Страница:
Мы с Владом похмеляемся, и все идет по плану. Погрузка, перекур, по пять капель, перекур и снова погрузка. День проходит в погрузках/разгрузках и бесконечных перекурах. Утро туманное плавно переходит в рабочий полдень, который сменяется вечером трудового дня.
– Влад, – спрашиваю я у напарника вечером, когда мы, переодевшись, неспешно попиваем бонусы, полученные от благодарных водил, – а что тебя интересует в этой жизни, от чего тебя прет?
– В смысле? – не понимает он, занюхивая очередной опрокинутый стакан рукавом.
– Ну, какой тайный смысл может быть заложен в моих словах? Все просто, Влад. От чего тебя плющит? Чем ты живешь? Ведь, кроме водяры, тебя что-нибудь интересовало?
– Я телевизор люблю, – с обидой в голосе отвечает он.
– «Дом-2» смотришь?
– Зачем? – Растерянная улыбка царит на его неврубном лице.
– Это, понимаешь, своего рода тест. Самый короткий тест на IQ: «Смотрите ли вы „Дом-2"?»
Борьба полного тупизма с неповоротливостью мысли отражается на его лбу.
– А чё это – IQ? – спрашивает Влад, потирая образованные вышеописанным процессом морщины.
– IQ – это своеобразная визитная карточка интеллекта.
В глазах Влада полное непонимание.
– Клуб по интересам, куда пускают не по одежке, а по количеству работоспособных извилин.
– И кто туда ходит, в клуб-то этот?
– Эйнштейн, к примеру. Слышал о таком чуваке?
– Что-то слышал, хотя лично встречаться не приходилось, – неуверенно отвечает Влад, неопределенно вертя пальцами в воздухе. – Да и в клубы эти я не хожу.
– Оно и понятно… – Я одобрительно киваю в ответ.
По всему видно, что Влад обижен. Даже своими куриными мозгами допер, что я над ним издеваюсь.
– Ну а у тебя какие интересы? – спрашивает он мрачно. – Та же водка. А строишь из себя гения погрузки.
– Ты пьешь, чтобы пить. Чтобы быть пьяным. Так тебе комфортнее. А я пью, чтобы не быть трезвым. Чувствуешь разницу? А интересы. Не знаю я. Сам не знаю, какие у меня интересы и устремления. Я знаю одно: «Так жить не хочу». Не по нутру мне жизнь растения. Это как… как же тебе попроще-то. Понимаешь, высрали тебя где-то на обочине. И вот ты пролежал говном у дороги, провонял, и все. Что от тебя останется? Ни хера. Даже запаха вонючего после тебя не останется. В том случае, если на тебя никто не наступит, не вляпается в тебя с матом и омерзением. Не хочу я так. И грузчиком я не собираюсь быть вечно.
Влад угрюмо молчит. Я выливаю остатки водки в стаканы, выпиваю, и меня переполняет чувство выполненного долга. Потом оно плавно переходит в усталость от проделанной работы, затем в осознание того, что в общем-то за день я ничего путного не сделал, и наконец все это тонет в чувстве голода и желании праздника. Мы прощаемся, и я еду к «Вулкану».
В «Вулкане» я заказываю макароны с котлетами, беру бутылку пива, два по сто пятьдесят и продолжаю веселиться. Атмосфера праздника накатывает на меня с каждым глотком. Я чувствую, как веселье течет по моим щекам пьяными слезами. Взяв с собой бутылку дешевого вина, я покидаю кафе.
На улице меня развозит окончательно. Чувствуя, что до дома мне не дойти, я усаживаюсь на заиндевевшую лавку, непослушными пальцами достаю сигарету и проваливаюсь в сон. Мне снится начальница склада в зеленом ватнике. Я показываю ей во сне «фак» и все такое и вырубаюсь окончательно. Это последнее, что я помню, перед тем как тупо уснуть.
Офис
От жуткого запаха холодного табачного дыма я просыпаюсь. Кончиком языка провожу по пересохшим губам, поднимаю к глазам отяжелевшие руки, на которых багровыми пятнами выделяются расцарапанные следы охоты на кокаиновых клопов. Я в бессилье опускаю руки и шарю взглядом по сторонам. Широкая кровать, на которой я лежу поперек, располагается в центре огромной комнаты… моей комнаты… Да, моей комнаты в московской квартире. Все это так не вяжется с виденным мною минуту назад, что я окончательно просыпаюсь. Приснится же такое! Бред. Это был полный бред! Это был страшный, жуткий сон, в котором я – грузчик из глубинки. Я живу в городе, название которого моя память не сохранила. Зима, снег. Я с облегчением выдыхаю и врубаюсь, что это был всего лишь сон. А в сущности, какая разница? Грузчик или коммерческий директор? Суть-то одна: и там (во сне), и здесь (наяву) – полный бесперспективняк. Во сне я был в забегаловке, а наяву (если этот туман и угар можно назвать явью) в ночном клубе «Vaginal» (англ. – вагинальный), где, видимо, переборщил с кокосом. Ничего не изменилось! Мне так же необходимо тащиться на службу.
Я с трудом покидаю свое широкое лежбище и иду в ванную приводить себя в рабочий порядок. По дороге к умывальнику бросаю взгляд на часы. Черт! Уже опоздал. Я резко меняю курс и двигаюсь к телефону.
– Катя! – кричу я своей секретарше. – Если меня кто спросит, я на важной встрече с представителями.
– А это кто? – прерывает она мой монолог. – Не пойму я что-то.
– Головка от. – Я сдерживаю готовое слететь с языка ругательство и гневно реву в трубку: – Головка от работы у вас не болит, Катерина? Это Сергей Владимирович.
– Ой, простите, не узнала! Богатым будете.
Я не слушаю глупые разглагольствования об ожидающем меня богатстве.
– Так вот, я на встрече с представителями поставщиков сырья. Вам все понятно?
– Конечно, Сергей Владимирович.
– Повторите, – прошу я.
– Конечно, Сергей Владимирович, – повторяет она как попугай.
«Дура!!! Овца тупая!» – хочу крикнуть ей, но лишь больно ударяю себя по голове телефоном и, сохраняя видимость спокойствия, предлагаю секретарше повторить мои последние слова.
– А это?.. Ну, вы на этой, как его?.. А, вспомнила, на встрече. С этими… с поставщиками представителей… этого… сыра.
– Сырья, Катя. Сырья, – поправляю я, – А в целом смысл будет ясен.
Едва не разбив телефонную трубку о стену, я продолжаю путь к ванной, вспоминая, что на десять часов у меня запланирована встреча с рекламщиками. С содроганием вновь набираю телефон своей секретарши.
– Компания «Globusland» (globus – транслит слова глобус, land – страна), Катерина, здравствуйте.
– Катерина, на десять часов запланирована встреча.
– Извините, – прерывает меня секретарша, – ваша встреча не может состояться, так как э. Сергея Владимировича нет и в ближайшее время не будет.
– Вот как?! – «удивляюсь» я. Меня начинает забавлять ее тупость, граничащая с кретинизмом. – И где же он?
Слышу, как она шелестит бумагами в поисках ответа.
– А он… это… на встрече… да, с постановителями сырка.
– Мать моя в кедах!..
Я не выдерживаю и в красочных тонах обрисовываю этой дуре все, что я думаю об ее умственных способностях.
– Я хотел бы взглянуть на вашего отца, Катя, – произношу я в конце своего спича.
– Зачем? – шепотом интересуется она.
Я почти физически ощущаю, как она хлопает своими ресницами и ковыряет пятисантиметровым наманикюренным ногтем бумажки, кучей сваленные на столе.
– В глаза его бесстыжие посмотреть хочу! Спросить его, почему двадцать шесть лет назад он не предохранялся, мудак, и в результате его беспечности и легкомыслия я теперь реально рискую лишиться рассудка.
Встряска, полученная мозгом после беседы с Катериной, окончательно меня пробуждает, но, тем не менее, к офису по июльским московским пробкам я смог добраться только без двадцати двенадцать.
Как вы уже поняли из моего сна, контора, в которой я просиживаю задницу на посту коммерческого директора, специализируется на выпуске и продаже глобусов из генно-модифицированной целлюлозы и канцерогенного пластика. Совместное российско-китайское предприятие успешно конкурирует по всему миру с западными гигантами, хотя, по моему мнению, русский человек хорошо и стабильно может производить только какашки. Все, что русский делает руками, – это уже значительно хуже вышеописанного результата процесса пищеварения. Зная не понаслышке о русском похуизме, китайские партнеры постоянно контролируют качество продукта и зорко следят сквозь щели своих узких глаз, что бы все это благополучно не распиздили.
Итак, «Globusland» производит глобусы. И не какие-нибудь, а элитные. Всех размеров и любых цветов. Буквально на днях вышла линейка глобусов в виде тетраэдров, на котором отсутствует Израиль, – для продаж в арабских странах. Стабильный спрос держится на так называемые миротворческие глобусы, где страны представлены в алфавитном порядке и равны по площади. Хитом продаж прошлого года была модель в виде прозрачного шара, в центре которого – маленькая скульптурка Абрюховича. Это был глобус Чукотки с указанием полезных ископаемых. Для солидных покупателей выпускаются модели под заказ с применением нанотехнологий, с выходом в Интернет, подогревом, GPS и прочими гламурными прибамбасами.
Итак, к офису я подъезжаю без двадцати двенадцать. Жадно вдыхая кондиционированный воздух, прохожу к своему кабинету.
– Здравствуйте, Сергей Владимирович, – с фальшивой улыбкой-оскалом приветствует меня Катя.
Я киваю в ответ и иду мимо.
– Постойте!
– Слушаю вас.
Катя протягивает мне корзину для мусора:
– Тут вот еще с пятницы стоит. Вы распоряжений не давали, а я побоялась выкидывать. Вдруг что-то нужное.
Мне для осмотра предоставляется корзина, полная пустых бутылок и окурков.
– Ну, естественно! Окурки очень мне дороги, я их буду хранить как память о прошедшей пятнице. А бутылки сдам. Вы по кабинетам прошвырнитесь – может быть, еще на пачку сигарет насобираете. Я вас в долю возьму.
Она начинает рассеянно ковырять в мусоре.
– Я думала, что может тут что-то важное для вас или ценное, – повторяет она, хлопая ресницами.
Меня переполняет сарказм:
– Конечно, продукты моей жизнедеятельности – это наиболее ценное из того, что я произвожу на работе.
Чтобы закончить идиотский разговор, я решительно скрываюсь за дверями своего кабинета. Как вы догадались, у меня одна из глупейших секретарш в столице. Зовут ее Катей, это довольно тупорылая 26-летняя деваха. Несимпатичная, но всесторонне развитая – и сзади, и спереди. Вы спросите, почему я ее терплю? Казалось бы, легче уволить ее и найти новую, вежливую, обходительную, трудолюбивую и на худой конец элементарно неглупую. Это неоднократно пройденный этап. Уже пробовал. Мне всегда попадаются одна глупее другой. Редкостная дура сменяет твердолобую ослицу. Все дело в перманентной глупости всех секретарш. Глупость по определению, потому что секретарша – баба.
Женская логика – это полное отсутствие всякой логики. Что хочет женщина – не знает сама женщина и затрудняется ответить мать-природа. На сыновьях гениев природа отдыхает, а на их дочерях… глумится и ухахатывается по полной схеме. Мужчина создан для того, чтобы женщина могла оценить всю необъятность своей глупости.
Однажды я был свидетелем, как на заправку подъехала телка. На крутой «бэхе», прикинута клево, прада-гуччи – короче, все путем. Подъехала она мордой к колонке, а заправщик ей говорит, что бак у машины с другой стороны.
Не дотянется пистолет до горловины. Чувиха понимающе кивнула, запустила движок – и подъезжает соответственно к колонке задом поближе. Видимо, решила, что если бензобак не в капоте, то уж точно в багажнике. Заправщик ей говорит, что вы типа не так поняли, бак совсем с другой стороны, с другого бока то есть. Чувиха опять своей бестолковкой закивала, завелась, развернулась и подъезжает к той же колонке, только в аккурат с другой стороны. Горловина бака по-прежнему недосягаема для пистолета. Заправщик снова пытается втолковать, что ей надо сделать. Наконец пистолет попадает в бак. Смотрю я на всю эту ебаторию, и такой меня охватывает истерический хохот, что я пытаюсь закрыть рот руками, а чувиха, понимая, что я угораю над ней, злится, забывает, что заправляется, трогается с места и задом въезжает в стоявший у входа на заправку холодильник с водой, вырывая при этом пистолет вместе со шлангом. В общем, ухохотался я тогда неплохо.
Далее я приступаю к работе, то есть проглядываю бумажки, лежащие на моем столе. Мне примерно 29 лет, четыре из которых проведены в стенах данного учреждения. Я пыжусь здесь (не особо, впрочем, напрягаясь) на должности коммерческого директора, с личной секретаршей, служебной машиной, неплохой годовой зарплатой и еще более ощутимыми годовыми бонусами. В моем ведении «продажи и развитие дистрибуции компании». Иными словами я перепоручаю свою работу подчиненным и курю бамбук. В этом и заключается умение хорошо и правильно организовать рабочий процесс.
Этот день для меня не становится исключением. Я делю бумажки на две примерно равные кучки и покуриваю. Закончив с этим сложным и тонким делом, я собираюсь пойти в комнату, где сидят менеджеры по продажам.
– Сергей Владимирович, – обращается ко мне Катерина.
Я был уверен, что мой выход из кабинета не останется для нее незамеченным и она в очередной раз порадует меня проявлением своей неординарной тупости.
– Слушаю вас.
– Я забыла совсем… вам же тут… это самое… – Катя рассеянно перебирает бумажки на своем столе.
Я нетерпеливо пританцовываю на месте. Наконец искомый документ найден.
– Тут для вас взятку передали, – с любезной улыбкой заявляет она.
– С чего вы взяли, что это взятка? – Я оглядываюсь, чтобы убедиться в отсутствии ненужных свидетелей в таком щекотливом деле.
– Мужчина приходил.
– Он представился?
– Нет. Назвал себя… я, правда, забыла как, но не представлялся.
– Продолжайте.
– Такой… в черном пиджаке и брюках.
– Да что вы говорите?! В брюках? Удивительно! Мужчина. Не в колготках, не в юбке, а именно в брюках. Странно. И что же было дальше с этим господином в брюках? Почему он взятку через вас передал?
– Не знаю. Он оставил конверт… – Катя протягивает мне его. – Нахамил мне и сказал, что он что-то там передает и с него теперь взятки гладки.
Я забираю конверт и возвращаюсь к себе. Письмо было от наших партнеров. Закуриваю. Затем просматриваю отчеты и вношу коррективы. Подчиняясь правилам бизнес-этики, я знакомлюсь с маркет-ресерчами и филд-репортами, требующими моего аутсорсинга. Затем соединяюсь с сейлс-офисом и невразумительно беседую с линейными сейлсами о последних экспирьенсах и промоушн-акциях. После чего набираю ресепшн-деск и прошу прислать ко мне хозушника Пашу.
Я лениво листаю глянцевый журнал. Павел появляется на удивление быстро:
– Чё звал?
– А ты не знаешь, да? Не помнишь ни хрена?
Павел подводит глаза к потолку, пытаясь там отыскать причину моего вызова.
– Пепельница, – прихожу я ему на помощь. – Как я могу плодотворно трудиться на благо и процветание корпорации, имея такую ничтожно маленькую пепельницу?
– А-а, ты все про то же…
– Про то, про то.
– Не переживай. Скоро будет.
– Скоро… – ворчу я. – Уже два месяца жду.
Павел задумчиво надувает губы:
– Напомни, пожалуйста, какого размера пепельницу ты ожидаешь?
– Да мне по херу. – Я реально злюсь.
– Так тебе урну, что ли, принести?
– Какую урну?! – ору я.
– Ты же сам сказал, что размером.
– Павлик, ты меня не зли. Не будь таким тупорылым. Ты на самом деле не врубаешься или просто идиота из себя строишь?
– Я понял, – суетится он. – Все будет в конце недели. Это я тебе говорю.
– Вот это-то меня и напрягает.
– Ладно, мне пора. Побегу. Дел… – хозушник проводит ребром ладони по горлу и скрывается за дверью.
Заспешивший было Павел, замедлил свой бег «по делам» за дверью. Я слышу звук поцелуя и не самый настойчивый протест со стороны своей секретарши. Затем моих ушей достигает возня и стук опрокинутого кресла.
– Пашка, перестань! Вдруг кто войдет.
Мягкие шлепки посыпавшихся из шкафа папок подтверждают, что Павел не склонен прислушиваться к советам Катерины. Снова слышатся чмокающие отзвуки поцелуев и неясные стоны. Слушая весь этот вавилонский блуд и полный фальшак, я прихожу к выводу, что или я ебанулся, или мир катится в пропасть. Я нетерпеливо жму на селектор:
– Катя, срочно кофе.
– Ну все, Пашка, хватит! – слышу я в ответ. – Он вызывает.
– Ладно, – уступил наконец Павел, – я позже загляну.
Спустя полминуты, на пороге появляется Катя с подносом в руках. Ее блондинистые волосы растрепаны, помада размазана по всему лицу. Она проходит по кабинету, и я замечаю, что от борьбы с Павлом ее и без того короткая юбка закаталась в узкую трубочку и зацепилась за резинку трусиков. Стринги совершенно не скрывают ее ягодиц.
– Что-то неуловимо изменилось в вашем туалете, Катенька, – будничным тоном констатирую я.
– В туалете? – удивляется она. – Там унитазы, что ли, новые поставили?
– Я про ваш туалет. Речь идет о вашем облике, если хотите.
Катя хлопает ресницами, поправляет прическу:
– Это я маникюр новый сделала.
Пытаясь продемонстрировать мне красоту своих ногтей, она не удерживает поднос одной рукой, и тот благополучно летит мне на колени, увлекая за собой горячий кофе. Я кричу… нет, реву от боли.
– Ой, простите, Сергей Владимирович! – щебечет секретарша. – Я не нарочно!
«Еще бы ты это нарочно сделала!» – думаю я и быстро спускаю до колен пропитанные кипятком брюки.
Пока я подыскиваю слова, характеризующие все то, что я думаю о Кате, и которыми мне хочется незамедлительно поделиться с ней, открывается дверь и в кабинет вползает физиономия представителя китайского директората. Хуэй Чаньчунь с радостно/гадостной улыбкой, будто видит перед собой живого Мао, смотрит на мои недвусмысленно спущенные брюки, оценивая голые ягодицы секретарши и с той же препротивнейшей улыбочкой извиняется:
– Длюга, плясти. Моя поззе. Поззе. Моя потом заходить будет. Моя осиня извиняисся.
Он делает мне успокаивающий жест рукой и исчезает, мягко прикрыв за собой дверь.
– Катерина, покиньте кабинет, – требую я. – И поправьте, бога ради, вашу набедренную повязку.
Здесь Катя начинает вертеться вокруг своей оси, пытаясь понять, что не так с ее одеждой. Вскоре, после третьего оборота, она замечает задравшуюся сзади юбку. Краснея, она исправляет оплошность и, гордо выпятив грудь, выходит за дверь.
Пока я привожу в порядок свои брюки, звонит внутренняя линия и секретарша самой Кондрашовой голосом молчаливых египетских пирамид говорит мне:
– Пройдите, пожалуйста, к Вере Андреевне.
Я надеваю брюки, поправляю галстук и направляюсь на ковер. Орган чувств, расположенный в районе копчика, именуемый в простонародье жопой, сигнализирует мне о том, что сейчас меня будут иметь. За что – неважно. Главное, что отымеют непременно, причем грубо, без смазки и предварительных ласк.
Выйдя из своего кабинета, я отчитываю свою нерадивую секретаршу, которую мне положено поиметь по статусу, и торопливо иду к той, которой по статусу положено отыметь меня. Такова жизнь. Большую ее часть ты карабкаешься повыше, чтобы насрать на карабкающихся пониже в стремлении занять место под солнцем, а когда уже достигнешь желаемого, то подчас осознаешь, что срать-то уже и не хочешь и, что самое обидное, не можешь.
Босс явно не в духе. Я вижу ее перекошенное от злобы лицо и пытаюсь вспомнить, где я ее видел не так давно, в какой-то странной обстановке. Я туго соображаю, но потом врубаюсь, ударяя себя по лбу: «Точно, во сне. В моем сне она была начальницей склада».
Вера Андреевна Кондрашова – начавшая стареть бизнесвумен, или, как я ее называю, бизнесвымен, потому что грудь у нее действительно выдающаяся. Подкатегория женщин, к которой относится моя начальница, это – «за большие деньги, после пол-литра вискаря». При всей своей ограниченности мисс Большие Сиськи обладает почти отталкивающей внешностью. Одевается дама, растерявшая свою молодость в неравной борьбе с целлюлитом, броско и вызывающе. В основном это что-то из молодежных коллекций Dolly&Gabbing (Dolly – имя клонированной овечки и англ. – болтовня). На ней это выглядит как ярлык достатка и образец безвкусицы. Не знаю, что у этой женщины со зрением, но по какой-то прихоти она вбила себе в голову заблуждение о собственной привлекательности и неувядаемой молодости. И, что самое грустное, Вера Андреевна считает, что я подпал под ее редкостное обаяние. Все это мне глубоко по фигу, но создает некоторые неудобства в общении.
– Проходите, пожалуйста, Сергей Владимирович. – Имя и отчество она выдыхает практически с материнской нежностью.
Но я не обманываюсь на ее счет. Глаза Кондрашовой мечут молнии.
– Присаживайтесь к столу, – так же ласково просит она.
Я вежливо здороваюсь, гадая о цели моего вызова, и придвигаюсь на стуле к столу начальствующей надо мной задницы.
– Я так понимаю, что у вас, Сергей Владимирович, слишком мало обязанностей. Вам решительно нечем заняться в рабочее время, кроме как предаваться амурным утехам, оскорбительным для нашего предприятия.
«К чему бы это она?» – думаю я. Брызги слюны, изрыгаемые ее ртом, ложатся на полировку стола между нами. Я прослеживаю взгляд Веры Андреевны, направленный в сторону левого угла кабинета, где на стуле, как канарейка на жердочке, примостилась тощая фигурка китайца Чаньчуня. Все ясно. Взаимная неприязнь, возникшая между нами с первой встречи, переросла в «необъявленную войну». И вот милый Хуэй подстроил мне очередную пакость. Китаец встречает мой взгляд гаденькой улыбочкой/оскалом.
– А между тем, – продолжает плеваться Кондрашова, – на российском рынке появилась продукция наших конкурентов, о которой вы, Сергей Владимирович, мне не докладывали, как я понимаю, в силу своей неосведомленности.
Запах изо рта Веры Андреевны исходил такой, что я вынужден прикрывать нос рукой. Чаньчунь беспрерывно кивает.
– О каком продукте идет речь? – интересуюсь я.
– Об очень нестандартном ходе конкурентов, – сообщает Вера Андреевна, поправляя тяжелую грудь. – Появились жидкие глобусы в цилиндрических пластиковых сосудах.
Не переставая брызгать слюной, Кондрашова начальственным ором поведала о надвигающейся катастрофе, о революции в стане конкурентов, решившихся на выпуск столь удивительной продукции.
– Это был быстрый промоушн конкурентов, – вставляю я, когда образовалась небольшая пауза в монологе Кондрашовой. – Вероятно, неудачный экспирьенс, поскольку продукция данного вида более не появлялась.
– Действительно? – Вера Андреевна бросает требовательный взгляд в сторону китайца.
Хуэй Чаньчунь неопределенно пожимает плечами и глупо улыбается.
– Действительно, – подтверждаю я. – Благодаря спиртосодержащему наполнению глобусов, продукция была моментально раскуплена российскими любителями алкоголя, а из-за ряда пищевых отравлений данный продукт исчез с рынка так же неожиданно, как и появился. Я полагаю, что комрад Чаньчунь подтвердит мои слова.
Китаец нехотя кивает.
– Именно поэтому я и не счел нужным докладывать вам об этом.
Кондрашова несколько смягчается, но оказывается, это не совсем так. Откуда-то из стола на свет появляется эскиз рекламного плаката. На нем изображен обнаженный китаец, который в своих руках держит глобус в форме эллипсоида. Единственный континент на глобусе носит название Китай. Внизу слоган: «Globusland: мир в наших руках!»
– И что? – спрашиваю я. – Была задача создания рекламы с интернациональной тематикой. Что не так? В чем проблема?
– А у господина Чаньчуня другое мнение на сей счет, – говорит Кондрашова, снова расправляя пышную грудь, стесненную кружевным бюстгальтером.
Я поворачиваюсь к китайцу:
– Что, по мнению амиго Хуэйя, здесь не так?
– Длюга, моя осиня извиняисся. Я хотеля говолить сто эта осеня нехалясё. Китаися люками веся мир дельжит. Эта нехалясё полусяися.
– И что же тут «нехалясё»? – начинаю заводиться я.
– Эта похозя сто китаися веся мира захватиля. Посему музисина голийя? Посему он не оделя одезды? Посему он похозя, как я? Музисина похозя на меня. Самотлите сами! Засема веся мира люками захватиля? Китаися нехалясё. Лютсе псиця, пьосы или длюгой какой скот. Не надо китаися. Лютсе косика на люках дельжит мира, сем китаися. Косика лютсе! Китаися не захватсика мира!
Ну, это уже перебор, это за гранью нормы. Надо же усмотреть милитаризм в обнаженном человеке (пусть и китайце) с глобусом. Все зависит от восприятия. Мало ли таких двусмысленностей? Делая рекламу, каждый раз не знаешь, что может вызвать у граждан, ну, скажем так, не совсем адекватные ассоциации. Когда я захожу в лифты, то во многих из них вижу рекламу конторы, выпускающей это чудо современных технологий. Там имеется очень интересный слоган: «Лучший путь – наверх!» Это что значит? Что лифты вниз не ходят принципиально? А для полноты ощущений – что путь наверх может быть в один конец, причем последним и не очень приятным. К тому же перед названием фирмы крест нарисован.
Мы все говорим о глобализации. А надо обращать внимание на другое явление – идиотизацию. Тотальное/перманентное оглупление масс – страшнее растущей озоновой дыры! Планета, когда-то населенная homo sapiens, была постепенно поглощена пришельцами homo monetary. Под их руководством плебс превратился в homo stupid (англ. – тупой). Теперь дружною толпой мы семимильными шагами движемся к обществу тупых ослов, возглавляемому еще большими ослами. С хвалебными лозунгами и с заздравным лизоблюдством мы позволяем проводить над собой эксперименты. Нас ведут к пропасти, а мы не замечаем этого. Мы чему-то радуемся. Нас ебут, а мы не знаем!
– Влад, – спрашиваю я у напарника вечером, когда мы, переодевшись, неспешно попиваем бонусы, полученные от благодарных водил, – а что тебя интересует в этой жизни, от чего тебя прет?
– В смысле? – не понимает он, занюхивая очередной опрокинутый стакан рукавом.
– Ну, какой тайный смысл может быть заложен в моих словах? Все просто, Влад. От чего тебя плющит? Чем ты живешь? Ведь, кроме водяры, тебя что-нибудь интересовало?
– Я телевизор люблю, – с обидой в голосе отвечает он.
– «Дом-2» смотришь?
– Зачем? – Растерянная улыбка царит на его неврубном лице.
– Это, понимаешь, своего рода тест. Самый короткий тест на IQ: «Смотрите ли вы „Дом-2"?»
Борьба полного тупизма с неповоротливостью мысли отражается на его лбу.
– А чё это – IQ? – спрашивает Влад, потирая образованные вышеописанным процессом морщины.
– IQ – это своеобразная визитная карточка интеллекта.
В глазах Влада полное непонимание.
– Клуб по интересам, куда пускают не по одежке, а по количеству работоспособных извилин.
– И кто туда ходит, в клуб-то этот?
– Эйнштейн, к примеру. Слышал о таком чуваке?
– Что-то слышал, хотя лично встречаться не приходилось, – неуверенно отвечает Влад, неопределенно вертя пальцами в воздухе. – Да и в клубы эти я не хожу.
– Оно и понятно… – Я одобрительно киваю в ответ.
По всему видно, что Влад обижен. Даже своими куриными мозгами допер, что я над ним издеваюсь.
– Ну а у тебя какие интересы? – спрашивает он мрачно. – Та же водка. А строишь из себя гения погрузки.
– Ты пьешь, чтобы пить. Чтобы быть пьяным. Так тебе комфортнее. А я пью, чтобы не быть трезвым. Чувствуешь разницу? А интересы. Не знаю я. Сам не знаю, какие у меня интересы и устремления. Я знаю одно: «Так жить не хочу». Не по нутру мне жизнь растения. Это как… как же тебе попроще-то. Понимаешь, высрали тебя где-то на обочине. И вот ты пролежал говном у дороги, провонял, и все. Что от тебя останется? Ни хера. Даже запаха вонючего после тебя не останется. В том случае, если на тебя никто не наступит, не вляпается в тебя с матом и омерзением. Не хочу я так. И грузчиком я не собираюсь быть вечно.
Влад угрюмо молчит. Я выливаю остатки водки в стаканы, выпиваю, и меня переполняет чувство выполненного долга. Потом оно плавно переходит в усталость от проделанной работы, затем в осознание того, что в общем-то за день я ничего путного не сделал, и наконец все это тонет в чувстве голода и желании праздника. Мы прощаемся, и я еду к «Вулкану».
В «Вулкане» я заказываю макароны с котлетами, беру бутылку пива, два по сто пятьдесят и продолжаю веселиться. Атмосфера праздника накатывает на меня с каждым глотком. Я чувствую, как веселье течет по моим щекам пьяными слезами. Взяв с собой бутылку дешевого вина, я покидаю кафе.
На улице меня развозит окончательно. Чувствуя, что до дома мне не дойти, я усаживаюсь на заиндевевшую лавку, непослушными пальцами достаю сигарету и проваливаюсь в сон. Мне снится начальница склада в зеленом ватнике. Я показываю ей во сне «фак» и все такое и вырубаюсь окончательно. Это последнее, что я помню, перед тем как тупо уснуть.
Офис
И увидел Господь, что велико развращение людей на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли людей, которых Я сотворил; от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их.
Библия, Бытие, гл. 6, ст. 5, 6, 7
От жуткого запаха холодного табачного дыма я просыпаюсь. Кончиком языка провожу по пересохшим губам, поднимаю к глазам отяжелевшие руки, на которых багровыми пятнами выделяются расцарапанные следы охоты на кокаиновых клопов. Я в бессилье опускаю руки и шарю взглядом по сторонам. Широкая кровать, на которой я лежу поперек, располагается в центре огромной комнаты… моей комнаты… Да, моей комнаты в московской квартире. Все это так не вяжется с виденным мною минуту назад, что я окончательно просыпаюсь. Приснится же такое! Бред. Это был полный бред! Это был страшный, жуткий сон, в котором я – грузчик из глубинки. Я живу в городе, название которого моя память не сохранила. Зима, снег. Я с облегчением выдыхаю и врубаюсь, что это был всего лишь сон. А в сущности, какая разница? Грузчик или коммерческий директор? Суть-то одна: и там (во сне), и здесь (наяву) – полный бесперспективняк. Во сне я был в забегаловке, а наяву (если этот туман и угар можно назвать явью) в ночном клубе «Vaginal» (англ. – вагинальный), где, видимо, переборщил с кокосом. Ничего не изменилось! Мне так же необходимо тащиться на службу.
Я с трудом покидаю свое широкое лежбище и иду в ванную приводить себя в рабочий порядок. По дороге к умывальнику бросаю взгляд на часы. Черт! Уже опоздал. Я резко меняю курс и двигаюсь к телефону.
– Катя! – кричу я своей секретарше. – Если меня кто спросит, я на важной встрече с представителями.
– А это кто? – прерывает она мой монолог. – Не пойму я что-то.
– Головка от. – Я сдерживаю готовое слететь с языка ругательство и гневно реву в трубку: – Головка от работы у вас не болит, Катерина? Это Сергей Владимирович.
– Ой, простите, не узнала! Богатым будете.
Я не слушаю глупые разглагольствования об ожидающем меня богатстве.
– Так вот, я на встрече с представителями поставщиков сырья. Вам все понятно?
– Конечно, Сергей Владимирович.
– Повторите, – прошу я.
– Конечно, Сергей Владимирович, – повторяет она как попугай.
«Дура!!! Овца тупая!» – хочу крикнуть ей, но лишь больно ударяю себя по голове телефоном и, сохраняя видимость спокойствия, предлагаю секретарше повторить мои последние слова.
– А это?.. Ну, вы на этой, как его?.. А, вспомнила, на встрече. С этими… с поставщиками представителей… этого… сыра.
– Сырья, Катя. Сырья, – поправляю я, – А в целом смысл будет ясен.
Едва не разбив телефонную трубку о стену, я продолжаю путь к ванной, вспоминая, что на десять часов у меня запланирована встреча с рекламщиками. С содроганием вновь набираю телефон своей секретарши.
– Компания «Globusland» (globus – транслит слова глобус, land – страна), Катерина, здравствуйте.
– Катерина, на десять часов запланирована встреча.
– Извините, – прерывает меня секретарша, – ваша встреча не может состояться, так как э. Сергея Владимировича нет и в ближайшее время не будет.
– Вот как?! – «удивляюсь» я. Меня начинает забавлять ее тупость, граничащая с кретинизмом. – И где же он?
Слышу, как она шелестит бумагами в поисках ответа.
– А он… это… на встрече… да, с постановителями сырка.
– Мать моя в кедах!..
Я не выдерживаю и в красочных тонах обрисовываю этой дуре все, что я думаю об ее умственных способностях.
– Я хотел бы взглянуть на вашего отца, Катя, – произношу я в конце своего спича.
– Зачем? – шепотом интересуется она.
Я почти физически ощущаю, как она хлопает своими ресницами и ковыряет пятисантиметровым наманикюренным ногтем бумажки, кучей сваленные на столе.
– В глаза его бесстыжие посмотреть хочу! Спросить его, почему двадцать шесть лет назад он не предохранялся, мудак, и в результате его беспечности и легкомыслия я теперь реально рискую лишиться рассудка.
Встряска, полученная мозгом после беседы с Катериной, окончательно меня пробуждает, но, тем не менее, к офису по июльским московским пробкам я смог добраться только без двадцати двенадцать.
Как вы уже поняли из моего сна, контора, в которой я просиживаю задницу на посту коммерческого директора, специализируется на выпуске и продаже глобусов из генно-модифицированной целлюлозы и канцерогенного пластика. Совместное российско-китайское предприятие успешно конкурирует по всему миру с западными гигантами, хотя, по моему мнению, русский человек хорошо и стабильно может производить только какашки. Все, что русский делает руками, – это уже значительно хуже вышеописанного результата процесса пищеварения. Зная не понаслышке о русском похуизме, китайские партнеры постоянно контролируют качество продукта и зорко следят сквозь щели своих узких глаз, что бы все это благополучно не распиздили.
Итак, «Globusland» производит глобусы. И не какие-нибудь, а элитные. Всех размеров и любых цветов. Буквально на днях вышла линейка глобусов в виде тетраэдров, на котором отсутствует Израиль, – для продаж в арабских странах. Стабильный спрос держится на так называемые миротворческие глобусы, где страны представлены в алфавитном порядке и равны по площади. Хитом продаж прошлого года была модель в виде прозрачного шара, в центре которого – маленькая скульптурка Абрюховича. Это был глобус Чукотки с указанием полезных ископаемых. Для солидных покупателей выпускаются модели под заказ с применением нанотехнологий, с выходом в Интернет, подогревом, GPS и прочими гламурными прибамбасами.
Итак, к офису я подъезжаю без двадцати двенадцать. Жадно вдыхая кондиционированный воздух, прохожу к своему кабинету.
– Здравствуйте, Сергей Владимирович, – с фальшивой улыбкой-оскалом приветствует меня Катя.
Я киваю в ответ и иду мимо.
– Постойте!
– Слушаю вас.
Катя протягивает мне корзину для мусора:
– Тут вот еще с пятницы стоит. Вы распоряжений не давали, а я побоялась выкидывать. Вдруг что-то нужное.
Мне для осмотра предоставляется корзина, полная пустых бутылок и окурков.
– Ну, естественно! Окурки очень мне дороги, я их буду хранить как память о прошедшей пятнице. А бутылки сдам. Вы по кабинетам прошвырнитесь – может быть, еще на пачку сигарет насобираете. Я вас в долю возьму.
Она начинает рассеянно ковырять в мусоре.
– Я думала, что может тут что-то важное для вас или ценное, – повторяет она, хлопая ресницами.
Меня переполняет сарказм:
– Конечно, продукты моей жизнедеятельности – это наиболее ценное из того, что я произвожу на работе.
Чтобы закончить идиотский разговор, я решительно скрываюсь за дверями своего кабинета. Как вы догадались, у меня одна из глупейших секретарш в столице. Зовут ее Катей, это довольно тупорылая 26-летняя деваха. Несимпатичная, но всесторонне развитая – и сзади, и спереди. Вы спросите, почему я ее терплю? Казалось бы, легче уволить ее и найти новую, вежливую, обходительную, трудолюбивую и на худой конец элементарно неглупую. Это неоднократно пройденный этап. Уже пробовал. Мне всегда попадаются одна глупее другой. Редкостная дура сменяет твердолобую ослицу. Все дело в перманентной глупости всех секретарш. Глупость по определению, потому что секретарша – баба.
Женская логика – это полное отсутствие всякой логики. Что хочет женщина – не знает сама женщина и затрудняется ответить мать-природа. На сыновьях гениев природа отдыхает, а на их дочерях… глумится и ухахатывается по полной схеме. Мужчина создан для того, чтобы женщина могла оценить всю необъятность своей глупости.
Однажды я был свидетелем, как на заправку подъехала телка. На крутой «бэхе», прикинута клево, прада-гуччи – короче, все путем. Подъехала она мордой к колонке, а заправщик ей говорит, что бак у машины с другой стороны.
Не дотянется пистолет до горловины. Чувиха понимающе кивнула, запустила движок – и подъезжает соответственно к колонке задом поближе. Видимо, решила, что если бензобак не в капоте, то уж точно в багажнике. Заправщик ей говорит, что вы типа не так поняли, бак совсем с другой стороны, с другого бока то есть. Чувиха опять своей бестолковкой закивала, завелась, развернулась и подъезжает к той же колонке, только в аккурат с другой стороны. Горловина бака по-прежнему недосягаема для пистолета. Заправщик снова пытается втолковать, что ей надо сделать. Наконец пистолет попадает в бак. Смотрю я на всю эту ебаторию, и такой меня охватывает истерический хохот, что я пытаюсь закрыть рот руками, а чувиха, понимая, что я угораю над ней, злится, забывает, что заправляется, трогается с места и задом въезжает в стоявший у входа на заправку холодильник с водой, вырывая при этом пистолет вместе со шлангом. В общем, ухохотался я тогда неплохо.
Далее я приступаю к работе, то есть проглядываю бумажки, лежащие на моем столе. Мне примерно 29 лет, четыре из которых проведены в стенах данного учреждения. Я пыжусь здесь (не особо, впрочем, напрягаясь) на должности коммерческого директора, с личной секретаршей, служебной машиной, неплохой годовой зарплатой и еще более ощутимыми годовыми бонусами. В моем ведении «продажи и развитие дистрибуции компании». Иными словами я перепоручаю свою работу подчиненным и курю бамбук. В этом и заключается умение хорошо и правильно организовать рабочий процесс.
Этот день для меня не становится исключением. Я делю бумажки на две примерно равные кучки и покуриваю. Закончив с этим сложным и тонким делом, я собираюсь пойти в комнату, где сидят менеджеры по продажам.
– Сергей Владимирович, – обращается ко мне Катерина.
Я был уверен, что мой выход из кабинета не останется для нее незамеченным и она в очередной раз порадует меня проявлением своей неординарной тупости.
– Слушаю вас.
– Я забыла совсем… вам же тут… это самое… – Катя рассеянно перебирает бумажки на своем столе.
Я нетерпеливо пританцовываю на месте. Наконец искомый документ найден.
– Тут для вас взятку передали, – с любезной улыбкой заявляет она.
– С чего вы взяли, что это взятка? – Я оглядываюсь, чтобы убедиться в отсутствии ненужных свидетелей в таком щекотливом деле.
– Мужчина приходил.
– Он представился?
– Нет. Назвал себя… я, правда, забыла как, но не представлялся.
– Продолжайте.
– Такой… в черном пиджаке и брюках.
– Да что вы говорите?! В брюках? Удивительно! Мужчина. Не в колготках, не в юбке, а именно в брюках. Странно. И что же было дальше с этим господином в брюках? Почему он взятку через вас передал?
– Не знаю. Он оставил конверт… – Катя протягивает мне его. – Нахамил мне и сказал, что он что-то там передает и с него теперь взятки гладки.
Я забираю конверт и возвращаюсь к себе. Письмо было от наших партнеров. Закуриваю. Затем просматриваю отчеты и вношу коррективы. Подчиняясь правилам бизнес-этики, я знакомлюсь с маркет-ресерчами и филд-репортами, требующими моего аутсорсинга. Затем соединяюсь с сейлс-офисом и невразумительно беседую с линейными сейлсами о последних экспирьенсах и промоушн-акциях. После чего набираю ресепшн-деск и прошу прислать ко мне хозушника Пашу.
Я лениво листаю глянцевый журнал. Павел появляется на удивление быстро:
– Чё звал?
– А ты не знаешь, да? Не помнишь ни хрена?
Павел подводит глаза к потолку, пытаясь там отыскать причину моего вызова.
– Пепельница, – прихожу я ему на помощь. – Как я могу плодотворно трудиться на благо и процветание корпорации, имея такую ничтожно маленькую пепельницу?
– А-а, ты все про то же…
– Про то, про то.
– Не переживай. Скоро будет.
– Скоро… – ворчу я. – Уже два месяца жду.
Павел задумчиво надувает губы:
– Напомни, пожалуйста, какого размера пепельницу ты ожидаешь?
– Да мне по херу. – Я реально злюсь.
– Так тебе урну, что ли, принести?
– Какую урну?! – ору я.
– Ты же сам сказал, что размером.
– Павлик, ты меня не зли. Не будь таким тупорылым. Ты на самом деле не врубаешься или просто идиота из себя строишь?
– Я понял, – суетится он. – Все будет в конце недели. Это я тебе говорю.
– Вот это-то меня и напрягает.
– Ладно, мне пора. Побегу. Дел… – хозушник проводит ребром ладони по горлу и скрывается за дверью.
Заспешивший было Павел, замедлил свой бег «по делам» за дверью. Я слышу звук поцелуя и не самый настойчивый протест со стороны своей секретарши. Затем моих ушей достигает возня и стук опрокинутого кресла.
– Пашка, перестань! Вдруг кто войдет.
Мягкие шлепки посыпавшихся из шкафа папок подтверждают, что Павел не склонен прислушиваться к советам Катерины. Снова слышатся чмокающие отзвуки поцелуев и неясные стоны. Слушая весь этот вавилонский блуд и полный фальшак, я прихожу к выводу, что или я ебанулся, или мир катится в пропасть. Я нетерпеливо жму на селектор:
– Катя, срочно кофе.
– Ну все, Пашка, хватит! – слышу я в ответ. – Он вызывает.
– Ладно, – уступил наконец Павел, – я позже загляну.
Спустя полминуты, на пороге появляется Катя с подносом в руках. Ее блондинистые волосы растрепаны, помада размазана по всему лицу. Она проходит по кабинету, и я замечаю, что от борьбы с Павлом ее и без того короткая юбка закаталась в узкую трубочку и зацепилась за резинку трусиков. Стринги совершенно не скрывают ее ягодиц.
– Что-то неуловимо изменилось в вашем туалете, Катенька, – будничным тоном констатирую я.
– В туалете? – удивляется она. – Там унитазы, что ли, новые поставили?
– Я про ваш туалет. Речь идет о вашем облике, если хотите.
Катя хлопает ресницами, поправляет прическу:
– Это я маникюр новый сделала.
Пытаясь продемонстрировать мне красоту своих ногтей, она не удерживает поднос одной рукой, и тот благополучно летит мне на колени, увлекая за собой горячий кофе. Я кричу… нет, реву от боли.
– Ой, простите, Сергей Владимирович! – щебечет секретарша. – Я не нарочно!
«Еще бы ты это нарочно сделала!» – думаю я и быстро спускаю до колен пропитанные кипятком брюки.
Пока я подыскиваю слова, характеризующие все то, что я думаю о Кате, и которыми мне хочется незамедлительно поделиться с ней, открывается дверь и в кабинет вползает физиономия представителя китайского директората. Хуэй Чаньчунь с радостно/гадостной улыбкой, будто видит перед собой живого Мао, смотрит на мои недвусмысленно спущенные брюки, оценивая голые ягодицы секретарши и с той же препротивнейшей улыбочкой извиняется:
– Длюга, плясти. Моя поззе. Поззе. Моя потом заходить будет. Моя осиня извиняисся.
Он делает мне успокаивающий жест рукой и исчезает, мягко прикрыв за собой дверь.
– Катерина, покиньте кабинет, – требую я. – И поправьте, бога ради, вашу набедренную повязку.
Здесь Катя начинает вертеться вокруг своей оси, пытаясь понять, что не так с ее одеждой. Вскоре, после третьего оборота, она замечает задравшуюся сзади юбку. Краснея, она исправляет оплошность и, гордо выпятив грудь, выходит за дверь.
Пока я привожу в порядок свои брюки, звонит внутренняя линия и секретарша самой Кондрашовой голосом молчаливых египетских пирамид говорит мне:
– Пройдите, пожалуйста, к Вере Андреевне.
Я надеваю брюки, поправляю галстук и направляюсь на ковер. Орган чувств, расположенный в районе копчика, именуемый в простонародье жопой, сигнализирует мне о том, что сейчас меня будут иметь. За что – неважно. Главное, что отымеют непременно, причем грубо, без смазки и предварительных ласк.
Выйдя из своего кабинета, я отчитываю свою нерадивую секретаршу, которую мне положено поиметь по статусу, и торопливо иду к той, которой по статусу положено отыметь меня. Такова жизнь. Большую ее часть ты карабкаешься повыше, чтобы насрать на карабкающихся пониже в стремлении занять место под солнцем, а когда уже достигнешь желаемого, то подчас осознаешь, что срать-то уже и не хочешь и, что самое обидное, не можешь.
Босс явно не в духе. Я вижу ее перекошенное от злобы лицо и пытаюсь вспомнить, где я ее видел не так давно, в какой-то странной обстановке. Я туго соображаю, но потом врубаюсь, ударяя себя по лбу: «Точно, во сне. В моем сне она была начальницей склада».
Вера Андреевна Кондрашова – начавшая стареть бизнесвумен, или, как я ее называю, бизнесвымен, потому что грудь у нее действительно выдающаяся. Подкатегория женщин, к которой относится моя начальница, это – «за большие деньги, после пол-литра вискаря». При всей своей ограниченности мисс Большие Сиськи обладает почти отталкивающей внешностью. Одевается дама, растерявшая свою молодость в неравной борьбе с целлюлитом, броско и вызывающе. В основном это что-то из молодежных коллекций Dolly&Gabbing (Dolly – имя клонированной овечки и англ. – болтовня). На ней это выглядит как ярлык достатка и образец безвкусицы. Не знаю, что у этой женщины со зрением, но по какой-то прихоти она вбила себе в голову заблуждение о собственной привлекательности и неувядаемой молодости. И, что самое грустное, Вера Андреевна считает, что я подпал под ее редкостное обаяние. Все это мне глубоко по фигу, но создает некоторые неудобства в общении.
– Проходите, пожалуйста, Сергей Владимирович. – Имя и отчество она выдыхает практически с материнской нежностью.
Но я не обманываюсь на ее счет. Глаза Кондрашовой мечут молнии.
– Присаживайтесь к столу, – так же ласково просит она.
Я вежливо здороваюсь, гадая о цели моего вызова, и придвигаюсь на стуле к столу начальствующей надо мной задницы.
– Я так понимаю, что у вас, Сергей Владимирович, слишком мало обязанностей. Вам решительно нечем заняться в рабочее время, кроме как предаваться амурным утехам, оскорбительным для нашего предприятия.
«К чему бы это она?» – думаю я. Брызги слюны, изрыгаемые ее ртом, ложатся на полировку стола между нами. Я прослеживаю взгляд Веры Андреевны, направленный в сторону левого угла кабинета, где на стуле, как канарейка на жердочке, примостилась тощая фигурка китайца Чаньчуня. Все ясно. Взаимная неприязнь, возникшая между нами с первой встречи, переросла в «необъявленную войну». И вот милый Хуэй подстроил мне очередную пакость. Китаец встречает мой взгляд гаденькой улыбочкой/оскалом.
– А между тем, – продолжает плеваться Кондрашова, – на российском рынке появилась продукция наших конкурентов, о которой вы, Сергей Владимирович, мне не докладывали, как я понимаю, в силу своей неосведомленности.
Запах изо рта Веры Андреевны исходил такой, что я вынужден прикрывать нос рукой. Чаньчунь беспрерывно кивает.
– О каком продукте идет речь? – интересуюсь я.
– Об очень нестандартном ходе конкурентов, – сообщает Вера Андреевна, поправляя тяжелую грудь. – Появились жидкие глобусы в цилиндрических пластиковых сосудах.
Не переставая брызгать слюной, Кондрашова начальственным ором поведала о надвигающейся катастрофе, о революции в стане конкурентов, решившихся на выпуск столь удивительной продукции.
– Это был быстрый промоушн конкурентов, – вставляю я, когда образовалась небольшая пауза в монологе Кондрашовой. – Вероятно, неудачный экспирьенс, поскольку продукция данного вида более не появлялась.
– Действительно? – Вера Андреевна бросает требовательный взгляд в сторону китайца.
Хуэй Чаньчунь неопределенно пожимает плечами и глупо улыбается.
– Действительно, – подтверждаю я. – Благодаря спиртосодержащему наполнению глобусов, продукция была моментально раскуплена российскими любителями алкоголя, а из-за ряда пищевых отравлений данный продукт исчез с рынка так же неожиданно, как и появился. Я полагаю, что комрад Чаньчунь подтвердит мои слова.
Китаец нехотя кивает.
– Именно поэтому я и не счел нужным докладывать вам об этом.
Кондрашова несколько смягчается, но оказывается, это не совсем так. Откуда-то из стола на свет появляется эскиз рекламного плаката. На нем изображен обнаженный китаец, который в своих руках держит глобус в форме эллипсоида. Единственный континент на глобусе носит название Китай. Внизу слоган: «Globusland: мир в наших руках!»
– И что? – спрашиваю я. – Была задача создания рекламы с интернациональной тематикой. Что не так? В чем проблема?
– А у господина Чаньчуня другое мнение на сей счет, – говорит Кондрашова, снова расправляя пышную грудь, стесненную кружевным бюстгальтером.
Я поворачиваюсь к китайцу:
– Что, по мнению амиго Хуэйя, здесь не так?
– Длюга, моя осиня извиняисся. Я хотеля говолить сто эта осеня нехалясё. Китаися люками веся мир дельжит. Эта нехалясё полусяися.
– И что же тут «нехалясё»? – начинаю заводиться я.
– Эта похозя сто китаися веся мира захватиля. Посему музисина голийя? Посему он не оделя одезды? Посему он похозя, как я? Музисина похозя на меня. Самотлите сами! Засема веся мира люками захватиля? Китаися нехалясё. Лютсе псиця, пьосы или длюгой какой скот. Не надо китаися. Лютсе косика на люках дельжит мира, сем китаися. Косика лютсе! Китаися не захватсика мира!
Ну, это уже перебор, это за гранью нормы. Надо же усмотреть милитаризм в обнаженном человеке (пусть и китайце) с глобусом. Все зависит от восприятия. Мало ли таких двусмысленностей? Делая рекламу, каждый раз не знаешь, что может вызвать у граждан, ну, скажем так, не совсем адекватные ассоциации. Когда я захожу в лифты, то во многих из них вижу рекламу конторы, выпускающей это чудо современных технологий. Там имеется очень интересный слоган: «Лучший путь – наверх!» Это что значит? Что лифты вниз не ходят принципиально? А для полноты ощущений – что путь наверх может быть в один конец, причем последним и не очень приятным. К тому же перед названием фирмы крест нарисован.
Мы все говорим о глобализации. А надо обращать внимание на другое явление – идиотизацию. Тотальное/перманентное оглупление масс – страшнее растущей озоновой дыры! Планета, когда-то населенная homo sapiens, была постепенно поглощена пришельцами homo monetary. Под их руководством плебс превратился в homo stupid (англ. – тупой). Теперь дружною толпой мы семимильными шагами движемся к обществу тупых ослов, возглавляемому еще большими ослами. С хвалебными лозунгами и с заздравным лизоблюдством мы позволяем проводить над собой эксперименты. Нас ведут к пропасти, а мы не замечаем этого. Мы чему-то радуемся. Нас ебут, а мы не знаем!