Алексин Анатолий Георгиевич. Поздний ребенок

   Не знаю, как я дождался утра! Я даже не спросил Людмилу, какую пьесу мы будем смотреть. Это мне все равно. Важно, что я иду в театр!
   Взрослые начинают выспрашивать: «Что за спектакль? А не потеряем ли мы время даром? Что о нем пишут? Что говорят? Интересно ли это?» Им можно так кочевряжиться, потому что они ходят, когда пожелают и куда пожелают. Просто избаловались. А мама с папой еще не хотят, чтоб я рос, чтоб стал взрослым!..
   Наконец мы пошли. Отец решил проводить нас до театра. Он держал меня за руку. Он любит вести меня за руку, как раньше, когда я был еще маленьким и он заходил за мной в детский сад. Обычно я вырываю руку (смешно тащить на буксире тринадцатилетнего парня!), и сейчас бы я не позволил, если бы у отца не было двести двадцать на сто. Я не имею права отбирать у него положительные эмоции!
   Людмила уже немного смягчилась, но еще окончательно не простила меня. Теперь было похоже, что она решила отвести меня не в милицию, как накануне, но все же в место не очень приятное; например, на урок, хотя у всех был день отдыха, воскресенье. По ее строгому виду никак нельзя было угадать, что мы идем в театр.
   Я тайком наблюдал за Людмилой.
   «Какая же, — думал я, — все-таки несправедливость: Людмила, женщина, высокая и, как говорят, со спортивной фигурой, а я, мужчина, маленький, ниже среднего роста. И отец сгибается пополам, чтоб вести меня за руку. Нет, я не хочу отбирать у Людмилы ее фигуру, но пусть и у меня будет не хуже!»
   У Людмилы не только фигура спортивная, она и в самом деле занимается спортом: играет в теннис и волейбол. Вообще она, на мой взгляд, интересная. Очки ничуть ей не мешают, а даже чуть-чуть украшают ее: лицо получается строгое, умное. Вот только не знаю. нравятся ли мужчинам строгие и умные женщины.
   Я видел, что молодые люди, которые шли нам навстречу, почему-то не обращали на Людмилу внимания. Это было обидно. Может быть, они угадывали по лицу сестры, что она не стремится иметь семью, к чему должна стремиться, как я читал, всякая нормальная женщина.
   Так я думал, поглядывая тайком на сестру.
   Навстречу шли женщины под руку со своими мужьями. Это ведь сразу видно: муж или не муж. Некоторые везли коляски, а мужья их шагали рядом. Или даже сами везли…
   Мне хотелось спросить у всех встречных женщин: «Вы кандидат наук? А вы кандидат?»
   Уверен, что никто не ответил бы: «Да». А моя сестра — кандидат. Почему же только она одна шла одна? То есть со мной и с отцом, но это же не считается. Все потому, что не хочет замуж!
   У театра мы встретили каких-то знакомых Людмилы.
   — Двадцать лет не виделись! — закричали почти в один голос мужчина и женщина. — Почти двадцать! Мы из пятого "В"! Ты помнишь? Нас потом перевели в новую школу. И мы разлучились. На столько лет! Живем в одном городе — и ни разу не встретились. Непостижимо! А сейчас сразу узнали… Непостижимо! Мы давно поженились. Уже очень давно. Просто не помним себя неженатыми. Непостижимо! Просто не помним…
   Можно было подумать, что они поженились еще в пятом классе. Они перебивали друг друга. И готовы были восклицать свое «Непостижимо!» по поводу всего — и хорошего и плохого.
   — Это твой сын? — воскликнула женщина. — Копия! Просто одно лицо!..
   — Это ваш внук? — обратилась она к отцу. — Очень похож на дедушку! Очень… Просто непостижимо! Ну, поздравляем. Прекрасный внук!
   «Неужели я выгляжу настолько моложе своего возраста, что меня можно принять за сына Людмилы? — с огорчением подумал я. — Или Людмила выглядит старше? Нет, они знают, сколько ей лет: вместе учились. Значит, дело во мне!»
   Но еще больше меня поразило то, что отец промолчал, когда его поздравили с таким замечательным внуком. Он только залился краской так сильно и густо, как не заливался еще никогда: и уши, и шея, и даже затылок (это было видно сквозь белые волосы) — все стало красным.
   Я вспомнил слова дяди Лени с нижнего этажа: «Может, его что-нибудь мучает, угнетает?»
   А может, отца действительно что-то мучает? И он только вида не подает? Мне казалось, он хотел, чтоб бывшие пятиклассники и дальше принимали меня за сына Людмилы. Да, он хотел… Это мне было ясно.
   Я взял сестру за руку и, хоть она еще не совсем простила меня, прижался всем телом к ее руке.
   Бывшие пятиклассники, казалось, готовы были вспомнить все, что с ними случилось за последние двадцать лет. Есть ведь такие люди: думают, что всем интересна любая мелочь и чепуха из их жизни, словно они великие композиторы или писатели.
   — Мы опоздаем, — сказала Людмила.
   — Где вы сидите? Где вы сидите? — опять зашумели мужчина и женщина из пятого "В". — Ах, в десятом ряду? Непостижимо! Мы совсем рядом. Это прекрасно! Познакомим твоего сына со своими дочками. Они уже у нас там, внутри. Сидят чуть ли не со вчерашнего дня. Они тоже в четвертом классе. Двойняшки! Твой ведь в четвертом?
   — В четвертом, — ответил я, хоть на самом деле учился в шестом.
   — Да-да… — тихо сказала сестра. И, мне показалось, посмотрела на меня с благодарностью.
   Я уже не отпускал ее руку.
   Когда мы вошли в вестибюль, Людмила шепнула:
   — Ну, уж… называй меня мамой. Раз они так хотят!
   Я так и не узнал, какой мы будем смотреть спектакль, пока не купили программу. Потому что все время думал — ив вестибюле и когда поднимались по лестнице…
   — Хочешь в буфет? — каким-то чужим, словно заискивающим голосом спросила меня сестра. Уж лучше б сердилась!
   Я согласился… Я люблю получать от театра все удовольствия: попить воды в буфете, съесть пирожное, купить программу и всю ее прочитать, походить по фойе и поглядеть на портреты артистов… И, конечно, посмотреть пьесу. Чуть не забыл!

 

5

   Сестре часто звонят. Если она уходит из дому, то оставляет блокнот и по-особому тщательно очиненный карандаш («Мой инструмент!» — говорит сестра). Она просит нас аккуратно записывать, кто ей звонит, откуда и по какому вопросу.
   Выполняя просьбу Людмилы, отец часто повторяет:
   — Все по делу! Только по делу! — И напевает из своего любимого «Князя Игоря»: — Ни сна, ни отдыха измученной душе!..
   Прежде мне казалось, отец поет от радости, что его дочь такой деловой, такой занятой человек. А теперь я подумал: «Откуда же радость? Ведь князь Игорь поет эту арию в половецком плену!.. Правда, отец иногда переиначивает по-своему песни и арии. Но тут, кажется, он ничего не меняет, а поет так же, как временно побежденный князь: грустно, с досадой… Почему я раньше этого не заметил?»
   Однажды, дней через десять после того, как мы были в театре, раздался странный звонок. Верней, звонок-то был самый обычный, а разговор сразу начался как-то не так… Мужской голос позвал Людмилу. Всегда ее называют по имени-отчеству. Даже старые люди у нас в доме, которые помнят сестру девчонкой, зовут ее, как говорит отец, не забывая про папу. Я всегда был уверен, что отец этим гордится: если молодую женщину зовут по имени-отчеству, значит, ее уважают! «Или перестали считать молодой? -неожиданно подумал я после театра. — И откуда я взял, что отцу это нравится?..»
   Я ответил мужчине, что Людмилы нет дома, и спросил, как всегда, откуда он и что передать.
   — А кто это говорит? — спросил он в ответ.
   Так никогда и никто не спрашивал. «Называет сестру по имени, интересуется мною, — подумал я, — Интересуется, как те возле театра… Наверно, тоже какой-нибудь бывший пятиклассник из Людмилиной школы. Конечно!.. Кто же еще может звонить ей без всякого дела?» Мне показалось, мужчина не хочет сказать ничего такого, что нужно было бы записать в Людмилин блокнот. И захлопнул его.
   Я вспомнил, как в театре сестра шепнула: «Называй меня мамой…»
   «Сестре приятно, чтобы приятели, которые не видели ее двадцать лет и сами давно уже переженились, думали, что и она тоже замужем… и имеет ребенка», — рассуждал я. Все эти мои размышления продолжались секунду. И, не успев еще ничего решить, я брякнул в трубку:
   — Это ее сын…
   — Какой сын? — спросил мужской голос.
   — Какой?.. — Я ответил: — От первого брака!
   Сам не знаю, зачем я это сказал. Должно быть, мне хотелось, чтоб школьный друг Людмилы подумал: «Я женат всего один только раз, а она вон какая: сумела быть в браке целых два раза! А может, и больше… Значит, пользуется успехом!»
   Нет, пожалуй, в тот миг я не успел ничего подобного захотеть. Просто не было времени… Но то, о чем я в последнее время мечтал, как-то само собой слетело у меня с языка.
   — Спасибо, — сказал мужчина. И сразу ухо мне закололи тонкие, короткие гудки.
   «Ну, ничего, — думал я. — Ничего не случилось… Несколько раз может выйти замуж только красивая женщина! Значит, я не унизил сестру. А даже наоборот. Пусть ей завидуют! Все правильно. Все прекрасно!»
   Так я думал до той минуты, пока Людмила не вернулась домой. Она на меня даже не посмотрела. А прямо в пальто прошла в другую комнату, где мама читала книгу. И громко закрыла дверь.
   Людмила, всегда такая спокойная и аккуратная, забыла снять в коридоре пальто: случилось что-то ужасное!
   Вскоре я узнал, почему так волновалась сестра. Я не хотел подслушивать. Но снова подслушал… Или, верней сказать, услышал. Людмила, как и мы с отцом, говорит так, чтобы мама не напрягалась. Тут уж и в другой комнате хочешь не хочешь, а все разберешь.
   — Я должна с тобой поделиться, — сказала Людмила. — Только ты не волнуйся. — Наверно, мама сразу заволновалась, потому что сестра сказала: — Нет, нет, ничего особенного!
   Мама что-то ответила. Но ее слова оставались в той комнате, я их не слышал.
   — Ивану кто-то сказал, что я была замужем. И даже два раза… Что у меня большой сын.
   Потом стало тихо — что-то сказала мама. А я в это время успел подумать: «У сестры есть какой-то Иван, которого от меня все скрывают. Ну да, ведь я ребенок!..»
   — В самом факте нет ничего такого… — продолжала Людмила. — Просто сплетня — и все. Или глупая шутка.
   Мама что-то спросила.
   — Нет, кто именно, не сказал. Но поверил! Унизительно было доказывать… И расспрашивать! Понимаешь?
   Следующую фразу мамы я угадал по ответу Людмилы. Мама, наверно, сказала так: «Это даже хорошо: ты сможешь проверить теперь его чувства». Я думаю, она так сказала, потому что сестра ей ответила:
   — Это даже хорошо? Не считаю! И не собираюсь проверять его чувства. А вот реакция его была отвратительной: он не сдержался, он мне нагрубил. Он даже кричал… Понимаешь?
   Я боялся, что вернется отец… И услышит. А потом шея его, и затылок, и уши снова зальются краской, как тогда, возле театра.
   Что же я натворил?!
   — Если бы он попросил объяснить, я бы могла понять…
   Любит сестра рассуждать: если бы да кабы… Как будто нельзя простить!
   Что-то сказала мама.
   — Нет уж, все кончено!
   Что-то сказала мама.
   — Почему будет трудно каждый день видеть? У меня будет сознание правоты!
   Мне казалось, Людмила нарочно отвечала какими-то жесткими фразами, чтоб не расплакаться. Мне было жалко Людмилу. И в то же время я злился: разве нельзя простить?
   Значит, они работают вместе: «каждый день видеть»…
   — Нет, ни за что! — сказала Людмила. — Можно все попытаться понять, но когда унижают твое достоинство… Да, ты права; это даже хорошо, что он так раскрылся. Я вовремя остановлюсь!
   Где она остановится? В каком это смысле? На выйдет замуж?.. Я должен предотвратить ее остановку! А то ведь она «мастер четких линий»: как говорит, так и сделает.
   Сестра вышла из маминой комнаты. Я усиленно делал уроки…
   Пальто уже было у нее на руке: ей стало жарко.
   Сестра улыбалась, но фигура у нее была не такой спортивной, как всегда: Людмила чуть-чуть ссутулилась, словно на плечах у нее была тяжесть. Мне опять стало жалко ее… Захотелось помочь.
   — Людмила, — сказал я тихо, — я кое-что слышал…
   — Ты слышал?
   — Не мог же я заткнуть уши! Я хотел убежать на улицу, чтоб не слушать… Но уроки! Сама понимаешь…
   — Ты должен был войти в комнату и сказать нам, что слышишь. Это было бы честно.
   — Я думал, что ничего не пойму… И поэтому не вошел. Но потом я все-таки понял. А когда понял, что понял, поздно было уже входить.
   — Что же ты понял?
   — Знаешь, Людмила, когда люди кричат, значит, они волнуются. А если они волнуются, значит, переживают… Ты разве не замечала?
   — Какая-то чепуха! — сказала Людмила. Но продолжала слушать.
   — Когда волнуются, могут сказать что угодно! Вот мама иногда говорит: «Глаза бы мои на тебя не смотрели!» Это она про меня говорит. Но разве она хочет, чтоб я исчез?
   — Это все? — спросила сестра.
   «Это все?» — так спрашивает наша математичка, когда у доски плетут ерунду. Но сразу не ставит двойку, а, нахмурившись, ждет: может, все же удастся услышать что-то толковое?
   И Людмила ждала.
   — Раз он кричал, значит, он волновался… А раз волновался, значит, переживает. Ну, а если переживает…
   — Это я уже слышала!
   Так тоже говорит наша математичка: «Это я уже слышала!» И вслед за тем сразу же ставит двойку.
   — Это я уже слышала! — еще раз твердо повторила сестра.
   Ясно: поставила двойку.
   Ведь она слушала меня, как слушали бы шестиклассника, который пришел сдавать экзамен в институт.
   — Ничего ты не понял, — сказала Людмила. — И не мог понять!
   Еще бы: ведь я ребенок! Почему она этого не добавила? Забыла, должно быть. Просто забыла.
   Людмила пошла в коридор, чтоб повесить пальто,
   Я снова склонился над книгой. Но думал совсем о другом. «Я должен помочь ей!» — вот какое я принял решение.

 

6

   Я уже говорил, что, если сестра отчитывает меня, то есть портит мне настроение, она дня через два или три обязательно извиняется. Не признается, конечно, в этом, но извиняется: покупает билеты а театр, или берет меня на стадион, где играет в теннис и волейбол, или приносит домой подарок.
   В таких случаях подарок она не называет подарком, а говорит мне примерно так:
   — Пора тебе уже заняться спортом. Сначала посмотри, как играют другие. Пойдем сегодня на стадион.
   Или так:
   — С математикой ты не дружишь. Кем же ты хочешь стать в будущем? Разве можно об этом не думать? Испытай свои силы в художественном творчестве. Для начала хоть в фотографии. Я купила тебе аппарат…
   Сестра говорит очень строго, как бы не мирится, а воспитывает меня. Но подарок остается подарком.
   Я тоже испортил сестре настроение. Даже хуже: я заставил ее страдать! И чем больше она храбрилась (например, надевала платье, которого я раньше даже не видел!), тем яснее мне было, что ей сейчас не до платьев.
   В тот день, когда я случайно подслушал ее разговор с мамой, уже вечером, перед сном, я не выдержал и сознался:
   — Людмила, это я сказал Ивану, что у тебя есть сын от первого брака. По телефону… Он позвонил и спрашивает: «Это кто говорит?» На меня вдруг что-то такое нашло непонятное… Я и ответил: «Это ее сын». Он говорит: «Какой сын?» А я: «От первого брака!..» Пошутил, понимаешь?
   Я сказал так и испугался: «Неужели она подумает, что я вовсе не пошутил, а сказал всерьез? Из-за той ее просьбы… в театре…»
   Но сестра, кажется, так не подумала. И даже не рассердилась. Не рассердилась!..
   — Дело совсем не в этом, — сказала она. — Дело в реакции… Впрочем, ты не поймешь!
   — Но ведь если человек кричит, значит, он волнуется, а если волнуется…
   — Это я уже слышала!
   Больше я советов ей не давал.
   Я прекрасно во всем разобрался, все, мне кажется, понял, но, по мнению Людмилы, не должен был разбираться и понимать. Не имел никакого права! И не мог помочь ей открыто. «Почему? — злился я. — Почему?!»
   Я должен был действовать тайно от мамы и от Людмилы. Отец ничего не знал: у него двести двадцать на сто…
   И вот я начал исправлять положение!
   Я знал служебный телефон Людмилы и, когда никого не было дома, позвонил.
   — Можно Ивана? — сказал я.
   — Какого Ивана? — ответил смешливый девичий голос.
   — Не знаю…
   — А фамилия?
   Я молчал.
   Это девушку совсем уж развеселило.
   — Какой-то ребенок! — объяснила она сотрудникам. — Мальчишка или девчонка…
   Снова ребенок! И неужели нельзя по голосу отличить меня от девчонки?
   — Предлагаю на выбор! — сказал мне веселый голос. — Ивана Петровича, Ивана Сергеевича и Ивана Ивановича!..
   Я выбрал Ивана Ивановича. Но когда он сказал «Алло!», я сразу повесил трубку. Вдруг не тот? А я назову ему имя сестры и начну извиняться!..
   И потом, наверное, в мастерской много разных отделов. Откуда я взял, что Людмилин Иван работает с ней в одной комнате?
   Что было делать?
   Узнать фамилию у Людмилы? Она мне не скажет: не мое это дело! Спросить тайно у мамы? Она мне, конечно, ответит так:
   — Это даже хорошо, что ты волнуешься за сестру. Благородно с твоей стороны! Но в данном случае вмешиваться не стоит.
   Оставался один только выход…
   В день, когда у сестры был отгул и она ушла играть в теннис, я отправился к ней на работу. Не совсем «на работу», а к дому, где была архитектурная мастерская.
   Я знал этот дом — красивый, из стекла, металла, пластмассы. Таких домов еще мало у нас в городе. Но смешно, если мебельщики будут сидеть на плохой мебели, а архитекторы работать в некрасивом и старом доме.
   Я пошел пешком, чтоб по дороге набраться храбрости. Но чем дольше я шел, тем страшнее мне становилось: «Как узнаю его? Ивана… О чем я ему скажу, незнакомому человеку?»
   Делать что-нибудь смелое надо сразу, не думая, раз решил. И мне лучше было бы ехать туда на троллейбусе или трамвае. Слишком уж много времени я оставил себе для сомнений и всяких мыслей.
   Наконец я дошел…
   Я знал, что рабочий день кончается в половине шестого. Архитекторы стали сыпаться из подъездов, как мы высыпаемся из школы после уроков. Только немного потише и помедленнее…
   Двери были из некрашеного дерева, с разводами, напоминавшими мне почему-то водяные подтеки, как на пнях. Эти двери моя сестра распахивала каждый день по два раза. Нет, по четыре: она еще ходит обедать в столовую. Я с интересом разглядывал двери и лестницу…
   Сперва из дверей посыпались девушки. У нас из школы первыми выскакивают мальчишки. Девушки были в ярких, цветастых платьях, на каблуках, с модными сумочками. У некоторых в руках были рулоны. Все они казались очень красивыми. Это меня огорчило.
   Но ни у кого из них не было такой спортивной фигуры, как у Людмилы. И такого умного, как говорит мама, значительного лица. Только вот нравятся ли мужчинам значительные лица? Этого я не знал.
   В мастерской Людмила работает меньше года: раньше она училась в аспирантуре. У нее еще нет здесь близких подруг, которые ходили бы к нам домой. И от этого было спокойнее, никто не мог крикнуть: «Леня, а ты что тут делаешь?..»
   Потом показались мужчины.
   Как мне узнать Ивана? По дороге я кое-что изобрел… Наверно, это выглядело очень смешно и глупо, но, как только вышли мужчины, я крикнул, глядя куда-то вверх, словно голубю или скворцу:
   — Ива-ан!..
   Никто не откликнулся.
   Из дверей выходили группами: то женщины, то мужчины. Иногда вперемежку, но редко… Будь что будет, я быстро стал повторять:
   — Иван! Иван! Иван!
   Нет, так не годится: собаку я кличу, что ли?
   — Ива-ан…
   Я произнес имя протяжно и медленно, словно дальше должно было следовать отчество.
   — Вы меня? — ткнул себя в грудь мужчина. Он сказал «вы», наверно, от неожиданности.
   Нет, этот был слишком уж старый и лысый. Я помотал головой: не вас!
   И снова крикнул, глядя на небо:
   — Ива-ан!..
   — Вы меня?
   Если б он и нравился нашей Людмиле, я бы решительно выступил против: он был сестре до плеча. И то бы не дотянулся!..
   — Нет, я не вас…
   И снова:
   — Ива-ан…
   — У тебя объявился тезка, — сказал кто-то кому-то в группе мужчин.
   Один из них обернулся, взглянул на меня.
   — Ива-ан! — снова крикнул я. Уже, наверное, от испуга.
   Тогда он пошел ко мне.
   — Видишь ли… — начал он где-то на полпути.
   Я прямо вздрогнул: «Видишь ли…» — так часто начинает фразы дядя Леня с нижнего этажа. Но дядя Леня произносит свое «видишь ли» неуверенно, растягивая слоги, словно бы вслух рассуждая, а этот сказал как-то насмешливо.
   Пока он шел ко мне, я успел подумать: «Наверно, не ниже Людмилы… Ведь мужчина среднего роста, можно считать, равен высокой женщине!»
   — Видишь ли, — повторил он все так же насмешливо, — у меня к тебе огромная просьба: называй своего приятеля просто Ваней. Чтобы не было путаницы.
   Первый из трех Иванов, он понял, что не мог его звать незнакомый, а тем более мальчишка. Не стал тыкать себя в грудь и спрашивать: «Вы меня?..»
   «Настоящий Иван! — думал я. — Русоголовый, светлоглазый… Родители, когда давали имя, не промахнулись! Конечно: ведь в сказках Иван если даже Иван-дурак, то все равно далеко не дурак, а сообразительный и красивый. Ну, как же могли родители назвать Иваном того вон, лысого? Или того, низкорослого? Сообразили! Хотя, когда человеку дают имя, трудно с точностью определить, будет он лысым или не будет…»
   — Ну, что же, договорились? — спросил он. — Поскольку твой Иван пока еще здесь не работает…
   — Работает! — неожиданно для самого себя перебил я его.
   — Ну-у, брат! Создается просто безвыходное положение. И часто ты будешь его вызывать?
   — У меня тут еще кое-кто работает…
   — Тоже Иван?
   — Людмила…
   Я нарочно назвал имя сестры, чтоб посмотреть, какое это произведет на него впечатление.
   Он не вздрогнул, не побледнел и не схватился за сердце, как делают, услышав имя любимой, герои в пьесах или романах. Просто исчез его насмешливый взгляд, сразу куда-то пропал. И я догадался: это тот самый. Тот!
   Он глядел уже на меня абсолютно серьезно и даже чуть-чуть подозрительно, будто я мог обмануть его или разыграть.
   — Какая Людмила?
   Я назвал нашу фамилию.
   — Ну, брат…
   — Вот именно: брат! Я ее брат… И даже похож на нее немного лицом. Так говорят… Присмотритесь!
   Я забыл, что можно быть похожим не только на сестру, но и на мать. Чтобы он не успел об этом подумать, я стал убеждать:
   — Да брат же я, брат! Это я разговаривал с вами и пошутил… У Людмилы нет сыновей! И не было браков… Ей тысячи раз предлагали, но она не хотела!
   — Тысячи раз?
   — Ну, десятки… Она сама не хотела выходить замуж. И сейчас не хочет. Так мне кажется… А я просто-напросто пошутил.
   Он мне поверил, потому что обернулся к друзьям и сказал:
   — Не ждите меня.
   Он не повысил голоса, но они услышали, потому что голос у него и так был громкий, отчетливый. «Вполне подходит для нашей семьи!» — решил я.
   — Идите. — Он махнул сослуживцам рукой.
   — Что, отыскал пропавшего сына? — спросил кто-то из них.
   — Вот видите! — обрадовался я. — И они пошутили: назвали меня вашим сыном. А кто-нибудь может услышать и подумать, что в самом деле. Как вы подумали…
   — Так ты и есть Ленька?
   — Она вам рассказывала?
   — Говорила, что есть младший брат. А ты, оказывается, вполне взрослый парень!
   С этой минуты я его полюбил.
   — Почему вы ни разу к нам не пришли? Просто так, в гости…
   — Не приглашала… Пойдем-ка обсудим с тобой ситуацию.
   Он обнял меня за плечи. Это было приятно. И мы с ним пошли по улице, не спеша, как ходят приятели,
   Сперва он молчал. А я обо всем на свете забыл: мы шли как приятели!
   Потом я взглянул на него и подумал, что он бы ни за что не вышел на лестницу в фартуке, как дядя Леня, с которым я почему-то его мысленно сравнивал. На нем был модный, красивый костюм и рубашка такая белая, что лицо казалось уже загорелым, хотя была еще только весна. А может, и правда успел загореть?
   — Мы ведь с Людмилой в мастерской почти друг друга не замечали: она -на втором этаже, а я — на четвертом. Познакомились на теннисном корте, -сказал он. — Вот уже полторы недели, как забросил ракетку…
   «Он забросил ракетку, а Людмила стала ходить на корт еще чаще, -подумал я. — Значит, он может не видеть ее, а она его, значит, не может?..»
   — Людмила тоже не ходит на теннис, — сказал я. — Она ходит в театр… В кино! Почти каждый вечер…
   — Вот видишь! Я так и знал. Почти каждый вечер?
   Заволновался!
   — Ну, в крайнем случае через день.
   — В этом-то все и дело! Не в том, что ты пошутил, а я ей устроил сцену… Дело в том, что она даже не хочет мне объяснить…
   — У нее есть сознание собственной правоты! — сказал я. — И потом… Должна у нее быть гордость?
   — Ну-у, брат, ты меня удивил! Разве можно с этим считаться? Подошла бы и объяснила: так, мол, и так, мой брат пошутил, А то ведь даже слова не произнесла! Ничего объяснить не пожелала… И спокойно ходит в кино!
   «Людмила считает, что он не имел права разволноваться и накричать, -размышлял я. — Он считает, что она обязательно должна ему все объяснить… Почему взрослые придают такое значение мелочам? И все усложняют?.. Они слишком много думают — вот в чем несчастье. А иногда надо поступать не думая, просто как хочется! Я вот, например, не могу быть в ссоре с друзьями больше чем день или два… А взрослые все усложняют! Иногда я могу им помочь. Но они не верят, что я могу. И я не могу! Хотя Иван, кажется, верит…»
   — Слушай, ты сам-то влюблялся? — спросил он меня,
   Сам-то? Влюблялся?.. Значит, он в Людмилу влюблен!
   Я улыбнулся, хоть не хотел улыбаться.
   — Вижу по твоей блаженной физиономии, что уже успел!
   — Я? Нет еще…
   — Ну-у, брат! Неужели ни разу?
   — Точно не помню… Но, кажется, нет…
   — Вспомни! Не может быть!..
   — То есть однажды я испытывал кое-какие чувства… Но потом это прошло.
   — Ну, конечно.
   Почему же конечно? Может быть, и у него чувства всегда проходят?