Страница:
[287]
Летом и осенью обитателям домика в Фордхеме кое-как удавалось сводить концы с концами. Но с наступлением зимы, в тот год необычайно суровой (лето тоже выдалось на редкость жарким), ужасная и неизбывная бедность, недоедание и недостаток одежды стало особенно трудно переносить из-за жестокой стужи. Дом обогревался лишь маленькой печкой на кухне и камином в общей комнате. Топлива не хватало, и в мансарде вскоре воцарился леденящий холод. Вирджинию пришлось поместить в маленькую спальню на первом этаже. Иногда сострадающие соседи присылали им дров и что-нибудь из съестного. Дорогу в город занесло снегом, и визиты "Literati" прекратились; семейство проводило дни в полном одиночестве, прислушиваясь к тоскливому завыванию метели за окном. Только миссис Клемм отваживалась изредка выбираться из дому, чтобы одолжить у соседей несколько картофелин или яиц.
В конце декабря 1846 года Фордхем посетила миссис Гоув Никольс, нью-йоркская писательница, с которой По познакомился в салоне Анны Линч. Визит этот, надо думать, был не случаен и предпринят из благотворительных побуждений. По и миссис Клемм сражались за жизнь Вирджинии.
"Она лежала у себя в спальне. Во всем были заметны такая безупречная чистота и порядок и одновременно такая нищета и убожество, что вид несчастной страдалицы вызвал во мне ту щемящую жалость, какую способны испытывать лишь бедняки к беднякам.
На соломенном матраце не было чехла - только белоснежное покрывало и простыни. Погода стояла холодная, и больную сотрясал страшный озноб, которым обычно сопровождается чахоточная лихорадка. Она лежала, укутавшись в пальто мужа и прижав к груди большую пеструю кошку. Чудное животное, казалось, понимало, какую приносит пользу. Пальто и кошка только и давали тепло бедняжке, если не считать того, что муж согревал в ладонях ее руки, а мать ноги. Миссис Клемм нежно любила дочь, и было больно видеть горе, которое причиняла ей болезнь и бедственное положение Вирджинии.
Как только мне открылась эта ужасающая нужда, я отправилась в Нью-Йорк, где заручилась сочувствием и помощью одной дамы, в чьем щедром сердце бедные и обездоленные всегда находили участие".
[288]
Миссис Шю, ибо миссис Никольс обратилась именно к пей, немедля послала в Фордхем "пуховую перину, много всевозможного постельного белья и прочие необходимые предметы". Она также организовала подписку среди друзей По и через неделю привезла миссис Клемм 60 долларов, после чего ее посещения и заботы сделались постоянными. Все происходящее вызвало немало разговоров среди "Literati" и в журналистских кругах. Теперь, правда, в них преобладали теплые и сочувственные нотки. И в самом деле, естественное милосердие добрых, но не слишком умных женщин, которые окружали По, и отзывчивость его коллег-журналистов и многочисленных друзей проявились сейчас воочию. Спустя некоторое время газета "Нью-Йорк экспресс", к великому огорчению По, опубликовала следующее сообщение:
"Мы с сожалением узнали, что Эдгар А. По и его супруга опасно больны чахоткой и что их житейские дела отягощены бременем неудач. Нам доставляет глубокое огорчение то обстоятельство, что они находятся в столь стесненном положении и испытывают нужду в самом необходимом. Участь их воистину печальна, и мы надеемся, что друзья и почитатели г-на По не замедлят прийти ему на помощь в этот горький и трудный час".
Прочитав это, Натаниель Уиллис был растроган до глубины души и поместил в газете "Хоум джорнэл", которую тогда редактировал, обращение в пользу По, написанное со свойственными ему добротой, мягкостью и тактом. В этой статье, где он призывает помочь своему бывшему редактору, о котором отзывается самым лестным образом, Уиллис предлагает, кроме того, открыть благотворительный приют для оказавшихся в нужде писателей. Экземпляр газеты с обращением он переслал По, сопроводив очень любезным письмом. По был крайне раздосадован тем, что плачевное состояние его дел стало, таким образом, общеизвестно, написал благодарный, но сдержанный ответ, сообщив, что у него немало близких друзей, к которым он мог бы обратиться за помощью, и что он питает предубеждение к общественной благотворительности. Так или иначе, но в конечном счете и благодаря в основном стараниям Мэри Шю семья По была спасена.
Наступило рождество 1846 года. В последние недели уходящего года По работал над своей антологией.
[289]
а миссис Клемм, когда не была занята уходом за Вирджинией или беседами с миссис Шю и другими навещавшими дом друзьями, ходила на почту и внимательно просматривала газеты в поисках упоминаний По. Многочисленные сообщения об их семье и продолжающиеся отголоски распри с Инглишем, без сомнения, добавили ей зоркости. Последние дни Вирджинии были омрачены анонимными письмами, в которых она находила вырезки из газет с заметками о переживаемых семьей несчастьях и нападками Инглиша на По.
Благодаря миссис Клемм По с радостью узнал, что его произведения издаются и привлекают к себе внимание в Англии, Шотландии и Франции. Вся эта картина занятый работой и перепиской По, вооруженная ножницами миссис Клемм, устроившаяся с кипой газет у камина, в то время как совсем рядом, в соседней комнате, лежала умирающая Вирджиния, - кажется странной и вместе с тем естественной: за долгие годы в семье успели привыкнуть к ее болезни. Катарина, помахивая хвостом, расхаживала по дому, изредка забираясь на плечо к По или сворачиваясь клубком у Вирджинии на постели. Иногда в Фордхем наведывались миссис Шю или миссис Никольс, привозившие из города лакомства для Вирджинии и кое-какие необходимые семье вещи.
Новый год принес с собой резкое ухудшение в состоянии больной. Развязки можно было ждать со дня на день, и в конце января 1847 года в Фордхем стали съезжаться родственники и друзья. Приехала из Балтимора и Мэри Девро, бывшая возлюбленная По, которой Вирджиния еще девочкой носила записки от Эдгара. К своему удивлению, она увидела Вирджинию не в постели, а сидящей в гостиной.
"За день до смерти Вирджинии я нашла ее в гостиной. "Не лучше ли вам сегодня?" - спросила я ее, садясь рядом с большим креслом, в котором она устроилась. С другой стороны от нее сидел г-н По. Она взяла мою руку и вложила ее в руку По, сказав: "Мэри, будьте другом Эдди и не покидайте его. Ведь он всегда вас любил, правда, Эдди?" Миссис Клемм хлопотала на кухне, и, кроме нас троих, в комнате никого не было".
В этой измученной и исхудавшей маленькой женщине продолжала жить любовь, и даже сейчас она думала не о себе, а о том, что ожидало ее мужа, кото
[290]
рый, она знала, больше всего нуждался в друзьях. Мэри Девро отправилась обратно в Нью-Йорк; в тот же день приехали балтиморские родственники миссис Клемм и Вирджинии - ее тетка, миссис Смит, и один из кузенов. К вечеру, как ясно из написанной в большой поспешности записки По к миссис Шю, у Вирджинии началась агония.
Утром миссис Шю была уже на пути в Фордхем, встретившись с ехавшей тем же дилижансом Мэри Девро. Дорогой, лежавшей через заснеженную и скованную морозом равнину, они говорили о Вирджинии.
Теперь она лежала в крошечной спальне на первом этаже. В течение дня она еще сохраняла ясность рассудка, и на какое-то время ей даже стало лучше. Миссис Шю и миссис Смит сидели у ее изголовья, когда Вирджиния достала из-под подушки портрет Эдгара и маленькую шкатулку для драгоценностей, оставшуюся По от матери. Она также попросила принести два старых письма миссис Аллан, которые прочла миссис Шю. Письма эти были написаны По после того, как он бежал из дому, и в них миссис Аллан снимала с него всякую вину за происшедшую семейную ссору и умоляла вернуться.
Миссис Шю вспоминает, что По отказывал себе в самом необходимом, терпел голод и холод ради того, чтобы Вирджиния не испытывала недостатка в еде и лекарствах. В то время и сам он был серьезно болен. Приближение кончины жены рождало в его душе мистический ужас, который всегда внушала ему смерть; спальня Вирджинии, казалось, превратилась в мрачный покой, где дух Лигейи в страшных муках силился проникнуть в бездыханное тело леди Ровены. Страдание было неминуемым уделом По. Наступила ночь, и с ее приходом жизнь покинула Вирджинию.
После смерти Вирджинии выяснилось, что в семье нет ее портрета. Одна из находившихся в доме женщин сделала поспешный акварельный набросок, запечатлевший безжизненное лицо. Впоследствии с него сделали отретушированную копию, на которой Вирджиния изображена уже с открытыми глазами. Именно этот посмертный портрет в бесчисленных репродукциях увековечил для современников и потомков образ Вирджинии. Во всем ее облике есть что-то трагическое и жуткое, как нельзя более соответствующее легендам, окружавшим имя По.
[291]
Вирджиния была похоронена в красивом платье из тонкого белого полотна, привезенном миссис Шю. В день погребения гроб с телом стоял в гостиной, на письменном столе у окна. Проститься с Вирджинией пришли и некоторые из фордхемских соседей. Из Нью-Йорка приехал Уиллис, до конца остававшийся верным и заботливым другом. По шел за гробом в пальто, которое еще недавно согревало Вирджинию. Миссис Шю сначала его спрятала, однако потом достала снова, ибо стояли холода, а надеть По было больше нечего. Останки Вирджинии отнесли на фордхемское кладбище и поместили в фамильный склеп соседей По, Валентайнов. По возвратился домой оцепеневшим от горя и пробыл в таком состоянии несколько недель.
Глава двадцать третья
Некоторое время после смерти Вирджинии По был так болен, что совсем не покидал Фордхем. У миссис Клемм, проведшей долгие годы в заботах о больной дочери, теперь оказался на руках новый пациент, который не выжил бы, если бы не она и миссис Шю. Миссис Клемм рассказывала, что По лишился сна; ночная тьма и одиночество доводили его до безумия. Она часами сидела у его постели, положив руку ему на лоб, но, когда, думая, что он уже уснул, поднималась, чтобы уйти, слышала его шепот: "Нет, Мадди, нет, побудь еще!"
Неподалеку от дома, на склоне холма, был широкий скалистый уступ, затененный густыми кронами росших выше тополей. Весной и летом 1847 года туда часто приходил По. Он любил гулять по тропе, шедшей на север вдоль акведука, которая внезапно обрывалась, выводя на гранитную аркаду моста, откуда днем открывался вид на обширный ландшафт - зеленеющие леса, беленые деревенские домики и цветущие луга, терявшиеся еще дальше к северу среди холмов, за которыми виднелись разбросанные по Пелхемскому заливу островки. К востоку местность быстро понижалась, переходя в пологие берега Зундского пролива, чья зеркальная гладь поблескивала вдали, испещренная стелющимися дымками пароходов и светлыми пятнышками парусов. Прямо внизу, на маленьком клад
[292]
бище под соснами и кипарисами, спала в чужом склепе Вирджиния. Вечерами из-за моря позади Лонг-Айленда поднималась луна.
Еще плотен был мрак уходящий,
Но зари уже близился срок,
Да, зари уже близился срок,
Как вдруг появился над чащей
Туманного света поток,
Из которого вылез блестящий
Двойной удивительный рог,
Двуалмазный и ярко блестящий
Астарты изогнутый рог(1).
С детства По был влюблен в звезды. И когда ночами поэт прогуливался над стройными арками акведука, таинственный, дремлющий внизу мир, казалось, бесследно исчезал в темной бездне, а сам он возносился ввысь, к "сверкающим сонмам, подвластным вечному закону". Он размышлял о сущем, о себе, о месте человека во вселенной, стремился разрешить загадку бытия, побуждаемый дерзким умом, нашептывавшим, что это ему по силам, что даже богам не скрыть от него своих тайн!
Так возникли "Улялюм" и "поэма в прозе" "Эврика". Балладой "Улялюм" По вдохнул жизнь в созвездия, соединив их в аллегорическом изображении мучительной духовной дилеммы. Вновь, как и в "Вильяме Вильсоне", перед поэтом предстает двойник. Теперь это Психея - его душа. Вместе, влекомые бурным коловращением жизни, они устремляются на поиски возлюбленной, однако скитания приводят их к дверям гробницы. Вирджиния - страждущая дева, олицетворявшая для По юную и целомудренную любовь Дианы, мертва. Но очи его, еще не высохшие от пролитых по ней слез, уже видят, как на небеса восходит, торжествуя над знамениями бед и несчастий, сияющее светило Астарты, воплощающей чувственную страсть.
В последующие несколько месяцев поэт не раз пытался увлечь свою душу на дорогу, которая, казалось, вела к исполнению желаний, но неизменно обрывалась у дверей гробницы, в конце концов отворившихся, чтобы впустить лишь его одного. Им владело отчаяние столь глубокое, что выразить его могло только имя, начертанное на этих дверях и звучавшее, словно погребальная песнь - "Улялюм". Какой внутренний
-----------
(1) Перевод К. Чуковского.
[293]
разлад повинен в том, что этим кончались все его попытки обрести любовь быть может, испытанное в браке разочарование или какой-то глубоко скрытый, неведомый страх? Ответ на этот вопрос, если бы его удалось найти, мог бы пролить свет на истоки трагического мироощущения По, на причины душевных бедствий, потрясавших его на протяжении многих лет.
В течение всего 1847 года По вел почти отшельническое существование. В декабре баллада "Улялюм" была опубликована в журнале "Америкен виг" без указания автора - точно так же, как когда-то "Ворон". Следуя уже однажды примененному методу, По написал затем Уиллису, который в следующем месяце перепечатал стихотворение в своем журнале "Хоум джорнэл", присовокупив к нему ряд интригующих предположений относительно личности неизвестного автора. Однако читатель отнесся к публикации без особого интереса.
Приблизительно к тому времени По завершил работу над "Эврикой", где изложил свои взгляды на метафизические основы космогонии, придав им изысканную форму поэтизированного трактата о началах мироздания. Теперь он готовился вернуться к людям, чтобы потрясти их новыми открытиями. И на этот раз он обратился к Уиллису, который помог ему устроить публичное чтение "Эврики" в виде лекции "О происхождении вселенной". Она была назначена на 3 февраля 1848 года. Весь сбор По собирался употребить на осуществление вновь возрожденного плана издания "Стайлуса". В январе он опять стал рассылать старый проспект журнала, добавив к тексту обещание начать с первых же номеров публикацию серии статей "Литературная Америка" - "правдивого рассказа об американской литературе, литературных делах и литераторах", принадлежащего, разумеется, перу самого редактора.
Один из друзей По, Фримен Хант - редактор и владелец журнала "Мерчантс мэгэзин", - составил необходимый начальный капитал тем, что сам разъезжал по стране и вербовал подписчиков для своего будущего издания. По решил последовать его примеру. В январе он сообщил Джорджу Ивлету, что намерен отправиться в южные и западные штаты и набрать для начала по крайней мере 500 подписчиков. Своей лекцией он как раз и рассчитывал выручить
[294]
деньги на эту поездку. Натаниель Уиллис сделал все возможное, чтобы создать на страницах "Хоум джорнэл" рекламу предстоящему выступлению По и расчистить дорогу для "Стайлуса".
Однако "Стайлусу" не благоприятствовала даже погода. Вечер, когда должна была состояться лекция, выдался холодным и ненастным, а топили в зале нью-йорской публичной библиотеки довольно скверно. Собралось человек шестьдесят, которые около двух с половиной часов слушали вдохновенные речи поэта-логика. По, надо думать, прочел им весь текст "Эврики" или, во всяком случае, весьма пространные извлечения. Сын актеров, он явно унаследовал их таланты. Во всем его облике было что-то драматическое, что-то волнующее и приковывающее внимание. Многим он казался великим трагиком, сошедшим с подмостков, но продолжающим играть свою роль и в жизни. И в тот вечер, поднявшись на кафедру, он словно перевоплотился в мудрого жреца, открывающего непосвященным божественные тайны бытия. Собственная его убежденность была так велика, что на протяжении всего представления люди внимали ему как завороженные и расходились под глубоким впечатлением услышанного, но позже в недоумении спрашивали себя, в чем же все-таки состоял смысл лекции.
К сожалению, полученного сбора - всего пятьдесят долларов - на поездку не хватило, что, однако, нисколько не обескуражило автора новой теории мироздания. Напротив, помыслы его воспарили как никогда высоко. Он встретился с Джорджем Патнэмом, чье издательство два года назад опубликовало полные собрания его рассказов и стихотворений, и в беседе с ним обнаружил безграничную веру в важность сделанных в "Эврике" открытий, предложив немедля издать ее тиражом в 50 тысяч экземпляров. Мистер Патнэм был добр и терпелив. Он уменьшил цифру, на которой настаивал пылкий и самонадеянный автор, ровно в сто раз и выпустил книгу тиражом в 500 экземпляров, которые были распроданы с большим трудом.
Убедившись, что "Эврика" - неподходящая тема для публичных выступлений, и по-прежнему нуждаясь в деньгах для "Стайлуса", По обратился к другим своим работам - "Философии творчества" и "Поэтическому принципу", рукописи которых были ранее куплены Грэхэмом для своего журнала. Теперь он исполь
[295]
зовал их, и не без выгоды, в качестве материала для лекций, во время которых также читал свои и чужие стихи, подобранные таким образом, чтобы произвести наибольший эффект на публику.
В ту пору - весной и летом 1848 года - По всецело захватила платоническая, но полная волнений и переживаний любовь к миссис Шю. Из всех женщин, с которыми он был близок в последние годы жизни, Мэри Шю, пожалуй, больше других обладала подлинными чертами здравомыслящей и энергичной личности. Дочь врача, она сама стала сестрой милосердия, успев приобрести немалый опыт и хорошее медицинское образование, равно как и многочисленных друзей-медиков. Практическое знание физиологических проявлений человеческого существования воспитало в ней сострадательное отношение к людям, и оно же не дало ей погрязнуть в трясине спиритизма и сентиментальности, затянувшей многих ее подруг. Она хорошо понимала По, хотя и не читала ни его стихов, ни рассказов, если они не посвящались ей лично, и с сочувствием относилась к несовершенствам его характера и телесным недугам. Более того, когда нужда его ожесточалась, миссис Шю давала ему пищу и одежду, и именно в ее доме По нашел утешение после смерти Вирджинии.
"Маленькая селянка", как назвал ее По в одном из писем (Мэри Шю провела детство в деревне), обладала поистине классическим здравым смыслом, который позволял ей читать в душе мистера По как в открытой книге, даже не заглядывая в те, что писал он. И По очень охотно вверял себя чутким заботам молодой врачевательницы. Он смотрел на нее, как и на всех женщин, выказывавших ему явную симпатию, испытывая
Желанье мотылька с звездой соединиться,
Ночного мрака страсть к заре...
В этих строчках Шелли, заметил он однажды, выражена самая суть безнадежной любви. Ибо для По, кажется, была немыслима иная любовь, кроме "высшей", то есть несчастной, любви, и рассуждениям на эту тему он с удовольствием предавался и в своих сочинениях, и в беседах.
В конце весны 1848 года По приехал повидать миссис Шю в ее нью-йоркском доме, и в результате этого визита было написано стихотворение "Звон"
[296]
его самое популярное после "Ворона" поэтическое произведение.
Миссис Шю и По уединились в маленькой оранжерее с окнами в сад, куда им подали чай. Он пожаловался хозяйке, что ему надо написать стихотворение, а вдохновение все не приходит. Желая ему помочь, миссис Шю принесла перо, чернила и бумагу, однако в это самое время воздух вздрогнул от гулкого звона церковных колоколов, удары которых потрясли болезненно чувствительные нервы По. Отодвинув лежавший перед ним лист бумаги, он сказал: "Эти звуки меня сегодня раздражают, писать нет сил. Тема ускользает, я чувствую себя опустошенным". Тогда миссис Шю взяла перо и написала: "Чудный звон, звон серебристый". По быстро закончил станс и снова впал в прострацию. Но миссис Шю не отступала и начала следующую строфу: "Звон тяжелый, звон железный". По, точно очнувшись, добавил еще два станса, а сверху написал: "Стихотворение г-жи М. Л. Шю". После ужина его проводили наверх и уложили в постель совершенно обессиленного. Миссис Шю позвала к нему доктора Фрэнсиса, своего давнего знакомого, с которым не раз встречался и По. Сидя у постели больного, они внимательно следили за симптомами. Пульс был слабым и прерывистым. "Он страдает болезнью сердца и не проживет долго", - заключил доктор Фрэнсис. Признаки этого недуга миссис Шю замечала и раньше. Оба понимали, что дни По сочтены и что он близок к умопомешательству. Сам он, однако, кажется, не сознавал грозящей ему опасности.
Стихотворение "Звон" подверглось впоследствии многочисленным переделкам и было опубликовано уже после смерти По.
Когда миновал кризис, сообщает миссис Шю, По проспал двенадцать часов кряду и был затем отвезен в Фордхем доктором Фрэнсисом - "старик был с причудами, но дело свое знал превосходно". По находился на грани полного истощения. Нервы его были так напряжены, что малейшие волнения оказывали на него воздействие, никак не соизмеримое с вызвавшими их причинами. Он впал в совершенно болезненное состояние, временами бредил или скитался неизвестно где и потом не мог рассказать, что с ним было.
Однажды он в полубреду поведал миссис Шю о якобы совершенном им путешествии в Испанию, где
[297]
он дрался на дуэли, был ранен и выхожен какой-то шотландской дамой, чьего имени он не может открыть. Он показал миссис Шю шрам на плече, будто бы оставшийся с тех пор. Из Испании он отправился в Париж и написал там роман, который вышел в свет под именем Эжена Сю, и т. д. и т. п.
Поддерживать дружбу с человеком, страдающим столь тяжелым душевным расстройством, было чрезвычайно трудно. Кроме того, миссис Шю - женщину опытную и рассудительную - очень встревожила растущая привязанность По, его усиливающаяся зависимость от ее забот. Она понимала, что дальше так продолжаться не может и что окружить По уходом и лаской, так ему необходимыми, способен только близкий человек, пользующийся правами члена семьи. Она посоветовала По оглядеться вокруг и найти женщину, которая, став его женой, дала бы ему все, в чем он нуждался. Доктор Фрэнсис, со своей стороны, предупредил По, что, если тот не откажется от всяких излишеств, конец наступит очень скоро. Предостережение возымело действие, и некоторое время По сдерживал себя - впрочем, совсем недолго. Миссис Шю мягко, но решительно дала ему понять, что их отношения должны прекратиться. Она убедилась, что сделала все от нее зависящее и что продолжение близости навлечет на нее те же беды, от которых миссис Осгуд пришлось бежать в Олбани.
Итак, миссис Шю ушла из жизни По, но в памяти его еще долго звучали слова ее прощального совета. Да, сейчас ему как никогда было необходимо женское участие. Но искал он скорее ангела, чем женщину, и, покинутый ангелами, хранившими его раньше, - Вирджинией и миссис Шю, - он тщился заполнить образовавшуюся пустоту. Желанные черты своего идеала он, казалось, обнаружил в Холен Уитмен. Читая ее стихи, По ощутил в ней родственную душу, на поиски которой решил теперь отправиться.
Глава двадцать четвертая
Саре Хелен Уитмен, которую По довелось лицезреть "лишь однажды" - три года назад, ночью, стоящей в дверях ее дома на Бенефит-стрит, - суждено
[298]
было вдохновить, "быть может, прекраснейшие из когда-либо написанных любовных посланий". Встреча с их автором явилась самым волнующим и вместе с тем самым загадочным событием в ее жизни, большую часть которой она провела, вслушиваясь в доносившиеся "с того света" стуки, шорохи и невнятный шепот, интриговавшие, изумлявшие, увлекавшие и развлекавшие целое поколение американцев, пустившихся в странствия по сумеречным долинам Аэндора.
К 1848 году призраки прочно обосновались в Америке - главным образом, в ее северо-восточной части. В их неосязаемом присутствии столы начинали отплясывать джигу, занавески таинственно колыхались и трепетали, а дамы впадали в транс, часто переходивший в истерики. Спиритизм и прочая мистика сделались велением моды. Даже среди людей, ей не поддавшихся, было мало таких, на кого все это не производило бы впечатления. Течение это брало начало в самых глубинах скованного предрассудками и ограничениями общественного сознания, в великом духовном томлении, проявления которого ошибочно считали литературной условностью. На самом же деле в период с 1820 по 1860-е годы насколько написанное тогда поддается правильному пониманию и толкованию подобные умонастроения владели очень и очень многими - особенно молодыми людьми и женщинами. Избегнуть гнетущей скуки ханжеского семейного благонравия - нетерпимого, а потому и нестерпимого - в ту пору можно было в основном двумя путями - один вел на Запад, другой - в область потустороннего. Искали на обоих, хотя и в разных направлениях, по сути, одного и того же - духовного освобождения.
Жившая в Провиденсе (штат Род-Айленд) Хелен Уитмен была душой местного духовидческого братства. В ее руках сходились нити переписки с многочисленными друзьями и единомышленниками, на которых она имела немалое влияние. Прелестная, утонченная, туманно-загадочная и ускользающая, облаченная в покровы из легкого шелка, она являлась, защищаясь веером от чересчур резкого света дня, словно идеальное воплощение духовной женственности, и неслышно, едва касаясь земли изящными туфельками, проплывала мимо - следом, развеваясь, тянулся тонкий, как паутинка, шарф и едва ощутимый запах эфира, которым был пропитан ее платок.
Летом и осенью обитателям домика в Фордхеме кое-как удавалось сводить концы с концами. Но с наступлением зимы, в тот год необычайно суровой (лето тоже выдалось на редкость жарким), ужасная и неизбывная бедность, недоедание и недостаток одежды стало особенно трудно переносить из-за жестокой стужи. Дом обогревался лишь маленькой печкой на кухне и камином в общей комнате. Топлива не хватало, и в мансарде вскоре воцарился леденящий холод. Вирджинию пришлось поместить в маленькую спальню на первом этаже. Иногда сострадающие соседи присылали им дров и что-нибудь из съестного. Дорогу в город занесло снегом, и визиты "Literati" прекратились; семейство проводило дни в полном одиночестве, прислушиваясь к тоскливому завыванию метели за окном. Только миссис Клемм отваживалась изредка выбираться из дому, чтобы одолжить у соседей несколько картофелин или яиц.
В конце декабря 1846 года Фордхем посетила миссис Гоув Никольс, нью-йоркская писательница, с которой По познакомился в салоне Анны Линч. Визит этот, надо думать, был не случаен и предпринят из благотворительных побуждений. По и миссис Клемм сражались за жизнь Вирджинии.
"Она лежала у себя в спальне. Во всем были заметны такая безупречная чистота и порядок и одновременно такая нищета и убожество, что вид несчастной страдалицы вызвал во мне ту щемящую жалость, какую способны испытывать лишь бедняки к беднякам.
На соломенном матраце не было чехла - только белоснежное покрывало и простыни. Погода стояла холодная, и больную сотрясал страшный озноб, которым обычно сопровождается чахоточная лихорадка. Она лежала, укутавшись в пальто мужа и прижав к груди большую пеструю кошку. Чудное животное, казалось, понимало, какую приносит пользу. Пальто и кошка только и давали тепло бедняжке, если не считать того, что муж согревал в ладонях ее руки, а мать ноги. Миссис Клемм нежно любила дочь, и было больно видеть горе, которое причиняла ей болезнь и бедственное положение Вирджинии.
Как только мне открылась эта ужасающая нужда, я отправилась в Нью-Йорк, где заручилась сочувствием и помощью одной дамы, в чьем щедром сердце бедные и обездоленные всегда находили участие".
[288]
Миссис Шю, ибо миссис Никольс обратилась именно к пей, немедля послала в Фордхем "пуховую перину, много всевозможного постельного белья и прочие необходимые предметы". Она также организовала подписку среди друзей По и через неделю привезла миссис Клемм 60 долларов, после чего ее посещения и заботы сделались постоянными. Все происходящее вызвало немало разговоров среди "Literati" и в журналистских кругах. Теперь, правда, в них преобладали теплые и сочувственные нотки. И в самом деле, естественное милосердие добрых, но не слишком умных женщин, которые окружали По, и отзывчивость его коллег-журналистов и многочисленных друзей проявились сейчас воочию. Спустя некоторое время газета "Нью-Йорк экспресс", к великому огорчению По, опубликовала следующее сообщение:
"Мы с сожалением узнали, что Эдгар А. По и его супруга опасно больны чахоткой и что их житейские дела отягощены бременем неудач. Нам доставляет глубокое огорчение то обстоятельство, что они находятся в столь стесненном положении и испытывают нужду в самом необходимом. Участь их воистину печальна, и мы надеемся, что друзья и почитатели г-на По не замедлят прийти ему на помощь в этот горький и трудный час".
Прочитав это, Натаниель Уиллис был растроган до глубины души и поместил в газете "Хоум джорнэл", которую тогда редактировал, обращение в пользу По, написанное со свойственными ему добротой, мягкостью и тактом. В этой статье, где он призывает помочь своему бывшему редактору, о котором отзывается самым лестным образом, Уиллис предлагает, кроме того, открыть благотворительный приют для оказавшихся в нужде писателей. Экземпляр газеты с обращением он переслал По, сопроводив очень любезным письмом. По был крайне раздосадован тем, что плачевное состояние его дел стало, таким образом, общеизвестно, написал благодарный, но сдержанный ответ, сообщив, что у него немало близких друзей, к которым он мог бы обратиться за помощью, и что он питает предубеждение к общественной благотворительности. Так или иначе, но в конечном счете и благодаря в основном стараниям Мэри Шю семья По была спасена.
Наступило рождество 1846 года. В последние недели уходящего года По работал над своей антологией.
[289]
а миссис Клемм, когда не была занята уходом за Вирджинией или беседами с миссис Шю и другими навещавшими дом друзьями, ходила на почту и внимательно просматривала газеты в поисках упоминаний По. Многочисленные сообщения об их семье и продолжающиеся отголоски распри с Инглишем, без сомнения, добавили ей зоркости. Последние дни Вирджинии были омрачены анонимными письмами, в которых она находила вырезки из газет с заметками о переживаемых семьей несчастьях и нападками Инглиша на По.
Благодаря миссис Клемм По с радостью узнал, что его произведения издаются и привлекают к себе внимание в Англии, Шотландии и Франции. Вся эта картина занятый работой и перепиской По, вооруженная ножницами миссис Клемм, устроившаяся с кипой газет у камина, в то время как совсем рядом, в соседней комнате, лежала умирающая Вирджиния, - кажется странной и вместе с тем естественной: за долгие годы в семье успели привыкнуть к ее болезни. Катарина, помахивая хвостом, расхаживала по дому, изредка забираясь на плечо к По или сворачиваясь клубком у Вирджинии на постели. Иногда в Фордхем наведывались миссис Шю или миссис Никольс, привозившие из города лакомства для Вирджинии и кое-какие необходимые семье вещи.
Новый год принес с собой резкое ухудшение в состоянии больной. Развязки можно было ждать со дня на день, и в конце января 1847 года в Фордхем стали съезжаться родственники и друзья. Приехала из Балтимора и Мэри Девро, бывшая возлюбленная По, которой Вирджиния еще девочкой носила записки от Эдгара. К своему удивлению, она увидела Вирджинию не в постели, а сидящей в гостиной.
"За день до смерти Вирджинии я нашла ее в гостиной. "Не лучше ли вам сегодня?" - спросила я ее, садясь рядом с большим креслом, в котором она устроилась. С другой стороны от нее сидел г-н По. Она взяла мою руку и вложила ее в руку По, сказав: "Мэри, будьте другом Эдди и не покидайте его. Ведь он всегда вас любил, правда, Эдди?" Миссис Клемм хлопотала на кухне, и, кроме нас троих, в комнате никого не было".
В этой измученной и исхудавшей маленькой женщине продолжала жить любовь, и даже сейчас она думала не о себе, а о том, что ожидало ее мужа, кото
[290]
рый, она знала, больше всего нуждался в друзьях. Мэри Девро отправилась обратно в Нью-Йорк; в тот же день приехали балтиморские родственники миссис Клемм и Вирджинии - ее тетка, миссис Смит, и один из кузенов. К вечеру, как ясно из написанной в большой поспешности записки По к миссис Шю, у Вирджинии началась агония.
Утром миссис Шю была уже на пути в Фордхем, встретившись с ехавшей тем же дилижансом Мэри Девро. Дорогой, лежавшей через заснеженную и скованную морозом равнину, они говорили о Вирджинии.
Теперь она лежала в крошечной спальне на первом этаже. В течение дня она еще сохраняла ясность рассудка, и на какое-то время ей даже стало лучше. Миссис Шю и миссис Смит сидели у ее изголовья, когда Вирджиния достала из-под подушки портрет Эдгара и маленькую шкатулку для драгоценностей, оставшуюся По от матери. Она также попросила принести два старых письма миссис Аллан, которые прочла миссис Шю. Письма эти были написаны По после того, как он бежал из дому, и в них миссис Аллан снимала с него всякую вину за происшедшую семейную ссору и умоляла вернуться.
Миссис Шю вспоминает, что По отказывал себе в самом необходимом, терпел голод и холод ради того, чтобы Вирджиния не испытывала недостатка в еде и лекарствах. В то время и сам он был серьезно болен. Приближение кончины жены рождало в его душе мистический ужас, который всегда внушала ему смерть; спальня Вирджинии, казалось, превратилась в мрачный покой, где дух Лигейи в страшных муках силился проникнуть в бездыханное тело леди Ровены. Страдание было неминуемым уделом По. Наступила ночь, и с ее приходом жизнь покинула Вирджинию.
После смерти Вирджинии выяснилось, что в семье нет ее портрета. Одна из находившихся в доме женщин сделала поспешный акварельный набросок, запечатлевший безжизненное лицо. Впоследствии с него сделали отретушированную копию, на которой Вирджиния изображена уже с открытыми глазами. Именно этот посмертный портрет в бесчисленных репродукциях увековечил для современников и потомков образ Вирджинии. Во всем ее облике есть что-то трагическое и жуткое, как нельзя более соответствующее легендам, окружавшим имя По.
[291]
Вирджиния была похоронена в красивом платье из тонкого белого полотна, привезенном миссис Шю. В день погребения гроб с телом стоял в гостиной, на письменном столе у окна. Проститься с Вирджинией пришли и некоторые из фордхемских соседей. Из Нью-Йорка приехал Уиллис, до конца остававшийся верным и заботливым другом. По шел за гробом в пальто, которое еще недавно согревало Вирджинию. Миссис Шю сначала его спрятала, однако потом достала снова, ибо стояли холода, а надеть По было больше нечего. Останки Вирджинии отнесли на фордхемское кладбище и поместили в фамильный склеп соседей По, Валентайнов. По возвратился домой оцепеневшим от горя и пробыл в таком состоянии несколько недель.
Глава двадцать третья
Некоторое время после смерти Вирджинии По был так болен, что совсем не покидал Фордхем. У миссис Клемм, проведшей долгие годы в заботах о больной дочери, теперь оказался на руках новый пациент, который не выжил бы, если бы не она и миссис Шю. Миссис Клемм рассказывала, что По лишился сна; ночная тьма и одиночество доводили его до безумия. Она часами сидела у его постели, положив руку ему на лоб, но, когда, думая, что он уже уснул, поднималась, чтобы уйти, слышала его шепот: "Нет, Мадди, нет, побудь еще!"
Неподалеку от дома, на склоне холма, был широкий скалистый уступ, затененный густыми кронами росших выше тополей. Весной и летом 1847 года туда часто приходил По. Он любил гулять по тропе, шедшей на север вдоль акведука, которая внезапно обрывалась, выводя на гранитную аркаду моста, откуда днем открывался вид на обширный ландшафт - зеленеющие леса, беленые деревенские домики и цветущие луга, терявшиеся еще дальше к северу среди холмов, за которыми виднелись разбросанные по Пелхемскому заливу островки. К востоку местность быстро понижалась, переходя в пологие берега Зундского пролива, чья зеркальная гладь поблескивала вдали, испещренная стелющимися дымками пароходов и светлыми пятнышками парусов. Прямо внизу, на маленьком клад
[292]
бище под соснами и кипарисами, спала в чужом склепе Вирджиния. Вечерами из-за моря позади Лонг-Айленда поднималась луна.
Еще плотен был мрак уходящий,
Но зари уже близился срок,
Да, зари уже близился срок,
Как вдруг появился над чащей
Туманного света поток,
Из которого вылез блестящий
Двойной удивительный рог,
Двуалмазный и ярко блестящий
Астарты изогнутый рог(1).
С детства По был влюблен в звезды. И когда ночами поэт прогуливался над стройными арками акведука, таинственный, дремлющий внизу мир, казалось, бесследно исчезал в темной бездне, а сам он возносился ввысь, к "сверкающим сонмам, подвластным вечному закону". Он размышлял о сущем, о себе, о месте человека во вселенной, стремился разрешить загадку бытия, побуждаемый дерзким умом, нашептывавшим, что это ему по силам, что даже богам не скрыть от него своих тайн!
Так возникли "Улялюм" и "поэма в прозе" "Эврика". Балладой "Улялюм" По вдохнул жизнь в созвездия, соединив их в аллегорическом изображении мучительной духовной дилеммы. Вновь, как и в "Вильяме Вильсоне", перед поэтом предстает двойник. Теперь это Психея - его душа. Вместе, влекомые бурным коловращением жизни, они устремляются на поиски возлюбленной, однако скитания приводят их к дверям гробницы. Вирджиния - страждущая дева, олицетворявшая для По юную и целомудренную любовь Дианы, мертва. Но очи его, еще не высохшие от пролитых по ней слез, уже видят, как на небеса восходит, торжествуя над знамениями бед и несчастий, сияющее светило Астарты, воплощающей чувственную страсть.
В последующие несколько месяцев поэт не раз пытался увлечь свою душу на дорогу, которая, казалось, вела к исполнению желаний, но неизменно обрывалась у дверей гробницы, в конце концов отворившихся, чтобы впустить лишь его одного. Им владело отчаяние столь глубокое, что выразить его могло только имя, начертанное на этих дверях и звучавшее, словно погребальная песнь - "Улялюм". Какой внутренний
-----------
(1) Перевод К. Чуковского.
[293]
разлад повинен в том, что этим кончались все его попытки обрести любовь быть может, испытанное в браке разочарование или какой-то глубоко скрытый, неведомый страх? Ответ на этот вопрос, если бы его удалось найти, мог бы пролить свет на истоки трагического мироощущения По, на причины душевных бедствий, потрясавших его на протяжении многих лет.
В течение всего 1847 года По вел почти отшельническое существование. В декабре баллада "Улялюм" была опубликована в журнале "Америкен виг" без указания автора - точно так же, как когда-то "Ворон". Следуя уже однажды примененному методу, По написал затем Уиллису, который в следующем месяце перепечатал стихотворение в своем журнале "Хоум джорнэл", присовокупив к нему ряд интригующих предположений относительно личности неизвестного автора. Однако читатель отнесся к публикации без особого интереса.
Приблизительно к тому времени По завершил работу над "Эврикой", где изложил свои взгляды на метафизические основы космогонии, придав им изысканную форму поэтизированного трактата о началах мироздания. Теперь он готовился вернуться к людям, чтобы потрясти их новыми открытиями. И на этот раз он обратился к Уиллису, который помог ему устроить публичное чтение "Эврики" в виде лекции "О происхождении вселенной". Она была назначена на 3 февраля 1848 года. Весь сбор По собирался употребить на осуществление вновь возрожденного плана издания "Стайлуса". В январе он опять стал рассылать старый проспект журнала, добавив к тексту обещание начать с первых же номеров публикацию серии статей "Литературная Америка" - "правдивого рассказа об американской литературе, литературных делах и литераторах", принадлежащего, разумеется, перу самого редактора.
Один из друзей По, Фримен Хант - редактор и владелец журнала "Мерчантс мэгэзин", - составил необходимый начальный капитал тем, что сам разъезжал по стране и вербовал подписчиков для своего будущего издания. По решил последовать его примеру. В январе он сообщил Джорджу Ивлету, что намерен отправиться в южные и западные штаты и набрать для начала по крайней мере 500 подписчиков. Своей лекцией он как раз и рассчитывал выручить
[294]
деньги на эту поездку. Натаниель Уиллис сделал все возможное, чтобы создать на страницах "Хоум джорнэл" рекламу предстоящему выступлению По и расчистить дорогу для "Стайлуса".
Однако "Стайлусу" не благоприятствовала даже погода. Вечер, когда должна была состояться лекция, выдался холодным и ненастным, а топили в зале нью-йорской публичной библиотеки довольно скверно. Собралось человек шестьдесят, которые около двух с половиной часов слушали вдохновенные речи поэта-логика. По, надо думать, прочел им весь текст "Эврики" или, во всяком случае, весьма пространные извлечения. Сын актеров, он явно унаследовал их таланты. Во всем его облике было что-то драматическое, что-то волнующее и приковывающее внимание. Многим он казался великим трагиком, сошедшим с подмостков, но продолжающим играть свою роль и в жизни. И в тот вечер, поднявшись на кафедру, он словно перевоплотился в мудрого жреца, открывающего непосвященным божественные тайны бытия. Собственная его убежденность была так велика, что на протяжении всего представления люди внимали ему как завороженные и расходились под глубоким впечатлением услышанного, но позже в недоумении спрашивали себя, в чем же все-таки состоял смысл лекции.
К сожалению, полученного сбора - всего пятьдесят долларов - на поездку не хватило, что, однако, нисколько не обескуражило автора новой теории мироздания. Напротив, помыслы его воспарили как никогда высоко. Он встретился с Джорджем Патнэмом, чье издательство два года назад опубликовало полные собрания его рассказов и стихотворений, и в беседе с ним обнаружил безграничную веру в важность сделанных в "Эврике" открытий, предложив немедля издать ее тиражом в 50 тысяч экземпляров. Мистер Патнэм был добр и терпелив. Он уменьшил цифру, на которой настаивал пылкий и самонадеянный автор, ровно в сто раз и выпустил книгу тиражом в 500 экземпляров, которые были распроданы с большим трудом.
Убедившись, что "Эврика" - неподходящая тема для публичных выступлений, и по-прежнему нуждаясь в деньгах для "Стайлуса", По обратился к другим своим работам - "Философии творчества" и "Поэтическому принципу", рукописи которых были ранее куплены Грэхэмом для своего журнала. Теперь он исполь
[295]
зовал их, и не без выгоды, в качестве материала для лекций, во время которых также читал свои и чужие стихи, подобранные таким образом, чтобы произвести наибольший эффект на публику.
В ту пору - весной и летом 1848 года - По всецело захватила платоническая, но полная волнений и переживаний любовь к миссис Шю. Из всех женщин, с которыми он был близок в последние годы жизни, Мэри Шю, пожалуй, больше других обладала подлинными чертами здравомыслящей и энергичной личности. Дочь врача, она сама стала сестрой милосердия, успев приобрести немалый опыт и хорошее медицинское образование, равно как и многочисленных друзей-медиков. Практическое знание физиологических проявлений человеческого существования воспитало в ней сострадательное отношение к людям, и оно же не дало ей погрязнуть в трясине спиритизма и сентиментальности, затянувшей многих ее подруг. Она хорошо понимала По, хотя и не читала ни его стихов, ни рассказов, если они не посвящались ей лично, и с сочувствием относилась к несовершенствам его характера и телесным недугам. Более того, когда нужда его ожесточалась, миссис Шю давала ему пищу и одежду, и именно в ее доме По нашел утешение после смерти Вирджинии.
"Маленькая селянка", как назвал ее По в одном из писем (Мэри Шю провела детство в деревне), обладала поистине классическим здравым смыслом, который позволял ей читать в душе мистера По как в открытой книге, даже не заглядывая в те, что писал он. И По очень охотно вверял себя чутким заботам молодой врачевательницы. Он смотрел на нее, как и на всех женщин, выказывавших ему явную симпатию, испытывая
Желанье мотылька с звездой соединиться,
Ночного мрака страсть к заре...
В этих строчках Шелли, заметил он однажды, выражена самая суть безнадежной любви. Ибо для По, кажется, была немыслима иная любовь, кроме "высшей", то есть несчастной, любви, и рассуждениям на эту тему он с удовольствием предавался и в своих сочинениях, и в беседах.
В конце весны 1848 года По приехал повидать миссис Шю в ее нью-йоркском доме, и в результате этого визита было написано стихотворение "Звон"
[296]
его самое популярное после "Ворона" поэтическое произведение.
Миссис Шю и По уединились в маленькой оранжерее с окнами в сад, куда им подали чай. Он пожаловался хозяйке, что ему надо написать стихотворение, а вдохновение все не приходит. Желая ему помочь, миссис Шю принесла перо, чернила и бумагу, однако в это самое время воздух вздрогнул от гулкого звона церковных колоколов, удары которых потрясли болезненно чувствительные нервы По. Отодвинув лежавший перед ним лист бумаги, он сказал: "Эти звуки меня сегодня раздражают, писать нет сил. Тема ускользает, я чувствую себя опустошенным". Тогда миссис Шю взяла перо и написала: "Чудный звон, звон серебристый". По быстро закончил станс и снова впал в прострацию. Но миссис Шю не отступала и начала следующую строфу: "Звон тяжелый, звон железный". По, точно очнувшись, добавил еще два станса, а сверху написал: "Стихотворение г-жи М. Л. Шю". После ужина его проводили наверх и уложили в постель совершенно обессиленного. Миссис Шю позвала к нему доктора Фрэнсиса, своего давнего знакомого, с которым не раз встречался и По. Сидя у постели больного, они внимательно следили за симптомами. Пульс был слабым и прерывистым. "Он страдает болезнью сердца и не проживет долго", - заключил доктор Фрэнсис. Признаки этого недуга миссис Шю замечала и раньше. Оба понимали, что дни По сочтены и что он близок к умопомешательству. Сам он, однако, кажется, не сознавал грозящей ему опасности.
Стихотворение "Звон" подверглось впоследствии многочисленным переделкам и было опубликовано уже после смерти По.
Когда миновал кризис, сообщает миссис Шю, По проспал двенадцать часов кряду и был затем отвезен в Фордхем доктором Фрэнсисом - "старик был с причудами, но дело свое знал превосходно". По находился на грани полного истощения. Нервы его были так напряжены, что малейшие волнения оказывали на него воздействие, никак не соизмеримое с вызвавшими их причинами. Он впал в совершенно болезненное состояние, временами бредил или скитался неизвестно где и потом не мог рассказать, что с ним было.
Однажды он в полубреду поведал миссис Шю о якобы совершенном им путешествии в Испанию, где
[297]
он дрался на дуэли, был ранен и выхожен какой-то шотландской дамой, чьего имени он не может открыть. Он показал миссис Шю шрам на плече, будто бы оставшийся с тех пор. Из Испании он отправился в Париж и написал там роман, который вышел в свет под именем Эжена Сю, и т. д. и т. п.
Поддерживать дружбу с человеком, страдающим столь тяжелым душевным расстройством, было чрезвычайно трудно. Кроме того, миссис Шю - женщину опытную и рассудительную - очень встревожила растущая привязанность По, его усиливающаяся зависимость от ее забот. Она понимала, что дальше так продолжаться не может и что окружить По уходом и лаской, так ему необходимыми, способен только близкий человек, пользующийся правами члена семьи. Она посоветовала По оглядеться вокруг и найти женщину, которая, став его женой, дала бы ему все, в чем он нуждался. Доктор Фрэнсис, со своей стороны, предупредил По, что, если тот не откажется от всяких излишеств, конец наступит очень скоро. Предостережение возымело действие, и некоторое время По сдерживал себя - впрочем, совсем недолго. Миссис Шю мягко, но решительно дала ему понять, что их отношения должны прекратиться. Она убедилась, что сделала все от нее зависящее и что продолжение близости навлечет на нее те же беды, от которых миссис Осгуд пришлось бежать в Олбани.
Итак, миссис Шю ушла из жизни По, но в памяти его еще долго звучали слова ее прощального совета. Да, сейчас ему как никогда было необходимо женское участие. Но искал он скорее ангела, чем женщину, и, покинутый ангелами, хранившими его раньше, - Вирджинией и миссис Шю, - он тщился заполнить образовавшуюся пустоту. Желанные черты своего идеала он, казалось, обнаружил в Холен Уитмен. Читая ее стихи, По ощутил в ней родственную душу, на поиски которой решил теперь отправиться.
Глава двадцать четвертая
Саре Хелен Уитмен, которую По довелось лицезреть "лишь однажды" - три года назад, ночью, стоящей в дверях ее дома на Бенефит-стрит, - суждено
[298]
было вдохновить, "быть может, прекраснейшие из когда-либо написанных любовных посланий". Встреча с их автором явилась самым волнующим и вместе с тем самым загадочным событием в ее жизни, большую часть которой она провела, вслушиваясь в доносившиеся "с того света" стуки, шорохи и невнятный шепот, интриговавшие, изумлявшие, увлекавшие и развлекавшие целое поколение американцев, пустившихся в странствия по сумеречным долинам Аэндора.
К 1848 году призраки прочно обосновались в Америке - главным образом, в ее северо-восточной части. В их неосязаемом присутствии столы начинали отплясывать джигу, занавески таинственно колыхались и трепетали, а дамы впадали в транс, часто переходивший в истерики. Спиритизм и прочая мистика сделались велением моды. Даже среди людей, ей не поддавшихся, было мало таких, на кого все это не производило бы впечатления. Течение это брало начало в самых глубинах скованного предрассудками и ограничениями общественного сознания, в великом духовном томлении, проявления которого ошибочно считали литературной условностью. На самом же деле в период с 1820 по 1860-е годы насколько написанное тогда поддается правильному пониманию и толкованию подобные умонастроения владели очень и очень многими - особенно молодыми людьми и женщинами. Избегнуть гнетущей скуки ханжеского семейного благонравия - нетерпимого, а потому и нестерпимого - в ту пору можно было в основном двумя путями - один вел на Запад, другой - в область потустороннего. Искали на обоих, хотя и в разных направлениях, по сути, одного и того же - духовного освобождения.
Жившая в Провиденсе (штат Род-Айленд) Хелен Уитмен была душой местного духовидческого братства. В ее руках сходились нити переписки с многочисленными друзьями и единомышленниками, на которых она имела немалое влияние. Прелестная, утонченная, туманно-загадочная и ускользающая, облаченная в покровы из легкого шелка, она являлась, защищаясь веером от чересчур резкого света дня, словно идеальное воплощение духовной женственности, и неслышно, едва касаясь земли изящными туфельками, проплывала мимо - следом, развеваясь, тянулся тонкий, как паутинка, шарф и едва ощутимый запах эфира, которым был пропитан ее платок.