Страница:
Сладкий, запретный плод его воображения и реальное достояние его папаши. В этом Сергей внутренне себе признался, будто это было большим подвигом, и он смог преодолеть какой-то внутренний барьер внутри себя. Именно потому, что эта стройная высокая девочка с какой-то почти цыганской внешностью внутренним магнитом тянет его к себе. Поэтому он хочет сказать ей что-то, но забыл, что говорят в таких случаях. И говорят ли?
Ему хочется побежать за ней по лестнице, по которой она уже поднимается, цокая высокими каблучками итальянских туфель. «Подарок отца», – мелькнуло в голове у Сергея. Ему просто хочется быть с ней. Ведь это так просто и трудно признать одновременно. Хочется отвезти ее куда-то на край света или просто завалить на кровать. Хочется бежать за ней, но ноги как будто приросли к земле. Нет, он знает, чего он хочет.
Конечно же, любым путем проникнуть к ней в комнату, поговорить о чем-нибудь, разорвать на ней одежду и грубым образом изнасиловать. Хотя он толком и не знает, как это делается. Но слышал.
А может быть, совсем не это. Ах да, он знает, чего ему хочется… Целовать каждый сантиметр ее тела, утонуть в ее черных шелковистых кудрях, жадно впиться в набрякшие соски и красивый изгиб восточных губ.
За долю секунды им овладевает безумная мысль, обдает его жаром, после чего в душе воцаряется щемящая пустота разочарования. Ведь она уже почти скрылась из виду, ушла, цокая высокими каблучками. А он так и ни на что и не решился…
Он уже думал уйти, повернулся к выходу и рад был вырваться на улицу, как вдруг судьбоносный голос вахтерши, оторвавшейся от своего вязания, громом обрушился на него. Он вернул его в реальность и погнал навстречу мечте.
– Что же вы стоите, молодой человек? – с язвой напомнила ему бабуля. – Вот она, ваша долгожданная! Или уже раздумали лекцию переписывать? Может, там ничего переписывать не надо? Или другой переписчик нашелся?
– Нет-нет, надо, – поспешно возразил Сережа. – Я и не заметил, как она прошла.
– Как это ты не заметил? Я уж глухая, а и то слышу – топот такой от нее вечно стоит! Я ее по туфлям-то сразу признаю.
И Панаеву ничего не оставалось, как развернуться и побежать за ней. Он поднялся на второй этаж, и вот… Она открывает свою комнату и буквально захлопывает перед ним дверь. Она его, собственно, и не ждала. И не знает, кто это. Она даже не удостоила взглядом.
«Хорошо, что вахтерша этого не видела», – стыдливо подумалось тогда Сергею.
И вот, наконец, Панаев, преодолев робость, постучался. Немного гортанный, с хрипотцой, но все-таки приятный, полный молодой энергии и дерзкого задора голос девушки спросил:
– Кто там?
– Почтальон Печкин, – нагло отозвался Панаев. – Принес заметку от вашего мальчика.
В этой его отважности сказывалась выпитая перед приходом в общагу бутылка пива.
– Что ты там принес? – Дверь распахнулась, и девица с вызовом посмотрела на Сергея. – Кто ты такой? Только не говори, что твоя фамилия Печкин…
– Может быть, я все-таки войду? Я по делу…
Снимая кепку, Сергей протиснулся в проем двери, в котором стояла девчонка.
– Так, кто ты такой? – наглым голосом спросила она его. – Отвечай! Ты что, к Маринке пришел?
– Нет, не к Маринке, – засмущался Сергей.
– А у Аньки, по-моему, нет друга. Она книжки читает: книга – лучший друг. А может, она решила поменять хобби?
– Я к тебе.
– Ко мне? А кто ты такой? – Девица оглядела Панаева презрительным взглядом.
– Панаев, – встретив ее взгляд, пояснил Сережа. – Дмитрий Панаев – мой отец.
Этого она не ожидала и как-то неумело почесала себе макушку.
– Твой отец?
– Да.
– Что, он тебя прислал, что ли? – откровенно недоумевала она.
– Нет. Он не знает, что я пришел. И не должен знать.
И тут Сережу охватила паника. Ему захотелось бежать отсюда со всех ног. Зачем он сказал ей это? Зачем пришел сюда?
Он сделал попытку уйти, но она остановила его, уперев ему ладонь в грудь. Ему так хотелось обратно, только вот она никак не убирала руку, а наоборот, кивнула ему:
– Ну-ка, ну-ка, зайди, парень!
Сергей послушно, как сомнамбула, вошел в комнату. Она закрыла за ним дверь, подперла ее спиной и осмотрела его с ног до головы.
– Ты и впрямь на него похож, – заметила она. – Сколько тебе лет?
– Пятнадцать.
– Как и мне. Однако ты прыткий для своего возраста мальчик.
– Ты тоже, девочка, – буквально впившись в нее глазами, заявил Сергей.
– Зачем ты сюда явился, давай разберемся.
Она покрутила на пальце брелок.
– Только забудь это свое дерьмо насчет Печкина. Может, ты пришел поучиться? Потыкаться захотелось? Ну…
Девица все больше входила в раж. Сергей оторопел. Впервые в жизни с ним так нагло разговаривала его сверстница. Но эта несовершеннолетняя шлюха плевать хотела на приличия. Он знает, что она занимается ЭТИМ с его отцом. По полной программе. От этой мысли ему сделалось мерзко. А она встала в вызывающую позу, поставив ногу на стул, откинувшись и вертя брелком. У нее уже развитая грудь, выпирающая из-под водолазки, круглый живот. Такая тесная юбка, облегающая полноватые ножки! Такой соблазнительной и отталкивающей одновременно она казалась ему тогда, почти что недосягаемой. И Панаеву стало тошно от сквозного вихря чувств, мерзким холодом обдавшего его изнутри.
– Кто тебя сюда прислал? Уж не твоя ли мамочка, чтобы ты прочел мне правила поведения в общественных местах и наедине с мужчинами? – Девчонка скорчила презрительную гримасу на лице.
Сергей отрицательно мотнул головой.
– Вот это да! – не унималась юная соблазнительница. – Оказывается, ты сам пришел. Остается предположить, что ты решил переспать со мной? А не слишком ли рано, малыш?
Она расхохоталась ему в лицо и, вытянув вперед указательный палец, надавила ему на нос как на кнопку звонка. Движение ее было настолько сильным, что от неожиданности Сергей отшатнулся назад, – ногтем она поцарапала ему правую ноздрю. Он понял: она ждет, чтобы он отмел это предложение. Он хотел и не смог. Застыл как вкопанный, пялясь на нее как щенок и трогая пальцем царапину на лице.
И вот полоски ее выщипанных бровей ползут вверх. Округляется накрашенный пухлый ротик, расширяются лукавые глаза, подведенные тушью. Она кричит. Ему кажется, что на крик сейчас сбегутся жильцы соседних комнат. Но никого это не колышет. Даже странно… Никого, кроме него и отцовской пассии, нет в эту минуту в комнате.
Ему хотелось сбросить с себя весь этот ужас, проснуться и потом решить для себя, что это был всего лишь страшный сон и что больше этого не повторится. Но это была реальность, которую он сам придумал.
– Тебе известно, что будет, если я расскажу об этом твоему отцу? – Девушка плотоядно улыбнулась и облизала губы. – Он оторвет тебе яйца, маленький ублюдок!
Кровь стучит у него в висках. Кажется, он лишился дара речи. Он только наблюдает за тем, как пламя, поднесенное к фитилю его терпения, подбирается к заряду.
– Прости, – бормочет Сергей. – Пожалуйста, не рассказывай. Я же прошу у тебя прощения.
– Не у тебя, а у вас, – нагло заявила она.
– У меня не было дурных намерений.
– Конечно, не было, – легко согласилась она. – Ты просто вообразил себя настоящим мужчиной. А на самом деле ты слюнтяй и тряпка. Твой отец – мой любовник. А тебе надо еще подрасти.
Она делает шаг к шкафу. А Сергей уже решил уйти из этого кошмара. И вдруг она оглушает его фразой:
– Я тебя еще не отпускала, – ее тон похож на строгую вздорную учительницу. – Мы еще не разобрались во всем.
И Сергей послушно останавливается, наблюдает, как она достает из шкафа бутылку вина и стаканы. Он замечает, что руки ее трясутся. Горлышко звенит о край рюмки, вино проливается на пол. Девушка залпом пьет. Ее взгляд становится еще более нахальным и задумчиво застывает на его ширинке. В ее взгляде чувствуется властная похоть и женский каприз одновременно.
– Я хочу услышать, как ты говоришь одну фразу, – заявляет вдруг она.
– Какую?
– Скажи громко и отчетливо: «Моя мать – грязная шлюха!»
Его скулы сводит судорога. Такого оборота он явно не ожидал. Он не может этого произнести при всем желании.
– Говори! – крикнула она ему в лицо. – Иначе все расскажу твоему отцу. И добавлю, что ты хотел меня изнасиловать.
Она наступает на него, он пятится. Комната небольшая – три шага, и он упирается в стену. Она с размаху бьет его по лицу.
– Говори: «Моя мамочка – шалава!»
Теперь она кричит как заведенная и лупит его своими кулаками, а он всего лишь уворачивается. Он боится даже загородиться руками, потому что это может окончательно ее взбесить.
– Говори, говори же! – наступает девушка.
И это ему надоедает. Он теряет осторожность и, схватив ее за волосы, бьет об зеркало. Оно с шумом разлетается на куски. Он бьет далее ее с силой по лицу, в живот, по спине. Не веря собственным глазам, он избивает девушку, рвет на ней одежду и тащит на кровать. В припадке бешенства он почувствовал возбуждение от прикосновения к ней, но минутное желание близости тут же сменяется отвращением. Он снова бьет ее по лицу.
– Сама ты шалава! – говорит он и плюет ей в лицо.
Вот и все. Ее обессиленная рука падает. Лицо в крови, под глазом – синяк. Она похожа на уличную женщину: по щекам течет тушь, под носом мокро, волосы рассыпались в кошмарном беспорядке. Она не может унять рыданий.
– Я шалава, я шлюха, – выла она, ползая на корточках.
А Панаев, глядя на девушку, уже почти остыл. И, пользуясь тем, что путь свободен, пробирается по стенке к дверям. Робость вновь начинает возвращаться в его душу. Открыв дверь, он еще медлит, как бы желая продолжить наказание. Но она уже не обращает на него внимание и только повторяет:
– Я шлюха!..
– Нет, – нехотя ответил тридцативосьмилетний Сергей. – Так, видел мельком где-то через полгода. Но все уже перегорело. По-моему, отец ее к тому времени уже бросил.
– А с отцом ты разговаривал о ней?
– Нет, мне было стыдно. Но и она вроде бы ничего не рассказала отцу о том, кто ее избил…
– Это серьезная психологическая травма, – раздался вдруг приятный мужской баритон, совершенно не похожий на панаевский.
Лариса повернулась к двери и увидела плотного мужчину лет сорока, с заостренными, как у покойника, чертами лица. В нем она узнала нынешнего сожителя Вероники, адвоката Романа Исааковича Либерзона.
Во всей его внешности было слишком много напыщенного самолюбования не в меру интеллигентного человека. По крайней мере, именно так выражала свое мнение о нем Нонна Леонидовна.
– Нас опять подслушивали, – сокрушенно констатировала Лариса.
Либерзон, не обратив на нее никакого внимания, поправил на переносице очки в роговой оправе и, поморщив лоб, растянуто сказал:
– Глубокая душевная травма. Чем не основание для системы защиты?
Он еще раз нахмурился и вопросительно взглянул на Панаева.
– Душевная травма одурманенного подростка. Это твой случай, Серега! Я смогу тебе помочь.
– Надо же, сколько помощников! – язвительно заметил Панаев. – Нелегкая работа – из болота тащить бегемота.
– Нет, ну надо же! Мы все хотим помочь этому убийце и мошеннику, а он еще нам хамит! – В комнату вошла, заламывая руки и кривя презрительно губы, мадам Харитонова.
Видимо, почвы для ее эмоциональных выплесков в той комнате уже явно не хватало.
А Либерзон тем временем продолжал:
– С научной точки зрения ты, Серега, не виноват. Ты действительно не отвечал за свои поступки.
– Какие поступки? – вскричал Панаев. – Рома, ты что, мне шьешь дело? Я говорил только о том, что избил шалаву своего батька двадцать лет назад…
– Серега, успокойся! – Либерзон подошел вплотную к Сергею. – Никто не хочет тебя посадить. Мы хотим по возможности вообще замять это дело. Если, конечно…
Роман Исаакович взглянул на Ларису.
– Это просто какой-то кошмар! – Нонна Леонидовна считала за благо постоянно вмешиваться в разговор. – Это катастрофа! И все это на мою больную голову. Зачем я отдала свою дочь за этого жулика?!
– Мама, прекрати, – вступила в разговор из-за ее плеча Вероника.
– Он еще ответит за свои злодеяния, – пророческим шепотом загундосила «железная леди», стоя в дверях и потрясая наманикюренными кулаками в серебряных кольцах.
– Пошла на х…! – крикнул ей Панаев.
– Быдло. Ну, форменный идиот! – всплеснула руками Харитонова, буквально выставляемая за дверь собственной дочерью.
Когда дверь за ними наконец закрылась, Панаев, глядя на адвоката горящими глазами, спросил:
– Ты что, действительно считаешь, что я грохнул эту толстую биксу в ванной?
– В собственной ванной! В собственной! – снова заорала Нонна Леонидовна, врываясь в комнату. – Смотрите, он еще и отнекивается!
– Пошла на х…! – спокойно повторил Панаев.
Лариса не обращала внимания на эту перепалку: она анализировала полученную информацию.
А что, если девушка из юношеских лет, как бы ни неприятна была их первая встреча, встретилась на его пути, допустим, спустя несколько лет? Неожиданно? Может быть, в интимной обстановке? Как знать, что могло вызреть из этой истории? Но расспрашивать Панаева в присутствии стольких людей не имело смысла.
Котова обвела взглядом комнату. Она увидела лысоватого крепыша Либерзона, который, ходя из угла в угол, что-то пытался доказать и в чем-то убедить своего оппонента и подзащитного. Ерзающую на стуле Веронику, которая боялась, что мама снова ворвется в комнату с проклятиями. Панаева, который откровенно устал от этого кошмара.
– Может быть, ты все-таки не помнишь? Может быть, ты принудил эту женщину силой заниматься с тобой сексом? Может быть, ты не хотел убивать, а просто так получилось? – методично наседал Либерзон.
– Я не делал этого, – вяло сопротивлялся Панаев.
– Может быть, ты просто хотел ее унизить, решил запугать пистолетом? Просто так получилось, – Либерзон прищурил левый глаз. – Случайно, так сказать, неожиданно…
– Нет.
– Кстати, Сережа, где пистолет, из которого было совершено убийство?
– Я не знаю…
– Ты писал эту записку, это же твой почерк! – предъявлял вещественное доказательство Либерзон. – Ее нашли в ванной, на полочке, около банки с зубными щетками.
– Я не писал…
Лариса еще раз посмотрела на Панаева, словно стараясь понять, где этот человек говорит неправду, а где искренен. У нее складывалось впечатление, что где-то скрывается тайна. И что Панаев не до конца откровенен.
Она вышла в другую комнату, где сидели представители старшего поколения и Николай. Последний просматривал какие-то журналы и казался невозмутимым, но Лариса по дрожи его рук и крайне напряженной позе определила, что мальчик явно нервничает.
Лариса подошла к Марии Ильиничне и спросила ее, как можно связаться с ее мужем. Ответ она получила очень быстро.
– Он сейчас дома. Я сама позвоню.
Мария Ильинична набрала номер и, расплакавшись в трубку, произнесла:
– Тут весь дом на ушах стоит. Сережку в убийстве обвиняют… Приезжай быстрее…
В ожидании прошло еще полчаса. За это время Либерзон несколько раз настаивал на том, что пора вызывать милицию. Вероника умоляла его подождать, словно это могло что-то изменить. В конце концов решили подождать прибытия Панаева-старшего и только после этого позвонить по «02».
Наконец прибыл Дмитрий Федорович. Это был сухопарый высокий мужчина с довольно симпатичными, а на взгляд Ларисы, даже благородными чертами лица. Для своего возраста – шестидесяти лет – он весьма неплохо смотрелся. Он с порога сдержанно поздоровался и тут же направился в ванную.
«Наложница», как и следовало ожидать от хладного трупа, по-прежнему находилась там.
Панаев-старший быстро кинул взгляд, на некоторое время застыл, потом вдруг резко поднес правую руку ко рту и слегка надкусил ноготь. Другой же рукой он интенсивно потер мочку уха. Через некоторое время совершил дерганое движение в сторону ванной, как бы наклонился. Казалось, он хотел сделать позу наложницы более удобной.
Когда он повернулся и собрался выйти, Лариса увидела капельки пота на его лбу. «Подозрительно – так на незнакомых люди не реагируют», – подумала Лариса.
И она решила немедленно взять Панаева-старшего в оборот. Представившись подругой Вероники, она попросила его о краткой беседе.
Дмитрий Федорович выглядел слегка растерянным, но присутствия духа не терял. Он довольно быстро согласился на разговор. Лариса и Панаев-старший прошли в комнату Сергея и попросили всех находившихся оттуда удалиться.
– Вы понимаете, что ваш сын является главным подозреваемым в убийстве этой женщины? – довольно напористо начала разговор Лариса.
– Вы что, считаете, я воспитал убийцу? Что я совершил грубые педагогические просчеты? Уверяю вас, я не знаю, в чем виноват как отец, – Дмитрий Федорович потер свои мозолистые ладони. – Я всего лишь простой инженер, вышедший из рабочих. Много учился и работал. Был даже начальником цеха на ткацкой фабрике. Сам никогда никаких грехов не совершал, хотя соблазнов было много.
– А ваши отношения с женщинами – это что, грех или добродетель? – Лариса усмехнулась ироничной полуулыбкой.
– С женщинами – у кого же не бывало…
– Вы уважали тех, с кем проводили время?
– Я всегда уважал женщин, даже вечно недовольную всем жену, даже гулящую дочь. Учил и сына с уважением относиться к слабому полу.
– У вас хорошие отношения с сыном?
– Ни у кого не было лучшего отца, – неожиданно высокопарно ответил Дмитрий Федорович.
«А вот это весьма сомнительно», – подумала про себя Лариса. Исходя из показаний матери, папаша, погрязший в сластолюбивых утехах, не мог удовлетворительно выполнять отцовские обязанности. То же самое, собственно, можно сказать и о матери, которая, не найдя счастья в супружеской жизни, воркует и пускает слюни над сыном, который, в свою очередь, вынужден разрываться между восхищением перед родителями и отвращением к ним.
Если добавить к этому пунктики неуемного сексуального воображения в юности, почти патологическую тягу к сексуальной вотчине отца в лице его несовершеннолетней наложницы, то Сергей вообще выглядит сумасшедшим мечтателем. Он, конечно, преждевременно созрел для половой жизни, но на титул чемпиона вряд ли мог претендовать.
Тем временем стариковский бас Дмитрия Федоровича оторвал Котову от размышлений, которые уже разливались ручьем, пока не выстраиваясь в стройный ряд.
– Это все материнское воспитание, – гаркнул отец. – Ханжество! Вот что я вам скажу… Я не удивлюсь, если мой сын всадил пулю в эту женщину. Наверное, она его шантажировала или, если предположить, что она его любовница, изменяла…
Пока Дмитрий Федорович говорил, размахивая руками, и время от времени бросался нецензурными словами, Лариса отметила в нем некоторую нервозность, которая выражалась в движениях и наклоне головы. Словно он что-то хотел скрыть или спрятать за внешней своей оболочкой. Во время разговора он все время старался пристроиться сбоку от Ларисы. Он не сидел спокойно на месте, а все время ерзал, дергался, временами вставал, потом снова садился. Глаза его расширялись, а лицо часто гримасничало – верный признак лжи и замалчивания чего-либо.
По своему обыкновению Котова долго не перебивала Панаева-старшего. Она знала, что человек, когда его не останавливают, теряет осторожность и может ненароком сболтнуть лишнего. Но словесный поток, уже принявший не то русло, нужно было оборвать, так как выслушивать обвинения в адрес предков Марии Ильиничны и «всей ихней породы» никак не вписывалось в ее планы.
– Дмитрий Федорович, – тихо напомнила она о своем присутствии.
– Да, – вдруг почему-то робко откликнулся он.
– А вы ведь не все мне рассказали…
– Разве? – еще более неуверенно переспросил Панаев и виновато посмотрел на Ларису как пойманный за руку ребенок, которого застали врасплох за поеданием запретной банки варенья.
– Вы не волнуйтесь, – решила задать тон доверительной беседы Котова, боясь, что слишком строго с ним нельзя, иначе совсем замкнется.
– Это, знаете, возраст, – хватаясь за сердце, сказал Панаев. – Может, чего и забыл сказать. Оно ведь не упомнишь всего – жизнь-то большая.
– Но в ней бывают такие события, которые с течением времени не теряют былой яркости. А порой даже становятся более красочными, обрастая кучей подробностей личного и интимного характера.
– А собственно, вы о чем?
– Не стоит притворяться, – Лариса, прищурившись лукаво, но вместе с тем ободряюще улыбнувшись, понимающе произнесла: – Вы взрослый, убеленный сединами человек. Возможно, говорить об этом сейчас трудно. А может быть, даже стыдно…
– Вы все-таки что имеете в виду? – Панаев слегка побледнел.
– Я хочу напомнить вам об эпизоде с некоей пэтэушницей, пятнадцатилетней девчонкой, которая была вашей любовницей, – выстрелила Лариса, пристально глядя в глаза Панаеву.
Панаев дрожащими пальцами закурил сигарету.
– Нелегко признаваться в ошибках молодости. Или, может быть, зрелости, – слегка поправился он. – А был я ого-го какой! Я же спортом всегда занимался. Главный инженер – у всех на виду. И с женским полом всегда складывалось как нельзя лучше. Жена вот только очень ревновала.
– Я извиняюсь, Дмитрий Федорович, давайте перейдем прямо к делу, – прервала его монолог Лариса, побоявшись, что он отклонится от главного. – Убитая в ванной напоминает ту самую девчонку, с которой у вас была связь?
Панаев поднял глаза на Котову, пристально посмотрел на нее, потом затянулся большой, очень большой затяжкой и тихо сказал:
– Это она и есть.
Котова, на которую это заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы, тем не менее сделала вид, что она предполагала такой вариант ответа.
– Правда, я ее не сразу узнал, – сглотнул слюну Панаев. – Только потом пригляделся и понял, что это она. Ужас… Убийство, возможно, совершенное моим сыном. Не думал я, что наши пути снова пересекутся вот таким образом…
Он посмотрел куда-то вдаль, обращаясь скорее к какому-то образу, чем к реальному лицу. Его взгляд затуманился, и он на мгновение остановился, тяжело переводя дыхание.
– Кстати, как вы думаете, почему я сознался в том, что я ее узнал? – с вызовом воскликнул Панаев-старший.
Лариса решила не оставлять эту провокацию без внимания. Есть прекрасная возможность поупражнять себя в выдвижении предположений. Тем более их сейчас же или опровергнут, или подтвердят. Ко всему прочему, это укрепит ее авторитет и усилит доверие.
Взяв небольшую паузу, чиркнув зажигалкой и глубоко затянувшись, она начала:
– Версия первая. Буду нескромной. Может быть, я расположила вас к себе и отношусь в вашем восприятии к той категории людей, которые не вызывают у вас чувства угрозы или опасности. Версия вторая, – методично продолжала Лариса. – Когда на человека сваливаются различного рода стрессы, у него появляется влечение к доверительности. Она может выплеснуться на любого встречного. Этим встречным в данном случае оказалась я. Я могу продолжать… Есть и третья версия. Я увидела, как вы среагировали на труп в ванной. Ваша реакция была очень прозрачной и откровенной.
– Да, почти все ваши стрелы летели если не в десятку, то уж в девятку точно, – согласился Панаев. – Я сначала подумал, что этого не может быть. Потом присмотрелся: вроде бы не она. Потом – что она. Шутка ли – двадцать лет прошло. Она тогда девчонкой была пятнадцатилетней…
– Вы давно с ней расстались?
– Связь между нами продолжалась года полтора. Потом она уехала по распределению.
– То есть вы хотите сказать, что с тех пор ее не видели? – Котова цепко посмотрела на Дмитрия Федоровича.
– Нет, не видел.
– И в последнее время тоже?
– Конечно, нет! Я вообще не знаю, откуда она здесь взялась. Как привидение какое-то свалилась.
– Судя по ее одежде, Дмитрий Федорович, она была проституткой, – вкрадчиво сказала Лариса.
Панаев только тяжело вздохнул и метнул взгляд на стоявшую на журнальном столике бутылку коньяка.
Лариса тут же поняла его желание и быстро налила ему. После того как Дмитрий Федорович выпил, он продолжил:
– Ее звали Белла Смирнова. Она поступила в ПТУ, над которым шефствовала наша ткацкая фабрика. Она тогда была совсем молодая, с деревенской хваткой и обаянием. Правда, несколько грубоватая для своего возраста.
– Вы познакомились на фабрике?
– Да, она проходила там практику. Она сама изъявила желание познакомиться со мной поближе.
– Она вас соблазнила?
– Да, можно сказать, что и так, – чуть усмехнулся Панаев. – В обеденный перерыв она ко мне подсела в столовой. Разговорились… Уже не помню, о чем дословно мы говорили. Но договорились встретиться вечером. Я вел себя как пацан – вообще не был уверен, что мною могут интересоваться вот такие девчонки. Хотя умом понимал, что такое в принципе возможно. И чудо произошло.
– И как же это все было?
– Я решился прямо в конце нашего первого вечера, – чуть улыбнулся Панаев, наливая себе еще одну рюмку коньяка. – Я внезапно начал жадно и неуклюже от стеснения целовать ее, а ее рука вдруг скользнула в мою ширинку. Она ласкала меня там пальцами, а я с силой надавил на ее сосок. Потом Белла закричала и пыталась убежать. Я догнал ее, а она, зареванная и напуганная, повторяла одно и то же: «Ты такой же, как он. Все мужчины одинаковы». Тогда эта фраза заставила меня сомневаться в себе как в мужчине, вселяла неуверенность. Лишь спустя некоторое время я понял смысл этих слов.
Ему хочется побежать за ней по лестнице, по которой она уже поднимается, цокая высокими каблучками итальянских туфель. «Подарок отца», – мелькнуло в голове у Сергея. Ему просто хочется быть с ней. Ведь это так просто и трудно признать одновременно. Хочется отвезти ее куда-то на край света или просто завалить на кровать. Хочется бежать за ней, но ноги как будто приросли к земле. Нет, он знает, чего он хочет.
Конечно же, любым путем проникнуть к ней в комнату, поговорить о чем-нибудь, разорвать на ней одежду и грубым образом изнасиловать. Хотя он толком и не знает, как это делается. Но слышал.
А может быть, совсем не это. Ах да, он знает, чего ему хочется… Целовать каждый сантиметр ее тела, утонуть в ее черных шелковистых кудрях, жадно впиться в набрякшие соски и красивый изгиб восточных губ.
За долю секунды им овладевает безумная мысль, обдает его жаром, после чего в душе воцаряется щемящая пустота разочарования. Ведь она уже почти скрылась из виду, ушла, цокая высокими каблучками. А он так и ни на что и не решился…
Он уже думал уйти, повернулся к выходу и рад был вырваться на улицу, как вдруг судьбоносный голос вахтерши, оторвавшейся от своего вязания, громом обрушился на него. Он вернул его в реальность и погнал навстречу мечте.
– Что же вы стоите, молодой человек? – с язвой напомнила ему бабуля. – Вот она, ваша долгожданная! Или уже раздумали лекцию переписывать? Может, там ничего переписывать не надо? Или другой переписчик нашелся?
– Нет-нет, надо, – поспешно возразил Сережа. – Я и не заметил, как она прошла.
– Как это ты не заметил? Я уж глухая, а и то слышу – топот такой от нее вечно стоит! Я ее по туфлям-то сразу признаю.
И Панаеву ничего не оставалось, как развернуться и побежать за ней. Он поднялся на второй этаж, и вот… Она открывает свою комнату и буквально захлопывает перед ним дверь. Она его, собственно, и не ждала. И не знает, кто это. Она даже не удостоила взглядом.
«Хорошо, что вахтерша этого не видела», – стыдливо подумалось тогда Сергею.
И вот, наконец, Панаев, преодолев робость, постучался. Немного гортанный, с хрипотцой, но все-таки приятный, полный молодой энергии и дерзкого задора голос девушки спросил:
– Кто там?
– Почтальон Печкин, – нагло отозвался Панаев. – Принес заметку от вашего мальчика.
В этой его отважности сказывалась выпитая перед приходом в общагу бутылка пива.
– Что ты там принес? – Дверь распахнулась, и девица с вызовом посмотрела на Сергея. – Кто ты такой? Только не говори, что твоя фамилия Печкин…
– Может быть, я все-таки войду? Я по делу…
Снимая кепку, Сергей протиснулся в проем двери, в котором стояла девчонка.
– Так, кто ты такой? – наглым голосом спросила она его. – Отвечай! Ты что, к Маринке пришел?
– Нет, не к Маринке, – засмущался Сергей.
– А у Аньки, по-моему, нет друга. Она книжки читает: книга – лучший друг. А может, она решила поменять хобби?
– Я к тебе.
– Ко мне? А кто ты такой? – Девица оглядела Панаева презрительным взглядом.
– Панаев, – встретив ее взгляд, пояснил Сережа. – Дмитрий Панаев – мой отец.
Этого она не ожидала и как-то неумело почесала себе макушку.
– Твой отец?
– Да.
– Что, он тебя прислал, что ли? – откровенно недоумевала она.
– Нет. Он не знает, что я пришел. И не должен знать.
И тут Сережу охватила паника. Ему захотелось бежать отсюда со всех ног. Зачем он сказал ей это? Зачем пришел сюда?
Он сделал попытку уйти, но она остановила его, уперев ему ладонь в грудь. Ему так хотелось обратно, только вот она никак не убирала руку, а наоборот, кивнула ему:
– Ну-ка, ну-ка, зайди, парень!
Сергей послушно, как сомнамбула, вошел в комнату. Она закрыла за ним дверь, подперла ее спиной и осмотрела его с ног до головы.
– Ты и впрямь на него похож, – заметила она. – Сколько тебе лет?
– Пятнадцать.
– Как и мне. Однако ты прыткий для своего возраста мальчик.
– Ты тоже, девочка, – буквально впившись в нее глазами, заявил Сергей.
– Зачем ты сюда явился, давай разберемся.
Она покрутила на пальце брелок.
– Только забудь это свое дерьмо насчет Печкина. Может, ты пришел поучиться? Потыкаться захотелось? Ну…
Девица все больше входила в раж. Сергей оторопел. Впервые в жизни с ним так нагло разговаривала его сверстница. Но эта несовершеннолетняя шлюха плевать хотела на приличия. Он знает, что она занимается ЭТИМ с его отцом. По полной программе. От этой мысли ему сделалось мерзко. А она встала в вызывающую позу, поставив ногу на стул, откинувшись и вертя брелком. У нее уже развитая грудь, выпирающая из-под водолазки, круглый живот. Такая тесная юбка, облегающая полноватые ножки! Такой соблазнительной и отталкивающей одновременно она казалась ему тогда, почти что недосягаемой. И Панаеву стало тошно от сквозного вихря чувств, мерзким холодом обдавшего его изнутри.
– Кто тебя сюда прислал? Уж не твоя ли мамочка, чтобы ты прочел мне правила поведения в общественных местах и наедине с мужчинами? – Девчонка скорчила презрительную гримасу на лице.
Сергей отрицательно мотнул головой.
– Вот это да! – не унималась юная соблазнительница. – Оказывается, ты сам пришел. Остается предположить, что ты решил переспать со мной? А не слишком ли рано, малыш?
Она расхохоталась ему в лицо и, вытянув вперед указательный палец, надавила ему на нос как на кнопку звонка. Движение ее было настолько сильным, что от неожиданности Сергей отшатнулся назад, – ногтем она поцарапала ему правую ноздрю. Он понял: она ждет, чтобы он отмел это предложение. Он хотел и не смог. Застыл как вкопанный, пялясь на нее как щенок и трогая пальцем царапину на лице.
И вот полоски ее выщипанных бровей ползут вверх. Округляется накрашенный пухлый ротик, расширяются лукавые глаза, подведенные тушью. Она кричит. Ему кажется, что на крик сейчас сбегутся жильцы соседних комнат. Но никого это не колышет. Даже странно… Никого, кроме него и отцовской пассии, нет в эту минуту в комнате.
Ему хотелось сбросить с себя весь этот ужас, проснуться и потом решить для себя, что это был всего лишь страшный сон и что больше этого не повторится. Но это была реальность, которую он сам придумал.
– Тебе известно, что будет, если я расскажу об этом твоему отцу? – Девушка плотоядно улыбнулась и облизала губы. – Он оторвет тебе яйца, маленький ублюдок!
Кровь стучит у него в висках. Кажется, он лишился дара речи. Он только наблюдает за тем, как пламя, поднесенное к фитилю его терпения, подбирается к заряду.
– Прости, – бормочет Сергей. – Пожалуйста, не рассказывай. Я же прошу у тебя прощения.
– Не у тебя, а у вас, – нагло заявила она.
– У меня не было дурных намерений.
– Конечно, не было, – легко согласилась она. – Ты просто вообразил себя настоящим мужчиной. А на самом деле ты слюнтяй и тряпка. Твой отец – мой любовник. А тебе надо еще подрасти.
Она делает шаг к шкафу. А Сергей уже решил уйти из этого кошмара. И вдруг она оглушает его фразой:
– Я тебя еще не отпускала, – ее тон похож на строгую вздорную учительницу. – Мы еще не разобрались во всем.
И Сергей послушно останавливается, наблюдает, как она достает из шкафа бутылку вина и стаканы. Он замечает, что руки ее трясутся. Горлышко звенит о край рюмки, вино проливается на пол. Девушка залпом пьет. Ее взгляд становится еще более нахальным и задумчиво застывает на его ширинке. В ее взгляде чувствуется властная похоть и женский каприз одновременно.
– Я хочу услышать, как ты говоришь одну фразу, – заявляет вдруг она.
– Какую?
– Скажи громко и отчетливо: «Моя мать – грязная шлюха!»
Его скулы сводит судорога. Такого оборота он явно не ожидал. Он не может этого произнести при всем желании.
– Говори! – крикнула она ему в лицо. – Иначе все расскажу твоему отцу. И добавлю, что ты хотел меня изнасиловать.
Она наступает на него, он пятится. Комната небольшая – три шага, и он упирается в стену. Она с размаху бьет его по лицу.
– Говори: «Моя мамочка – шалава!»
Теперь она кричит как заведенная и лупит его своими кулаками, а он всего лишь уворачивается. Он боится даже загородиться руками, потому что это может окончательно ее взбесить.
– Говори, говори же! – наступает девушка.
И это ему надоедает. Он теряет осторожность и, схватив ее за волосы, бьет об зеркало. Оно с шумом разлетается на куски. Он бьет далее ее с силой по лицу, в живот, по спине. Не веря собственным глазам, он избивает девушку, рвет на ней одежду и тащит на кровать. В припадке бешенства он почувствовал возбуждение от прикосновения к ней, но минутное желание близости тут же сменяется отвращением. Он снова бьет ее по лицу.
– Сама ты шалава! – говорит он и плюет ей в лицо.
Вот и все. Ее обессиленная рука падает. Лицо в крови, под глазом – синяк. Она похожа на уличную женщину: по щекам течет тушь, под носом мокро, волосы рассыпались в кошмарном беспорядке. Она не может унять рыданий.
– Я шалава, я шлюха, – выла она, ползая на корточках.
А Панаев, глядя на девушку, уже почти остыл. И, пользуясь тем, что путь свободен, пробирается по стенке к дверям. Робость вновь начинает возвращаться в его душу. Открыв дверь, он еще медлит, как бы желая продолжить наказание. Но она уже не обращает на него внимание и только повторяет:
– Я шлюха!..
* * *
– После этого ты ее больше не видел? – спросила Лариса у Панаева.– Нет, – нехотя ответил тридцативосьмилетний Сергей. – Так, видел мельком где-то через полгода. Но все уже перегорело. По-моему, отец ее к тому времени уже бросил.
– А с отцом ты разговаривал о ней?
– Нет, мне было стыдно. Но и она вроде бы ничего не рассказала отцу о том, кто ее избил…
– Это серьезная психологическая травма, – раздался вдруг приятный мужской баритон, совершенно не похожий на панаевский.
Лариса повернулась к двери и увидела плотного мужчину лет сорока, с заостренными, как у покойника, чертами лица. В нем она узнала нынешнего сожителя Вероники, адвоката Романа Исааковича Либерзона.
Во всей его внешности было слишком много напыщенного самолюбования не в меру интеллигентного человека. По крайней мере, именно так выражала свое мнение о нем Нонна Леонидовна.
– Нас опять подслушивали, – сокрушенно констатировала Лариса.
Либерзон, не обратив на нее никакого внимания, поправил на переносице очки в роговой оправе и, поморщив лоб, растянуто сказал:
– Глубокая душевная травма. Чем не основание для системы защиты?
Он еще раз нахмурился и вопросительно взглянул на Панаева.
– Душевная травма одурманенного подростка. Это твой случай, Серега! Я смогу тебе помочь.
– Надо же, сколько помощников! – язвительно заметил Панаев. – Нелегкая работа – из болота тащить бегемота.
– Нет, ну надо же! Мы все хотим помочь этому убийце и мошеннику, а он еще нам хамит! – В комнату вошла, заламывая руки и кривя презрительно губы, мадам Харитонова.
Видимо, почвы для ее эмоциональных выплесков в той комнате уже явно не хватало.
А Либерзон тем временем продолжал:
– С научной точки зрения ты, Серега, не виноват. Ты действительно не отвечал за свои поступки.
– Какие поступки? – вскричал Панаев. – Рома, ты что, мне шьешь дело? Я говорил только о том, что избил шалаву своего батька двадцать лет назад…
– Серега, успокойся! – Либерзон подошел вплотную к Сергею. – Никто не хочет тебя посадить. Мы хотим по возможности вообще замять это дело. Если, конечно…
Роман Исаакович взглянул на Ларису.
– Это просто какой-то кошмар! – Нонна Леонидовна считала за благо постоянно вмешиваться в разговор. – Это катастрофа! И все это на мою больную голову. Зачем я отдала свою дочь за этого жулика?!
– Мама, прекрати, – вступила в разговор из-за ее плеча Вероника.
– Он еще ответит за свои злодеяния, – пророческим шепотом загундосила «железная леди», стоя в дверях и потрясая наманикюренными кулаками в серебряных кольцах.
– Пошла на х…! – крикнул ей Панаев.
– Быдло. Ну, форменный идиот! – всплеснула руками Харитонова, буквально выставляемая за дверь собственной дочерью.
Когда дверь за ними наконец закрылась, Панаев, глядя на адвоката горящими глазами, спросил:
– Ты что, действительно считаешь, что я грохнул эту толстую биксу в ванной?
– В собственной ванной! В собственной! – снова заорала Нонна Леонидовна, врываясь в комнату. – Смотрите, он еще и отнекивается!
– Пошла на х…! – спокойно повторил Панаев.
Лариса не обращала внимания на эту перепалку: она анализировала полученную информацию.
А что, если девушка из юношеских лет, как бы ни неприятна была их первая встреча, встретилась на его пути, допустим, спустя несколько лет? Неожиданно? Может быть, в интимной обстановке? Как знать, что могло вызреть из этой истории? Но расспрашивать Панаева в присутствии стольких людей не имело смысла.
Котова обвела взглядом комнату. Она увидела лысоватого крепыша Либерзона, который, ходя из угла в угол, что-то пытался доказать и в чем-то убедить своего оппонента и подзащитного. Ерзающую на стуле Веронику, которая боялась, что мама снова ворвется в комнату с проклятиями. Панаева, который откровенно устал от этого кошмара.
– Может быть, ты все-таки не помнишь? Может быть, ты принудил эту женщину силой заниматься с тобой сексом? Может быть, ты не хотел убивать, а просто так получилось? – методично наседал Либерзон.
– Я не делал этого, – вяло сопротивлялся Панаев.
– Может быть, ты просто хотел ее унизить, решил запугать пистолетом? Просто так получилось, – Либерзон прищурил левый глаз. – Случайно, так сказать, неожиданно…
– Нет.
– Кстати, Сережа, где пистолет, из которого было совершено убийство?
– Я не знаю…
– Ты писал эту записку, это же твой почерк! – предъявлял вещественное доказательство Либерзон. – Ее нашли в ванной, на полочке, около банки с зубными щетками.
– Я не писал…
Лариса еще раз посмотрела на Панаева, словно стараясь понять, где этот человек говорит неправду, а где искренен. У нее складывалось впечатление, что где-то скрывается тайна. И что Панаев не до конца откровенен.
Она вышла в другую комнату, где сидели представители старшего поколения и Николай. Последний просматривал какие-то журналы и казался невозмутимым, но Лариса по дрожи его рук и крайне напряженной позе определила, что мальчик явно нервничает.
Лариса подошла к Марии Ильиничне и спросила ее, как можно связаться с ее мужем. Ответ она получила очень быстро.
– Он сейчас дома. Я сама позвоню.
Мария Ильинична набрала номер и, расплакавшись в трубку, произнесла:
– Тут весь дом на ушах стоит. Сережку в убийстве обвиняют… Приезжай быстрее…
В ожидании прошло еще полчаса. За это время Либерзон несколько раз настаивал на том, что пора вызывать милицию. Вероника умоляла его подождать, словно это могло что-то изменить. В конце концов решили подождать прибытия Панаева-старшего и только после этого позвонить по «02».
Наконец прибыл Дмитрий Федорович. Это был сухопарый высокий мужчина с довольно симпатичными, а на взгляд Ларисы, даже благородными чертами лица. Для своего возраста – шестидесяти лет – он весьма неплохо смотрелся. Он с порога сдержанно поздоровался и тут же направился в ванную.
«Наложница», как и следовало ожидать от хладного трупа, по-прежнему находилась там.
Панаев-старший быстро кинул взгляд, на некоторое время застыл, потом вдруг резко поднес правую руку ко рту и слегка надкусил ноготь. Другой же рукой он интенсивно потер мочку уха. Через некоторое время совершил дерганое движение в сторону ванной, как бы наклонился. Казалось, он хотел сделать позу наложницы более удобной.
Когда он повернулся и собрался выйти, Лариса увидела капельки пота на его лбу. «Подозрительно – так на незнакомых люди не реагируют», – подумала Лариса.
И она решила немедленно взять Панаева-старшего в оборот. Представившись подругой Вероники, она попросила его о краткой беседе.
Дмитрий Федорович выглядел слегка растерянным, но присутствия духа не терял. Он довольно быстро согласился на разговор. Лариса и Панаев-старший прошли в комнату Сергея и попросили всех находившихся оттуда удалиться.
– Вы понимаете, что ваш сын является главным подозреваемым в убийстве этой женщины? – довольно напористо начала разговор Лариса.
– Вы что, считаете, я воспитал убийцу? Что я совершил грубые педагогические просчеты? Уверяю вас, я не знаю, в чем виноват как отец, – Дмитрий Федорович потер свои мозолистые ладони. – Я всего лишь простой инженер, вышедший из рабочих. Много учился и работал. Был даже начальником цеха на ткацкой фабрике. Сам никогда никаких грехов не совершал, хотя соблазнов было много.
– А ваши отношения с женщинами – это что, грех или добродетель? – Лариса усмехнулась ироничной полуулыбкой.
– С женщинами – у кого же не бывало…
– Вы уважали тех, с кем проводили время?
– Я всегда уважал женщин, даже вечно недовольную всем жену, даже гулящую дочь. Учил и сына с уважением относиться к слабому полу.
– У вас хорошие отношения с сыном?
– Ни у кого не было лучшего отца, – неожиданно высокопарно ответил Дмитрий Федорович.
«А вот это весьма сомнительно», – подумала про себя Лариса. Исходя из показаний матери, папаша, погрязший в сластолюбивых утехах, не мог удовлетворительно выполнять отцовские обязанности. То же самое, собственно, можно сказать и о матери, которая, не найдя счастья в супружеской жизни, воркует и пускает слюни над сыном, который, в свою очередь, вынужден разрываться между восхищением перед родителями и отвращением к ним.
Если добавить к этому пунктики неуемного сексуального воображения в юности, почти патологическую тягу к сексуальной вотчине отца в лице его несовершеннолетней наложницы, то Сергей вообще выглядит сумасшедшим мечтателем. Он, конечно, преждевременно созрел для половой жизни, но на титул чемпиона вряд ли мог претендовать.
Тем временем стариковский бас Дмитрия Федоровича оторвал Котову от размышлений, которые уже разливались ручьем, пока не выстраиваясь в стройный ряд.
– Это все материнское воспитание, – гаркнул отец. – Ханжество! Вот что я вам скажу… Я не удивлюсь, если мой сын всадил пулю в эту женщину. Наверное, она его шантажировала или, если предположить, что она его любовница, изменяла…
Пока Дмитрий Федорович говорил, размахивая руками, и время от времени бросался нецензурными словами, Лариса отметила в нем некоторую нервозность, которая выражалась в движениях и наклоне головы. Словно он что-то хотел скрыть или спрятать за внешней своей оболочкой. Во время разговора он все время старался пристроиться сбоку от Ларисы. Он не сидел спокойно на месте, а все время ерзал, дергался, временами вставал, потом снова садился. Глаза его расширялись, а лицо часто гримасничало – верный признак лжи и замалчивания чего-либо.
По своему обыкновению Котова долго не перебивала Панаева-старшего. Она знала, что человек, когда его не останавливают, теряет осторожность и может ненароком сболтнуть лишнего. Но словесный поток, уже принявший не то русло, нужно было оборвать, так как выслушивать обвинения в адрес предков Марии Ильиничны и «всей ихней породы» никак не вписывалось в ее планы.
– Дмитрий Федорович, – тихо напомнила она о своем присутствии.
– Да, – вдруг почему-то робко откликнулся он.
– А вы ведь не все мне рассказали…
– Разве? – еще более неуверенно переспросил Панаев и виновато посмотрел на Ларису как пойманный за руку ребенок, которого застали врасплох за поеданием запретной банки варенья.
– Вы не волнуйтесь, – решила задать тон доверительной беседы Котова, боясь, что слишком строго с ним нельзя, иначе совсем замкнется.
– Это, знаете, возраст, – хватаясь за сердце, сказал Панаев. – Может, чего и забыл сказать. Оно ведь не упомнишь всего – жизнь-то большая.
– Но в ней бывают такие события, которые с течением времени не теряют былой яркости. А порой даже становятся более красочными, обрастая кучей подробностей личного и интимного характера.
– А собственно, вы о чем?
– Не стоит притворяться, – Лариса, прищурившись лукаво, но вместе с тем ободряюще улыбнувшись, понимающе произнесла: – Вы взрослый, убеленный сединами человек. Возможно, говорить об этом сейчас трудно. А может быть, даже стыдно…
– Вы все-таки что имеете в виду? – Панаев слегка побледнел.
– Я хочу напомнить вам об эпизоде с некоей пэтэушницей, пятнадцатилетней девчонкой, которая была вашей любовницей, – выстрелила Лариса, пристально глядя в глаза Панаеву.
Панаев дрожащими пальцами закурил сигарету.
– Нелегко признаваться в ошибках молодости. Или, может быть, зрелости, – слегка поправился он. – А был я ого-го какой! Я же спортом всегда занимался. Главный инженер – у всех на виду. И с женским полом всегда складывалось как нельзя лучше. Жена вот только очень ревновала.
– Я извиняюсь, Дмитрий Федорович, давайте перейдем прямо к делу, – прервала его монолог Лариса, побоявшись, что он отклонится от главного. – Убитая в ванной напоминает ту самую девчонку, с которой у вас была связь?
Панаев поднял глаза на Котову, пристально посмотрел на нее, потом затянулся большой, очень большой затяжкой и тихо сказал:
– Это она и есть.
Котова, на которую это заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы, тем не менее сделала вид, что она предполагала такой вариант ответа.
– Правда, я ее не сразу узнал, – сглотнул слюну Панаев. – Только потом пригляделся и понял, что это она. Ужас… Убийство, возможно, совершенное моим сыном. Не думал я, что наши пути снова пересекутся вот таким образом…
Он посмотрел куда-то вдаль, обращаясь скорее к какому-то образу, чем к реальному лицу. Его взгляд затуманился, и он на мгновение остановился, тяжело переводя дыхание.
– Кстати, как вы думаете, почему я сознался в том, что я ее узнал? – с вызовом воскликнул Панаев-старший.
Лариса решила не оставлять эту провокацию без внимания. Есть прекрасная возможность поупражнять себя в выдвижении предположений. Тем более их сейчас же или опровергнут, или подтвердят. Ко всему прочему, это укрепит ее авторитет и усилит доверие.
Взяв небольшую паузу, чиркнув зажигалкой и глубоко затянувшись, она начала:
– Версия первая. Буду нескромной. Может быть, я расположила вас к себе и отношусь в вашем восприятии к той категории людей, которые не вызывают у вас чувства угрозы или опасности. Версия вторая, – методично продолжала Лариса. – Когда на человека сваливаются различного рода стрессы, у него появляется влечение к доверительности. Она может выплеснуться на любого встречного. Этим встречным в данном случае оказалась я. Я могу продолжать… Есть и третья версия. Я увидела, как вы среагировали на труп в ванной. Ваша реакция была очень прозрачной и откровенной.
– Да, почти все ваши стрелы летели если не в десятку, то уж в девятку точно, – согласился Панаев. – Я сначала подумал, что этого не может быть. Потом присмотрелся: вроде бы не она. Потом – что она. Шутка ли – двадцать лет прошло. Она тогда девчонкой была пятнадцатилетней…
– Вы давно с ней расстались?
– Связь между нами продолжалась года полтора. Потом она уехала по распределению.
– То есть вы хотите сказать, что с тех пор ее не видели? – Котова цепко посмотрела на Дмитрия Федоровича.
– Нет, не видел.
– И в последнее время тоже?
– Конечно, нет! Я вообще не знаю, откуда она здесь взялась. Как привидение какое-то свалилась.
– Судя по ее одежде, Дмитрий Федорович, она была проституткой, – вкрадчиво сказала Лариса.
Панаев только тяжело вздохнул и метнул взгляд на стоявшую на журнальном столике бутылку коньяка.
Лариса тут же поняла его желание и быстро налила ему. После того как Дмитрий Федорович выпил, он продолжил:
– Ее звали Белла Смирнова. Она поступила в ПТУ, над которым шефствовала наша ткацкая фабрика. Она тогда была совсем молодая, с деревенской хваткой и обаянием. Правда, несколько грубоватая для своего возраста.
– Вы познакомились на фабрике?
– Да, она проходила там практику. Она сама изъявила желание познакомиться со мной поближе.
– Она вас соблазнила?
– Да, можно сказать, что и так, – чуть усмехнулся Панаев. – В обеденный перерыв она ко мне подсела в столовой. Разговорились… Уже не помню, о чем дословно мы говорили. Но договорились встретиться вечером. Я вел себя как пацан – вообще не был уверен, что мною могут интересоваться вот такие девчонки. Хотя умом понимал, что такое в принципе возможно. И чудо произошло.
– И как же это все было?
– Я решился прямо в конце нашего первого вечера, – чуть улыбнулся Панаев, наливая себе еще одну рюмку коньяка. – Я внезапно начал жадно и неуклюже от стеснения целовать ее, а ее рука вдруг скользнула в мою ширинку. Она ласкала меня там пальцами, а я с силой надавил на ее сосок. Потом Белла закричала и пыталась убежать. Я догнал ее, а она, зареванная и напуганная, повторяла одно и то же: «Ты такой же, как он. Все мужчины одинаковы». Тогда эта фраза заставила меня сомневаться в себе как в мужчине, вселяла неуверенность. Лишь спустя некоторое время я понял смысл этих слов.