[139]
   Отец Александр тщательнейшим образом наставлял тех, кто хотел креститься, внимательно следил за тем, чтобы привести их ум и сердце в должное состояние. В частности, он делал это, проводя их через долгую исповедь. Одна из его прихожанок вспоминает, как она удивилась, когда он предложил ей сесть в кресло напротив него и довериться ему как другу. Но начала повесть о своей жизни, длившуюся несколько встреч. [140]«Во время моей первой исповеди, — рассказывает другой, — он мне объяснил, что такое призвание, христианская ответственность, которую мы берем на себя, становясь учениками Христа. Крещение для него никогда не было просто обрядом. Он истинно крестил нас во Христе, Сыне Божьем, ставшем человеком». [141]
   Членам малых групп отец Александр рекомендовал исповедоваться и причащаться, по крайней мере, раз в месяц.
 
 
   В православной Церкви давно установился обычай, как раньше это было у католиков, причащаться только раз в году иди в случае угрозы смерти. Такой обычай оправдывался греховностью человека, его недостоинством, но не соответствует практике древней Церкви. Правда, в России были люди, такие как преподобный Серафим Саровский, которые советовали причащаться часто. После революции в пору преследований некоторые священники и маленькие общины мирян сами обнаружили жизненную необходимость в частом причащении. Общая практика, однако, оставалась прежней. Отец Александр принадлежал к числу тех, кто сегодня, в лоне православной Церкви, ратовал за возврат к частому причащению.
   Чтобы подготовить верующих к принятию тела и крови Христовой, православная Церковь требует, чтобы причащались обязательно натощак (нельзя ничего ни есть, ни пить с вечера) и советует накануне причащения быть на всенощной, если причащаешься в воскресенье. К тому же принято перед причащением исповедоваться. Желательно, чтобы священники исповедовали до литургии, но обычно они вынуждены продолжать исповедь в течение почти всей службы, а иногда и вплоть до самого причащения. Если литургию служат в главном алтаре, исповедь проводится в боковых приделах. Когда народу бывает очень много, священник проводит общую исповедь. Такие общие исповеди нередко носят механический характер: священник перечисляет грехи по списку, а верующие мысленно каются в тех, которые они совершили. Потом, один за другим подходят к священнику за разрешительной молитвой.
 
 
   Отец Александр не довольствовался перечислением грехов и всегда произносил проповедь, помогая верующим разобраться в самих себе. Здесь проявлялись одновременно его талант как проповедника, опыт духовной жизни и чуткое отношение к состоянию души каждого прихожанина. Неслучайно поэтому многих в эти мгновения охватывало такое чувство, что слова, произнесенные отцом, направлены лично к ним. Подходя к отцу за разрешительной молитвой, каждый мог поговорить с ним в течение нескольких минут. В свое время подобные общие исповеди ввел о. Иоанн Кронштадский. Позже, после революции его примеру последовали другие священники, в частности, о. Н. Голубцов, бывший духовным отцом о. Александра. Во время преследований, в эпоху Хрущева, о. Н. Голубцов мало проповедовал, вероятно, поскольку это было невозможно, зато он прославился своими общими исповедями. [142]
   Однако о. Александр считал, что верующие не могут обходиться одной общей исповедью, но должны обязательно чередовать ее с исповедью индивидуальной, во время которой у священника с прихожанином может быть установлен истинный личный контакт, и очень на этом настаивал.
   Он придавал исповеди особое значение, подчеркивая одновременно и свою концепцию деятельности священника, и контекст, в котором он ее осуществлял.
   Советская система оказала разрушительное действие на человеческие души. Иногда даже говорят об антропологической катастрофе, подразумевая, что она оказала такое же губительное воздействие на умы и сердца, как Чернобыль на физическое здоровье. Режим требовал от каждого участия во лжи, оно становилось проверкой на лояльность, а переживалось это как тайное унижение и наносило каждому глубокую рану. Сталин называл писателей «инженерами человеческих душ», подчеркивая этим, что личность можно конструировать на манер автомобиля. Чтобы исправить эту порчу, нужны были целители душ. Церковь, напоминал о. Александр, сравнивает духовника с врачом. Сам он был как раз таким врачом, терпеливым врачом, который сначала выслушает, ободрит, вселит большую надежду. Он лечил обильной любовью. Во время исповеди он, наверно, вспоминал слова пророка Осии, дважды повторенные Христом: «Милости хочу, а не жертвы». [143]Вот что о. Александр говорил об отношениях верующих с их «духовным отцом», иначе говоря, со священником, перед которым они регулярно исповедуются. «Они не должны принимать никаких важных жизненных решений, не получив благословения, или, по крайней мере, не посоветовавшись с ним. Они должны пользоваться его указаниями во всем том, что касается молитвы, причащения, постов, служения людям. Следуя этим указаниям они также ставят свою жизнь в согласие с тем, к чему призывает Церковь». [144]
 
 
   К сожалению, сегодня в России некоторые неопытные священники, кстати, из числа неофитов, желая подражать старцам, превращают духовное руководство в настоящую тиранию. Отец Александр предупреждал об этой опасности, напоминая, что приходский священник не может брать на себя духовное руководство в той форме, что старец: «Нередко полагают, что в отношении к духовнику следует придерживаться принципа послушания. На самом же деле этот принцип приложим главным образом к монашескому образу жизни. Монах дает обет послушания и обязуется исполнять любое требование своего духовника. Приходской священник не предлагает мирянину такого подвига, а на себя не берет права давать непререкаемые указания. Он лишь напоминает церковные заповеди, руководит духовной жизнью человека, помогает ему в его внутренней работе». [145]Он должен остерегаться патернализма и авторитарности.
   Отец Александр хотел каждого привести к тому, чтобы он сам принимал решения. Он не хотел приказывать, настаивать. Он сравнивал свою роль с акушером, который всего лишь помогает матери произвести на свет ребенка. Один из его друзей сказал: он был «выше и одновременно рядом». [146]
   Человек на редкость деятельный, он постоянно напоминал, что молитва неотделима от христианской жизни, что вера питается молитвой. Он сочинил небольшое практическое руководство к молитве, отпечатал на машинке и давал читать своим духовным детям, в частности, советовал не унывать перед трудностями, которые могут возникнуть при молитве. Это вопрос терпения. Один психиатр рассказывает какой диалог завязался между ними в день их знакомства. Отец Александр его спросил: «К вам, наверное, обращаются не только с болезнями, но и с вопросами — скажем, о смысле жизни? — Ищу сам, к кому обратиться — ответил психиатр с легкой иронией. — О смысле смерти… Мы тоже ищем. У нас, правда, есть одно справочное окошко, в него приходится долго достукиваться. По-нашему это называется молитвой» [147]… «В античной мифологии рассказывается о гиганте Антее, он обретал силы, прикасаясь к земле, — говорил о. Александр, — мы, наоборот, чтобы обрести силы, должны на мгновение коснуться неба».
   Все его друзья свидетельствуют о силе его молитвы. Нужно бы собрать свидетельства всех, кто утверждает, что исцелен был по его молитве. Например, один из его друзей, умирающий в отделении реанимации онкологической больницы, рассказал, что сознание стало к нему возвращаться, когда он услыхал голос отца Александра, который пришел навестить его.
   Все, кто знал его, поражался запасу его сил. Он никогда никому не отказывал во встрече, причем к нему можно было придти без предупреждения. И он все бросал, чтобы выслушать вас, если только не служил.
 
 
   Как все это ему удавалось? Его работа на приходе, встречи с людьми у себя в Новой Деревне и встречи в Москве. Ответственность за группы, катехизация, научная работа, дорога из дома в Новую Деревню и в Москву. А еще он находил время быть в курсе культурной жизни и работать над богословскими трудами, писать статьи и книги. Он обладал необычайно мощной работоспособностью, могучей памятью и редким умением сосредотачиваться. С детства он научился не терять времени даром. Как только находилось свободное место в электричке, он садился, доставал из своего портфеля картонную папку, клад на нее лист бумаги и начинал писать…
   Разумеется, среди его духовных детей были люди преданные, на которых он мог положиться. Он бывал рад совершить путешествие из Новой Деревни в Москву с кем-нибудь из них на машине. Тогда машина превращалась в настоящую штаб-квартиру на колесах!
   Он умел использовать каждую свободную минуту. Если трудишься — трудись, если молишься — молись, если отдыхаешь, отдыхай, советовал он. Но ничего нельзя делать посредственно, бестолково. Не пребывайте праздными, не бездельничайте. Следите за тем, чтобы не «убивать» время, т. к. «убивая» время, вы убиваете собственную жизнь. [148]
   Один священник, неплохо знавший его, однажды воскликнул: «Я тоже пастырь, и у меня полно работы, с утра до вечера. И каждый раз, когда мне попадается какая-нибудь книга, я одного не могу понять: как, когда ему удается делать все это?» Отец Александр ответил с улыбкой и показал глазами на икону. «А у меня договор. Я отдаю все, что имею и все свое время, и мне тоже по мере сил дается все успевать». [149]
   Объем деятельности отца Александра, конечно, нельзя измерить в цифрах, но, если уж на то пошло, можно привести вот такие: в семидесятых годах насчитывались десятки групп и вокруг каждой из них, в ее орбите, часто еще десятки лиц. Отец крестил в среднем человек пятьдесят в месяц, в основном взрослых. Благодаря своей духовной открытости, энциклопедическим знаниям, любви к литературе, искусству, интересу к наукам — он был идеальным собеседником для интеллигентов, от вопросов которых никогда не отделывался общими фразами. Сколько известных людей: ученых, писателей, художников им было обращено к Евангелию? Сегодня, когда прежние предосторожности отпали, мало-помалу, с удивлением обнаруживаются эти имена. Однажды, на выставке одного живописца, должно быть, это было примерно в 1966 г., когда он еще служил в Тарасовке — женщина, вся в черном, подошла к нему и сказала: «Похоже, вы очень хорошо умеете обращать людей, а у меня есть несколько человек, которых нужно обратить». Это была знаменитая пианистка Мария Юдина. Они подружились и в дальнейшем нередко встречались для нескончаемых разговоров, часами вышагивая вокруг церкви в Тарасовке.
   В эти же годы он познакомился с Солженицыным. Прочтя одну из его книг в самиздате, захотел увидеть его. Один из друзей отца Д. Дудко весьма тайно организовал эту встречу, поскольку, чтобы писать некоторые свои книги, Солженицын часто вынужден бывал таиться. Трое мужчин приехали. «Кто там?» спросили изнутри. — «Тот, кто нужен, тот, кто нужен», — ответил друг, не осмеливаясь назвать имени. Они были введены в дом и стали друг друга разглядывать. Судя по фотографиям, отец Александр воображал, что увидит человека угрюмого, сурового, но писатель оказался полным сил, веселым, улыбающимся во весь рот. Он излучал физическую энергию. «Я встречал известное число писателей, но никто из них не был так умен. Он воспринимал все мгновенно и обладал юношеским энтузиазмом, строил множество планов». В дальнейшем они встречались регулярно. Солженицын крестился в детстве, но вера в нем пробудилась позже, хотя в христианстве он скорее видел этическую систему. Он прочитал некоторые из книг отца Александра еще до их публикации. [150]
   Отец Александр был связан с Надеждой Мандельштам, вдовой великого поэта. [151]Она регулярно причащалась в новодеревенской церкви. Он посещал ее в Москве и соборовал ее за день до смерти.
   Из всего этого отец Александр никоим образом не извлекал себе славы. Он совсем не был обращен на себя. Всегда оставался предельно смиренным, любил себя представлять как простого сельского священника.
 
 
   «Если писателю скажут, что он „единственный“, — это его триумф, а для нас, священников, катастрофа. Мы рядовые, живущие присягой. Мы из той породы, которая „в одиночку в поле не воины“. Кроме того, от чувства самости успешно оберегают неудачи, ответственность, утомление и опасность. Увы! И вообще у меня научный склад ума, а наука учит смирению. Ну сделал то-то и то-то. Ну одной книгой больше. Что это в сравнении с безмерностью задач?». [152]

В чем моя вера

 
   Накануне своей смерти отец Александр прочитал лекцию о христианстве. Вот как он ее закончил: «И если мы еще раз зададим себе вопрос, в чем же заключается сущность христианства, мы должны будем ответить: это Богочеловечество, соединение ограниченного и временного человеческого духа с бесконечным Божественным. Это освящение плоти, ибо с того момента, когда Сын Человеческий принял наши радости и страдания, нашу любовь, наш труд, природа, мир, все, в чем Он находился, в чем Он родился как человек и Богочеловек, — не отброшено, не унижено, а возведено на новую ступень, освящено. В христианстве есть освящение мира, победа над злом, над тьмой, над грехом. Но это победа Бога. Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока стоит мир. Вот на этом закончу…» [153]
   Таковы были последние слова отца Александра, произнесенные им публично.
   Все, чему он учил, было сосредоточено на Иисусе Христе. Один из его духовных детей вспоминает: «Отец Александр мог бесконечно говорить о Христе как о близком человеке, всякий раз находя в нем новые живые черты. В наше время, когда все слова уже сказаны и перестали работать, отец умел находить свежие и действенные слова, волнующие душу и зажигающие сердце». [154]
   Христианство, повторял он, это не сумма догматов и моральных заповедей, в первую очередь это Сам Иисус Христос. [155]«Заметьте, — подчеркнул он по ходу этой лекции, — Христос не оставил нам ни одной написанной строчки, как Платон свои диалоги. Он не оставил скрижалей, на которых начертан закон, как Моисей. Не продиктовал Коран, как Мухаммед. Он не образовал ордена, как сделал Гаутама Будда. Но Он сказал ученикам: „Я с вами остаюсь во все дни до скончания века…“ Весь глубочайший опыт христианства на этом строится». [156]
   Поэтому вся христианская жизнь основывается на личном духовном опыте, на личной встрече с Иисусом Христом. Именно на встрече.
   В этот же день он объяснил смысл известной христианской молитвы, основанной на повторении простой формулы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного!».
   «Повторяя различные молитвы, христианские подвижники могут быть уподоблены восточным, индийским, которые повторяют разные мантры. Здесь есть сходство и параллель. Но одна из главных молитв христианского подвижничества называется „Иисусовой молитвой“, где повторяется постоянно имя Родившегося, Жившего на земле, Распятого и Воскресшего. И вот эта христоцентричность главной христианской молитвы радикально отличает ее от всех остальных медитаций и мантр, потому что здесь происходит встреча, не просто концентрация мысли, не просто сосредоточение, не просто погружение в некий океан или бездну — духовность, а встреча личности с Лицом Иисуса Христа, который стоит над миром и в мире». [157]
   В этой лекции он употребил термин «богочеловечество». Это слово введено было русским богословом Владимиром Сергеевичем Соловьевым, оказавшим большое влияние на отца Александра. Этим неологизмом Владимир Соловьев обозначил основополагающий догмат христианства — о сочетании Бога с творением через воплощение Иисуса Христа. «Истина Богочеловека, уже пришедшего во плоти и еще грядущего в славе, эта единая истина содержит в себе всю полноту новозаветного откровения». [158]
   Отец Александр настаивал на обязательном взаимодействии человека и Бога внушенного этим соединением, этим Союзом.
   «Здесь, — например добавлял он, — коренное отличие христианства от йоги, которая думает, что человек может добраться до Бога, и вломиться к Нему, так сказать, по собственному желанию. Христианство говорит: ты можешь себя усовершенствовать, но до Бога добраться невозможно, пока Он сам к тебе не придет». [159]
   И в то же время благодать Божия не действует без участия человека. Она не действует на манер волшебной палочки. Или, как таинственный газ в одном фантастическом романе, который распространяется по земле, и все люди тут же делаются хорошими. Этот союз требует большой активности, полного включения человека.
   Евангелие делает нас участниками божественного творения, оно делает нас соработниками, соучастниками, соответственными.
   Отец Александр напоминал о размышлении одного французского позитивиста прошлого века. В один прекрасный день он случайно зашел в церковь, музыка органа его убаюкала и он испытал чувство блаженства. Ему стало казаться, что он находится на неподвижном корабле. Все проходило, а корабль оставался с небесной музыкой органа. Его проблемы, все мировые проблемы показались ему ничтожными. Надо только давать этой музыке нести себя.
   И тут отец восклицал: это не христианство, это «опиум для народа!» Для христиан, пытавшихся сделать себе из веры удобную лежанку, убежище, тихую пристань, формула Маркса содержит в себе предостережение!
 
 
   Нет, христианство — это не печка! Принимая христианство, мы принимаем риск. Риск кризисов, богооставленности, борьбы. Мы вовсе не получаем гарантированных душевных состояний.
   «Истинное христианство — это, если хотите, экспедиция. Экспедиция необычайно трудная и опасная. Именно поэтому так часто происходит подмена, и многие люди остаются у подножия горы, на которую надо взойти. Сидят в теплых шалашах, читают путеводители и воображают, что они уже на вершине этой горы. Так получается иногда и у нас, когда мы читаем писания мистиков и повторяя их слова, воображаем, что все в общем-то уже достигнуто». [160]
   Отец Александр регулярно возвращался к вопросу о двойственности в отношениях христиан с миром. Когда в своем Первом Послании апостол Иоанн говорит:
   «Не любите мира, ни того, что в мире», [161]то под «миром», напоминал отец Александр, он разумеет царство греха. Но в Евангелии у того же апостола мы прочитаем: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного». [162]
   Новый Завет аскетичен в том смысле, что учит нас забывать себя самого, бороться с грехом, очищать наши мысли, чувства, поступки, но не отворачивает нас от земной жизни. И тем не менее, со временем, появились христиане, вдохновленные идеями манихейцев, ненавидящих все земное, и больше похожих на брахманов-самоистязателей, чем на учеников Христовых. [163]
   Берите пример, говорил отец, со святого Франциска Ассизского, он бросил все, стад нищим бродягой. На определенном уровне он отказался от мира; но на высшем уровне он его принял, как никто иной. Он любил природу, людей, животных, травы, воду так, как неспособен любить ни один язычник. Моя сестра — луна, брат мой — солнце. Но это не то, что античные боги, это совсем иное. Он совершил «диалектический оборот», покинул мир, чтобы в него вернуться, освятить его своей любовью и верой.
   Отец Александр учил своих слушателей открывать присутствие Бога в мире. Все, что есть прекрасного и доброго в людях, все то хорошее, что они делают — все это от Бога, даже если они этого не подозревают. Потому что человек создан по образу и подобию Творца. Мы должны уметь увидеть сокровенное действие Христовой благодати в мире, говорил он. Мы никогда не должны отвергать добра, даже если его совершает неверующий. Напротив, мы должны этому радоваться.
   Он не хотел, чтобы его духовные дети из числа новообращенных отрезали себя от жизни, душили бы свои стремления, переставали бы заниматься своей профессиональной или общественной деятельностью, что зачастую весьма соблазнительно. Наоборот, вера должна освятить все то положительное, что было в их жизни. «Христианин в современном мире» — он считал, что в этих словах заключена целая программа. Если бы нам следовало себя вести как людям XIX века, говорил он, Бог бы сделал так, чтобы мы родились в XIX веке.
   На этом он настаивал по двум причинам.
   Во-первых, ввиду того, что в восточном христианстве очень большое место занимает аскетизм. А дурно понятый, он может выродиться в презрение к миру и привести к полному отказу от культуры. Эта тенденция описана Достоевским в романе «Братья Карамазовы» в образе монаха Ферапонта — он проводил свою жизнь в постах и веригах. Отец Ферапонт противопоставляет себя отцу Зосиме, с его открытой духовностью, несущему традиции Оптиной Пустыни. Непримиримый аскет, он до такой степени ненавидит кроткого Зосиму, что, не колеблясь, устраивает после его смерти скандал у гроба покойного.
   Во-вторых, новообращенным такой отказ от мира мог показаться единственной формой христианской жизни и по той причине, что они с трудом находили себе место в лоне советского общества, часто вынуждены были скрывать свою веру даже от близких и поэтому рисковали стать «внутренними эмигрантами», оказаться полностью чужими в своей профессиональной и общественной среде. Когда мы оказываемся с нашими друзьями, такими же, как и мы, христианами, советовал отец Александр, не надо воображать, что мы под стеклянным колпаком. Находясь в церкви, не будем забывать, что мы принадлежим нашему времени и живем в этом мире. А на работе, хотя не надо провокационно афишировать нашу принадлежность к христианству, то при этом надо чувствовать себя членами Церкви и ни на минуту не забывать, что мы свидетели. Нужно, чтобы люди понимали, что мы немножко не такие, как все… Но так, чтобы в тот день, когда они узнают, что мы принадлежим к Церкви, это стало бы для нее честью, а не наоборот.
 
 
   «Я плохо понимаю резкое деление на „светское“ и „религиозное“. Для меня эти термины в высшей степени условные. Хотя в детстве мне объясняли, что есть „особенные“ предметы и темы, но это скорей вытекало из условий жизни среди чуждых по духу людей. Постепенно это деление почти потеряло смысл, поскольку все стало на свой лад „особенным“. Любая сторона жизни, любая проблема и переживание оказались непосредственно связанными с Высшим.
   Жить так, будто религия остается каким-то изолированным сектором, стало немыслимым. Поэтому я часто говорю, что для меня нет, например, „светской литературы“. Всякая хорошая литература — художественная, философская, научная — описывающая природу, общество, познание и человеческие страсти, повествует нам об одном, о „едином на потребу“. И вообще нет жизни „самой по себе“, которая могла бы быть независимой от веры. С юных лет все для меня вращалось вокруг главного Центра. Отсекать что-либо (кроме греха) кажется мне неблагодарностью к Богу, неоправданным ущерблением, обеднением христианства, которое призвано пронизывать жизнь и даровать „жизнь с избытком“. Мне всегда хотелось быть христианином не „при свечах“, а при ярком солнечном свете». [164]
   С особым вниманием отец Александр относился к культуре. Среди его друзей и духовных детей насчитывалось немало людей из мира искусства. В подлинном творчестве человек реализует Божий дар. Кстати, разве в одном византийском литургическом тексте сам Бог не назван «изрядным художником»? Любая творческая работа вписывается в божественное творчество, продолжая его.
   Однако работа не должна быть самоцелью, деятельность человека не должна выродиться в «активизм». Наша короткая жизнь — это школа вечности, объяснял в одной из своих проповедей отец Александр. [165]Наша душа, личность, сознание, все то, что в нас божественного, должно расти и совершенствоваться. Вот почему нужно избегать, не давать увлекать себя потоку существования, нужно уметь остановиться и послушать Божий зов.
   Приглашая видеть все прекрасное и хорошее в мире, он отнюдь не смотрел на него сквозь розовые очки, он прекрасно знал, как много в мире зла.
   Однажды его спросили: «Существует ли дьявол?» Он ответил: «Увы! Я не только уверен, что он существует, но думаю, что в жизни это видно. Есть зло от несовершенства, от страдания, от невежества, от голода и от многих других причин… Но есть и зло, которое не имеет природного происхождения, сатанизм, сидящий в человеке, который пытался описать Достоевский… Оно темное до конца, иррациональное до последней глубины… Мне кажется, что осатанение человека происходит не путем непосредственного заражения инфекцией зла, а путем открытия собственной воли навстречу этим темным силам. Всякий грех сначала человеком допускается, он открывает ему ворота, а когда сатана в нем поселяется и правит бал, тогда и рождается одержимость».