23 августа к полудню в Москву прибыл самолет рейхсминистра иностранных дел, которого я, как юрисконсульт, должен был сопровождать на переговорах о заключении договора. Во второй половине того же дня состоялся первый раунд переговоров фон Риббентропа с господином Сталиным, на котором с германской стороны кроме рейхсминистра иностранных дел участвовал в качестве переводчика лишь советник посольства Хильгер и, вероятно, также посол граф Шуленбург.
Рейхсминистр иностранных дел вернулся с этой очень продолжительной встречи очень довольным и высказывался в том духе, что почти все идет к тому результату, к какому стремится германская сторона. Продолжение переговоров и подписание документов состоялось в тот же вечер. Я принял личное участие в этом втором раунде переговоров. На встрече также присутствовали посол граф Шуленбург и советник посольства Хильгер. С советской стороны переговоры велись господами Сталиным и Молотовым при помощи переводчика господина Павлова. <…>
Наряду с пактом о ненападении много времени ушло на согласование особого тайного документа, который получал наименование «Секретный протокол» или «Секретный дополнительный протокол», содержание которого сводилось, насколько я помню, к разграничению обоюдных сфер влияния в лежащих между обоими государствами европейских территориях. Использовалось ли там выражение «сферы влияния» или какое-либо другое, я точно не помню. Германия в этом документе заявляла себя политически незаинтересованной в Латвии, Эстонии и Финляндии. Литва, напротив, была отнесена к ее сфере влияния. В отношении политической незаинтересованности Германии в обеих упомянутых балтийских странах поначалу возникли разногласия. Рейхсминистр иностранных дел на основании данных ему на сей счет инструкций хотел оставить за собой часть этих территорий, с чем не согласилась советская сторона, желавшая иметь доступ к находящимся тем незамерзающим гаваням.
Вероятно, по этому поводу рейхсминистр иностранных дел запросил телефонную связь с Гитлером еще во время первой встречи в Кремле. Разговор состоялся только во время второго раунда переговоров, и он в непосредственной беседе с Гитлером был уполномочен удовлетворить требования советской стороны. Для польской области демаркационная линия также была согласована, но наносилась ли она на прилагаемую к документу карту или только описывалась в документе словесно, я теперь уже не помню.
Впрочем, соглашение устанавливало, что при урегулировании польской проблемы, обе стороны будут действовать во взаимном согласии. Данное соглашение в дальнейшем уточнялось более пяти раз, пока не было выработано окончательное решение. Относительно балканских стран устанавливалось, что у Германии там имеются только экономические интересы. Пакт о ненападении и секретный документ подписывались уже глубокой ночью. <…>
Примерно месяцем позже во время переговоров при заключении второго германо-советского политического договора были подписаны три новых тайных документа, упомянутых выше. По советской инициативе, о чем Берлин был заранее информирован, Литва за исключением маленького примыкающего к Восточной Пруссии «кончика» переходила из германской сферы влияния в советскую. Взамен демаркационная линия в польской области переносилась дальше на восток. Припоминаю, что позже, в конце 1940 года или в начале 41-го по дипломатической линии были проведены переговоры, по результатам которых «литовский кончик» так же был передан Германией Советскому Союзу.
В заключение я хотел бы заметить, что мои воспоминания об этих событиях довольно отчетливы лишь в самых основных пунктах, поскольку с тех пор прошло много времени, а так же по той причине, что более масштабные происшествия последних лет заслонили собой те события. Я не могу говорить о них с абсолютной точностью, поскольку не располагаю в настоящий момент необходимыми документальными данными и не могу говорить с компетентными лицами о тогдашних делах, дабы освежать мою память.
Показания эти очень характерны. Даже беглого ознакомления достаточно, чтобы понять, что Гаусс не мог составить такой документ. Возможно, он был составлен с его слов, но не им лично. Настоящий свидетель, описывая какое-либо происшествие, упоминает много подробностей, возможно и не имеющих отношения к делу, но указывающих на то, что он действительно присутствовал на месте события, приводит факты, которые могли бы подтвердить другие свидетели. Лжесвидетель, наоборот, старается описывать дело максимально обтекаемо, уклоняется от упоминания любых подробностей. В противном случае слова других свидетелей не совпадут с его интерпретацией. И чем больше подробностей, тем больше будет несовпадений.
Однажды я изучал показания, которые человек дал под пытками. Суть их была в следующем: такого-то числа он и его подельник угнали в селе таком-то автомобиль «Газель». И все, более никаких подробностей. Следователь даже не попытался уточнить обстоятельства угона. Почему? Да потому что ни следователь, ни его «клиент» не знали подробностей. Следователь лишь знал о факте совершения преступления и о том, что оно не раскрыто, поэтому его и «повесили» на арестованного, дабы улучшить показатели раскрываемости. А те детали, которые, по идее, должно содержать «чистосердечное признание» пытаемого, были известны лишь потерпевшему: откуда была угнана машина – из гаража или с улицы, ее внешние приметы и т. д. На суде же выяснилось, что угон был совершён в тот день, когда подсудимый вообще находился за границей, о чем свидетельствует штамп в его загранпаспорте. Об этом следователь тоже не мог знать, иначе бы «пришил» угон другому бедолаге.
Так вот, если посмотреть на показания Фридриха Гаусса, то они не содержат ни малейших подробностей, которые бы делали его рассказ убедительным. Суть аффидевита сводится к тому, что Молотов и Риббентроп подписали секретные дополнительные протоколы в Кремле, но об этом в довольно обширном послании всего несколько строк и оговорка что, дескать, остальных подробностей не помню. Опасность заключалась в том, что трибунал мог допросить других свидетелей, которые, не имея возможности согласовать свои показания с Гауссом, допустили бы противоречия. Например, тот же Риббентроп мог не знать, что он по версии своего подчиненного, обсуждал с Гитлером раздел Восточной Европы по телефону. Поэтому упоминания этого разговора, свидетелем которому якобы был Гаусс, в его аффидевите нет.
С этим разговором есть еще одна странность. По общепринятой версии, на первой встрече Риббентропа с Молотовым и Сталиным без лишних свидетелей обсуждались условия секретного протокола, а во время второй встречи происходила церемония подписания договора в присутствии многих официальных лиц. После имел место торжественный ужин. Соответственно, если уж Риббентропу так необходимо было связаться с фюрером для согласования деталей раздела сфер интересов, то он мог сделать это во время перерыва, находясь в посольстве. Однако он, если верить Гауссу, этого не сделал, и телефонный разговор состоялся во время второго раунда переговоров. Складывается такое впечатление, что Гауссу очень хочется сказать, что разговор был, но поскольку на первой встрече он не присутствовал, то перенес этот разговор на вечер 23 августа, когда, по логике вещей, все условия сделки уже должны были быть согласованы.
Единственная попытка восстановить ход кремлевских переговоров Риббентропа была предпринята немецким историком Ингебог Фляйшхауэр, которая постаралась использовать максимально широкую фактологическую базу, собрав все доступные ей свидетельства участников переговоров. Так вот, по ее версии перерыв понадобился как раз для того, чтобы Риббентроп мог отправить в Германию телеграмму относительно советских требований. Ответ был передан, по ее мнению, следующим образом: «Из Берлина, где была установлена прямая телефонная связь с Москвой, это сообщение было передано в германское посольство. Устный ответ Гитлера, который – уже после отъезда Риббентропа в Кремль был продублирован по телеграфу, скромно гласил: «Да, согласен»»[26].
Кстати, Гитлер в момент московских переговоров находился в своей резиденции Берхестгаден и хотя бы только поэтому не мог беседовать по телефону с Риббентропом. Показания Гаусса являются сфальсифицированными. Не сомневаюсь, что он был в Кремле в ночь с 23 на 24 августа 1939 г., но то, что у него плохая память (у высокопоставленного дипломата?), которой он объясняет крайнюю скомканность своих показаний об обстоятельствах подписания «секретных протоколов» – в это я, конечно же, не верю. Но постараемся войти в положение фальсификаторов: чем-то же надо объяснить немногословность Гаусса, когда речь идет о совсем недавних событиях, повернувших ход мировой истории, и кроме как на плохую память сослаться не на что. Впрочем, это ещё цветочки.
Самый главный аргумент в пользу подложности аффидевита – чудовищный географический ляп. Гаусс сообщает о том, что во время сентябрьских переговоров 1939 г. Германия якобы отказалась в пользу Советского Союза от Литвы за исключением маленького «кончика» литовской территории, которая была уступлена СССР позже. Фальсификаторы показаний Гаусса в данном случае допустили оплошность, спутав польские Сувалки с литовской Сувалкией (анализ этой ошибки смотри в главе «Сувалки»). Мог ли Гаусс сам ошибиться? Гипотетически мог, но это говорило бы о его вопиющем непрофессионализме как дипломата. Представить это так же сложно, как то, что кандидат математических наук запутается в таблице умножения, решая задачку для третьего класса. А какова вероятность, что его начальник, доктор математических наук, совершит точно такую же ошибку, решая ту же задачу? Таковая вероятность практически ровна нулю. Между тем начальник Гаусса Риббентроп так же оговаривается насчет «кончика» литовской территории, и происходит это лишь потому, что Риббентроп вынужден во всем поддерживать вранье своего бывшего подчиненного.
О том, что показания Гаусса не писал он сам, свидетельствует очень характерная для западных источников по «секретным протоколам» ошибка – там постоянно путается граница сфер интересов и демаркационная линия. Но если это простительно для провинциального журналиста, то профессиональный дипломат просто не может смешивать эти совершенно различные понятия. Ведь если граница сфер интересов в «секретных протоколах» определялась «примерно по линии…», то установление демаркационной линии подразумевает топографическую точность. И, кстати, если сферы интересов можно примерно разграничить на словах, то демаркационную линию без карты провести нереально – вот почему возникает противоречие в вопросе о карте, которая то ли была, то ли не была приложена к протоколу от 23 августа 1939 г.
Имеются в аффидевите и мелкие детали, выдающие подлог. Например, Гаусс говорит о прибытии в Москву самолета с германской делегацией, в то время как она была столь многочисленной, что для нее потребовалось два самолета. В любом случае остается констатировать: аффидевит Фридриха Гаусса – несомненная фальшивка, причем фальшивка довольно неуклюжая. Тем не менее, именно в аффидевите Гаусса сформулирован миф о «секретных протоколах» примерно в том виде, в каковом мы его знаем. Этимологический анализ показывает, что другие источники в дальнейшем лишь дополняли его и базировались на нем. Это видно по тому, что, имея массу противоречий между собой, они более-менее согласуются с канонической версией Фридриха Гаусса. Впрочем, не всегда.
Бланк
Об этом «свидетеле» сегодня молчат все публицисты, пережевывающие тему «секретных протоколов». Причина в том, что свидетель этот, мягко говоря, сомнительный – слишком уж мелкий клерк, чтоб иметь касательство к государственным тайнам. Знакомьтесь, Маргарет Бланк, личный секретарь Риббентропа с февраля 1935 г. 28 марта 1946 г. она была допрошена Трибуналом в качестве свидетеля. Вот что она рассказала о «секретных протоколах» (том X):
ХОРН: Коковы были взгляды и намерения Риббентропа относительно России?
БЛАНК: Его намерения относительно России показал Договор о ненападении от августа 1939 года, и Торговое соглашение от сентября того же года.
ХОРН: Вы знаете, что, в дополнение к Договору о ненападении и Торговому Соглашению в Москве было подписано ещё одно соглашение?
БЛАНК: Да, было дополнительное секретное соглашение.
РУДЕНКО: Ваша честь! Мне кажется, что свидетель, которого вызвали на настоящее заседание Трибунала, по самой природе ее положения как секретаря бывшего министра иностранных дел Риббентропа может свидетельствовать только о личности ответчика, его образе жизни, особенностях его характера. Но свидетель совершенно некомпетентен, чтобы высказывать мнение по вопросам, имеющим отношение к соглашениям, внешней политике, и так далее. В этом ключе я нахожу вопросы защиты абсолютно недопустимыми и прошу, чтобы они были сняты.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Хорн, вы ведете речь о том же документе, о котором говорится в аффидевите доктора Гаусса?
ХОРН: Я полагаю, да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Советский обвинитель возразил против упоминания этого соглашения, ссылаясь лишь на показание под присягой. Вы можете представить это соглашение в письменной форме?
ХОРН: Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Предполагаемое соглашение между советским правительством и Германией заключено в письменной форме?
ХОРН: Да, оно было заключено в письменном виде, но я не обладаю копией соглашения, и поэтому прошу Трибунал дать мне возможность получать показания под присягой от фрейлейн Бланк, которая видела оригинал. Ваша честь, вы согласны на это?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Зайдль, имеется ли у Вас непосредствено экземпляр этого соглашения?
ЗАЙДЛЬ: Господин председатель, есть только два экземпляра этого соглашения. Один оставили в Москве 23 августа 1939. Другой экземпляр был привезен в Берлин фон Риббентропом. Согласно сообщению в прессе все архивы министерства иностранных дел были конфискованы советскими войсками. Могу ли я на этом основании просить, чтобы советское правительство или советская делегацию представили Трибуналу оригинал секретного соглашения?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я задал вам вопрос, доктор Зайдль, а не спрашивал вашего мнения на сей счёт. Я спросил вас конкретно: имеете ли вы в наличии экземпляр соглашения, о котором идёт речь?
ЗАЙДЛЬ: Я не обладаю им. Показание под присягой посла Гаусса только раскрывает содержание секретного соглашения. Он компетентен в этом вопросе, потому что лично составлял текст секретного соглашения. Секретное соглашение, составленное Гауссом, было подписано комиссаром иностранных дел Молотовым и господином Риббентропом. Это – все, что я могу сказать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, генерал Руденко?
РУДЕНКО: Господин председатель, я желаю сделать следующее заявление: соглашение, упомянутое адвокатом Зайдлем, предположительно захваченное советскими войсками, – есть, соглашение, заключенное в Москве в августе 1939 года. Обращаю внимание защиты, что это соглашение было опубликовано в газетах, поскольку это был советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939. Это – известный факт.
Поскольку о других соглашениях ничего не известно, советское обвинение полагает, что ходатайство доктора Зайдля о приобщении к материалам дела показаний под присягой Фридриха Гаусса должно быть отклонено по следующим причинам: показания Гаусса об этом договоре и истории заключения советско-германского пакта, не соответствуют действительности. Представление таких показаний под присягой, которые искажают действительность, может рассматриваться только как провокация. На это ясно указывает тот факт, что в его аффидевите описываются действия Риббентропа, хотя приняла показания свидетеля и просила приобщить их к делу защита Гесса. Но показания Гаусса не имеют никакого отношения к Гессу. На этом основании я прошу Трибунал отклонить ходатайство, сделанное адвокатом Зайдлем и считать вопрос поднятый защитой, не соответствующим предмету настоящего судебного разбирательства.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, доктор Зайдль? Вы хотите что-то сказать?
ЗАЙДЛЬ: я могу уточнить? Перевод того, что только что сказал советский обвинитель, сделан не полностью. Я не понял, отрицает ли генерал Руденко в целом, что такое соглашение было заключено или он только хочет заявить, что содержание этого секретного соглашения не относится к делу.
В первом случае, я повторю свое ходатайство о вызове Трибуналом на допрос советского комиссара иностранных дел Молотова; в последнем случае я прошу предоставить мне возможность привести доводы в пользу существования этого секретного соглашения.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В настоящее время мы рассматриваем возражение относительно допроса свидетеля, поэтому не станем отвлекаться на выяснение этого вопроса.
[Объявляется перерыв.]
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Трибунал напоминает защите, что в их материалах не было никакого упоминания об этом гипотетическом соглашении, но поскольку вопрос был поднят, Трибунал постановляет, что свидетель может быть расспрошен по этому вопросу.
ХОРН (свидетелю): Вы говорили о секретном соглашении. Как Вы узнали о заключении этого соглашения?
БЛАНК: Вследствие болезни я не могла сопровождать фон Риббентропа в двух его поездках в Россию. Я также отсутствовала, когда осуществлялась подготовка к заключению договоров. Я узнала о существовании этого секретного соглашения через специальный запечатанный конверт, который, согласно инструкциям, был подан отдельно и имел надпись вроде «немецко-русское секретное» или «дополнительное соглашение».
ХОРН: Вы были ответственны за регистрацию отдельно от остальных документов этих секретных дел? Верно?
БЛАНК: Да.
<…>
ЗАЙДЛЬ: Господин председатель, Трибунал разрешил задавать вопросы свидетелю относительно секретного соглашения. Свидетель знал только о существовании этого соглашения, но не его содержании. Могу ли я рассматривать это, как повод просить Трибунал о возможности приобщить к материалам дела аффидевита посла Гаусса, и предоставления мне возможности зачитывать выдержки из этого показания под присягой?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Показание под присягой было представлено суду?
ЗАЙДЛЬ: В прошлый понедельник, то есть, три дня назад были представлены шесть копий показания под присягой в отдел перевода лейтенанту Шредеру. Я предполагаю, что за истекшие три дня суд получил переведенную копию.
МАКСВЕЛЛ-ФАЙФ: Обвинение не получило копии. Я еще не видел показание под присягой. Их нет у моего коллеги господина Додда, их не имеют другие мои коллеги, генерал Руденко и Шампентье де Риб.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тогда я думаю, что мы должны ждать, пока документ не появится на руках, тогда его можно будет рассмотреть.
ЗАЙДЛЬ: Господин председатель, я полагаю, что сделал все, что в моих силах, чтобы снабдить суд этим показанием под присягой. Я не имею никакого влияния на дела генерального секретаря Трибунала, и буду очень обязан, если Трибунал поможет мне в этом вопросе.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Никто не сказал, что Вы сделали что-то не так, доктор Зайдль.
Итак, мы видим, что после неудачной попытки ввести в юридический оборот фальшивку 25 марта, Зайдль предпринимает ход со свидетельством Маргарет Бланк, которая не была в Москве, не участвовала в подготовке договоров с Советским Союзом, но якобы видела некий конверт с таинственными «немецко-русскими» секретными соглашениями. На этом основании Зайдль добивается того, чтобы аффидевит Гаусса был рассмотрен Трибуналом и мог в дальнейшем использоваться защитой в ходе процесса.
Свидетельство Бланк, разумеется, не вызывает никакого доверия. Если она болела, то как могла регистрировать конверт с секретными соглашениями? Неужели во время болезни её некому было заменить? Или, может быть, секретные документы валялись на столе Риббентропа, пока его секретарь не вышла на работу, чтобы проставить нужные штампы и отнести в архив? Вообще-то с секретными соглашениями такого рода предусмотрен особый порядок работы, и секретарш, приносящих кофе, к их оформлению не допускают. И тем более, характер засекреченного документа не может раскрываться на конверте, его содержащем, ибо засекречен должен быть сам факт наличия подобного соглашения. Самое большее, что могло быть нанесено на конверт, – шифр, смысл которого понятен лишь избранным сотрудникам министерства.
ХОРН: Коковы были взгляды и намерения Риббентропа относительно России?
БЛАНК: Его намерения относительно России показал Договор о ненападении от августа 1939 года, и Торговое соглашение от сентября того же года.
ХОРН: Вы знаете, что, в дополнение к Договору о ненападении и Торговому Соглашению в Москве было подписано ещё одно соглашение?
БЛАНК: Да, было дополнительное секретное соглашение.
РУДЕНКО: Ваша честь! Мне кажется, что свидетель, которого вызвали на настоящее заседание Трибунала, по самой природе ее положения как секретаря бывшего министра иностранных дел Риббентропа может свидетельствовать только о личности ответчика, его образе жизни, особенностях его характера. Но свидетель совершенно некомпетентен, чтобы высказывать мнение по вопросам, имеющим отношение к соглашениям, внешней политике, и так далее. В этом ключе я нахожу вопросы защиты абсолютно недопустимыми и прошу, чтобы они были сняты.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Хорн, вы ведете речь о том же документе, о котором говорится в аффидевите доктора Гаусса?
ХОРН: Я полагаю, да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Советский обвинитель возразил против упоминания этого соглашения, ссылаясь лишь на показание под присягой. Вы можете представить это соглашение в письменной форме?
ХОРН: Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Предполагаемое соглашение между советским правительством и Германией заключено в письменной форме?
ХОРН: Да, оно было заключено в письменном виде, но я не обладаю копией соглашения, и поэтому прошу Трибунал дать мне возможность получать показания под присягой от фрейлейн Бланк, которая видела оригинал. Ваша честь, вы согласны на это?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Доктор Зайдль, имеется ли у Вас непосредствено экземпляр этого соглашения?
ЗАЙДЛЬ: Господин председатель, есть только два экземпляра этого соглашения. Один оставили в Москве 23 августа 1939. Другой экземпляр был привезен в Берлин фон Риббентропом. Согласно сообщению в прессе все архивы министерства иностранных дел были конфискованы советскими войсками. Могу ли я на этом основании просить, чтобы советское правительство или советская делегацию представили Трибуналу оригинал секретного соглашения?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я задал вам вопрос, доктор Зайдль, а не спрашивал вашего мнения на сей счёт. Я спросил вас конкретно: имеете ли вы в наличии экземпляр соглашения, о котором идёт речь?
ЗАЙДЛЬ: Я не обладаю им. Показание под присягой посла Гаусса только раскрывает содержание секретного соглашения. Он компетентен в этом вопросе, потому что лично составлял текст секретного соглашения. Секретное соглашение, составленное Гауссом, было подписано комиссаром иностранных дел Молотовым и господином Риббентропом. Это – все, что я могу сказать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, генерал Руденко?
РУДЕНКО: Господин председатель, я желаю сделать следующее заявление: соглашение, упомянутое адвокатом Зайдлем, предположительно захваченное советскими войсками, – есть, соглашение, заключенное в Москве в августе 1939 года. Обращаю внимание защиты, что это соглашение было опубликовано в газетах, поскольку это был советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939. Это – известный факт.
Поскольку о других соглашениях ничего не известно, советское обвинение полагает, что ходатайство доктора Зайдля о приобщении к материалам дела показаний под присягой Фридриха Гаусса должно быть отклонено по следующим причинам: показания Гаусса об этом договоре и истории заключения советско-германского пакта, не соответствуют действительности. Представление таких показаний под присягой, которые искажают действительность, может рассматриваться только как провокация. На это ясно указывает тот факт, что в его аффидевите описываются действия Риббентропа, хотя приняла показания свидетеля и просила приобщить их к делу защита Гесса. Но показания Гаусса не имеют никакого отношения к Гессу. На этом основании я прошу Трибунал отклонить ходатайство, сделанное адвокатом Зайдлем и считать вопрос поднятый защитой, не соответствующим предмету настоящего судебного разбирательства.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, доктор Зайдль? Вы хотите что-то сказать?
ЗАЙДЛЬ: я могу уточнить? Перевод того, что только что сказал советский обвинитель, сделан не полностью. Я не понял, отрицает ли генерал Руденко в целом, что такое соглашение было заключено или он только хочет заявить, что содержание этого секретного соглашения не относится к делу.
В первом случае, я повторю свое ходатайство о вызове Трибуналом на допрос советского комиссара иностранных дел Молотова; в последнем случае я прошу предоставить мне возможность привести доводы в пользу существования этого секретного соглашения.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В настоящее время мы рассматриваем возражение относительно допроса свидетеля, поэтому не станем отвлекаться на выяснение этого вопроса.
[Объявляется перерыв.]
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Трибунал напоминает защите, что в их материалах не было никакого упоминания об этом гипотетическом соглашении, но поскольку вопрос был поднят, Трибунал постановляет, что свидетель может быть расспрошен по этому вопросу.
ХОРН (свидетелю): Вы говорили о секретном соглашении. Как Вы узнали о заключении этого соглашения?
БЛАНК: Вследствие болезни я не могла сопровождать фон Риббентропа в двух его поездках в Россию. Я также отсутствовала, когда осуществлялась подготовка к заключению договоров. Я узнала о существовании этого секретного соглашения через специальный запечатанный конверт, который, согласно инструкциям, был подан отдельно и имел надпись вроде «немецко-русское секретное» или «дополнительное соглашение».
ХОРН: Вы были ответственны за регистрацию отдельно от остальных документов этих секретных дел? Верно?
БЛАНК: Да.
<…>
ЗАЙДЛЬ: Господин председатель, Трибунал разрешил задавать вопросы свидетелю относительно секретного соглашения. Свидетель знал только о существовании этого соглашения, но не его содержании. Могу ли я рассматривать это, как повод просить Трибунал о возможности приобщить к материалам дела аффидевита посла Гаусса, и предоставления мне возможности зачитывать выдержки из этого показания под присягой?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Показание под присягой было представлено суду?
ЗАЙДЛЬ: В прошлый понедельник, то есть, три дня назад были представлены шесть копий показания под присягой в отдел перевода лейтенанту Шредеру. Я предполагаю, что за истекшие три дня суд получил переведенную копию.
МАКСВЕЛЛ-ФАЙФ: Обвинение не получило копии. Я еще не видел показание под присягой. Их нет у моего коллеги господина Додда, их не имеют другие мои коллеги, генерал Руденко и Шампентье де Риб.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тогда я думаю, что мы должны ждать, пока документ не появится на руках, тогда его можно будет рассмотреть.
ЗАЙДЛЬ: Господин председатель, я полагаю, что сделал все, что в моих силах, чтобы снабдить суд этим показанием под присягой. Я не имею никакого влияния на дела генерального секретаря Трибунала, и буду очень обязан, если Трибунал поможет мне в этом вопросе.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Никто не сказал, что Вы сделали что-то не так, доктор Зайдль.
Итак, мы видим, что после неудачной попытки ввести в юридический оборот фальшивку 25 марта, Зайдль предпринимает ход со свидетельством Маргарет Бланк, которая не была в Москве, не участвовала в подготовке договоров с Советским Союзом, но якобы видела некий конверт с таинственными «немецко-русскими» секретными соглашениями. На этом основании Зайдль добивается того, чтобы аффидевит Гаусса был рассмотрен Трибуналом и мог в дальнейшем использоваться защитой в ходе процесса.
Свидетельство Бланк, разумеется, не вызывает никакого доверия. Если она болела, то как могла регистрировать конверт с секретными соглашениями? Неужели во время болезни её некому было заменить? Или, может быть, секретные документы валялись на столе Риббентропа, пока его секретарь не вышла на работу, чтобы проставить нужные штампы и отнести в архив? Вообще-то с секретными соглашениями такого рода предусмотрен особый порядок работы, и секретарш, приносящих кофе, к их оформлению не допускают. И тем более, характер засекреченного документа не может раскрываться на конверте, его содержащем, ибо засекречен должен быть сам факт наличия подобного соглашения. Самое большее, что могло быть нанесено на конверт, – шифр, смысл которого понятен лишь избранным сотрудникам министерства.
Риббентроп
То, что подробности «секретных протоколов» раскрыл непосредственный участник соглашения Риббентроп во время Нюрнбергского процесса, стало как бы общеизвестным фактом. Настолько общеизвестным, что историки не утруждают себя обращением к первоисточнику. Между тем, обратиться к показаниям Риббентропа будет совсем не лишне. Сразу бросается в глаза, что всегда Риббентроп говорит внятно, четко и убедительно, уверенно оперирует фактами, датами, именами, цифрами и географическими названиями. И лишь только речь заходит о «секретных проколах», речь его становится сбивчивой, начинаются проблемы с памятью и всевозможная путаница.
Судья Лоуренс разрешил Зайдлю допросить Риббентропа только после того, как он будет допрошен его адвокатом Хорном. Зайдль встречался с Хорном и согласовал с ним этот вопрос, о чем открыто заявил во время процесса. Без сомнения, он передал адвокату Риббентропа показания Гаусса, а Хорн ознакомил с ними своего подзащитного. Допрос происходил 29 марта 1946 г. (том X).
РИББЕНТРОП: Вечером 22 августа я прибыл в Москву. Прием, оказанный мне Сталиным и Молотовым, был очень дружественным. У нас была сначала двухчасовая беседа, во время которой был обсужден весь комплекс советско-германских отношений. Результатом ее стало, во-первых, взаимное желание обеих стран, перевести эти отношения на принципиально новую основу, базой которых должен был стать договор о ненападении. Во-вторых, в соответствии с секретным дополнительным протоколом были поделены сферы интересов между двумя странами.
ХОРН: Для какого случая предусматривался этот секретный дополнительный протокол? Каково было его содержание и политические основания для его заключения?
РИББЕНТРОП: Я хотел бы сказать, прежде всего, что об этом секретном протоколе говорили несколько раз здесь в этом суде. Я говорил очень искренне во время переговоров со Сталиным и Молотовым, и они также были просты и откровенны со мной. Я передал пожелание Гитлера, чтобы наши страны достигли взаимовыгодного соглашения, и, конечно, я также говорил о критической ситуации в Европе. Я заявил, что Германия сделает все, чтобы уладить ситуацию в Польше, и уладить ее мирным путем, несмотря на все трудности.
Однако, я не оставил сомнений, что ситуация очень серьезна и возможность вооруженного столкновения очень велика. Для обоих государственных деятелей, как для Сталина, так и для Гитлера, это был вопрос территорий, которые обе страны потеряли после неудачной войны. Выло бы неправильно отрицать эту точку зрения. Я высказал в Москве точку зрения Адольфа Гитлера, что эта проблема так или иначе должна быть решена, и был понят советской стороной.
Мы тогда обсуждали то, что должны делать русские и немцы в случае вооруженного столкновения. Линия установления границ была согласована, как известно, для того, чтобы в случае невыносимой польской провокации, или в случае войны немецкие и советские интересы на польской арене не могли столкнуться. Известная линия была согласована вдоль линии рек Вислы, Сан, и Буг на польской территории. Была достигнута договоренность, что в случае конфликта территории, лежащие к западу от этих рек, являются сферой немецких интересов, и те, что на восток – советских.
Известно, что позже, после начала войны, эти зоны были заняты с одной стороны Германией, а с другой стороны – советскими войсками. Я могу повторить, что тогда у меня от бесед с Гитлером и Сталиным осталось впечатление, что эти польские территории, а также другие территории, которые были определены в этих сферах интересов, о котором я коротко скажу, – что они были территориями, которые обе страны потеряли после неудачной войны. И оба государственных деятеля, несомненно, считали, что если последний шанс для разумного решения этой проблемы, будет исчерпан – за Адольфом Гитлером остается право включить эти территории в состав рейха иным путём.
Судья Лоуренс разрешил Зайдлю допросить Риббентропа только после того, как он будет допрошен его адвокатом Хорном. Зайдль встречался с Хорном и согласовал с ним этот вопрос, о чем открыто заявил во время процесса. Без сомнения, он передал адвокату Риббентропа показания Гаусса, а Хорн ознакомил с ними своего подзащитного. Допрос происходил 29 марта 1946 г. (том X).
РИББЕНТРОП: Вечером 22 августа я прибыл в Москву. Прием, оказанный мне Сталиным и Молотовым, был очень дружественным. У нас была сначала двухчасовая беседа, во время которой был обсужден весь комплекс советско-германских отношений. Результатом ее стало, во-первых, взаимное желание обеих стран, перевести эти отношения на принципиально новую основу, базой которых должен был стать договор о ненападении. Во-вторых, в соответствии с секретным дополнительным протоколом были поделены сферы интересов между двумя странами.
ХОРН: Для какого случая предусматривался этот секретный дополнительный протокол? Каково было его содержание и политические основания для его заключения?
РИББЕНТРОП: Я хотел бы сказать, прежде всего, что об этом секретном протоколе говорили несколько раз здесь в этом суде. Я говорил очень искренне во время переговоров со Сталиным и Молотовым, и они также были просты и откровенны со мной. Я передал пожелание Гитлера, чтобы наши страны достигли взаимовыгодного соглашения, и, конечно, я также говорил о критической ситуации в Европе. Я заявил, что Германия сделает все, чтобы уладить ситуацию в Польше, и уладить ее мирным путем, несмотря на все трудности.
Однако, я не оставил сомнений, что ситуация очень серьезна и возможность вооруженного столкновения очень велика. Для обоих государственных деятелей, как для Сталина, так и для Гитлера, это был вопрос территорий, которые обе страны потеряли после неудачной войны. Выло бы неправильно отрицать эту точку зрения. Я высказал в Москве точку зрения Адольфа Гитлера, что эта проблема так или иначе должна быть решена, и был понят советской стороной.
Мы тогда обсуждали то, что должны делать русские и немцы в случае вооруженного столкновения. Линия установления границ была согласована, как известно, для того, чтобы в случае невыносимой польской провокации, или в случае войны немецкие и советские интересы на польской арене не могли столкнуться. Известная линия была согласована вдоль линии рек Вислы, Сан, и Буг на польской территории. Была достигнута договоренность, что в случае конфликта территории, лежащие к западу от этих рек, являются сферой немецких интересов, и те, что на восток – советских.
Известно, что позже, после начала войны, эти зоны были заняты с одной стороны Германией, а с другой стороны – советскими войсками. Я могу повторить, что тогда у меня от бесед с Гитлером и Сталиным осталось впечатление, что эти польские территории, а также другие территории, которые были определены в этих сферах интересов, о котором я коротко скажу, – что они были территориями, которые обе страны потеряли после неудачной войны. И оба государственных деятеля, несомненно, считали, что если последний шанс для разумного решения этой проблемы, будет исчерпан – за Адольфом Гитлером остается право включить эти территории в состав рейха иным путём.