Аллен Иоганнес. Однажды жарким летом

   — А где буду я? — поинтересовалась я. Он явно озадачился.
   — Ты? Ты сможешь присматривать днем за животными и спать у меня в ногах.
   — Большое спасибо. Я решила выучиться играть в шахматы, причем отлично, чтобы всегда побеждать тебя.
   — Ну, на это уйдет лет десять.
   — Я тебе покажу.
   Конечно, идея не была претворена в жизнь, но она меня развлекала, тем более, что Бенни иногда бывал безумно самоуверенным.
   Однажды днем я застала его в ярости — он бегал туда-сюда по комнате и бормотал:
   — Господи! Я этого не вынесу! Просто не вынесу!
   — Что, черт возьми, случилось?
   — О, мне надо попасть на прием к королеве! Она дает аудиенцию по вторникам. Надо достать белый галстук и фрак.
   Я не могла не расхохотаться, представив себе эту картину.
   — Перестань ржать.
   — Объясни все-таки, что случилось?
   — Какой-то идиот написал в газете, что би-бип изобрели не негры, а белые. Чарли Паркер всего лишь третьесортный исполнитель. Это же плевок в лицо всем неграм в мире, и оскорбление нанесено белым! Этого нельзя просто так спускать. Ведь нельзя, правда!?
   — Не думаю, что королева захочет вмешиваться.
   — Ха, ха, ха, подожди, мне надо кое-что записать.
   Он тут же бросился к столу и начал что-то строчить, а потом прочитал мне вслух статью, в которой я, честно говоря, мало что поняла. Тем не менее он был горд и счастлив. Он послал по экземпляру во все газеты, но, конечно, ее везде отвергли. Статья нашла прибежище в школьном журнале, и тогда Бенни окончательно успокоился.
   Иногда он впадал в уныние и часами валялся на кровати, глядя в потолок. Тогда я ставила одну из его любимых пластинок, он тут же сбрасывал с себя грусть, вскакивал, и мы пускались в пляс. Потом он хватал трубу, а я ложилась и слушала, как он играет. «Ты же с ума сойдешь, если не получишь вовремя то, чего хочешь, »— думала я о нем с тревогой и нежностью. А он, закончив песню, ложился рядом со мной, руки его тут же забирались мне под свитер.
   — Эй, сегодня ты не спрашивал разрешения, — пыталась я его поддразнить.
   — Да, я просто взял то, что мне принадлежит.
   — Да, ты прав. Это твое. Бери, — приходилось мне согласиться.
   Кто-то скажет, что наши отношения были дикими и странными. Возможно, я ничего не могу возразить, а могу рассказать только то, как это было на самом деле. Бенни был горячим и необузданным человеком, да к тому же законченным эгоистом, но зато я не скучала с ним ни секунды. Иногда я вдруг задумывалась о нашем поведении, оно казалось мне странным и безответственным, ведь мы практически ни с кем не виделись, замкнулись друг на друге и думали только о себе.
   — Это наше право, — хмурился Бенни, когда я делилась с ним своими опасениями. — Сколько у нас еще времени? Ты об этом задумывалась? Может, нам осталось жить шесть месяцев или меньше. А потом — бам! — и одни дымящиеся руины. Ну? Значит, мы не должны терять ни секунды. Я боюсь только одного — не успеть. А люди тратят массу времени на какую-то ерунду вроде чистки зубов по утрам. Черт, надо так много сделать, что одно обдумывание способно отнять годы.
   — А ты никогда не думаешь о других людях?
   — О людях? А обо мне кто-то подумал? Разве я для кого-нибудь что-то значу?
   — Да, для меня.
   — Ну хорошо — для тебя и для тети. А еще? Если я вдруг умру, ты найдешь другого парня, а трубу продадут. Хватит. Баста.
   — Не говори так, Бенни. Я…
   — Перестань. Не надо ничего обещать. Оставь большие обещания и всякие золотые слова политикам. Я в них не верю. Почитай газету — там одни обещания, которые каждый день нарушаются. Ложь! Единственная правда в мире — это я и ты, мы лежим на кровати. Но еще минута, и нас тут не будет.
   — А во что-нибудь ты веришь?
   — Да. Я верю в себя. Я верю в твои груди, твои бедра — сейчас, сию минуту. За пределами этой комнаты весь мир погружен в туман. Существует только то, что я ощущаю сейчас. Может, там нет ни сада, ни дороги, ни неба, когда я их не вижу. Понимаешь?
   — Не совсем.
   — Ну, не важно. Вот были бы у меня андерсеновские калоши счастья. Представляешь, сколько можно было бы узнать того, что не знают остальные!
   — Да, ты бы уехал и познакомился бы с другой девчонкой.
   — Нет необходимости. У меня есть ты. Ты — все девчонки мира, собранные в одной. Ну что — займемся музыкой, поиграем в шахматы или будем любить друг друга?
   — Все сразу, но только в обратном порядке.
   — Начнем с любви?
   — Да.
   — Отлично.
   Я целовала его, и все начиналось сначала. Мы несколько раз пытались делать вместе уроки, но ничего не получалось. Бенни не мог усидеть на стуле. Он ходил по комнате, ложился ча кровать или усаживался на подоконник, никогда не задерживаясь на одном месте больше двух минут. Иногда мне казалось, что я смотрю кино, которое крутят слишком быстро. Естественно, я запустила школу.
   — Что с вами, Хелен? — спросил как-то раз мистер Брандт. — Вы начали год так хорошо, а теперь отстали. С вами что-то происходит?
   — Нет, ничего.
   — В следующий раз мне придется доложить о ваших пропусках и плохих отметках директору.
   Три дня я занималась старательно, а потом все вернулось на круги своя. Как я могла сосредочиться на уроках, когда чувствовала, что живу на вулкане, который вот-вот начнет извергаться?
   Однажды вечером мы с Бенни отправились в городской джаз-клуб. В зале было темно и так набито, что притиснутые друг к другу танцоры едва могли двигаться. Бенни сразу направился к оркестрантам, и его позвали поиграть. Среди танцующих я заметила Берти и еще нескольких одноклассников. У всех был довольно серьезный вид. Ведь здесь не развлекались, здесь слушали джаз.
   Я села в одиночестве за столик, наблюдая за Бенни, чье лицо горело от возбуждения. Он сыграл несколько соло большей частью в новоорлеанском стиле. И тут рядом со мной присел какой-то пьяноватый парень в расстегнутой рубашке и сказал:
   — Ты классная сучка.
   Я так опешила, что даже не нашлась, что ответить.
   — Классная сучка, — повторил он, усмехаясь.
   — Заткнись и оставь меня в покое, — потребовала я и отвернулась. Музыка замолчала, и я поискала глазами Бенни.
   — Представляю, как с тобой неслабо трахаться, — продолжал он. — Грудь — закачаешься.
   И тут я ударила его, да так сильно, что ушибла руку. У него отвисла челюсть.
   — Зря ты это, — сказал он.
   — Отчаливай, а то я позову своего друга. Потирая щеку, он схватил меня за руку. Я пыталась вырваться, но хватка была железной.
   — Отвали, сволочь. Пусти меня! И тут появился Бенни, У него был поразительно спокойный голос.
   — И что ты делаешь?
   Мне надо разобраться с этой крошкой — Надо, да?
   — Он говорил такое, Бенни, чего я никогда в жизни не слышала.
   Тут парень отпустил меня и встал.
   Пойдем выйдем, дружок, — сказал Бен ни по-прежнему спокойно.
   Пойдем-пойдем, сосунок. Они начали проталкиваться сквозь толпу, а я схватила Бенни за плечо.
   — Брось, Бенни. Все кончено. Оставь его в покое.
   — Кончено? О, нет. Все только начинается. Мы втроем вышли на улицу. Я здорово испугалась, потому что все происходило очень спокойно и тихо.
   — А теперь извинись перед ней, — потребовал Бенни.
   — Ничего страшного, — вставила я. — Все забыто. Пойдем.
   — Придержи язык, — бросил мне парень. Бенни не глядя протянул мне трубу, и тут парень налетел на него. Удар был таким грубым и сильным, что я даже вскрикнула. Парень ударил Бенни ниже живота, и он согнулся пополам от боли. Я в слепой ярости попыталась дать ему трубой по лицу, но он увернулся. К счастью, Бенни уже успел отдышаться и вмазал обидчику кулаком в челюсть. Потом они вдвоем покатились по земле, парень молотил Бенни по голове. От страха я не могла даже двинуться с места, чтобы позвать на помощь. Но потом мой любимый вывернулся, и они продолжили бороться.
   — Дай ему, Бенни! — вскрикивала я. — Дай ему!
   Оба были похожи на диких зверей, и драка разгоралась с новой силой. Потом вдруг Бенни ударил так, что парень упал на землю и замер. Я подумала, что он умер, и потащила Бенни прочь, но этот негодяй привстал на четвереньки, к нему уже бежали люди, значит, нам пора было сматываться.
   Вид у Бенни был ужасный — из носа текла кровь, под глазом светился синяк, на лбу — царапина, одежда перепачкалась и порвалась.
   — Надо найти воды, — сказала я. — бедный, мой бедный.
   — Пойдем лучше домой, — прохрипел Бенни. Дома я умыла его. Он лег на кровать и закрыл глаза — бледный-бледный.
   — Что-нибудь болит?
   — Нет, ничего, только там — ниже живота. Я хотела осмотреть его, но он застонал.
   — Бенни, мой бедный, храбрый Бенни, — шептала я, целуя его в щеку.
   — Он получил то, что заслуживал, — ответил он, и слабая улыбка победителя тронула его губы.
   — Я боялась, что ты убьешь его.
   — А что он тебе говорил?
   — Я не хочу повторять. Лежи спокойно.
   — Ну, скажи.
   — Много всего, например — классная сучка. Бенни был явно разочарован.
   — Всего-то. И из-за этого я рисковал руками. Через несколько минут он заснул, а я еще долго сидела рядом, промокая носовым платком капельки крови, которые выступали из его царапины на лбу. Он казался таким маленьким и жалким, что мне очень хотелось пожалеть его, приласкать и вообще заботиться о нем. Я чувствовала себя одновременно его матерью и сестрой и вспомнила Флоренс Найтингейл, которая спала только три часа в сутки, а остальное время помогала больным и одиноким. Впрочем, я была плохой сиделкой, потому что очень скоро сама задремала. Когда я через несколько часов проснулась, то даже не сразу сообразила, где я и сколько времени.
   Папа встретил меня в пижаме. У его рта залегли глубокие морщины.
   — Где ты была? — сразу спросил он.
   — У друзей.
   — Ты понимаешь, что сейчас уже четыре утра?
   — Да — почти полпятого. Спокойной ночи, папа.
   — Минуточку, барышня. Я еще не закончил. Он прошел со мной в комнату и сел у письменного стола, а потом вдруг спросил:
   — Сигарету хочешь?
   — Нет, спасибо. Я только что курила. Он тоже не стал курить и сунул пачку обратно в карман пижамы.
   — Что нам делать, Хелен? — безнадежно спросил отец.
   — С чем?
   — С тобой. Я могу сделать одно из двух — или немедленно отправить тебя в закрытую школу или задать хорошую трепку, будто ты десятилетний ребенок.
   — Мне не подходит ни то, ни другое, — холодно сказала я.
   — Да, боюсь, что ты права. Мне тоже кажется, что это не принесет пользы. Так что же мне делать, Хелен?
   — Не знаю, папа. А может, не надо воспринимать все так трагически?
   — Ты не представляешь, на что бы я пошел, чтобы вернуть твое доверие. Может, поможешь мне. Все-таки я твой отец.
   — Знаешь, мне очень жаль, что я пришла так поздно. Прости.
   — Спасибо, дорогая. Я принимаю твои извинения. Но это еще не все. У меня такое чувство, что я потерял тебя, что у меня нет дочери, а только жиличка.
   В его голосе было что-то такое, что я не могла посмотреть ему в глаза. Он говорил даже не со мной, а с самим собой.
   — У тебя нет ко мне вообще никаких чувств? — спросил он.
   — Есть, ты ошибаешься. Но что толку?
   — Что толку? В том, что люди любят друг друга?
   — Папа, мы говорим на разных языках. Вот и все.
   — Но я хочу тебя послушать, хочу понять твой язык.
   — Ну что ж. Мы гуляли с парнем, которого я люблю. Его зовут Бенни. Он защитил меня от одного негодяя, который наговорил мне гадостей. Они подрались, и я должна была помочь Бенни.
   — Это правильно. Видимо, приличный молодой человек. Мне это нравится, Хелен. Я резко встала с кровати.
   — Ты говоришь так, потому что хочешь понять меня, но не можешь. Если бы ты увидел его, то решил бы, что он совершенно сумасшедший. Он играет на трубе, а ты ненавидишь трубу. Он поет американский джаз, а ты ненавидишь американцев, а особенно негров. Ты как-то сам говорил об этом. Неужели ты не видишь, что все, что тебе не нравится, меня восхищает или, по крайней мере, не раздражает? И давай не будем больше об этом.
   — Я уже стар, чтобы переучиваться, — ответил он. И снова мне пришлось отвести глаза. Все казалось слишком простым.
   — Не сердись, папа. Но сейчас все обстоит именно так. Может, со временем что-нибудь изменится.
   Он медленно встал, собрался выйти, но в последний момент остановился у двери.
   — Я скажу маме, что ты пришла в половине первого.
   — Спасибо, папа. Он еще помолчал.
   — Значит, у нас может быть хотя бы один общий секрет?
   — Да.
   — Спокойной ночи, Хелен.
   — Спокойной ночи.

Глава 13

   Если бы я знала, что этот короткий разговор приобретет со временем такое значение, то я бы вела его по-другому. Я не думала о том, что выиграла раунд. На самом деле мы оба были побежденными, и я часто вспоминала спину отца, выходящего из моей комнаты. Мне стало так грустно, что я чуть не побежала за ним, но было уже поздно. Следующие несколько дней папа и мама были за едой слишком молчаливыми, а по маминым глазам я видела, что ночью она плакала. В доме царила напряженная атмосфера, и виной ее было не только мое поведение — корни происходящего лежали глубже. Что мне вскоре и пришлось узнать.
   Кстати, Берти вдруг решила со мной помириться. Во время большой перемены она подошла ко мне.
   — Я видела тебя в джаз-клубе, — сообщила она дружеским тоном.
   — Тебе нравится музыка?
   — Да, очень.
   — Трубач играл потрясающе. Ты его давно знаешь?
   — Нет, мы едва знакомы.
   — Послушай, Хелен, — она подошла ближе. — Я собираюсь на парочку потрясающих вечеринок. Можешь пойти со мной, если хочешь. Там все по-другому, чем у Астрид и на этих детских утренниках, которые устраивают наши одноклассники. У нас есть даже свой оркестр. Ну как?
   — Нет, спасибо, Берти. Я не слишком интересуюсь такими вещами.
   — Ну тогда мы никогда не помиримся.
   — А мы и не ссорились. Ты идешь своей дорогой. Я — своей.
   — Ну как хочешь.
   Она вскинула голову и отошла.
   20 октября, когда я днем вышла из дома, в ящике меня ждало письмо. На нем не было марки. Я узнала на конверте руку Бенни и сразу распечатала конверт.
   Дорогая Хелен.
   Я хочу, чтобы, ты, прочитала это письмо спокойно. Я урод и свинья — все это мне известно, но я ничего не могу поделать со своим инстинктом. Вот что произошло. Доход моей тетки неожиданно сильно уменьшился. У нас с ней был долгий разговор, и она сказала, что не может платить за мой колледж. Конечно, я могу дождаться лета и сдать экзамены, но все кончено. Очень кстати через джаз-клуб я познакомился с ребятами, которые организовали свою группу, и их даже пригласили играть во Францию — на юг, в Ниццу и в Монте-Карло. Мне предлагают место трубача. Они уезжают сегодня, и я решил не дожидаться экзаменов. Такого шанса у меня больше не будет. И что толку заканчивать школу, если все равно не сможешь учиться дальше.
   В общем., я уезжаю. Когда ты, получишь письмо, то я, может быть, уже буду в пути. Я знаю, дорогая Хелен, что ты коришь меня за то, что я не сказал тебе все сам с глаза на глаз, но я просто не решился. А вдруг ты бы устроила сцену? Ведь это испортило бы, наши отношения. Возможно, я поступаю неправильно, но я должен что-то делать. Делать что-то серьезное. Я буду страшно скучать по тебе, Хелен. Ты, чудесная, и все, что я говорил и шептал тебе, до сих пор в силе. Я напишу. Береги себя. Я скоро вернусь.
   Тысяча поцелуев.
   Бенни.
   Я стояла в коридоре с письмом в руке и смотрела на себя в зеркало. Лицо стало мертвенно бледным. Потом я бросилась вон из дома к сараю, где стоял велосипед. «Только не несись слишком быстро, — уговаривала я себя, — иначе ты его вообще никогда не увидишь.»
   Через три минуты я уже была у его двери. «Боже мой, только бы он не уехал, »— шептали губы. Я без стука открыла дверь. Бенни стоял в середине комнаты, собирая вещи. На полу валялись его рубашки, брюки и другие скромные вещи. Он удивленно посмотрел на меня и вскинул руки в отчаянии.
   — Хелен, ты не должна была приходить. Теперь все гораздо сложнее.
   — Ты никуда не едешь. Я тебя не отпускаю, — заявила я, задыхаясь.
   — Мне больше нечего сказать, — ответил он, отворачиваясь. — Я все объяснил в письме. Клянусь, его было непросто написать.
   — Значит, ты берешь меня с собой.
   — Ты сошла с ума.
   — Я могу научиться петь. Я буду талисманом оркестра.
   — Это невозможно. Я уезжаю один, поезд — вечером.
   — Не надо, — умоляла я. — Я войду в поезд с тобой.
   — Ну же, успокойся. Мы давно не дети, не говори ерунду.
   — Я могу одолжить тебе денег. Пала тебе поможет.
   — Ты думаешь, я возьму деньги у твоего отца? Да я лучше умру с голоду.
   Больше мне нечего было сказать. Все погибло. Я поплелась в угол и встала спиной к нему. «Ты должна говорить нормальным голосом, — думала я. — Или он решит, что ты просто истеричка.»
   — Ты единственное, что у меня осталось, Бенни. Ты — все, во что я верю. Если ты уедешь, то я стану самым одиноким в мире человеком.
   Он подошел ближе, обнял меня за плечи и повернул к себе. Я старалась не смотреть на него. Я стояла перед ним, как голая. Голая и беззащитная.
   — Ну же, Хелен, — прошептал он. — Мы как-нибудь с этим справимся. И ты, и я. Думаешь, мне просто? Да?
   — Возьми меня с собой, только возьми…
   — Не могу, любимая. Просто не могу. Если бы ты знала, как мне этого хочется. Я ужасно, страшно люблю тебя.
   — Ты сам говорил, что позаботишься обо мне и сделаешь меня счастливой. Ты обещал, что будешь целовать меня, заниматься со мной любовью и потом все сначала — целовать, любить. Ты же обещал, что мы будем жить так…
   — Да, знаю. Но все изменилось. Ничто не длится вечно. Я ведь говорил и то, что, может, нас тут скоро не будет. Помнишь?
   Он погладил меня по голове, и я решилась взглянуть ему в лицо.
   — Ты жестокий и эгоистичный. Иначе ты бы поступил по-другому.
   — Я должен, — возразил он. — Выбора нет. А теперь, ради бога, перестань, или я сойду с ума.
   И он вернулся к сборам. Я сидела на кровати и наблюдала за ним. Очень скоро я заметила, что плачу. Слезы стекали по щекам и падали мне на руки. Я попыталась взять себя в РУКИ.
   — Может, помочь? Подать что-нибудь?
   — Нет, спасибо. Я, кажется, все сложил.
   — А паспорт у тебя в порядке? Может, тебе придется подождать несколько дней?
   — Нет, он действителен еще два года.
   — Два года?
   — Да, но я думаю, что к тому времени уже вернусь домой. Если, конечно, не буду играть так хорошо, что меня просто не отпустят. — Он подмигнул мне и снял со стены гитару.
   — И ее берешь?
   — Да, я играю на гитаре, трубе и ударнике.
   — А когда отходит поезд?
   — В девять с чем-то. Только прошу тебя — не приходи на станцию.
   — Я сейчас уйду, не волнуйся. Все кончится.
   Он встал и расправил уставшие плечи. Только тут я заметила, что ранка на лбу еще не зажила.
   — Спеть тебе что-нибудь или сыграть? — спросил он. — Еще есть время.
   — Да, сыграй, — ответила я. — Сыграешь, когда я буду уходить, а пока подойди ко мне.
   Он подошел, встал передо мной на колени, как в тот первый вечер, когда мы были вместо.
   — Будь молодцом, — сказал Бенни и поцеловал меня.
   — Все теперь кончено. Я больше не буду плакать. Ты мне напишешь?
   — Да, я напишу тебе массу писем. По письму в день. Там тепло, как здесь летом, растут пальмы и апельсиновые деревья…
   Я поцеловала его и погладила по голове, и тут внутри меня прозвучал тихий звонок.
   — Прощай, Бенни. Я ухожу.
   — До свидания, Хелен. Может, ты еще будешь счастлива — по-настоящему счастлива.
   — Буду. Ну, сыграй мне на прощанье. Он отошел в угол и заиграл. И это был последний раз, когда я его видела. Таким я и запомнила Бенни — с его трубой, прижатой к т губам. Я медленно спустилась по лестнице, слушая трубу. Музыка становилась тише и тише по мере того, как я подходила к калитке, но и на дороге она еще звучала… Потом все стихло.
   — Что с тобой? — спросила Нелли, когда я вошла в дом. — Ты больна?
   — Нет, со мной все в порядке.
   — А я как раз подаю обед.
   Я взбежала по лестнице, ополоснула лицо, припудрила нос и вслух велела себе успокоиться.
   Мама и папа уже сидели по разным концам стола. Это был очень тихий ужин. Даже Джон почти ничего не говорил. Аппетита ни у кого не было, а когда Нелли убрала со стола, отец вдруг сказал:
   — Хелен и Джон, я прошу вас пройти в гостиную. Мы с мамой хотим кое-что вам сказать.
   Мама села на диван. Она не закурила, как делала обычно после еды, — наверное, она не хотела, чтобы кто-нибудь заметил, как у нее дрожат руки. Папа громко высморкался, несколько раз прошелся по комнате, а потом остановился. Джон удивленно переводил взгляд с одной на другого.
   — Ну, Анна, — ты или я? — спросил папа.
   — Лучше ты.
   Папа выпрямился и начал:
   — Мы с мамой решили развестись. Вы уже оба взрослые, и мы можем вам сказать все откровенно. Нервотрепка закончилась, так что наше решение принесет всем облегчение. Конечно, всегда грустно, когда двое людей понимают, что больше не могут жить вместе, но это не помешает нам встречаться и общаться. Мы с мамой всегда понимали друг друга, надеюсь, будем понимать и впредь.
   Он замолчал, и мы все молчали, как игроки за карточным столом перед началом игры.
   — Ну и что дальше? — спросил наконец Джон. Это прозвучало вполне по-взрослому, но сам он казался таким растерянным и маленьким в большом кресле, в котором сидел.
   — Развод займет немало времени, — ответила мама, — даже когда обе стороны согласны — это длинный судебный процесс. Придется смириться с трудностями, которые нам предстоят.
   — Думаю, вы должны были сказать нам раньше, — снова по-взрослому заметил Джон. — Может, мы с Хелен могли что-нибудь сделать.
   — Теперь уже поздно, Джон, — ответил папа. — Но обещаю тебе, что особенных изменений ты не заметишь.
   — А где буду я? — спросил Джон жалобно.
   — Наверное, лучше всего, если Хелен останется с мамой, а ты, Джон, поедешь со мной.
   — Куда?
   — Пока не знаю, — ответил папа. — Но как и здесь, у тебя будет своя комната. Та же школа, те же друзья.
   — И я смогу приходить к маме, когда мне захочется?
   — Конечно, сможешь. Хотя мы не будем жить вместе, но будем часто видеться. Мы с мамой современные люди и понимаем, что разводясь, не обязательно выцарапывать друг другу глаза. Вот и сейчас мы нормально разговариваем, правда?
   — Ты ничего не говоришь, Хелен, — сказала мама, посмотрев на меня. Я положила ногу на ногу.
   — А что я могу сказать? Вы все решили, и нам с Джоном остается только принять ваш выбор.
   — Нам вдвоем будет не так уж плохо, — сказала она. — Обещаю.
   — Спасибо.
   — Ты, Хелен, уже так выросла, — сказал папа, — что, кажется, тебе не нужен никто из родителей. У тебя своя жизнь.
   Я почувствовала, как во мне растет злость.
   — Ты что — хочешь сказать, что раз у меня своя жизнь, то вопрос о разводе и обсуждать не надо?
   — Нет, — возразил папа. — Но мы с тобой недавно разговаривали, и я из этой беседы понял, что у нас мало общего. Да ты сама не раз говорила именно это.
   Я сжала кулаки и встала.
   — Да ты понимаешь, что говоришь? Ты понимаешь, что обвиняешь меня в развале дома?
   — Но, Хелен…
   — А вам не приходило в голову, что это и не походило на дом? Вы думали, что я была все эти годы слепой и глухой? Нет, это вы ничего не замечали. Наверное, я не подарок, но по-другому и быть не могло.
   — Хелен, этот разговор уведет нас бог знает куда. А мы как раз пытались избежать ссоры.
   — А теперь все не имеет значения, — закричала я. — Боже мой, как это неважно. — Я села, чувствуя себя смертельно усталой.
   — А вы не поженитесь обратно? — неожиданно спросил Джон. Но родителям вопрос показался вполне жизненным. Они переглянулись, и мама ответила:
   — Нет, так вопрос не стоит. А теперь мы больше не будем об этом говорить. Ничего страшного не случилось. Попроси еще принести кофе, Хелен.
   Вечером Джон пришел ко мне в комнату и сел на кровать. Он играл пистолетом и имел задумчиво-философский вид.
   — Чертовски забавная история, — начал он.
   — Может быть, но все равно не стоит ругаться.
   — А что еще делать? Разве ты довольна?
   — Нет.
   — Ведь люди не могут просто так разойтись, черт побери. Они должны были придти к нам, все обсудить. А теперь уже поздно, черт.
   — Я просила тебя не ругаться.
   — Хелен, я кое-что хотел тебя спросить.
   — Ну?
   — Мы будем видеться, разговаривать, помогать друг другу?
   — Конечно, Джон.
   — Слово чести?
   — Слово чести.
   — Знаешь, я просто не вынесу. Папа не говорит, где мы будем жить. Может, у нас вообще не будет дома и сада. Ты можешь жить в квартире?
   — Думаю, да.
   — А я не смогу. В этом доме просто следуют несчастье за несчастьем.
   «Да и поезд Бенни уносится на юг, »— подумала я.
   — В моем классе есть несколько ребят, родители которых развелись. Нормальные парни, — продолжал Джон. — Я их только что вспоминал. Может, есть и такие, про кого я не знаю. Примерно треть всех учеников. Люди просто сошли с ума, черт побери.
   Я едва сдержала улыбку, а потом подошла и потрепала его по щеке.
   — Эй, какого черта? — спросил он. — Что тебя гложет?
   — Ничего., — Да мне-то не заливай. Я взрослый, как и ты. Вообще-то парни в тринадцать лет старше семнадцатилетних девчонок. Я смотрю на вещи спокойно и разумно. Ты — нет. Рассказывай.
   — Конечно. Но мне нечего рассказывать.
   — Ладно. Но знай, ты всегда можешь придти ко мне, если тебе что-то понадобится. Я помогу тебе.