Алла Полянская. Найти свой остров

   – Все, идем есть, а то так и помереть недолго.
   Матвеев покорно пошел за рыжей на кухню. Эти дома строил безумный архитектор, как можно было в такую квартиру втиснуть крохотную кухоньку!
   – Садись, сейчас суп подам.
   Это немного старомодное слово «подам» и запах супа, и кутерьма вокруг, и необходимость немедленно сделать несколько дел сразу – все это было так не похоже на упорядоченную жизнь Матвеева, совершенно выбило его из колеи, и только когда он зачерпнул ложкой ароматный суп, снова почувствовал, насколько голоден. Ну хоть аппетит его не оставил.
   – Все может изменить человеку, все может измениться, но не аппетит. Меня Валерия зовут, мы с Никой компаньонки. А это чудовище в комнате – ее сын Марек. А ты-то кто?
   – Я… Матвеев. Максим Николаевич. Архитектор из Питера. Ехал в командировку, и… вот.
   – Ешь. Сейчас принцессу выужу, а то она там уснет. Эй, Ника, ты что, раствориться решила?
   Рыжая кричала на весь дом, Матвеев в толк взять не мог, чего она так вопит.
   – Чтоб мне раствориться, здешней растворялки не хватит. Налей мне супчику, я выхожу.
   Они обе сумасшедшие, решил Матвеев. Но суп был божественный, и когда рыжая взяла его тарелку, чтобы налить добавки, он благодарно вздохнул. Такого супа он не ел очень давно. Как Томки не стало.
   Ника вышла из ванной, завернутая в красный уютный халат, доходящий ей до колен и открывающий абсолютно белую кожу и пару весьма неплохой формы ног с тонкими лодыжками. Волосы ее, мокрые и пахнущие цветами, свободно падали на спину, лицо раскраснелось, и синие глаза стали просто фантастическими. Таких синих глаз Матвеев ни у кого не видел… или видел? Видел, и воспоминание это пряталось где-то очень далеко, и не ухватить…
   – Лерка, ты святая. Только святые умеют варить такой суп. Марек!
   Матвеев улыбнулся – он и не знал, что у святых есть особый рецепт супа, но от крика снова дернулся – да что они, совсем не умеют нормально разговаривать?
   – Марек, иди к нам, будем чай пить!
   – Принесите мне сюда, у меня котэ на плече спит.
   – От твоего крика он уже проснулся.
   – Типа, от твоего не проснулся. И четыре ватрушки тоже несите.
   Рыжая принялась наливать чай в большую кружку, достала тарелки для ватрушек, а Матвеев удивленно наблюдал за этой кутерьмой. По всему видать, что люди здесь абсолютно счастливы и довольны друг другом, да и сам он ощущает тепло, наполняющее этот дом. Они орут друг на друга, с серьезными лицами шутят, причем юмор у них самый что ни на есть черный, но им заметно хорошо вместе.
   Рыжая унесла чай и тарелку с ватрушками в комнату, а Матвеев, не глядя на Нику, осторожно спросил:
   – Так вы все вместе живете?
   – С Леркой? Боже упаси, нет. Она с дочкой в соседнем доме живет, как мужа похоронила шесть лет назад, так и остались вдвоем. А мы с Мареком здесь – это бабушки моей квартира, она мне ее подарила, вот сестра злилась, когда узнала, до сих пор простить мне этого не может! Меня Ника зовут. А…
   – А я Макс. Я хотел тебя поблагодарить…
   – Не городи глупостей. Не за что меня благодарить, так карта легла, вот и все.
   Где-то в квартире зазвонил сотовый, рыжая выскочила из комнаты мальчишки и понеслась искать аппарат. Матвеев отодвинул тарелку и понял, что согрелся и жив, а ведь сегодня все могло закончиться для него навсегда, и тогда как же Димка?
   – Мне надо сыну позвонить.
   – Сейчас позвонишь, все будет в порядке. – Ника сжала его ладонь. – Не думай об этом, оставь на завтра. Я всегда такие вещи на утро оставляю, на свежую головой думается лучше.
   – Лариска звонила, – рыжая принесла телефон, оказавшийся банальной «раскладушкой» вишневого цвета. – Парнишка, что с ногой, в порядке. А который с головой – в реанимации, но Семеныч обещает, что его вытащит.
   – Семеныч? – Матвеев чувствует, как сердце заполошно стукнуло. – Кто это?
   – Это хирург. – Ника снова ободряюще сжала его ладонь. – Один из лучших, к нему записываются со всей страны. И по санавиации вызывают на такие операции, которые осилить никто не может. А он здесь, у нас, живет – говорит, в маленьких городах народ проще.
   Матвеев кивнул. Да, проще и понятней, без всего этого заграничного офисного лоска, невесть зачем позаимствованного у буржуинов и доведенного до абсурда.
   – Вот телефон, звони куда надо.
   Матвеев набрал знакомый номер. Димка ответил не сразу, но вот в трубке послышался его голос:
   – Слушаю вас.
   – Дима…
   – Пап! – Сын вдруг захлебнулся слезами и стал совершенно не похож на себя. – Пап, где ты был? Я звонил тебе, и дядя Саша звонил, и… никто, никто не отвечал, ни Витя, ни…
   – Димка…
   – Пап, что это за телефон, где ты?
   – Я… я в порядке, ты не плачь, завтра буду дома, главное, что…
   – Папа-а-а-а, приезжай сейчас! Сейчас! – Димка плачет навзрыд, и Матвеев понятия не имеет, что делать.
   Ника молча взяла у него трубку и вышла из кухни.
   – Тише, малыш. Все хорошо. Слышишь? Тише, не надо плакать.
   Голос ее стал какой-то совершенно другой, уютный и мягкий. Матвеев взъерошил волосы – он иногда забывал, что сыну всего десять, что он совсем мальчишка и вырос без матери – Димка-Торквемада сам не давал Матвееву вспомнить об этом, но он должен был помнить и учитывать, а ему было очень удобно вот это раннее Димкино взросление.
   – Вы кто?
   Немного хриплый от слез, но подозрительный голос. Ника улыбнулась – Марек был когда-то точно такой. Он и сейчас такой.
   – Я – Ника. Я сегодня твоего папу из воды выудила, вот сидит он у меня дома и греется супом.
   – Из воды?
   – Если обещаешь, что не сдашь меня, я тебе по секрету расскажу, что случилось.
   – Не сдам, честно. Буду молчать, как рыба.
   Ника поняла, что этот мальчишка не потерпит лжи и почувствует ее, а потому нужно просто как-то смягчить правду…
   – А Витя выживет?
   – Будем надеяться, его оперировал очень хороший врач.
   – Ой, а дядь Саша-то ничего не знает! – Димка расстроен, но уже не плачет. – Ника, ему нужно сообщить…
   – Ты обещал молчать, как рыба, помнишь? Мы сами все уладим, а ты делай вид, что ничего не знаешь.
   – Зачем?
   – Ну сам-то как думаешь? А если машина не просто так упала с моста? Мы же ничего пока не знаем. Осторожно надо, а то мало ли что.
   – Ника, ты с папой к нам приедешь?
   – Это вряд ли. Лучше ты к нам приезжай – потом, когда все устаканится.
   – У тебя дети есть?
   – Ага, но он уже взрослый, мой деть – ему семнадцатый год, в следующем году школу заканчивает.
   – А-а-а… понятно. А кот как же?
   – У Марека спит.
   – Что это за имя – Марек?
   – Вообще-то он Марк, но моя бабушка была полькой, и мама… ну, и я в некотором роде. И у нас в доме его имя превратилось вот в такое. Я сейчас твоему отцу трубку дам, так ты его не расстраивай, ладно? Ему больше всех сегодня досталось. Слышишь меня, малыш?
   Димка хмыкнул. Никто не называл его «малыш», да и не надо ему это, он взрослый, просто от расстройства расплакался. Но Никин голос в телефоне звучал так сочувствующе… по-родному, что у Димки снова защипало в глазах. Только мама так говорила, мама, о которой он старался не вспоминать, и боялся забыть то, что помнил. Но это не мама, это какая-то чужая женщина, но как она говорит это «малыш» и какой голос у нее… словно знакомый… Димка едва сдержал готовые снова брызнуть слезы.
   – Ладно, дай мне минутку.
   Ника поняла, что мальчишку надо отвлечь – чем угодно, но отвлечь от страшных мыслей, от пережитого стресса, от того, что он еще надумает, если оставить его одного. И это неправильно – то, что они все здесь, а он там один.
   – Хочешь, я тебе скину на телефон фотку нашего Буча?
   – Ага, хочу. А когда скинешь?
   – Да вот сейчас, сию минуту Мареку скажу, и он…
   – А он есть ВКонтакте?
   – Есть. Сейчас свяжется с тобой по скайпу, покажет котэ.
   – А-а-а-а, ты говоришь «котэ»!
   – Ага. Мне кажется, это прикольно. Оно няяяшноеее!
   – Давай, пусть связывается, я хочу посмотреть. И папа пусть войдет в скайп.
   – Ты гений. Как я раньше об этом не подумала. Не бросай трубу, я Мареку свою дам, продиктуешь ему номер, а то я совсем чайник.
   – Как все старички.
   – Ах ты, мелкий гаденыш!
   Димка уже хохочет, Ника сунула трубу ничего не понимающему Марку и сделала зверское лицо.
   – Это ты Димку сейчас гаденышем обругала? – Матвеев удивленно смотрит на Нику. – И что он тебе сказал?
   – Он и есть мелкий гаденыш, обозвал меня старичками.
   – Кем?!
   Мир положительно сошел с ума. Чтобы его Димка обозвал старичками незнакомую женщину – этого просто не могло быть, но Матвеев сам слышал, как он хохотал в трубке, и Ника улыбалась, а это значит, что… Непонятно, что это значит.
   – Я подключился, идите. – Марк выглянул из комнаты. – Он на связи.
   Ничего не понимающего Матвеева потащили в комнату, где во весь экран компьютера улыбалось Димкино заплаканное лицо, а Марк демонстрировал ему котенка.
   – Димка!
   – Пап! Смотри, какой котэ! Вот нам бы такого!
   – Котэ? Почему – котэ? Котэ – это грузинское имя, если я не ошибаюсь, фильм даже есть – «Кето и Котэ». А это кот, его зовут Буч.
   – Ничего ты не понимаешь, я тебе потом объясню. – Ника толкнула Матвеева в бок. – Давай, Димка, извиняйся за старичков, иначе обижусь навечно.
   – Ладно, не такая уж ты и старая.
   Матвеев поперхнулся. Димка, его Димка, – говорил «ты» взрослой женщине, еще и шутил при этом! Но, взглянув на ее смеющееся лицо, понял – совершенно невозможно воспринимать всерьез нормы человеческого этикета, находясь рядом с этим ходячим недоразумением.
   – Спать-то ложись, Дим.
   – Пап, еще и восьми часов нет… Какое – спать? Я с Марком немного хотел поговорить…
   Марк серьезно кивнул, и Матвеев согласился. Пусть Димка отвлечется от пережитого страха. Но как Нике так быстро удалось его успокоить?
   – Ну что ты, у меня же свой сын имеется, – Ника снова налила ему чаю. – Я же мать. Всякое случалось, как мне не уметь справиться с мальчишкой? Лер, ты уходишь?
   – Ирка там одна, пора мне, я еще в клуб заеду. – Лера надела дубленку и шагнула к двери. – Завтра приду, а сейчас поздно уже. Ты кошек нам пробила?
   – А то! В лучшем виде! Ой, Лерка, ты же не знаешь главного! Не уходи, дай я тебе расскажу.
   – Давай завтра.
   – Нет, нет, сегодня, это не ждет! Слушай, там у них такие чаны здоровенные, а в них стеклянная масса булькает – медленно так ворочается, разноцветная… В общем, берешь трубку, набираешь массу и дуешь – и шар такой выдувается, а ты его в форму, и…
   – Так, мне все ясно, ты, как обычно, всюду сунула свой нос. Кто бы сомневался. Все, солнце, вам пора отдыхать. Кстати, Лариска сказала, чтоб ты порошок какой-то выпила, так что давай, пей.
   – Я… ты иди, я потом выпью.
   – Э, нет, подруга, хитришь. Знаю я, как ты его выпьешь. Где порошок?
   – Лер, он горький, как хинин. Лариска решила меня отравить, а я еще нужна обществу. У меня сын и котэ ценной породы.
   – Или ты сейчас пьешь порошок, или я скажу Мареку, и он тебя заставит.
   – Никакого уважения к свободе волеизъявления. Мерзкий шантаж вдобавок.
   – Ага, я рыжая сука, это всем давно известно. Где порошок?
   – В кармане.
   – Давай, раньше сядешь – раньше выйдешь. Макс, неси воду.
   Матвеев из кухни слышал это препирательство и умирал со смеху. Но – тихонько, понимая, что величие момента не позволяет все испортить нечестивым хохотом. А потому он сам всыпал в рот отчаянно горький порошок и запил его водой, Ника же, морщась и фыркая, сделала то же самое под неусыпным контролем подруги.
   – Ну, как дитя малое, ей-богу. Все, я побежала, до завтра, ребята.
   Она выскочила, каблуки ее застучали по лестнице, а Ника поплелась на кухню в поисках чего-нибудь, что поможет перебить горечь во рту. Матвеев тоже не отказался бы, но, помня, что он мужчина, крепился. Правда, когда Ника нашла банан и протянула ему половинку, его решимость пошатнулась.
   – Спать надо ложиться, что ли… Завтра работы до фига. – Ника вздохнула. – Идем, выдам тебе постельные принадлежности.
   Комната, куда привела его Ника, задумана была как рабочий кабинет. Здесь стояли стеллажи с книгами, пианино с десятком советских кукол на крышке, на столе – компьютер, на полках – тоже куклы, было уютно и тепло. Просторная тахта разложена и покрыта пледом, здесь же лежит раскрытая книга. Видимо, именно тут Ника проводит свободное время.
   – Откуда столько кукол?
   – Вот эти две – мои из детства. Бабушка дарила. А остальные… Знаешь, на блошиных рынках часто вижу – сидит бедняжка, продают ее. Иногда грязная такая, а иногда словно новая, из коробки. Это же наши куклы, еще советские. А они несчастные – предательство такое, поигрались в них, и не нужны стали. И я покупаю. Принесу, вымою, в порядок приведу, платье новое сошью – и вот сюда. Тут они и живут у меня, целая коммуна собралась, видишь? Я их не предам, и им веселей так жить. Вот, бери белье, постели на тахту и спи. А я схожу в машину, заберу вещи. У меня там ноут, да и шмотки постирать бы не мешало… Ой, а ваза-то! Я же сама себе сделала вазу! Все, я побежала!
   – Я помогу.
   – Не надо, там нечего нести. Ложись, отдыхай. Мальчишки, похоже, в танчики затеялись, завтра в школу не пойдут опять.
   – То есть?
   – Когда такая погода стоит, я люблю, чтоб Марек дома оставался, не рухнет без него школа, нечего ребенку по морозу скакать. Потом гранит науки догрызет. Лариска даст ему справку на эти дни, делов-то.
   – Но Димка…
   – Напишешь записку, и все. Тоже мне, бином Ньютона. Ребенок перенервничал, что ж ему, с утра в школу тащиться? Ладно, укладывайся, а я смотаюсь к машине, волосы только прикрою, а то заледенеют.
   Матвеев понимал, что должен что-то ответить, не годится вот так относиться к школе, и вообще это расхлябанность… но, с другой стороны, Ника абсолютно права, не рухнет школа без Димки, а ему на пользу дома посидеть, успокоиться. Ведь могло быть совсем по-другому, уже сегодня его жизнь могла измениться – навсегда, и если бы не Ника, так бы оно и было, но как можно благодарить такую личность, которая… ну, просто не знаешь, что выкинет в следующую минуту? И все схемы и правила человеческого общения и этикета на глазах летят ко всем чертям, и нужно придумывать что-то новое, но как? Матвеев покачал головой и принялся засовывать подушку в наволочку.
   Дома это всегда кто-то делал за него – кровать сама оказывалась застеленной, еда – сваренной, тарелки – вымытыми. Он отвык от того, что нужно делать что-то по дому. А теперь, засовывая подушку в цветастую наволочку, пахнущую чистотой, он снова попытался поймать воспоминание, мелькнувшее в его голове при виде тонкого Никиного запястья. Где, у кого он видел такое же?
   Хлопнула входная дверь, Матвеев слышал, как Ника, чертыхаясь, стаскивает сапожки, чем-то шуршит, шебуршится… ему хотелось посмотреть, что она там делает, но он не мог – сон свалил его, и последнее, что он помнил, – это тонкое запястье, сжимающее нож, и крик «Убью!» – но это не Ника, а кто-то другой. И он знает, что должен забыть, кто это.
   Проснулся он от того, что Ника толкала его в бок.
   – Макс, слышишь, Макс, вставай!
   Он не мог понять, где находится, потом враз вспомнил – и удивленно посмотрел на Нику, одетую в красную кружевную сорочку.
   – Ирка звонила, говорит, Лерки до сих пор дома нет. Я ее искать пойду, а ты тут один останешься, Марек спит, не дай ему увязаться за мной.
   Матвеев уже все понял. Поднявшись, он принялся одеваться.
   – Ты куда это? – спросила она.
   – С тобой пойду, нечего по темноте одной шастать. – Макс пощупал ботинки, стоящие на батарее. – Высохли почти. Куртка тоже высохла?
   – Машинка с сушкой, давно высохла. Но тебе после «купания» по холоду не надо бы, и…
   В дверь требовательно позвонили. Ника испуганно уставилась на Матвеева – синие глазищи сразу стали какими-то детскими, круглыми и беспомощными.
   – Я никого не жду, ночь же…
   – Может, Валерия?
   – У нее ключ есть.
   Ну да. Они дружат, они компаньонки в каком-то бизнесе, у них дети примерно одного возраста и одинаковые судьбы, понятно же, что у каждой есть ключ от квартиры подруги. На всякий случай.
   В дверь снова позвонили, и слышно стало, что проснулся Марк и шлепает босыми ногами по коридору.
   – Сынчик, не подходи к двери!
   – Мам, что происходит?
   – Максим Николаевич, это я, Олешко.
   Голос из-за двери звучал глухо, но внятно. Видимо, человек понял, что так просто его среди ночи никто не впустит.
   – Открываем. – Матвеев выдохнул. – Это мой начальник службы безопасности.
   Ника набросила халат и подошла к двери. На лестничной клетке топтались трое дюжих молодчиков самого зловещего вида, но раз Макс сказал, что это его охрана – значит, так тому и быть.
   – Здрас-с-с-сьте. – Тот, кто назвался Олешко, неловко переступил с ноги на ногу и даже поклонился. – А Максим Николаевич…
   – Входите скорей, всех соседей перебудите!
   Ника отступила, и парни один за другим вошли в прихожую. Матвеев просто кожей ощущал, как они вытеснили все пространство этой, в общем, не такой уж и маленькой для типовой квартиры передней.
   – Максим Николаич, а мы-то беспокоились! – Олешко чувствовал себя не в своей тарелке. – А пока добрались…
   – Как же вы меня нашли?
   – Обижаете, шеф, – Олешко сконфуженно поглядывает на Нику. – Дама с Димкой вашим пошепталась по телефончику, а потом вы в скайпе показались, ну, мы и… Служба такая, Максим Николаевич, что ж. Всяко прошу прощения, мадам.
   – А, да ну вас в пень! – Ника метнулась в спальню и принялась лихорадочно одеваться. – У меня Лерка пропала, а вы тут со своими шпионскими играми, бестолочи!
   Ника понимала, что сейчас Матвеев уедет куда-то в свою жизнь, и эта жизнь никак больше не пересечется с ее, Никиной, потому что у нее отродясь не было никакого начальника службы безопасности, да и самого завалящего охранника, кроме тех, что в клубе, – и те не нужны ей, но люди, у которых эта самая охрана имеется, они не просто так…
   – Ника…
   – Чего? Все хорошо, тебя нашли твои, водитель ваш выживет, вот посмотришь, машину, конечно, жаль, но тут уж ничего не поделаешь, ты езжай со своими, у тебя небось дел полно, а мне надо Лерку искать, может, она там… а холодно же…
   – Ника, тебе никуда бежать не надо. – Матвеев взял ее лицо в ладони. – Успокойся. Есть кому искать, и они найдут. Фотографию только выдай, опишем, во что она одета, и найдут.
   – И телефончик бы, – Олешко сочувствующе посмотрел на Нику. – А вам после пруда не стоит по морозу. Лишнее это. Есть фотографии подружки?
   Ника дрожащими пальцами достает фото, где они с Леркой вместе. Олешко, посмотрев на снимок, хмыкнул и спрятал в карман куртки.
   – Не беспокойтесь. Сейчас подтянем всех и найдем ее в лучшем виде. Максим Николаевич, я тут уж на честное слово не надеюсь – вот как хотите, а ребята здесь с вами останутся.
   – Но…
   – Останутся, уж извините, мадам. Да они смирные, тихонько посидят, а вы спать ложитесь. Максим Николаевич, вот же я, голова два уха, едва не забыл. Телефончик-то ваш утонул, надо понимать, так вот вам новый, нужно, чтоб связь была. Все, счастливо оставаться, и не беспокойтесь – найдем мы вашу подружку, из-под земли достанем!
   – Не надо – из-под земли!
   – Ну, это поговорка такая. А ребята с вами побудут, мало ли что…
   Ника беспомощно взглянула на шкафоподобных «ребят».
   – Там суп есть, будете?
   Они переглянулись, посмотрели на шефа и сделали каменные лица:
   – Никак нет!
   – Глупости какие. Идите, поешьте. Максим, ты своих служащих моришь голодом?
   – Никак нет. Идите, ребята, похлебайте горячего. Я никуда не денусь.
   Матвеев глянул на часы – двенадцатый час, за окном темень, где сейчас может быть рыжая Лерка? Она ушла домой и живет-то совсем рядом, куда она могла подеваться?
   Зазвонил телефон, и по цифрам Матвеев узнал номер Паши Олешко.
   – Максим Николаевич, тут такое дело…
   – Не тяни резину. Нашли?
   – Нашли, далеко искать не пришлось, в подвале ее же дома. Голова проломлена, ни денег, ни документов, ни драгоценностей при ней нет, под ограбление сработано.
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Кто-то допрашивал ее. Вокруг рта видны следы клейкой ленты, на шее – след от шокера. Вырубили, обездвижили, оттащили в подвал, подождали, пока придет в себя, допросили – и в расход, типа, ограбили даму, и все тут…
   – Так она…
   – Жива, но – только не знаю, довезем ли. Уже вызвали знаменитого Круглова Валентина Семеныча, едет. Вы там своей даме как-то втолкуйте аккуратней, она хоть и крепкая с виду барышня, а душа у нее детская, вот что я вам скажу.
   Матвеев машинально сунул трубку в карман и потер лоб – как можно сказать такое «аккуратней», он понятия не имел. Но лучше сказать это на кухне, когда она чем-то занята, чем когда они останутся вдвоем, и он не будет знать, как ее утешить.
   – Ника…
   Нике не пришлось объяснять аккуратней. По одному виду Матвеева она поняла, что стряслась беда, и возможно, непоправимая, что теперь делать, она не знала, потому что Лерка была ее опорой, ее спасательным кругом…
   – Она жива, ее везут в больницу. Ребята нашли Леру очень быстро, – Матвеев торопился сказать, что все не так уж плохо. – Кто-то напал на нее в подъезде ее дома, череп проломлен, но она жива, и хирург Круглов уже едет…
   – Семеныч вытащит Лерку, если есть хоть один шанс, он ее вытащит! Надо Лариске позвонить, и…
   Звук сотового из кармана вернул Нику в равновесие. Так и есть, это звонит Лариса.
   – Иди к Ирке, Ника. – Лариса говорит спокойно, но Ника чувствует напряжение в голосе. – Забери ее к себе, не надо ей одной.
   – Как?..
   – Все непросто, но Семеныч готовит Леру к операции. Будут новости – позвоню. У нее группа крови…
   – Первая положительная, как у меня!
   – Возможно, потребуется переливание, сейчас ночь, и…
   – Я приеду. Марк побудет с Иркой, ее к нам приведут, есть тут граждане, которые годятся для этого. А я сейчас приеду.
   – У меня тоже первая положительная, я с тобой поеду. Ребята, вам сейчас выдадут адрес, приведете в эту квартиру девочку и останетесь здесь. Ясно? – сказал Матвеев.
   – Но Павел Иванович велел…
   – А я вам велю другое. – Матвеев упрямо взглянул на охранников. – И что вы станете делать?
   – А ничего. Руслан пойдет за девчонкой, а я поеду с вами. И все будет ладно. Звоните девочке, хозяйка, чтоб она Руслана впустила.
   – Я позвоню. – Марк, уже вполне проснувшийся, всем своим видом показывал, что все слышал. – Мам, езжай, может, Лере кровь уже сейчас нужна.
   – И то. Давай, Макс, мешкать нечего.
   Ника гонит машину по пустым улицам, наплевав на перекрестки и светофоры, – где-то там ее Лерка борется со смертью, и она не позволит ей проиграть. Потому что есть Ирка, есть они с Мареком, есть их клуб – дело всей жизни, можно сказать, и умирать сейчас совершенно не ко времени, тем более что еще кошки приедут, те самые, стеклянные, а это нужно Лерке увидеть обязательно!
   – Ника, все будет хорошо, вот увидишь.
   – Лерка… она не такая везучая, как я, понимаешь? Вот я – да, страшно везучая, мне всегда фартит, а Лерке нет, ей все с боем дается, и теперь…
   – Теперь она победит. Она же всегда побеждает, да?
   – Да. Мы вместе.
   – Вы и сейчас вместе. Ты же везучая, а большего невезения, чем потерять лучшую подругу, и представить невозможно.
   – Ты прав. Черт подери, ты прав! – Ника нажала на газ. – Все, вот больница, добрались. Вытряхивайтесь.
   Матвеев снова входит в приемный покой, там их уже ждет Лариса – он плохо запомнил ее лицо с первого раза и сейчас рассматривает стройную невысокую женщину с усталыми серыми глазами, маленьким носиком и строгим ртом.
   – Готовы к переливанию? – Лариса ведет их, переодетых в халаты и бахилы, по больничному коридору. – Максим, вы не болели болезнью Боткина? Потому что о Нике я знаю все, а вы…
   – Нет.
   – У вас нет известных противопоказаний для донорства, как то: туберкулеза, венерических болезней, сердечно-сосудистых заболеваний, псориаза, астмы, заболеваний почек и печени и…
   – Нет, ничего такого. Не болел, не привлекался, не пребывал на оккупированной территории.
   – Это не шутки, – Лариса хмурится. – Лере не хватает только подцепить какую-то болячку. Впрочем, мы протестируем кровь, конечно, но время, время…
   Они идут в кабинет, где Лариса и медсестра в маске уже приготовили все для переливания. Ника ненавидит иглы, терпеть не может подобные процедуры, но если Лерке нужна ее кровь – пусть забирает, не вопрос, лишь бы ей это помогло.
   – Перестань пищать, ты уже большая девочка.
   – Больно же…
   – Отвернись и не смотри. – Лариса вздохнула. – После такого стресса и переохлаждения, конечно, это нежелательно, но делать нечего, где мы среди ночи наберем столько крови нужной группы… Все, полежи, выпей микстуру и не вскакивай раньше времени. Ты – тоже. – Лариса движением пальца пригвоздила Матвеева к кушетке и сунула ему в руки стаканчик с какой-то микстурой. – В общем, лежите и ждите меня. Можете поспать.
   Матвеев хмыкнул – как же, поспать… Какой сон, когда вдруг, невесть откуда, свалилась на него неведомая напасть, да еще девчонок втянул, и дошло до такой беды! И ведь неизвестно еще, что с Виктором будет, а у него дети совсем маленькие.
   – Ой, смотри…
   Ника указывает на его правое запястье и протягивает свою руку. На ее запястье темнеет родимое пятно в виде неправильного овала – точно такое же, как у самого Матвеева.
   – У Марека тоже есть, чуть бледнее, чем мое, и вдруг гляжу – у тебя точно такое же! Это странно…
   Матвеев прикоснулся к запястью Ники – да, точно, у него одного в семье такое было, и отец иногда смеялся – бог шельму метит! – потому что он один рисовал и тянулся к искусству, отец с матерью были физики до мозга костей: отец – в прямом смысле, преподавал физику в институте, имел звание профессора, а мать раньше работала инженером в конструкторском бюро. Матвеев никак не продолжил династию, но его необычная для семьи тяга к рисованию, а потом и к архитектуре, была и есть предметом семейной гордости.
   – Я всегда думала в детстве, что меня отметила какая-то фея. – Ника улыбнулась своим мыслям. – Эта штука казалась мне похожей на облачко, и я иногда представляла себе, что она, эта фея, когда-нибудь прилетит и заберет меня с собой.
   – Тебе плохо жилось в семье?
   – Да не то чтобы плохо… Просто я среди них была какой-то не то что белой, а зеленой вороной, что ли. Меня постоянно пытались «исправить», словно я бракованный механизм. Ну, знаешь, когда ты делаешь все не так, как надо, – правда, никто не объясняет, кому надо так, а не иначе, или когда ты не вписываешься в какие-то рамки, хотя тебя в них втискивают изо всех сил, но либо рамки гнутся, либо что-то остается торчать. А вот сестра Женька – та само совершенство, понимаешь?
   Матвеев улыбнулся. Конечно, он понимает – он и сам не знал сегодня, что делать с этим странным существом, и никакого обычного разговора с ней не получилось в принципе, потому что все у нее шиворот-навыворот, но от этого она кажется настоящей.
   – А отец Марка? Или это больная тема?
   – Да ну… Не то чтоб больная. Я после школы уехала в Москву учиться. Поступила на факультет журналистики МГУ, даже сама не знаю как – просто экзамены сдала, сочинение написала. Я еще не знала, чего хочу в жизни, но точно знала, чего не хочу – сидеть в какой-нибудь пыльной конторе от звонка до звонка. Меня такая перспектива просто ужасала. В общем, поступила, а родители в Питере остались, и Женька тоже.
   – Это сестра?
   – Ну да, сестра. Такой, знаешь, злонаблюдательный ум. И почему-то наблюдал этот ум всегда за мной. Я, правда, до этого два года здесь, в Александровске, жила, с бабушкой, и все равно – свобода, какие-то новые люди, время перемен, жизнь впроголодь, зато долой мещанские предрассудки. Он был мажорный мальчик – родители в министерстве, квартира в центре Москвы, и я тут вся такая из себя – не то эльф, обожравшийся пирогом, не то провинциальная идиотка, считающая всех людей прекрасными, а мир – приемлемым местом для жизни. Ну, любовь там, все по-взрослому, и так почти три года, а потом мама с папой ему велели не валять дурака, потому что нарисовалась более выгодная во всех отношениях партия. И, конечно, он побежал туда – там папа не то банкир, не то депутат, или то и другое вместе, а я осталась при Мареке. Конечно, никаких скандалов я закатывать не стала, поговорила с бабушкой, она сказала: да на кой ляд тебе рядом это дерьмо? Что мы, ребенка без него не вырастим? Я подумала – а и правда, и успокоилась. Ну а по итогу все сложилось неплохо – родители, конечно, поставили мне условие: избавиться от ребенка или… Ну, «или» там – не «или», а я вернулась к бабушке – сюда, в эту квартиру. Бабушка Магда Юзефовна Сливинская, мамина мать, – вот она меня принимала такой как есть и любила. К ней я и приехала рожать, со свежим дипломом на руках. В эту квартиру Марека принесла, в костеле около дома его крестили.
   – Так ты католичка?
   – Я не знаю, наверное, католичка, а может, и вовсе некрещеная – я родилась в Казахстане, там жила мать отца, и мама поехала рожать туда, так он хотел. Он сам тогда служил где-то за границей, и крестили меня или нет, я не знаю, надо бы у мамы спросить, да все недосуг, а Марек – точно католик, его крестили в костеле, и бабушка присутствовала, а Лерка была крестной, хотя тоже не знает, католичка она или нет. Вот так и живем. Родители, конечно, смирились…