Нанесены потери противнику: убиты и ранены более 6000 солдат и офицеров. Уничтожено: пулеметов – 50, винтовок – 150, танков – 2, бронетранспортеров – 3. Захвачено: лошадей – 68, полевых орудий, тягачей – 25, самолетов – 3 (из них один неисправный).
…1 марта дивизия, имея в первом эшелоне 92-й и 122-й стрелковые полки, перешла в наступление в направлении Сиргала… Дивизия встретила исключительно упорное сопротивление противника, укрепившегося в лесном массиве и по западной окраине болота вост. Сиргала.
Перед фронтом наступления дивизии оборонялись части 170 ПД, пополненные личным составом и техникой.
За время наступления дивизии с 1 по 10 марта дивизия продвинулась от 1 до 2 километров, нанеся противнику следующие потери: убитыми и ранеными – 2500 человек, захвачено – 20 пулеметов, 130 винтовок.
В ночь с 9 на 10 марта боевой участок был передан 131-й стрелковой дивизии. С 12 по 26 марта дивизия, выйдя во фронтовой резерв, пополнилась личным составом и вооружением.
С 27 по 31 марта дивизия вела бои в составе 117-го стрелкового корпуса… Успеха не имела».
Астманов понимал, что даже в таком документе, как исторический формуляр, далеко не вся (и не все) правда. К примеру, записано, что дивизия продвигается на один-два километра, уложив две с половиной тысячи фашистов, а затем отводится на переформирование. Из документов на два месяца исчезает фамилия комдива Якутовича, меняются командиры полков. Ни слова о своих потерях, об «эпидемии», скосившей командование дивизии… «Успеха не имела» – скупо гласил о тех днях главный исторический документ. Мог ли знать Астманов, что через шестнадцать лет он будет вновь вчитываться в пожелтевшие страницы солидных томов и медленно соображать, что же заставило «штабных» выбросить из истории дивизии ровно половину своей же афганской истории, с 1981-го по 1985 год. Но это будет в середине девяностых годов в «суверенно-послевоенном» Таджикистане, когда дивизия станет «последним легионом империи» в самой отдаленной ее колонии. И вот ведь совпадение: последней дивизия вошла в Афганистан, последней вышла. А пока на дворе год 1981-й…
В военно-исторических изысканиях Астманов провел три дня, какие редко выпадают военному человеку и помнятся долго и благодарно. На четвертое утро, вместо выдачи очередного тома формуляра, секретчик, ехидно улыбаясь, передал ему предложение посетить заместителя начальника особого отдела дивизии…
А наутро рано вызвали в отдел…
Картограф
…1 марта дивизия, имея в первом эшелоне 92-й и 122-й стрелковые полки, перешла в наступление в направлении Сиргала… Дивизия встретила исключительно упорное сопротивление противника, укрепившегося в лесном массиве и по западной окраине болота вост. Сиргала.
Перед фронтом наступления дивизии оборонялись части 170 ПД, пополненные личным составом и техникой.
За время наступления дивизии с 1 по 10 марта дивизия продвинулась от 1 до 2 километров, нанеся противнику следующие потери: убитыми и ранеными – 2500 человек, захвачено – 20 пулеметов, 130 винтовок.
В ночь с 9 на 10 марта боевой участок был передан 131-й стрелковой дивизии. С 12 по 26 марта дивизия, выйдя во фронтовой резерв, пополнилась личным составом и вооружением.
С 27 по 31 марта дивизия вела бои в составе 117-го стрелкового корпуса… Успеха не имела».
Астманов понимал, что даже в таком документе, как исторический формуляр, далеко не вся (и не все) правда. К примеру, записано, что дивизия продвигается на один-два километра, уложив две с половиной тысячи фашистов, а затем отводится на переформирование. Из документов на два месяца исчезает фамилия комдива Якутовича, меняются командиры полков. Ни слова о своих потерях, об «эпидемии», скосившей командование дивизии… «Успеха не имела» – скупо гласил о тех днях главный исторический документ. Мог ли знать Астманов, что через шестнадцать лет он будет вновь вчитываться в пожелтевшие страницы солидных томов и медленно соображать, что же заставило «штабных» выбросить из истории дивизии ровно половину своей же афганской истории, с 1981-го по 1985 год. Но это будет в середине девяностых годов в «суверенно-послевоенном» Таджикистане, когда дивизия станет «последним легионом империи» в самой отдаленной ее колонии. И вот ведь совпадение: последней дивизия вошла в Афганистан, последней вышла. А пока на дворе год 1981-й…
В военно-исторических изысканиях Астманов провел три дня, какие редко выпадают военному человеку и помнятся долго и благодарно. На четвертое утро, вместо выдачи очередного тома формуляра, секретчик, ехидно улыбаясь, передал ему предложение посетить заместителя начальника особого отдела дивизии…
А наутро рано вызвали в отдел…
«Если в армии служить, то в редакции или особом отделе», – говаривал первый редактор Астманова – капитан Хараненко. Впрочем, несмотря на глубокое понимание ситуации, именно особисты его не привечали по ряду причин. Особенно армейских «гебистов» злило, что Хараненко неизменно за двадцать метров до встречи с сотрудниками особого отдела радостно орал на весь военный городок:
– Привет, контрразведка! Ну, сколько шпионов поймали?
Государственная безопасность – это навсегда и везде. Главное – правильно понимать эту самую безопасность. Ну, разве не правы были особисты, держа на крючке армейцев всех чинов и возрастов за воровство, продажу боеприпасов, самогоноварение, блуд и редкую в те годы, но очень опасную, в военно-политическом и уголовном смысле, педерастию. Черное духовенство армии! Подержат, препарируют и сдадут в прокуратуру, если, конечно, нет прямых признаков измены Родине. И коль уж скажут, что мысли, слова и дела твои – незрелые, благодари Бога и соглашайся – покаяние в незрелости принимали. Работа не мед, конечно, но особистов уважали, окружали легендами и боялись – это точно. В самых стесненных условиях особому отделу для размещения отводили очень приличное место, которое тут же превращалось в маленькую крепость.
Особый отдел 201-й дивизии в этом смысле не был исключением – он занимал половину штабного барака. В другой разместился политотдел, а в середину, очевидно в качестве буфера, втиснули военную прокуратуру гарнизона, для которой прорубили незапланированный выход. Вякнешь лишнее – пропустят через политотдел. Упорствуешь в заблуждении – вразумят в особом отделе. Не унимаешься? Военный прокурор тебе судья! Видел как-то Астманов этого прокурора. Ладный такой мужичок, на Ленина чем-то смахивал, нет, не лысиной, а живостью и ласково-засасывающим взглядом. Да, вот еще: на кителе прокурорском орденская планка из трех боевых орденов. Боевой, значит, прокурор, ибо свято Астманов верил тогда, что ордена даром не дают даже тогдашнему Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу. Пусть за прошлые, но ведь реальные боевые заслуги дали!
Астманов нажал черную кнопку звонка. За обитой оцинкованной жестью дверью возникло движение, и, вгоняя в кровь добрую порцию адреналина, рыкнул замаскированный динамик:
– Слушаю. Кто нужен? Говорите!
– Старший лейтенант Астманов. К подполковнику Храмцову.
Дверь немедленно отворилась, не положено светиться на крылечке особого отдела, мало ли зачем пришел сюда солдат или офицер, но в предбаннике, в обществе двухметрового блондина, вооруженного «АКСУ», Астманов провел минут десять. Все правильно: клиент должен созреть, почувствовать вину, в крайнем случае засомневаться в чистоте своих помыслов перед лицом хранителей державы.
Беседа с Храмцовым была очень содержательной. Особист по полной схеме оторвался за нарушение режима секретности, поскольку Астманов занес в блокнот полные действительные наименования полков и отдельных батальонов, да еще привязал к ним номера полевой почты. Затем прозвучало имя Рахима-Романа-дукандора, с весьма нелестными эпитетами, и настоятельная рекомендация пореже появляться «в этой грязной лавчонке». Далее сухощавый нервный подполковник смягчился и даже спросил о творческих планах. Астманов понял, что наступает момент истины, и очень желал оттянуть его. Блокнот – это повод. Не блокнот, так анекдот «антисоветский» про главу государства или еще что… Дуканщик Рахим – предупреждение: не лезь на чужой явочный пункт, не качай информацию из чужих источников. Выходит, не прокололся «Роман Рахимович», иначе разговор пошел бы в ином ключе, если не в ином месте…
– Ты же, Алексей, когда-то в Комитете хотел служить, – вдруг задушевно сказал Храмцов.
– Хотел, – вскинулся Астманов, почувствовав, что может перехватить инициативу, пусть даже петля затягивалась мастером. – Потом в науку хотел, потом в литературу хотел. А когда принял решение, то ваши территориалы старым посчитали. Мол, возраст. Это двадцать девять – возраст? Или то причиной, что шишки-педерасты выписали мне волчий билет, в родном городе, не без помощи Комитета?
Нет, не пробить Храмцова, не взял его праведный гнев лейтенанта, он четко придерживался своей линии.
– Ты вот, к примеру, не знаешь, что под боком твой коллега служит. Вам не нужны хорошие военкоры? Между прочим, с высшим образованием парень, журналист.
Астманов с тоской понял, что сейчас последует призыв к сотрудничеству.
– Будешь работать в противотанковом дивизионе, поинтересуйся, Шадиев, – продолжал Храмцов. – Говорят, роман пишет на досуге, но только на узбекском языке. Интересно, что он пишет…
Астманов обреченно кивнул. «Добровольное сотрудничество» с Комитетом для журналиста – условие непременное, конечно, но так хотелось хотя бы в Афгане отряхнуться…
С «узбекским коллегой» из противотанкового дивизиона Астманов познакомился на следующий день. Он нашел в боевом охранении рядового Шадиева, выдавил из него две заметки, пролистал наброски повести лирического содержания, где ни слова не было про Афганистан, а юные любовники носили возвышенные имена Малика и Баходыр и трудились в газете Бустонлыкского района Кашкасуринской области. С этой ценной информацией Астманов немедленно отправился к Храмцову, благо было по пути, мечтая, чтобы особист не выдумал нового задания.
– Ошиблись ваши источники, – скорбно заговорил Астманов, – никакой он не журналист. Окончил педагогическое училище, райком определил его в газету. Пишет о своей работе в печатном органе. Между прочим, он даже домой не сообщил, что в Афгане служит. Боится мать огорчить. И вообще на вид – ребенок, глаза чистые, обрадовался… Так что зря вы…
– Молод еще судить, что зря, что не зря, – оборвал Храмцов, – вот по рукам пасквиль гуляет «Теркин в Афганистане», стихи. Не встречал?
– Нет, не приходилось, я Твардовского не очень, – машинально ответил Астманов. – А что, смешная поэма, подражание… Как «Энеида» Котляревского? Большая? – Слова выпархивали почти бездумно, по принципу допустимого соответствия, а бурчание Храмцова по поводу того, что одного отщепенца уже посадили за передачу на Запад клеветнического афганского дневника, воспринималось чуть ли не мозжечком…
Перстень! Желтый перстень на правом среднем пальце подполковника, как две капли воды схожий с тем, что завещал Астманову Ширали…
– Этот перстень… Откуда? – выдохнул Алексей и через секунду пожалел, что не сдержал эмоций.
– Э, корреспондент, да ты непрост… Так я и думал! Поэт-зоотехник-журналист! Ишь глаза-то загорелись. Ну, выкладывай, что про кольцо знаешь?
Слова подари, Господи! Нельзя молчать, вцепится – не оторвешь!
– Это не кольцо. Перстень. Знак принадлежности к знатному роду. Считался достоинством мужчины, так у Хайяма сказано. Работа скорее греческая или повтор по их канонам. Можно посмотреть поближе, товарищ подполковник?
Храмцов, не отводя глаз, стянул перстень:
– Что-то ты знаешь, корреспондент. Не темни… Молод еще… Вижу, непростой перстенек? Так? Уже встречал здесь что-то подобное?
А вот теперь и ты прокололся, товарищ полковник. «Здесь!» Что ж, попробуем обменяться информацией.
– Если известно место, где его нашли, в слое, разумеется, в земле, то могу назвать примерно век, культуру.
– Ишь ты, в слое, – передразнил особист, – там такой слой снимали… Достаточно тебе, если скажу, что нашли за Мазари-Шарифом, у нашей границы. Сняли с духа. Этого хватит?
– Нет. Он мог его откуда угодно притащить. Зацепка одна: работа очень напоминает бактрийскую. Второй—четвертый века до нашей эры… А Мазари-Шариф – Балх, провинция. Здесь был центр Согдианы, Бактрии, пока кочевники не прошли.
Храмцов протянул сухую узкую ладонь, и Астманов, не скрывая сожаления, положил в нее перстень:
– Есть еще деталь. Золото у них было мягкое. Видите, грани острые. Значит, не носили особо этот перстень. Он скорее всего из могильника. Если так, то примета нехорошая есть…
– Не пугай, дед, мудями! – довольно рассмеялся Храмцов. – Темнила ты, корреспондент. Ерунду всякую несешь, пока ответ обдумываешь… Но, вижу, есть у тебя интерес. Давай так: тебе ездить по гарнизонам сам бог велел. Если что такое увидишь – делись информацией. Закон разведки знаешь?
– Какой из? – протянул Астманов.
– А такой: ты мне – я тебе. И тухлятину, теории всякие, мнения свои не поставляй, прошу.
– Классика, – засмеялся Астманов. – Это же как у Салтыкова-Щедрина, чтобы агентом не воняло?
Храмцов поморщился:
– Тяжело с вами, интеллигентами. Все отвлекаете, путаете… Так вот, я место назвал. Скажу, что есть где-то рядом то ли клад, то ли захоронка, оттуда и золото. Транспорт нужен будет, связь, выезд организовать – от моего имени к нашим сотрудникам в полках обращайся, помогут… Да вот еще тебе предупреждение: не пой ты похабных песен на ваших попойках, плохо кончится. Мне все одно, а вот политотдельцы тебе, коммунисту, не спустят.
– Каких песен, – искренне изумился Астманов, – анекдоты, может быть?
– А таких – про танкистов, про особый отдел. Теперь в Пули-Хумри поют. Дружок твой, Новиков, туда притащил.
– Это «наутро рано вызвали в отдел»? Товарищ подполковник, ну фронтовой же фольклор, не сам же придумал. Но, каюсь, в детстве от инвалида-самовара слышал.
– Какого еще самовара? – нахмурился Храмцов, понимая, что Астманов ерничает.
– Да это были такие, без рук, без ног. Их там, где я жил, на базар выносили, сажали, и они песни пели всякие… А у меня память в детстве хорошая была. Да еще мы им сигареты прикуривали, мелочь охраняли…
– Ну, хватит. Постарше тебя, не такое видел, – буркнул Храмцов, – у самого дядька на утюжках катался. Иди. Теперь дорогу знаешь. Да брось смущать штабных изысканиями в формуляре. Они этого не любят.
Странную гамму чувств переживал Астманов, пока брел под жгучим солнцем к редакции. Досаду, злость на самого себя, предчувствие удачи и тревогу. Над взлетной полосой, пронзительно курлыкая, плясала пара «МИ-24». И, вдохнув полной грудью коктейль из пряной полыни и керосиновой гари, в какофонию вертолетного вальса Астманов добавил свою тему. Во всю глотку заорал:
– Вот такой интересный объект, – наставительно говорил худощавому смуглому лейтенанту Храмцов. – На срочной службе чудеса творил. Явно гуманитарий, а по образованию – зоотехник. Опять же сюда рвался прямо-таки. С афганцами общается, как я с тобой. Так что, Яша, бери в разработку. Сразу тебе скажу: он к агитотряду прилепится, там будет езда по всем направлениям, месяцами. БАПО – боевой агитационно-пропагандистский отряд, слышал о таком? Руководить им будет Русаков из политотдела. Вот с ними и пойдешь. Официально, как представитель особого отдела. Понятна задача, Яков Семеныч?
Знал бы тогда лейтенант Яков Самко, что задача эта растянется на двадцать лет и станет частью его судьбы, бухнулся бы в ноги Храмцову, мол, не погуби, отец родной. Но без тени сомнения тряхнул копной темных волос и глухо пристукнул резиной каблуков. Верно говорят, что простота – хуже воровства, да недоговаривают! Бегите от простых задач, особенно когда их ставят вам мудрые люди. Они уже вкусили от простоты и теперь делятся с вами ее смертельной горечью.
А вот работу с историческим формуляром и архивами дивизии Астманов продолжил. Но случилось это через пятнадцать лет, в другой стране.
– Привет, контрразведка! Ну, сколько шпионов поймали?
Государственная безопасность – это навсегда и везде. Главное – правильно понимать эту самую безопасность. Ну, разве не правы были особисты, держа на крючке армейцев всех чинов и возрастов за воровство, продажу боеприпасов, самогоноварение, блуд и редкую в те годы, но очень опасную, в военно-политическом и уголовном смысле, педерастию. Черное духовенство армии! Подержат, препарируют и сдадут в прокуратуру, если, конечно, нет прямых признаков измены Родине. И коль уж скажут, что мысли, слова и дела твои – незрелые, благодари Бога и соглашайся – покаяние в незрелости принимали. Работа не мед, конечно, но особистов уважали, окружали легендами и боялись – это точно. В самых стесненных условиях особому отделу для размещения отводили очень приличное место, которое тут же превращалось в маленькую крепость.
Особый отдел 201-й дивизии в этом смысле не был исключением – он занимал половину штабного барака. В другой разместился политотдел, а в середину, очевидно в качестве буфера, втиснули военную прокуратуру гарнизона, для которой прорубили незапланированный выход. Вякнешь лишнее – пропустят через политотдел. Упорствуешь в заблуждении – вразумят в особом отделе. Не унимаешься? Военный прокурор тебе судья! Видел как-то Астманов этого прокурора. Ладный такой мужичок, на Ленина чем-то смахивал, нет, не лысиной, а живостью и ласково-засасывающим взглядом. Да, вот еще: на кителе прокурорском орденская планка из трех боевых орденов. Боевой, значит, прокурор, ибо свято Астманов верил тогда, что ордена даром не дают даже тогдашнему Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу. Пусть за прошлые, но ведь реальные боевые заслуги дали!
Астманов нажал черную кнопку звонка. За обитой оцинкованной жестью дверью возникло движение, и, вгоняя в кровь добрую порцию адреналина, рыкнул замаскированный динамик:
– Слушаю. Кто нужен? Говорите!
– Старший лейтенант Астманов. К подполковнику Храмцову.
Дверь немедленно отворилась, не положено светиться на крылечке особого отдела, мало ли зачем пришел сюда солдат или офицер, но в предбаннике, в обществе двухметрового блондина, вооруженного «АКСУ», Астманов провел минут десять. Все правильно: клиент должен созреть, почувствовать вину, в крайнем случае засомневаться в чистоте своих помыслов перед лицом хранителей державы.
Беседа с Храмцовым была очень содержательной. Особист по полной схеме оторвался за нарушение режима секретности, поскольку Астманов занес в блокнот полные действительные наименования полков и отдельных батальонов, да еще привязал к ним номера полевой почты. Затем прозвучало имя Рахима-Романа-дукандора, с весьма нелестными эпитетами, и настоятельная рекомендация пореже появляться «в этой грязной лавчонке». Далее сухощавый нервный подполковник смягчился и даже спросил о творческих планах. Астманов понял, что наступает момент истины, и очень желал оттянуть его. Блокнот – это повод. Не блокнот, так анекдот «антисоветский» про главу государства или еще что… Дуканщик Рахим – предупреждение: не лезь на чужой явочный пункт, не качай информацию из чужих источников. Выходит, не прокололся «Роман Рахимович», иначе разговор пошел бы в ином ключе, если не в ином месте…
– Ты же, Алексей, когда-то в Комитете хотел служить, – вдруг задушевно сказал Храмцов.
– Хотел, – вскинулся Астманов, почувствовав, что может перехватить инициативу, пусть даже петля затягивалась мастером. – Потом в науку хотел, потом в литературу хотел. А когда принял решение, то ваши территориалы старым посчитали. Мол, возраст. Это двадцать девять – возраст? Или то причиной, что шишки-педерасты выписали мне волчий билет, в родном городе, не без помощи Комитета?
Нет, не пробить Храмцова, не взял его праведный гнев лейтенанта, он четко придерживался своей линии.
– Ты вот, к примеру, не знаешь, что под боком твой коллега служит. Вам не нужны хорошие военкоры? Между прочим, с высшим образованием парень, журналист.
Астманов с тоской понял, что сейчас последует призыв к сотрудничеству.
– Будешь работать в противотанковом дивизионе, поинтересуйся, Шадиев, – продолжал Храмцов. – Говорят, роман пишет на досуге, но только на узбекском языке. Интересно, что он пишет…
Астманов обреченно кивнул. «Добровольное сотрудничество» с Комитетом для журналиста – условие непременное, конечно, но так хотелось хотя бы в Афгане отряхнуться…
С «узбекским коллегой» из противотанкового дивизиона Астманов познакомился на следующий день. Он нашел в боевом охранении рядового Шадиева, выдавил из него две заметки, пролистал наброски повести лирического содержания, где ни слова не было про Афганистан, а юные любовники носили возвышенные имена Малика и Баходыр и трудились в газете Бустонлыкского района Кашкасуринской области. С этой ценной информацией Астманов немедленно отправился к Храмцову, благо было по пути, мечтая, чтобы особист не выдумал нового задания.
– Ошиблись ваши источники, – скорбно заговорил Астманов, – никакой он не журналист. Окончил педагогическое училище, райком определил его в газету. Пишет о своей работе в печатном органе. Между прочим, он даже домой не сообщил, что в Афгане служит. Боится мать огорчить. И вообще на вид – ребенок, глаза чистые, обрадовался… Так что зря вы…
– Молод еще судить, что зря, что не зря, – оборвал Храмцов, – вот по рукам пасквиль гуляет «Теркин в Афганистане», стихи. Не встречал?
– Нет, не приходилось, я Твардовского не очень, – машинально ответил Астманов. – А что, смешная поэма, подражание… Как «Энеида» Котляревского? Большая? – Слова выпархивали почти бездумно, по принципу допустимого соответствия, а бурчание Храмцова по поводу того, что одного отщепенца уже посадили за передачу на Запад клеветнического афганского дневника, воспринималось чуть ли не мозжечком…
Перстень! Желтый перстень на правом среднем пальце подполковника, как две капли воды схожий с тем, что завещал Астманову Ширали…
– Этот перстень… Откуда? – выдохнул Алексей и через секунду пожалел, что не сдержал эмоций.
– Э, корреспондент, да ты непрост… Так я и думал! Поэт-зоотехник-журналист! Ишь глаза-то загорелись. Ну, выкладывай, что про кольцо знаешь?
Слова подари, Господи! Нельзя молчать, вцепится – не оторвешь!
– Это не кольцо. Перстень. Знак принадлежности к знатному роду. Считался достоинством мужчины, так у Хайяма сказано. Работа скорее греческая или повтор по их канонам. Можно посмотреть поближе, товарищ подполковник?
Храмцов, не отводя глаз, стянул перстень:
– Что-то ты знаешь, корреспондент. Не темни… Молод еще… Вижу, непростой перстенек? Так? Уже встречал здесь что-то подобное?
А вот теперь и ты прокололся, товарищ полковник. «Здесь!» Что ж, попробуем обменяться информацией.
– Если известно место, где его нашли, в слое, разумеется, в земле, то могу назвать примерно век, культуру.
– Ишь ты, в слое, – передразнил особист, – там такой слой снимали… Достаточно тебе, если скажу, что нашли за Мазари-Шарифом, у нашей границы. Сняли с духа. Этого хватит?
– Нет. Он мог его откуда угодно притащить. Зацепка одна: работа очень напоминает бактрийскую. Второй—четвертый века до нашей эры… А Мазари-Шариф – Балх, провинция. Здесь был центр Согдианы, Бактрии, пока кочевники не прошли.
Храмцов протянул сухую узкую ладонь, и Астманов, не скрывая сожаления, положил в нее перстень:
– Есть еще деталь. Золото у них было мягкое. Видите, грани острые. Значит, не носили особо этот перстень. Он скорее всего из могильника. Если так, то примета нехорошая есть…
– Не пугай, дед, мудями! – довольно рассмеялся Храмцов. – Темнила ты, корреспондент. Ерунду всякую несешь, пока ответ обдумываешь… Но, вижу, есть у тебя интерес. Давай так: тебе ездить по гарнизонам сам бог велел. Если что такое увидишь – делись информацией. Закон разведки знаешь?
– Какой из? – протянул Астманов.
– А такой: ты мне – я тебе. И тухлятину, теории всякие, мнения свои не поставляй, прошу.
– Классика, – засмеялся Астманов. – Это же как у Салтыкова-Щедрина, чтобы агентом не воняло?
Храмцов поморщился:
– Тяжело с вами, интеллигентами. Все отвлекаете, путаете… Так вот, я место назвал. Скажу, что есть где-то рядом то ли клад, то ли захоронка, оттуда и золото. Транспорт нужен будет, связь, выезд организовать – от моего имени к нашим сотрудникам в полках обращайся, помогут… Да вот еще тебе предупреждение: не пой ты похабных песен на ваших попойках, плохо кончится. Мне все одно, а вот политотдельцы тебе, коммунисту, не спустят.
– Каких песен, – искренне изумился Астманов, – анекдоты, может быть?
– А таких – про танкистов, про особый отдел. Теперь в Пули-Хумри поют. Дружок твой, Новиков, туда притащил.
– Это «наутро рано вызвали в отдел»? Товарищ подполковник, ну фронтовой же фольклор, не сам же придумал. Но, каюсь, в детстве от инвалида-самовара слышал.
– Какого еще самовара? – нахмурился Храмцов, понимая, что Астманов ерничает.
– Да это были такие, без рук, без ног. Их там, где я жил, на базар выносили, сажали, и они песни пели всякие… А у меня память в детстве хорошая была. Да еще мы им сигареты прикуривали, мелочь охраняли…
– Ну, хватит. Постарше тебя, не такое видел, – буркнул Храмцов, – у самого дядька на утюжках катался. Иди. Теперь дорогу знаешь. Да брось смущать штабных изысканиями в формуляре. Они этого не любят.
Странную гамму чувств переживал Астманов, пока брел под жгучим солнцем к редакции. Досаду, злость на самого себя, предчувствие удачи и тревогу. Над взлетной полосой, пронзительно курлыкая, плясала пара «МИ-24». И, вдохнув полной грудью коктейль из пряной полыни и керосиновой гари, в какофонию вертолетного вальса Астманов добавил свою тему. Во всю глотку заорал:
Между тем не орать бы Алешке от избытка чувств крамольные песни, а остановиться, оглянуться, может быть, и увидел бы, что отогнута на окне Храмцова зеркальная термопростыня, в какую «груз-200» да «груз-300» оборачивали (убитых и раненых), чтобы не жарились под афганским солнцем, и смотрят ему вслед двое.
Первая болванка попала танку в лоб,
Механика-водителя вогнала сразу в гроб!
А наутро рано вызвали в отдел:
– Отчего ты, курва, вместе с танком не сгорел?
А я им отвечаю, я им говорю:
– В следующей атаке обязательно сгорю.
– Вот такой интересный объект, – наставительно говорил худощавому смуглому лейтенанту Храмцов. – На срочной службе чудеса творил. Явно гуманитарий, а по образованию – зоотехник. Опять же сюда рвался прямо-таки. С афганцами общается, как я с тобой. Так что, Яша, бери в разработку. Сразу тебе скажу: он к агитотряду прилепится, там будет езда по всем направлениям, месяцами. БАПО – боевой агитационно-пропагандистский отряд, слышал о таком? Руководить им будет Русаков из политотдела. Вот с ними и пойдешь. Официально, как представитель особого отдела. Понятна задача, Яков Семеныч?
Знал бы тогда лейтенант Яков Самко, что задача эта растянется на двадцать лет и станет частью его судьбы, бухнулся бы в ноги Храмцову, мол, не погуби, отец родной. Но без тени сомнения тряхнул копной темных волос и глухо пристукнул резиной каблуков. Верно говорят, что простота – хуже воровства, да недоговаривают! Бегите от простых задач, особенно когда их ставят вам мудрые люди. Они уже вкусили от простоты и теперь делятся с вами ее смертельной горечью.
А вот работу с историческим формуляром и архивами дивизии Астманов продолжил. Но случилось это через пятнадцать лет, в другой стране.
Картограф
Воину не стоит задумываться над тем, куда и зачем его посылают. Все одно – пошлют. Его дело: победить и выжить. Иногда эти две задачи сливаются в одну. Бывает и так, что личная безопасность равняется государственной. Но это особый случай, и к излагаемым событиям он отношения не имеет.
Ну, скажите, какой выбор был у солдата и офицера, когда впереди маячил Афганистан? Жизнь была так устроена, что с пеленок звала к подвигу, жертве «во Имя»… Неважно чего! Ну, скажем, во имя и на благо некоего Человека. Станет от этого понятней? А если еще в крови гуляет кровь ариев, скифов, гуннов, кипчаков, норманнов и прочих боевых легендарных племен? Если герои ни отца, ни мать не жалеют «во Имя», да «на миру и смерть красна»?
Нетрудно было бросить в Афганистан сто тысяч бойцов – могуч был Советский Союз своим живым военным весом. Труднее было занять их делом для поддержания боевого духа, ведь подвиг требует постоянного напряжения. А чертовы «душманон инкилоби Саур» (враги Апрельской революции) в лобовую атаку не шли, под танки не бросались, предпочитая повсеместное пассивное сопротивление. «Душманони» обнаруживали хорошее знание партизанской тактики времен Великой Отечественной войны и более современной. Как будто ими Ковпак с Че Геварой с того света руководили. Это было возмутительно! Ведь ничто так не разлагает регулярную армию, как борьба с партизанами. И тогда советские военно-политические умы приказали именовать афганских партизан – бандитами, а их отряды – бандформированиями. Очевидно, к этому умозаключению их привела тень белорусского гауляйтера.
Эти «незрелые» размышления одолевали Астманова не от праздности. Вызвавшись курсировать с боевым агитационно-пропагандистским отрядом дивизии, он получил от подполковника Рыскова обширное задание «изучить обстановку в зоне деятельности отряда.
Астманов уже видел, из чего состоит БАПО – этот «инструмент психологической борьбы». Два танка, пять бронетранспортеров, две боевые машины пехоты, полевая армейская кухня, водовозка и «КамАЗ» с гуманитарной помощью «афганским товарищам на местах». Собственно рабочая часть отряда состояла из пропагандистской группы, концертной бригады и медиков – врача и двух медицинских сестер из дивизионного медсанбата. Была и специальная техника: батарея мощных динамиков на БРДМ (видом напоминавший недоношенный бронетранспортер) и автоклуб с замечательным устройством, позволявшим показывать фильмы в дневное время. (По ночам в Афгане крутилось другое кино – захватывающее и бесконечное, как «Семнадцать мгновений весны». Разумеется, сеансы с наибольшим «кассовым сбором» шли там, где стояли части ограниченного контингента советских войск.)
Дебют БАПО должен был состояться в провинциальном центре Кундуз. Далее, по плану, следовал «бандитский» Ханабад. Этот небольшой городишко уже наполовину лежал в руинах, но вот что примечательно – дуканы, банк, электростанция – все работало, и мосты были исправны. Но это – полдела: отряду предстояло крепить советско-афганскую дружбу в долине реки Кундуз, в бесконечном лабиринте кишлаков, а также в уезде Имам-сахиб, на родине одного из лидеров «душманони инкилоби Саур» – Гульбеддина Хекматияра.
Астманов подавил в себе досаду на то, что ему не удалось протолкнуть идею о приоритете работы отряда в восточном направлении, поближе к Ташкургану. Оттуда рукой было подать до Кашгузара и заветной высоты с отметкой 503 на картах Генерального штаба. Рысков отмахнулся, дескать, там пока все спокойно, и был прав: что, скажите на милость, делать «душманони» в песках Качакум? Там и воды для намаза не сыщешь! Возможно, конечно, омовение песком, но это особый случай!
Кундуз, Кундуз… Ой, недаром на фарси и пушту половина твоего имени созвучна слову жопа (куна, квана). Но это сущая неправда – имя городу дала старая пограничная крепость!
Из Ташкента подвезли пропагандистскую литературу и листовки. Просматривая четвертушки пожелтевшей газетной бумаги с подслеповатой печатью, Астманов забеспокоился: лидеры афганской контрреволюции, конечно, сволочи, как и все политики, но в листовках они изображались в обличье бесов христианского иконописного канона, а тексты содержали обвинения их во всех мыслимых грехах, среди которых педерастия выглядела самым невинным.
– Есть возражения. – Астманов выложил перед Рысковым образцы листовок. – Афганцы, конечно, любят новости, но брехни не любят. За лжесвидетельство у них сурово карают. И картинки у мусульман не в почете. Пророк не одобрял художеств…
– Это, брат, наверху решают, что раздавать и кому. Ты насчет брехни подробней. Есть возражения против текстов?
– Есть. По лидерам контрреволюции. Они здесь все мздоимцы, капиталисты, педерасты, садисты и прочая нечисть. А теперь кто есть кто: Хекматияр – политикой занимается десять лет. Троцкий! Экстремист, но то, что его в связях с ЦРУ обвиняют, – брехня! Он же один из столпов «Братьев-мусульман». Кто ему в Штатах деньги даст? Там другие источники – арабские. То же и Саяф. Теперь, Раббани, Гилани, Моджадедди, Мухаммади – они известные религиозные деятели, богословы, улемы. Их слово – закон для верующих. А мы их в грехах обвиняем? Сами-то тушенку свиную едим, курим, водку пьем среди бела дня, а ведь Рамазан идет – Великий пост. Выходит, не они, а мы трясем столпы веры.
– Видел я твоих правоверных, не далее как вчера. Водку жрут вместе с нами и не хуже нас, и салом закусывают. Опять же, кто нашим бойцам продает шароб, анашу, ханку? А кто в этот святой Рамазан фугасы на дорогах ставит да колонны жжет? И насчет картинок ты меня не смущай. Сколько у них порнухи в дуканах. Да за такие журнальчики, карты, презервативы, фильмы – в Союзе статья светит… И что, бачабозы – это наше изобретение? Давай лучше по обстановке. Что там может ожидать?
Сраженный обратной стороной истины, Астманов покорно достал из полевой сумки сложенную в гармошку карту-двухсотку. Рысков минуты три рассматривал пометки на маршруте, а затем тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросил:
– Алексей, что это за «А», «Б» и «Г» рядом с населенными пунктами и вот эти красные черточки? Что-то новое в топографии?
– Анатолий Егорович, – убедительным тоном начал Астманов. – Красные черточки – это куда соваться на технике не стоит. Там, информация надежная, мины.
– По твоим данным, нам с дороги не сойти. Так? А буквы?
– Ну, «А» – это наша артиллерия осколочно-фугасными кишлачок раздолбала. «Б» – это бомбами и «нурсами» накрыли, бомбоштурмовой удар, «бэшэу» то есть. А «Г» – это где «зеленые» при нашей поддержке кишлачки чистили, ну грабили, конечно. Реализация разведданных… В этих местах кого агитировать? Сплошные моджахеды там, после наших визитов. Душмане, одно слово, товарищ полковник.
– Я тебе покажу, душмане-моджахеды. По твоим сказкам-раскраскам, нам никуда соваться нельзя. Все. Карту твою я не видел, понятно? Не смущай народ. Забираю навсегда. С утра быть в готовности к выезду.
– Анатолий Егорович, они там еще друг с другом насмерть бьются и в свои зоны никого из властей не пускают. Так и советовали: сами, мол, приезжайте, а хадовцев, царандоевцев – не берите.
Рысков грохнул крепким волосатым кулаком по столу:
– Хватит издеваться! Мы обязаны брать с собой представителей власти. Пусть учатся в народ ходить. Это их революция, в конце концов! Конечно, опасно, поэтому и название – боевой агитотряд. И спрячь эту свою улыбку идиотскую – я тебя прошу.
Ну, скажите, какой выбор был у солдата и офицера, когда впереди маячил Афганистан? Жизнь была так устроена, что с пеленок звала к подвигу, жертве «во Имя»… Неважно чего! Ну, скажем, во имя и на благо некоего Человека. Станет от этого понятней? А если еще в крови гуляет кровь ариев, скифов, гуннов, кипчаков, норманнов и прочих боевых легендарных племен? Если герои ни отца, ни мать не жалеют «во Имя», да «на миру и смерть красна»?
Нетрудно было бросить в Афганистан сто тысяч бойцов – могуч был Советский Союз своим живым военным весом. Труднее было занять их делом для поддержания боевого духа, ведь подвиг требует постоянного напряжения. А чертовы «душманон инкилоби Саур» (враги Апрельской революции) в лобовую атаку не шли, под танки не бросались, предпочитая повсеместное пассивное сопротивление. «Душманони» обнаруживали хорошее знание партизанской тактики времен Великой Отечественной войны и более современной. Как будто ими Ковпак с Че Геварой с того света руководили. Это было возмутительно! Ведь ничто так не разлагает регулярную армию, как борьба с партизанами. И тогда советские военно-политические умы приказали именовать афганских партизан – бандитами, а их отряды – бандформированиями. Очевидно, к этому умозаключению их привела тень белорусского гауляйтера.
Эти «незрелые» размышления одолевали Астманова не от праздности. Вызвавшись курсировать с боевым агитационно-пропагандистским отрядом дивизии, он получил от подполковника Рыскова обширное задание «изучить обстановку в зоне деятельности отряда.
Астманов уже видел, из чего состоит БАПО – этот «инструмент психологической борьбы». Два танка, пять бронетранспортеров, две боевые машины пехоты, полевая армейская кухня, водовозка и «КамАЗ» с гуманитарной помощью «афганским товарищам на местах». Собственно рабочая часть отряда состояла из пропагандистской группы, концертной бригады и медиков – врача и двух медицинских сестер из дивизионного медсанбата. Была и специальная техника: батарея мощных динамиков на БРДМ (видом напоминавший недоношенный бронетранспортер) и автоклуб с замечательным устройством, позволявшим показывать фильмы в дневное время. (По ночам в Афгане крутилось другое кино – захватывающее и бесконечное, как «Семнадцать мгновений весны». Разумеется, сеансы с наибольшим «кассовым сбором» шли там, где стояли части ограниченного контингента советских войск.)
Дебют БАПО должен был состояться в провинциальном центре Кундуз. Далее, по плану, следовал «бандитский» Ханабад. Этот небольшой городишко уже наполовину лежал в руинах, но вот что примечательно – дуканы, банк, электростанция – все работало, и мосты были исправны. Но это – полдела: отряду предстояло крепить советско-афганскую дружбу в долине реки Кундуз, в бесконечном лабиринте кишлаков, а также в уезде Имам-сахиб, на родине одного из лидеров «душманони инкилоби Саур» – Гульбеддина Хекматияра.
Астманов подавил в себе досаду на то, что ему не удалось протолкнуть идею о приоритете работы отряда в восточном направлении, поближе к Ташкургану. Оттуда рукой было подать до Кашгузара и заветной высоты с отметкой 503 на картах Генерального штаба. Рысков отмахнулся, дескать, там пока все спокойно, и был прав: что, скажите на милость, делать «душманони» в песках Качакум? Там и воды для намаза не сыщешь! Возможно, конечно, омовение песком, но это особый случай!
Кундуз, Кундуз… Ой, недаром на фарси и пушту половина твоего имени созвучна слову жопа (куна, квана). Но это сущая неправда – имя городу дала старая пограничная крепость!
Из Ташкента подвезли пропагандистскую литературу и листовки. Просматривая четвертушки пожелтевшей газетной бумаги с подслеповатой печатью, Астманов забеспокоился: лидеры афганской контрреволюции, конечно, сволочи, как и все политики, но в листовках они изображались в обличье бесов христианского иконописного канона, а тексты содержали обвинения их во всех мыслимых грехах, среди которых педерастия выглядела самым невинным.
– Есть возражения. – Астманов выложил перед Рысковым образцы листовок. – Афганцы, конечно, любят новости, но брехни не любят. За лжесвидетельство у них сурово карают. И картинки у мусульман не в почете. Пророк не одобрял художеств…
– Это, брат, наверху решают, что раздавать и кому. Ты насчет брехни подробней. Есть возражения против текстов?
– Есть. По лидерам контрреволюции. Они здесь все мздоимцы, капиталисты, педерасты, садисты и прочая нечисть. А теперь кто есть кто: Хекматияр – политикой занимается десять лет. Троцкий! Экстремист, но то, что его в связях с ЦРУ обвиняют, – брехня! Он же один из столпов «Братьев-мусульман». Кто ему в Штатах деньги даст? Там другие источники – арабские. То же и Саяф. Теперь, Раббани, Гилани, Моджадедди, Мухаммади – они известные религиозные деятели, богословы, улемы. Их слово – закон для верующих. А мы их в грехах обвиняем? Сами-то тушенку свиную едим, курим, водку пьем среди бела дня, а ведь Рамазан идет – Великий пост. Выходит, не они, а мы трясем столпы веры.
– Видел я твоих правоверных, не далее как вчера. Водку жрут вместе с нами и не хуже нас, и салом закусывают. Опять же, кто нашим бойцам продает шароб, анашу, ханку? А кто в этот святой Рамазан фугасы на дорогах ставит да колонны жжет? И насчет картинок ты меня не смущай. Сколько у них порнухи в дуканах. Да за такие журнальчики, карты, презервативы, фильмы – в Союзе статья светит… И что, бачабозы – это наше изобретение? Давай лучше по обстановке. Что там может ожидать?
Сраженный обратной стороной истины, Астманов покорно достал из полевой сумки сложенную в гармошку карту-двухсотку. Рысков минуты три рассматривал пометки на маршруте, а затем тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросил:
– Алексей, что это за «А», «Б» и «Г» рядом с населенными пунктами и вот эти красные черточки? Что-то новое в топографии?
– Анатолий Егорович, – убедительным тоном начал Астманов. – Красные черточки – это куда соваться на технике не стоит. Там, информация надежная, мины.
– По твоим данным, нам с дороги не сойти. Так? А буквы?
– Ну, «А» – это наша артиллерия осколочно-фугасными кишлачок раздолбала. «Б» – это бомбами и «нурсами» накрыли, бомбоштурмовой удар, «бэшэу» то есть. А «Г» – это где «зеленые» при нашей поддержке кишлачки чистили, ну грабили, конечно. Реализация разведданных… В этих местах кого агитировать? Сплошные моджахеды там, после наших визитов. Душмане, одно слово, товарищ полковник.
– Я тебе покажу, душмане-моджахеды. По твоим сказкам-раскраскам, нам никуда соваться нельзя. Все. Карту твою я не видел, понятно? Не смущай народ. Забираю навсегда. С утра быть в готовности к выезду.
– Анатолий Егорович, они там еще друг с другом насмерть бьются и в свои зоны никого из властей не пускают. Так и советовали: сами, мол, приезжайте, а хадовцев, царандоевцев – не берите.
Рысков грохнул крепким волосатым кулаком по столу:
– Хватит издеваться! Мы обязаны брать с собой представителей власти. Пусть учатся в народ ходить. Это их революция, в конце концов! Конечно, опасно, поэтому и название – боевой агитотряд. И спрячь эту свою улыбку идиотскую – я тебя прошу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента