Альтов Семен. Из книги «Шанс»

   Петр Сергеевич крикнул: «Договорились поднять!» Шофер газанул: «Извиняюсь, облава!». И машина умчалась.
   Пришлось Голицину на шестой этаж без лифта кирпичины волочь на себе. Сначала брал он по шесть, потом пять, четыре, три, два и последние еле волок по одной, отдыхая на каждой площадке.
   Пенсионеры на лавочке, само собой, клювами туда-сюда водят, перемножая в уме, из которого выжили, число кирпичей ни количество ходок.
   – Триста штук! – озобоченно сказал хроменький с палочкой. – Не иначе, решил дачу отгрохать!
   – Какую дачу, если тащит на себе на шестой этаж! – возразил кривенький с сопелькой. – Бункер замыслил на случай конца света!
   – Тьфу на вас! Оставьте конец света в покое! Подумайте мозгом! Потолков-то у нас не видать, охраняется государством! Вот умные и стелят втихаря второй потолок, две квартиры в одной получается, а платят как за одну! – зашелся хроменький.
   – Аморальность кругом! – вставила Анна Павловна, бывший бухгалтер. – Мутейкин из двадцать второй антресоли офицеру сдает, а тот баб на антресоли водит! В памятник архитектуры! Одни баб таскают, другие кирпич! Кругом разврат общества!
   В три часа ночи Петр Сергеевич сидел на полу в кирпичах, шаря по телу рукой в поисках сердца. Верный Жорж слизывал пот с его лба, содрогаясь всем тельцем от невысказанной любви. …Через неделю потомственный печник Муравьев-Апостол закончил кладку камина, еще раз прихвастнув, что будет не камин, а доменная печь. То ли он, действительно, замышлял доменную печь, но двести кирпичин осталось лишних посреди комнаты.
   – Облицовщика для красоты восприятия подошлю. Ожидайте! – сказал печник. – Человек с кладбища, там у них все: гранит, мрамор, гробы. И держитесь его. Свой человек на кладбище не помешает. Мне там отгрохали склепик получше вашей квартирки! А за доменную печь не тревожтесь, я гарантирую!
   Весь дом жил тем, что там Голицин у себя с кирпичом замышляет.
   – Да камин же, обыкновенный камин! – оправдывался он.
   – Взглянуть можно? – наседали соседи.
   – Нельзя! – твердо говорил Петр Сергеевич, решивший никого из соседей к камину не подпускать. Тут полагалась иная изящная публика.
   – Нет, но чего это вдруг вы решили камин?
   – Просто хочется вечерком ноги к нему протянуть! – бормотал Голицин.
   – Интересно! – возмущались соседи. – Неужто для того, чтобы у нас протянуть ноги, непременно нужен камин? Петров из тринадцатой почему-то загнулся без всяких каминов! Ох, затеяли вы противозаконное и скрываете что! Народ не простит!
   Слежка за Петром Сергеевичем велась днем и ночью.
   А он мучительно думал, куда же девать лишних двести штук кирпичей! Тащить снова вниз не было сил, да и засмеют насмерть, что с кирпичами взад-вперед носится.
   Рискнул одну кирпичину ночью в мусоропровод спустить, но она пронеслась вниз по желобу с грохотом, будто по мусоропроводу пустили экспресс «Красная стрела».
   Соседи в нижнем белье на лестницу высыпали: «Слыхали, рвануло! Слава богу, не у нас! Опять промахнулись!» Что тогда Голицин придумал? Замотав кирпич в тряпочку, потихоньку бил молотком, а потом сыпал щепотками в мусоропровод. За три дня накрошил одиннадцать кирпичей и, чудак, радовался. Но тут мусорщики, возившие мусор, устроили забастовку: «Кто-то долбит дом, а нам отвози! Это нетрудовые отходы!» Соседи дружно указали на Петра Сергеевича. Грузчики пообещали убить, если увидят хоть крошечку.
   Вот такие дела. Вместо того, чтобы балдеть у камина с собакой и трубочкой,
   «князь» Голицин ломал голову, как вынести из дома кирпич.
   Друг детства Коньков предложил: «Чего над собой измываешься, Петр? Погрузим ко мне в „Жигули“, кинем на стройку, и ты свободен! Еще спасибо скажут строители».
   В одиннадцать ночи погрузили проклятый кирпич в «Жигули», отъехали два квартала к забору, где строился дом, и быстренько перекидали кирпич. Оставалось три штуки, когда из темноты вынырнул сторож с ружьем: «Попались, ворюги! Руки вверх! Сто тысяч или стреляю!» Голицин пролепетал в наведенное дуло, как в микрофон: «Вы не поняли! Никто не ворует! Наоборот! Мы сами вам привезли!» – Я не пацан, – сказал сторож. – Столько лет сторожу, чем только на моей памяти не выносили! Но не было хамства, чтоб добровольно кирпич привозили назад! Сто тысяч или убью! Выбирайте!
   Пришлось Петру Сергеевичу рассказать всю историю про камин, лорда Байрона.
   Сторож недоверчиво качал головой, но фамилия Байрона почему-то подействовала.
   – Ладно. Верю. Забирайте кирпич!
   – Почему забирайте? – взвыл бедный Голицин. – Выходит, воровать можно, а возвращать нельзя?
   – Кирпич твой огнеупорный! На стройке такого нету. Увидят, спросят: «а где остальные?» Начнут проверять, представляешь, сколько народу посадят?! Увозите или открываю огонь!
   Чертыхаясь, покидали ненавистный кирпич обратно в багажник. Когда отъехали, Коньков заявил:
   – Петр, знаешь сам, руку, ногу отдам за тебя, но тащить кирпич назад на шестой этаж не согласен! Свалим на пустыре к чертовой матери и по домам!
   Тут из-за поворота вылетела машина с мигалкой.
   – Милиция! – Коньков инстинктивно нажал на педаль, «Жигули» скакнули вперед.
   Милиция следом. Коньков, как угорелый, нырял в переулки, петлял, но милиция дышала в затылок, пугая спящих воплем сирены. На улице Бармалеева преследователи ловким маневром перегородили дорогу. Вооруженные милиционеры окружили машину:
   «Выходи по одному! Руки вверх»!
   Пришлось подчиниться.
   – Почему дали деру? – лукаво спросил лейтенант.
   – Потому что догоняли! – буркнул Коньков, опустив руки.
   – Руки вверх! Мы догоняли, оттого что вы убегали!
   – Не догоняли бы, никто не убегал бы! – сказал Голицин.
   – Не будем грубить во избежание! – предупредил лейтенант. – Наш долг догонять убегающих!
   – А наш долг убегать от догоняющих! – огрызнулся Коньков.
   – Хватит валять дурака! Что в багажнике?
   – Кирпич!
   – Что ж это за кирпич, с которым так драпают?! Покажите!
   Коньков отпер багажник. Милиционеры рассмеялись с чувством выполненного долга:
   «Отлично! Воруем?!» – Это личный кирпич! – заорал вдруг Коньков. – Хотели сдать государству, но черта с два!
   – «Сдать государству!» – у лейтенанта от хохота отлетела пуговица на шинели.
   – Вываливайте тут, государство само подберет! Лишь бы вам не досталось!
   Ворюги! А ну, живо!
   «Ворюги», ликуя, набросились на кирпич. Милиционеры, довольные своей выдумкой, хохотали. Это был тот редкий случай, когда противоборствующие стороны не сомневались, что надули друг друга.
   Давно Голицин так легко не взбегал на шестой этаж.
   Спал Петр Сергеевич как ребенок и во сне улыбался. Разбудил звонок в дверь. На площаке стояли счастливые, потные школьники. Старший отрапортовал:
   – Мы из сороковой школы. Помогаем пожилым на дому. Нашли кирпич, нам сказали, что ограбили вас. Кирпич здесь!
   Пока Голицин, потерявший дар речи, как альпинист, цеплялся за стенку, ребята сложили посреди комнаты памятник огнеупорному кирпичу. Старший спросил: «Может, еще чего-нибудь принести?» – Воды! – прошептал Петр Сергеевич.
   Дети подали воду, отсалютовали и, шагая в ногу, ушли. Проклиная Байрона с его камином и кирпичами, Голицин поплелся к Витьке Рыжему. Поговаривали, вроде попал тот в дурную компанию, которая чистит квартиры.
   Витька сосредоточенно курил заграничную сигаретку, хищно глотая импортный дым.
   – Вить, помоги старику. Может, знаешь ребят, из квартиры кое-что вынести.
   Вознаграждение гарантирую.
   – Не понял! – Витька острожно притушил сигарету и спрятал окурок в карман. – Что значит «вынести» и за какое такое вознаграждение?
   – Надо вынести кирпичи, но так, чтобы их никогда не вернули! Двести тысяч без всякого риска – достаточно. Вот ключ от квартиры.
   – Кирпичи?! Мои друзья такими темными делами не занимаются! Тем более за двести тысяч рисковать, – дураков нет!
   Петр Сергеевич добавил еще сотню. «Я с собакой постою на атасе, за час всяко управитесь».
   Витька исчез с ключом и деньгами.
   Когда Голицин вернулся с Жоржиком, кирпичей не было! Правда, ребята не удержались и прихватили пыжиковую шапку, но это был такой пыжик, вы меня извините! В доме с камином такую шапчонку держать неудобно. К тому же моль уйдет вслед за шапкой, поскольку ей больше питаться тут нечем.
   Соседи, не зная про исчезновение кирпича, терялись в догадках, подозревая, что их, как всегда, одурачат.
   В среду Петр Сергеевич в ожидании облицовщика, сидел дома, мучаясь Байроном.
   Вдруг Жоржик, ощетинившись, зарычал на камин. Там что-то пыхтело, потом, дико матерясь, вывалился обуглившийся сосед Черемыкин. Его карий глаз лазерным лучом заметался по комнате.
   – Это сорок шестая квартира? – спросил он, сплевывая сажу.
   – Сорок девятая, – ответил Голицин, удерживая Жоржика, который отчаянно лаял, желая доказать, что не даром ест хлеб.
   – Значит, ошибся, – сказал Черемыкин, направляясь к дверям. – А где ваш кирпич? – как бы невзначай спросил он.
   – Спрятал на черный день, – изрек Петр Сергеевич.
   – Ага, – кивнул Черемыкин, – тогда «до свидания».
   И по дому пошли разговоры.
   «Одно из двух: или Голицин идиот, или мы! Может, правда, пора кирпичом запасаться? Кругом инфляция. А кирпич всегда кирпич. Его и на хлеб обменять можно будет. Твердая валюта. Говорят, за доллар дают одиннадцать кирпичей».
   Жильцы начали запасаться на черный день кирпичом.
   А Петру Сергеевичу безумно хотелось усесться с Жоржиком у пылающего камина, облицованного по всем правилам.
   И вот, явился, наконец, облицовщик. Жизнерадостный, шустрый работник кладбища.
   Только хороня других ежедневно, можно так радоваться жизни, понимая, что по сравнению с мертвыми, дела не так плохи.
   – Папаша, склеп задумали на века или на каждый день, подешевле? – весело спросил гробовщик.
   – Мне бы каминчик облицевать, для красоты восприятия!
   – Домашний крематорий! – хохотнул мастер. – Сделаем! И не таких хоронили!
   Камин, как могила, один на всю жизнь, тут жаться нет смысла. Три сотни – по-божески, из уважения к покойному, то есть к вам!
   Через неделю могильщик приволок мрамор и облицевал в лучшем виде. Единственное, что смущало, – приблизившись, можно было разобрать на мраморе, хоть и выскобленное, «Голицин. 1836-19…».
   – Ну как вам надгробие? – спросил мастер, любуясь работой.
   – Симпатично. Но вот надпись… Все-таки это камин, – неуверенно сказал Петр Сергеевич. – Хотя фамилия моя тоже Голицин.
   – Надо же, как удачно совпало! – обрадовался гробощик. – А может, вы из князей Голициных будете! У нас же никто не знает, от кого кто произошел.
   Самородки! Ваше сиятельство, три сотни отсыпьте! Благодарю. Здесь телефон, надумаете умирать, – я к вашим услугам! Плита на могилку, считайте, у вас уже есть! Так что спите спокойно.
   И вот наступил торжественный день. Петр Сергеевич под рубашкой тайком от соседей пронес семь полешек. Поужинав, сел на стул, раскурил трубочку, усадил рядом Жоржика и дрожащей рукой поднес спичку к камину. Огонь, прыгнув с газеты на щепочки, отсалютовал красными искрами. Голицин завороженно уперся глазами в камин, позабыв, где он, кто он, синим пламенем горели заботы и уносились, проклятые, в дымоход. Пес Жоржик встал у камина, потянулся и рыкнул английским баском, колечко хвоста распрямилось, не иначе, Жорж почувствовал себя догом.
   Петр Сергеевич расхохотался, пыхнул трубочкой, раскрыл Байрона и начал читать.
   Проглотив три страницы, сообразил, что читал по-английски! Хотя и не знал языка! Значит, знал! Просто создайте человеку условия, где он все хорошее вспомнит. А для этого надо, чтобы он все плохое забыл. Вот и вышло, что человеку для счастья нужен камин.
   Голицину удалось кайфануть минут двадцать. Дым, заблудившись в развалинах дымоходов, вылез на лестницу и начал клубами спускаться вниз.
   Захлопали двери, соседи забегали, раздувая ноздри, как гончие псы. «Горим, горим, горим!» Взяв след, по запаху вышли на квартиру Голицина и забарабанили в дверь.
   Петр Сергеевич открыл и, не выпуская изо рта трубку, вежливо спросил: «Хау ду ю ду?». В ответ ему дали по голове, ворвались в комнату, где безмятежно трещали дровишки в камине.
   Кто-то плеснул ведерко воды, огонь обиженно зашипел, завоняло удушливо гарью, и все успокоились.
   – Понятно! – радостно потер руки Тутышкин из двадцать второй. – Поджигаем памятник архитектуры без особого на то разрешения! Пять лет строгого режима, считайте, уже имеем! Да еще, я вижу, плита с кладбища? Замечательно!
   Осквернение могил без соответствующего разрешения горисполкома! Приплюсуйте еще пару лет! Захотелось последние дни провести в тюрьме! Понимаю. Ну что ж, мы вам поможем!
   – Да что я такого противозаконного сделал, – шептал Петр Сергеевич, ощупывая голову. – Хотел посидеть сам с собой у камина! Неужели нельзя?
   – Значит, так, – улыбнулся Тутышкин. – Стену заделать, чтобы камином тут и не пахло. Плиту в течение суток вернуть покойнику! И скажите спасибо, что не сдали в милицию, как положено!
   Пришлось Петру Сергеевичу звонить гробовщику-облицовщику. Тот долго смеялся, но все-таки согласился увезти плиту на ее законное место.
   Голицин поехал вместе с плитой, которая стала ему дорога, как память о любимом камине.
   Могила Голицина давно никем не посещалась, заросла, валялись доски, банки, мусор. Печальное зрелище.
   Голицин навел на могилке порядок, привел в божий вид. Убрал мусор, песочку подсыпал, оградкой обнес, серебрянкой покрасил. Сделал скамеечку. Посадил цветы. Славное местечко получилось. На кладбище тишина, воздух чистый, живых людей нет!
   Петр Сергеевич приходил на могилку, садился на скамеечку и чувствовал, что вокруг все свои. Спасибо князю Голицину! Оставил в наследство кусочек земли два метра на полтора. Голицин чувствовал себя здесь как дома. И Жоржик, обходя владения, держался так гордо, будто голубая княжеская кровь текла если не в нем, то где-то рядом.

Невозможный человек

   Поселился в доме сосед по имени Иван Петрович. С виду как все, а оказалось, невозможный человек. Ходит и зудит: «Так жить невозможно!» А сам при этом живет. И приговаривает: «Так жить невозможно!» Ему говорят: «Что ж вы себя мучаете, взяли бы да и умерли, как честный человек! А вы только других подначиваете!» Допустим, так жить невозможно, но зачем вслух говорить, настроение портить? А Иван Петрович ходит и свое гнет: «Так жить невозможно!» Ну и уговорил. Настасья Васильевна, старушка неполных восьмидесяти лет, послушалась его, на сквозняке что-то съела, упала и умерла. Может и не из-за Ивана Петровича, но в результате.
   Михаил Романович, инженер пятидесяти лет под программу «Время» из окна выпал, заслушавшись. А Иван Петрович ходит и бубнит: «Что я вам говорил! Так жить невозможно!» Судакова задумалась над его словами и восьмого марта с цветами и мылом под машину ушла целиком.
   Супроев с неизвестной болезнью слег. Его от всего подряд лечат, а он на своем стоит, умирает.
   Иван Петрович даже помолодел, сукин сын! Ходит, ручки потирает:
   – А я что вам говорил! Так жить невозможно!
   И вправду стало жить невозможно, когда вокруг косяком умирают.
   Тогда оставшиеся в живых сговорились, пригласили Ивана Петровича на крышу салют посмотреть и на шестом залпе столкнули дружно с криками «ура». Все подтвердили, что несчастный случай произошел умышленно и самопроизвольно, поскольку упавший утверждал «так жить невозможно», что и доказал личным примером.
   Как Ивана Петровича не стало, думали, сразу другая жизнь начнется, ан нет, вроде все то же самое! Никто вслух не творит, но чувствуют одинаково: «Так жить невозможно!» Вот такой человек, Иван Петрович. Умер, а дело его живет!

Крысы

   В давние времена корабль налетел на скалы и начал тонуть. Капитан выскочил на мостик и заорал: «Первыми с тонущего корабля бегут крысы! Пошли вон! Быстро!» – А вот и не побежим! – уперся крысиный вожак. – Чего это из нас трусов делают, общественное мнение восстанавливают! Не побежим! Дайте умереть по-человечески!
   – Я что сказал! А ну, марш отсюда! Я – капитан!
   – Раз капитан, бегите первым, покажите остальным как это делается. Вода вон уже где! Торопитесь, а то все погибнут!
   – А ну вон с моего корабля! – заорал капитан и начал с матросами гонять крыс по палубе.
   Пассажиры, чуя недоброе, повыскакивали на палубу, видят: корабль вроде бы погружается, но команда играет в пятнашки.
   – Господа! – крикнул кто-то, – Спокойствие! Раз крысы не бегут с корабля, значит, не тонем!
   И пассажиры расселись на палубе, наблюдая за беготней команды во главе с капитаном.
   Через полчаса все пошли ко дну: и люди, и крысы. Не спасся никто. Пока кто-то не побежит первым, остальные опасность не чувствуют.
   С тех пор бывалые пассажиры, поднявшись на борт судна, всегда спрашивают:
   «Крысы у вас есть?» – А как же! – отвечает дежурный офицер, – на случай крушения, согласно международной конвенции, все предусмотрено: крысы, шлюпки, спасательные круги!
   Так что не беспокойтесь!

Ощущение

   Ощущение – это чувство, которое мы ощущаем, когда что-то чувствуем!
   – Слушайте, слушайте! Меня пригласил в ресторан очаровательный мальчик!
   Заказал вина, спаржу, форель, глаза голубые, волосы белокурые! Посидели чудесно! Давно не было такого восхитительного ощущения! – сказала француженка.
   – Ну что вы, мадам, – возразил француз, – право же, кушать рыбу грех, а вот ловить! Мадам, очевидно, не довелось испытать настоящего клева! Когда ты с рыбой один на один, без жены! Сердце за поплавком дрогнет, качнется, нырнет, и ты подсекаешь! Полчаса восхитительной борьбы, и вытягиваешь наконец роскошную форель! Хватаешь руками упругое гибкое тело, а она бьется, бьется, – и затихает! Она твоя! Мадам, поверьте мне, как мужчине, это ощущение не с чем сравнить!
   – Ну почему же не с чем, месье? – сказала форель. – Представьте, что вы голодны. И вдруг перед вами проходит вприсядку упитанный червячок, игрун этакий в собственном соку! Вы его, месье, естественно, глотаете! И в ту же секунду жало крючка впивается в вашу, пардон, мадам, верхнюю губку! Мало того, неведомая сила тянет вверх! Кошмар! Когда тебя подсекают во время еды, – весьма острое ощущение, весьма…
   – Что вы знаете об ощущениях! – сказал червяк и его передернуло. – Мадам, месье, мадмуазель форель! Представьте себя на минуту червяком, насаженным на крючок, в момент, когда вас заглатывает рыба, плюс к этому какая-то сволочь, пардон, мадам, какая-то скотина с удочкой рвет вас из чужой пасти наверх!
   Поверьте, в сумме получается очень острое ощущение!

В лампочке

   По вечерам оживает лампочка. На свету видно, внутри каким-то чудом очутился маленький паучок. Сплел себе паутинку и греется. Да еще у нем там своя персональная муха. Тоже греется. В лампочке тепло, светло, не дует. Паучок гоняется за мухой, но кое-как, без души. Потому что, куда ж она денется! И муха убегает только для видимости. Страха-то нет. Как же, съест он ее! Останется во всей лампе один! И кому будет хуже?
   Так и ползают еле-еле. Иногда паучок засыпает во время погони. Тогда муха подкрадывается и тормошит лапкой: «Шевелись, старый! Двигайся, двигайся, ты же паук!» Паучок, просыпаясь, ворчит, но бегает. «Сцапать ее, что ли? А то забывать стала, кто в лампе главный! Ну да пусть!» Когда живешь в лампе один на один, выбора нет: либо ешь, либо живи в любви и согласии.
   Когда по вечерам зажигается лампочка, из углов комнаты мухи и пауки смотрят с завистью. Живут же некоторые!

НЛО

   После лекции о неопознанных летающих объектах у меня появился целый ряд мыслей, чего давно не было.
   Вернувшись домой с женой, я окончательно понял, что у нас уже кто-то был. Я имею в виду инопланетян.
   Из лекции стало понятно, что в космосе над землей время от времени мелькают предметы, которые, очевидно, умнее нас. И слава богу! Тогда многое становится ясным. Во все века люди надеялилсь на сверхъестественное, не веря в то, что до сегодняшней жизни дошли естественным путем. Хочется верить, что в этом кто-то виноват, поэтому так нужны инопланетяне, живые и мертвые.
   Но где ж их взять?
   Правда, лектор приводил случаи. Оказывается, однажды вечером в Турции села тарелка, из которой вышли высокие существа в серебристых костюмах и, что характерно, без пуговиц. Увидев их, местные турчанки по русскому обычаю бросились к ним с тем, что попало под руку: с хлебом и солью. В ответ инопланетяне взмыли в воздух.
   Ученые затрудняются объяснить: что это за странные существа, пусть в серебристых костюмах, которые не пожелали войти в контакт с женщинами? Я считаю: очевидно, строение организма инопланетян таково, что наши женщины им ни к чему, а ничего другого пока предложить не можем.
   Конечно, нам, независимо от пола и национальности, безумно охота войти с ними в контакт! С другой стороны, если они такие умные, чего сами не входят? Раз прилетели в такую даль, почему не поговорить с местным населением, правильно?
   На этот насущный вопрос лектор ответил: «А мы входим в контакт с муравьями?» Чувствуете направление намека? Мол, сами-то? Действительно, будем откровенны, до сих пор никто в контакт с муравьями не вошел, хотя до них рукой подать. В прошлое воскресенье, находясь в парке, я в течении получаса вошел в контакт с одним муравьем, он просил не называть его фамилию. Я долго смотрел ему в глаза, в смысле туда, где они должны быть, помог дотащить до дому соломинку. Кстати, она раза в три увесистей муравья, а как он ее настоятельно пер! Думаю, с высоты летающей тарелки мы выглядим так же! После контакта с братом по разуму мы чуть было не расстались друзьями! Увы! Уходя, нечаянно наступил на него, о чем скорблю по сей день…
   При желании контакт можно установить с кем угодно, даже с себе подобными.
   Говорят, странные сигналы поступают из космоса. Мигают красным лучом, но пока не понять смысл. Да что там из космоса! Мне пять лет в оба глаза соседка мигает! А вдруг через соседский глаз кто-то важную информацию шлет? Кстати, жене эти сигналы не нравятся. Меня в комнате прячет. Срывает ответственнейший контакт!
   Между прочим, честно прожили с женой двадцать лет, имеем друг от друга двух с лишним детей, а войти в контакт не можем! Хотя между нами расстояние – метр, подальше держаться жилплощадь не позволяет. По ночам еще ближе, а нету контакта! Душу излить, – не получается. Возможно, ничего такого в душе и нет.
   А вдруг есть? Потому так тянет войти в контакт с инопланетянами, чтобы с кем-то по-человечески поговорить. Мне представляется, у этих ребят из тарелочек глаза большие, квадратные, и слушают, не мигая. А мне, чтобы душу излить, нужно-то минут пять.
   Кое-кто думает: «Домыслы, вымыслы. И без пришельцев забот по горло!» Напрасно.
   Может, и живем бестолково по-муравьиному, оттого что в голову не берем, как мы выглядим в масштабе Вселенной!
   Ну а вдруг ночью – бабах! Прыг на шею! Или через форточку просочатся, либо в углу померещятся? Они же по-всякому могут! Ну? Наши действия?.. Я серьезно. Как к ним подойти? Кивнуть, якобы с достоинством? Или снять шляпу? А где ее взять?
   Или целоваться положено, если будет во что? Что сказать: «Милости просим?» или «Ваши документы?» Угощать чем? Чай, кофе, сок подорожника, спирт? А вдруг прилетят выведать наши секреты? Слава богу, мы их сами не знаем!
   На вопрос: «как дела?» – отвечать «нормально» или выложить как на духу?
   Я вас последний раз спрашиваю, готовы ли мы к встрече с чужой цивилизацией? Они через полчаса могут нагрянуть с дружеским визитом. А посмотрите, что тут творится? Потом сплетни разнесут по Вселенной. Зачем нам эти разговоры?
   Или зададут вопрос с подковырочкой «Селяпум трукетай». Что в переводе может означать все что угодно, и, в частности, «Вы с виду разумные существа, живете на планетке крошечной, но симпатичной! Что же вы друг друга и ее заодно гробите! Где, трах тибидох, ваша единая делегация для переговоров с нами? А-а, вы еще не готовы? Как же мы найдем общий язык, когда вы между собой договориться не можете?» «Ах так, – скажут, – Ауфидерзейн!» Взмоют в небеса и никогда больше не прилетят. Никогда! Будем дурью маяться одни посреди мироздания! И другие цивилизации, пролетая, будут пальцами тыкать: «Так, как они, жить не надо!».
   Учтите, рано или поздно в контакт входить придется! Не они с нами, так мы с ними. Не мы с ними, так мы друг с другом. Тут уж никуда не денешься! Мы все живем на одной и той же земле! Не знаю, как вы, я жду инопланетян каждый день.
   У нас с ними условный знак: на окне стоит горшочек с геранью, – я дома. Герани нет, – я вышел.
   Извините! Дубасят в дверь! Вдруг они…

Резьба по киру

   Живет у нас этажом выше самородок Фундылькин. С виду как все, ничего выдающегося, но как закиряет, чудеса творит. Причем никто понять не может, из чего оно сделано и зачем, но вещи уникальные!
   С одной стороны, говорят, эти штуковины один к одному – каменный век, в смысле, примитивизм, а с другой стороны, художники заявляют, чудится им влияние Врубеля! И это при том, что никто сказать не может, на что похоже и в каком качестве употреблять. Вроде бы статуэтка, а ею без труда щи хлебаются.
   Фундылькин так и ест, пользуясь ножом и статуэткой, никакого влияния Врубеля при этом не чувствуя. Или создаст резной табурет, а усидеть на нем невозможно, он с себя сбрасывает. Зато зимой с горы катится, не догнать! Где вы такие табуретки видали? А его знаменитые часы с кукушечкой! А с кем же еще?! Мало того, что время показывают точнее московского, кукушечка еще последние известия накуковывает. Причем ее мнение может не совпадать с мнением правительства.