Страница:
– Да.
– И мы. Я тебя найду там, ага?
– Ладно.
Сильные руки отца поднимают Дану с пола, потом мама и тетя Люда причитают над ней, потом… Но это уже неважно.
Что представляет собой Третий участок? Когда-то там была пригородная деревня, ее снесли и настрои-ли одинаковых желтых блочных пятиэтажек. А половина частных домов так и осталась, во многих из них жили цыгане, а то и русские. Русскими называли здесь всех, кто не был цыганом.
Семья Даны переселилась в трехкомнатную квартиру с полом из разноцветных линолеумных квадратиков – голубых и красных. Это был 1986 год. Тогда очень многие переехали на Третий, получив новые квартиры. И старая школа затрещала по швам, перегруженная донельзя.
Дану не перевели в местную школу. Вячеслав Петрович не хотел, чтобы дочь ходила в переполненный класс. Он купил голубой «Москвич» и стал возить ее в школу в центре. В образцово-показательную 13-ю. Там были паркетные полы, чистые классы, строгие правила и высокий уровень преподавания. И не было Витальки и Таньки, без которых Дане стало неинтересно. Впрочем, она ни с кем открыто не враждовала, а с Викой даже немного дружила, но это сути дела не меняло. Дана оказалась чужой в образцовом классе и сама понимала это. Ей было скучно. Ее глаза все чаще смотрели отстраненно и холодно.
И только после занятий начиналась настоящая жизнь. Быстренько сделав уроки, Дана уходила во двор. До девяти она была свободна. Вячеслав Петрович попробовал запретить эту дружбу, но жена вступилась за дочь и стояла насмерть.
– Ты просто чурбан неотесанный! Как ты можешь? Они же с рождения вместе растут, это хорошие дети. Они не виноваты, что у них такие родители.
– Катя, я не хочу, чтобы девочка якшалась с дворовой шпаной. Они научат ее дурному.
– Ты так мало ей доверяешь? – Катерина была в ярости. – Ты не смеешь так говорить! Она сама должна разобраться. Это хорошие ребята, Славик.
– Ну, смотри, Катя.
Дану мало заботили родительские споры по поводу ее друзей. Она уходила во двор, где ее ждал верный Цыба, они шли на «точку» – в небольшую беседку в соседнем садике. Там говорили о жизни, слушали музыку и курили – кто хотел. Виталька устраивался рядом с Даной, и Цыба начинал громко сопеть. А Танька, смуглая и тонкая, двигалась в волнах музыки, как дух танца. И пахло лебедой и полынью. Или горелыми листьями.
Иногда, когда кто-нибудь начинал доставать их, они дрались. Дана только следила, чтобы не получить удар в лицо, но в пылу драки не уступала своим друзьям, и за это у нее появилась кличка – Бешеная Кошка. Ногти Даны, очень твердые и острые, оставляли на лицах врагов глубокие кровоточащие борозды. Скоро их зауважали и стали старательно обходить стороной.
И только Крат не давал покоя их компании. То было время расцвета микрорайонных драк, Крат уже успел схлопотать условный срок за угон мотоцикла, был «в авторитете», и только компания с «точки» плевала на него с высокой горки, и тронуть ее не моги, потому как свои, с Третьего, закон не разрешает трогать своих. А Крат обиду помнил. Он так и не подрос, но его жестокость выросла многократно. Его мать, толстая Зинка, била его смертным боем, и он ненавидел весь свет. И особенно – Дану.
Но не Крат был главным на Третьем. Он с его мелким ростом, слюнявым ртом и истеричной злобностью вызывал у всех отвращение. Делами на Третьем заправлял Валера Соколов, мальчик из приличной семьи партийных работников. Была у него и кличка – Танкер. Кличка уважительная, потому что Танкер сумел поставить дело так, что сам всегда оставался в тени, но его лидерство никто не оспаривал. Никто, кроме Крата.
Дана жила в своем придуманном мире, в который не впускала никого и никогда. Она пребывала словно в нескольких измерениях, и в каждом у нее была своя роль: школа, дом, «точка». Она будто спала и видела сны о будущем. Дане хотелось сделать в жизни что-то необыкновенное… Она и сама не знала, что именно. Она просто хотела жить иначе. Не здесь. И не так. Впрочем, никого это не касалось. Она ждала.
И Крат тоже ждал. Иногда, проходя мимо Даны, он цедил бранные слова, но она даже голову не поворачивала – зачем? Это всего лишь слюнявое ничтожество – Крат. Вот странная фамилия… Плевать на него.
Они возникли перед Даной на остановке. Школа находилась в центре, который подростки называли Варна. А Дана ждала автобус, чтобы ехать на свой Третий. Был день. Они появились рядом с ней – четверо парней в кожаных куртках. Дана не испугалась. Она просто подумала, что скажет мама, если ее сейчас убьют.
– Эта? – Один из них в упор рассматривает Дану.
– Само собой. – Второй усмехается, от него чем-то несет. – Эта.
– Идем, поговорим.
– И не подумаю. – Дана смотрит на парней и улыбается. – Чего мне с вами беседовать?
В тринадцать лет мы кажемся себе бессмертными. Но это не так.
– А придется.
– Чего надо?
– Поговорить.
Дану толкнули, потом ударили чем-то по голове. Она упала, успев сильно поцарапать лицо одного из нападавших. Ее стали бить ногами. Прохожие шли мимо, стыдливо отворачиваясь. Дана опоздала родиться. В девяностом году такие мелочи, как избиение, уже никого не интересовали.
Цыба появился ниоткуда. Вадик Цыбин не отличался особым интеллектом, у него напрочь отсутствовало воображение, зато он был чрезвычайно силен. Дана стала, пожалуй, самым ярким впечатлением в его жизни. Ему шел шестнадцатый год, в компании ребят говорили разное о девчонках, но он не смел даже подумать такое – о Дане. Он просто служил ей. Он, пожалуй, и сам не знал, что чувствует. Есть люди, которые рождаются слепоглухонемыми и познают мир на ощупь, – Вадик Цыбин родился таким вот немного увечным. Его маленькие карие глаза смотрели на мир словно в оптический прицел.
В тот день Цыба едва не опоздал. Дело в том, что Кис, парень из группы Крата, рассказал ему, что Крат выиграл в карты на желание – и «заказал» Дану парням с Варны, и сегодня они должны ее убить – в уплату карточного долга.
Цыба ворвался на остановку, как смерч, несущий разрушение. Его мотоцикл свалился на бок, а нападающие оставили Дану и попробовали наброситься на Цыбу, но напрасно. Разве можно остановить разъяренного носорога? Только выстрелом из пушки. Но пушки у ребят не было.
– Ты как? – Цыба присел около Даны. – Ничего?
– Ничего, нормально.
– Тогда поехали.
Дома Дана торопливо привела в порядок одежду. На лице синяков не осталось, парни вряд ли всерьез собирались убить ее, но Дана взбесилась. Что-то темное и грязное, чего она всегда избегала, догнало ее, ворвалось в ее мир и разрушило его. Дана поняла, что, пока она здесь, она уязвима. Вот если бы стать кем-то, кого пальцем тронуть боятся! На это надо много денег, а их нет и, наверное, пока не будет. Крат. Вот кто должен заплатить за то, что она сегодня чувствовала себя несчастной. Она ненавидела ощущение ущербности, а еще здорово болел бок. Крат должен заплатить за все.
– Его надо убить, – Виталька сжимает жилистый кулак. – И мы его убьем.
– А потом в тюрьму? – Цыба полон здорового оптимизма. – Нам-то ничего, а как Данка с Танюхой?
– Танюхе тоже ничего. А Данке – нет, нельзя.
– Это почему еще? – Дана вскинулась, бок заныл. – Я что, хуже вас?
– Не. – Цыба улыбнулся. – Лучше. Но тебя там точно убьют.
Они принимали Дану такой, какой она была. Они росли вместе и воспринимали чудачества подружки как нечто само собой разумеющееся. Они терпели ее уходы в себя, ее вечное бдение над книжками – даже на «точке» Дана что-то читала. Они понимали ее стремление держаться «в рамках», потому что бывали в ее доме и видели, что там не так, как у них. Дядя Слава не напивался, тетя Катя не дралась и не водила мужиков. Они признавали за Даной право жить так, как она хочет, но относились к ней немного снисходительно, как к младшей. Потому что к девяти Дана торопилась домой, а они провожали ее и уходили в ночь. Дана знала, что они там делают, но она тоже признавала за друзьями право жить по-своему, понимая, что у них просто так сложилось.
Виталька был своим среди цыган, наверное, сыграла роль его внешность. Смуглый и черноглазый, он все же отличался от цыган тонкими чертами лица и оттенком кожи. Но это не мешало ему толкать в районе наркотики, потому что его отца к тому времени выгнали с работы за пьянки, мать выбилась из сил и постоянно болела, а Виталька был самолюбивым и мечтал «выбраться». Он хотел, чтобы у него когда-нибудь появился хороший дом, много денег, и тогда он осмелится сказать Данке, как он к ней относится.
Таня любила потусоваться. Ей было все равно, где и с кем, лишь бы не идти домой, потому что там кто-нибудь из мамашиных мужиков станет приставать – Таня росла необыкновенно красивой. Красота ее была броской, скороспелой, такая рано начинает радовать глаз: черные как смоль волосы, удлиненные карие глаза, полные губы и точеная шея. И на бледном лбу – разлет бровей. Таня жила в ритме танца. Она ходила вместе с Виталькой, он давал ей иногда деньги и шмотки. А иногда они спали вместе, и Таня радовалась этому – лучше с Виталькой, чем с кем попало. Таня знала, что он думает только о Дане, но ей и в голову не приходило ревновать. Данка – это Данка. Немного не от мира сего, но зато нос не задирает, и вообще. Таня любила ее, глядя на нее немного свысока – Данка еще маленькая, она не знает многого, несмотря на уйму прочитанных умных книжек, от одного взгляда на которые Таню одолевает зевота. И не надо Данке этого знать, каждому свое.
– Мы убьем Крата, и никто на нас не подумает, а Данка с нами не пойдет. – Виталька хитро улыбается.
– Еще чего! Конечно, пойду, иначе не стоит его и убивать.
– Стоит. Он злобится на тебя – и за Цыбу, и за ту историю, помнишь? – Виталька садится на лавку. – Он не оставит тебя в покое. А потом и тех хануриков с Варны переловим. Или объединимся с Автобаном и Кубой и вломим им всем.
– Я все равно пойду с вами.
– О, Данка уперлась. – Таня смеется. – Давай, Виталька, поспорь с ней. Не хочешь? Все равно не переспоришь, сам знаешь. Данка уперлась. Как мы его убьем?
– Трубой по башке – и все дела.
– Цыба, ты у нас гений. – Виталька усмехается. – Это чересчур просто. Менты – тоже не дураки, слухи уже ходят, все знают, что было с Данкой. Нет, так не годится. А сделаем мы вот что…
4
5
– И мы. Я тебя найду там, ага?
– Ладно.
Сильные руки отца поднимают Дану с пола, потом мама и тетя Люда причитают над ней, потом… Но это уже неважно.
Что представляет собой Третий участок? Когда-то там была пригородная деревня, ее снесли и настрои-ли одинаковых желтых блочных пятиэтажек. А половина частных домов так и осталась, во многих из них жили цыгане, а то и русские. Русскими называли здесь всех, кто не был цыганом.
Семья Даны переселилась в трехкомнатную квартиру с полом из разноцветных линолеумных квадратиков – голубых и красных. Это был 1986 год. Тогда очень многие переехали на Третий, получив новые квартиры. И старая школа затрещала по швам, перегруженная донельзя.
Дану не перевели в местную школу. Вячеслав Петрович не хотел, чтобы дочь ходила в переполненный класс. Он купил голубой «Москвич» и стал возить ее в школу в центре. В образцово-показательную 13-ю. Там были паркетные полы, чистые классы, строгие правила и высокий уровень преподавания. И не было Витальки и Таньки, без которых Дане стало неинтересно. Впрочем, она ни с кем открыто не враждовала, а с Викой даже немного дружила, но это сути дела не меняло. Дана оказалась чужой в образцовом классе и сама понимала это. Ей было скучно. Ее глаза все чаще смотрели отстраненно и холодно.
И только после занятий начиналась настоящая жизнь. Быстренько сделав уроки, Дана уходила во двор. До девяти она была свободна. Вячеслав Петрович попробовал запретить эту дружбу, но жена вступилась за дочь и стояла насмерть.
– Ты просто чурбан неотесанный! Как ты можешь? Они же с рождения вместе растут, это хорошие дети. Они не виноваты, что у них такие родители.
– Катя, я не хочу, чтобы девочка якшалась с дворовой шпаной. Они научат ее дурному.
– Ты так мало ей доверяешь? – Катерина была в ярости. – Ты не смеешь так говорить! Она сама должна разобраться. Это хорошие ребята, Славик.
– Ну, смотри, Катя.
Дану мало заботили родительские споры по поводу ее друзей. Она уходила во двор, где ее ждал верный Цыба, они шли на «точку» – в небольшую беседку в соседнем садике. Там говорили о жизни, слушали музыку и курили – кто хотел. Виталька устраивался рядом с Даной, и Цыба начинал громко сопеть. А Танька, смуглая и тонкая, двигалась в волнах музыки, как дух танца. И пахло лебедой и полынью. Или горелыми листьями.
Иногда, когда кто-нибудь начинал доставать их, они дрались. Дана только следила, чтобы не получить удар в лицо, но в пылу драки не уступала своим друзьям, и за это у нее появилась кличка – Бешеная Кошка. Ногти Даны, очень твердые и острые, оставляли на лицах врагов глубокие кровоточащие борозды. Скоро их зауважали и стали старательно обходить стороной.
И только Крат не давал покоя их компании. То было время расцвета микрорайонных драк, Крат уже успел схлопотать условный срок за угон мотоцикла, был «в авторитете», и только компания с «точки» плевала на него с высокой горки, и тронуть ее не моги, потому как свои, с Третьего, закон не разрешает трогать своих. А Крат обиду помнил. Он так и не подрос, но его жестокость выросла многократно. Его мать, толстая Зинка, била его смертным боем, и он ненавидел весь свет. И особенно – Дану.
Но не Крат был главным на Третьем. Он с его мелким ростом, слюнявым ртом и истеричной злобностью вызывал у всех отвращение. Делами на Третьем заправлял Валера Соколов, мальчик из приличной семьи партийных работников. Была у него и кличка – Танкер. Кличка уважительная, потому что Танкер сумел поставить дело так, что сам всегда оставался в тени, но его лидерство никто не оспаривал. Никто, кроме Крата.
Дана жила в своем придуманном мире, в который не впускала никого и никогда. Она пребывала словно в нескольких измерениях, и в каждом у нее была своя роль: школа, дом, «точка». Она будто спала и видела сны о будущем. Дане хотелось сделать в жизни что-то необыкновенное… Она и сама не знала, что именно. Она просто хотела жить иначе. Не здесь. И не так. Впрочем, никого это не касалось. Она ждала.
И Крат тоже ждал. Иногда, проходя мимо Даны, он цедил бранные слова, но она даже голову не поворачивала – зачем? Это всего лишь слюнявое ничтожество – Крат. Вот странная фамилия… Плевать на него.
Они возникли перед Даной на остановке. Школа находилась в центре, который подростки называли Варна. А Дана ждала автобус, чтобы ехать на свой Третий. Был день. Они появились рядом с ней – четверо парней в кожаных куртках. Дана не испугалась. Она просто подумала, что скажет мама, если ее сейчас убьют.
– Эта? – Один из них в упор рассматривает Дану.
– Само собой. – Второй усмехается, от него чем-то несет. – Эта.
– Идем, поговорим.
– И не подумаю. – Дана смотрит на парней и улыбается. – Чего мне с вами беседовать?
В тринадцать лет мы кажемся себе бессмертными. Но это не так.
– А придется.
– Чего надо?
– Поговорить.
Дану толкнули, потом ударили чем-то по голове. Она упала, успев сильно поцарапать лицо одного из нападавших. Ее стали бить ногами. Прохожие шли мимо, стыдливо отворачиваясь. Дана опоздала родиться. В девяностом году такие мелочи, как избиение, уже никого не интересовали.
Цыба появился ниоткуда. Вадик Цыбин не отличался особым интеллектом, у него напрочь отсутствовало воображение, зато он был чрезвычайно силен. Дана стала, пожалуй, самым ярким впечатлением в его жизни. Ему шел шестнадцатый год, в компании ребят говорили разное о девчонках, но он не смел даже подумать такое – о Дане. Он просто служил ей. Он, пожалуй, и сам не знал, что чувствует. Есть люди, которые рождаются слепоглухонемыми и познают мир на ощупь, – Вадик Цыбин родился таким вот немного увечным. Его маленькие карие глаза смотрели на мир словно в оптический прицел.
В тот день Цыба едва не опоздал. Дело в том, что Кис, парень из группы Крата, рассказал ему, что Крат выиграл в карты на желание – и «заказал» Дану парням с Варны, и сегодня они должны ее убить – в уплату карточного долга.
Цыба ворвался на остановку, как смерч, несущий разрушение. Его мотоцикл свалился на бок, а нападающие оставили Дану и попробовали наброситься на Цыбу, но напрасно. Разве можно остановить разъяренного носорога? Только выстрелом из пушки. Но пушки у ребят не было.
– Ты как? – Цыба присел около Даны. – Ничего?
– Ничего, нормально.
– Тогда поехали.
Дома Дана торопливо привела в порядок одежду. На лице синяков не осталось, парни вряд ли всерьез собирались убить ее, но Дана взбесилась. Что-то темное и грязное, чего она всегда избегала, догнало ее, ворвалось в ее мир и разрушило его. Дана поняла, что, пока она здесь, она уязвима. Вот если бы стать кем-то, кого пальцем тронуть боятся! На это надо много денег, а их нет и, наверное, пока не будет. Крат. Вот кто должен заплатить за то, что она сегодня чувствовала себя несчастной. Она ненавидела ощущение ущербности, а еще здорово болел бок. Крат должен заплатить за все.
– Его надо убить, – Виталька сжимает жилистый кулак. – И мы его убьем.
– А потом в тюрьму? – Цыба полон здорового оптимизма. – Нам-то ничего, а как Данка с Танюхой?
– Танюхе тоже ничего. А Данке – нет, нельзя.
– Это почему еще? – Дана вскинулась, бок заныл. – Я что, хуже вас?
– Не. – Цыба улыбнулся. – Лучше. Но тебя там точно убьют.
Они принимали Дану такой, какой она была. Они росли вместе и воспринимали чудачества подружки как нечто само собой разумеющееся. Они терпели ее уходы в себя, ее вечное бдение над книжками – даже на «точке» Дана что-то читала. Они понимали ее стремление держаться «в рамках», потому что бывали в ее доме и видели, что там не так, как у них. Дядя Слава не напивался, тетя Катя не дралась и не водила мужиков. Они признавали за Даной право жить так, как она хочет, но относились к ней немного снисходительно, как к младшей. Потому что к девяти Дана торопилась домой, а они провожали ее и уходили в ночь. Дана знала, что они там делают, но она тоже признавала за друзьями право жить по-своему, понимая, что у них просто так сложилось.
Виталька был своим среди цыган, наверное, сыграла роль его внешность. Смуглый и черноглазый, он все же отличался от цыган тонкими чертами лица и оттенком кожи. Но это не мешало ему толкать в районе наркотики, потому что его отца к тому времени выгнали с работы за пьянки, мать выбилась из сил и постоянно болела, а Виталька был самолюбивым и мечтал «выбраться». Он хотел, чтобы у него когда-нибудь появился хороший дом, много денег, и тогда он осмелится сказать Данке, как он к ней относится.
Таня любила потусоваться. Ей было все равно, где и с кем, лишь бы не идти домой, потому что там кто-нибудь из мамашиных мужиков станет приставать – Таня росла необыкновенно красивой. Красота ее была броской, скороспелой, такая рано начинает радовать глаз: черные как смоль волосы, удлиненные карие глаза, полные губы и точеная шея. И на бледном лбу – разлет бровей. Таня жила в ритме танца. Она ходила вместе с Виталькой, он давал ей иногда деньги и шмотки. А иногда они спали вместе, и Таня радовалась этому – лучше с Виталькой, чем с кем попало. Таня знала, что он думает только о Дане, но ей и в голову не приходило ревновать. Данка – это Данка. Немного не от мира сего, но зато нос не задирает, и вообще. Таня любила ее, глядя на нее немного свысока – Данка еще маленькая, она не знает многого, несмотря на уйму прочитанных умных книжек, от одного взгляда на которые Таню одолевает зевота. И не надо Данке этого знать, каждому свое.
– Мы убьем Крата, и никто на нас не подумает, а Данка с нами не пойдет. – Виталька хитро улыбается.
– Еще чего! Конечно, пойду, иначе не стоит его и убивать.
– Стоит. Он злобится на тебя – и за Цыбу, и за ту историю, помнишь? – Виталька садится на лавку. – Он не оставит тебя в покое. А потом и тех хануриков с Варны переловим. Или объединимся с Автобаном и Кубой и вломим им всем.
– Я все равно пойду с вами.
– О, Данка уперлась. – Таня смеется. – Давай, Виталька, поспорь с ней. Не хочешь? Все равно не переспоришь, сам знаешь. Данка уперлась. Как мы его убьем?
– Трубой по башке – и все дела.
– Цыба, ты у нас гений. – Виталька усмехается. – Это чересчур просто. Менты – тоже не дураки, слухи уже ходят, все знают, что было с Данкой. Нет, так не годится. А сделаем мы вот что…
4
На это место они часто приходили вчетвером. Если пройти мимо музея, мимо каменных надгробий и прочих древностей, спуститься с холма вниз, то можно попасть сюда. Здесь большие камни подступают к самой воде, берег относительно пологий, а вода прозрачная. Это место на Острове тогда принадлежало им. Здесь по-прежнему пахнет мокрым песком. И камни все такие же теплые, нагретые солнцем. Дана сидит на камне, закрыв глаза. Где-то далеко стоят три мраморных ангела. Кошкины глаза золотятся на донышке ее зрачков.
– Привет, Данка.
Она поворачивает голову. Красивый парень с бронзовым лицом и медальным профилем. Прямые черные волосы зачесаны назад и собраны в небольшой пучок, черные глаза смотрят знакомо. Это из сна о счастье.
– Не узнаешь меня?
Он изменился, но Дана все равно узнает его. Она узнала бы его всегда. Когда они виделись в последний раз, он выглядел подростком, а теперь у него широкие мускулистые плечи и сильные руки, но это ничего не меняет. Она узнала бы его и через сто лет.
– Как ты нашел меня?
– Стучите – и отворится вам, ищите – и обретете. Я рад тебя видеть.
– Да?
– Прости, я совсем не то хотел сказать. Я знаю о твоем горе. Твоя мама позвонила мне.
«Все такой же неловкий. Ну, хоть что-то осталось от тебя прежнего».
– Мы очень давно не виделись, я… я очень скучал. Дана, мне жаль. Эй, ты что? Что с тобой такое, малышка?
– Я в порядке, – нужно учиться жить мертвой, – я тоже рада тебя видеть. Что ты сейчас делаешь?
– У меня есть ночной клуб и ресторан. Мы на пару с Цыбой делаем свой бизнес, и дела идут неплохо.
«Ах, да. Ты же сидел в тюрьме, я помню. Что ж, значит, все вышло так, как задумывалось».
– Ты, наверное, помнишь. Я вытащил козырную карту. Теперь плачу налоги, отстегиваю «крыше» и живу спокойно. Три года, детка, три паршивых года. Но я не жалею. Другого пути у меня не было.
– Я знаю.
– Данка, ты пугаешь меня. Идем, повезу тебя обедать.
– Ты быстро нашел меня.
– Твоя мама беспокоится, и я вижу, что не зря. У тебя хорошая мать, Данка. Помнишь блины с вареньем?
– Помню.
«Мама всегда жалела и любила их всех, а его – особенно».
– Поедем, Дана. Я обещал ей, что не оставлю тебя одну.
– Я не хочу усложнять твою жизнь. Ты очень занят, а я… Я сама о себе позабочусь.
– Ты говоришь глупости, а выглядишь просто ужасно. Поехали.
Они вдвоем поднимаются по тропе. Дана идет впереди, Виталий – следом. Он давно научился владеть своим лицом, но когда он спустился к берегу и увидел одинокую фигурку на камне, в его груди словно атомная бомба разорвалась. Острая жалость пронзила его сердце – столько было безысходной тоски в опущенной светловолосой головке, в поникших хрупких плечах. Он не видел ее много лет, думал, что забыл ее, но стоило ему увидеть эти большие дымчатые глаза, нежное лицо, стоило поймать ее взгляд – и Виталий понял, что любовь всегда была с ним. Как забрасывают мокрым песком пламя, так он забрасывал ее будничными делами, глушил многочисленными связями, но все зря. В ту минуту он понял, что любит Дану так же, а может, еще сильнее.
И теперь она совсем рядом, только протяни руку – и можно ощутить в ладони ее прозрачные пальчики… Но она идет вперед, далекая и безучастная. Виталий чувствует: с ней творится что-то страшное, он может потерять ее – уже навсегда, но она идет вперед и молчит. В глазах ее отражается небо, но жизни в них нет. Это не та девушка, которую он любил. Но он любит ее и такую, новую – еще сильнее.
Их ждет большая темно-синяя машина, возле которой стоят два огромных парня.
– Это Эдик и Егор. Данка, осторожно, головой не ударься.
Виталька, старый друг и соратник. Длинный коридор, пропахший борщом и мокрыми простынями, запах горелых листьев и полыни на «точке», кровавые драки и клятва вендетты. И плюгавое тело слюнявого садиста на рельсах. Убив его, они избавили мир от будущего убийцы.
«Я вполне могу терпеть его рядом. При нем мне не надо притворяться живой».
– Помнишь, тебе никогда не нравились черные машины? Ты говорила, что они напоминают катафалк. Вот я и купил темно-синюю. Нравится?
– Когда ты узнал?
– О твоей… о твоем горе? В тот же день. Твоя мама, мы общались. Господи, мне так жаль! Малыш, ты не в себе. Нельзя так. У тебя есть Лека. Кстати, чудесный парень. Я подарил ему пони, ты видела?
– Нет. Я прилетела вчера вечером.
«Как будто, если теряешь один палец, а остальные остаются, рана меньше болит. Моя малышка, принцесса в атласном платьице, пахнущая птенчиком…»
Яркая вывеска. Ресторан «Дана».
– Виталик?!
– Да, малыш. Ты помнишь?..
Она помнит. Горячие губы Витальки, его умелые и нежные ласки. Их ночь. Но это в прошлом. Где-то далеко.
– Я ничего такого не имею в виду. – Он с болью вглядывается в лицо Даны. – Просто я всегда помню. Потому что ты – самое лучшее, что было в моей жизни. Я понимаю, глупо говорить сейчас об этом, но я помню. И я очень дорожу этой памятью…
– Не надо, Виталик.
«Все в прошлом. Я сама в прошлом. Я умерла».
Таня почти не изменилась. С годами ее красота стала более яркой, зрелой. Дана рядом с ней выглядит смертельно больной. Таня обнимает подругу, чувствуя, как слезы текут по щекам.
– Данка! Я так соскучилась!
«Я, может быть, тоже».
– Идем в кабинет, нам туда подадут еду. Томатный сок, ты его еще любишь? Ты его литрами когда-то уничтожала.
– Да.
– Ну, вот, сейчас придет Виталька, нам накроют стол. Вадик в отъезде, завтра явится.
– Да.
– Данка, это все ужасно! Как же так? Вадим вернулся с похорон прямо больной. Дана, я поверить не могу!
– Да.
– Прости, я не должна… Вот, садись сюда, здесь удобно.
Красивый кабинет в голубых тонах. Круглый стол, дорогая мебель, цветы, мягкий ковер. Шелковая обивка кресел и бархатные шторы. Виталий разливает напитки. Томатный сок.
– Данка, ты совсем ничего не ешь. – В его голосе тревога. – Девочка моя, ну хоть что-нибудь! Смотри, все вкусное, специально для тебя готовили, сами.
– И правда, съешь паштет. Тебе такой всегда нравился. Помнишь, мы учили тебя готовить?
«Таня еще не поняла. Никто из них не понял. Я умерла. Зачем мертвой еда?»
Томатный сок. Дана делает глоток. Миллион долларов. Подпись в документах. Куча денег. Но он подавится ими. Он кровью своей захлебнется, как томатным соком!
– Виталик, посмотри: она не видит и не слышит нас. – Таня тихо плачет. – Виталька, сделай что-нибудь. Я боюсь за нее, я ее такой никогда не видела!
«Я умерла, умерла. Почему же так больно?»
– Я сам боюсь. Я тоже не знал ее такой.
«Ты меня совсем не знал, дорогой».
– Надо что-то делать! Не зря тетя Катя беспокоилась. Данка, очнись!
«Я умерла, умерла… Томатный сок… Аннушка…»
– Она совсем скисла.
– Что ты понимаешь! Вот так ребенка потерять! Бедная моя Данка, о боже, милая, опомнись, слышишь? – Таня заглядывает в бледное лицо подруги.
«Меня нет, но боль еще этого не знает… Нет».
– Я слышу.
«Лаковые туфельки, розовое атласное платьице…»
– Даночка, так нельзя. Давай, мы отвезем тебя к доктору.
«Этого еще не хватало. Отвечать на вопросы… Не больно только молчать. Аннушка…»
– Я в порядке.
– Мы отвезем тебя домой.
– Нет. Мне там тяжело. Виталик, отвези меня обратно на Остров.
– Ага, это ты отлично придумала! Нет, дорогая, и не мечтай. Поедем ко мне домой, а матери я позвоню, предупрежу. Таня тоже поедет. Идет?
Дана молча кивает. Пусть. Только не домой, чтобы не видеть страдающих, обеспокоенных родителей. Ей нечем их утешить.
Машина едет долго. Дом Виталия находится в поселке Солнечном, где когда-то селилась партийная номенклатура, а с начала девяностых обосновались «новые». Это элитный район, вполне спокойный и ухоженный. И у Виталия красивый особняк в виде замка.
– Не плачь, Танька.
– Это я вместо тебя. Тебе самой надо поплакать. Нельзя так, ты сходишь с ума.
«Я умерла. Зачем мертвой плакать?»
Машина останавливается напротив белого замка, увитого плющом. Он стоит посреди небольшого парка, кругом – розы. Белые, желтые, красные. Дверь открывает слуга. Виталий приглашает Дану внутрь, ведет ее вверх по лестнице.
Уютная комната. Розовая шелковая обивка. Цветы. Туалетный столик. На нем – нераспечатанный флакон духов «Соня Рикель». Последние семь лет Дана пользовалась именно этими духами, Виталий купил их еще утром. Как и белье, аккуратно уложенное в ящики комода. Как и остальные мелочи, которые отправил домой, приказав приготовить спальню.
– Эта комната ждала тебя со дня постройки дома. – Виталий не знает, слышит ли его Дана. – Я надеялся, что она тебя дождется, но не думал, что это будет… при таких обстоятельствах. Располагайся, пожалуйста.
– Спасибо.
Дана опускается в кресло и замирает. Звонит телефон, Виталий берет трубку.
– Да, не беспокойтесь. – Он протягивает трубку Дане. – Это тебя.
– Дана, ты в порядке? – спрашивает мать.
– Да.
– Ты гуляй с друзьями, сколько хочешь, ни о чем не думай.
– Где Лека?
– Дедушка катает его на пони.
Дана кладет трубку. Лека. Маленький ангелочек, веселый голубоглазый человечек. Дана понимает, что не может быть с ним – такая. Поэтому им обоим придется подождать.
«Когда все закончится, мы опять будем вместе – ты и я. Подожди, малыш, у мамы есть дела».
Дана идет в душ, потом надевает шелковый халат, висящий в ванной. Она садится в кресло и смотрит в окно. Где-то там живут люди. Пусть.
Вечер гасит свет. Дана не хочет вставать. Мерцает экран телевизора, включенного Таней. Идет какая-то передача об Азии. Вот охотники выгоняют из логова тигра. Что-то говорит диктор. Вдруг перед охотниками появляется тигренок. Маленький, потешный тигренок выскочил прямо под выстрелы. Нет. Только не это. Дана судорожно всхлипывает. Тигренок падает. Значит, вот как. Ворвались в дом тигрицы, убили ее малыша – и это им сойдет с рук?
Но тигрица так не думает. Раненная, она врывается в ряд охотников. Летят кровавые куски. Этого, похоже, не ожидал оператор. Что-то скорбно крякает за кадром диктор, но Дану наполняет злобная радость. Так вам и надо, ублюдки. Чтобы знали, каково это – отнять детеныша у матери. Они привыкли к слезам беззащитных антилоп, но тигрица – другое дело. В аду будете гореть за это!
Виталий не знает, как ему пробиться сквозь эту стену. Неподвижный взгляд Даны пугает его. Он понимает, что в эти самые минуты он теряет ее и может потерять навсегда.
Когда погиб Стас, он не посмел приехать к Дане, чтобы она не сочла его навязчивым. От Вадима он знал, как тяжело переживала она смерть мужа. Он почти все знал о ней. Но он совсем не знает женщину, сидящую сейчас в розовой комнате. Он не понимает, что делать.
– Пойди к ней. – Таня берет его ладонь. – Пойди, поговори с ней.
– Но как? Ты видела ее. Что с ней?
– Я не знаю. Но надо что-то делать, иначе мы потом сами себе не простим. Виталька, пойди к ней и делай что хочешь, но выведи ее из ступора. Кстати, звонила Яна.
– Гони ее в шею.
– Я пыталась, но она не послушалась. Смотри, вон ее машина.
Яна – очередная любовница Виталия, молодая красивая блондинка с потрясающей фигурой. Он вышел встретить ее, отметил, что она сейчас, пожалуй, красивее, чем обычно, а женщина, сидящая в розовой комнате… Перед глазами встало потухшее лицо Даны, и сердце сжалось в предчувствии беды. Надо прогнать эту вульгарную потаскуху, пока Дана не узнала.
– Любимый, что с тобой? – Яна уверена в своих чарах.
– Уезжай. Между нами все кончено. Таня тебе не ясно объяснила?
– Но почему?
– Потому что я так хочу.
– Кто она?
– Извини, так вышло.
Виталий запер дверь, Яна осталась снаружи, с трудом осознавая, что ее только что бросили самым грубым образом. Ни тебе прощального подарка, ни нежных слов!
Виталий вернулся наверх. Сумерки сгустились. Таня сидела у окна и смотрела на него с мольбой.
– Пойди к ней.
– Хорошо.
Он идет по коридору. Много раз он отпирал эту комнату, чтобы что-то добавить, улучшить. Никто не входил сюда, кроме него, теперь эта комната дождалась свою хозяйку. Виталий зажигает маленький ночник, разбирает постель. Дана сидит молча, глядя в пустоту.
Виталий вынимает ее из кресла и несет на кровать. Дана совсем легкая, он чувствует ее косточки и понимает, что она много дней ничего не ела. Ему становится страшно. Он боится, что она умрет у него на руках, вот в эту самую минуту. Ему страшно снова потерять ее.
Он укладывает ее в постель, укрывает одеялом. Она смотрит, словно сквозь него, ее пальцы холодные и слабые. Виталий прижимает Дану к себе. Он мечтал об этом долгие годы. Он вспоминал каждую секунду их единственной ночи, вспоминал вкус ее губ. Но эта женщина – не та Дана.
– Даночка, ты слышишь меня?
– Да. – Ее голос похож на шелест листьев.
– Расскажи мне.
– Я не знаю, что рассказывать.
Запах ее волос сводит его с ума. Как долго он ждал ее!
– Кто он, ты знаешь? – спрашивает он.
– Нет. Но я узнаю.
– И что тогда?
Дана протягивает ему ладонь. Рубец еще совсем свежий. Виталий вздрогнул. На его ладони тоже есть рубец, но он старый, а этот…
– Ты не сможешь. Тебя убьют.
– А я уже мертвая, Виталик. Разве ты не видишь?
– Нет.
Он больше не может сдерживаться. Он всегда верил, что она вернется к нему. Часто он представлял, как это будет, но так… Нет. Он больше не может сдерживать себя. Он целует Дану, целует ее тело, вдыхая знакомый запах, он так любит ее, эту сломленную, измученную женщину!
– Виталик, не надо…
– Я люблю тебя, Данка! Я люблю тебя…
Как долго у нее не было мужчины! Со дня смерти Стаса. Это сон. Им по семнадцать лет. Все остальное ей приснилось.
«Я уже не твоя жена, Стасик. Я снова – Данка с Третьего участка».
Руки у Виталия такие умелые. Он долго ждал этого момента и теперь старается не причинить боль хрупкому исхудавшему телу. Он всегда знал, что для него не существует никого, кроме нее. Нет и не будет. Судьба, наверное.
Горячая волна уносит их, еще миг, толчок, как момент истины. Они взрываются страстью, и что-то колючее бьет Дану в самое сердце. Тишина такая громкая и осязаемая. И нежные прикосновения рук.
Дана вдруг начинает плакать. Все громче и громче, в ней нарастает отчаянный крик: Аннушка!..
Она плакала несколько часов. Потом уснула. Туго натянутая струна в ее голове с треском лопнула, и она спала без сновидений. Просто утонула в темном омуте.
– Привет, Данка.
Она поворачивает голову. Красивый парень с бронзовым лицом и медальным профилем. Прямые черные волосы зачесаны назад и собраны в небольшой пучок, черные глаза смотрят знакомо. Это из сна о счастье.
– Не узнаешь меня?
Он изменился, но Дана все равно узнает его. Она узнала бы его всегда. Когда они виделись в последний раз, он выглядел подростком, а теперь у него широкие мускулистые плечи и сильные руки, но это ничего не меняет. Она узнала бы его и через сто лет.
– Как ты нашел меня?
– Стучите – и отворится вам, ищите – и обретете. Я рад тебя видеть.
– Да?
– Прости, я совсем не то хотел сказать. Я знаю о твоем горе. Твоя мама позвонила мне.
«Все такой же неловкий. Ну, хоть что-то осталось от тебя прежнего».
– Мы очень давно не виделись, я… я очень скучал. Дана, мне жаль. Эй, ты что? Что с тобой такое, малышка?
– Я в порядке, – нужно учиться жить мертвой, – я тоже рада тебя видеть. Что ты сейчас делаешь?
– У меня есть ночной клуб и ресторан. Мы на пару с Цыбой делаем свой бизнес, и дела идут неплохо.
«Ах, да. Ты же сидел в тюрьме, я помню. Что ж, значит, все вышло так, как задумывалось».
– Ты, наверное, помнишь. Я вытащил козырную карту. Теперь плачу налоги, отстегиваю «крыше» и живу спокойно. Три года, детка, три паршивых года. Но я не жалею. Другого пути у меня не было.
– Я знаю.
– Данка, ты пугаешь меня. Идем, повезу тебя обедать.
– Ты быстро нашел меня.
– Твоя мама беспокоится, и я вижу, что не зря. У тебя хорошая мать, Данка. Помнишь блины с вареньем?
– Помню.
«Мама всегда жалела и любила их всех, а его – особенно».
– Поедем, Дана. Я обещал ей, что не оставлю тебя одну.
– Я не хочу усложнять твою жизнь. Ты очень занят, а я… Я сама о себе позабочусь.
– Ты говоришь глупости, а выглядишь просто ужасно. Поехали.
Они вдвоем поднимаются по тропе. Дана идет впереди, Виталий – следом. Он давно научился владеть своим лицом, но когда он спустился к берегу и увидел одинокую фигурку на камне, в его груди словно атомная бомба разорвалась. Острая жалость пронзила его сердце – столько было безысходной тоски в опущенной светловолосой головке, в поникших хрупких плечах. Он не видел ее много лет, думал, что забыл ее, но стоило ему увидеть эти большие дымчатые глаза, нежное лицо, стоило поймать ее взгляд – и Виталий понял, что любовь всегда была с ним. Как забрасывают мокрым песком пламя, так он забрасывал ее будничными делами, глушил многочисленными связями, но все зря. В ту минуту он понял, что любит Дану так же, а может, еще сильнее.
И теперь она совсем рядом, только протяни руку – и можно ощутить в ладони ее прозрачные пальчики… Но она идет вперед, далекая и безучастная. Виталий чувствует: с ней творится что-то страшное, он может потерять ее – уже навсегда, но она идет вперед и молчит. В глазах ее отражается небо, но жизни в них нет. Это не та девушка, которую он любил. Но он любит ее и такую, новую – еще сильнее.
Их ждет большая темно-синяя машина, возле которой стоят два огромных парня.
– Это Эдик и Егор. Данка, осторожно, головой не ударься.
Виталька, старый друг и соратник. Длинный коридор, пропахший борщом и мокрыми простынями, запах горелых листьев и полыни на «точке», кровавые драки и клятва вендетты. И плюгавое тело слюнявого садиста на рельсах. Убив его, они избавили мир от будущего убийцы.
«Я вполне могу терпеть его рядом. При нем мне не надо притворяться живой».
– Помнишь, тебе никогда не нравились черные машины? Ты говорила, что они напоминают катафалк. Вот я и купил темно-синюю. Нравится?
– Когда ты узнал?
– О твоей… о твоем горе? В тот же день. Твоя мама, мы общались. Господи, мне так жаль! Малыш, ты не в себе. Нельзя так. У тебя есть Лека. Кстати, чудесный парень. Я подарил ему пони, ты видела?
– Нет. Я прилетела вчера вечером.
«Как будто, если теряешь один палец, а остальные остаются, рана меньше болит. Моя малышка, принцесса в атласном платьице, пахнущая птенчиком…»
Яркая вывеска. Ресторан «Дана».
– Виталик?!
– Да, малыш. Ты помнишь?..
Она помнит. Горячие губы Витальки, его умелые и нежные ласки. Их ночь. Но это в прошлом. Где-то далеко.
– Я ничего такого не имею в виду. – Он с болью вглядывается в лицо Даны. – Просто я всегда помню. Потому что ты – самое лучшее, что было в моей жизни. Я понимаю, глупо говорить сейчас об этом, но я помню. И я очень дорожу этой памятью…
– Не надо, Виталик.
«Все в прошлом. Я сама в прошлом. Я умерла».
Таня почти не изменилась. С годами ее красота стала более яркой, зрелой. Дана рядом с ней выглядит смертельно больной. Таня обнимает подругу, чувствуя, как слезы текут по щекам.
– Данка! Я так соскучилась!
«Я, может быть, тоже».
– Идем в кабинет, нам туда подадут еду. Томатный сок, ты его еще любишь? Ты его литрами когда-то уничтожала.
– Да.
– Ну, вот, сейчас придет Виталька, нам накроют стол. Вадик в отъезде, завтра явится.
– Да.
– Данка, это все ужасно! Как же так? Вадим вернулся с похорон прямо больной. Дана, я поверить не могу!
– Да.
– Прости, я не должна… Вот, садись сюда, здесь удобно.
Красивый кабинет в голубых тонах. Круглый стол, дорогая мебель, цветы, мягкий ковер. Шелковая обивка кресел и бархатные шторы. Виталий разливает напитки. Томатный сок.
– Данка, ты совсем ничего не ешь. – В его голосе тревога. – Девочка моя, ну хоть что-нибудь! Смотри, все вкусное, специально для тебя готовили, сами.
– И правда, съешь паштет. Тебе такой всегда нравился. Помнишь, мы учили тебя готовить?
«Таня еще не поняла. Никто из них не понял. Я умерла. Зачем мертвой еда?»
Томатный сок. Дана делает глоток. Миллион долларов. Подпись в документах. Куча денег. Но он подавится ими. Он кровью своей захлебнется, как томатным соком!
– Виталик, посмотри: она не видит и не слышит нас. – Таня тихо плачет. – Виталька, сделай что-нибудь. Я боюсь за нее, я ее такой никогда не видела!
«Я умерла, умерла. Почему же так больно?»
– Я сам боюсь. Я тоже не знал ее такой.
«Ты меня совсем не знал, дорогой».
– Надо что-то делать! Не зря тетя Катя беспокоилась. Данка, очнись!
«Я умерла, умерла… Томатный сок… Аннушка…»
– Она совсем скисла.
– Что ты понимаешь! Вот так ребенка потерять! Бедная моя Данка, о боже, милая, опомнись, слышишь? – Таня заглядывает в бледное лицо подруги.
«Меня нет, но боль еще этого не знает… Нет».
– Я слышу.
«Лаковые туфельки, розовое атласное платьице…»
– Даночка, так нельзя. Давай, мы отвезем тебя к доктору.
«Этого еще не хватало. Отвечать на вопросы… Не больно только молчать. Аннушка…»
– Я в порядке.
– Мы отвезем тебя домой.
– Нет. Мне там тяжело. Виталик, отвези меня обратно на Остров.
– Ага, это ты отлично придумала! Нет, дорогая, и не мечтай. Поедем ко мне домой, а матери я позвоню, предупрежу. Таня тоже поедет. Идет?
Дана молча кивает. Пусть. Только не домой, чтобы не видеть страдающих, обеспокоенных родителей. Ей нечем их утешить.
Машина едет долго. Дом Виталия находится в поселке Солнечном, где когда-то селилась партийная номенклатура, а с начала девяностых обосновались «новые». Это элитный район, вполне спокойный и ухоженный. И у Виталия красивый особняк в виде замка.
– Не плачь, Танька.
– Это я вместо тебя. Тебе самой надо поплакать. Нельзя так, ты сходишь с ума.
«Я умерла. Зачем мертвой плакать?»
Машина останавливается напротив белого замка, увитого плющом. Он стоит посреди небольшого парка, кругом – розы. Белые, желтые, красные. Дверь открывает слуга. Виталий приглашает Дану внутрь, ведет ее вверх по лестнице.
Уютная комната. Розовая шелковая обивка. Цветы. Туалетный столик. На нем – нераспечатанный флакон духов «Соня Рикель». Последние семь лет Дана пользовалась именно этими духами, Виталий купил их еще утром. Как и белье, аккуратно уложенное в ящики комода. Как и остальные мелочи, которые отправил домой, приказав приготовить спальню.
– Эта комната ждала тебя со дня постройки дома. – Виталий не знает, слышит ли его Дана. – Я надеялся, что она тебя дождется, но не думал, что это будет… при таких обстоятельствах. Располагайся, пожалуйста.
– Спасибо.
Дана опускается в кресло и замирает. Звонит телефон, Виталий берет трубку.
– Да, не беспокойтесь. – Он протягивает трубку Дане. – Это тебя.
– Дана, ты в порядке? – спрашивает мать.
– Да.
– Ты гуляй с друзьями, сколько хочешь, ни о чем не думай.
– Где Лека?
– Дедушка катает его на пони.
Дана кладет трубку. Лека. Маленький ангелочек, веселый голубоглазый человечек. Дана понимает, что не может быть с ним – такая. Поэтому им обоим придется подождать.
«Когда все закончится, мы опять будем вместе – ты и я. Подожди, малыш, у мамы есть дела».
Дана идет в душ, потом надевает шелковый халат, висящий в ванной. Она садится в кресло и смотрит в окно. Где-то там живут люди. Пусть.
Вечер гасит свет. Дана не хочет вставать. Мерцает экран телевизора, включенного Таней. Идет какая-то передача об Азии. Вот охотники выгоняют из логова тигра. Что-то говорит диктор. Вдруг перед охотниками появляется тигренок. Маленький, потешный тигренок выскочил прямо под выстрелы. Нет. Только не это. Дана судорожно всхлипывает. Тигренок падает. Значит, вот как. Ворвались в дом тигрицы, убили ее малыша – и это им сойдет с рук?
Но тигрица так не думает. Раненная, она врывается в ряд охотников. Летят кровавые куски. Этого, похоже, не ожидал оператор. Что-то скорбно крякает за кадром диктор, но Дану наполняет злобная радость. Так вам и надо, ублюдки. Чтобы знали, каково это – отнять детеныша у матери. Они привыкли к слезам беззащитных антилоп, но тигрица – другое дело. В аду будете гореть за это!
Виталий не знает, как ему пробиться сквозь эту стену. Неподвижный взгляд Даны пугает его. Он понимает, что в эти самые минуты он теряет ее и может потерять навсегда.
Когда погиб Стас, он не посмел приехать к Дане, чтобы она не сочла его навязчивым. От Вадима он знал, как тяжело переживала она смерть мужа. Он почти все знал о ней. Но он совсем не знает женщину, сидящую сейчас в розовой комнате. Он не понимает, что делать.
– Пойди к ней. – Таня берет его ладонь. – Пойди, поговори с ней.
– Но как? Ты видела ее. Что с ней?
– Я не знаю. Но надо что-то делать, иначе мы потом сами себе не простим. Виталька, пойди к ней и делай что хочешь, но выведи ее из ступора. Кстати, звонила Яна.
– Гони ее в шею.
– Я пыталась, но она не послушалась. Смотри, вон ее машина.
Яна – очередная любовница Виталия, молодая красивая блондинка с потрясающей фигурой. Он вышел встретить ее, отметил, что она сейчас, пожалуй, красивее, чем обычно, а женщина, сидящая в розовой комнате… Перед глазами встало потухшее лицо Даны, и сердце сжалось в предчувствии беды. Надо прогнать эту вульгарную потаскуху, пока Дана не узнала.
– Любимый, что с тобой? – Яна уверена в своих чарах.
– Уезжай. Между нами все кончено. Таня тебе не ясно объяснила?
– Но почему?
– Потому что я так хочу.
– Кто она?
– Извини, так вышло.
Виталий запер дверь, Яна осталась снаружи, с трудом осознавая, что ее только что бросили самым грубым образом. Ни тебе прощального подарка, ни нежных слов!
Виталий вернулся наверх. Сумерки сгустились. Таня сидела у окна и смотрела на него с мольбой.
– Пойди к ней.
– Хорошо.
Он идет по коридору. Много раз он отпирал эту комнату, чтобы что-то добавить, улучшить. Никто не входил сюда, кроме него, теперь эта комната дождалась свою хозяйку. Виталий зажигает маленький ночник, разбирает постель. Дана сидит молча, глядя в пустоту.
Виталий вынимает ее из кресла и несет на кровать. Дана совсем легкая, он чувствует ее косточки и понимает, что она много дней ничего не ела. Ему становится страшно. Он боится, что она умрет у него на руках, вот в эту самую минуту. Ему страшно снова потерять ее.
Он укладывает ее в постель, укрывает одеялом. Она смотрит, словно сквозь него, ее пальцы холодные и слабые. Виталий прижимает Дану к себе. Он мечтал об этом долгие годы. Он вспоминал каждую секунду их единственной ночи, вспоминал вкус ее губ. Но эта женщина – не та Дана.
– Даночка, ты слышишь меня?
– Да. – Ее голос похож на шелест листьев.
– Расскажи мне.
– Я не знаю, что рассказывать.
Запах ее волос сводит его с ума. Как долго он ждал ее!
– Кто он, ты знаешь? – спрашивает он.
– Нет. Но я узнаю.
– И что тогда?
Дана протягивает ему ладонь. Рубец еще совсем свежий. Виталий вздрогнул. На его ладони тоже есть рубец, но он старый, а этот…
– Ты не сможешь. Тебя убьют.
– А я уже мертвая, Виталик. Разве ты не видишь?
– Нет.
Он больше не может сдерживаться. Он всегда верил, что она вернется к нему. Часто он представлял, как это будет, но так… Нет. Он больше не может сдерживать себя. Он целует Дану, целует ее тело, вдыхая знакомый запах, он так любит ее, эту сломленную, измученную женщину!
– Виталик, не надо…
– Я люблю тебя, Данка! Я люблю тебя…
Как долго у нее не было мужчины! Со дня смерти Стаса. Это сон. Им по семнадцать лет. Все остальное ей приснилось.
«Я уже не твоя жена, Стасик. Я снова – Данка с Третьего участка».
Руки у Виталия такие умелые. Он долго ждал этого момента и теперь старается не причинить боль хрупкому исхудавшему телу. Он всегда знал, что для него не существует никого, кроме нее. Нет и не будет. Судьба, наверное.
Горячая волна уносит их, еще миг, толчок, как момент истины. Они взрываются страстью, и что-то колючее бьет Дану в самое сердце. Тишина такая громкая и осязаемая. И нежные прикосновения рук.
Дана вдруг начинает плакать. Все громче и громче, в ней нарастает отчаянный крик: Аннушка!..
Она плакала несколько часов. Потом уснула. Туго натянутая струна в ее голове с треском лопнула, и она спала без сновидений. Просто утонула в темном омуте.
5
Когда Дана открыла глаза, солнце стояло высоко и освещало розовые обои с крупными розами, шелковую обивку кресла и пуфов, смеялось в зеркале. Дана обвела комнату взглядом. На туалетном столике заметила духи. Желтые розы в большой вазе. Если уж розы, то желтые. Виталий знает это. Он многое знает о ней.
Дана хочет подняться, и с четвертой попытки ей это удается, но тело почти не слушается. Она бредет в ванную, потом возвращается назад. Ей хочется пить. Она почти не помнит, как оказалась в этой комнате, только обрывки каких-то картинок: Остров, теплые камни, Виталька. И заплаканное Танькино лицо. И потешный тигренок, маленький и беззащитный.
Дана хочет подняться, и с четвертой попытки ей это удается, но тело почти не слушается. Она бредет в ванную, потом возвращается назад. Ей хочется пить. Она почти не помнит, как оказалась в этой комнате, только обрывки каких-то картинок: Остров, теплые камни, Виталька. И заплаканное Танькино лицо. И потешный тигренок, маленький и беззащитный.