Алексей Валентинович Митрофанов. Тело Милосовича

   Совершенно недопустимы факты грубейшего нарушения прав человека в гаагской тюрьме МТБЮ, выразившиеся, в частности, в неоказании квалифицированной медицинской помощи нуждающемуся в ней заключенному. Смерть С. Милосовича – не первый случай гибели заключенного – представителя бывшего сербского руководства. Немногим ранее этот печальный список пополнил лидер хорватских сербов Милан Бабич. Такая трагическая цепь событий находится в явном диссонансе со звучащими в Европе призывами к безусловному соблюдению прав человека и отказу от двойных стандартов, в том числе при осуществлении правосудия.
   Государственная дума вновь заявляет о необходимости прекращения в кратчайшие сроки расследования всех находящихся в настоящее время в производстве МТБЮ дел в рамках так называемой стратегии завершения работы, утвержденной Советом Безопасности ООН, а также о нецелесообразности дальнейшей деятельности МТБЮ».

ГЛАВА VIII
МИРА СОБИРАЕТСЯ НА ПОХОРОНЫ

   16 марта Мире, вдове Слободана, позвонил ее адвокат из Белграда. Он был юридическим советником не только у нее, но и у Слободана, когда тот еще был президентом.
   – Ну, что там? – спросила она. – Он согласился на мой приезд?
   Адвокат понял, что она имела в виду президента страны, и замешкался с ответом.
   – Он сказал, пусть решает суд, – наконец произнес он.
   – Не согласен, значит, – резюмировала Мира. – Ты сам с ним говорил?
   Адвокат скептически хмыкнул:
   – Я еще не достиг таких высот.
   – Однако же со мной ты разговариваешь, – парировала Мира.
   – Да, конечно, – поспешно согласился адвокат. – Но вы – совсем другое дело. Вы же знаете эти новые власти.
   Мира знала их даже слишком хорошо. Да и немудрено, если вся политическая кухня разворачивалась прямо перед ее глазами.
   Это был позор – фактическое похищение ее мужа и выдача его Гаагскому трибуналу. Выдать трибуналу бывшего национального лидера, да еще и вывезти его из страны! Тот случай, когда впоследствии забываются все причины, а помнится лишь одно – выдали. И от этого на душе у любого современника становится скверно, чтобы не сказать – мерзко. Национальных лидеров предавать не годится, чем бы это для страны ни обернулось. А обернулось все совсем плохо.
   – А что говорят в суде? – спросила Мира.
   – Бред несут! – не удержался адвокат. – У вас в аэропорту, если вы прилетите на похороны, собираются изъять паспорт.
   – Зачем?
   – Чтобы иметь гарантию, что после похорон вы явитесь на допрос, а не покинете страну.
   – Вот как?!
   Теперь, после смерти Слободана, она чувствовала себя совсем беззащитной.
   Решение пришло неожиданно.
   – Скажи им, что я согласна, – велела Мира.
   Адвокат не поверил:
   – Неужели вы хотите приехать?
   – Да, хочу.
   – Но зачем? – принялся он отговаривать. – Они вас больше не отпустят. Им нужны враги для показательного процесса. Из вас сделают причину всех зол в прошлом. Вы станете вторым Слободаном – половину из того, в чем обвиняли его, взвалят на вас.
   – Я еду! – решительно прервала его Мира.
   Адвокат замолчал. Он не мог понять, что она задумала, и ждал объяснений. Но объяснений не последовало. Мира редко объясняла свои действия даже Слободану, не говоря уже об остальных.
   – Понимаю, – многозначительно сказал адвокат, хотя на самом деле не понимал ничего.
   «Что он там понимает? – подумала Мира. – Не нужно ему ничего понимать. Важности на себя напускает, старый лис».
   – Так и передай в суде, – повторила она, – я собираюсь приехать.
   – Передам, – пообещал адвокат. – Однако я думаю, что это их не совсем удовлетворит.
   – Почему? – удивилась Мира.
   – Они хотят еще и залог. Пятнадцать тысяч евро.
   Мира задумалась.
   – Дай им! – велела она.
   – Дать? – удивился адвокат.
   – Да, именно, – подтвердила Мира. – А чему ты удивляешься?
   – Всякое может быть, – уклончиво ответил сбитый с толку адвокат, все еще не веривший, что Мира действительно намерена приехать. – Рейс может опоздать, или вы заболеете. А может, передумаете.
   – Но в суд-то я все равно приду, – спокойно возразила Мира.
   – Лучше бы мне эти деньги достались, – пробормотал вполголоса адвокат.
   – Что? – не поняла Мира.
   – Так, ничего.
   – Ты тоже свои получишь.
   – Послушайте! – нерешительно произнес адвокат.
   – Что?
   – А не проще ли было бы похоронить его в Москве?
   Мира вздрогнула:
   – Нет, не проще.
   – Почему?
   – Его могила должна быть на родине.
   – Но вы даже не сможете ее навещать.
   – Это не твой вопрос, – отрезала Мира. – Делай так, как я велела.
   Она нажала отбой. Пусть в суде думают, что она прилетит. Пусть в аэропорту ее ожидают. Пятнадцать тысяч – совсем небольшая цена за мистификацию, к которым она всегда питала склонность. А паспорт она потом пришлет им по почте. Старый югославский паспорт, который уже не имеет никакой юридической силы. С ним ни в одну страну не впустят и не выпустят. Сербский же она никогда и не получала. Власти иногда бывают удивительно глупы, когда не за что ухватиться. Посмотрели бы лучше по своим архивам, есть ли у нее паспорт, а потом уже и требовали.

ГЛАВА IX
ФИЛАТОВ ЛЕТИТ В БЕЛГРАД

   17 марта Филатов вылетел в Белград. Он следил за событиями по новостям, надеясь, что бывшего сербского лидера похоронят все-таки в России и никуда ехать не придется. Но когда по телевизору показали, что его сын Марко получил тело отца в Гааге и отправил самолетом в Белград, стало ясно – лететь придется.
   Он подивился иронии судьбы Слободана, которая устроила все так, что его жена и сын приехать проститься не могут, а он, чужой человек, – может. Случайно это вышло или преднамеренно, но на жену и сына Слободана на родине были заведены уголовные дела, и в случае приезда им грозил арест. Это обстоятельство играло на руку властям. Похороны в присутствии семьи, да еще если бы эта семья захотела выступить и обвинить власти Сербии в выдаче его трибуналу, могли перерасти в акт политического протеста.
   Людей на пятничный дневной рейс до Белграда – один из двух, второй вылетал вечером – было немного. И в зале, и потом возле трапа Филатов все искал глазами Марко или Миру, но так их и не увидел. Он знал, что их и не будет, но все же было интересно – а вдруг проблема как-то разрешится и им позволят приехать?
   Судя по их отсутствию, приехать не позволили. То есть приехать не возбранялось, но власти не дали гарантий безопасности и беспрепятственного возвращения обратно в Россию. Филатов на мгновение представил себя на их месте и ощутил бессилие человека перед государством, которое на него ополчилось.
   Он летел бизнес-классом. Места по соседству заняли Геннадий Зюганов, Сергей Бабурин, Константин Затулин, другие известные персоны. Все представители основных думских партий были в сборе. Он отметил большое количество корреспондентов центральных телеканалов и крупных газет. Был Андрей Колесник из «Коммерческого вестника». Они кивнули друг другу.
   Основную массу пассажиров составляли сербы. Филатов попытался определить, кто из них летит на похороны Милосовича, а кто – по своим делам, и не смог. Наверное, в основном летели по своим делам. Сербы возвращались домой из Москвы, а русские летели в Сербию по работе.
   Когда самолет набрал высоту и всем позволили отстегнуть ремни, стюардесса поставила для пассажиров фильм. Случайно так получилось или нет, но Филатов с удивлением узнал голливудский триллер «Загнанный» с Бенисио дель Торо в главной роли. «Неподходящее развлечение», – подумал он и стал ждать, что будет дальше.
   Дель Торо играл в фильме бравого американского спецназовца, воевавшего против сербов в Косово и в итоге тронувшегося рассудком. При этом сербы только то и делали, что на фоне пожара расстреливали «мирных» мусульман, а актер крался ящерицей по стене, чтобы восстановить «справедливость».
   Как попал антисербский фильм в самолет, совершающий рейсы в Белград, оставалось только догадываться. Возможно, самолет раньше летал в другие страны и фильм сохранился с того времени.
   Когда киношный командир сербов спросил у своих подчиненных, сколько еще албанцев в деревне осталось в живых, настороженно молчавшие пассажиры в задних рядах не выдержали. Один из них встал, подошел к проводнице и что-то негромко, но довольно резко сказал ей по-сербски. Она кивнула, ушла за перегородку и поставила другой фильм. В микрофон извинилась за технические неполадки. Обстановка в салоне разрядилась.
   Филатов оглянулся. Геннадий Зюганов разговаривал с Сергеем Бабуриным, а место рядом с Константином Затулиным пустовало. Он подумал, не подсесть ли к тому и не пообщаться ли, но потом передумал. «Наговорюсь еще, – решил он, – будет время». И опять ошибся. Он не мог знать, что времени для общения с коллегами у него в Белграде почти не останется.
   Новый фильм был неинтересным, и Филатов начал сочинять речь, которую завтра скажет на похоронах Слободана. Обычно речи слагались у него в голове сами собой по мере надобности, и Филатов никогда специально не готовился, но сейчас ему хотелось произнести слова прощания особенно проникновенно.
   «Дорогой Слободан! – начал Филатов. – Пять лет назад, когда тебя вероломно, вопреки всем международным правилам и канонам, отдали в руки неправедного и якобы международного суда в Гааге, созданного, по сути дела, для расправы, никто и представить себе не мог, что дело обернется таким образом».
   Он задумался. В голове теснилось несколько фраз, и патетические интонации в них усиливались. Ему же хотелось избежать особого пафоса. Ведь он ехал не для того, чтобы призвать толпу на баррикады, а чтобы отдать дань памяти последнему герою Сербии времен балканской империи. Времена эти закончились, больше не вернутся, и будоражить народ было ни к чему. Он потянулся к портфелю за блокнотом и ручкой, но почувствовал, что его начало клонить в сон.
   Он откинул спинку кресла, закрыл глаза, и вскоре сон сморил его. Это был странный самолетный сон, наполненный гулом двигателей и балансированием меж ду дремой и бодрствованием.
   Он слышал, как стюардессы начали разносить обед, но решил не просыпаться. Он не очень любил самолетные обеды и всегда пропускал их без сожаления, если хотелось спать. Это вызывало недоуменные взгляды соседей, обычно добросовестно съедавших все без остатка. Самолетная еда для Филатова была сродни еде в лесу на пикнике. Там тоже со свистом уходило то, на что дома и смотреть бы не стал.
   Потом гул двигателей постепенно затих, и сон стал настоящим.

ГЛАВА X
РИТУАЛЬНЫЙ ЧУМ В КВАРТИРЕ

   Сон Филатову приснился чудной, но в то же время подобающий случаю – о похоронах. К его изумлению, оказалось, что похороны происходят прямо в его московской квартире, которую он за ненадобностью, поскольку жил за городом, сдал нескольким представителям северных народов. И вот спустя какое-то время он приехал посмотреть, все ли в квартире в порядке.
   – А, начальника! – радостно поприветствовал его открывший дверь квартирант. – Давай заходи! Похороны у нас!
   Филатов с опаской вошел и огляделся. Народы за это время обжились и увеличились численно. То ли к ним подъехали родственники из тундры, то ли они общими стараниями улучшили демографическую ситуацию. Как бы там ни было, их стало заметно больше.
   В каждой комнате стояло по чуму, а окна, несмотря на начало марта, были распахнуты настежь. Из самой большой комнаты доносилось нестройное хоровое пение и бой в бубны. Филатов остановился в проходе.
   Несколько человек в комнате исполняли ритуальные пляски вокруг покойника, который лежал у чума, с ног до головы завернутый в шкуры. Филатову объяснили, что в этой пляске рассказывается о жизни усопшего и его свершениях – как он охотился на моржей, вступал в схватки с белыми медведями и добывал в море китов. По пляске выходило, что усопший при жизни был отчаянным малым, настоящим сорвиголовой. Сам он лежал неподвижно и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть ту хвалу, которую ему воздавали.
   В конце церемонии покойника занесли в чум, затем зашили полог моржовыми жилами и сказали, что теперь он принадлежит духам. Собственно, он и сам уже дух.
   Поминки были скромными – настойка из веселящих тундровых грибов и оранжевый китовый жир на закуску. Филатов отказался и от того, и от другого.
   Потом оказалось, что всем пора на работу, и они ушли, оставив Филатова одного. Случайно или намеренно, они унесли с собой и свои, и его ключи. Филатов вдруг осознал, что оказался наедине с трупом, и ему стало неуютно, как в детстве, когда приходилось проходить вечером мимо кладбища.
   Сгустились ранние весенние сумерки. Жуткий ритуальный чум темнел посреди комнаты, и Филатов не знал, что ему делать дальше. Уйти он не мог, потому что не хотел оставлять квартиру открытой. Но и оставаться здесь было невыносимо. Собственно, ему следовало сразу разогнать это северный шабаш, выставить жильцов из квартиры вместе с их мертвяком и отобрать ключи. Но врожденная деликатность помешала ему сделать это с самого начала, а потом было уже поздно. Он и предположить не мог, что они захотят похоронить усопшего прямо в квартире, а не унесут на кладбище.
   Филатов пошел на кухню и нашел в холодильнике, заваленном кусками китового жира и юколой, бутылку своего виски, которая стояла там с того самого времени, как он сдал квартиру. Бутылка была в том же состоянии, в каком он ее забыл, – почти полной.
   Оленеводы не стали пить непривычный для них напиток.
   Филатов налил себе полстакана и залпом выпил. К нему вернулась обычная решительность. «Где там, они говорили, работают? – подумал он. – На комбинате овощных заморозок? Надо вызвонить начальника и попросить навести порядок». Он достал мобильный и стал набирать номер. Подсветка дисплея включилась лишь на секунду, затем появилась надпись, что батарея разряжена, и телефон отключился. «Черт бы тебя побрал!» – выругался Филатов.
   Можно было воспользоваться стационарным телефоном, но он стоял за чумом в большой комнате и идти туда не хотелось. Филатов выглянул на площадку и прислушался. Из-за двух соседских дверей не доносилось ни звука. Зачем-то стараясь ступать неслышно, он позвонил сначала одним соседям, потом другим. Ответа не последовало. Повторные звонки ничего не дали. Он вернулся в квартиру.
   Делать было нечего, он направился к телефону за чумом. В квартире уже было совсем темно. Филатов щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Ему показалось, что чум стал выше и больше в объеме. Да и сама комната увеличилась. Чум чернел перед ним, словно камчатская сопка правильной конической формы. Не отрывая от него взгляда, Филатов шаг за шагом продвигался к телефону, стараясь держаться у стены.
   У соседей наверху в это время начали играть дети. От их топота и прыжков стала позвякивать люстра. Филатову хотелось прикрикнуть на них и сказать, что негоже так веселиться, когда рядом находится покойник. До них, конечно, не докричаться, но можно постучать по батарее. Впрочем, до батареи еще следовало добраться.
   Вдруг, после особенно сильного прыжка наверху, ему показалось, что зашитый жилами полог чума слегка шевельнулся, как будто бы на него надавили изнутри. Сердце у Филатова упало. Он замер, чувствуя, как вдоль позвоночника струится холодный пот. Он ожидал, что сейчас полог распахнется, из чума выйдет покойник, бывший при жизни таким лихим парнем, и станет искать, где эти чертовы дети, которые мешают ему спать вечным сном.
   Шли секунды, но ничего не происходило. Филатов, переведя дух, стал пробираться дальше. Телефон стоял на тумбочке у самого окна. Это был беспроводной аппарат на аккумуляторах. Филатов схватил трубку и кинулся на кухню. Только там чума еще не было, в остальных же трех комнатах его четырехкомнатной квартиры они тоже стояли, правда, не ритуальные, а жилые.
   На кухне он опять налил себе полстакана виски, залпом осушил и набрал номер помощника. Гудки тянулись бесконечно долго и в конце концов начали напоминать SOS. К телефону никто не подошел. Филатов тщетно прождал добрых десять минут и нажал отбой. Кому еще позвонить, он не знал. Все номера, которых он раньше помнил великое множество, вылетели у него из головы. Там остались только 01, 02 и 03. Он знал, что какой-то из них принадлежит милиции, но и этого не мог вспомнить. Решил по очереди набрать каждый. Ни один из них не ответил. Звонить больше было некуда.
   Филатов решил заночевать на кухне и дождаться возвращения северных гастарбайтеров. Он раздвинул узенький кухонный диванчик и кое-как устроился на нем без подушки и одеяла, накрывшись пиджаком.
   Ночью он слышал, как кто-то шаркающей походкой прошел в туалет, долго там сидел, напевая вполголоса заунывную северную песню, потом спустил воду и ушел. Он понимал, что это, наверное, кто-то из квартирантов вернулся с работы, но воображение нарисовало ему чум, полог которого кто-то изнутри зашивает моржовыми жилами.
   Под утро в коридоре послышался шум множества шагов возвращающихся постояльцев. Он подумал, что пора наводить в квартире порядок, и проснулся.

ГЛАВА XI
ПРИЕМ В ПОСОЛЬСТВЕ

   Через проход напротив мирно похрапывал Сергей Бабурин. Отгоняя остатки сна, Александр Филатов тряхнул головой и выглянул в иллюминатор. Самолет уже подлетал к Белграду. Внизу раскинулись реки Сава и Дунай, в месте слияния которых и располагался город. Стали видны красные черепичные крыши на окраинах, высотки в новых районах. «Какой сон тяжелый, – подумал Филатов. – К чему бы он? Вроде и не ел ничего в самолете».
   Ему хотелось думать, что это обычный кошмар, из тех, за которыми ничего не следует. Виденная во сне квартира совсем не походила на его собственную, да и располагалась она совсем в другом месте. Свою квартиру он в жизни никому не сдавал и не собирался этого делать. У него просто не было такой необходимости. И уж конечно он никогда не сдал бы ее гастарбайтерам. Она и ему самому была нужна – он жил попеременно то в загородном доме, то в квартире.
   В белградском аэропорту «Никола Тесла» их встретил микроавтобус из российского посольства. Опытный водитель быстро домчал их до столицы. Думскую делегацию разместили в гостинице «Москва» в центре города, журналистов – в гостинице «Интерконтиненталь».
   Белградская гостиница «Москва» – это не московская гостиница «Белград» на Смоленской-Сенной площади, состоящая из двух стройных высоток. Белградская «Москва» намного скромнее и представляет собой всего лишь шестиэтажное здание постройки начала прошлого века с островерхой зеленой крышей и такими же островерхими зелеными башенками по краям.
   Едва Филатов успел принять душ и побриться, как из российского посольства за ними прислали машину. Посол устраивал прием в честь прибытия думской делегации и по поводу скорбной даты. Филатову не очень хотелось на него ехать. Он рассчитывал погулять по городу, пообедать в одном из местных ресторанчиков, среди которых знал парочку очень неплохих, и поискать по магазинам дополнения для своей модели железной дороги. Из всех командировок он привозил для нее что-нибудь интересное: то новый вагон, то здание станции, то рельсы с развязками.
   Но уклониться от приглашения было нельзя. Нехорошо, если остальные члены делегации будут рассказывать в Думе, что он проигнорировал такое важное мероприятие. Филатов вздохнул, сбросил гостиничный халат и принялся одеваться. У гостиницы их ждал все тот же микроавтобус, который привез из аэропорта, но водитель теперь был уже другой.
   В посольском зале приемов вместе с ними собралось человек двадцать. Кроме посла с супругой и ключевых сотрудников, были представители Соцпартии, взявшей на себя организацию похорон, и несколько человек, которых никому не представили. Они походили то ли на бывших военных, то ли на работников органов – у них были цепкие взгляды, и они без конца фиксировали все передвижения вокруг себя, словно камеры слежения.
   За столом Филатов оказался довольно далеко от посла, но зато близко к зампреду Социалистической партии Сербии, грузному лысоватому мужчине лет шестидесяти с мясистым лицом. Партию до самого дня своей смерти формально возглавлял Слободан, а фактически руководил ею зампред.
   Зампред молчал, вяло ковырялся вилкой в своей тарелке и механично поднимал вместе со всеми рюмку. Было видно, что мыслями он находится далеко отсюда.
   На другом конце стола, ближе к послу, гости обсуждали развал Югославии и то, как ему противостоял Слободан. Жалели, что Россия не вмешалась и не остановила этот процесс.
   – России было не до того, – заметил Филатов, – у нее была Чечня. И еще Ельцин.
   – Да, Ельцин, – повторил кто-то, и все скривились, словно отведав кислого яблока.
   – Для того и Чечню затеяли, чтобы Россию отвлечь, – отозвался Бабурин.
   Филатов сделал протестующий жест:
   – Не думаю.
   – А что тут думать? Так оно и есть, – настаивал Бабурин.
   – Слишком уж масштабный отвлекающий маневр, – сказал Филатов.
   – У них все масштабно, – заметил Бабурин. – По мелочам эти ребята не работают.
   Филатов не стал продолжать спор. Тема виделась ему бесконечной, одной из тех, которые можно обсуждать с вечера до утра, а в итоге каждый останется при своем мнении.
   Разговор тем временем мало-помалу приобретал патетическую направленность.
   – Давайте выпьем за Сербию! – предложил посол. – За то, чтобы она пережила трудные времена и опять стала центром притяжения всех народов на Балканах.
   Выпили за Сербию. Потом по предложению Зюганова и Бабурина пили за Россию, за дружбу России и Сербии, за славянское братство, за победу общего дела.
   Филатов поморщился. Он не понимал, какое общее дело может быть у России и Сербии, между которыми расположено столько стран и границ. Прямо советский сабантуй какой-то начался. Того и гляди, начнут пить за мир во всем мире и сыр во всем сыре. Ему вспомнилось, как в далеком уже детстве один из одноклассников, посмотрев на лозунг «Миру – мир», который в то время развешивали повсеместно, задумчиво продолжил его:
   – Сыру – сыр.
   – При чем тут сыр? – не понял Филатов.
   – Ну если мир мы встречаем миром, то сыр должны встречать сыром, – пояснил тот. – Рифма та же и вообще красиво.
   Получалось бессмысленно, но смешно. Филатов улыб нулся своим воспоминаниям.
   Общие цели у России с Сербией могли бы быть, если бы в девяносто девятом ее приняли в союз России и Белоруссии. Но Ельцин тогда заблокировал это решение, хотя Дума поддержала почти единогласно. Решение было опасным – Сербии могла понадобиться военная помощь в преддверии конфликта с НАТО. Но это, по мнению Филатова, было лишь отговоркой. Можно было обойтись влиянием России в Совете Безопасности ООН и в других политических структурах. Ельцин и сам потом это понял, отдав приказ миротворческому батальону занять летное поле аэропорта в Приштине. Да что толку? Было уже поздно. Россия проиграла Балканы по всем статьям.
   Неожиданно зампред Соцпартии первым нарушил молчание.
   – Вы приехали как делегация Думы? – спросил он у Филатова.
   – Нет. Каждый из нас представляет свою партию.
   На лице собеседника отразилось разочарование.
   – Но это практически одно и то же, – поспешил утешить его Филатов.
   – Не совсем, – горько вздохнул зампред. – Даже российский парламент не прислал делегации. И от других стран нет ни делегаций, ни руководителей. Наши власти не разрешили нам провести государственные похороны. А ведь Слободан их заслуживал.
   – Я разделяю ваши чувства, – сказал Филатов.
   Он вспомнил похороны Тито. Он был тогда, кажется, школьником, но хорошо помнил, что на похороны руководителя Югославии прилетело множество глав государств со всего мира. От Советского Союза полетел министр иностранных дел Громыко. Это Филатова тогда удивило.
   – Мы же с Югославией вроде не в очень хороших отношениях, – спросил он у отца. – Почему туда отправилась наша делегация?
   – Потому что умер глава государства, так положено, – ответил отец.
   Теперь тоже умер глава государства, пусть и бывший. Случилось это при загадочных обстоятельствах в тюрьме другого государства. Вину его доказать не смогли, обвинения рассыпались. Но никто из глав других государств на похороны не спешил. Странно все это.
   Объявили перерыв, гости потянулись на перекур. Все разбились на группки, которыми сидели за столом, и продолжали прерванное общение. Филатов охотно поговорил бы сейчас с послом, но в приватном порядке, с глазу на глаз. Как назло, возле того стояли Зюганов и Бабурин и уходить не собирались. Филатов был более чем уверен, что разговор они затеяли бесполезный, просто в очередной раз повторяли общеизвестные вещи. По лицу посла он видел, что тому в тягость слушать подвыпивших гостей, но чувство такта не давало ему уклониться от беседы.
   Филатов движением глаз показал послу, что желает с ним переговорить. Тот не заметил или же сделал вид, что не заметил. Филатов удивился. В прежние его приезды в Белград посол всегда охотно шел на контакты. Он знал посла еще по учебе в МГИМО. Правда, тот был на несколько курсов старше. Он уже заканчивал институт, когда Филатов только поступил на первый курс.
   Филатов огляделся. Зампред Соцпартии стоял в стороне вместе со своим помощником. Вид у обоих был мрачный. Похоже, они действительно глубоко переживали кончину своего лидера.
   У помощника зазвонил телефон, он поднес трубку к уху, несколько секунд слушал с озабоченным выражением лица, а потом начал отдавать отрывистые распоряжения. То, что это были именно распоряжения, Филатов понял по жестам его правой руки. После каждой фразы тот рубил воздух перед собой, как бы усиливая сказанное, хотя его слова звучали и так достаточно энергично. При желании Филатов мог бы понять, о чем тот говорит, если бы стоял ближе. Он неплохо освоил сербский язык в свои прежние приезды в Белград.
   Помощник закончил разговор и что-то сказал своему боссу. Тот кивнул. Помощник быстрыми шагами удалился. Филатов решил, что настал удобный момент для приватной беседы, и подошел к зампреду с целью получить как можно больше информации из первых уст.
   – Жаль, что все так получилось, – сказал Филатов, приблизившись. – Я вам сочувствую.
   Зампред глубоко затянулся сигаретой и посмотрел себе под ноги, высоко подняв плечи. Ни дать ни взять большая нахохлившаяся птица.
   – А от чего все-таки он умер? – спросил Филатов. Зампред поднял голову:
   – Официально – от сердечного приступа.
   – А неофициально?
   – Кто же его знает? Он в последнее время плохо выглядел.
   Филатов кивнул. Он тоже отмечал, как сдал Слободан в трибунале.
   – Вы с ним часто разговаривали? – спросил Филатов.
   – Очень редко. Они даже в звонках его ограничивали.
   – Он жаловался на здоровье?
   – Мне – никогда. Мы говорили только о партийных делах.
   Филатова вдруг осенило.
   – Послушайте! – предложил он. – А ведь мы можем установить точную причину смерти Слободана.
   Зампред уставился на него немного диковатым взглядом.
   – Мы? – переспросил он. – И каким же образом?
   – Ну, пусть вы, – поправил себя Филатов. – Это не имеет значения. Можно провести повторное вскрытие. Ведь похороны только завтра в двенадцать. У нас впереди целая ночь. А квалифицированный патологоанатом делает вскрытие за один час или даже быстрее.
   Зампред от неожиданности поперхнулся дымом и закашлялся.