Алма Х. Бонд. Мэрилин Монро. Психоанализ ослепительной блондинки

11 февраля 1959 г

   – Как я и опасалась, – продолжила Мэрилин, – в конце лета 1935 года Грейс оказалась без денег и больше не могла поддержать меня финансово. Поэтому 13 сентября она сообщила мне, что у нее нет иного выбора, кроме как отдать меня в сиротский приют в Лос-Анджелесе, который располагался в тоскливом здании из красного кирпича в центре Голливуда. Это было самое ужасное событие в моей короткой жизни, в которой к тому времени уже произошел ряд неприятных происшествий. История с Грейс только подтвердила то, что я чувствовала всегда. От меня могут избавиться в любой момент, как только возникнут какие-то сложности. Я ощущала себя так, словно меня отправили в тюрьму, и размышляла о том, чем я заслужила такое наказание.
   Увидев табличку «Приют» над входной дверью, я закричала:
   – Пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня заходить внутрь! Я не сирота! Моя мать не умерла! Я не сирота! Просто она в больнице и не может заботиться обо мне. Пожалуйста, не заставляйте меня жить в сиротском приюте!
   Это не помогло. Меня затащили в интернат, где вместо Нормы Джин появилась анонимная сирота номер 3463. Я продолжала кричать, но меня отвели в мрачное серое общежитие с двадцатью семью кроватями. Моя стояла у окна, с видом на киностудию, где когда-то работала моя мать. Я смотрела на нее каждую свободную минуту, чтобы еще раз убедиться, что у меня действительно была мать. Я чувствовала себя настолько несчастной, что каждый вечер, ложась в постель, я накрывалась одеялом с головой, чтобы никто не услышал моих рыданий.
   Весь первый год меня мучили кошмары, практически, каждую ночь. В одном из них, который я называю «Дрейф в море снов», я плыла одна в шлюпке посреди огромного океана. Я вглядывалась вдаль, но не видела никого и ничего. Мне нужно было весло, чтобы грести, но в лодке его не оказывалось. Я кричала:
   – Помогите мне! Помогите мне! Я слишком мала, чтобы самостоятельно найти дорогу домой!
   Я просыпалась прежде, чем кто-то приходил мне на помощь. Кошмары так пугали меня, что я подкладывала под простынь кусочки гравия, собранные во дворе, чтобы не засыпать.
   Просыпаясь так несколько дней подряд, я думала, что умерла. Я ничего не чувствовала, и казалось, что мое тело больше мне не принадлежит. Я была не против. По крайней мере, если бы я действительно умерла, ничто больше не могло бы причинить мне боль. Затем я погружалась в мир моих фантазий, где я была так красива, что все оборачивались, когда я проходила мимо. Когда это не помогало, я насыпала песок в мои карманы, чтобы его тяжесть напоминала мне о реальности. Я до сих пор делаю это иногда.
   – Это помогает? – спросила я.
   – Ну, я больше не верю фантазиям, – ответила она.

12 февраля 1959 г

   На следующем сеансе Мэрилин, которая быстро набирала опыт в психоанализе, продолжила рассказ об истории своей жизни… и свои воспоминания.
   – Я называю это «Сон умирающего ребенка». Он не был таким приятным, как сон о Джин Харлоу, и совсем короткий, поэтому даже я поняла его смысл. Мне снился умирающий ребенок, которого никто не пытается спасти.
   Мои глаза наполнились слезами. Если бы только я могла помочь тому умирающему ребенку!
   – Я лежала, свернувшись под одеялом, до последней минуты, – рассказывала Мэрилин, – затем вскакивала и бежала в ванную с другими девочками чистить зубы и язык. Я никогда не забывала поскоблить мой язык, потому что медсестра, которая работала в приюте, каждый день проверяла языки всех детей, когда мы уходили в школу, и если у какой-нибудь девочки оставались следы налета, она заставляла ее принимать касторовое масло. Поверьте, я добросовестно скоблила свой каждый день!
   После того как осмотр заканчивался, мы шли в школу на улице Виноградной лозы, которая стала для меня суровым испытанием с того самого момента, как я переступила ее порог. Все девочки, кроме приютских, были одеты в хлопчатобумажные платья прекрасных расцветок. Мы всегда носили полинявшую синюю униформу. Другие девочки надсмехались над нами, показывая на нас пальцами и хихикая:
   – Хи-хи, они из приюта! Они выглядят так, словно одевались на одной помойке!
   По сей день я ни за что на свете не надену этот мрачный синий цвет.
   В приюте мне приходилось мыть сто чашек, сто тарелок, сто ножей, вилок и ложек три раза в день, семь дней в неделю. За эту работу мне платили огромную сумму – пять центов в месяц, четыре из которых я должна была положить в блюдо для пожертвований в церкви. Боже, как я была богата! Цент в месяц. Никогда раньше у меня не было таких денег! Я ходила в кондитерский магазин и покупала красный леденец на палочке, стараясь лизать его не больше пяти раз в день, чтобы растянуть удовольствие. Иногда мне приходило в голову, что девизом моей жизни будет фраза: «Жизнь – горька, так какого черта!» – и съедала весь леденец за один раз. И всю оставшуюся часть месяца мне было еще грустнее.
   Мэрилин вспоминала с улыбкой:
   – Люди всегда старались обмануть меня. Какое-то время я дружила с Дженоти. Мы вместе ходили в магазин за конфетами. Я покупала красный леденец, а она оранжевый. По дороге домой я предложила:
   – Я дам тебе лизнуть мою конфету, если ты дашь мне лизнуть свою.
   Она согласилась:
   – Хорошо.
   И тут же схватила мой леденец, запихнула его в рот, прикрываясь рукой. Я возмутилась:
   – Эй, подожди-ка! Я вижу, что ты делаешь. Ты его весь облизываешь!
   На этом наша дружба закончилась.
   Мэрилин вновь вернулась к своим воспоминаниям о Грейс:
   – К счастью, Грейс не отказалась от меня совсем. Не представляю, что бы со мной было, если бы не она. Она часто навещала меня, водила в кино, покупала одежду и научила наносить макияж, соответствующий моему юному возрасту. Я взглянула в зеркало и расцвела. В первый раз за десять лет моей жизни мне нравилось мое лицо, с накрашенными ярко-красной помадой губами и поблескивающими черной тушью ресницами.
   Я думала, что выгляжу как Джин Харлоу и, возможно, когда-нибудь я все-таки стану настоящей звездой киноэкрана! В тот момент я была счастлива. Никто из девочек моего возраста не имел никакой косметики и не знал, как делать макияж. Можно было с уверенностью сказать, что они завидовали мне, по их неприятным взглядам и хихиканью, сопровождавшим каждое мое появление в комнате. Но мне было все равно. У меня была Грейс. Ее визиты напоминали метеоры, ненадолго озарявшие черное ночное небо, единственные яркие пятна в бесцветном унылом существовании.
   Летом 1937 года Грейс наконец забрала меня из приюта. До этого, в том же году, она вышла замуж за доктора Эрвина Годарда, у которого было трое детей от предыдущего брака. Пара пыталась наладить некое подобие нормальной семейной жизни в маленьком доме доктора в Ван-Найсе.
   К сожалению, все было ужасно. Как и Уэйн, доктор домогался меня. Он позвал меня в свой кабинет, когда Грейс ушла за покупками, и сказал:
   – Иди сюда, Норма Джин.
   Он обнял меня и прижал к себе. Это было такое приятное чувство, что я не хотела его останавливать. Потом он сказал:
   – Норма Джин, сними свои трусики. Я хочу на тебя посмотреть.
   Мне хотелось, чтобы он продолжал обнимать меня, так что я сделала, как он сказал. Я смущалась, когда он смотрел на меня, но я испытала странное чувство, которого не ощущала раньше, и меня беспокоило, было ли то, что случилось, нормально. Он дал мне пять центов и сказал:
   – Давай сохраним этот маленький секрет между нами, хорошо?
   Я кивнула и выбежала из комнаты.
   Но меня не оставляло странное чувство, когда я думала о «нашем маленьком секрете». Ничего ужасного не случилось или я попаду в ад, как предсказывали мои первые приемные родители Болендеры? Итак, несмотря на просьбу доктора хранить тайну между нами, я решил поговорить об этом с Грейс.
   – Тетя Грейс, это нормально, что доктор заставляет меня снимать мои т-т-трусики? – спросила я.
   К моему удивлению, моя любимая тетя Грейс, которая всегда верила всему, что я ей рассказывала, отказалась выслушать меня и закричала:
   – Ты не смеешь говорить такие вещи про моего любимого мужа! Ты, должно быть, спровоцировала его!
   От потрясения я начала заикаться и до сих пор не могу избавиться от этого недостатка. Он становится заметным, когда я нервничаю. Я изо всех сил стараюсь справиться с этим, но чем больше стараюсь, тем хуже получается. К счастью, никто, кроме меня, как правило, не замечает или не говорит мне об этом.
   Помню случай, когда мой дефект заметил режиссер. Я начала сильно заикаться в сцене, где он должен был стрелять, и он закричал на меня:
   – Что случилось, Мэрилин? Вы же не заикаетесь!
   Я ответила:
   – Это в-в-в-вы т-т-т-так думаете!
   Даже я не смогла сдержать улыбку.

13 февраля 1959 г

   Мэрилин вернулась к рассказу о тете Грейс и ее муже-педофиле.
   – Обвинив меня в инциденте, моя дорогая тетя Грейс снова выкинула меня из своего дома и определила к другим приемным родителям. Но в данном случае это был прыжок из огня да в полымя. Так началась череда приемных семей, каждая последующая хуже предыдущей.
   В одной из них вместо игрушек мне давали пустые бутылки из-под виски. Я играла с ними в «магазин». Держу пари, что ни у одной маленькой девочки никогда не было лучшей коллекции бутылок из-под виски. Я наполняла их водой и выстраивала в линию вдоль дороги. Когда автомобили подъезжали, я спрашивала:
   – Вы не хотите купить виски сегодня?
   Никто ничего не покупал, но я помню, как одна старая леди с кислым выражением лица пробормотала:
   – Какой ужас! Куда катится этот мир, если такие маленькие девочки продают виски?! Что у нее за родители?
   Хороший вопрос, леди!
   Я была очень несчастна в приемных семьях, в которые меня определяли. Один за другим отцы домогались меня, и я просто умоляла Грейс, чтобы она отправила меня обратно в приют. Эти отцы были не так добры, как доктор, и я думала, что угодно будет лучше, чем эти озабоченные грязные старики. Один даже изнасиловал меня в своей комнате, но теперь я знала лучше, о чем не стоит рассказывать приемной матери.
   Я знала, что она не поверит мне, так как это означало бы, что придется выгнать мерзавца из дома и лишиться столь необходимого дохода. Сразу же после изнасилования мое заикание усилилось, и оно до сих пор возвращается, когда я нахожусь в затруднительной ситуации, например если нужно выступить публично. На самом деле Грейс впервые заметила мой дефект речи, когда размышляла о моем «провоцирующем» поведении, и в конце концов решила простить меня и предложила снова жить с ними.
   Некоторое время спустя после того, как я вернулась в дом Годардов, мне дали кличку «мышь». Я заходила в комнату, где они разговаривали, и внимательно слушала, но редко присоединялась к беседе. Как и многие дети из приюта, я считала, что мое мнение мало кого интересует. Мне до сих пор иногда так кажется, поэтому я часто молчу, если лично ко мне не обращаются. Однако у меня всегда висела фотография Кларка Гейбла на стене, и я часто разговаривала с ним, поэтому я не чувствовала себя совсем одинокой. Я думала, что, если бы он был мой настоящий отец, он бы с удовольствием выслушал все, что я хотела рассказать.
   На этот раз, однако, я недолго прожила с Годардами, из-за постоянных сексуальных домогательств доктора. Грейс отправила меня жить к моей двоюродной бабушке, Олив Брунингз, в город Комптон, в штате Калифорния. Вы не поверите, но там я тоже не задержалась надолго из-за сексуальных посягательств, на этот раз одного из сыновей Олив. Его, похоже, не сильно смущало то, что я была его троюродной сестрой, – рассказывала Мэрилин озадаченным тоном. – Почему мужчины постоянно приставали ко мне, доктор? Может быть, Грейс была права? Возможно, я их чем-то провоцировала? И это была моя вина?
   – Нет, Мэрилин. – Подобная мысль вызвала у меня возмущение. – Абсолютно нет! Вы были маленькой девочкой, а они были взрослые мужчины, которые, как предполагалось, должны были заботиться о вас. Независимо от того, что вы сделали или не сделали, они не имели права поднимать на вас руку. Они совершили преступление, за которое заслуживают привлечения к суду.
   Мэрилин залилась слезами.
   Наверняка большинство симптомов Мэрилин, как и ее гиперсексуальность, являются результатом сексуального насилия, от которого она пострадала в детстве, а также ее отношений с душевнобольной матерью, последующей «заботы» таких, как Уэйн Болендер, и отсутствием отца. Кому из нас удалось бы избежать последствий такого травмирующего детства? Красота, которая принесла ей мировую известность и славу, в то же время оказалось ее проклятием. Конечно, обычным женщинам, вроде меня, завидовавшим ее очарованию, повезло больше.

16 февраля 1959 г

   – В начале 1938 года, когда мне было двенадцать лет, – начала Мэрилин следующий сеанс, – Грейс отправила меня к своей тете, Ане Лоуер, которая жила в Ван-Найсе в округе Лос-Анджелеса. Впервые ступив на ее порог, я дрожала. Меня приводила в ужас мысль, что здесь может повториться та же история, что и в бесконечном ряду приемных домов.
   Но как только я вошла в дом тети Аны, я сразу почувствовала совсем другую, позитивную атмосферу. Я считаю, что она была прекрасным человеком. С ней я впервые почувствовала уверенность в себе. Она изменила мою жизнь навсегда. Миловидная, добрая, заботливая вдова пятидесяти восьми лет, она была самой приятной, близкой, бескорыстной женщиной, которую я когда-либо знала. Она подарила мне любовь и доброту, которую я редко встречала в жизни, и я упивалась ее вниманием. Она была разведена и получала небольшой доход, работая гражданским адвокатом в христианском сообществе. Судя по большому количеству постоянных клиентов, обращавшихся к ней за советом в течение многих лет, она было очень хорошим специалистом.
   Она пыталась передать мне свои знания, но в то время я находила их бесполезными. Сейчас я сожалею об этом, потому что, переняв ее опыт, я могла бы сделать ей очень счастливой. Во всяком случае, я уяснила одну важную вещь, которая значительно способствует моей известности. Тетя Ана всегда говорила, что «зло – это ужасный обман и иллюзия мироздания». Эта философия является основой моего мировоззрения на протяжении всей жизни и позволяет, несмотря ни на что, чувствовать себя безгрешной, никогда ни в чем не видеть зла и не ощущать чувства вины, что бы я ни делала. Это довольно важный подарок, доставшийся мне от нее. Жаль, что я не была прихожанкой христианского сообщества. Это бы избавило меня от огромного количества проблем. Без обид, доктор, но тогда мне мог бы помочь кто-то похожий на тетю Ану. – Мэрилин замолчала, чтобы вытереть слезы. – Почему бы вам не удочерить меня, доктор? Нет, это не помогло бы. Вы слишком холодная и бесчувственная, как Глэдис. Тетя Ана была небогата, но, в отличие от вас, она делилась с другими всем, что имела. Она, единственная, была мне настоящей матерью. Я ее очень любила и знаю точно, что она тоже любила меня. Это она показала мне, что такое любовь. Тетя Ана никогда не обижала меня и не говорила мне неприятных вещей, ни разу. Она была такой доброй, что не могла даже муху убить. Она ловила их и, как доктор Альберт Швейцер, выпускала их на улицу и с удовольствием наблюдала, как они улетают.
   В отличие от других приемных семей, здесь я была очень счастлива. Слава богу, что она полюбила меня. Я боюсь даже представить, что бы стало с моей жизнью без нее. Она показала мне, что в мире есть хорошие, любящие люди. Слава богу также за то, что в ее доме не было мужчин, которые могли бы преследовать меня, или только небесам известно, что случилось бы со мной. Если бы это произошло опять, я, наверное, стала бы такой же абсолютно буйнопомешанной, как моя мать.
   Я провела четыре года с тетей Аной, и это был один из немногих периодов в моей жизни, когда я чувствовала, что я меня действительно был дом. Во-первых, у меня были проблемы в общении с другими учениками в школе. Все они, как оказалось, знали современный сленг и шутки, а я стояла рядом, как истукан, не зная, что сказать. Мне было очень горько, когда я случайно услышала, как один противный мальчишка сказал, что я безликая немая девчонка.
   Мэрилин завершила сеанс и стремительно вышла за дверь, не прощаясь.

17 февраля 1959 г

   На следующий день, Мэрилин вошла в кабинет, глядя в пол, и протянула мне листок бумаги.
   – Это вам, – сказала она. – Я написала стихотворение. Пародия на поэму Роберта Браунинга «Моя последняя герцогиня». Вам оно не понравится.

 
Вот на стене портрет последнего врача,
Психоаналитика. И я должна
Признать, он несравненен. День-деньской
Трудился автор, и живой
Она предстала. Не только этот посетитель мог
Заставить вспыхнуть бледность этих щек.
Так просто ее сердце радостью наполнить,
Все рассказав ей, что удастся вспомнить.
Бывало, часто свой чудесный взгляд
С улыбкой всем дарила наугад.
Моя удача у нее в груди,
Ты, свет дневной, на запад уходи,
И книга Фрейда (Юнга воплощение),
И улыбка, выражение одобренья.
Поверьте этой искренней улыбке,
Вам лик ее подскажет: нет ошибки.
 

   В душе я обрадовалась и сказала:
   – Мэрилин, мне очень понравилось ваше стихотворение. Вы ассоциируете меня с одной из холодных безучастных женщин, которые воспитывали вас. Из вашего опуса видно, что вы считаете меня такой же, как они.
   – А вы не такая? – спросила она в ответ.
   Мэрилин развила негативный перенос на меня. В ее представлении я была такой же, как ее безучастная мать и приемные родители. Мне оставалось только надеяться, что это не продлится слишком долго.

18 февраля 1959 г

   Она пришла на наш очередной сеанс все в том же мрачном настроении.
   Я поинтересовалась:
   – Вы все еще злитесь на меня, Мэрилин, за то, что я холодная и безучастная?
   – Нет, – ответила она. – Вы не такая уж плохая, просто на последнем сеансе я вспомнила очень неприятные моменты, связанные с моим пребыванием в средней школе.
   – Мне очень жаль, Мэрилин. Пожалуйста, расскажите мне об этом.
   – Приближался День влюбленных, и нам сказали сделать поздравительные открытки для наших одноклассников. Я придумала и старательно нарисовала тридцать штук, засиживаясь до поздней ночи, чтобы закончить их вовремя. Я сделала красивую разноцветную «валентинку» для каждого ученика своего класса и с нетерпением ждала, когда увижу открытки, которые получу взамен. Когда учительница раздала «валентинки», я был потрясена, узнав, что я была единственной, кто не получил ни одной. Одна популярная девочка по имени Мария-Луиза получила пятнадцать. Когда она спросила меня, сколько открыток мне подарили, я солгала, что три. В глубине моего сердца я всегда останусь единственным человеком в моем классе, кто не получил ни одной «валентинки».
   Ко всему прочему я была высокой и тощей, поэтому меня прозвали «Норма Джин жердь». Впервые услышав это, я так расстроилась, что решила прогулять занятия в школе на следующий день. Но на этот раз дома меня ждал человек, который мог меня выслушать и поддержать. Я поделилась своим горем с тетей Аной. И она успокоила меня.
   – Норма Джин, – сказала она, – ты новенькая в классе. У всех детей бывают трудности с одноклассниками в новой школе. Я обещаю тебе, что ты подружишься с другими детьми. Просто на все требуется время.
   Мое доверие к ней было так велико, что я полностью приняла ее слова и на следующий день пошла в школу. Я рада, что послушала ее, потому что в результате она оказалась права.
   Потом произошло нечто важное, что изменило мою жизнь навсегда. Во мне начала просыпаться женственность, и я увидела себя в ином свете. Впервые я оценила свою красоту, не говоря уже о сексуальности, и начала делать все возможное, чтобы подчеркнуть их. Чтобы продемонстрировать фигуру, я носила свитера и обтягивающую одежду. Другие девушки, восхищенные моим новым стилем, стали мне подражать.
   Важно отметить, что от дома тети Аны до средней школы Эмерсон было две с половиной мили, и путь туда и обратно занимал довольно много времени. Внезапно все парни, проезжавшие мимо на автомобилях, начали мне сигналить, и я стала себя чувствовать гораздо увереннее. Вскоре мир казался мне гораздо более дружелюбным местом, чем раньше.
   Я только что вспомнила сон, который приснился мне в тринадцать лет. Я шла вдоль берега океана, наслаждаясь свежим морским воздухом и наблюдая за приливом. Вдруг поднялась огромная, как гора, волна и начала стремительно приближаться ко мне. Я была в ужасе от страха, что сейчас утону. Я попыталась бежать от воды, но мои ноги были парализованы – все, что мне оставалось, это стоять там и с трепетом наблюдать, как вода надвигается на берег. Но неожиданно, в ту секунду, когда гигантская волна уже вздымалась над моей головой, произошло чудо. Страшная стена воды отступила, и я радостно запрыгала на берегу.
   – Прекрасно, Мэрилин, – перебила я ее. – Ваш сон подтверждает ваш рассказ о том, что вы чувствовали, когда мальчики стали обращать на вас внимание. Из этого сна мы можем видеть, насколько успешно вы справились с всплеском эмоций, связанных с подростковым возрастом. Жизнь некоторых людей заканчивается в подростковом возрасте; у вас она только начиналась. – Это был отличный старт для девушки, которой предстояло стать секс-символом своего времени.
   Мне показалось, что ей были приятны мои слова, и Мэрилин молча несколько мгновений обдумывала их. Затем она продолжила:
   – В то время мне очень нравилась Джинджер Роджерс. Я находила ее красивой, сексуальной женщиной и хотела быть похожей на нее, когда вырасту. Я призналась в моем желании тете Ане, хотя ожидала, что она скажет: «Не глупи, Норма Джин. Что ты о себе думаешь? Ты просто бедная сирота. Хорошо, если тебе посчастливиться стать монтажером, как твоя мать».
   Но к моей радости, она не сказала ничего подобного. Вместо этого она посоветовала мне практиковаться в чтении ролей Джинджер вслух. Слушая меня, она сказала:
   – У тебя есть талант, Норма Джин. Если ты будешь упорно работать, я уверена, что когда-нибудь ты сможешь стать такой же известной актрисой, как Джинджер.
   Все было слишком хорошо, и я боялась, что это не продлится долго. На этот раз проблемы возникли у тети Аны. К моей великой скорби, ее здоровье с возрастом становилось все хуже, и в конце концов она стала так слаба, что не могла больше заботиться обо мне. Это очень огорчало ее, и она все время беспокоилась обо мне, что подрывало ее здоровье все сильнее. Итак, мне пришлось вернуться в дом Грейс и доктора Годдарда. Мне тогда была около шестнадцати лет.
   Больше всего в жизни я сожалею о том, что тетя Ана никогда не узнает, как она была права, веря в мой талант. Это сделало бы ее такой счастливой. – Голос Мэрилин прервался. – Она умерла прежде, чем я получила мою первую роль. Мне казалось, я не переживу этого горя. Даже сейчас не проходит и дня, чтобы я не вспоминала о ней с болью в сердце.

19 февраля 1959 г

   На следующий день Мэрилин вошла, слегка запыхавшись, и сказала:
   – Я опоздала потому, что остановилась купить для вас это. – Она открыла свою сумочку и достала огромный ароматный персик. Мэрилин упала на кушетку и положила фрукт на стол рядом с ним. Мы оба смотрели на него с благоговением. Он был огромный, розовощекий и аппетитный. Никогда не видела такого славного персика.
   – Вы принесли мне запоздалый подарок на День Валентина? – спросила я.
   Она улыбнулась, но не ответила на мой вопрос.
   – Я принесла вам персик, – сказала она, – но он выглядит так чудесно, что я могла бы передумать и съесть его сама.
   – Почему вы хотите отдать персик мне?
   – Я пытаюсь вам понравиться, – сказала она, улыбаясь, а затем сменила тему разговора.
   На этом сеансе психоаналитик быстро расправилась с бедной Мэрилин. Персик весь час лежал призывно на столе, и я не могла отвести от него глаз.

20 февраля 1959 г

   Следующий сеанс Мэрилин было действительно странным. Но не по вине Мэрилин, а из-за меня. Меня охватила странная печаль, которой я никогда не ощущала раньше в присутствии пациента. Я почувствовала непреодолимое желание сжать Мэрилин в своих объятиях и ободрить ее. Если у аналитика возникают такие сильные чувства, это, как правило, потому, что пациент каким-то образом вызывает их. На профессиональном жаргоне такая реакция называется «контрпереносом». Я пристально посмотрела на Мэрилин.
   Мэрилин заплакала и спросила меня умоляющим голосом:
   – Почему вы никогда не обнимаете меня, как тетя Ана? Какая же в-в-вы бесчувственная женщина! Я не знаю, почему вы так скупы в проявлении ваших чувств. Что страшного произойдет, если вы обнимете девушку на секундочку?
   Обнимая себя руками, откинув назад голову и подавшись грудью вперед, она смотрела на меня пронзительными голубыми глазами. Я понимала, что она умоляет меня о любви. Меня охватила такая буря эмоций, которых я не испытывала никогда раньше.
   «Что с ней творится? – думала я. – Какая загадочная сила покоряет сердца людей во всем мире? Вот я, женщина, на сто процентов гетеросексуальная, но в ней… в этой женщине, похожей на ребенка, есть нечто вызывающее у меня отчаянное желание сжать ее в своих объятиях. Это чувство было настолько сильным, что я почти не могла ему сопротивляться. Она как будто молча умоляла меня: «Если вы подойдете и утешите меня, все мои проблемы исчезнут». В конце концов, – размышляла я, – что ужасного произойдет, если я обниму эту несчастную женщину-дитя?»