовым кулачком возле носа старосты. Вернувшись в теплую горницу, хозяйка как раз успела услышать окончание легкого выговора-внушения, что делал офицер-пограничник своему бывшему денщику:
– Работа у него такая, за порядком следить. Понял?
– Понял, Александр Яковлевич. Растерялся я малость, чего уж там, вот и получилось невежливо.
– Ну а раз понял, недельки через две навести его с каким-нибудь гостинчиком, прояви толику уважения. Обязательно извинись, да в общих чертах обрисуй, чем следующий год заниматься будешь. Все равно сам спросит, рано или поздно.
Проследив, как муж покосился на бутылку со сливовой наливкой, женщина догадалась, что именно получит в подарок становой.
– Александр Яковлевич, а вот то, что вы про царя-государя говорили, – оно и в самом деле так?
Утвердительный ответ хозяин дома переварил с заметным трудом и даже некоторой оторопью – вид императора Александра Третьего с колуном в руках и разбросанными вокруг поленьями в его голове не укладывался никак. Совсем никак, ибо рушил всю привычную картину мироздания, в которой император правил на благо своих подданных, военные да чиновники верно служили, а крестьяне пахали землю. Марысе же было не до удивления – вначале домой вернулась дочка, и ее тут же погнали мыть руки и испачканную в чем-то мордашку. Затем гость спустил со второго этажа весь свой невеликий багаж, и она вспомнила о необходимости собрать чего-нибудь в путь-дорогу. Так сказать, на недолгую, но очень вкусную память – и кусок свиного окорока в этом плане подошел как нельзя лучше. Увидев все эти сборы, к ним тут же подключилась Ульяна, подарив неродному, но уже вполне любимому дяде Саше свой альбом для рисования. На что он тут же поклялся повесить свой портрет на стене кабинета, в отдельной рамочке. Женщина слегка увлажнившимися глазами проследила, как князь что-то шепнул на ушко ее дочери, отчего та просто расцвела, поцеловал ее в подставленную щечку и разрешающе кивнул мужу, уже примеряющемуся к чемодану командира. Хорошего настроения Ульянке хватило ненадолго – хлюпнула носом, виновато улыбнулась и убежала в свою комнату. Следом за ней подалась и Марыся, успокаивать и отвлекать.
– Ну что, Александр Яковлевич, присядем на дорожку?
Вернувшись, глава семейства мазнул взглядом по столу, не увидел недопитой им наливки (непорядок!) и слегка расстроился. Машинально погладил котейку, выгнувшего спину от ласки, и обратил внимание на задумчивый взгляд командира, которым тот уставился на усатого полосатика.
– Ты знаешь, Савва, а кот-то у вас какой-то странный.
Хозяин моментально согласился, вспомнив, сколько обувки за последнюю неделю перепортила мурлыкающая под рукой мелочь.
– Молодой еще, дурной. Вы уж не серчайте на него, Александр Яковлевич – скотинка бессловесная, что она может понимать?
– Да нет, я не про это. Ты хоть знаешь, что он не любит, когда я при нем крещусь?
– Правда, штоль?
Вместо ответа князь Агренев подошел чуть поближе и размашисто наложил на себя крестное знамение. А его бывший денщик отчетливо почувствовал, как на какое-то мгновение у него под руками дернулся Васька.
– Это как же так, а?
– Ну-ка, определи его на вон ту лавку!
Мужчина в самом расцвете сил и возраста растерялся как маленький ребенок. Но все же без дальнейших вопросов и промедления выполнил все, что было указано, усадив домашнего любимца подальше от себя. А его сиятельство огляделся по сторонам, немного нахмурился и снял со стены отцово наследство. Резко подошел, выставил крест перед собой… Савватей в полном остолбенении смотрел, как, вздыбив шерсть и шипя, словно три гадюки сразу, его кот задним ходом подался на выход из угла, в одно мгновение перемахнул немаленькую горницу и скрылся за печкой.
– Да что хочешь, то и делай, мне они уже ни к чему.
Судя по довольной мине на лице Савватея, сапоги после командира будет донашивать именно он. А что? Офицерские, почти новые, с щегольским скрипом. Хромовые! Такая вещь на дороге не валяется и стоит соответственно. Нет, ну в самом-то деле, не выкидывать же их? Мигом соседи подберут да на свои ходули пристроят.
Самого же князя в данный момент интересовало иное. Поняв, что именно казалось ему знакомым в узоре на платке, он тут же поинтересовался у гостеприимного хозяина, а много ли таких платков продается по ярмаркам.
– Да полным-полно, Александр Яковлевич. Из ситца есть, шерстяные там, шелковые да бумазейные[2]. В общем, всяких полно. А что, надо?
– Да нет, это я так, ради праздного интереса.
Поглядев еще раз на незатейливый рисунок, в котором очень просто можно было разглядеть повторяющийся во всех возможных вариантах солярный знак – свастика, он же славянский коловрат, – любопытствующий аристократ задумчиво хмыкнул.
«Христианство на Вологодчине вот уж с тысячу лет как, а глянешь на вот такой вот платок – и вспоминаешь про свои настоящие корни. Поди, в такой глуши и настоящего родовера[3] отыскать можно, если очень сильно захотеть».
– Ты мне вот что лучше, Савва, скажи. Когда прибавление в семействе будет?
Хозяин дома вздохнул и слегка сгорбился на лавке:
– Да если бы я знал, Александр Яковлевич. Вроде и стараемся, да вот не дает бог ребеночка. Я уж и насчет паломничества по святым местам начал задумываться…
– А что, дело хорошее. Заодно и по врачам пройдитесь, что-то из двух обязательно поможет.
Дальнейшую беседу прервало появление повизгивающей и галдящей оравы Ульянкиных подружек, как по волшебству слетевшихся на сладкое угощение. Увидев взрослых, а в особенности важного гостя (про которого дочка Савватея уже всем успела растрезвонить, что это есть не кто иной, как ее лично-персональный дядя Саша), табунок малолетних девиц тут же притих и выстроился в некое подобие очереди. Получив желаемое, будущие невесты чинно благодарили маленькую хозяйку и тихо удалялись за дверь, чтобы там с полным комфортом и от всей души полакомиться карамельным подарком.
Вожин при виде такого благолепия мигом забыл про свою хандру и горделиво приосанился.
– Вот какая у меня умница да красавица растет! Поди, еще лет пять-шесть, и женихов со двора оглоблей гонять буду.
Юная красавица и в самом деле оказалась редкостной (для своих лет, конечно) умницей: оделив последнюю свою подружку гостинчиком, она не последовала за ней на свежий воздух, а, наоборот, бочком-бочком придвинулась к приемному отцу и дяде. И не с пустыми руками, а с небольшим альбомчиком, почти полностью заполненным ее незатейливыми почеркушками. Села поудобнее, разложила пяток цветных карандашей и стала что-то рисовать, время от времени поглядывая то на одного из беседующих мужчину, то на другого. А когда те заинтересовались столь необычным, даже можно сказать – тревожно-долгим, молчанием десятилетней девочки, та горделиво представила на суд взрослых итог своего получасового труда. Два портрета, Савватея и его командира, выполненных в несколько авангардной манере.
«Н-да, синие волосы и красные глаза – это определенно новое слово в искусстве. Но похож, этого не отнять. Талант, получается?»
– Савва, а ты дочку свою в учебу отдавать-то думаешь или как?
– А что, надо?
Навострившая ушки Ульяна тут же стала в два раза медленнее собирать свои немудреные рисовальные принадлежности.
– Понятно, не думал. Тогда… Иди сюда, егоза. Учиться хочешь?
– Ага!
– Не понял?!
– Хочу, дядь Саш, очень! А чему?
– Там видно будет. Года через два и посмотрим. А может, и пораньше. Ну все-все, иди погуляй, нам еще поговорить надо.
Наконец-то собрав пять несчастных карандашей и тоненький рисовальный альбом, юная, но подающая большие надежды художница унесла их к себе в комнату. Так же спокойно накинула свой овечий тулупчик и, из последних сил удерживаясь от радостного визга, метнулась за дверь:
– Пронька! Иди быстрей, че скажу-у-у!!!
Внимательно оглядев комнату на предмет неприятных сюрпризов и не найдя таковых, Александр успокоенно вздохнул и сел в небольшое кресло, всем своим видом напоминающее скорее ожиревший до невозможности стул. Подцепил пальцем кокетливый бантик на шпагате, удерживающем газеты в одной стопке, потянул, дернул и вытащил на свободу толстые «Губернские ведомости». Затем журнал «Развлечение», потом любимый более других «Вокруг света», еще пять газет… Часа через четыре, когда все печатное слово было благополучно усвоено, князь покинул жесткое и неудобное кресло и вытянулся на кровати. Новостей было немало. Во-первых, в своих путешествиях по заграницам и прочих делах он умудрился пропустить закладку Великого Сибирского пути. Которая, между прочим, совершилась еще в мае месяце уходящего года, рядом с Владивостоком. Причем к этому, вне всяких сомнений, историческому моменту приложил свою августейшую руку сам цесаревич Николай Александрович. Вот только сделал он это как-то непонятно. То ли торжественную речь толкнул на три часа кряду, с всемилостивейшим перерезанием ленточки и маханием рукой, или просто шпалу пнул августейшим сапогом и красиво выругался – такие подробности репортеры не раскрыли. Зато теперь будущий император считался авторитетным специалистом по Сибири вообще и железнодорожному строительству в частности.
«Оправился, стало быть, царевич-надёжа, от знакомства с красотами Японии».
Вторая заметная новость пришла из Франции – и заключалась в большом оползне, приключившимся в самом сердце Парижа, на холме Монмартр. Начисто снесло строящуюся там базилику Сакре-Кёр, половину Пляс дю Тертр и чуть-чуть пометило примерно треть лестниц.
«То есть церковь имени Сердца Христова уползла вместе со своим фундаментом метров на двадцать – тридцать вниз по Горе Мучеников (хе-хе, первая в мире пересадка сердца!), заметно скукожилась площадь Холма, и слегка повыбивало-покорежило гранитные ступеньки на пути оползня. Нормально. Можно сказать, что парижане обделались легким испугом».
Третья новость заключалась в том, что в новом году, ближе к лету, ожидалось заметное повышение таможенных пошлин на ввозимое в империю промышленное оборудование.
«То есть грядет очередная война акцизов между Российской империей и Вторым рейхом. Мы будем воротить нос от их станков, а они – от нашего зерна и масла. Заодно и труженикам Туманного Альбиона станет немного кисло – немало станков приходит к нам и от них. Н-да. А ведь, пожалуй, еще год-два, и я бы смог отхватить себе неплохой кусочек рынка! Пока же придется, так сказать, на общих основаниях».
Более того, это самое повышение должно было ударить и по самому князю: часть станков и оборудования для заводов в Кыштыме и Коврове была готова, и вполне возможно, что даже уже грузилась в вагоны. Но именно что часть, причем незначительная. Основной же поток как раз и планировался-ожидался на позднюю весну и середину лета…
«Значит, надо пнуть Круппа с Тиссеном и отправить Лазорева в Швейцарию – пусть не все, но хотя бы основное надо протащить в Россию до повышения тарифов».
Остальные вести относились к недавно отгремевшей битве за урожай – сколько пшеницы собрали-продали и тому подобное, а также мелочам вроде светских хроник и некрологов. Ну и новостей, из ближнего и дальнего зарубежья, кои прошли горнило цензорских правок и очень многословно рассказывали все о той же светской жизни титулованных особ, с редкими вкраплениями финансов и политики. Скукота в общем-то, но даже она оказалась полезной, так как после этого чтива сон пришел словно по мановению волшебной палочки. Тяжеленькой такой. Бум! И ты уже спишь…
Проснулся Александр от непонятного звука. Как будто что-то мягкое и в то же время упругое уронили на пол. Не шевелясь и не изменяя ритма дыхания, он слегка приоткрыл глаза, провел взглядом по двери (закрыта), затем по комнате – и тут же нашел источник своего беспокойства. Размыто-серая тень неслышно двигалась по полу, пересекая комнату по диагонали, время от времени замирая и прислушиваясь. Кот Васька проинспектировал платяной шкаф, убедился, что он все так же закрыт, посидел перед дверками и недовольно подергал хвостом, после чего нацелился своим усатым локатором на стоящие у кровати войлочные тапки.
«Да что за жизнь такая! То петух горластый, то кошак-вонючка вместо будильника. Но петух хотя бы обувь не трогал!»
Стоило князю пошевелиться, как хвостатый пришелец тут же застыл на месте. А встретившись взглядом с человеком, и вовсе развернулся на месте и вальяжно зашагал в обратном направлении, курсом на вентиляционное отверстие под потолком. Прозвучавший шорох ускорил его шаги, а прилетевший по загривку тапок и вовсе придал всем его движениям невыразимую ловкость и грациозность – такую, что уже через секунду его не стало видно. А через две – и слышно. Как бы то ни было, рассвет нового дня Александр встретил хмурым и невыспавшимся, с мыслями о показательном расстреле нарушителей его ночного отдыха. Настроение слегка поправил визит в баню и вкусный завтрак в виде пшеничных оладьев со сметаной и медом. В плюс пошло и прибытие новых сапог, в комплекте с билетом на вечерний поезд (инициатива Савватея в этом вопросе оказалась очень кстати).
– Вот, Александр Яковлевич, сделали в самом лучшем виде!
Обновка действительно оказалась неплохой. А учитывая тот факт, что никаких примерок не было, и мастер изваял обувку менее чем за сутки, – вообще отличной, являясь настоящим шедевром сапогостроения. Нигде не жало, не хлябало, и вообще они на ногах сидели как родные, обещая своему владельцу привычный уровень комфорта. Посидев еще немного за столом, гость отправился к себе в комнату, одеваться да собираться в путь-дорогу. Собственно, и собирать ему было особо нечего, да и надевать тоже – выбор имелся лишь между цивильной одеждой, более уместной в большом городе, и формой офицера-пограничника, удобной как раз для путешествий по сельской местности.
Утро любой деревенской женщины начинается очень рано, самое позднее в полпятого утра: подоить корову, задать ей и прочей, более мелкой живности корму, приготовить еду на все семейство. Да мало ли работы у хорошей хозяйки? А в этот день Марыся встала еще раньше, так как ее муж отправлялся в Грязовец. Вспомнив, из-за чего, а вернее даже, из-за кого он вынужден тащиться по морозу в уездный город, хозяйка вздохнула и поискала взглядом мелкого паршивца. Так неудобно получилось! Хорошо хоть, что его сиятельство не рассердился, как того следовало ожидать – видимо, потому, что Ульянка у него в любимицах ходит.
– У, поганец этакий!
Как по заказу появился и сам виновник, при виде хозяйки моментально замурлыкавший. Весь в ожидании законной мисочки молока, ага. Вот только в этот раз вместо молока ему прилетело влажной кухонной тряпкой по наглой полосатой морде. Одновременно с пожеланием-приказом: заняться мышами в подполе, а то они совсем страх потеряли, не видя кота целыми месяцами. С рассветом вниз спустился хмурый князь, вежливо поздоровался, попросил кувшинчик сладкого ржаного кваса и на час исчез в основательно протопленной еще с вечера бане. Вернулся уже не таким сердитым, ополовинил горку свежей выпечки, и вроде начал отходить от дурного настроения – Марыся нет-нет да и поглядывала на его лицо самым краешком глаз. Увидев, что вроде бы момент вполне подходящий, хозяйка решилась попытать счастья, задав вопрос насчет дочки. Точнее, насчет ее будущей учебы – муж-то на все вопросы только отмахивался да говорил, что и сам толком ничего не знает.
– Лет до шестнадцати в подходящем ей пансионе поучится. Не понравится, я ей домашних учителей найду. Ну а потом как захочет – или на художницу, или еще на кого. Или сразу замуж, если жених подходящий найдется.
Такой жизненный путь дочери у Марыси вызвал полное и безоговорочное одобрение (все не в поле горбатиться с утра до вечера). К ее большому сожалению, еще поговорить на такую интересную тему (будущее своего ребенка для любой матери – на одном из первых мест, уступая разве что его же здоровью) хозяйке не удалось – за окном забрехал и засуетился здоровенный лохматый кобель. Не просто так, конечно, а приветствуя вернувшегося из недолгой командировки Савватея. Кормильца и поильца, да и вообще подателя практически всех благ, какие только полагались добросовестному охраннику обширного двора. Кстати, насчет добросовестности – хозяйка, спеша встретить супруга, как-то совсем некстати вспомнила, что их пес ни единого раза не попытался цапнуть гостя. Который, между прочим, совсем недавно на пути в баню как-то мимоходом погладил его лобастую голову, совершенно не убоявшись немаленьких клыков. И назвал его при этом не Шариком, а непонятным Шарабаном.
– А ну, пошел к себе! Кому говорю?!
Сигнализация и передвижной капкан в одном флаконе (а вдобавок еще и ненасытная утроба) тут же слегка поджала хвост и перестала весело облаивать гнедого жеребца, запряженного в сани. Гостинцев в этот раз глава семейства не привез, зато сам быстро обернулся – чем не подарок для жены с дочкой? Заведя свое роскошное средство передвижения на подворье, муж глянул по сторонам и первым же делом облапал свою благоверную. Увернулся от шутливого подзатыльника и клюнул-поцеловал холодными губами, попутно осведомившись: как там гость дорогой?
– Тебя ждет, выпечку пробует.
– А Улька где?
– Да она еще спозаранку к подружкам убежала.
Но, увы, сведения оказались частично устаревшими – к тому моменту, когда чета Вожиных вернулась в свой дом, его сиятельство так основательно распробовал оладьи, что их почти и не осталось. Так что он просто отдыхал от трудового подвига за столом, допивал оставшийся в кружке чай и время от времени с непонятной задумчивостью поглядывал на кота.
– Александр Яковлевич, может, еще наготовить?
– Да ну что вы, я и то, что было, еле-еле одолел. Так что благодарствую за угощение, теперь, пожалуй, до самого ужина не проголодаюсь.
Надо сказать, еще с Олькуша Марыся изрядно терялась, слыша от своего гостя столь вежливое обращение. Кто он – и кто она! Вельможный князь, офицер в немалых чинах, богатый настолько, что у нее просто воображение отказывало, – и разговаривает с ней исключительно на «вы». Ну, или когда особенно в настроении, заменяет более теплым – хозяюшка.
Подхватив на руки привезенную мужем обновку, гость покрутил в руке левый сапог, покосился на греющегося на печке кота и удалился на второй этаж, собираться и готовиться к отъезду. А оставшиеся наедине супруги занялись делом: он усердно заработал ложкой, а она сидела напротив и с легкой улыбкой глядела за тем, как ест ее мужчина… До той самой поры, пока с улицы не донесся басовитый лай Шарика. Вышла посмотреть, кто там пожаловал – и почувствовала, как по сердцу прошелся легкий холодок затаенного страха. За калиткой обнаружился староста, но не он был причиной испуга – в двух шагах от общинного головы на утоптанном снегу стоял сам становой пристав, важно и в то же время с интересом рассматривающий двухэтажную резиденцию Вожиных.
– Чего стоишь, уйми псину! Не видишь, что ли, на кого лает?
В селе появление и простого полицейского урядника уже было событием тревожным, а тут такой чин пожаловал! Дождавшись, пока собачий голос утихнет, Прокофий Афанасьевич напористо поинтересовался:
– Савватей-то нынче дома? Ну так чего замерла как неживая, веди давай!
Муж при виде станового пристава хотя и дрогнул лицом, но суетиться не стал, да и вообще проявил непривычное для чиновного гостя спокойствие, тем самым немало его удивив. Да и не только его – староста нет-нет да и поглядывал на осмелевшего непонятно с чего сельчанина.
– Вожин Савватей?
– Он самый буду.
Не услышав привычного «ваше благородие», становой пристав недоуменно приподнял кустистые брови и совсем было начал багроветь щеками, но все-таки сдержался и продолжил говорить:
– Мне донесли, что у тебя гость поселился, дрова колет, лопатой машет. А сам в больших чинах, да к тому же чуть ли не в дворянском достоинстве обретается. Так?
Грозные интонации в голосе и отчетливый намек на приближающиеся неприятности не услышал бы только полностью глухой и частично слепой собеседник пристава. Савватей услышал. Но не внял. Вместо этого, предварительно покосившись на Прокофия Афанасьевича, все так же односложно ответил:
– Так.
Опять не услышав про свое благородие, полицейский чиновник, против ожидания, даже сердиться не стал. Уперся в столешницу своими немалыми кулаками, навис над хозяином дома и с искренним недоумением вопросил:
– Ты, Вожин, как я погляжу, совсем страх божий потерял? Ты как с властью разговариваешь, олух царя небесного? Мне «горячих» тебе выписать для вразумления или как?
Дружескую беседу прервал звук шагов. Размеренно-громкий, он совершенно по-разному подействовал на всех, кто находился в горнице: предводитель общины тревожно шевельнулся, становой замер в неподвижности, а Марыся и ее муж совершенно успокоились. Вернее, успокоилась она, а ее муж и так особо не волновался. Увидев же его сиятельство, чета Вожиных дружно удивилась: в Олькуше Александр Яковлевич носил погоны штаб-ротмистра и всего один орден на груди.
– С кем имею честь?
На парочку незваных гостей появление офицера подействовало наподобие хорошей плюхи: кратковременный ступор и настороженно-ошеломленное молчание. Староста очнулся первым и с некоторой тоской поглядел на дверь. Господин пристав, в свою очередь, моментально оценил стоимость материала, из которого пошили мундир. Не ускользнуло от его опытного взгляда и сияние двух орденов на груди – Анны и Станислава, а также полнейшее отсутствие какого-либо волнения или недоброжелательности. Легкое удивление было, не без того.
– Становой пристав Золотов, Платон Алексеевич.
– Князь Агренев, Александр Яковлевич.
Четыре коротких слова сняли если не все, то уж точно большинство вопросов. Золотов и сам был из мелкопоместных дворян (хоть и простых, нетитулованных) – на его должность иных старались не назначать – и за свою полувековую жизнь успел повидать многое. В частности, ему моментально стало понятно, что молодой офицер носит свою форму по праву; он далеко не бедствует; гораздо выше его по сословной лестнице; и самое главное – может доставить ему кучу неприятностей. И как офицер, хотя бы и в отставке, и особенно как представитель высшей аристократии – только у них в каждом слове причудливо переплетались холодная вежливость и уверенная властность. Да и вообще, ротмистр в такие годы – это какая же лапа в верхах должна быть?
– Прошу прощения за беспокойство, мне донесли о… некоторых странностях в селе. Как я понимаю.
Пристав на мгновение прервался и метнул многообещающий взгляд на скукоживающегося на глазах старосту.
– Вышло небольшое недоразумение.
– Ничего страшного, Платон Алексеевич, бывает. Кстати, раз уж мы с вами свели знакомство, не окажете ли мне честь небольшой беседой? А ваш сопровождающий пока подождет вас за дверью.
Марыся, зачарованно наблюдавшая за происходящим в ее доме действом, очнулась только после небольшого тычка от мужа. Вскинулась, увидела его гримасу и кивок на пустой стол и тут же засуетилась, наполняя начавшуюся между полицейским чином и их гостем беседу вкусными и ароматными деталями.
– Прошу вас, располагайтесь поудобнее.
Золотов благодарно кивнул и заметно расслабился, настраиваясь на приятное общение. А за следующие полчаса он настолько пришел в себя, что даже осторожно поинтересовался: правда ли, что родовитый аристократ утруждал себя таким делом, как колка дров? Ну и прочими занятиями, несколько странными для князя и отставного ротмистра.
– Ну а что же в этом такого? Мне как-то по случаю рассказывали, что граф Толстой ходит босой. А одет и вовсе в крестьянскую рубаху-косоворотку и посконные штаны. Вот это действительно номер так номер!
– Ну, сей господин – известный затейник, нам ли на него равняться?
– Вы, вне всякого сомнения, правы. Хотя… Не так давно я был на охоте в Гатчине…
Пристав совершенно неожиданно для самого себя замер.
– …и с удивлением узнал, что сам государь император иногда любит развлечься таким вот немудреным образом. Да и великие князья не брезгуют подобным делом – по настроению, конечно.
От таких рассказов замерли вообще все присутствующие. Дальнейший разговор как-то сам собой свернул на нейтральные темы и стал понемногу угасать. Да и вообще, собеседник его сиятельства как-то внезапно вспомнил об ожидающих его делах и стал потихоньку собираться – успев между делом пообещать князю Агреневу присмотреть за его бывшим сослуживцем. Чтобы, значит, злые люди не обижали, и особенно из тех, кто властью не обделен. Попрощался, вышел за калитку… И тут же подозвал к себе исстрадавшегося в ожидании неприятностей старосту. Злорадно улыбнувшись, Марыся на пять минут прилипла к небольшому оконцу в сенях-прихожей, пытаясь разобрать все то «хорошее», что изливал на поникшую голову Прокофия Афанасьевича полицейский чин. К очень большому своему сожалению, так ничего и не услышала, но и увиденного оказалось вполне достаточно. Главный общинник всей своей фигурой излучал вселенскую тоску и печаль и явно очень сожалел о проявленном усердии. И надо сказать, излучение это заметно усилилось после того, как становой пристав соизволил потрясти своим пудовым кулачком возле носа старосты. Вернувшись в теплую горницу, хозяйка как раз успела услышать окончание легкого выговора-внушения, что делал офицер-пограничник своему бывшему денщику:
– Работа у него такая, за порядком следить. Понял?
– Понял, Александр Яковлевич. Растерялся я малость, чего уж там, вот и получилось невежливо.
– Ну а раз понял, недельки через две навести его с каким-нибудь гостинчиком, прояви толику уважения. Обязательно извинись, да в общих чертах обрисуй, чем следующий год заниматься будешь. Все равно сам спросит, рано или поздно.
Проследив, как муж покосился на бутылку со сливовой наливкой, женщина догадалась, что именно получит в подарок становой.
– Александр Яковлевич, а вот то, что вы про царя-государя говорили, – оно и в самом деле так?
Утвердительный ответ хозяин дома переварил с заметным трудом и даже некоторой оторопью – вид императора Александра Третьего с колуном в руках и разбросанными вокруг поленьями в его голове не укладывался никак. Совсем никак, ибо рушил всю привычную картину мироздания, в которой император правил на благо своих подданных, военные да чиновники верно служили, а крестьяне пахали землю. Марысе же было не до удивления – вначале домой вернулась дочка, и ее тут же погнали мыть руки и испачканную в чем-то мордашку. Затем гость спустил со второго этажа весь свой невеликий багаж, и она вспомнила о необходимости собрать чего-нибудь в путь-дорогу. Так сказать, на недолгую, но очень вкусную память – и кусок свиного окорока в этом плане подошел как нельзя лучше. Увидев все эти сборы, к ним тут же подключилась Ульяна, подарив неродному, но уже вполне любимому дяде Саше свой альбом для рисования. На что он тут же поклялся повесить свой портрет на стене кабинета, в отдельной рамочке. Женщина слегка увлажнившимися глазами проследила, как князь что-то шепнул на ушко ее дочери, отчего та просто расцвела, поцеловал ее в подставленную щечку и разрешающе кивнул мужу, уже примеряющемуся к чемодану командира. Хорошего настроения Ульянке хватило ненадолго – хлюпнула носом, виновато улыбнулась и убежала в свою комнату. Следом за ней подалась и Марыся, успокаивать и отвлекать.
– Ну что, Александр Яковлевич, присядем на дорожку?
Вернувшись, глава семейства мазнул взглядом по столу, не увидел недопитой им наливки (непорядок!) и слегка расстроился. Машинально погладил котейку, выгнувшего спину от ласки, и обратил внимание на задумчивый взгляд командира, которым тот уставился на усатого полосатика.
– Ты знаешь, Савва, а кот-то у вас какой-то странный.
Хозяин моментально согласился, вспомнив, сколько обувки за последнюю неделю перепортила мурлыкающая под рукой мелочь.
– Молодой еще, дурной. Вы уж не серчайте на него, Александр Яковлевич – скотинка бессловесная, что она может понимать?
– Да нет, я не про это. Ты хоть знаешь, что он не любит, когда я при нем крещусь?
– Правда, штоль?
Вместо ответа князь Агренев подошел чуть поближе и размашисто наложил на себя крестное знамение. А его бывший денщик отчетливо почувствовал, как на какое-то мгновение у него под руками дернулся Васька.
– Это как же так, а?
– Ну-ка, определи его на вон ту лавку!
Мужчина в самом расцвете сил и возраста растерялся как маленький ребенок. Но все же без дальнейших вопросов и промедления выполнил все, что было указано, усадив домашнего любимца подальше от себя. А его сиятельство огляделся по сторонам, немного нахмурился и снял со стены отцово наследство. Резко подошел, выставил крест перед собой… Савватей в полном остолбенении смотрел, как, вздыбив шерсть и шипя, словно три гадюки сразу, его кот задним ходом подался на выход из угла, в одно мгновение перемахнул немаленькую горницу и скрылся за печкой.