Он прошёл в угол и, вытащив из ящичка карточки, стал перебирать их. На одной он ненадолго задержался.
— Макропулос. Если этот человек у нас зарегистрирован, то мы найдём о нем сведения в ящике № 16. Вот в чем польза организации.
Но в ящике № 16 ничего не оказалось. Чиновник в недоумении развёл руками и ещё раз просмотрел карточки. Никаких сведений о Макропулосе не было. И тут Латимера осенило.
— А что если посмотреть на фамилию Талат?
— Но ведь это турецкая фамилия.
— Да, я знаю, но все-таки давайте посмотрим.
Пожав плечами, чиновник опять прошёл в угол.
— Ящик номер 27, — не слишком стараясь скрыть своё раздражение, объявил чиновник. — А вы уверены, что этот человек прибыл в Афины? Быть может, он оказался в Салониках?
Латимер промолчал, потому что этот вопрос мучил его самого. С замиранием сердца следил он, как пальцы чиновника перебирают карточки. Внезапно тот остановился.
— Ну что, нашли? — выпалил Латимер.
— Действительно, он упаковщик инжира. Только зовут его Димитриос Таладис.
— Позвольте взглянуть, — протянул Латимер руку.
На карточке чёрным по белому было написано: «Димитриос Таладис». Он, Латимер, знал теперь немного больше, чем сам полковник Хаки. Итак, Димитриос воспользовался фамилией Талат на четыре года раньше, чем об этом говорилось в досье. Он просто присоединил к ней греческий суффикс. Имелись тут и другие сведения, о которых не знал полковник.
— Можно, я сниму копию?
— Конечно. Только вы должны это сделать у меня на глазах. Таковы правила.
Под бдительным оком апостола организации и терпения Латимер переписал сведения о Димитриосе в свою записную книжку. Вот этот текст:
В целом он остался доволен собой. Он провёл это расследование терпеливо и настойчиво, как говорится, в лучших традициях Скотланд-Ярда и благодаря своей догадке (что Димитриос взял фамилию Талат) получил новую информацию. Ему очень хотелось послать отчёт полковнику Хаки, но он постеснялся это сделать. Вряд ли полковник оценит его усердие, ведь труп Димитриоса уже зарыт, а досье погребено в архивах службы безопасности. Ну что ж, теперь на очереди София.
Он попытался вспомнить все, что знал о послевоенной политике Болгарии, и вскоре пришёл к выводу, что эти знания весьма незначительны. Он знал, например, что возглавлявший правительство Александр Стамболийский проводил либеральную политику, но не имел ни малейшего понятия, в чем она конкретно выражалась. На него было совершено покушение, а затем Македонский революционный комитет организовал военный заговор. Стамболийскому удалось бежать из Софии. При попытке ликвидации заговора его убили. Но это лишь канва событий. Какие политические силы стояли за всем этим, каковы подробности, очень важные в таких случаях? Нужно ехать в Софию и выяснить все на месте.
Оформив выездную визу из Греции и въездную визу в Болгарию, он взял билет на ночной поезд Афины — София. Пассажиров было не очень много, и он надеялся, что будет в купе один. Однако минут за пять до отхода поезда носильщик втащил в купе багаж, а через минуту появился и пассажир.
— Приношу мои глубочайшие извинения, но я вынужден нарушить ваше одиночество, — обратился он к Латимеру по-английски.
Это был полный, нездорового вида человек лет пятидесяти пяти. Он повернулся, чтобы расплатиться с носильщиком, и Латимеру сразу бросилось в глаза, как смешно сидят на нем брюки — сзади он удивительным образом напоминал слона. Когда же Латимер разглядел своего попутчика как следует, то забыл об этой смешной черте. У того было сильно опухшее — не то от обжорства, не то от пьянства — лицо с маленькими слезящимися голубенькими глазками, под которыми набухли мешки. Нос был большой, какой-то неопределённой формы, точно резиновый. Наибольшее впечатление производила нижняя часть лица. Бледные распухшие губы кривились в какой-то вымученной улыбке, приоткрывая ослепительно белые вставные зубы. И слезящиеся глаза, и сахарная улыбка придавали лицу такое выражение, будто бы вы имели дело с невинным страдальцем, безропотно сносящим все выпавшие на его долю мучения. Мстительная судьба, обращаясь с ним несправедливо и жестоко, все-таки не уничтожила в нем Веры в доброту человеческую — короче, так мог улыбаться только возведённый на костёр мученик. Этот человек чем-то напомнил Латимеру знакомого священника, который был лишён сана за растрату церковных денег.
— Раз место свободно, — сказал Латимер, — ни о каком нарушении не может быть и речи.
Слушая, как трудно и часто дышит этот человек, Латимер подумал, что он наверняка страдает одышкой и, значит, будет во сне храпеть.
— Как вы хорошо сказали! — воскликнул незнакомец. — В наши дни столько недобрых людей, которые совсем не думают о других! Осмелюсь спросить, далеко едете?
— В Софию.
— Чудесный город, чудесный. А я до Бухареста. Надеюсь, друг другу не помешаем.
Латимер ответил, что тоже надеется на это. Он никак не мог определить кто этот толстяк. По-английски он вроде бы говорил правильно, но с каким-то ужасным вульгарным акцентом, точно рот у него был набит кашей. Кроме того, начав фразу, он, казалось, собирался закончить её на более привычном для него французском или немецком. Видно было, что он учился языку по книгам.
Достав из небольшого чемодана, какой обычно берут с собой в дорогу атташе, пижаму, толстые шерстяные носки и потрёпанную книжку в бумажной обложке, толстяк положил их на верхнюю полку Латимер заметил, что книжка была на французском и называлась «Жемчужины мудрости на каждый день». Затем толстяк вытащил из кармана пачку тоненьких греческих сигарок.
— Вы не возражаете, если я покурю? — сказал он, протягивая пачку Латимеру.
— Сделайте одолжение. Благодарю вас, но мне сейчас курить не хочется.
Поезд набирал скорость Латимер снял пиджак и лёг поверх одеяла. Толстяк, взявшийся было за книгу, вдруг отложил её и обратился к Латимеру.
— Когда проводник сказал мне, что я еду вместе с англичанином, я подумал, как это чудесно.
— Вы очень добры.
— Поверьте, я говорю от всей души.
Дым ел ему глаза, и он промокал навёртывавшиеся слезы шерстяным носком.
— Очень глупо делаю, что курю — сказал он, точно жалуясь кому-то — да и глаза у меня очень слабые. Но, видно, Всемогущий так решил, а Он всегда знает, что делает. Быть может, чтобы я лучше воспринимал красоту Его творения, Матери Природы, чтобы я обратил внимание на великолепие её одежд — на деревья, цветы, облака, голубизну неба, на покрытые снегом вершины, на золото заката.
— Вам просто надо носить очки.
— Если бы мне были нужны очки — покачал головой толстяк, — Всемогущий дал бы мне знак. — Он пристально посмотрел на Латимера. — Неужели вы не чувствуете, мой друг, что где-то над нами, рядом с нами, внутри нас есть некая Власть, некая роковая Сила, которая заставляет нас делать те вещи, которые мы делаем.
— Ну, это серьёзный вопрос.
— Мы не понимаем этого только потому, что недостаточно просты и скромны. Чтобы стать философом, не нужно никакого особого образования. Достаточно быть простым и скромным. — Он смотрел на Латимера, и взгляд его излучал простоту и скромность. — Живи и давай жить другим — вот в чем секрет счастья. И оставим Всемогущему право отвечать на те вопросы, которые вне нашего немощного разумения. Мы не в силах бороться против Судьбы. Если Всемогущему угодно, чтоб мы поступали нехорошо, то, значит, Он видит в этом какую-то цель, которая нам не всегда ясна. Если Всемогущий хочет, чтобы кто-то разбогател, а большинство остались бедными, значит, надо безропотно принять Его волю.
В этом месте отрыжка прервала его разглагольствования. Подняв глаза вверх, он посмотрел на полку, где стояли чемоданы Латимера. На его лице засияла улыбка.
— Я часто думаю, — заявил он, — сколько появляется пищи для размышлений, когда едешь в поезде. Взять хоть чемодан. Какое сходство с человеком! Ведь мы тоже на жизненном пути приобретаем множество наклеек. Наклейки — это то, какими мы хотим казаться, но ведь главное — какие мы внутри. И как часто, — тут он в отчаянии замотал головой, — как часто чемодан не содержит ничего чудесного. Вы ведь не будете спорить со мной?
Латимера давно тошнило от его речей. Он выдавил из себя:
— А вы очень хорошо говорите по-английски.
— Английский — чудесный язык Шекспир, Герберт Уэллс — у вас есть великие писатели. Но я не могу полностью выразить все свои мысли по-английски. Вы, должно быть, заметили, что мне гораздо ближе французский.
— Но ваш родной язык?
Толстяк развёл руками, и на правой руке блеснуло кольцо с алмазом.
— Я гражданин мира, — ответил он, — для меня все страны, все языки прекрасны. Если бы только люди могли жить, как братья, без ненависти и с верой в Чудесное. Но нет! Всегда найдутся коммунисты и так далее. Очевидно, такова уж воля Всемогущего.
— Кажется, я засыпаю, — сказал Латимер.
— Сон! — подхватил толстяк. — Это великая милость, дарованная нам, людям. Меня зовут, — сказал он без всякой связи с предыдущим, — мистер Питерс.
— Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Питерс, — ответил ему Латимер довольно сухо. — Мы прибываем в Софию очень рано, поэтому я не буду раздеваться.
Он выключил верхний свет в купе, оставив гореть лишь синюю лампочку над входом да два ночника, и залез под одеяло.
Мистер Питерс следил за его действиями с какой-то непонятной грустью, потом начал раздеваться. Балансируя на одной ноге, надел пижаму и забрался на свою полку. Минуты две он лежал неподвижно, тихо посапывая, потом повернулся на бок и, достав книжку, начал читать. Латимер выключил свой ночник и закрыл глаза. Через минуту он крепко спал.
Поезд прибыл на границу ещё до рассвета, и Латимера разбудил проводник. Мистер Питерс все ещё читал. Очевидно, его бумаги пограничники просмотрели в коридоре, и Латимер с сожалением подумал о том, что так и не узнал, к какой же национальности принадлежит сей гражданин мира. Сон был сломан, и Латимер, подремав ещё немного, открыл глаза. За окном слабо серело утро. Поезд прибывал в Софию в семь. Латимер начал собирать вещи. Мистер Питерс погасил ночник и закрыл глаза. Когда поезд загромыхал на стыках, Латимер тихо открыл дверь купе.
Мистер Питерс вдруг повернулся на другой бок и посмотрел на него.
— Простите, что разбудил вас, — сказал Латимер.
В серой полутьме купе улыбка на лице толстяка показалась Латимеру клоунской маской.
— Напрасно беспокоитесь, — сказал он, — я все равно не спал. Я только хотел сказать вам, что лучше всего остановиться в отёле «Славянская беседа».
— Благодарю за совет, но я уже заказал по телефону номер в «Гранд-Палас». Мои друзья рекомендовали мне именно этот отель.
— Это очень хороший отель. — Поезд начал тормозить. — До свидания, мистер Латимер.
— До свидания.
Как и любому пассажиру, Латимеру очень хотелось поскорее добраться до отеля, принять ванну, позавтракать, и только потом он задумался над тем, каким образом мистеру Питерсу стала известна его фамилия.
— Макропулос. Если этот человек у нас зарегистрирован, то мы найдём о нем сведения в ящике № 16. Вот в чем польза организации.
Но в ящике № 16 ничего не оказалось. Чиновник в недоумении развёл руками и ещё раз просмотрел карточки. Никаких сведений о Макропулосе не было. И тут Латимера осенило.
— А что если посмотреть на фамилию Талат?
— Но ведь это турецкая фамилия.
— Да, я знаю, но все-таки давайте посмотрим.
Пожав плечами, чиновник опять прошёл в угол.
— Ящик номер 27, — не слишком стараясь скрыть своё раздражение, объявил чиновник. — А вы уверены, что этот человек прибыл в Афины? Быть может, он оказался в Салониках?
Латимер промолчал, потому что этот вопрос мучил его самого. С замиранием сердца следил он, как пальцы чиновника перебирают карточки. Внезапно тот остановился.
— Ну что, нашли? — выпалил Латимер.
— Действительно, он упаковщик инжира. Только зовут его Димитриос Таладис.
— Позвольте взглянуть, — протянул Латимер руку.
На карточке чёрным по белому было написано: «Димитриос Таладис». Он, Латимер, знал теперь немного больше, чем сам полковник Хаки. Итак, Димитриос воспользовался фамилией Талат на четыре года раньше, чем об этом говорилось в досье. Он просто присоединил к ней греческий суффикс. Имелись тут и другие сведения, о которых не знал полковник.
— Можно, я сниму копию?
— Конечно. Только вы должны это сделать у меня на глазах. Таковы правила.
Под бдительным оком апостола организации и терпения Латимер переписал сведения о Димитриосе в свою записную книжку. Вот этот текст:
№ Т 53462Вручив карточку чиновнику, хвалёное терпение которого явно истощилось, и соответствующим образом отблагодарив его, Латимер вернулся в отель и погрузился в размышления.
Национальная организация спасения.
Отдел помощи беженцам. Афины.
Пол: мужской. Имя: Димитриос Таладис. Год и место рождения: 1889, Салоники. Род занятий: упаковщик инжира. Родители: вероятно, умерли. Паспорт или личная карточка: карточка, выданная в Смирне, утеряна. Национальность: грек. Время прибытия: 1922, 1 октября. Откуда: из Смирны. Дополнительные сведения: здоров и трудоспособен. Денег не имеет. Приписан к лагерю в Табурии. Выдана временная личная карточка. Примечание: исчез из лагеря 29 ноября 1922 года. Разыскивается полицией по обвинению в ограблении и покушении на убийство. Ордер на арест подписан 30 ноября 1922 года. По-видимому, бежал на одном из судов.
В целом он остался доволен собой. Он провёл это расследование терпеливо и настойчиво, как говорится, в лучших традициях Скотланд-Ярда и благодаря своей догадке (что Димитриос взял фамилию Талат) получил новую информацию. Ему очень хотелось послать отчёт полковнику Хаки, но он постеснялся это сделать. Вряд ли полковник оценит его усердие, ведь труп Димитриоса уже зарыт, а досье погребено в архивах службы безопасности. Ну что ж, теперь на очереди София.
Он попытался вспомнить все, что знал о послевоенной политике Болгарии, и вскоре пришёл к выводу, что эти знания весьма незначительны. Он знал, например, что возглавлявший правительство Александр Стамболийский проводил либеральную политику, но не имел ни малейшего понятия, в чем она конкретно выражалась. На него было совершено покушение, а затем Македонский революционный комитет организовал военный заговор. Стамболийскому удалось бежать из Софии. При попытке ликвидации заговора его убили. Но это лишь канва событий. Какие политические силы стояли за всем этим, каковы подробности, очень важные в таких случаях? Нужно ехать в Софию и выяснить все на месте.
Оформив выездную визу из Греции и въездную визу в Болгарию, он взял билет на ночной поезд Афины — София. Пассажиров было не очень много, и он надеялся, что будет в купе один. Однако минут за пять до отхода поезда носильщик втащил в купе багаж, а через минуту появился и пассажир.
— Приношу мои глубочайшие извинения, но я вынужден нарушить ваше одиночество, — обратился он к Латимеру по-английски.
Это был полный, нездорового вида человек лет пятидесяти пяти. Он повернулся, чтобы расплатиться с носильщиком, и Латимеру сразу бросилось в глаза, как смешно сидят на нем брюки — сзади он удивительным образом напоминал слона. Когда же Латимер разглядел своего попутчика как следует, то забыл об этой смешной черте. У того было сильно опухшее — не то от обжорства, не то от пьянства — лицо с маленькими слезящимися голубенькими глазками, под которыми набухли мешки. Нос был большой, какой-то неопределённой формы, точно резиновый. Наибольшее впечатление производила нижняя часть лица. Бледные распухшие губы кривились в какой-то вымученной улыбке, приоткрывая ослепительно белые вставные зубы. И слезящиеся глаза, и сахарная улыбка придавали лицу такое выражение, будто бы вы имели дело с невинным страдальцем, безропотно сносящим все выпавшие на его долю мучения. Мстительная судьба, обращаясь с ним несправедливо и жестоко, все-таки не уничтожила в нем Веры в доброту человеческую — короче, так мог улыбаться только возведённый на костёр мученик. Этот человек чем-то напомнил Латимеру знакомого священника, который был лишён сана за растрату церковных денег.
— Раз место свободно, — сказал Латимер, — ни о каком нарушении не может быть и речи.
Слушая, как трудно и часто дышит этот человек, Латимер подумал, что он наверняка страдает одышкой и, значит, будет во сне храпеть.
— Как вы хорошо сказали! — воскликнул незнакомец. — В наши дни столько недобрых людей, которые совсем не думают о других! Осмелюсь спросить, далеко едете?
— В Софию.
— Чудесный город, чудесный. А я до Бухареста. Надеюсь, друг другу не помешаем.
Латимер ответил, что тоже надеется на это. Он никак не мог определить кто этот толстяк. По-английски он вроде бы говорил правильно, но с каким-то ужасным вульгарным акцентом, точно рот у него был набит кашей. Кроме того, начав фразу, он, казалось, собирался закончить её на более привычном для него французском или немецком. Видно было, что он учился языку по книгам.
Достав из небольшого чемодана, какой обычно берут с собой в дорогу атташе, пижаму, толстые шерстяные носки и потрёпанную книжку в бумажной обложке, толстяк положил их на верхнюю полку Латимер заметил, что книжка была на французском и называлась «Жемчужины мудрости на каждый день». Затем толстяк вытащил из кармана пачку тоненьких греческих сигарок.
— Вы не возражаете, если я покурю? — сказал он, протягивая пачку Латимеру.
— Сделайте одолжение. Благодарю вас, но мне сейчас курить не хочется.
Поезд набирал скорость Латимер снял пиджак и лёг поверх одеяла. Толстяк, взявшийся было за книгу, вдруг отложил её и обратился к Латимеру.
— Когда проводник сказал мне, что я еду вместе с англичанином, я подумал, как это чудесно.
— Вы очень добры.
— Поверьте, я говорю от всей души.
Дым ел ему глаза, и он промокал навёртывавшиеся слезы шерстяным носком.
— Очень глупо делаю, что курю — сказал он, точно жалуясь кому-то — да и глаза у меня очень слабые. Но, видно, Всемогущий так решил, а Он всегда знает, что делает. Быть может, чтобы я лучше воспринимал красоту Его творения, Матери Природы, чтобы я обратил внимание на великолепие её одежд — на деревья, цветы, облака, голубизну неба, на покрытые снегом вершины, на золото заката.
— Вам просто надо носить очки.
— Если бы мне были нужны очки — покачал головой толстяк, — Всемогущий дал бы мне знак. — Он пристально посмотрел на Латимера. — Неужели вы не чувствуете, мой друг, что где-то над нами, рядом с нами, внутри нас есть некая Власть, некая роковая Сила, которая заставляет нас делать те вещи, которые мы делаем.
— Ну, это серьёзный вопрос.
— Мы не понимаем этого только потому, что недостаточно просты и скромны. Чтобы стать философом, не нужно никакого особого образования. Достаточно быть простым и скромным. — Он смотрел на Латимера, и взгляд его излучал простоту и скромность. — Живи и давай жить другим — вот в чем секрет счастья. И оставим Всемогущему право отвечать на те вопросы, которые вне нашего немощного разумения. Мы не в силах бороться против Судьбы. Если Всемогущему угодно, чтоб мы поступали нехорошо, то, значит, Он видит в этом какую-то цель, которая нам не всегда ясна. Если Всемогущий хочет, чтобы кто-то разбогател, а большинство остались бедными, значит, надо безропотно принять Его волю.
В этом месте отрыжка прервала его разглагольствования. Подняв глаза вверх, он посмотрел на полку, где стояли чемоданы Латимера. На его лице засияла улыбка.
— Я часто думаю, — заявил он, — сколько появляется пищи для размышлений, когда едешь в поезде. Взять хоть чемодан. Какое сходство с человеком! Ведь мы тоже на жизненном пути приобретаем множество наклеек. Наклейки — это то, какими мы хотим казаться, но ведь главное — какие мы внутри. И как часто, — тут он в отчаянии замотал головой, — как часто чемодан не содержит ничего чудесного. Вы ведь не будете спорить со мной?
Латимера давно тошнило от его речей. Он выдавил из себя:
— А вы очень хорошо говорите по-английски.
— Английский — чудесный язык Шекспир, Герберт Уэллс — у вас есть великие писатели. Но я не могу полностью выразить все свои мысли по-английски. Вы, должно быть, заметили, что мне гораздо ближе французский.
— Но ваш родной язык?
Толстяк развёл руками, и на правой руке блеснуло кольцо с алмазом.
— Я гражданин мира, — ответил он, — для меня все страны, все языки прекрасны. Если бы только люди могли жить, как братья, без ненависти и с верой в Чудесное. Но нет! Всегда найдутся коммунисты и так далее. Очевидно, такова уж воля Всемогущего.
— Кажется, я засыпаю, — сказал Латимер.
— Сон! — подхватил толстяк. — Это великая милость, дарованная нам, людям. Меня зовут, — сказал он без всякой связи с предыдущим, — мистер Питерс.
— Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Питерс, — ответил ему Латимер довольно сухо. — Мы прибываем в Софию очень рано, поэтому я не буду раздеваться.
Он выключил верхний свет в купе, оставив гореть лишь синюю лампочку над входом да два ночника, и залез под одеяло.
Мистер Питерс следил за его действиями с какой-то непонятной грустью, потом начал раздеваться. Балансируя на одной ноге, надел пижаму и забрался на свою полку. Минуты две он лежал неподвижно, тихо посапывая, потом повернулся на бок и, достав книжку, начал читать. Латимер выключил свой ночник и закрыл глаза. Через минуту он крепко спал.
Поезд прибыл на границу ещё до рассвета, и Латимера разбудил проводник. Мистер Питерс все ещё читал. Очевидно, его бумаги пограничники просмотрели в коридоре, и Латимер с сожалением подумал о том, что так и не узнал, к какой же национальности принадлежит сей гражданин мира. Сон был сломан, и Латимер, подремав ещё немного, открыл глаза. За окном слабо серело утро. Поезд прибывал в Софию в семь. Латимер начал собирать вещи. Мистер Питерс погасил ночник и закрыл глаза. Когда поезд загромыхал на стыках, Латимер тихо открыл дверь купе.
Мистер Питерс вдруг повернулся на другой бок и посмотрел на него.
— Простите, что разбудил вас, — сказал Латимер.
В серой полутьме купе улыбка на лице толстяка показалась Латимеру клоунской маской.
— Напрасно беспокоитесь, — сказал он, — я все равно не спал. Я только хотел сказать вам, что лучше всего остановиться в отёле «Славянская беседа».
— Благодарю за совет, но я уже заказал по телефону номер в «Гранд-Палас». Мои друзья рекомендовали мне именно этот отель.
— Это очень хороший отель. — Поезд начал тормозить. — До свидания, мистер Латимер.
— До свидания.
Как и любому пассажиру, Латимеру очень хотелось поскорее добраться до отеля, принять ванну, позавтракать, и только потом он задумался над тем, каким образом мистеру Питерсу стала известна его фамилия.
Год 1923-й
Латимер много думал над тем, что ему нужно будет сделать в Софии. В Смирне и в Афинах все сводилось к тому, чтобы получить доступ к документам. С этой работой легко мог справиться любой достаточно компетентный работник сыскного агентства. Здесь все было иначе. Очевидно, софийская полиция знала о Димитриосе, но, как верно заметил полковник Хаки, лишь немногое. Только после запроса полковника полиции удалось разыскать женщину, знавшую Димитриоса, и получить от неё сведения о нем. Познакомиться с документами из архива полиции было интересно главным образом потому, чтобы выяснить, чего не знала полиция. Латимер вспомнил слова полковника, что при расследовании покушений важно найти не того, кто стрелял, а тех, кто субсидировал покушение. Латимер очень сомневался, что полиция додумалась до этого.
Первое, что предстояло ему выяснить: кому было выгодно убийство премьер-министра Александра Стамболийского. Только получив хоть какую-то информацию, можно было строить предположения о роли Димитриоса в этом деле.
Во второй половине дня Латимер отправился к Марукакису, корреспонденту французского агентства, рекомендованному ещё в Афинах Сиантисом. Тот оказался смуглым, поджарым брюнетом с умными, слегка выпученными глазами. Иногда по его губам пробегала ироническая усмешка, точно Марукакис сожалел о своей излишней откровенности. Он беседовал с Латимером тем вежливым тоном, каким обычно ведутся переговоры о вооружённом перемирии. Разговор шёл на французском.
— Какая информация вас интересует, месье?
— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о событиях, происходивших в 1923 году и связанных с покушением на Стамболийского.
— Вот как? — удивился Марукакис. — Это было так давно, что мне придётся напрячь память. Я буду рад помочь вам. Но вам придётся немного подождать, ну, скажем, часок-другой.
— Если бы вы согласились поужинать со мной сегодня вечером в отёле, где я остановился, я был бы просто счастлив.
— А где вы остановились?
— Отель «Гранд-Палас».
— Я знаю место, где готовят лучше и ужин обойдётся намного дешевле. Если хотите, я зайду за вами в восемь вечера. Вы не возражаете?
— Разумеется, нет.
— Очень хорошо. Тогда встретимся в отёле. До свидания.
Он появился минута в минуту. Выйдя из отеля, они прошли по бульвару Марии-Луизы, потом вверх по Алабинской и затем свернули в узкую боковую улочку. Не доходя шагов десяти до лавки зеленщика, Марукакис вдруг остановился и, немного смутившись, обратился к Латимеру:
— Несмотря на неказистый вид, кормят здесь очень хорошо. Но, может быть, вам хочется пойти в другое место?
— Нет-нет, я целиком полагаюсь на вас.
Марукакис с облегчением вздохнул.
— Ну что ж, с вашего позволения, — сказал он и толкнул дверь лавки. Где-то внутри мелодично прозвенел колокольчик.
Пройдя по коридору, они вошли в небольшой зал, где стояло всего пять столиков. Два из них были заняты — несколько мужчин и женщин, громко чавкая, ели суп. Когда они сели за один из свободных столиков, к ним подошёл усатый официант в белой рубахе и зеленом переднике и что-то долго говорил по-болгарски.
— Заказ придётся делать вам, — сказал Латимер Марукакису.
Выслушав заказ, официант подкрутил усы и, подойдя к проёму в стене, что-то крикнул.
— Я заказал водку, — сказал Марукакис. — Думаю, она вам понравится.
Официант вернулся с бутылкой и наполнил рюмки.
— Ваше здоровье, — сказал Марукакис. — Ну, а теперь я хочу быть с вами откровенным. — Он поджал губы, нахмурился. — Терпеть не могу, когда хитрят и что-то пытаются скрыть. Я ведь грек, а греки сразу чуют, где ложь. От письма, которое вы мне вручили, так и несёт ложью. Но это ещё полбеды, а вот предположение, что вам это нужно для полицейского романа, просто оскорбительно для умного человека.
— Прошу меня простить, — сказал Латимер, смутившись, — но я не решился сообщить подлинные причины, которыми обусловлен мой интерес к этой информации.
— Последний человек, с которым я поделился информацией по этому вопросу, — сказал Марукакис мрачно, — писал что-то вроде справочника по европейской политике для американцев. Прочитав то, что он написал, я чувствовал себя больным целую неделю. Вы, конечно, понимаете, что речь идёт о моем духовном здоровье. Книга самым гнусным образом извращала факты.
— Я не собираюсь писать книгу.
Марукакис расхохотался.
— Вы, англичане, такой стеснительный народ. Послушайте! Давайте договоримся: вы получите нужную информацию, а я узнаю подлинные причины. Идёт?
— Идёт.
— Очень хорошо.
Официант принёс суп. Суп был густой, пряный, щедро забелённый сметаной. Латимер ел суп и слушал рассказ Марукакиса.
В тяжело больном обществе престижные посты достаются не тем, кто, подобно проницательному врачу, поставит правильный диагноз, а тем, кто ведёт себя у постели умирающего самым тактичным образом. В таком обществе невежественное большинство обычно наделяет властью какую-нибудь посредственность. Впрочем, политическим влиянием может обладать также либерально мыслящий лидер партии, вступивший в конфликт с доктринёрами и экстремистами. Независимо от того, победят ли доктринёры или экстремисты, такой правитель обречён быть либо символом ненависти для тех и других, либо умереть мученической смертью.
Именно такая судьба выпала Александру Стамболийскому, лидеру аграрной партии, занимавшему посты премьер-министра и министра иностранных дел. Из-за внутренних разногласий аграрная партия не смогла дать отпор организованной реакции и исчезла с политической арены, так сказать, не произведя ни единого выстрела по своим противникам.
Все началось, когда в начале января Стамболийский вернулся в Софию из Лозанны, где проходила международная конференция. 23 января 1923 года правительство Югославии (тогда ещё Сербии) обратилось к болгарскому правительству с нотой протеста, в которой указывало на неоднократные нарушения югославской границы вооружёнными отрядами так называемых комитаджи. Не прошло и двух недель, как в Софии на торжестве, посвящённом открытию Национального театра, в ложе членов правительства взорвалась бомба. Несколько человек были тяжело ранены.
Правительство Александра Стамболийского с самого начала намеревалось установить и поддерживать с Югославией дружественные связи. Югославская сторона с пониманием отнеслась к этому. Однако такое положение дел не устраивало македонских националистов, добивавшихся автономии. Во главе их стоял так называемый Македонский революционный комитет, хорошо известный как в Болгарии, так и в Югославии. Националисты понимали: улучшение отношений может привести к тому, что правительства обеих стран предпримут совместные действия против них. Они старались любыми средствами разрушить эти связи и уничтожить своего главного врага — Стамболийского. Нарушения границы и взрыв бомбы в театре были сигналом к началу вооружённой борьбы.
8 марта правительство объявило о роспуске Народного собрания и о своём намерении провести общенациональные выборы в апреле. Это был смелый шаг, направленный на то, чтобы ослабить влияние всех реакционных партий. Крестьяне единодушно поддерживали правительство аграриев, и выборы должны были ещё больше укрепить влияние аграрной партии в Народном собрании. Именно в этот момент в партийную кассу Македонского революционного комитета поступила значительная сумма.
И тотчас же в Гасково, во Фракии, была предпринята попытка убить Стамболийского и находившегося вместе с ним министра железных дорог Атанасова. Полиции удалось схватить террористов в самый последний момент. В этой обстановке было решено отложить проведение выборов.
4 июня софийская полиция раскрыла заговор. Террористы намеревались убить не только Стамболийского, но и военного министра Муравьёва и министра внутренних дел Стоянова. В перестрелке убили офицера, которому, как стало потом известно, было поручено убить Стамболийского. Группу заговорщиков составляли молодые офицеры, члены Македонского комитета, однако полиции не удалось их арестовать.
Положение становилось угрожающим. Руководство аграрной партии могло проконтролировать события, раздав оружие поддерживавшим его крестьянам. Оно же вместо этого перераспределяло посты, полагая, что Македонский комитет, эта маленькая банда террористов, не в состоянии свергнуть правительство, поддерживаемое миллионами крестьян. Руководству аграрной партии почему-то не приходило в голову, что террористическая деятельность националистов всего лишь дымовая завеса, цель которой скрыть подготовку реакционного переворота. Эта близорукость дорого обошлась аграриям.
Несколько дней все было тихо. Однако в ночь на 9 июня все члены правительства Стамболийского, кроме него самого, были арестованы, и в стране ввели военное положение. Произошёл переворот, которым руководили реакционеры Цанков и Русев, никак не связанные с македонскими националистами.
Стамболийский пытался силами крестьян организовать вооружённое сопротивление, но было уже поздно. Спустя две недели после переворота он был арестован вместе с группой своих сторонников и затем погиб при весьма загадочных обстоятельствах.
— Вам известно, кто внёс деньги в фонд Македонского комитета? — спросил Латимер, выслушав рассказ Марукакиса.
— Разные ходили слухи, — усмехнулся он, — и было много всяких предположений. Но мне кажется, что деньги были перечислены тем самым банком, на счёту которого находились партийные фонды. Это так называемый Евразийский кредитный трест.
— Как вы думаете, не мог банк перечислить эти деньги, взяв их со счета какой-либо другой партии?
— Нет, я так не думаю. Перечисленная сумма была взята из фондов самого банка. Мне удалось установить: при экономической политике правительства Стамболийского банк сильно пострадал в результате повышения курса лева. В течение первых двух месяцев 1923 года курс лева по отношению к фунту стерлингов вырос вдвое: с восьмисот до четырехсот левов за фунт. Поэтому банки терпели значительные убытки на краткосрочных ссудах. Евразийский кредитный трест, конечно, не мог с этим мириться.
— Что представляет собой этот банк?
— Зарегистрирован в Монако и поэтому не платит налоги в тех странах, где имеются его филиалы, и не сообщает данные о текущих счетах. В Европе довольно много таких банков. Между прочим, правление находится в Париже, а большинство своих финансовых операций банк проводит на Балканах. Интересно, что банк финансирует подпольный бизнес: производство и транспортировку героина из Болгарии.
— Мог банк финансировать заговор Цанкова?
— Вполне возможно. Во всяком случае, банк способствовал созданию обстановки, в которой стал возможен заговор. Ни для кого не секрет, что покушение на Стамболийского и Атанасова в Гаскове совершили иностранные гангстеры, которым хорошо заплатили. Поговаривали, что только благодаря тому, что нити тянулись за границу, не удалось до конца раскрыть это преступление.
— А что вам известно о пребывании Димитриоса в Болгарии? — спросил Марукакис.
— Очень мало. Как я уже говорил, он, по-видимому, играл роль связного в покушении на Стамболийского. Софийская полиция знала о его существовании, потому что по запросу турецкой службы безопасности полицейские допрашивали знакомую Димитриоса.
— Если она жива и никуда не уехала, с ней надо будет обязательно встретиться.
— Да, хорошо бы. Дело в том, что ни в Смирне, ни в Афинах мне не удалось побеседовать с теми, кто мог видеть Димитриоса живым. Но, к сожалению, я не знаю, как зовут эту женщину.
— Полиция наверняка знает. Если хотите, я наведу справки. Вы же не читаете по-болгарски, и к тому же архив полиции для вас недоступен. Я совсем другое дело. Я ведь аккредитованный журналист и имею вполне определённые привилегии. — Он усмехнулся. — Кроме того, пусть это глупо выглядит, но ваше расследование заинтриговало меня.
Они остались в ресторане одни. Официант подрёмывал на стуле, положив ноги на стол.
— Ну, пора уходить, — сказал Марукакис, вздохнув. — Надо разбудить его и заплатить за ужин.
Латимер приятно проводил время: побывал в картинной галерее, осмотрел памятник Александру II, пил кофе, гулял и даже взобрался на Витошу, у подножия которой расположена София. Все это время он старался думать не о Димитриосе, а о своей новой книге, но заметил, что это ему почти не удаётся. Письмо Марукакиса полностью вытеснило из его головы все мысли о романе. Вот что он писал:
Архив полиции. София. 1922-1924 годы
Димитриос Макропулос.
Национальность: грек. Место рождения: Салоники. Год рождения: 1889. Род занятий: упаковщик инжира. Прибытие: Варна, 22 декабря 1922 года, на итальянском пароходе «Изолла Белла». Паспорт или личная карточка: удостоверение личности, выданное комиссией помощи беженцам, № Т 53462.
Первое, что предстояло ему выяснить: кому было выгодно убийство премьер-министра Александра Стамболийского. Только получив хоть какую-то информацию, можно было строить предположения о роли Димитриоса в этом деле.
Во второй половине дня Латимер отправился к Марукакису, корреспонденту французского агентства, рекомендованному ещё в Афинах Сиантисом. Тот оказался смуглым, поджарым брюнетом с умными, слегка выпученными глазами. Иногда по его губам пробегала ироническая усмешка, точно Марукакис сожалел о своей излишней откровенности. Он беседовал с Латимером тем вежливым тоном, каким обычно ведутся переговоры о вооружённом перемирии. Разговор шёл на французском.
— Какая информация вас интересует, месье?
— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о событиях, происходивших в 1923 году и связанных с покушением на Стамболийского.
— Вот как? — удивился Марукакис. — Это было так давно, что мне придётся напрячь память. Я буду рад помочь вам. Но вам придётся немного подождать, ну, скажем, часок-другой.
— Если бы вы согласились поужинать со мной сегодня вечером в отёле, где я остановился, я был бы просто счастлив.
— А где вы остановились?
— Отель «Гранд-Палас».
— Я знаю место, где готовят лучше и ужин обойдётся намного дешевле. Если хотите, я зайду за вами в восемь вечера. Вы не возражаете?
— Разумеется, нет.
— Очень хорошо. Тогда встретимся в отёле. До свидания.
Он появился минута в минуту. Выйдя из отеля, они прошли по бульвару Марии-Луизы, потом вверх по Алабинской и затем свернули в узкую боковую улочку. Не доходя шагов десяти до лавки зеленщика, Марукакис вдруг остановился и, немного смутившись, обратился к Латимеру:
— Несмотря на неказистый вид, кормят здесь очень хорошо. Но, может быть, вам хочется пойти в другое место?
— Нет-нет, я целиком полагаюсь на вас.
Марукакис с облегчением вздохнул.
— Ну что ж, с вашего позволения, — сказал он и толкнул дверь лавки. Где-то внутри мелодично прозвенел колокольчик.
Пройдя по коридору, они вошли в небольшой зал, где стояло всего пять столиков. Два из них были заняты — несколько мужчин и женщин, громко чавкая, ели суп. Когда они сели за один из свободных столиков, к ним подошёл усатый официант в белой рубахе и зеленом переднике и что-то долго говорил по-болгарски.
— Заказ придётся делать вам, — сказал Латимер Марукакису.
Выслушав заказ, официант подкрутил усы и, подойдя к проёму в стене, что-то крикнул.
— Я заказал водку, — сказал Марукакис. — Думаю, она вам понравится.
Официант вернулся с бутылкой и наполнил рюмки.
— Ваше здоровье, — сказал Марукакис. — Ну, а теперь я хочу быть с вами откровенным. — Он поджал губы, нахмурился. — Терпеть не могу, когда хитрят и что-то пытаются скрыть. Я ведь грек, а греки сразу чуют, где ложь. От письма, которое вы мне вручили, так и несёт ложью. Но это ещё полбеды, а вот предположение, что вам это нужно для полицейского романа, просто оскорбительно для умного человека.
— Прошу меня простить, — сказал Латимер, смутившись, — но я не решился сообщить подлинные причины, которыми обусловлен мой интерес к этой информации.
— Последний человек, с которым я поделился информацией по этому вопросу, — сказал Марукакис мрачно, — писал что-то вроде справочника по европейской политике для американцев. Прочитав то, что он написал, я чувствовал себя больным целую неделю. Вы, конечно, понимаете, что речь идёт о моем духовном здоровье. Книга самым гнусным образом извращала факты.
— Я не собираюсь писать книгу.
Марукакис расхохотался.
— Вы, англичане, такой стеснительный народ. Послушайте! Давайте договоримся: вы получите нужную информацию, а я узнаю подлинные причины. Идёт?
— Идёт.
— Очень хорошо.
Официант принёс суп. Суп был густой, пряный, щедро забелённый сметаной. Латимер ел суп и слушал рассказ Марукакиса.
В тяжело больном обществе престижные посты достаются не тем, кто, подобно проницательному врачу, поставит правильный диагноз, а тем, кто ведёт себя у постели умирающего самым тактичным образом. В таком обществе невежественное большинство обычно наделяет властью какую-нибудь посредственность. Впрочем, политическим влиянием может обладать также либерально мыслящий лидер партии, вступивший в конфликт с доктринёрами и экстремистами. Независимо от того, победят ли доктринёры или экстремисты, такой правитель обречён быть либо символом ненависти для тех и других, либо умереть мученической смертью.
Именно такая судьба выпала Александру Стамболийскому, лидеру аграрной партии, занимавшему посты премьер-министра и министра иностранных дел. Из-за внутренних разногласий аграрная партия не смогла дать отпор организованной реакции и исчезла с политической арены, так сказать, не произведя ни единого выстрела по своим противникам.
Все началось, когда в начале января Стамболийский вернулся в Софию из Лозанны, где проходила международная конференция. 23 января 1923 года правительство Югославии (тогда ещё Сербии) обратилось к болгарскому правительству с нотой протеста, в которой указывало на неоднократные нарушения югославской границы вооружёнными отрядами так называемых комитаджи. Не прошло и двух недель, как в Софии на торжестве, посвящённом открытию Национального театра, в ложе членов правительства взорвалась бомба. Несколько человек были тяжело ранены.
Правительство Александра Стамболийского с самого начала намеревалось установить и поддерживать с Югославией дружественные связи. Югославская сторона с пониманием отнеслась к этому. Однако такое положение дел не устраивало македонских националистов, добивавшихся автономии. Во главе их стоял так называемый Македонский революционный комитет, хорошо известный как в Болгарии, так и в Югославии. Националисты понимали: улучшение отношений может привести к тому, что правительства обеих стран предпримут совместные действия против них. Они старались любыми средствами разрушить эти связи и уничтожить своего главного врага — Стамболийского. Нарушения границы и взрыв бомбы в театре были сигналом к началу вооружённой борьбы.
8 марта правительство объявило о роспуске Народного собрания и о своём намерении провести общенациональные выборы в апреле. Это был смелый шаг, направленный на то, чтобы ослабить влияние всех реакционных партий. Крестьяне единодушно поддерживали правительство аграриев, и выборы должны были ещё больше укрепить влияние аграрной партии в Народном собрании. Именно в этот момент в партийную кассу Македонского революционного комитета поступила значительная сумма.
И тотчас же в Гасково, во Фракии, была предпринята попытка убить Стамболийского и находившегося вместе с ним министра железных дорог Атанасова. Полиции удалось схватить террористов в самый последний момент. В этой обстановке было решено отложить проведение выборов.
4 июня софийская полиция раскрыла заговор. Террористы намеревались убить не только Стамболийского, но и военного министра Муравьёва и министра внутренних дел Стоянова. В перестрелке убили офицера, которому, как стало потом известно, было поручено убить Стамболийского. Группу заговорщиков составляли молодые офицеры, члены Македонского комитета, однако полиции не удалось их арестовать.
Положение становилось угрожающим. Руководство аграрной партии могло проконтролировать события, раздав оружие поддерживавшим его крестьянам. Оно же вместо этого перераспределяло посты, полагая, что Македонский комитет, эта маленькая банда террористов, не в состоянии свергнуть правительство, поддерживаемое миллионами крестьян. Руководству аграрной партии почему-то не приходило в голову, что террористическая деятельность националистов всего лишь дымовая завеса, цель которой скрыть подготовку реакционного переворота. Эта близорукость дорого обошлась аграриям.
Несколько дней все было тихо. Однако в ночь на 9 июня все члены правительства Стамболийского, кроме него самого, были арестованы, и в стране ввели военное положение. Произошёл переворот, которым руководили реакционеры Цанков и Русев, никак не связанные с македонскими националистами.
Стамболийский пытался силами крестьян организовать вооружённое сопротивление, но было уже поздно. Спустя две недели после переворота он был арестован вместе с группой своих сторонников и затем погиб при весьма загадочных обстоятельствах.
— Вам известно, кто внёс деньги в фонд Македонского комитета? — спросил Латимер, выслушав рассказ Марукакиса.
— Разные ходили слухи, — усмехнулся он, — и было много всяких предположений. Но мне кажется, что деньги были перечислены тем самым банком, на счёту которого находились партийные фонды. Это так называемый Евразийский кредитный трест.
— Как вы думаете, не мог банк перечислить эти деньги, взяв их со счета какой-либо другой партии?
— Нет, я так не думаю. Перечисленная сумма была взята из фондов самого банка. Мне удалось установить: при экономической политике правительства Стамболийского банк сильно пострадал в результате повышения курса лева. В течение первых двух месяцев 1923 года курс лева по отношению к фунту стерлингов вырос вдвое: с восьмисот до четырехсот левов за фунт. Поэтому банки терпели значительные убытки на краткосрочных ссудах. Евразийский кредитный трест, конечно, не мог с этим мириться.
— Что представляет собой этот банк?
— Зарегистрирован в Монако и поэтому не платит налоги в тех странах, где имеются его филиалы, и не сообщает данные о текущих счетах. В Европе довольно много таких банков. Между прочим, правление находится в Париже, а большинство своих финансовых операций банк проводит на Балканах. Интересно, что банк финансирует подпольный бизнес: производство и транспортировку героина из Болгарии.
— Мог банк финансировать заговор Цанкова?
— Вполне возможно. Во всяком случае, банк способствовал созданию обстановки, в которой стал возможен заговор. Ни для кого не секрет, что покушение на Стамболийского и Атанасова в Гаскове совершили иностранные гангстеры, которым хорошо заплатили. Поговаривали, что только благодаря тому, что нити тянулись за границу, не удалось до конца раскрыть это преступление.
— А что вам известно о пребывании Димитриоса в Болгарии? — спросил Марукакис.
— Очень мало. Как я уже говорил, он, по-видимому, играл роль связного в покушении на Стамболийского. Софийская полиция знала о его существовании, потому что по запросу турецкой службы безопасности полицейские допрашивали знакомую Димитриоса.
— Если она жива и никуда не уехала, с ней надо будет обязательно встретиться.
— Да, хорошо бы. Дело в том, что ни в Смирне, ни в Афинах мне не удалось побеседовать с теми, кто мог видеть Димитриоса живым. Но, к сожалению, я не знаю, как зовут эту женщину.
— Полиция наверняка знает. Если хотите, я наведу справки. Вы же не читаете по-болгарски, и к тому же архив полиции для вас недоступен. Я совсем другое дело. Я ведь аккредитованный журналист и имею вполне определённые привилегии. — Он усмехнулся. — Кроме того, пусть это глупо выглядит, но ваше расследование заинтриговало меня.
Они остались в ресторане одни. Официант подрёмывал на стуле, положив ноги на стол.
— Ну, пора уходить, — сказал Марукакис, вздохнув. — Надо разбудить его и заплатить за ужин.
Латимер приятно проводил время: побывал в картинной галерее, осмотрел памятник Александру II, пил кофе, гулял и даже взобрался на Витошу, у подножия которой расположена София. Все это время он старался думать не о Димитриосе, а о своей новой книге, но заметил, что это ему почти не удаётся. Письмо Марукакиса полностью вытеснило из его головы все мысли о романе. Вот что он писал:
Дорогой Латимер!
Как я и обещал, прилагаю к письму конспект сведений о Димитриосе Макропулосе, которые мне удалось получить в полиции. Как вы можете убедиться, они далеки от полноты. Не знаю, смогу ли я разыскать ту женщину, — это будет зависеть от моих друзей — полицейских. Думаю, увидимся завтра вечером.
С глубоким уважением
Н.Марукакис
Архив полиции. София. 1922-1924 годы
Димитриос Макропулос.
Национальность: грек. Место рождения: Салоники. Год рождения: 1889. Род занятий: упаковщик инжира. Прибытие: Варна, 22 декабря 1922 года, на итальянском пароходе «Изолла Белла». Паспорт или личная карточка: удостоверение личности, выданное комиссией помощи беженцам, № Т 53462.