Страница:
Надо же! А меня в караул, значит, не поставили. Не доверяют! Ну и черт с ним. Зато высплюсь. Хотя, если подумать, политрук еще больше поднялся в моих глазах. Тоже дежурить будет. Да еще и один. Да еще и в «собачью вахту»…
Я посмотрел на поднявшегося Лешку, который с недовольным выражением лица развернулся и куда-то потопал, потом на Михалыча, с невозмутимым лицом вскидывающего на плече карабин. Остальные уже легли и, похоже, мгновенно уснули. Точно не спал только Терехин. Да Оля так и осталась сидеть у костра.
– Держи. – Я протянул ей свернутый сидор, из которого предварительно вытащил все твердые предметы. – Под голову положи вместо подушки.
Она благодарно на меня посмотрела, взяв предложенную эрзац-подушку, улеглась поближе к костру. И ко мне. Знаете, несмотря на то, что рядом лежала симпатичная девчонка, никаких левых мыслей о ней у меня не возникало. Может, последствия тяжелого дня? Или то доверие, с которым она ко мне относилась. По идее, она после всего произошедшего должна была ненавидеть всех мужчин, независимо от цвета формы и других признаков. Однако ж нет. Все-таки голова – предмет темный. А женская голова – темнее вдвойне. С этими мыслями, а также мимоходом подумав о простуженных почках и прочих последствиях сна на голой земле, я и заснул. Так прошел мой первый день на войне, которая закончилась за десятки лет до моего рождения.
Новый день начался с того, что кто-то тряс меня за плечо. Просыпаться жутко не хотелось. Я, игнорируя настойчивость будившего, все еще пытался ухватиться за ускользающие остатки сна, но на его место уже приходила боль. Болело все. Жестокая крепотура в ногах, абсолютно не привыкших к такому кроссу по пересеченной местности, который им пришлось вынести вчера, ломота в спине после сна на голой земле, еще какой-то сволочной корень врезался в лопатку… И снова болела голова – последствия вчерашней встречи с деревом. Все это присоединилось к будившей меня руке и настаивало на немедленном пробуждении. Вспомнив чью-то мать, я открыл глаза. Сквозь листву пробивались лучи солнца, хор птиц пел свой гимн утру, рядом жужжало какое-то насекомое. Утро было бы прекрасным, если б не общее состояние организма и не тот факт, что это было утро, я так и не выяснил, какого числа, 1941 года. Надо мной нависало усатое лицо Михалыча.
– Ну ты и спать горазд! – донеслось откуда-то из-под усов. – Вставай давай, значит, майора похоронить надо.
Оказалось, что ночью майор умер. Я повернул голову в сторону носилок. Майор лежал в той же позе, в какой я запомнил его вечером. Над носилками стояли остальные члены отряда окруженцев. Туда же, убедившись, что я окончательно проснулся, направился сержант. Я, постанывая, кое-как принял сидячую позу. Оля, оказывается, уже тоже проснулась. Ну да. Сельская жизнь приучает к ранним подъемам. Это для меня, привыкшего к будильнику по будням и спать до десяти по выходным, вставать в такую рань, да еще после всех вчерашних событий, было проблемой. А они вон уже все проснулись. Бодренькие, насколько можно быть бодрым после всего пережитого.
Организм настоятельно требовал утренних процедур. За неимением умывальника, мыла и зубной щетки из процедур мне оставалось только облегчиться. Что я и сделал за ближайшим кустом. Блин, даже руки помыть негде, не говоря уж о душе. По запаху я уже постепенно приближался к неизвестно сколько прожившим в лесу окруженцам. И ничего с этим до ближайшей реки или хотя бы дождя не поделаешь. Ничего. Главное – живой.
Когда я вернулся в наше подобие лагеря, Оля протянула мне хлеб. Ма-а-аленький такой кусочек. Ну да, хлеб экономить надо. Пока что пополнение запасов не предвидится. Завтрак был проглочен за пару секунд, и под аккомпанемент урчания удивленно-раздраженного столь малым количеством еды желудка я подошел к собравшимся у носилок бойцам.
– Надо похоронить по-человечески-то. – Лешка повторил то, что я уже услышал от Михалыча.
– Да как мы его похороним! У тебя лопата есть? Или руками рыть будешь? – Это, на сегодняшний день, самая длинная фраза, которую я услышал от Алфедова за все время нашего знакомства. Впрочем, по степени недовольства она не отличалась от остального, ранее мной от него услышанного.
Решение, как старший по званию, принял Терехин:
– Майора похоронить. Боец Митрофанчик, найдите, чем копать!
Политрук еще выше поднялся в моих глазах. Да, он бдительный и насквозь идейный, с уставом в голове вместо мозгов. Но все же, несмотря на то что мы в тылу врага и оставаться долго на одном месте опасно, понимает ведь, что оставлять вот так просто труп товарища… не по-человечески. А ведь мог найти десяток причин, почему не следует задерживаться, чтобы похоронить умершего.
Лешка задумчиво озирался, подыскивая, чем можно выкопать могилу. Лопат ни у кого из бойцов не было. Вообще со снаряжением было туго. Да, оружие было, но вот остального… Ни у кого даже каски не было. У Михалыча, правда, был еще штык, но этой трешечной иглой только дырки хорошо делать. Кстати о штыке. После секундного раздумья я отошел к своим вещам, сваленным в кучку возле сидора, и, вернувшись, протянул Лешке один из немецких штык-ножей. Второй, решив тоже принять участие в работе и хоть так отблагодарить майора за спасение от сверхбдительного политрука, оставил себе. Инструмент не особо подходящий для того, чтобы копать большие ямы, но ничего лучше не было. Лешка почти сразу понял мою мысль и взял штык-нож.
Мы выбрали ровный участок земли, максимально удаленный от деревьев и кустарника. Копали долго. Вначале дело шло легко – единственным препятствием в мягкой лесной земле были тоненькие корешки трав, которые хорошо заточенный штык-нож резал даже не замечая. Мы подрезали по периметру дерн, небольшими кусками отбросили его в сторону, освободив необходимый участок голой, одуряюще пахнущей земли. Затем начали разрыхлять штык-ножами землю. Теперь нам уже доставляли некоторые неудобства толстые корни. Да, с хорошо заточенной лопатой их даже не замечаешь. Но со штык-ножом, пусть и отлично заточенным (впрочем, земля его быстро затупила), корни представляют собой проблему. Мы долбили землю, как дятлы дерево. Разрыхлив на глубину штыка землю на одном участке, переходили к другому. А в это время Алфедов и Саша Гримченко руками выгребали разрыхленную землю. Чуть позже к ним присоединился Михалыч. Он сначала о чем-то посоветовался с Терехиным, указывая на Гримченко, а потом отошел к носилкам. Через несколько минут, вернувшись, поставил на землю возле Саши сапоги майора. Тот посмотрел на Михалыча, потом на принесенные им сапоги, на свои сапоги и, кивнув, без слов вернулся к работе. И правильно. Майору ведь сапоги уже не нужны. А Саша, того и гляди, босой останется.
Весь процесс занял часа два. А может, и больше. Руки были стерты чуть не до крови. Я, конечно, привык к лопате, но раньше работал в перчатках. А сейчас – голыми руками и с таким неподходящим инструментом. Но, стиснув зубы, продолжал долбить и долбить землю, ожесточенно терзая мешавшие корни. Наконец яма была готова. Всего полметра глубиной, но дальше копать мы были уже не в состоянии. Тело майора положили в свежевырытую могилу, постояли немного и принялись забрасывать землей. Постояли еще немного над холмиком. Спи спокойно, майор!
– Уходим. – Терехин отвернулся от свежей могилы и обвел взглядом оставшихся.
Я, немного покачиваясь – ноги затекли, пока копал, – отошел к своим вещам, непослушными руками закинул их в сидор, тот – себе за спину, карабин – на плечо, и вернулся к отряду.
– Алфедов, идешь впереди, – скомандовал политрук.
Мы выстроились в колонну. Алфедов исчез за деревьями, остальные подождали с минуту и двинулись следом. Первым шел Терехин, за ним – Михалыч, потом мы с Олей, и замыкал строй Гримченко с ДП наперевес.
По лесу мы шли не спеша, стараясь не шуметь. Я немного пришел в себя – ноги уже не так гудели, да и руки чуть отошли. Правда, немного пекли вздувшиеся на ладонях пузыри, но терпимо. Оля тоже держалась молодцом. Судя по всему, долгие прогулки были ей не в новинку. Шла спокойно, начала даже немного посматривать по сторонам. Молодец девка, оправляется от пережитого потихоньку! Так прошло полдня. Очень хотелось пить – вся вода ушла, когда копали. Обеда у нас тоже не было. То ли Терехин не хотел останавливаться, то ли он экономил хлеб – шли мы на пустой желудок и без остановок.
Первый привал сделали, когда солнце уже начало уходить к западу. Под разлапистым деревом стоял Алфедов. На вопросительный взгляд Терехина он молча указал на бьющий в десятке метров от дерева небольшой родничок, от которого куда-то влево убегал тоненький ручеек. Вода была очень кстати. Мы наполнили все три имеющиеся фляги, две из которых были моими, и напились в кого сколько влезло. Терехин обвел взглядом бойцов, сидевших на земле и не выражавших никакого энтузиазма по поводу продолжения похода:
– Десять минут отдыхаем.
Кстати о птичках. А я ведь сегодня еще не курил.
Такими темпами я же и курить брошу! Если не загнусь раньше – о сигаретах я забыл совсем не от хорошей жизни. Достал из кармана остатки трофейных сигарет. Михалыч тоже вытащил откуда-то из пилотки сигарету. Он что, две у меня взял вчера? Остальные, то ли более стеснительные, то ли просто прощелкавшие вчера клювом, жадно смотрели на нас. Все, кроме Терехина. Тот, похоже, все-таки не курил. Я посмотрел на пачку, потом на страждущих – нет, сигареты я им не дам. У самого осталось две штуки плюс вчерашний бычок. Немного порылся в сидоре и протянул Лешке завернутый в газетку кисет с табаком и одну из зажигалок.
– Слушай, а пожрать-то там у тебя больше ничего нету? – Тот, развернув газету и увидев табак, явно воспрянул духом. – У тебя сумка-то, похоже, волшебная. Вот хлеб вчера – нате, сигареты – нате, водички – нате, покопать чем – нате, а щас вот и табачок сыскался!
– А я запасливый, – отшутился в тон ему. – Только жратвы больше нет.
– А мож, у тебя там и патроны отыщутся? А то у меня в пулемете полдиска только осталось. А у этих, – неопределенно мотнул головой в сторону присоединившийся к разговору Гримченко, – у кого два, у кого четыре патрона. Самый богатый – Михалыч. Он целых пять патронов сберег.
– Патроны есть, – затягиваясь вчерашним окурком, повернулся я к Гримченко. – Только немецкие. Я же у них карабин отобрал. Да еще магазин с пулемета снял, когда уходил. А зачем тебе пулемет, раз патронов мало? Выкинь его да раздай патроны тем, кто с карабином.
Краем глаза я заметил, что политрук как-то странно посмотрел на меня. Только сейчас мне пришло в голову, что я ляпнул. Я же открыто предложил бойцу бросить оружие! Йоооо… Но, слава богу, обошлось. Терехин смолчал. Зато Гримченко насупился:
– Скажешь тоже – выкинь! Я ж за него в ответе. Мне взводный наш говорил: «Смотри, Гримченко, прое…шь пулемет – буду с тебя так шкуру спускать, трибунала, как в увольнение, просить будешь!»
– Сурово, – кивнул я. – А чего так, случаи уже были?
– Чего? – Гримченко явно меня не понял.
– Ну, в смысле, прое…л уже чего, что командир тебя так?
– Да было дело… Мы как-то, за месяц до войны, реку переходили вброд. Ну, там яма была, так у меня нога туда соскользнула. Я – бултых! А пулемет над головой же держал. Ну и выпустил. Потом нырял чуть не час, пока достал. Хорошо, течения там почти не было. А взводный тогда меня по всякой матери, говорит, мол, из-за меня взвод в норматив не уложился. Да трибуналом стращал, если пулемет не найду.
– Шкуру с тебя спустить надо было! – Михалыч, выпустив целое облако дыма, аккуратно забычковал сигарету и сунул окурок обратно в пилотку. – Ишь, пулемет утопил он. А если враг? Так ты им что скажешь? Счас, подождите, я пулемет только выловлю? От же раздолбай… – Михалыч еще что-то выговаривал Гримченко, а я уже повернулся к Оле:
– Ты как? Сильно устала?
– Да нет, все в порядке. – Она подняла на меня глаза. – Спасибо тебе… Ну, что там… на хуторе…
– Да не за что! – Мне стало даже как-то неловко. – Ты выкинь поскорее из головы тот хутор. Или попытайся хотя бы выкинуть. Не надо оно тебе…
– Все в порядке, – повторила Оля, и вдруг взгляд ее приобрел какой-то холодный блеск. – А забывать я не хочу. Я и деда своего, и себя тоже фашистам припомню!
М-да. Вот тебе и девчушка с хутора. Глаза такие – видно, зубами рвать немцев собирается. А почему бы и нет? После всего пережитого имеет право. Да и лучше уж так, чем если бы занялась самокопанием и впала в депрессию. Характер, похоже, у Оли тот еще.
– Все, идем дальше. – Терехин поднялся. – Алфедов, ты впереди.
Следующая наша остановка случилась уже под вечер. Мы оказались перед пологим склоном. Алфедов ждал нас, сидя на старом пне, при этом не забывал поглядывать по сторонам.
– Товарищ младший политрук, – сказал он, когда мы остановились. – Там, метров через двести, дорога. А если направо отсюда пойти – полянка будет. На ней наши лежат. Расчет минометный…
Терехин кивнул:
– Показывай, где та поляна.
На поляну мы вышли буквально через пару минут.
Тут действительно был бой. Почти посередине поляны валялись два разбитых миномета, 82 миллиметра, и пустые лотки из-под мин. Рядом, в основном с противоположной от дороги стороны, лежали тела расчета. Трупный запах уже ощущался довольно сильно.
Похоже, кто-то оставил здесь заслон, чтобы держать дорогу. Минометчики явно были не одни – ближе к дороге должна быть основная позиция, а эти ее прикрывали. Немцы, скорее всего, обошли позицию с фланга – через лес, – и минометчики оказались зажаты между дорогой, на которой тоже кто-то был, с одной стороны, и немцами в лесу – с другой. Мы стояли и смотрели на последствия разыгравшейся здесь трагедии.
– Осмотреть тела. Боеприпасы и, если найдете, гранаты – собрать, – скомандовал Терехин.
Бойцы разошлись в стороны, осматривая погибших. Я постоял немного и, попросив Олю оставаться с политруком, тоже вышел на полянку. При виде минометов у меня возникла идея. Даже не знаю почему, но очень вдруг захотелось нагадить немцам. Сильно нагадить. И за тех ребят у грузовика, у которых я раздобыл одежду, и за деда на хуторе, и за майора, за этих, когда-то живых и радовавшихся жизни ребят, тела которых сейчас разбросаны на лесной поляне, где, скорее всего, и останутся на долгие десятилетия, если не навсегда… За Олю… Хотелось мстить. Мстить жестоко. Чтобы за каждую пролитую каплю советской крови где-то в Германии взвыла вдова или мать. Чтобы больше никто и никогда…
Я подошел к разбитым минометам и осмотрел землю вокруг. Среди валяющегося на земле я и нашел то, что искал, – несколько неиспользованных летучек. Осколочные шестиперки. Летучка, она же – минометная мина, довольно частая находка в местах боев. Чаще всего, конечно, попадаются уже стреляные, неразорвавшиеся. Но можно найти и те, которые не успели выстрелить. Поэтому, как обращаться с этим добром, я хорошо знал. Положил рядом сидор, карабин, присел на корточки и внимательно осмотрел взрыватели (это оказались знакомые М1), взял одну мину и снял колпачок взрывателя. «Папироска» не торчит, красной полоски не видно. Хорошо – значит, не на взводе. Закрыл колпачок обратно и осмотрел еще одну – тоже не на взводе.
– Михалыч! – крикнул я обыскивающему убитых сержанту, который был ближе всех ко мне. – Если у кого-то ключ найдешь – такую хреновину с двумя рожками, – дай мне.
Подошел Терехин:
– Вы что делаете, боец Найденов?
– Товарищ младший политрук, разрешите взять пару мин. – И, решив позволить себе не по уставу: – Я знаю, как с ними обращаться. Думаю, ими дорогу можно заминировать.
Политрук был удивлен:
– Знаете, как обращаться? Вы минометчик?
Я лишь пожал плечами:
– Не помню я, товарищ младший политрук… Увидел мины и понял, что знаю…
Политрук подумал и кивнул:
– Только без самодеятельности. Без команды никаких действий.
– Есть! Разрешите продолжить?
Терехин кивнул и отошел. Тут как раз подошел Лешка с искомым ключиком. Я взял его и принялся осторожно выкручивать взрыватель из первой мины. Хорошо идет! А там, в будущем, оно настолько приржавело все, что фиг выкрутишь. Сняв первый взрыватель, я положил его на землю, мину бросил в сторону сидора и взялся за следующую. Больше двух решил с собой не брать. Это же не патроны – каждая прилично весит. Мины и отдельно взрыватели отправились в сидор. Прикинул на плечо – тяжеловато, сидор потяжелел на шесть килограммов. Но терпимо. Главное, чтобы не порвался. Остальные как раз закончили осмотр погибших. Нашли чуть больше тридцати патронов к трешке, гранату РГД-33 без осколочной рубашки, три фляги и саперную лопатку, которую я тут же забрал себе. Патроны распределили между собой Лешка, Михалыч и Алфедов. Гранату отдали Гримченко. Попытались было уговорить его оставить пулемет и взять один из карабинов, валявшихся на поляне, но тот отказывался внимать любым доводам и лишь крепче прижимал к себе ДП. Наверное, действительно грозен был взводный, раз Саша до сих пор боялся «прое…ть» пулемет. Не помог даже приказ Терехина. В конце концов все махнули рукой на упрямого пулеметчика и, в ожидании дальнейших распоряжений, воззрились на политрука.
– Алфедов, дорогу осматривали?
– Да, товарищ младший политрук. – Смирно Алфедов явно вставать не собирался. – Видны следы транспорта – на дороге глубокие колеи. Метров через триста, на юго-восток отсюда, выходит из леса. Дальше идет через поля. На дороге никого не заметил.
Просто поразительно. Несколько коротких, будто рубленых предложений, произнесенных с вечно недовольной миной, быстро и четко нарисовали полную картину. Я б так не смог. Терехин задумался. Если дорога выходит из леса юго-восточнее, значит, в восточном направлении, куда мы стремимся, лес заканчивается, и придется идти по открытой местности. Хреново.
– Товарищ младший политрук. – После небольшой паузы Алфедов продолжил: – Если пройти на юг, там лес снова изгибается на восток. Я из подлеска посмотрел.
– Идем до края леса, по изгибу на юг, пока не сможем продолжать движение на восток, – чуть поразмыслив, загнул Терехин. – Алфедов…
– Товарищ младший политрук, – мне так не терпелось воплотить свою идею в жизнь, что я осмелился перебить Терехина, – разрешите обратиться!
Недоуменный взгляд и кивок.
– Разрешите заминировать дорогу. Неизвестно, когда и как еще на дорогу выйдем, а далеко тащить мины…
Терехин снова задумался.
– Немцы после взрыва могут начать прочесывать лес…
Мысли вслух? У Терехина? Наверное, я его сильно озадачил. И фашистов укусить хочется ничуть не меньше чем мне, и рисковать страшновато.
– Немцы могут появиться, когда мы уже далеко уйдем. И от дороги мы уходим – вряд ли они будут лес южнее прочесывать.
Желание насолить фашистам, похоже, победило. Терехин кивнул:
– Старший сержант Белынский, пойдете с Найденовым. Когда закончите, идите по краю леса. Будем ждать вас на изгибе.
– Спасибо, товарищ младший политрук!
Я отошел к Оле:
– Иди с товарищем политруком. Я скоро вас догоню.
Оля только кивнула. Видно было, что не хотела расставаться, но – молодец, никаких истерик, никаких «я с тобой». Наша колонна разделилась. Терехин, Алфедов, Гримченко и Лешка пошли в лес, а мы с Михалычем отправились к дороге.
Минировать решили на самом въезде в лес. Место выбирал я, исходя из того, что в этом случае хотя бы с одной стороны дорога просматривается достаточно далеко – незамеченными со стороны полей к нам не подойдут. А со стороны леса… Я надеялся, что, если кто-то будет ехать, мы услышим раньше, чем проезжающие нас увидят. Минут пять мы просто лежали в густом кустарнике у дороги и напряженно вслушивались в звуки леса – не раздастся ли шум моторов. Все было тихо. Мы осторожно выползли из кустов и подошли к дороге. Ею явно пользовались. Две глубокие колеи указывали на то, что здесь проходили колонны техники. Колеи – это хорошо. Если будут ехать – колеса будут в колеях. Там и поставим мины.
Я взялся за лопату. Михалыч сидел чуть в стороне и поглядывал то на поля, то в лес. Он должен был подать мне знак, если что-то увидит или услышит. Руки все еще болели после утреннего копания штык-но жом, но назвался груздем… Вначале я выкопал яму в ближней колее. Земля была твердая, укатанная колесами, и поддавалась неохотно. Но вскоре яма приобрела достаточную глубину (специально мерил извлеченной из сидора миной). Немного подумал, вопросительно взглянул на Михалыча – тот кивнул, что все в порядке. Отошел метров на пять и вырыл еще одну такую же ямку – уже в другой колее. Теперь снарядим мины. Никогда раньше таким не занимался. И сильно дал бы по рукам тому, кто делал бы то, что сейчас собирался сделать я. Очень сильно. А сейчас… Во мне все еще кипели отголоски той злости. Да и Терехину я сам предложил… Не давать же задний ход! Кто меня за язык тянул…
Достав из сидора взрыватель, я минуту постоял, как можно подробнее припоминая принцип его работы. Теорию я знал. Но как на практике? Вроде все должно сработать. А не сработает – снимут куски меня с ближайших деревьев. Очень даже может быть. Вначале я хотел было поставить мину на взвод ударом. Но, поразмыслив, решил, что это слишком рискованно и не дает никакой уверенности, что взрыватель взведется. Поэтому, поразмыслив еще, я его раскрутил и выбросил в кусты всю механику, оставив только корпус с инициирующим зарядом и капсюль. В своем времени проделывать такое с подобными вещами я никогда не рисковал – я вообще старался их не трогать. Да и в любом случае из-за ржавчины пролежавшие более полувека в земле взрыватели еще попробуй раскрути! Их даже выкрутить из мины почти нереально. Здесь же – красота! Все в масле, легко идет… Я собрал взрыватель и вкрутил его в мину. Теперь осталось только найти что-то подходящее, чтобы поставить на капсюль, как жало ударника. После некоторых размышлений я достал из кармана винтовочный патрон и вывернул из него пулю – подойдет. Сверху положим листик, на всякий случай. Готово. Теперь к этому месту лучше вообще не приближаться. Наступит или наедет кто-то на пулю, та наколет капсюль и… Теперь повторить процедуру со второй миной. Готово! Интересно, сколько седых волос у меня прибавилось? Нет, я в такие игры больше играть не буду. Ну на фиг!
Бросил взгляд на результаты своих трудов – вроде все в порядке. Теперь – ходу. Махнув Михалычу, я побежал в лес. Слава богу, никто пока на дороге не появился. Если б кому-то вздумалось проехать тут, когда у меня в руках была взведенная мина… было бы очень хреново. Но обошлось. Мы, поглядывая на виднеющуюся за деревьями открытую местность, бежали по краю леса. В лесу все было тихо и спокойно. Только наше с Михалычем тяжелое дыхание вплеталось в пение птиц. Бежали долго. Слишком мы задержались у дороги – наши успели далековато уйти. А я было думал, что мы сможем догнать их до изгиба леса.
Первым на остальную часть группы наткнулся я. Остановился так резко, что Михалыч чуть не сбил меня с ног.
– Свои! – Почему у меня голос так охрип?
Алфедов опустил карабин.
– Все в порядке?
Судя по взгляду Терехина, вид у меня был еще тот.
Ну да, руки трясутся, дыхание как у паровоза… Седина еще, наверное…
– Так точно, товарищ младший политрук. Все сделал.
Терехин посмотрел на Михалыча, тот кивнул.
– Тогда пошли. Алфедов, вперед!
А примерно через час слева донесся отдаленный звук взрыва. И, через пару минут, еще один.
Мы шли по лесу уже четвертый день. После минирования дороги настроение у отряда немного приподнялось, но ненадолго. Мы, кстати, так и не узнали, из-за чего сработали поставленные мной мины. Может, кто-то на них наехал, а может, была какая-то другая причина подрыва. Опасаясь прочесывания леса, если на дороге подорвались все же немцы, мы не рискнули проверить результаты взрыва. Но похоже, каждый для себя решил, что на оставленный мной сюрприз все же наткнулись немцы. Но хорошее настроение постепенно исчезало. Силы с каждым шагом таяли. Линия фронта, казалось, просто издевалась над нами. Звуки канонады то приближались, то становились почти не слышны. Насколько я помнил, немцы сейчас продвигались в глубь территории Союза довольно быстрыми темпами. Сможем ли мы догнать наших? Похоже, такая мысль посещала не меня одного. Каждый раз, когда звуки пушек становились похожи на очень далекое эхо грома, лица моих новых товарищей становились мрачнее. Не терял уверенности только политрук.
Ко всему прочему добавились проблемы с едой. Каравай хлеба, прихваченный мной на хуторе, мы доели вчера утром. До сих пор удивляюсь, как Терехин смог растянуть этот небольшой запас продовольствия на пять дней, учитывая, что в отряде было семь голодных, измотанных постоянной ходьбой по лесу ртов. Хотя последние два дня мы питались большей частью подножным кормом. Хлеб был лишь приправой, навевавшей ностальгию по сытой, кажущейся уже сказкой жизни двадцать первого века. Основной же рацион составляли редкие в это время года грибы, какие-то корешки, найденные Алфедовым. А вчера на ужин Гримченко поймал двух ежей. Вы пробовали когда-нибудь зажаренного на костре ежа? И не пробуйте. Тем более что есть там нечего – одни кости. Радовало только то, что пока не было проблем с водой. В лесу часто попадались родники, и наши фляги почти всегда были полны. Еще очень сильно напрягало то, что, как я ни растягивал сигареты, – они все же закончились. Табак в кисете, правда, оставался. Но хоть я поначалу и пытался присматриваться к совершаемому Михалычем таинству изготовления самокрутки из газеты, в итоге решил все же не рисковать.
Я посмотрел на поднявшегося Лешку, который с недовольным выражением лица развернулся и куда-то потопал, потом на Михалыча, с невозмутимым лицом вскидывающего на плече карабин. Остальные уже легли и, похоже, мгновенно уснули. Точно не спал только Терехин. Да Оля так и осталась сидеть у костра.
– Держи. – Я протянул ей свернутый сидор, из которого предварительно вытащил все твердые предметы. – Под голову положи вместо подушки.
Она благодарно на меня посмотрела, взяв предложенную эрзац-подушку, улеглась поближе к костру. И ко мне. Знаете, несмотря на то, что рядом лежала симпатичная девчонка, никаких левых мыслей о ней у меня не возникало. Может, последствия тяжелого дня? Или то доверие, с которым она ко мне относилась. По идее, она после всего произошедшего должна была ненавидеть всех мужчин, независимо от цвета формы и других признаков. Однако ж нет. Все-таки голова – предмет темный. А женская голова – темнее вдвойне. С этими мыслями, а также мимоходом подумав о простуженных почках и прочих последствиях сна на голой земле, я и заснул. Так прошел мой первый день на войне, которая закончилась за десятки лет до моего рождения.
Новый день начался с того, что кто-то тряс меня за плечо. Просыпаться жутко не хотелось. Я, игнорируя настойчивость будившего, все еще пытался ухватиться за ускользающие остатки сна, но на его место уже приходила боль. Болело все. Жестокая крепотура в ногах, абсолютно не привыкших к такому кроссу по пересеченной местности, который им пришлось вынести вчера, ломота в спине после сна на голой земле, еще какой-то сволочной корень врезался в лопатку… И снова болела голова – последствия вчерашней встречи с деревом. Все это присоединилось к будившей меня руке и настаивало на немедленном пробуждении. Вспомнив чью-то мать, я открыл глаза. Сквозь листву пробивались лучи солнца, хор птиц пел свой гимн утру, рядом жужжало какое-то насекомое. Утро было бы прекрасным, если б не общее состояние организма и не тот факт, что это было утро, я так и не выяснил, какого числа, 1941 года. Надо мной нависало усатое лицо Михалыча.
– Ну ты и спать горазд! – донеслось откуда-то из-под усов. – Вставай давай, значит, майора похоронить надо.
Оказалось, что ночью майор умер. Я повернул голову в сторону носилок. Майор лежал в той же позе, в какой я запомнил его вечером. Над носилками стояли остальные члены отряда окруженцев. Туда же, убедившись, что я окончательно проснулся, направился сержант. Я, постанывая, кое-как принял сидячую позу. Оля, оказывается, уже тоже проснулась. Ну да. Сельская жизнь приучает к ранним подъемам. Это для меня, привыкшего к будильнику по будням и спать до десяти по выходным, вставать в такую рань, да еще после всех вчерашних событий, было проблемой. А они вон уже все проснулись. Бодренькие, насколько можно быть бодрым после всего пережитого.
Организм настоятельно требовал утренних процедур. За неимением умывальника, мыла и зубной щетки из процедур мне оставалось только облегчиться. Что я и сделал за ближайшим кустом. Блин, даже руки помыть негде, не говоря уж о душе. По запаху я уже постепенно приближался к неизвестно сколько прожившим в лесу окруженцам. И ничего с этим до ближайшей реки или хотя бы дождя не поделаешь. Ничего. Главное – живой.
Когда я вернулся в наше подобие лагеря, Оля протянула мне хлеб. Ма-а-аленький такой кусочек. Ну да, хлеб экономить надо. Пока что пополнение запасов не предвидится. Завтрак был проглочен за пару секунд, и под аккомпанемент урчания удивленно-раздраженного столь малым количеством еды желудка я подошел к собравшимся у носилок бойцам.
– Надо похоронить по-человечески-то. – Лешка повторил то, что я уже услышал от Михалыча.
– Да как мы его похороним! У тебя лопата есть? Или руками рыть будешь? – Это, на сегодняшний день, самая длинная фраза, которую я услышал от Алфедова за все время нашего знакомства. Впрочем, по степени недовольства она не отличалась от остального, ранее мной от него услышанного.
Решение, как старший по званию, принял Терехин:
– Майора похоронить. Боец Митрофанчик, найдите, чем копать!
Политрук еще выше поднялся в моих глазах. Да, он бдительный и насквозь идейный, с уставом в голове вместо мозгов. Но все же, несмотря на то что мы в тылу врага и оставаться долго на одном месте опасно, понимает ведь, что оставлять вот так просто труп товарища… не по-человечески. А ведь мог найти десяток причин, почему не следует задерживаться, чтобы похоронить умершего.
Лешка задумчиво озирался, подыскивая, чем можно выкопать могилу. Лопат ни у кого из бойцов не было. Вообще со снаряжением было туго. Да, оружие было, но вот остального… Ни у кого даже каски не было. У Михалыча, правда, был еще штык, но этой трешечной иглой только дырки хорошо делать. Кстати о штыке. После секундного раздумья я отошел к своим вещам, сваленным в кучку возле сидора, и, вернувшись, протянул Лешке один из немецких штык-ножей. Второй, решив тоже принять участие в работе и хоть так отблагодарить майора за спасение от сверхбдительного политрука, оставил себе. Инструмент не особо подходящий для того, чтобы копать большие ямы, но ничего лучше не было. Лешка почти сразу понял мою мысль и взял штык-нож.
Мы выбрали ровный участок земли, максимально удаленный от деревьев и кустарника. Копали долго. Вначале дело шло легко – единственным препятствием в мягкой лесной земле были тоненькие корешки трав, которые хорошо заточенный штык-нож резал даже не замечая. Мы подрезали по периметру дерн, небольшими кусками отбросили его в сторону, освободив необходимый участок голой, одуряюще пахнущей земли. Затем начали разрыхлять штык-ножами землю. Теперь нам уже доставляли некоторые неудобства толстые корни. Да, с хорошо заточенной лопатой их даже не замечаешь. Но со штык-ножом, пусть и отлично заточенным (впрочем, земля его быстро затупила), корни представляют собой проблему. Мы долбили землю, как дятлы дерево. Разрыхлив на глубину штыка землю на одном участке, переходили к другому. А в это время Алфедов и Саша Гримченко руками выгребали разрыхленную землю. Чуть позже к ним присоединился Михалыч. Он сначала о чем-то посоветовался с Терехиным, указывая на Гримченко, а потом отошел к носилкам. Через несколько минут, вернувшись, поставил на землю возле Саши сапоги майора. Тот посмотрел на Михалыча, потом на принесенные им сапоги, на свои сапоги и, кивнув, без слов вернулся к работе. И правильно. Майору ведь сапоги уже не нужны. А Саша, того и гляди, босой останется.
Весь процесс занял часа два. А может, и больше. Руки были стерты чуть не до крови. Я, конечно, привык к лопате, но раньше работал в перчатках. А сейчас – голыми руками и с таким неподходящим инструментом. Но, стиснув зубы, продолжал долбить и долбить землю, ожесточенно терзая мешавшие корни. Наконец яма была готова. Всего полметра глубиной, но дальше копать мы были уже не в состоянии. Тело майора положили в свежевырытую могилу, постояли немного и принялись забрасывать землей. Постояли еще немного над холмиком. Спи спокойно, майор!
– Уходим. – Терехин отвернулся от свежей могилы и обвел взглядом оставшихся.
Я, немного покачиваясь – ноги затекли, пока копал, – отошел к своим вещам, непослушными руками закинул их в сидор, тот – себе за спину, карабин – на плечо, и вернулся к отряду.
– Алфедов, идешь впереди, – скомандовал политрук.
Мы выстроились в колонну. Алфедов исчез за деревьями, остальные подождали с минуту и двинулись следом. Первым шел Терехин, за ним – Михалыч, потом мы с Олей, и замыкал строй Гримченко с ДП наперевес.
По лесу мы шли не спеша, стараясь не шуметь. Я немного пришел в себя – ноги уже не так гудели, да и руки чуть отошли. Правда, немного пекли вздувшиеся на ладонях пузыри, но терпимо. Оля тоже держалась молодцом. Судя по всему, долгие прогулки были ей не в новинку. Шла спокойно, начала даже немного посматривать по сторонам. Молодец девка, оправляется от пережитого потихоньку! Так прошло полдня. Очень хотелось пить – вся вода ушла, когда копали. Обеда у нас тоже не было. То ли Терехин не хотел останавливаться, то ли он экономил хлеб – шли мы на пустой желудок и без остановок.
Первый привал сделали, когда солнце уже начало уходить к западу. Под разлапистым деревом стоял Алфедов. На вопросительный взгляд Терехина он молча указал на бьющий в десятке метров от дерева небольшой родничок, от которого куда-то влево убегал тоненький ручеек. Вода была очень кстати. Мы наполнили все три имеющиеся фляги, две из которых были моими, и напились в кого сколько влезло. Терехин обвел взглядом бойцов, сидевших на земле и не выражавших никакого энтузиазма по поводу продолжения похода:
– Десять минут отдыхаем.
Кстати о птичках. А я ведь сегодня еще не курил.
Такими темпами я же и курить брошу! Если не загнусь раньше – о сигаретах я забыл совсем не от хорошей жизни. Достал из кармана остатки трофейных сигарет. Михалыч тоже вытащил откуда-то из пилотки сигарету. Он что, две у меня взял вчера? Остальные, то ли более стеснительные, то ли просто прощелкавшие вчера клювом, жадно смотрели на нас. Все, кроме Терехина. Тот, похоже, все-таки не курил. Я посмотрел на пачку, потом на страждущих – нет, сигареты я им не дам. У самого осталось две штуки плюс вчерашний бычок. Немного порылся в сидоре и протянул Лешке завернутый в газетку кисет с табаком и одну из зажигалок.
– Слушай, а пожрать-то там у тебя больше ничего нету? – Тот, развернув газету и увидев табак, явно воспрянул духом. – У тебя сумка-то, похоже, волшебная. Вот хлеб вчера – нате, сигареты – нате, водички – нате, покопать чем – нате, а щас вот и табачок сыскался!
– А я запасливый, – отшутился в тон ему. – Только жратвы больше нет.
– А мож, у тебя там и патроны отыщутся? А то у меня в пулемете полдиска только осталось. А у этих, – неопределенно мотнул головой в сторону присоединившийся к разговору Гримченко, – у кого два, у кого четыре патрона. Самый богатый – Михалыч. Он целых пять патронов сберег.
– Патроны есть, – затягиваясь вчерашним окурком, повернулся я к Гримченко. – Только немецкие. Я же у них карабин отобрал. Да еще магазин с пулемета снял, когда уходил. А зачем тебе пулемет, раз патронов мало? Выкинь его да раздай патроны тем, кто с карабином.
Краем глаза я заметил, что политрук как-то странно посмотрел на меня. Только сейчас мне пришло в голову, что я ляпнул. Я же открыто предложил бойцу бросить оружие! Йоооо… Но, слава богу, обошлось. Терехин смолчал. Зато Гримченко насупился:
– Скажешь тоже – выкинь! Я ж за него в ответе. Мне взводный наш говорил: «Смотри, Гримченко, прое…шь пулемет – буду с тебя так шкуру спускать, трибунала, как в увольнение, просить будешь!»
– Сурово, – кивнул я. – А чего так, случаи уже были?
– Чего? – Гримченко явно меня не понял.
– Ну, в смысле, прое…л уже чего, что командир тебя так?
– Да было дело… Мы как-то, за месяц до войны, реку переходили вброд. Ну, там яма была, так у меня нога туда соскользнула. Я – бултых! А пулемет над головой же держал. Ну и выпустил. Потом нырял чуть не час, пока достал. Хорошо, течения там почти не было. А взводный тогда меня по всякой матери, говорит, мол, из-за меня взвод в норматив не уложился. Да трибуналом стращал, если пулемет не найду.
– Шкуру с тебя спустить надо было! – Михалыч, выпустив целое облако дыма, аккуратно забычковал сигарету и сунул окурок обратно в пилотку. – Ишь, пулемет утопил он. А если враг? Так ты им что скажешь? Счас, подождите, я пулемет только выловлю? От же раздолбай… – Михалыч еще что-то выговаривал Гримченко, а я уже повернулся к Оле:
– Ты как? Сильно устала?
– Да нет, все в порядке. – Она подняла на меня глаза. – Спасибо тебе… Ну, что там… на хуторе…
– Да не за что! – Мне стало даже как-то неловко. – Ты выкинь поскорее из головы тот хутор. Или попытайся хотя бы выкинуть. Не надо оно тебе…
– Все в порядке, – повторила Оля, и вдруг взгляд ее приобрел какой-то холодный блеск. – А забывать я не хочу. Я и деда своего, и себя тоже фашистам припомню!
М-да. Вот тебе и девчушка с хутора. Глаза такие – видно, зубами рвать немцев собирается. А почему бы и нет? После всего пережитого имеет право. Да и лучше уж так, чем если бы занялась самокопанием и впала в депрессию. Характер, похоже, у Оли тот еще.
– Все, идем дальше. – Терехин поднялся. – Алфедов, ты впереди.
Следующая наша остановка случилась уже под вечер. Мы оказались перед пологим склоном. Алфедов ждал нас, сидя на старом пне, при этом не забывал поглядывать по сторонам.
– Товарищ младший политрук, – сказал он, когда мы остановились. – Там, метров через двести, дорога. А если направо отсюда пойти – полянка будет. На ней наши лежат. Расчет минометный…
Терехин кивнул:
– Показывай, где та поляна.
На поляну мы вышли буквально через пару минут.
Тут действительно был бой. Почти посередине поляны валялись два разбитых миномета, 82 миллиметра, и пустые лотки из-под мин. Рядом, в основном с противоположной от дороги стороны, лежали тела расчета. Трупный запах уже ощущался довольно сильно.
Похоже, кто-то оставил здесь заслон, чтобы держать дорогу. Минометчики явно были не одни – ближе к дороге должна быть основная позиция, а эти ее прикрывали. Немцы, скорее всего, обошли позицию с фланга – через лес, – и минометчики оказались зажаты между дорогой, на которой тоже кто-то был, с одной стороны, и немцами в лесу – с другой. Мы стояли и смотрели на последствия разыгравшейся здесь трагедии.
– Осмотреть тела. Боеприпасы и, если найдете, гранаты – собрать, – скомандовал Терехин.
Бойцы разошлись в стороны, осматривая погибших. Я постоял немного и, попросив Олю оставаться с политруком, тоже вышел на полянку. При виде минометов у меня возникла идея. Даже не знаю почему, но очень вдруг захотелось нагадить немцам. Сильно нагадить. И за тех ребят у грузовика, у которых я раздобыл одежду, и за деда на хуторе, и за майора, за этих, когда-то живых и радовавшихся жизни ребят, тела которых сейчас разбросаны на лесной поляне, где, скорее всего, и останутся на долгие десятилетия, если не навсегда… За Олю… Хотелось мстить. Мстить жестоко. Чтобы за каждую пролитую каплю советской крови где-то в Германии взвыла вдова или мать. Чтобы больше никто и никогда…
Я подошел к разбитым минометам и осмотрел землю вокруг. Среди валяющегося на земле я и нашел то, что искал, – несколько неиспользованных летучек. Осколочные шестиперки. Летучка, она же – минометная мина, довольно частая находка в местах боев. Чаще всего, конечно, попадаются уже стреляные, неразорвавшиеся. Но можно найти и те, которые не успели выстрелить. Поэтому, как обращаться с этим добром, я хорошо знал. Положил рядом сидор, карабин, присел на корточки и внимательно осмотрел взрыватели (это оказались знакомые М1), взял одну мину и снял колпачок взрывателя. «Папироска» не торчит, красной полоски не видно. Хорошо – значит, не на взводе. Закрыл колпачок обратно и осмотрел еще одну – тоже не на взводе.
– Михалыч! – крикнул я обыскивающему убитых сержанту, который был ближе всех ко мне. – Если у кого-то ключ найдешь – такую хреновину с двумя рожками, – дай мне.
Подошел Терехин:
– Вы что делаете, боец Найденов?
– Товарищ младший политрук, разрешите взять пару мин. – И, решив позволить себе не по уставу: – Я знаю, как с ними обращаться. Думаю, ими дорогу можно заминировать.
Политрук был удивлен:
– Знаете, как обращаться? Вы минометчик?
Я лишь пожал плечами:
– Не помню я, товарищ младший политрук… Увидел мины и понял, что знаю…
Политрук подумал и кивнул:
– Только без самодеятельности. Без команды никаких действий.
– Есть! Разрешите продолжить?
Терехин кивнул и отошел. Тут как раз подошел Лешка с искомым ключиком. Я взял его и принялся осторожно выкручивать взрыватель из первой мины. Хорошо идет! А там, в будущем, оно настолько приржавело все, что фиг выкрутишь. Сняв первый взрыватель, я положил его на землю, мину бросил в сторону сидора и взялся за следующую. Больше двух решил с собой не брать. Это же не патроны – каждая прилично весит. Мины и отдельно взрыватели отправились в сидор. Прикинул на плечо – тяжеловато, сидор потяжелел на шесть килограммов. Но терпимо. Главное, чтобы не порвался. Остальные как раз закончили осмотр погибших. Нашли чуть больше тридцати патронов к трешке, гранату РГД-33 без осколочной рубашки, три фляги и саперную лопатку, которую я тут же забрал себе. Патроны распределили между собой Лешка, Михалыч и Алфедов. Гранату отдали Гримченко. Попытались было уговорить его оставить пулемет и взять один из карабинов, валявшихся на поляне, но тот отказывался внимать любым доводам и лишь крепче прижимал к себе ДП. Наверное, действительно грозен был взводный, раз Саша до сих пор боялся «прое…ть» пулемет. Не помог даже приказ Терехина. В конце концов все махнули рукой на упрямого пулеметчика и, в ожидании дальнейших распоряжений, воззрились на политрука.
– Алфедов, дорогу осматривали?
– Да, товарищ младший политрук. – Смирно Алфедов явно вставать не собирался. – Видны следы транспорта – на дороге глубокие колеи. Метров через триста, на юго-восток отсюда, выходит из леса. Дальше идет через поля. На дороге никого не заметил.
Просто поразительно. Несколько коротких, будто рубленых предложений, произнесенных с вечно недовольной миной, быстро и четко нарисовали полную картину. Я б так не смог. Терехин задумался. Если дорога выходит из леса юго-восточнее, значит, в восточном направлении, куда мы стремимся, лес заканчивается, и придется идти по открытой местности. Хреново.
– Товарищ младший политрук. – После небольшой паузы Алфедов продолжил: – Если пройти на юг, там лес снова изгибается на восток. Я из подлеска посмотрел.
– Идем до края леса, по изгибу на юг, пока не сможем продолжать движение на восток, – чуть поразмыслив, загнул Терехин. – Алфедов…
– Товарищ младший политрук, – мне так не терпелось воплотить свою идею в жизнь, что я осмелился перебить Терехина, – разрешите обратиться!
Недоуменный взгляд и кивок.
– Разрешите заминировать дорогу. Неизвестно, когда и как еще на дорогу выйдем, а далеко тащить мины…
Терехин снова задумался.
– Немцы после взрыва могут начать прочесывать лес…
Мысли вслух? У Терехина? Наверное, я его сильно озадачил. И фашистов укусить хочется ничуть не меньше чем мне, и рисковать страшновато.
– Немцы могут появиться, когда мы уже далеко уйдем. И от дороги мы уходим – вряд ли они будут лес южнее прочесывать.
Желание насолить фашистам, похоже, победило. Терехин кивнул:
– Старший сержант Белынский, пойдете с Найденовым. Когда закончите, идите по краю леса. Будем ждать вас на изгибе.
– Спасибо, товарищ младший политрук!
Я отошел к Оле:
– Иди с товарищем политруком. Я скоро вас догоню.
Оля только кивнула. Видно было, что не хотела расставаться, но – молодец, никаких истерик, никаких «я с тобой». Наша колонна разделилась. Терехин, Алфедов, Гримченко и Лешка пошли в лес, а мы с Михалычем отправились к дороге.
Минировать решили на самом въезде в лес. Место выбирал я, исходя из того, что в этом случае хотя бы с одной стороны дорога просматривается достаточно далеко – незамеченными со стороны полей к нам не подойдут. А со стороны леса… Я надеялся, что, если кто-то будет ехать, мы услышим раньше, чем проезжающие нас увидят. Минут пять мы просто лежали в густом кустарнике у дороги и напряженно вслушивались в звуки леса – не раздастся ли шум моторов. Все было тихо. Мы осторожно выползли из кустов и подошли к дороге. Ею явно пользовались. Две глубокие колеи указывали на то, что здесь проходили колонны техники. Колеи – это хорошо. Если будут ехать – колеса будут в колеях. Там и поставим мины.
Я взялся за лопату. Михалыч сидел чуть в стороне и поглядывал то на поля, то в лес. Он должен был подать мне знак, если что-то увидит или услышит. Руки все еще болели после утреннего копания штык-но жом, но назвался груздем… Вначале я выкопал яму в ближней колее. Земля была твердая, укатанная колесами, и поддавалась неохотно. Но вскоре яма приобрела достаточную глубину (специально мерил извлеченной из сидора миной). Немного подумал, вопросительно взглянул на Михалыча – тот кивнул, что все в порядке. Отошел метров на пять и вырыл еще одну такую же ямку – уже в другой колее. Теперь снарядим мины. Никогда раньше таким не занимался. И сильно дал бы по рукам тому, кто делал бы то, что сейчас собирался сделать я. Очень сильно. А сейчас… Во мне все еще кипели отголоски той злости. Да и Терехину я сам предложил… Не давать же задний ход! Кто меня за язык тянул…
Достав из сидора взрыватель, я минуту постоял, как можно подробнее припоминая принцип его работы. Теорию я знал. Но как на практике? Вроде все должно сработать. А не сработает – снимут куски меня с ближайших деревьев. Очень даже может быть. Вначале я хотел было поставить мину на взвод ударом. Но, поразмыслив, решил, что это слишком рискованно и не дает никакой уверенности, что взрыватель взведется. Поэтому, поразмыслив еще, я его раскрутил и выбросил в кусты всю механику, оставив только корпус с инициирующим зарядом и капсюль. В своем времени проделывать такое с подобными вещами я никогда не рисковал – я вообще старался их не трогать. Да и в любом случае из-за ржавчины пролежавшие более полувека в земле взрыватели еще попробуй раскрути! Их даже выкрутить из мины почти нереально. Здесь же – красота! Все в масле, легко идет… Я собрал взрыватель и вкрутил его в мину. Теперь осталось только найти что-то подходящее, чтобы поставить на капсюль, как жало ударника. После некоторых размышлений я достал из кармана винтовочный патрон и вывернул из него пулю – подойдет. Сверху положим листик, на всякий случай. Готово. Теперь к этому месту лучше вообще не приближаться. Наступит или наедет кто-то на пулю, та наколет капсюль и… Теперь повторить процедуру со второй миной. Готово! Интересно, сколько седых волос у меня прибавилось? Нет, я в такие игры больше играть не буду. Ну на фиг!
Бросил взгляд на результаты своих трудов – вроде все в порядке. Теперь – ходу. Махнув Михалычу, я побежал в лес. Слава богу, никто пока на дороге не появился. Если б кому-то вздумалось проехать тут, когда у меня в руках была взведенная мина… было бы очень хреново. Но обошлось. Мы, поглядывая на виднеющуюся за деревьями открытую местность, бежали по краю леса. В лесу все было тихо и спокойно. Только наше с Михалычем тяжелое дыхание вплеталось в пение птиц. Бежали долго. Слишком мы задержались у дороги – наши успели далековато уйти. А я было думал, что мы сможем догнать их до изгиба леса.
Первым на остальную часть группы наткнулся я. Остановился так резко, что Михалыч чуть не сбил меня с ног.
– Свои! – Почему у меня голос так охрип?
Алфедов опустил карабин.
– Все в порядке?
Судя по взгляду Терехина, вид у меня был еще тот.
Ну да, руки трясутся, дыхание как у паровоза… Седина еще, наверное…
– Так точно, товарищ младший политрук. Все сделал.
Терехин посмотрел на Михалыча, тот кивнул.
– Тогда пошли. Алфедов, вперед!
А примерно через час слева донесся отдаленный звук взрыва. И, через пару минут, еще один.
Мы шли по лесу уже четвертый день. После минирования дороги настроение у отряда немного приподнялось, но ненадолго. Мы, кстати, так и не узнали, из-за чего сработали поставленные мной мины. Может, кто-то на них наехал, а может, была какая-то другая причина подрыва. Опасаясь прочесывания леса, если на дороге подорвались все же немцы, мы не рискнули проверить результаты взрыва. Но похоже, каждый для себя решил, что на оставленный мной сюрприз все же наткнулись немцы. Но хорошее настроение постепенно исчезало. Силы с каждым шагом таяли. Линия фронта, казалось, просто издевалась над нами. Звуки канонады то приближались, то становились почти не слышны. Насколько я помнил, немцы сейчас продвигались в глубь территории Союза довольно быстрыми темпами. Сможем ли мы догнать наших? Похоже, такая мысль посещала не меня одного. Каждый раз, когда звуки пушек становились похожи на очень далекое эхо грома, лица моих новых товарищей становились мрачнее. Не терял уверенности только политрук.
Ко всему прочему добавились проблемы с едой. Каравай хлеба, прихваченный мной на хуторе, мы доели вчера утром. До сих пор удивляюсь, как Терехин смог растянуть этот небольшой запас продовольствия на пять дней, учитывая, что в отряде было семь голодных, измотанных постоянной ходьбой по лесу ртов. Хотя последние два дня мы питались большей частью подножным кормом. Хлеб был лишь приправой, навевавшей ностальгию по сытой, кажущейся уже сказкой жизни двадцать первого века. Основной же рацион составляли редкие в это время года грибы, какие-то корешки, найденные Алфедовым. А вчера на ужин Гримченко поймал двух ежей. Вы пробовали когда-нибудь зажаренного на костре ежа? И не пробуйте. Тем более что есть там нечего – одни кости. Радовало только то, что пока не было проблем с водой. В лесу часто попадались родники, и наши фляги почти всегда были полны. Еще очень сильно напрягало то, что, как я ни растягивал сигареты, – они все же закончились. Табак в кисете, правда, оставался. Но хоть я поначалу и пытался присматриваться к совершаемому Михалычем таинству изготовления самокрутки из газеты, в итоге решил все же не рисковать.