Алексей Улюкаев. Чужое побережье

Алексей Улюкаев
Чужое побережье

От автора

   Я – поэт. Этим и интересен. – Совершенно справедливо заметил Маяковский. Я – поэт. Этим не интересен. – Всегда считал автор этих строк. Ну, не всегда: как и некоторые другие, прошел по дороге со станциями: я, я и Пушкин, Пушкин и я, Пушкин. Пока двигался между первыми тремя станциями, написал какое-то количество стихов, за которые и сейчас не стыдно. Значительная часть их издана через много лет в книжке «Огонь и отсвет».
   «Дальше – тишина». Не только потому, что доехал до четвертой станции. Но и потому, что время изменилось, жизнь изменилась.
   Начинал, когда поэт в России был «больше, чем поэт». А потом оказалось, что ничуть не бывало и, как и во всем мире, он меньше или равен. Объявилась гласность. Стало можно писать довольно прямо на острые темы – и публиковаться! Журнальные и газетные статьи вытеснили стихи. Я бы сказал, тут действует некий вариант закона Грешема (худшие деньги вытесняют из обращения лучшие): претендующее на вечность вытесняется актуальным.
   А потом оказались востребованными экономические концепции и программы, и автор стал «программистом». А потом оказалось, что есть шанс самому реализовать эти концепции и программы – и автор был мобилизован в правительство реформ. И это был такой драйв! А потом – и депутатство, и работа в академической науке, и даже, извините за выражение, партстроительство.
   Когда говорят пушки, музы молчат. А артиллерия била изрядная. Стихи вытеснялись публицистикой, публицистика – программами. А те – проектами указов, законов, инструкций и прочих нормативных актов. И кому ж ты доверишь их реализацию, как не себе, любимому!
   А тут тебя настигают высокие должности, востребованность – профессиональная и социальная, довольно высокая оценка твоего труда и знаний. А семья? А необходимость заработать копейку?
   Это не оправдание, а объяснение. У автора есть своя «теория сопротивления материала»: если цели, идеалы, амбиции, талант – не выдерживают столкновения с жизнью, любовная лодка разбивается о быт, значит это не совсем настоящие цели, идеалы, амбиции, талант и любовь. У Мао Цзэдуна, по-моему, был тезис о том, что по завершении уборки урожая следует взяться за мировую революцию. Вот и автор, как и многие, оказался таким «маоистом»: сначала то, то и то – а уж потом стихи.
   Но так не бывает.
   И так просвистело тридцать лет (практически ровно тридцать!).
   А потом… А потом тот червячок, который впал в анабиоз, вдруг очнулся. И вдруг стал жалить и теребить. И так больно! И… рука уж тянется к перу, перо к бумаге…
   Собственно, об этом – некоторые стихи этой книжки («Искусство обрезания», «И так начинают» и др.).
   У автора было немало сомнений относительно публикации стихов «второго призыва». Страшно. Во-первых, страшно прилюдно раздеваться, особенно если ты всю жизнь в костюме и галстуке. Во-вторых, ожидаемая реакция: ну да, поэт, как же. Ты расскажи, кому и сколько заплатил. Кому позвонил, с кем договорился.
   В-третьих, ожидаемая реакция другого рода: бородатая женщина, говорящая собака. Смотри-ка: «а ведь начальники тоже любить умеют».
   И в-четвертых, и в-пятых, и в-сотых…
   Тем не менее: «Чужое побережье».

ДО Н. Э. (1974–1980)

Беленькие бумажки

 
Вот здесь на беленьких бумажках
Остались – выжимкой судьбы —
Дней беспечальных или тяжких
Разнообразные следы.
 
 
Перелистай их – может статься,
Тебя займут минут на двадцать,
А сможешь губы разомкнуть —
Скажи, быть может, этот труд
Был не настолько и напрасен,
Когда хватило этих басен
Для этих двадцати минут.
 

«Рассказ от первого лица…»

 
Рассказ от первого лица
Настолько жалобен и длинен,
Нет сил дослушать до конца,
Короче! Хватит половины.
 
 
Наметь лишь главное. Вполне
Его понять сумеет каждый,
Ведь и его хотя б однажды
Несло на этой же волне,
А прочее не так уж важно.
 

Ситцы-занавески

 
Не нужно память напрягать,
Она всегда готова
Здесь приукрасить, там солгать.
Перелистай свою тетрадь,
Там правды нет ни слова.
 
 
И то, что кажется тебе
Значительным и веским,
Колеблется в прошедшем дне,
Как легкий дым в печной трубе,
Как ситцы-занавески.
 
 
Не нужно память напрягать,
Оставь ее, довольно,
Там нет ни друга, ни врага,
Там день и ночь идут снега,
Там холодно и больно.
 

«Когда мы порознь…»

 
Когда мы порознь, нам темно,
И холодно, и одиноко,
Мы бьемся, будто за окном,
А то и вовсе между стекол
Какой-то бабочкой ночной.
 
 
А вместе плохо нам двоим,
Не можем выразить словами
Того, что происходит с нами,
И больше, стало быть, молчим.
 
 
Напрасно мы хотим вдвоем
Уйти от этого недуга —
Нам нечего сказать друг другу,
Самих себя не узнаем.
 
 
Мы долго кружим в поздний час
Какой-то бабочкой случайной,
И постоянно манит нас
Свеча, оставленная в спальне.
 

«Ах, почта мешкает…»

 
Ах, почта мешкает. Неловок телеграф.
Похоже, что в запое почтальоны.
Оборван телефон. Нет, я не прав:
Ты просто не подходишь к телефону.
 
 
Нас километры пробуют пугать,
Аэрофлот, железная дорога.
Дожди размыли путь. Потом снега
Насыпались по пояс у порога.
 
 
Природа нас не балует совсем
И принуждает жить поодиночке.
Но на деревьях набухают почки
И обещают много перемен.
И точка!
 

Метод вычеркивания

 
Ты, которой пустяк расставанье,
Не поймешь, не сумеешь понять
Распрю с временем и расстояньем,
Спор с судьбой, заглянувшей в тетрадь.
 
 
Уходи же скорей. Без оглядки.
Я не брошусь, не выбегу вслед.
Просто вычеркну все по порядку:
Звук. И запах. И форму. И цвет.
 
 
И в оставшемся мраке, в просторе
Загадаешь – и быть по сему.
Вот почти настоящее горе.
Без дележки. Тебе одному.
 

О жидкостях

 
Что в жилах у тебя течет?
Какая жидкость? Не клокочет,
Не жжет, к смятенью не влечет
И ничего она не хочет.
 
 
На лишний градус суматох
Она термометр не двинет.
Спокойный выдох, легкий вдох.
Ах, это, верно, климат. Климат
Виновен. Климат, видно, плох!
 
 
Что в жилах у тебя течет?
Холодная – а горячо
К твоим притронуться ладоням.
Твой холод – порох для меня.
Другого надо ли огня —
Гореть, тонуть?
Горит и тонет.
 

«Увидеть или позвонить…»

 
Увидеть или позвонить…
Никто не отвечает.
Наверно, ветер режет нить
Холодными ночами.
 
 
Наверно, спутал номера
На станции наладчик.
Наверно, не везет, с утра
Сплошные неудачи.
 
 
Я не сумел тебя найти,
А ты не захотела.
Мы сбились попросту с пути,
Наверно, в этом дело.
 
 
Но потихоньку тает лед,
Пошли на убыль ночи.
Наверно, завтра повезет.
Мне очень нужно. Очень.
 

«Вот здесь дорога распрямится…»

 
Вот здесь дорога распрямится,
И ты увидишь – без затей
Почти над ней повисли птицы.
Почти висят. Почти над ней.
 
 
И жарче летнего дыханья
Здесь не найдется ничего,
И голоса не затихают,
Скользя окружностью его.
 
 
А ты над красотою этой
Ужели взглядом не скользнешь?
Ужель цена моим приметам
В базарный день бездарный грош?
 
 
Ну чем еще тебя приманишь?
Жасмин? Шиповник? Плеск реки?
Еще какие пустяки?
И ты придешь? И не обманешь?
 

«Октябрь пришел…»

 
Октябрь пришел. Изменений не будет,
А только раздолье дождям и ухабам,
И насморку, заболеваньям простудным,
И если не болям, то справкам хотя бы.
 
 
Октябрь пришел, он почувствовал силу,
Он вспомнил забытые вроде мотивы
И с моря, наверно, нагнал облаков,
И выполз туман – если это не пиво,
Тогда, вероятней всего, молоко.
 
 
Он плакса, он просто заходится плачем,
Ему отвечают отчетливой дробью
Соленые капли – дождя, не иначе, —
Причин для веселия нету особых.
 
 
Их нету совсем. Отчего же – не часто,
Но все же смеемся. Смеемся – и баста!
А все же хохочем порой без причин.
Видали, скажите, таких дурачин?
 

«В домах сквозняк…»

 
В домах сквозняк, снаружи – ветер,
Размыло, к черту, колею,
Срываются ворота с петель —
Природу вспомнили свою.
 
 
И так им хочется примерить
Давно не ношенный наряд!
Об этом и твердят капели.
Об этом только и твердят.
 

«Хоть лето кончилось…»

 
Хоть лето кончилось, оплаканы билеты,
Оплачены и выброшены вон,
Но свежей краской выкрашен вагон,
Чтоб весело раскатывать по свету.
 
 
Жди холода. Но не спеши при этом
Календарем пузатым нас пугать.
Зима всего лишь перерыв для лета,
Как раз разучим парочку куплетов,
Чтоб летом их беспечно распевать.
 

«Не обольщайся листаньем листов…»

 
Не обольщайся листаньем листов —
Туши, гуаши уплыли на Запад,
Или на дно, или, может, в Ростов:
Он на Дону – там и сребро, и злато.
 
 
Он на Дону – он данаец, он папа.
Бойся даров – но не даром же петь.
Если уплыли, то с целью одною,
Чтобы без цвета не осиротеть
И до утра оставаться с роднею.
 
 
Днем, как слепые, брели фонари —
Поводыря им нашли лишь к закату.
Им бы дождаться прихода зари,
Вышли из дома они рановато.
 

«Ужель часы и километры…»

 
Ужель часы и километры
Над нами простирают власть?
Гонимые дождем и ветром,
Не будем дождь и ветер клясть.
 
 
И то уж хорошо, что вьется
Сквозь расстояния во тьме
Нить телефонная. А солнце
Еще взойдет, еще вернется,
Еще напомнит о себе.
 

«Друзья далёко…»

 
Друзья далёко. Голос слишком слаб,
И почта не приносит облегченья.
Я мог бы и одуматься, когда б
Все это было просто увлеченье.
 
 
А ну-ка – больше света! Свечек, ламп,
Любого чуть заметного свеченья.
Вы поняли: ведь это уж не ямб!
Какое это, к черту, увлеченье!
 

«Похолоданью раннему я рад…»

 
Похолоданью раннему я рад.
Листва так зябко жмется к основанью,
Как будто осень, изменяя сад,
Не так сильна на малых расстояньях.
 
 
Но ухищренья эти не спасут,
И наступленье заморозков первых
Листву убьет, а нам подлечит нервы.
Листва умрет, деревья – проживут.
 
 
А мы засыплем яблоки в подвалы
И будем спать подольше, чем весной,
Натягивая на нос одеяла,
А то и укрываясь с головой.
 

«Увиливать сегодня не с руки…»

 
Увиливать сегодня не с руки.
Пока стоит зима по всем приметам,
Иначе я не напишу строки,
Как для того, чтоб ты была согрета.
 
 
А ты и знать не знаешь про нее,
Ты веришь в паровое отопленье.
Мы громко, как на угольях, кричим – поем,
Быть может, без особого уменья.
 

«Я говорю вам…»

 
Я говорю вам, что октябрь —
Не лучший месяц для прогулки.
Но я его люблю, хотя б
За шорох капель в переулке,
 
 
За леность, за спокойный вдох,
За неразборчивое пенье,
За то, что он – хорош ли, плох —
Несет уже не ах и ох,
А ясность разума и зренья.
 

«Как будто в белую постель…»

 
Как будто в белую постель,
Ложатся буквы на страницу.
Прошло не больше трех недель,
А лес успел перемениться,
 
 
И этот мрачный человек,
И эта радостная птица
Не узнают его, хоть снег
Еще надолго не ложится.
 
 
Поэтому в глазах испуг,
Поэтому в случайном звуке
Нам чудится гуденье вьюг
Как предсказание разлуки.
 
 
Мы в нем уверены вполне,
Забыв свое образованье.
И в наступившей тишине
Для нас все клонится к зиме
И к исполненью предсказанья.
 

«В твоем хваленом расписанье…»

 
В твоем хваленом расписанье
Одна, прости меня, фигня,
И ты бросаешься часами,
Ни ночи не щадишь, ни дня.
 
 
Ты можешь растранжирить вечность,
Не оставляя про запас
Хотя бы день, хотя бы час,
Хотя бы выдох быстротечный.
 

«Над домами белый дым…»

 
Над домами белый дым,
Чуть пониже белый снег,
Хорошо быть молодым
Целый день, а лучше век.
 
 
Хорошо шататься праздно,
Не всегда иметь ночлег,
Хорошо наделать разных
Глупостей на целый век.
 

«На блюде яблоко и сливы…»

 
На блюде яблоко и сливы.
Еще не стерли со стола,
Но различим мотив счастливый
В обычных жестах и словах.
 
 
Неплохо б комнату побольше,
Вдобавок окна на восток.
Не потому ли лоб наморщен,
Что ты читаешь между строк?
 
 
Но так легко и обмануться.
Ты лучше все-таки отметь
Вкус яблока, сиянье блюдца,
Внезапное желанье петь.
 

«Ходят мимо почтальоны…»

 
Ходят мимо почтальоны,
Ходят – писем не несут.
От такой тоски зеленой
Спать иду в седьмом часу.
 
 
И встаю куда как поздно,
До полудня буду ждать.
Руки в боки – что за поза!
Двух страничек легкой прозы
Нет терпенья прочитать.
 

«Розина. Пение. Балкон…»

 
Розина. Пение. Балкон.
Густой прилив испанской ночи.
Кто он? И как? И что он хочет?
Зачем пришел сюда тайком?
Не правда ли, знакома очень
Картина. И герой знаком.
 
 
Очарованье этой ноты.
Ах, этой ночи! Волшебства!
Россини, мастер, для чего ты
Сорвал с графленого листа!
 
 
И запустил свою шарманку
Крутить на широте любой.
И млеют русские и янки,
Как итальянцы-итальянки,
Как будто хлопнули по банке,
Как будто квасят спозаранку.
Сидят, довольные судьбой,
Твоей музыкой и собой.
 

«Не нужно память напрягать…»

 
Не нужно память напрягать.
Там, в прошлом, нет ни звука.
Одна лишь метка о богах,
Несущих нам разлуку.
 
 
Лишь только холод, только мрак —
Ни слез, ни разговора.
Но мне не выбраться никак
Из этого простора.
 
 
Да я ли это, напрямик
Идущий, вдаль глядящий?
Скорей добавлено из книг,
И не разделишь каждый миг
На прошлый, настоящий…
 

Бегство героев

 
Не много вижу в этом смысла —
Ну что за времена настали! —
Герои драмы рвут кулисы
И выбегают вон из зала.
 
 
И с непонятною отвагой
Вскрывают и тире, и точки.
Стирают буквы, рвут бумагу
И выбегают вон из строчки.
 
 
И остаешься в одночасье
Один: не надо лицемерить.
Ну что ж ты – рвись и сам на части.
Не слишком велика потеря.
 

«Возьмем картиночку такую…»

 
Возьмем картиночку такую
(Ее мы выберем из всех):
Друзья сидят и в ус не дуют,
Стаканы поднимают вверх.
 
 
В стаканах, ясно, не водица,
И дым столбом, и – не в укор —
Уже, должно быть, долго длится
Полезный этот разговор.
 
 
Все громче, громче восклицанья,
Мы с вами можем им сказать,
Что это, мол, ни дать ни взять,
Вполне достойно порицанья,
А им на это наплевать!
 

Условности

 
На условный стук
Спешит условный друг,
На условный кряк
Бежит условный враг,
И все условно,
Словно
Слово – и всё…
 

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Искусство обрезания

 
На тридцать лет я дал обет молчанья,
Но уж песок в часах перевернулся.
Покуда он не сыплется ночами
Из тела хилого и не переобулся
Я в обувь одноразовой природы,
Любезен, не любезен ли народу,
Порадую вас плоскими речами.
 
 
Поскольку в плотской жизни я начальник,
В духовной полагается аскеза.
Я долго обрезался и обрезал
Почти что всё. Но уцелел случайно
 
 
Отросток малый и попал досрочно
В довольно унавоженную почву
Текущей жизни.
Ну теперь – до тризны.
 

С помощью «стечкина»

 
Ну дайте же вы мне пографоманить,
Манить, подманивать словечки на местечки,
В которых их прикармливал заранее,
А то и гнать, к виску приставив «стечкина».
 
 
Слова – обман, как в песне «Мани-мани»,
И АББА – лишь начало алфавита,
А впрочем, ровно так же, как в послании
К Коринфянам, к Евреям или к Титу.
 
 
Я не рискую краской рисовать.
Что рисковать? Плакаты как плакаты.
Попробуешь меня от века оторвать —
Легко получится. Лишь знак, и – аты-баты…
 

Каемочка

 
Все было, прямо скажем, честь по чести.
Хвалить хвалю. А вот ругать не буду.
Знал: хлеб из теста, для любви невеста,
А прочее – каемочка на блюде.
Ходил в строю и пел со всеми вместе.
 
 
Теперь другое: хлебушек-то горек,
Невеста как-то очень (хм) повзрослела,
А строй имел меня вовсю – такое дело.
Да тут у каждого полно таких историй.
 

Ча-ча-ча

 
…А лестница колючая пуста.
Проста история. Похлебка чечевична.
Сильна инициатива на местах:
Дождем – костер, а денежкой – уста.
Все гармонично.
 
 
Отлично. А теперь – поговорить
О пользе конституций и указов:
От сглаза помогают, от заразы.
А если размоталась жизни нить?
Исправим всё при первой же оказии.
 
 
Не сразу – чтоб не в голову моча! —
Не сгоряча. Не вдруг – в ночную вазу.
Кричу: читателя, советчика, врача!
А эхо отвечает: ча-ча-ча…
 

Посередке

 
Ты скажешь: слишком много Мандельштама
В твоих словах. Ты светишь отраженным
И тусклым светом. Если ты копаешь яму
В местах пустынных или населенных,
 
 
Окажешься там, где ни тьмы, ни света.
А уж поэтом или не поэтом,
Какая разница? До краешка, до края
Дошедшему веселые куплеты
Нужны не меньше, чем Петру ключи от рая.
 
 
Но и не больше. Ровно посередке.
Твои куплеты очень помогают
Не петь, так пить, так заворачивать селедку.
 

Зачем

 
Суха теория. Ее бесплодна сперма.
А древо жизни пышно возрастало.
Оно меня всего перелистало:
С своей листвою спутало, наверно.
 
 
Держу в уме, что нынче восемьдесят первый
От тридцать первого – и каждый год прекрасен.
Какое дело соловью до басен?
Напрасен труд – без басен править нервы.
 
 
Спроси себя, зачем красивы стервы?
Зачем ответ любой задачки ясен
Заранее? Зачем грешить листами,
Изъязвленными прописью неверной?
Зачем успешно ты проходишь кастинг
На роль зерна, сквозь землю прорастанье?
 

На ужин

 
Не сеют птахи проса. Ну так что?
Летите, милые, и не роняйте пуха,
А то насобирает смерть-старуха,
Замутит вреднодейственный раствор
И вдует нам по самое по брюхо.
 
 
Подбрюшье мягкое, Италия – темна,
В Европе холодно (как дальше – ну ты знаешь),
А поведут по улицам слона,
Не удивляйся: маешь то, что маешь.
 
 
Как громко в перепонках тишина
Кричит! – Ах, уши? Может, просто ты простужен?
Сказали же тебе: купи на ужин
Какого-нибудь сладкого вина.
 

Плоская картина мира

 
Какие мыльницы, такие фотки.
Устали мельницы. А как они кружились!
Боюсь примет, начальства и щекотки:
Все по ранжиру.
 
 
До жиру ли? Сегодня не до жиру.
Всем пассажирам выданы билеты,
Но деньги не у всех, а тут: гони монету!
Такая плоская картина мира!
 
 
Такая плотская картина мира,
Такая скотская. Ах, Оруэлл, спасибо,
Что показал, откуда тухнет рыба,
Какая вонь восходит от кумирен!
 

Молоко одиночек

   Памяти друга

 
И одна за одной, и один за одним
Беспросветные дни,
Несусветные ночи.
Мы остались одни.
Он один. Мы одни.
Напророчить
 
 
Между прочим, подобное было легко.
Но не очень
Помогает теперь твой бурбон – молоко
Одиночек.
Как просвет между строчек,
 
 
Оказалась жизнь коротка.
Хоть вместила
Две эпохи короткая эта строка,
Как две даты над скромной могилой.
 
 
Хороши или плохи – поди разберись.
Ахи-охи.
Полосатая жизнь и небесная высь.
Две эпохи.
 
 
И чего мы галдим?
Видишь, дым
Поднимается в небо?
Так и быль обращается в небыль.
Мы одни.
Он один.
 

«Мой город – Ленинград…»

 
Мой город – Ленинград, не Питер.
Мои девчонки уже на пенсии.
И сам потерт, и рот не вытерт.
Но все же составляю песни
Из мне доступных литер.
 
 
Но все же, коль случиться спору,
Чтоб всем потрафить,
Всегда я предпочту истории
Географию.
 
 
Рвану за тридевять, за тридцать…
Куда как ловко!
Но лучшая из заграниц —
Она под боком.
 
 
А лучшая из всех эпох…
Совсем не плохо,
Что выдох разрешен, и вдох,
И ахи-охи.
 

«Какие мыльницы – такие фотки…»

 
Какие мыльницы – такие фотки,
Какие острова, такие океаны,
Какие корабли, такие капитаны,
Без водки пьяные, без лодки
Плывущие. Но в общем – без изъяна.
 
 
А глотки – будь здоров какие глотки!
Они пивали много в разных странах,
Расскажут нам историй без обмана:
Представь себе – на острове Буяне
Буянили. Какие там красотки!
 
 
А если бунт – на рею всех смутьянов!
Стреляться ли, дуэлиться – в охотку.
…Вернутся корабли из океана,
А тут кефир, клистир, сортир, погодка
Паршивая, и чисто обезьяна
Глядит из зеркала, а равно и с экрана.
Какие мыльницы – такие фотки…
 

«Когда бы грек увидел наши игры…»

 
Когда бы грек увидел наши игры,
Во всей красе их разглядел воочию,
Он показал бы не в кармане фигу,
А то, что обнажается лишь ночью.
 
 
Коль сказано: не обнажай в трактире,
Веди свою полемику заочно
Приятным голосом иль бряцая на лире.
Но иногда так достают кумиры,
Что вынешь и покажешь – зримо, точно.
 
 
Когда бы грек не ехал через реку,
Он посочувствовал бы человеку,
Который осужден без приговора
Всю эту хрень смотреть, все эти вздоры
Читать, все эти разговоры
Нелепые вести. И так от века…
 

Скалолузеры

 
Скалолазеры лазят по скалам,
Здесь аншлаг, здесь прекрасное утро,
В одиночку и по двое, по трое, группами.
И все мало им, мало…
 
 
А внизу под скалой притулилась доска
Из простецкого камня. Буквы.
Прочитаешь – такая охватит тоска,
Что хоть плакать, хоть рыкать, хоть хрюкать,
 
 
Хоть стучать кулаком по скале и по лбам
Этим каменным, медным.
Этой девочке жить бы без счета годам
Счастливо или хотя бы безбедно,
 
 
Нарожать сорванцов или там сорваних,
Настираться футболок и платьев.
Только чтоб никогда не пускать в горы их,
В горы чтоб никогда не пускать их!
 
 
…Скалолазеры пятятся юзом,
Мой сыночек им машет ладошкой.
Может, все это так, понарошку?
Скалолазеры, вы – скалолузеры!
 

Хорошие новости

 
Хорошие новости: прогнозы становятся все точней
И яснее перспективы.
В перспективе мы – всего скорей —
Умрем. И над нами плакучие ивы
 
 
Расплачутся. Платочками запастись
Надо б заранее.
Хорошая штука жизнь,
Затянувшееся свидание.
 
 
А страданиями-то в деревне
Зовут довольно веселые песенки.
И хоть сейчас причитают: верь в Него, а главное – верь мне.
Твердо знаю: иду вниз по лесенке.
 
 
А как лесенка кончится – тьма,
В которой – коль повезет – стул разглядишь, глазами таращась.
То есть перспектива совершенно ясна
Наша.
 

По полочкам

 
У нас по полочкам: вот мир, вот труд, вот май,
Мириться, маяться, трудиться, – что захочешь.
Такая маета приходит к ночи,
Такая ломкая – соломкой – ломота.
Лежишь и думаешь: не очень всё, не очень.
 
 
Вот жены-мироносицы – откуда?
И кто такие? Битая посуда
К чему, когда вокруг лишь мир да миро?
И почему, как май, так и простуда?
Как труд, так лень и на руках по гире?
И так везде, во всем подлунном мире.
 

Про медведей

 
Ну вот что ты сидишь и не пишешь ему письмецо?
Пять утра. Шесть утра. Семь утра.
Ни хрена.
Ни кола, ни двора. Ни травы на дворе.
Что там раньше, курица или яйцо?
 
 
Ни яйца, ни курятины. А ведь таких молодцов
Поискать в Поднебесной, подлунном, подледной рыбалке. Отцов
И детей опроси. Керосинь с ними в синь. Матерей
Опроси. Изведи хоть полста фонарей,
 
 
Десять энциклопедий.
Не дури. Напиши, намешав пополам с грусть-тоскою моей
Хоть про что.
Хоть про жизнь на луне. Хоть про Машеньку и про медведей.
 

«Не знаем мы, что там, за горизонтом…»