Альтов Генрих. Создан для бури

   - Давай, дядя, твою стукалку, - сказал я здоровяку.
   Он оживился и вручил мне молот. Ударил я крепко, по проклятая стрелка не пошла дальше трех сотен.
   - Подход требуется, - сочувственно пояснил здоровяк. - Напор должен быть, популярно формулируя.
   С третьей попытки я все же загнал стрелку к самому верху. Простуженно зазвенел звонок.
   - Позвольте, - вежливо сказал Каплинский, отбирая у меня молот.
   Начал подходить народ. Здоровяк популярно объяснял, что "физическая культура нужна рабочему классу, трудовому крестьянству и трудящей интеллигенции... А также дамам", - добавил он, оглядев публику.
   Каплинский взмахнул молотом ("Ну, трудящая интеллигенция, покажи класс", - сказал кто-то), мотнул головой, поправляя очки, и ударил.
   Не знаю, как это описать. У меня все время вертится слово "сокрушил". Каплинский именно сокрушил этот молотобойный прибор. Впечатление было такое, что все разлетелось в абсолютной тишине. Нет, треск, конечно, был, но он не запомнился.
   Двухметровая шкала беззвучно повалилась назад, в траву. А тумбу с наковальней удар сплющил, как пустую картонную коробку. Из-под осевшей наковальни вырвалась массивная спиральная пружина. Где-то в недрах тумбы коротко полыхнуло голубое пламя, звонок неуверенно тренькнул и сразу замолк.
   Михаил Семенович сконфуженно улыбался.
   - Что же это? - спросил чей-то растерянный голос.
   Я почувствовал, что еще немного - и нас поведут в милицию выяснять отношения.
   - Ненадежная конструкция, только и всего, - сказал я здоровяку. Придется ремонтировать.
   - Популярно формулируя, требуется капитальный ремонт, - вздохнул здоровяк.
   Я взял у Михаила Семеновича молот и осторожно поставил на асфальт.
   Тысячи раз, думая об опыте, я пытался хотя бы приблизительно представить, какого порядка открытия будут сделаны.
   Вдребезги разбитый силомер - это было сверх всяких ожиданий. Тут угадывалось нечто эпохальное, и я стал выпытывать у Каплинского что и как.
   Мы отыскали глухой уголок парка, и Михаил Семенович начал царапать прутиком на песке формулы. Уже стемнело, я с трудом разбирал его каракули. Двадцатый век приучил нас не удивляться открытиям. Но я утверждаю: ничто ни вычислительные машины, ни квантовую оптику - нельзя сопоставить с тем, что сделал Каплинский. Такое значение имела бы, пожалуй, только третья задача - будь она решена.
   - У него не будет неприятностей, как вы думаете? - спросил Каплинский.
   - Не будет. Кто же мог предвидеть, что появится такой чудо-богатырь. Отремонтируют, вот и все.
   Каплинский вздохнул.
   - Очень странное ощущение, когда бьешь. Знаете, как будто ударил по вате.
   Я вспомнил стальную спираль, вспомнил, как она раскачивалась и дрожала после удара, и промолчал.
   - Так вы следите за расчетом? Значит, человек плотно позавтракал. Тысяча калорий. Четыреста двадцать семь тысяч килограммометров. Выдай организм эту энергию за секунду, получилась бы мощность... да, почти в шесть тысяч лошадиных сил. Здорово, а? Пусть не за секунду, за час. Все равно неплохо: полторы лошадиные силы. Час можно летать, не так ли? Потом снова позавтракать и снова летать... На деле все, к сожалению, иначе.
   Он быстро выводил прутиком цифры. Картина и в самом деле получалась не слишком блестящая, разве что коэффициент полезного действия был хорош свыше пятидесяти процентов.
   Впервые я видел Михаила Семеновича таким оживленным. Исчезла его обычная медлительность, движения стали быстрыми и точными, даже говорил он как-то по-другому - уверенно, азартно.
   - Видите, половина энергии уходит на обогрев организма. А вторая половина используется постепенно: такая уж человек машина, не поддается резкому форсированию.
   Это было не совсем справедливо - двигатели форсируются еще хуже. Каплинский отмахнулся:
   - Э, с двигателей другой спрос: они не едят булок с маслом. Но вернемся к делу и посмотрим, в чем тут загвоздка. Прежде всего - пища слишком долго подготавливается к сгоранию. Медленный многоступенчатый процесс, в результате которого энергия запасается в виде АТФ, аденозинтрифосфорной кислоты.
   - Вы вводите АТФ в организм? - спросил я и тут же подумал, что для кинорежиссера это слишком резвый вопрос. Мне никак нельзя быть догадливым.
   - Нет, это ничего не дало бы. Набейте печь до отказа дровами - они просто не будут гореть. Нужен кислород. Теперь мы подходим к самой сути дела. Смотрите, вот атом кислорода. Шесть электронов на внешней орбите. До насыщения недостает двух электронов. И кислород их захватывает, в этом, собственно, и состоит его работа. Окислять - значит отбирать электроны.
   Он снова стал выводить прутиком формулы, но было уже совсем темно. Мы пошли куда-то наугад.
   - Раньше я занимался только дыханием, - рассказывал Каплинский. Форсирование мощности организма, - в сущности, особая проблема. Да я и не придавал ей значения. Зачем человеку сверхсила? Сокрушать силомеры... К тому же тут много дополнительных трудностей. Возрастает выделение тепла, человек быстро перегревается. Пока я ничего не могу придумать. Впрочем, насчет махолета не беспокойтесь. Здесь все складывается удачно: большая скорость движения, поэтому улучшается теплоотдача. Можно летать минут двадцать, я прикидывал.
   Мы выбрались на ярко освещенную аллею, к ресторану. На террасе сидели люди. Оркестр, умеренно фальшивя, играл блюз Гершвина.
   Я сказал Каплинскому, что недурно бы загрызть что-нибудь калорий на восемьсот.
   - Загрызть? - переспросил он. - В каком смысле?
   Я пояснил: загрызть - в смысле съесть.
   - А, съесть, - грустно произнес Каплинский. Он как-то сразу скис. Знаете, я восьмой день ничего не ем. Очень уж удачно прошел опыт...
   Было бы преувеличением утверждать, что в тот вечер я все понял. И тогда, и в следующие дни я то вроде бы все понимал, то все переставал понимать.
   Физическая конструкция человека, пожалуй, самое незыблемое, самое постоянное в нашем меняющемся мире. Мы легко принимаем мысль о любых изменениях, но конструкция человека подразумевается при этом неизменной. Человек, живший пятьдесят тысяч лет назад, по конструкции не отличался от нас (я не говорю сейчас о мышлении, о мозге). Таким же - это подразумевается само собой - останется и человек будущего. Ну, будет выше ростом, красивее... Даже управление наследственностью не ставит целью принципиально изменить энергетику человеческого организма.
   Эволюция, сказал однажды Каплинский, приспособила человеческий организм к окружающей среде. Если бы на нашей планете росли электрические деревья, эволюция пошла бы по другому пути и непременно привела бы к электропитанию. Сложные процессы переработки и усвоения пищи в человеческом организме - это вынужденный ход природы. Такая уж планета нам досталась, сказал Каплинский, у эволюции не было выбора. Эволюция старалась, старалась и изобрела живот - механизм, по-своему удивительно эффективный.
   Это было логично, и, пока Каплинский говорил, все казалось бесспорным. Зато потом возникали сомнения, всплывали самые неожиданные "но" и "однако". Я звонил Михаилу Семеновичу (бывало, и поздней ночью): "Хорошо, допустим, получение энергии из пищи не единственно возможный способ. Но на протяжении сотен миллионов лет эволюция приспосабливала жизнь к этому способу. Только к этому!" - "Нет, - отвечал Каплинский, - вы забыли о растениях. Они едят солнечную энергию, электромагнитные колебания". "Позвольте, - возражал я, - так то растения!" - "А знаете ли вы, спрашивал Каплинский, - что хлорофилл и гемоглобин поразительно похожи; разница лишь в том, что в хлорофилле содержится магний, а в гемоглобине железо. Поймите же, - втолковывал Каплинский, - сходство далеко не случайное. Хлорофилл и гем - комплексные порфириновые соединения металлов. Вы слышите? Я говорю, соединения металлов, металлтетрапирролы..."
   От таких разговоров реальный мир несколько завихрялся, и по ночам мне снились электрические сны. Я снова звонил Каплинскому: ведь растениям, кроме света, нужны вода, углекислый газ, различные минеральные вещества...
   "Подумаешь, - отвечал Каплинский, - мне тоже нужны минеральные вещества, и вода нужна, и кое-какие витамины. И немного белков тоже нужно".
   "Немного..." Как же! Я знал, что Михаил Семенович иногда не выдерживает ("Понимаете, просто пожевать хочется. Как вы говорите - загрызть"), ест нормально, и тогда его _искрит_. Перестроившийся организм выделяет избыток электричества. Если взять лампочку от карманного фонарика, заземлить один провод, а второй приложить к Михаилу Семеновичу, волосок раскаляется и светит. Хотя и не в полный накал.
   В детстве, когда я лазал по книжным полкам, мне иногда попадались удивительные находки. Комплект какого-нибудь журнала двадцатых годов: на пожелтевших страницах - пухлые дирижабли и угловатые, костистые автомобили. Или палеонтологический атлас с динозаврами и птеродактилями. Ожидание таких находок (это очень своеобразное чувство) сохранилось на всю жизнь. И вот теперь я нашел нечто исключительное.
   РЭЧ - регулирование энергетики человека, так назвал это Каплинский. "Михаил Семенович, а вы могли бы поднять эту плиту?.. Михаил Семенович, а какую скорость вы можете развить на короткой дистанции?.. Михаил Семенович, а удастся ли вам допрыгнуть вон до того балкона?.." Щенячий восторг.
   Только через две недели я увидел громадную сложность проблемы. Завтра мне скажут: "Переходи на электропитание", - соглашусь я или нет? Хорошо, я соглашусь (недалеко ушел от Каплинского, люблю эксперименты). А остальные? Подавляющее большинство нормальных людей?
   Я рассказал о своих сомнениях шефу, он пожал плечами, ушел к себе и вернулся через четверть часа с бумагой, исписанной каллиграфическим почерком.
   - Приобщите к своей коллекции цитат и изречений, - сказал шеф.
   Это была выписка из статьи Биноя Сена, генерального директора Совета ООН по вопросам продовольствия: "Голод - самый давний и безжалостный враг людей. Во многовековой истории человеческих страданий проблема голода с годами не только не ослабевает, но становится все более насущной и острой. Проведенные недавно обследования показали, что в настоящее время в целом большая чем когда-либо часть человечества ведет полуголодное существование... Перед нашим поколением стоит великая, возможно, решающая задача. Все будущее развитие человечества зависит от того, что предпримут сейчас люди..."
   - Лично для вас, - сказал шеф, - мы будем выращивать коров. Надеюсь, вас не шокирует, если коров будут выращивать методом электропитания. И не гамлетствуйте, вам неслыханно повезло. Вы закинули удочку на карася, а попался такой кит.
   Может быть, в самом деле нет проблемы? Электропитание войдет в жизнь постепенно, не вызвав особых потрясений... Нет, тысячу раз нет! Мы меняем конструкцию человека. Как это отразится на человеке? На обществе? На всей нашей цивилизации, построенной применительно к данной конструкции человека?
   Не было времени разобщаться в этом, потому что вдруг пришла телеграмма от Осоргина-старшего: корабль собран, можно испытывать.
   Я взял билеты на самолет и заехал за Михаилом Семеновичем. Он не очень удивился. "А, к морю... Что ж, я свободен". Он снова думал о чем-то своем.
   - Как вы считаете, Михаил Семенович, хорошо или плохо так менять человека?
   Он сразу насторожился:
   - В каком смысле?
   - В прямом. Человек, который не ест, биологически уже не человек. Это другое разумное существо. Так вот, хорошо это или плохо для самого человека? Можно сформулировать иначе: счастливее ли будет такое существо сравнительно с обычным человеком?
   - А почему бы и нет? Ничего вредного в электропитании нет. Наоборот. Должна раз и навсегда исчезнуть по крайней мере половина болезней. Продолжительность жизни увеличится лет на пятнадцать - двадцать. Человек станет крепче, выносливее. Уменьшится потребность в сне...
   - Еда доставляет и удовольствие. Вот вы поставили столик и ждете, что стюардесса принесет обед...
   - Привычка, - смущенно пробормотал Каплинский. - Только привычка. Я могу еще два дня не... ну, не заряжаться. Вообще еда доставляет "удовольствие только в том случае, если мы хотим есть.
   Он оглянулся но сторонам и тихо спросил:
   - Послушайте, а что, если все-таки... ну... немного закусить? Чтобы не привлекать излишнего внимания.
   Как же, можно подумать, что электроды на лысине не привлекают внимания...
   - А вы не будете искрить?
   Он обиженно фыркнул:
   - Ну! Конечно, нет. В случае чего я замкнусь на массу самолета, провод у меня в кармане... Вот и ваша очередь. Превосходно! Смотрите, какая привлекательная рыбка.
   - Вы говорите, Михаил Семенович, что это привычка. Может быть, сказать иначе: человек приспособлен к такому образу жизни. Собственно, это второй вопрос. Не нарушается ли естественный образ жизни человека? Не отрываемся ли мы от природы?.. Можете ваять и мою рыбу, я ел перед отлетом.
   - Спасибо. Все-таки аэрофлотовцы хорошо это организуют, молодцы, вы не находите? А что до естественного образа жизни... Ах, мой дорогой, естественно человек жил в лесу. Давным-давно. Как говорили классики, до эпохи исторического материализма. Ну конечно! - Он даже отложил вилку, так понравилась ему эта мысль. - Конструкция человека приспособлена к условиям, которые давно уже исчезли. Более того: конструкция эта рассчитана на неизменные условия. А мы создали меняющуюся цивилизацию. Мир вокруг нас быстро меняется, и мы тоже должны меняться. Это и будет естественно... Куда же запропастилась соль?..
   - А общество?.. Вот ваша соль.
   - Общество выиграет. Необходимость в труде не исчезает, никакой катастрофы не произойдет. Но мы наконец перестанем работать на пищеварение. Человек, в сущности, прескверно устроен. Ну куда годится машина, которая поглощает в качестве топлива бифштексы, колбасу, сыр, масло, пирожные... всего и не перечислишь! Скажите, вы никогда не думали, что добрая половина нашего производства - это сложный передаточный механизм между природными ресурсами и, простите, животом человека? Сельское хозяйство... Тридцать четыре процента людей заняты в сельском хозяйстве, вот ведь какая картина. Сельское хозяйство, рыболовство, пищевая промышленность, дающая главным образом полуфабрикаты, затем транспортировка и продажа продуктов и, наконец, непосредственное приготовление пищи. Видите, какой гигантский механизм, сколько шестеренок... Надо учесть еще и промышленность: значительная часть ее работает на сельское хозяйство. Словом, нет топлива дороже нашей пищи.
   Допив компот, он стал аккуратно собирать грязную посуду.
   - Похоже, мы заварили славную бучу, - благодушно сказал он. Оторваться от природы, вы говорите? Вот именно - оторваться... Когда-то люди оторвались от пещер, от леса: думаете, это было легко? А оторваться от берега и уйти в открытый океан на утлых каравеллах - это легко? Оторваться от Земли, выйти в космос - легко? Что поделаешь, инерцию всегда бывает трудно преодолевать.
   Вот и Каплинский говорит об инерции. Да, сильна инерция! Нет ни одного довода против электропитания - и все-таки не могу освоиться с этой идеей. Слишком уж она неожиданна. Ну, синтез пищи или какие-нибудь пилюли - это не вызвало бы сомнений.
   - Вы, мой дорогой, напрасно трусите, - продолжает Каплинский. - Знаете, есть такое отношение к науке: хорошо бы, мол, получить побольше всего такого - и чтоб безопасненько, с гарантией блаженного спокойствия. Мещанство чистейшей воды. Науку вечно будет штормить - только держись! И хорошо. Человек, в общем, создан для бури.
   А если прямо спросить Каплинского: "Чего вы, собственно, добиваетесь? В чем ваша суть?" Нет, на этот раз лучше пойти в обход.
   - Ну, а ваши эксперименты? - говорю я. - В чем их конечная цель?
   - Цель? - нерешительно переспрашивает Каплинский. - Есть и конечная цель. Боюсь только, она вам покажется наивной... Видите ли, общество построено из отдельных "кирпичиков" - людей. Как в архитектуре: из одного и того же материала можно построить различные здания. Плохие и хорошие. Но даже для гениального архитектора есть какой-то предел, зависящий от свойств материала. Понимаете? И вот мне кажется, что общество далекого будущего должно быть построено из "кирпичиков" более совершенной конструкции.
   Что ж, это и в самом деле наивно. Аналогия абсолютно неправильная.
   - Общество, - говорю я Каплинскому, - это такое "здание", которое обладает способностью совершенствовать составляющие его "кирпичики". Нужно ли еще перекраивать биологическую конструкцию человека?
   Он не отвечает. Кажется, он к чему-то прислушивается. На его лице появляется виноватая улыбка.
   Так и есть: Каплинского опять искрит.
   Я сижу в малиновой "Молнии", за широкой спиной Осоргина-старшего. На коленях у меня трехэтажный термос; на том берегу нас ждет Осоргин-младший, и в термосе - праздничный завтрак. Мы торжественно отметим удачные испытания. Если они будут удачны, разумеется.
   "Гром и Молния" едва заметно раскачивается. Под корпусом возятся двое парней с аквалангами, проверяют датчики контрольных приборов. Осоргин-старший щелкает тумблерами и недовольно ворчит. Время, мы теряем драгоценное время! В рации шумят взволнованные голоса:
   - Николай Андреич, осталось двадцать минут! Слышите? Говорю, двадцать минут осталось, потом трасса будет закрыта...
   - Что там у вас, папа? Ты слышишь меня? Почему задержка?
   - Николай Андреич, рыбаки запрашивают...
   Нам надо проскочить Каспий - от берега к берегу, - пока на трассе нет кораблей. "Гром и Молния" не может маневрировать. Он просто понесется вперед, как выстреленный из пушки.
   Солнце поднялось уже высоко, припекает, а мы в теплых куртках. И этот термос, черт бы его побрал! Я ничего не вижу: впереди - Осоргин, с боков скалы, а назад не повернуться - мешают ремни.
   "Гром и Молния" стоит у входа в узкий залив. Мы - как снаряд в жерле заряженной пушки. Когда все будет готово, у берега, позади нас, подорвут две сотни зарядов, расположенных так, чтобы дать направленный, кумулятивный взрыв. И тогда в заливчике поднимется гигантская волна цунами. Она рванется к нашему кораблику, подхватит его и... И, если верить расчетам Осоргиных, понесет через море. Мы пойдем со скоростью около семисот километров в час. Вот когда пригодятся теплые куртки.
   - Николай Андреич, порядок, мы - к берегу!
   - Привет Володе, Николай Андреич!
   Это аквалангисты. Я их не вижу, проклятый термос не позволяет приподняться. В рации - сплошной гул голосов: кричат, торопят, о чем-то напоминают, что-то советуют...
   Интересно, что сейчас делает Васька? Отсюда и письма не отправишь.
   Ладно, вот выберемся на тот берег... Выберемся? По идее, у того берега мы должны "соскочить" с волны, а если это не удастся, Осоргин отцепит планер, и мы с разгона уйдем в небо. "В молодости я брал призы в Коктебеле, - сказал Осоргин. - Поднимемся, опустимся, подумаешь". Разумеется, очень даже просто. Летайте волноходами - только и всего...
   - Вы готовы, Николай Андреич? Начинаю отсчет времени.
   - Начинай, голубчик, начинай.
   "Гром и Молния" - надо же придумать такое название! Представляю, как это будет выглядеть в отчете. Шеф меня съест. Ладно, скажу, что были названия похлеще. В самом деле, был же самолет "Чур, я первый!"
   Зато идея должна шефу понравиться. Направленное цунами - в этом действительно чувствуется двадцать второй век. Отсюда, из жерла залива, вырвется волна высотой метров в пять. Фронт волны, если верить расчетам, что-то около пятидесяти метров. В открытом море водяной бугор станет ниже, но скорость его увеличится, а у противоположного берега волна поднимется на высоту пятиэтажного дома.
   Наглая все-таки идея - ухватиться за волну. А впрочем, когда-то люди ухватились за ветер, и это, должно быть, сначала тоже казалось наглым. Прав Каплинский: человек создан для бури.
   А какая сейчас тишина!
   Замерли облака в голубом небе. Замерло море. Улетели чайки, утром их здесь было много. Молчит Осоргин-старший. Тихо, очень тихо.
   - _Пятьдесят секунд_.
   О чем я думал? Да, об этой идее. Теперь она кажется такой простой, такой очевидной. Почему же раньше никому не приходило в голову, что можно ухватиться за гребень цунами? Вероятно, все дело в том, что в открытом море волны не связаны с перемещением воды. Вода поднялась, вода опустилась - тут нет движения вперед, это так очевидно... Гипноз очевидности. Да, каждая частица при прохождении волны описывает замкнутый круг. Частица остается на месте, а наш корабль скользит по этому кругу вперед, как по конвейеру на цилиндрических катках.
   - _Тридцать пять_.
   Подумать только, как это было давно: библиотека, пустая ночная улица, неоновая реклама Аэрофлота... Прошла половина жизни. Ну, не половина, так треть. Жизнь становится интереснее и, по идее, требует все больше времени. Один выходной в неделю, два выходных... В конце концов, это моя специальность, я слишком хорошо знаю наукометрию, чтобы придавать значение разговорам о гармонии. Пока это утопия. Вот если бы удалось решить третью задачу...
   - _Пятнадцать_.
   - _Четырнадцать_.
   Неудачно я тогда ответил шефу. Спроси он меня сегодня, чего я добиваюсь и в чем моя суть, я сказал бы иначе. Сказал бы за всех нас - и за себя, и за Осоргиных, и за Каплинского, и за того, кто сейчас бьется над третьей задачей. Мы хотим, сказал бы я, ускорить очеловечивание человека. Мы знаем, что это долгий, в сущности, бесконечный процесс, потому что нет пределов возможности человека становиться человечнее. Нам чужда истеричность ("Ах, все плохо" и "Ах, все хорошо"), оправдывающая или прикрывающая ничегонеделание. Мы работаем. Мы знаем, что никто не сделает за нас эту работу.
   - _Семь_.
   - _Шесть_.
   - _Пять_.
   Хочу увидеть волну. Слишком сильно затянуты ремни, но я обернусь, как-нибудь обернусь. Почему так тяжел этот термос?
   Вот он, дальний берег залива. На желтых, источенных прибоем скалах никого нет, все в укрытии. Море... Золотое зеркало моря. Как много солнца в заливе!
   До взрыва - две секунды.