Страница:
– Почему она хочет умереть? – удивилась я, разглядывая блестящие медные волосы коленопреклоненной Нузар.
– У нее была мечта, и после того, что с ней произошло, она потеряла надежду. Теперь у нее нет никаких шансов стать женой самого богатого шейха! – с притворно печальным вздохом констатировала любительница посплетничать. – Как впрочем, и у меня!
– А что с тобой не так? – удивилась я, разглядывая здоровую миловидную азиатку.
– Ты слышишь, как я говорю? Кто захочет такую жену? – сетовала девочка, вздохнув. – Однажды я случайно прикусила язык и теперь мне можно рассчитывать разве что на чудо!
– Или на глухого мужа! – выкрикнул кто-то из второго ряда (матрацы располагались в несколько линий прямо на песчаном полу, что было не очень удобно).
– И поделом тебе! – грубо выплюнула темнокожая девочка, лежащая по соседству со мной. Она приподнялась на локте и сердито уставилась на азиатку. Я была удивлена, что большегубая воспитанница с черными волосами, похожими на скрученную проволоку, так хорошо говорит по-русски. Судьба ее была непростой: она родилась в крошечном поселке на севере России, где представителей негроидной расы видели разве что по телевизору.
Появление подобного ребенка шокировало и врачей, и саму роженицу. Муж ушел из семьи, не желая воспитывать «головешку» и отказываясь принимать во внимание доводы о наследственности. Уставшей от пересудов женщине пришлось бежать от пересудов из родного края, в котором она родилась и выросла, с младенцем на руках не похожим ни на нее, ни на супруга. Она продала свою дочь и начала новую жизнь, изменив имя. Эту историю мне поведала шепелявая всезнайка, которая знала все и про всех. Ее не любили остальные девочки за болтливость и за то, что она сует свой нос в дела, которые ее не касаются.
– Язык прикусывают те, кто много говорит не по делу! – строго произнесла темнокожая девушка и, повернувшись в сторону молящейся Нузар, тихо добавила: – А красоты лишают тех, кто горделив!
Мне стало не по себе от концентрации злости и зависти в маленьком помещении, где царствовали два основных эмоциональных состояния: ненависть и равнодушие. Чтобы хоть как-то отвлекаться, я не без удовольствия слушала побасенки шепелявой приятельницы. Она поведала мне, что до того, как покалечиться, Нузар вела себя так, словно была особенной, она легко могла обидеть или оскорбить других воспитанниц. Лишь перед Джамилей рыжеволосая девушка заискивала, но та чувствовала фальшь и не поддавалась чарам льстивой красавицы. Когда случилось несчастье, никто не удивился этому происшествию, все были уверены: кара была заслуженной.
– Что посеешь, то и пожнешь! – подвела итог болтушка.
Мне понравилась эта фраза. Я решила взять ее за правило.
Глава 3
Глава 4
– У нее была мечта, и после того, что с ней произошло, она потеряла надежду. Теперь у нее нет никаких шансов стать женой самого богатого шейха! – с притворно печальным вздохом констатировала любительница посплетничать. – Как впрочем, и у меня!
– А что с тобой не так? – удивилась я, разглядывая здоровую миловидную азиатку.
– Ты слышишь, как я говорю? Кто захочет такую жену? – сетовала девочка, вздохнув. – Однажды я случайно прикусила язык и теперь мне можно рассчитывать разве что на чудо!
– Или на глухого мужа! – выкрикнул кто-то из второго ряда (матрацы располагались в несколько линий прямо на песчаном полу, что было не очень удобно).
– И поделом тебе! – грубо выплюнула темнокожая девочка, лежащая по соседству со мной. Она приподнялась на локте и сердито уставилась на азиатку. Я была удивлена, что большегубая воспитанница с черными волосами, похожими на скрученную проволоку, так хорошо говорит по-русски. Судьба ее была непростой: она родилась в крошечном поселке на севере России, где представителей негроидной расы видели разве что по телевизору.
Появление подобного ребенка шокировало и врачей, и саму роженицу. Муж ушел из семьи, не желая воспитывать «головешку» и отказываясь принимать во внимание доводы о наследственности. Уставшей от пересудов женщине пришлось бежать от пересудов из родного края, в котором она родилась и выросла, с младенцем на руках не похожим ни на нее, ни на супруга. Она продала свою дочь и начала новую жизнь, изменив имя. Эту историю мне поведала шепелявая всезнайка, которая знала все и про всех. Ее не любили остальные девочки за болтливость и за то, что она сует свой нос в дела, которые ее не касаются.
– Язык прикусывают те, кто много говорит не по делу! – строго произнесла темнокожая девушка и, повернувшись в сторону молящейся Нузар, тихо добавила: – А красоты лишают тех, кто горделив!
Мне стало не по себе от концентрации злости и зависти в маленьком помещении, где царствовали два основных эмоциональных состояния: ненависть и равнодушие. Чтобы хоть как-то отвлекаться, я не без удовольствия слушала побасенки шепелявой приятельницы. Она поведала мне, что до того, как покалечиться, Нузар вела себя так, словно была особенной, она легко могла обидеть или оскорбить других воспитанниц. Лишь перед Джамилей рыжеволосая девушка заискивала, но та чувствовала фальшь и не поддавалась чарам льстивой красавицы. Когда случилось несчастье, никто не удивился этому происшествию, все были уверены: кара была заслуженной.
– Что посеешь, то и пожнешь! – подвела итог болтушка.
Мне понравилась эта фраза. Я решила взять ее за правило.
Глава 3
Жозефина без Наполеона
Королева Марго была снисходительна и все же дала мне адрес и телефон нашей сестры Жозефины. Дозвониться не получилось, поэтому я отправилась к ней наобум без предупреждения. Она жила в соседнем городке, находившемся в нескольких часах езды на рейсовом автобусе. Он был еще меньше, чем областной центр, в котором я родилась. Я хотела взять машину и добраться в более комфортных условиях, но посмотрев на лица шоферов, предлагающих свои услуги, решила свести риск к минимуму и отправиться на общественном транспорте, значительно сэкономив на поездке. Рядом со мной сидела милая старушка, с которой я с удовольствием болтала. Она каждые выходные ездила торговать свежими молочными продуктами на рынок из деревеньки.
– Сегодня плохой день был, половину везу обратно, – произнесла пожилая женщина, заметно расстроившись.
– Я бы купила у вас остатки! – поспешно откликнулась я, желая помочь доброму человеку почтенного возраста. Она сначала обрадовалась, но вмиг ее настроение переменилось. Бабушка поправила платок и вязаную кофту темно-зеленого цвета и недовольно ответила, что не терпит жалости и подачек.
– Я не предлагаю вам деньги просто так! – в моем голосе сквозила легкая обида. – Я еду к своей сестре, с которой не виделась много лет. Я так поспешила, что совсем ничего не купила к столу, как это принято в России.
– У нас принято накрывать стол, когда гость входит в дом! – высказала женщина и не доверчиво осмотрела меня с головы до ног. На мне были джинсы и рубашка хороших брендов, но не броские.
– Я давно не живу здесь, потому что пришлось уехать, когда я была ребенком. И мне просто хотелось… это неважно, – прошептала я отвернувшись к окну. Старушка сжалилась и все-таки продала мне сыр, творог, немного зелени и банку соленых огурцов. Она назвала сумму, значительно отличающуюся от цен в магазинах. Я сделала вид, что не заметила лукавый отблеск в ее глазах. Примерно так же на меня смотрели таксисты, распознав, что я не местная, и называя космические цены за поездку.
Я долго искала нужный адрес. Все, кто попадался на пути, либо отмахивались, говоря, что впервые слышат об улице Липовой, либо шарахались, вытаращив глаза (как я полагаю, принимая меня за мою сестру). Я прошагала за пятнадцать минут всю центральную улицу Ленина и остановилась перед полем – дальше идти было некуда. Городишко был крошечный. Обветшалые постройки грустили без ремонта, дома не превышали пяти этажей. Глаз радовала зелень, в которой утопали улицы и небольшое количество машин. Казалось, здесь жизнь замерла, и я не могла понять, нравится мне это или нет.
Меня кто-то окликнул:
– Эй, ты куда намылилась?!
Я обернулась и увидела перед собой молодого мужчину, который был нетрезв.
– Чего ты так смотришь-то? – пробубнил он, с подозрением рассматривая мою одежду. Я улыбнулась, понимая, что этот человек принял меня за Жози, и предложила пойти домой. В руках у меня была тяжеленная клетчатая сумка, которую мне любезно пожаловала алчная старушка, но потрепанный небритый «джентльмен» не удосужился взять ее из моих затекших пальцев. Я плелась за слегка пошатывающимся человеком в поношенной запыленной одежде и пыталась представить жизнь сестры: несколько детей, работа копеечная, пустой холодильник и пьяница-муж – узнаваемая картинка среднестатистической семьи в российской глубинке. Мужчина казался помладше, но неравными браками сегодня никого не удивишь. Мы прошмыгнули через дыру в заборе, затем пересекли заросли – что-то наподобие парка, но сильно запущенного и загаженного человеческими испражнениями, окурками, битым стеклом. Спустя несколько минут мы оказались на окраине города – перед двухэтажным домом, напоминающим барак моего детства. Он стоял на отшибе, словно был изгнан или наказан, стены его были сильно обрушены, как после бомбежки, кое-где отвалилось глиняное покрытие, и видна была дранка, один угол здания сильно «провисал».
В подъезде пахло мочой и сыростью. Отсутствие двери не спасало, тошнотворный запах въелся в сыплющиеся стены и подгнившие доски пола. Было ощущение, что дом устал не только снаружи, но и изнутри.
Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Мой проводник дернул дверь и, увидев на пороге Жозефину, громко вскрикнул, выронив старый шуршащий пакет из рук. Его внимание тут же переключилось на звон стекла – содержимое разбилось. Когда он наклонился, мы с сестрой уставились друг на друга.
– Марга? – неуверенно выдавила она, выпучив глаза.
Я отрицательно покачала головой. По щекам покатились обжигающие слезы. Мы стояли еще с минуту под тихое ворчание мужчины, причитающего над разбитой бутылкой, теперь к запаху мочи и сырости примешался еще аромат некачественного спиртного.
– Скарлетт! – выдохнула сестра и уселась на пол, горько зарыдав, словно перед ней был призрак.
Тут опомнился молодой человек, со страхом повернулся ко мне и, несколько раз перекрестившись, произнес «чур меня!». Мы с Жози засмеялись, глядя на него.
– Ты ему не рассказала о сестрах? – спросила я, наблюдая, как удивленно он смотрит то на меня, то на Жозефину, периодически потирая глаза.
– Не было надобности! – смеясь, произнесла моя сестра и обратилась к мужчине: – Слышь, Мишка, сестра это моя! Не очкуй, не крейзонулся ты пока и я не раздвоилась!
Он недоверчиво посмотрел на меня и, оттолкнув Жози, прошел в квартиру, тихо ворча, словно старичок.
– Ты если пожить, то это… негде у нас, – виновато произнесла родственница, глядя на мою внушительную сумку.
– Нет, не беспокойся! – опомнилась я, после кратковременного ступора и, посмотрев на сумку с продовольствием, пробубнила: – Это… слово забыла… не подарок… не презент… гостинцы!
Жозефина, обрадовавшись как ребенок, бросилась к сумке и заботливо высвободила ее из моих рук.
– Тяжеленькая, – прокомментировала она, внося ее в квартиру. Я последовала за ней. В доме было мрачно. Посреди комнаты стоял стол, захламленный грязной посудой и пустыми бутылками. Из мебели был еще старинный шкаф и разобранный диван с несвежим бельем, а также просиженное кресло. По углам болталась паутина. Комнату тускло освещала лампочка, болтающаяся на проводе, и выглядело это так убого, что у меня навернулись слезы. Пока я осматривалась, Жозефина ковырялась в сумке с продуктами.
– О, огурчики! Прекрасный закусон, и рассольник сгодится. А это чего? Сыр? Вкусняшка! Лучок и… творог… А выпить ничо не взяла? – раздосадовано спросила она. Казалось, что продукты моментально обесценились для нее без выпивки.
Зашумел смыв воды в туалете, и через мгновение в комнате появился молодой человек. Он все еще смотрел на меня с недоверием, видимо его настораживала наша с Жозефиной похожесть. Я почему-то вспомнила, как алкоголь периодически сводил с ума отца. Он и трезвый-то путал наши имена, а когда напивался, то мы для него все были на одно лицо.
– Что это за карусель? – кричал отец, рассматривая нас поочередно. – Прекратите мучить меня!
Мы стояли по стойке смирно, вытянувшись, как солдаты. Он начинал кричать, что люди с одинаковыми лицами – это происки дьявола. Однажды он взял нож, желая вырезать нам на лбу начальные буквы имен, чтобы больше не путаться. Ближе всех к нему стояла Жозефина – с нее он и решил начать.
– Папочка, миленький, родненький, не надо! – взмолилась Жози, повиснув на его руке, но в затуманенном алкогольными парами мозге не было места жалости, он казалось, не слышал ее, а у нее не хватало сил вырваться… Нам было всего по пять лет!
Я запомнила тот вечер и то, как билось мое сердце, сотрясая все тело. Я зажмурилась, когда острие ножа блеснуло над гладким лобиком сестры. Она громко закричала, и тут вихрем на кухню влетела мать и тут же высвободила дочь из лап чудовища. Я внимательно присмотрелась к припухшему лицу сестры, маленький шрам на лбу сестры – память о том зловещем вечере – был немного заметен.
– Мишаня, познакомься, – вяло мямлила она, – Это моя сестра…
– Айсу! – перебила я Жози, представившись своим новым именем, и протянула ему руку. Он помешкал, но потом все же пожал ее. На лице моей родственницы читалось недоумение, она поправила замызганный халат и удивленно уставилась на меня, и мне нужно было что-то ответить, чтобы избавиться от неловкой паузы:
– Мне поменяли имя еще в детстве. И вот уже двадцать лет называют Айсу. Я привыкла!
– Моя сестра… уезжала, – пояснила она Михаилу и после обратилась ко мне: – В… другую страну?..
– На другую планету, – отозвалась я с грустью. И хотя на данный момент мне жаловаться было не на что, я все же оглядывалась назад с печалью. Жозефина заметила мелькнувшую на моем лице грусть, но задавать вопросы не осмелилась. Я была ей благодарна за невмешательство и вялый интерес к подробностям моей непростой жизни. Она вытаращила глаза на молодого человека и растеряно развела руками, произнеся:
– Мишаня, так у нас даже нечем отметить приезд Алсу!
– Айсу, – поправила я ее. – Через «й».
– Нуда… я и говорю! В общем, ничего не знаю: где хочешь, там и доставай бухло! – произнесла она строго, пригрозив ему кулаком.
– Так я-то не виноват! Она притворилась тобой и пошла за мной! Сказала бы, что она – не ты, и я бы не выронил пакет! А теперь я – крайний! Легко обвинить невиновного! – замямлил он.
Мне наконец-то удалось рассмотреть его лицо: ему было чуть за двадцать, а может и того меньше, если побрить и умыть. Пока я размышляла о характере их взаимоотношений, они чуть не разодрались. Жозефина ухватила его за грудки и сотрясала, хотя была значительно меньше ростом, а она скулил, как щенок, что бутылка разбита не по его вине.
– Неужели так необходимо пить? – воскликнула я, оттащив сестру.
– А как по-другому?! Это обычай такой! Пришел гость – чарки наполняй! Древнерусский обычай! Сестренка, есть взаймы рублей двести? – виновато произнесла радушная хозяйка. Я поспешно полезла в сумку, висящую на плече, достала кошелек, из которого вытащила тысячу рублей, случайно заметив слишком любопытный взгляд Жози, пытающейся оценить, сколько у меня наличности.
– Я вижу твои дела пошли в гору, Скарлетт! То есть Айсу! Деньжата водятся. Это хорошо… Теперь без них никуда. Есть они – все пути-дорожки открыты перед тобой. Нет их – хоть помирай! Тебе хорошо, наверное, платят!
– Не жалуюсь, – выдавила я с улыбкой, смутившись.
– Что ж, Мишаня, беги в магазин! Возьми три бутылки нормальной водки! – объявила Жозефина, протянув ему зеленую бумажку.
– А закусь? Жрать хочу! – произнес молодой человек, шмыгнув носом.
– Жратвы – завались! Сестра принесла, позаботилась! На неделю хватит, – кивнула хозяйка квартиры на сумку.
– Я пельменей хочу, – бубнил он, рассматривая тысячу. Михаил напоминал рослого ребенка, скромно выпрашивающего у матери дорогую покупку. Я поспешно достала еще тысячу и протянула ему, предложив купить пельмени, колбасы и все, что он захочет, но Жози перехватила купюру и убрала в карман своего заношенного халата, при этом строго сказала:
– Ты его балуешь, сестра!
Молодой человек густо покраснел и развернулся к выходу, но Жозефина остановила ее:
– Миша, ты это… купи себе пельменей. Только варить будешь сам. Идет?
Он обрадовался и почти вприпрыжку направился в магазин. Я была в замешательстве. Хозяйка дома сгребла скатерть вместе со всем содержимым и потащила этот гремящий мешок на кухню. До меня донесся шум воды и лязганье посуды – видимо она ее мыла. Жозефина вернулась довольно быстро и поставила на голую столешницу с облупившейся лакировкой три плохо промытых стакана и вилки.
– Хлеб забыла, – воскликнула сестра и бросилась к окну, заорав: – Мишаня, хлеба купи, слышишь?!
Какое-то время она смотрела в окно, потом повернулась ко мне и предложила присесть. Я расположилась на ближайшем к столу стуле, а она выгрузила продукты на центр стола. Закончив, Жози уселась напротив – через стол, словно опасалась быть ближе. Она молчала несколько минут, пристально рассматривая меня.
– Маргу видела, наверное, – предположила она. – Иначе откуда тебе взять мой адрес…
Я кивнула.
– Мы с ней раздружились.
– Почему? – спросила я, мысленно обвиняя нашу «королеву», потому что была уверена, что инициатором разрыва была именно она.
– Маргарита тебе не рассказала? – удивилась Жози, и когда я отрицательно покачала головой, как будто обрадовалась, добавив: – Ну, я ведь ушла из дома, а она осталась с отцом совсем одна! Он был лежачий – отморозил ноги по пьянке, и ему их отрезали. Орал с утра до ночи, огрызался и командовал, будто мы его прислуга. Я познакомилась с одним пареньком, и он меня забрал к себе. Марга до сих пор не может мне простить, что я ее оставила с ним…
Я заметила, что при воспоминании об отце у Жозефины затряслись руки. Она торопливо дотронулась до еле заметного памятного шрама на лбу, и сделала глубокий вдох, с трудом сдерживая слезы.
– Да где же Мишка с водкой? – зло рыкнула она, ударив по столешнице. Я поймала ее руки и понимающе сжала. Мне хотелось обнять ее, но интуиция подсказывала, что этого делать не стоит.
– Как умерла мама? – взволновано спросила я.
– Эта выдра тебе не рассказала? Вот ведь какая… Мама умирала жутко! Почти все деньги, которые дали за тебя, потратили на ее лечение, остальное пропил отец, – нехотя говорила Жозефина, высвобождая свои руки. Я поинтересовалась, чем она болела и получила краткий ответ:
– Рак!
Я вдруг почувствовала щемящую боль в груди, словно внутри меня была вязальная спица, которую вдруг кто-то начал шевелить. То была моя обида, которую я носила много лет. Я не могла простить матери того, что она от меня избавилась. Я засыпала и просыпалась с ее прощальным шепотом.
Меня мучил еще один вопрос, который я не решалась задать задумчивой Жози.
– Спрашивай! – произнесла она, будто прочитав мои мысли.
– Как оправдали мое исчезновение? Неужели меня не искала милиция?
– Шутишь? Серые мундиры от нас не вылазили! Кстати, теперь их называют полицейские… А по мне, как были мусором, так и остались! – усмехнулась Жозефина. – Тебя искали всем городом! Ты была знаменитостью, и портреты твои висели везде! Смешно, но нас сестрой притаскивали поочередно с улицы, выдавая за тебя, и требовали у родителей вознаграждение! А через несколько месяцев все утихло. Мама рыдала, и было ощущение, что она действительно поверила в то, что ты пропала, а перед тем, как умереть, она проклинала себя за то, что сделала. Собственно, тогда мы и узнали правду о том, что тебя продали. Так что, спасибо, тебе, Скарлетт, некоторое время мы пожили кучеряво: вкусно питались – к нам приходили сочувствующие люди и приносили авоськи с продуктами, игрушки и одежду. Было здорово, но до того момента, пока мать не начала перебираться поближе к аду!
Дверь хлопнула, и появился Миша, лицо его сияло от радости. Он выставил на стол две литровые бутылки водки и поспешил на кухню варить себе пельмени.
– Молодец, взял два литра! – одобрила Жози, и добавила тихо: – Не глупый ведь парень!
Сестра поспешно разлила по стаканам водку и предложила выпить. Я отказалась, сославшись на плохое самочувствие.
– Зря, – произнесла она неодобрительно и поспешно осушила стакан, после чего произнесла сдавленным голосом: – Вообще, некрасиво отказываться. Я, как сестра, тебя, конечно, пойму… Но выходит ты вроде как брезгуешь нашими хлебом-солью!
Я думала несколько мгновений и решительно взялась за стакан.
– Вот, теперь разговор склеится! – обрадовалась Жозефина, торопливо наливая себе еще водки. Мы «чокнулись» посудой, и я влила в себя жгучую жидкость, которая на вкус казалось, была, как кислота. Я чуть не задохнулась от шока, сестра прокричала, чтобы Михаил принес открывалку, и через несколько мгновений она запихала мне в рот, хрустящий соленый огурец. Отдышавшись, я вытерла слезы.
– Горе ты мое, луковое! – голос ее стал мягче.
– Ты говоришь, как мама, – улыбнулась я с грустью, вспоминая, как во время простуды заботливая родительница подтыкала мне одеяло и, проверив температуру, со вздохом произносила эту же фразу. Затем начинался процесс лечения и повышенного внимания. Мы с сестрами любили болеть. В это время она чаще была дома, и отец вел себя спокойнее. Даже ели снег зимой, чтобы захворать…
– Ну, расскажи, как и где ты жила? Куда тебя в итоге увезли?
– В пустыню, – выдохнула я, почувствовав, как тепло разливается по моему организму.
– И чего ты там делала? – уточнила Жози, пережевывая огурец нецелыми зубами.
– Училась жить заново! – отозвалась я, вспомнив будни в доме Джамили.
– Сегодня плохой день был, половину везу обратно, – произнесла пожилая женщина, заметно расстроившись.
– Я бы купила у вас остатки! – поспешно откликнулась я, желая помочь доброму человеку почтенного возраста. Она сначала обрадовалась, но вмиг ее настроение переменилось. Бабушка поправила платок и вязаную кофту темно-зеленого цвета и недовольно ответила, что не терпит жалости и подачек.
– Я не предлагаю вам деньги просто так! – в моем голосе сквозила легкая обида. – Я еду к своей сестре, с которой не виделась много лет. Я так поспешила, что совсем ничего не купила к столу, как это принято в России.
– У нас принято накрывать стол, когда гость входит в дом! – высказала женщина и не доверчиво осмотрела меня с головы до ног. На мне были джинсы и рубашка хороших брендов, но не броские.
– Я давно не живу здесь, потому что пришлось уехать, когда я была ребенком. И мне просто хотелось… это неважно, – прошептала я отвернувшись к окну. Старушка сжалилась и все-таки продала мне сыр, творог, немного зелени и банку соленых огурцов. Она назвала сумму, значительно отличающуюся от цен в магазинах. Я сделала вид, что не заметила лукавый отблеск в ее глазах. Примерно так же на меня смотрели таксисты, распознав, что я не местная, и называя космические цены за поездку.
Я долго искала нужный адрес. Все, кто попадался на пути, либо отмахивались, говоря, что впервые слышат об улице Липовой, либо шарахались, вытаращив глаза (как я полагаю, принимая меня за мою сестру). Я прошагала за пятнадцать минут всю центральную улицу Ленина и остановилась перед полем – дальше идти было некуда. Городишко был крошечный. Обветшалые постройки грустили без ремонта, дома не превышали пяти этажей. Глаз радовала зелень, в которой утопали улицы и небольшое количество машин. Казалось, здесь жизнь замерла, и я не могла понять, нравится мне это или нет.
Меня кто-то окликнул:
– Эй, ты куда намылилась?!
Я обернулась и увидела перед собой молодого мужчину, который был нетрезв.
– Чего ты так смотришь-то? – пробубнил он, с подозрением рассматривая мою одежду. Я улыбнулась, понимая, что этот человек принял меня за Жози, и предложила пойти домой. В руках у меня была тяжеленная клетчатая сумка, которую мне любезно пожаловала алчная старушка, но потрепанный небритый «джентльмен» не удосужился взять ее из моих затекших пальцев. Я плелась за слегка пошатывающимся человеком в поношенной запыленной одежде и пыталась представить жизнь сестры: несколько детей, работа копеечная, пустой холодильник и пьяница-муж – узнаваемая картинка среднестатистической семьи в российской глубинке. Мужчина казался помладше, но неравными браками сегодня никого не удивишь. Мы прошмыгнули через дыру в заборе, затем пересекли заросли – что-то наподобие парка, но сильно запущенного и загаженного человеческими испражнениями, окурками, битым стеклом. Спустя несколько минут мы оказались на окраине города – перед двухэтажным домом, напоминающим барак моего детства. Он стоял на отшибе, словно был изгнан или наказан, стены его были сильно обрушены, как после бомбежки, кое-где отвалилось глиняное покрытие, и видна была дранка, один угол здания сильно «провисал».
В подъезде пахло мочой и сыростью. Отсутствие двери не спасало, тошнотворный запах въелся в сыплющиеся стены и подгнившие доски пола. Было ощущение, что дом устал не только снаружи, но и изнутри.
Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Мой проводник дернул дверь и, увидев на пороге Жозефину, громко вскрикнул, выронив старый шуршащий пакет из рук. Его внимание тут же переключилось на звон стекла – содержимое разбилось. Когда он наклонился, мы с сестрой уставились друг на друга.
– Марга? – неуверенно выдавила она, выпучив глаза.
Я отрицательно покачала головой. По щекам покатились обжигающие слезы. Мы стояли еще с минуту под тихое ворчание мужчины, причитающего над разбитой бутылкой, теперь к запаху мочи и сырости примешался еще аромат некачественного спиртного.
– Скарлетт! – выдохнула сестра и уселась на пол, горько зарыдав, словно перед ней был призрак.
Тут опомнился молодой человек, со страхом повернулся ко мне и, несколько раз перекрестившись, произнес «чур меня!». Мы с Жози засмеялись, глядя на него.
– Ты ему не рассказала о сестрах? – спросила я, наблюдая, как удивленно он смотрит то на меня, то на Жозефину, периодически потирая глаза.
– Не было надобности! – смеясь, произнесла моя сестра и обратилась к мужчине: – Слышь, Мишка, сестра это моя! Не очкуй, не крейзонулся ты пока и я не раздвоилась!
Он недоверчиво посмотрел на меня и, оттолкнув Жози, прошел в квартиру, тихо ворча, словно старичок.
– Ты если пожить, то это… негде у нас, – виновато произнесла родственница, глядя на мою внушительную сумку.
– Нет, не беспокойся! – опомнилась я, после кратковременного ступора и, посмотрев на сумку с продовольствием, пробубнила: – Это… слово забыла… не подарок… не презент… гостинцы!
Жозефина, обрадовавшись как ребенок, бросилась к сумке и заботливо высвободила ее из моих рук.
– Тяжеленькая, – прокомментировала она, внося ее в квартиру. Я последовала за ней. В доме было мрачно. Посреди комнаты стоял стол, захламленный грязной посудой и пустыми бутылками. Из мебели был еще старинный шкаф и разобранный диван с несвежим бельем, а также просиженное кресло. По углам болталась паутина. Комнату тускло освещала лампочка, болтающаяся на проводе, и выглядело это так убого, что у меня навернулись слезы. Пока я осматривалась, Жозефина ковырялась в сумке с продуктами.
– О, огурчики! Прекрасный закусон, и рассольник сгодится. А это чего? Сыр? Вкусняшка! Лучок и… творог… А выпить ничо не взяла? – раздосадовано спросила она. Казалось, что продукты моментально обесценились для нее без выпивки.
Зашумел смыв воды в туалете, и через мгновение в комнате появился молодой человек. Он все еще смотрел на меня с недоверием, видимо его настораживала наша с Жозефиной похожесть. Я почему-то вспомнила, как алкоголь периодически сводил с ума отца. Он и трезвый-то путал наши имена, а когда напивался, то мы для него все были на одно лицо.
– Что это за карусель? – кричал отец, рассматривая нас поочередно. – Прекратите мучить меня!
Мы стояли по стойке смирно, вытянувшись, как солдаты. Он начинал кричать, что люди с одинаковыми лицами – это происки дьявола. Однажды он взял нож, желая вырезать нам на лбу начальные буквы имен, чтобы больше не путаться. Ближе всех к нему стояла Жозефина – с нее он и решил начать.
– Папочка, миленький, родненький, не надо! – взмолилась Жози, повиснув на его руке, но в затуманенном алкогольными парами мозге не было места жалости, он казалось, не слышал ее, а у нее не хватало сил вырваться… Нам было всего по пять лет!
Я запомнила тот вечер и то, как билось мое сердце, сотрясая все тело. Я зажмурилась, когда острие ножа блеснуло над гладким лобиком сестры. Она громко закричала, и тут вихрем на кухню влетела мать и тут же высвободила дочь из лап чудовища. Я внимательно присмотрелась к припухшему лицу сестры, маленький шрам на лбу сестры – память о том зловещем вечере – был немного заметен.
– Мишаня, познакомься, – вяло мямлила она, – Это моя сестра…
– Айсу! – перебила я Жози, представившись своим новым именем, и протянула ему руку. Он помешкал, но потом все же пожал ее. На лице моей родственницы читалось недоумение, она поправила замызганный халат и удивленно уставилась на меня, и мне нужно было что-то ответить, чтобы избавиться от неловкой паузы:
– Мне поменяли имя еще в детстве. И вот уже двадцать лет называют Айсу. Я привыкла!
– Моя сестра… уезжала, – пояснила она Михаилу и после обратилась ко мне: – В… другую страну?..
– На другую планету, – отозвалась я с грустью. И хотя на данный момент мне жаловаться было не на что, я все же оглядывалась назад с печалью. Жозефина заметила мелькнувшую на моем лице грусть, но задавать вопросы не осмелилась. Я была ей благодарна за невмешательство и вялый интерес к подробностям моей непростой жизни. Она вытаращила глаза на молодого человека и растеряно развела руками, произнеся:
– Мишаня, так у нас даже нечем отметить приезд Алсу!
– Айсу, – поправила я ее. – Через «й».
– Нуда… я и говорю! В общем, ничего не знаю: где хочешь, там и доставай бухло! – произнесла она строго, пригрозив ему кулаком.
– Так я-то не виноват! Она притворилась тобой и пошла за мной! Сказала бы, что она – не ты, и я бы не выронил пакет! А теперь я – крайний! Легко обвинить невиновного! – замямлил он.
Мне наконец-то удалось рассмотреть его лицо: ему было чуть за двадцать, а может и того меньше, если побрить и умыть. Пока я размышляла о характере их взаимоотношений, они чуть не разодрались. Жозефина ухватила его за грудки и сотрясала, хотя была значительно меньше ростом, а она скулил, как щенок, что бутылка разбита не по его вине.
– Неужели так необходимо пить? – воскликнула я, оттащив сестру.
– А как по-другому?! Это обычай такой! Пришел гость – чарки наполняй! Древнерусский обычай! Сестренка, есть взаймы рублей двести? – виновато произнесла радушная хозяйка. Я поспешно полезла в сумку, висящую на плече, достала кошелек, из которого вытащила тысячу рублей, случайно заметив слишком любопытный взгляд Жози, пытающейся оценить, сколько у меня наличности.
– Я вижу твои дела пошли в гору, Скарлетт! То есть Айсу! Деньжата водятся. Это хорошо… Теперь без них никуда. Есть они – все пути-дорожки открыты перед тобой. Нет их – хоть помирай! Тебе хорошо, наверное, платят!
– Не жалуюсь, – выдавила я с улыбкой, смутившись.
– Что ж, Мишаня, беги в магазин! Возьми три бутылки нормальной водки! – объявила Жозефина, протянув ему зеленую бумажку.
– А закусь? Жрать хочу! – произнес молодой человек, шмыгнув носом.
– Жратвы – завались! Сестра принесла, позаботилась! На неделю хватит, – кивнула хозяйка квартиры на сумку.
– Я пельменей хочу, – бубнил он, рассматривая тысячу. Михаил напоминал рослого ребенка, скромно выпрашивающего у матери дорогую покупку. Я поспешно достала еще тысячу и протянула ему, предложив купить пельмени, колбасы и все, что он захочет, но Жози перехватила купюру и убрала в карман своего заношенного халата, при этом строго сказала:
– Ты его балуешь, сестра!
Молодой человек густо покраснел и развернулся к выходу, но Жозефина остановила ее:
– Миша, ты это… купи себе пельменей. Только варить будешь сам. Идет?
Он обрадовался и почти вприпрыжку направился в магазин. Я была в замешательстве. Хозяйка дома сгребла скатерть вместе со всем содержимым и потащила этот гремящий мешок на кухню. До меня донесся шум воды и лязганье посуды – видимо она ее мыла. Жозефина вернулась довольно быстро и поставила на голую столешницу с облупившейся лакировкой три плохо промытых стакана и вилки.
– Хлеб забыла, – воскликнула сестра и бросилась к окну, заорав: – Мишаня, хлеба купи, слышишь?!
Какое-то время она смотрела в окно, потом повернулась ко мне и предложила присесть. Я расположилась на ближайшем к столу стуле, а она выгрузила продукты на центр стола. Закончив, Жози уселась напротив – через стол, словно опасалась быть ближе. Она молчала несколько минут, пристально рассматривая меня.
– Маргу видела, наверное, – предположила она. – Иначе откуда тебе взять мой адрес…
Я кивнула.
– Мы с ней раздружились.
– Почему? – спросила я, мысленно обвиняя нашу «королеву», потому что была уверена, что инициатором разрыва была именно она.
– Маргарита тебе не рассказала? – удивилась Жози, и когда я отрицательно покачала головой, как будто обрадовалась, добавив: – Ну, я ведь ушла из дома, а она осталась с отцом совсем одна! Он был лежачий – отморозил ноги по пьянке, и ему их отрезали. Орал с утра до ночи, огрызался и командовал, будто мы его прислуга. Я познакомилась с одним пареньком, и он меня забрал к себе. Марга до сих пор не может мне простить, что я ее оставила с ним…
Я заметила, что при воспоминании об отце у Жозефины затряслись руки. Она торопливо дотронулась до еле заметного памятного шрама на лбу, и сделала глубокий вдох, с трудом сдерживая слезы.
– Да где же Мишка с водкой? – зло рыкнула она, ударив по столешнице. Я поймала ее руки и понимающе сжала. Мне хотелось обнять ее, но интуиция подсказывала, что этого делать не стоит.
– Как умерла мама? – взволновано спросила я.
– Эта выдра тебе не рассказала? Вот ведь какая… Мама умирала жутко! Почти все деньги, которые дали за тебя, потратили на ее лечение, остальное пропил отец, – нехотя говорила Жозефина, высвобождая свои руки. Я поинтересовалась, чем она болела и получила краткий ответ:
– Рак!
Я вдруг почувствовала щемящую боль в груди, словно внутри меня была вязальная спица, которую вдруг кто-то начал шевелить. То была моя обида, которую я носила много лет. Я не могла простить матери того, что она от меня избавилась. Я засыпала и просыпалась с ее прощальным шепотом.
Меня мучил еще один вопрос, который я не решалась задать задумчивой Жози.
– Спрашивай! – произнесла она, будто прочитав мои мысли.
– Как оправдали мое исчезновение? Неужели меня не искала милиция?
– Шутишь? Серые мундиры от нас не вылазили! Кстати, теперь их называют полицейские… А по мне, как были мусором, так и остались! – усмехнулась Жозефина. – Тебя искали всем городом! Ты была знаменитостью, и портреты твои висели везде! Смешно, но нас сестрой притаскивали поочередно с улицы, выдавая за тебя, и требовали у родителей вознаграждение! А через несколько месяцев все утихло. Мама рыдала, и было ощущение, что она действительно поверила в то, что ты пропала, а перед тем, как умереть, она проклинала себя за то, что сделала. Собственно, тогда мы и узнали правду о том, что тебя продали. Так что, спасибо, тебе, Скарлетт, некоторое время мы пожили кучеряво: вкусно питались – к нам приходили сочувствующие люди и приносили авоськи с продуктами, игрушки и одежду. Было здорово, но до того момента, пока мать не начала перебираться поближе к аду!
Дверь хлопнула, и появился Миша, лицо его сияло от радости. Он выставил на стол две литровые бутылки водки и поспешил на кухню варить себе пельмени.
– Молодец, взял два литра! – одобрила Жози, и добавила тихо: – Не глупый ведь парень!
Сестра поспешно разлила по стаканам водку и предложила выпить. Я отказалась, сославшись на плохое самочувствие.
– Зря, – произнесла она неодобрительно и поспешно осушила стакан, после чего произнесла сдавленным голосом: – Вообще, некрасиво отказываться. Я, как сестра, тебя, конечно, пойму… Но выходит ты вроде как брезгуешь нашими хлебом-солью!
Я думала несколько мгновений и решительно взялась за стакан.
– Вот, теперь разговор склеится! – обрадовалась Жозефина, торопливо наливая себе еще водки. Мы «чокнулись» посудой, и я влила в себя жгучую жидкость, которая на вкус казалось, была, как кислота. Я чуть не задохнулась от шока, сестра прокричала, чтобы Михаил принес открывалку, и через несколько мгновений она запихала мне в рот, хрустящий соленый огурец. Отдышавшись, я вытерла слезы.
– Горе ты мое, луковое! – голос ее стал мягче.
– Ты говоришь, как мама, – улыбнулась я с грустью, вспоминая, как во время простуды заботливая родительница подтыкала мне одеяло и, проверив температуру, со вздохом произносила эту же фразу. Затем начинался процесс лечения и повышенного внимания. Мы с сестрами любили болеть. В это время она чаще была дома, и отец вел себя спокойнее. Даже ели снег зимой, чтобы захворать…
– Ну, расскажи, как и где ты жила? Куда тебя в итоге увезли?
– В пустыню, – выдохнула я, почувствовав, как тепло разливается по моему организму.
– И чего ты там делала? – уточнила Жози, пережевывая огурец нецелыми зубами.
– Училась жить заново! – отозвалась я, вспомнив будни в доме Джамили.
Глава 4
Не суди книжку по обложке
Мое интенсивное обучение началось на следующий день после «перерождения». Мне пришлось подняться на рассвете, чтобы Джамиля могла провести со мной первое занятие арабским языком. Была преподающая учительница, но она не говорила по-русски, поэтому хозяйка школы для будущих невест первые занятия вела сама, а затем перепоручала их вести кому-нибудь из старших воспитанниц.
Изучение алфавита и письма мне давались легко, потому что я не умела ни читать, ни писать на родном языке. Самая умная из нас троих была Марга, раздобыв где-то букварь, она сосредоточилась на самообразовании и с радостью постигала буквы, к шести годам сестра могла читать по слогам и писать печатными буквами. Нас с Жози она называла балбесками и пыталась вовлечь в процесс постижения великого и могучего русского языка, но все, что мы выучили, – это слова «мама» и «папа», как пишутся наши слишком сложные имена мы освоить так и не смогли.
– В школе всему научат! – защищала мама за ужином меня и Жозефину, когда умная «королева» жаловалась на наши неуспехи.
Джамиля обрадовалась, узнав, что я – неуч. «Без засора русской грамматикой легче осваивать арабский!» – говорила она. Я быстро подружилась с двадцатью восемью буквами алфавита и закорючками, напоминающими узоры. Но мыслить на другом языке я не могла, и это стало настоящей проблемой в моем обучении. Я ходила на общие занятия по танцам, рукоделию и ежедневное чтение Корана. Также в общих чертах нам преподавали историю Объединенных Арабских Эмиратов и близлежащих земель. Так как я не говорила по-арабски, то и почти ничего не понимала. Однако постепенно я начала разбираться в чужеродной речи, вникать в происходящее и даже получала от уроков удовольствие.
В доме жили примерно тридцать воспитанниц разных возрастов. Все были русскоговорящие и преимущественно славянской внешности, что было экзотикой для Эмиратов. Светловолосых девушек арабы ценили и многие желали заполучить их. Наша машатэ, как называли Джамилю (другими словами – сватья), специализировалась по «Белоснежкам» и выращивала изящные и неприхотливые «комнатные растения» для состоятельных эмиратских домов, но также она приобретала и брюнеток, из них в основном готовили обслугу (те девочки, что все время жили в «предбаннике»).
На берегу Оманского залива был специальный рынок, на который привозили детей со всех уголков света. Как я узнала позже, их закупали не только с целью вырастить приличную невесту, часть попадала и в сексуальное рабство. Ужасней всего было то, что детей закупали для медицины – использовали в экспериментах или пускали на органы. Естественно этот бизнес был нелегальный, и закупки «живого товара» были секретными.
Чтобы не было фантазий о побеге Джамиля провела со мной беседу еще в день нашего знакомства, сообщив, что дом, в котором я должна буду жить в ближайшие несколько лет, стоит прямо посреди пустыни, а если все же мне придет в голову идея его покинуть, то необходимо запомнить: в округе нет других поселений. Если я решусь уйти в пустыню, то должна знать свои перспективы: к примеру, смерть от жажды, ведь среди песков трудно найти оазис с водой, или от укуса какой-нибудь ядовитой твари. Еще вариант – попасть в плен к бедуинам, где жизнь моя будет омрачена прискорбными событиями и насилием.
Джамиля поведала печальную историю о бежавшей девице, которую нашли пару месяцев спустя. То, что осталось после «внимания» изголодавшихся по женской ласке песчаных жителей, доклевывали стервятники.
– А ведь она могла стать женой шейха! – подвела итог рассказчица со вздохом.
Я решила, что в моих интересах стать послушной девочкой и прилежной ученицей.
– У тебя есть все шансы стать главным украшением гарема состоятельного человека! – произнесла довольная моим решением Джамиля. – Твоя жизнь может стать сказкой в роскошном замке, но для начала ты должна превратиться в принцессу.
В восемь лет мои волосы начали темнеть, и этот факт омрачил надежды Джамили.
– Дешевеешь на глазах, – произнесла она с прискорбием. – Надеюсь, кровь из тебя польется раньше того, как ты станешь цвета пепла, чтобы я могла тебя пристроить и взять хороший залог.
– Мы можем осветлить их, – бодро воскликнула я, стараясь посодействовать.
– Ты будешь выглядеть как маленькая… продажная женщина, если мы испортим твои здоровые волосы химией! – недовольно бурчала она, прочесывая их пальцами руки, после чего заплела мне косу. Мы сидели во дворе нашего домика. Там было нечто вроде веранды для отдыха и бесед. Джамиля часто собирала группы воспитанниц, чтобы сделать какие-нибудь важные объявления. Например, о том, что гнездо покинул еще один оперившийся птенец – так она называла удачное завершение сделки.
– Наша соседка осветляла волосы ромашкой, – затараторила я, радуясь пристальному вниманию Джамили, которая в последнее время ко мне благоволила и даже освобождала от тяжелых работ.
– Ромашкой? – удивилась она. – И что ты с ней собираешься делать? Вплетать ее лепестки в волосы?
Я рассказала ей историю о соседке, которая платила нам с сестрами деньги за то, что мы собирали для нее цветы. Она их высушивала на своем подоконнике, а затем заваривала и использовала этой настой в разных целях: промывала им волосы и морозила кубики, для того чтобы протирать ими кожу. Я любила наблюдать, как она ухаживает за собой, этот процесс завораживал. Наша мама этого не делала, она сматывала седеющие волосы в жгут и изредка смазывала кожу лица подсолнечным маслом.
– Придумай мне имя такое же необычное, как у тебя! – предложила однажды соседка, встряхнув красивой золотистой шевелюрой. Я не растерлась и нарекла ее Ассоль – в честь девушки, ждущей своего суженного на берегу моря.
– Ассоль? Как наивно, но в этом что-то есть! Надеюсь, ты накаркаешь мне, дорогуша, красавчика Роя на алом кадиллаке!
– Грея, – поправила я соседку и та, отмахнувшись, произнесла: – Да пусть хоть горшком кличут, лишь бы был при деньгах.
Изучение алфавита и письма мне давались легко, потому что я не умела ни читать, ни писать на родном языке. Самая умная из нас троих была Марга, раздобыв где-то букварь, она сосредоточилась на самообразовании и с радостью постигала буквы, к шести годам сестра могла читать по слогам и писать печатными буквами. Нас с Жози она называла балбесками и пыталась вовлечь в процесс постижения великого и могучего русского языка, но все, что мы выучили, – это слова «мама» и «папа», как пишутся наши слишком сложные имена мы освоить так и не смогли.
– В школе всему научат! – защищала мама за ужином меня и Жозефину, когда умная «королева» жаловалась на наши неуспехи.
Джамиля обрадовалась, узнав, что я – неуч. «Без засора русской грамматикой легче осваивать арабский!» – говорила она. Я быстро подружилась с двадцатью восемью буквами алфавита и закорючками, напоминающими узоры. Но мыслить на другом языке я не могла, и это стало настоящей проблемой в моем обучении. Я ходила на общие занятия по танцам, рукоделию и ежедневное чтение Корана. Также в общих чертах нам преподавали историю Объединенных Арабских Эмиратов и близлежащих земель. Так как я не говорила по-арабски, то и почти ничего не понимала. Однако постепенно я начала разбираться в чужеродной речи, вникать в происходящее и даже получала от уроков удовольствие.
В доме жили примерно тридцать воспитанниц разных возрастов. Все были русскоговорящие и преимущественно славянской внешности, что было экзотикой для Эмиратов. Светловолосых девушек арабы ценили и многие желали заполучить их. Наша машатэ, как называли Джамилю (другими словами – сватья), специализировалась по «Белоснежкам» и выращивала изящные и неприхотливые «комнатные растения» для состоятельных эмиратских домов, но также она приобретала и брюнеток, из них в основном готовили обслугу (те девочки, что все время жили в «предбаннике»).
На берегу Оманского залива был специальный рынок, на который привозили детей со всех уголков света. Как я узнала позже, их закупали не только с целью вырастить приличную невесту, часть попадала и в сексуальное рабство. Ужасней всего было то, что детей закупали для медицины – использовали в экспериментах или пускали на органы. Естественно этот бизнес был нелегальный, и закупки «живого товара» были секретными.
Чтобы не было фантазий о побеге Джамиля провела со мной беседу еще в день нашего знакомства, сообщив, что дом, в котором я должна буду жить в ближайшие несколько лет, стоит прямо посреди пустыни, а если все же мне придет в голову идея его покинуть, то необходимо запомнить: в округе нет других поселений. Если я решусь уйти в пустыню, то должна знать свои перспективы: к примеру, смерть от жажды, ведь среди песков трудно найти оазис с водой, или от укуса какой-нибудь ядовитой твари. Еще вариант – попасть в плен к бедуинам, где жизнь моя будет омрачена прискорбными событиями и насилием.
Джамиля поведала печальную историю о бежавшей девице, которую нашли пару месяцев спустя. То, что осталось после «внимания» изголодавшихся по женской ласке песчаных жителей, доклевывали стервятники.
– А ведь она могла стать женой шейха! – подвела итог рассказчица со вздохом.
Я решила, что в моих интересах стать послушной девочкой и прилежной ученицей.
– У тебя есть все шансы стать главным украшением гарема состоятельного человека! – произнесла довольная моим решением Джамиля. – Твоя жизнь может стать сказкой в роскошном замке, но для начала ты должна превратиться в принцессу.
В восемь лет мои волосы начали темнеть, и этот факт омрачил надежды Джамили.
– Дешевеешь на глазах, – произнесла она с прискорбием. – Надеюсь, кровь из тебя польется раньше того, как ты станешь цвета пепла, чтобы я могла тебя пристроить и взять хороший залог.
– Мы можем осветлить их, – бодро воскликнула я, стараясь посодействовать.
– Ты будешь выглядеть как маленькая… продажная женщина, если мы испортим твои здоровые волосы химией! – недовольно бурчала она, прочесывая их пальцами руки, после чего заплела мне косу. Мы сидели во дворе нашего домика. Там было нечто вроде веранды для отдыха и бесед. Джамиля часто собирала группы воспитанниц, чтобы сделать какие-нибудь важные объявления. Например, о том, что гнездо покинул еще один оперившийся птенец – так она называла удачное завершение сделки.
– Наша соседка осветляла волосы ромашкой, – затараторила я, радуясь пристальному вниманию Джамили, которая в последнее время ко мне благоволила и даже освобождала от тяжелых работ.
– Ромашкой? – удивилась она. – И что ты с ней собираешься делать? Вплетать ее лепестки в волосы?
Я рассказала ей историю о соседке, которая платила нам с сестрами деньги за то, что мы собирали для нее цветы. Она их высушивала на своем подоконнике, а затем заваривала и использовала этой настой в разных целях: промывала им волосы и морозила кубики, для того чтобы протирать ими кожу. Я любила наблюдать, как она ухаживает за собой, этот процесс завораживал. Наша мама этого не делала, она сматывала седеющие волосы в жгут и изредка смазывала кожу лица подсолнечным маслом.
– Придумай мне имя такое же необычное, как у тебя! – предложила однажды соседка, встряхнув красивой золотистой шевелюрой. Я не растерлась и нарекла ее Ассоль – в честь девушки, ждущей своего суженного на берегу моря.
– Ассоль? Как наивно, но в этом что-то есть! Надеюсь, ты накаркаешь мне, дорогуша, красавчика Роя на алом кадиллаке!
– Грея, – поправила я соседку и та, отмахнувшись, произнесла: – Да пусть хоть горшком кличут, лишь бы был при деньгах.