Амнуэль Павел. Конечная остановка (сборник)

Павел Амнуэль
Конечная остановка

Что-нибудь светлое…

   У входа в кафе стояла на гранитном постаменте странная штуковина, имевшая, видимо, какое-то отношение к астрономии, иначе зачем ее здесь поставили? Связка вытянутых блестящих пустотелых конусов, в которых отражалась искаженная кривой поверхностью зелень замечательного сада и голубизна удивительно яркого сегодня неба. Ни облачка. В начале октября – подумать только.
   Войдя, Сара почувствовала необъяснимую неуверенность, заставившую ее задержаться в дверях; она даже повернулась, чтобы уйти, но подумала, как это было бы глупо, и направилась к стойке, где были выставлены закуски, салаты и снедь, на которую Сара не обратила внимания. Налила себе кофе, взяла круассан, расплатилась, устроилась в глубине небольшого уютного зала и поняла, почему ей стало не по себе. Ее внимательно, не скрываясь, разглядывал молодой человек, сидевший за первым столиком у двери. Лет двадцать пять на вид. Лицо немного удлиненное, скуластое, взгляд не враждебный, открытый, даже виноватый. Похоже, иностранец. В Кембридже стало слишком много иностранцев – не только студентов, но аспирантов и докторантов. Наверно, и профессоров тоже.
   Сара немного застыдилась этой мысли, ей, вообще-то, не свойственной. Она ничего не имела против иностранцев. Традиции доброй старой Англии, требовавшие с подозрением относиться к чужакам, ушли в прошлое. Но вот подумалось…
   Мужчина опустил взгляд и перевернул страницу лежавшей перед ним книги. Сара тоже отвернулась, отхлебнула кофе, откусила от круассана – пусть смотрит, если хочет, она не собиралась здесь задерживаться: допьет кофе и поедет домой, в Бакден. Не солоно хлебавши, правда, но она и не ожидала, что обнаружит в архиве обсерватории нечто, способное пролить свет на старую трагедию. Если ей отказали в Скотланд-Ярде, то в Кембридже подавно не следовало рассчитывать на успех.
   Сара отнесла поднос на стойку, надела через плечо сумку и пошла к двери, стараясь не смотреть на столик, за которым молодой человек продолжал читать книгу, не поднимая головы. Когда она проходила мимо, он неожиданно поднялся, чуть не уронив стул, и произнес стесненным виноватым голосом:
   – Извините, мисс.
   Сара могла пройти мимо, вроде бы не расслышав. Она так и хотела поступить, тем более, что была немного раздражена. Однако почему-то ноги сами замедлили шаг, и она услышала собственный голос:
   – Что вы сказали?
   Вечером, вспоминая разговор, она не могла объяснить себе, почему ответила именно так и почему вообще ответила. Почему остановилась, почему посмотрела молодому человеку в глаза и села на предложенный стул, когда он пробормотал: «Я… Нет, я просто… На два слова, вы не против?».
   – Хотите кофе?
   Сара покачала головой. В чем, собственно, дело? – хотела спросить она, но так и не раскрыла рта, разглядывая своего визави. Небольшая лысина – нынче молодые люди рано начинают лысеть. Едва заметная щетина над верхней губой, будто он лишь пару дней назад решил отращивать усы. Костюм классического покроя, но дешевый – такие можно приобрести в C&A на распродаже. Тайлер весной хотел купить похожий, но Сара отговорила – главный констебль вне службы не должен выглядеть, будто банковский клерк.
   – Простите, – сказал молодой человек. – Мое имя Алкин. То есть, фамилия. А имя – Алекс. Если полностью, Александр. Я здесь постдокторант. Космология. Простите.
   Он смутился и замолчал, мучительно, как показалось Саре, соображая, правильно ли построил фразу. Конечно, иностранец. Русский, судя по фамилии. И что?
   – Вы хотите что-то сказать? – спросила она, придя Алкину на помощь.
   – Нет, не я. Вы, – ответил Алкин и еще больше смутился, отчего на его щеках заиграл румянец.
   – Я? – удивилась Сара. Может, в России это такой способ знакомства? – Нет, я ничего не хотела вам сказать.
   – Простите, – в третий раз проговорил Алкин. – Сейчас, я сосредоточусь. Так. Вы только что были в архиве и хотели получить сведения о Теодоре Хэмлине, работавшем в обсерватории Кэмбриджского университета в середине тридцатых годов прошлого века. Я случайно услышал ваш разговор с Синди, простите еще раз.
   – Да, – сказала Сара. – Вы знаете что-то о Хэмлине?
   – Почему он вас интересует? – вопрос показался Саре невежливым, и она промолчала. – То есть, я хотел сказать, – исправил свою оплошность Алкин, – это было так давно, семьдесят лет назад. Я думал, о Хэмлине все забыли, его работы никто не спрашивал в библиотеке с тридцать девятого года, представляете? И вдруг – вы…
   – Вы знаете о Хэмлине? – повторила Сара. – Мне сказали… Синди, да. В архиве есть только три его статьи середины тридцатых. Две – в журнале «Записки Научного общества Кембриджского университета», одна – в рукописи. И все.
   – Статьи вас не заинтересовали? – взгляд Алкина стал удивленным. – Я думал… Простите, мисс…
   – Сара. Сара Бокштейн.
   – Простите мою назойливость, Сара. Я сам обнаружил работы Хэмлина совсем недавно, они показались мне очень любопытными. Для того времени, конечно. Могу представить, как отнеслись коллеги к его идеям. Впрочем, что тут представлять – никак не отнеслись. За семьдесят лет – ни одной ссылки. Будто и не было. Представляете? Он работал здесь три года – с тридцать четвертого по тридцать шестой. И исчез. Ну… то есть, совсем. В дирекции говорят, что он то ли умер, то ли уехал. В архиве не оказалось никаких бумаг, удостоверяющих… Может, умер. Молодой? Я ничего не нашел. Вдруг появляетесь вы и тоже спрашиваете о Хэмлине. Простите, что я так назойливо…
   – Он был хорошим ученым? – спросила Сара. Она не думала об этом прежде. Читала, конечно, что Хэмлин работал в Кембридже, она и приехала сюда, потратив полдня, чтобы выяснить хоть какие-то детали, но интересовала ее не наука, которой Хэмлин, похоже, занимался с немалым успехом, а человеческие его качества, его биография.
   – Очень хорошим! – с жаром воскликнул Алкин. – Из тех, о ком говорят: непризнанный гений.
   – Пожалуй, – сказала Сара, – я бы выпила еще кофе. Черного. Без сахара. Большую чашку.

* * *

   Бакден – городок, каких в Англии тысячи, ничего особенного. То есть, ничего особенного, когда живешь там, ходишь каждый день на работу в мэрию и привыкаешь видеть красно-кирпичную крепостную стену с одиноким донжоном, на крыше которого развевается желто-зеленый флаг, некогда бывший фамильным для местного феодала, сэра Генриха Талбота. Ничего особенного, когда знаешь чуть ли не каждого пятого, а те, кто здесь родился и вырос (тетушка Мэри, например, или молодой, да ранний, выпивоха Сэм), знают, наверно, всех жителей если не по имени, так в лицо. Для туристов Бакден – сохранившийся до XXI века осколок старой Англии. Первые упоминания о деревне относятся к 1049 году, эпохе Вильгельма Завоевателя. Впрочем, первые упоминания стали едва ли не единственными. Крепость построили в XV веке, остальные дома гораздо моложе, большая часть – постройки уже века двадцатого. Население росло медленно – по данным 2004 года, в Бакдене проживали три тысячи двести семнадцать человек. Считая Сару Бокштейн, приехавшую сюда два года назад, когда мэру понадобился специалист по компьютерам, в одном лице системщик и веб-дизайнер, и в железе чтобы понимал, в общем, универсал, потому что платить целой группе работников денег у мэрии не было. Сара в это время искала работу, желательно подальше от родного Портленда, шумного и безалаберного. В компьютерном железе она разбиралась не лучше (но и не хуже) любого продвинутого пользователя, послала в Бакден автобиографию, в которой, по сути, ничего не было, кроме названия колледжа, хорошего, да, но все-таки не из престижных, и получила приглашение на работу, изрядно удивив родителей, уверенных, что их любимая дочь никогда не покинет родных стен.
   В Бакдене Сара сняла комнату у тетушки Мэри, быстро обустроила быт, неожиданно осознав, что умеет легко приспосабливаться к обстоятельствам, на работу ходила пешком по зеленым и приветливым улицам мимо крепостной стены и донжона. Год спустя купила подержанный «форд-транзит», чтобы в выходные ездить по окрестностям – в Грэфхем, к примеру, до которого было три мили и где находился замечательный, известный во всем Кембриджшире, яхт-клуб на изумительно красивом озере Грэфхем Ватер. Часто бывала Сара и в Кембридже, ближайшем относительно большом городе, где можно было гулять часами, заходить внутрь университетских кампусов, наблюдая за бурной студенческой жизнью и сравнивая с ее пребыванием в колледже, казавшемся сейчас пределом скуки. «Господи, как я провела свои лучшие годы?» – думала Сара, и ей становилось грустно, она звонила маме в Портленд и разговаривала с ней часами, чего не делала раньше, когда жила дома.
   Работа в мэрии оказалась не очень интересной, но важной и, как однажды выразился Тайлер, – затягивающей. Тайлер Бакли, главный констебль округа, уверенный в себе тридцатилетний холостяк, вошел в ее жизнь едва ли не с первого дня, но никогда не навязывал себя, хотя и ясно – сразу – дал понять, что она ему нравится. Он хотел более близких отношений, Сара прекрасно это понимала, но не то чтобы не торопилась, скорее не ощущала в себе желания сблизиться. Наверно, это называлось отсутствием родственности душ или как-то иначе, Сара не стремилась дать определение своим чувствам (или их отсутствию). Просто говорила «да», когда Тайлер приглашал ее поехать купаться на Грэфхем Ватер, и «нет», если он зазывал ее к себе, в одиноко стоявший на отшибе домик, купленный, когда Бакли назначен был руководить местным полицейским участком. Тайлер был терпелив, он так же и преступников ловил, наверно – не торопясь, заранее расставляя сети и следя, чтобы преследуемый не скрылся раньше времени. В конце концов… Впрочем, о том, что в конце концов она скажет Тайлеру «да» и переедет в его дом с видом на проходившее мимо городка магистральное шоссе, Сара предпочитала пока не думать. Пусть все идет, как идет.
   Все и шло, как шло, до тех пор, пока две недели назад Тайлер не сделал ей неожиданное предложение – нет, не выйти замуж, хотя, когда он сказал «хочу тебе предложить», Сара вздрогнула и мысленно отодвинулась от Тайлера подальше.
   – У нас в архиве полиции, – продолжал Бакли, – куча всяких дел скопилась, понимаешь… Я как-то сунулся, нужно было найти документ за семьдесят третий год, так два часа потратил, пока отыскал нужную бумагу. Я вот что хотел тебе предложить, Сара. Надо бы архив оцифровать, фотографии отсканировать. Давно надо было сделать, на это и деньги в бюджете предусмотрены. В общем, займись, а? Опять же, добавка к зарплате. Деньги небольшие, а пыли там много, но…
   – Хорошо, Тайлер, – сказала она. – Разве я против? Любопытно будет разгребать секретные полицейские архивы.
   – Господи! – всплеснул руками Бакли. – Какие секреты? Обычная полицейская рутина. Так ты берешься?
   Она взялась. Почему бы нет? Когда заканчивался рабочий день в мэрии, переходила улицу и еще пару часов трудилась на Тайлера, который тоже по вечерам предпочитал засиживаться на работе, делая вид, будто дожидается донесений от кого-нибудь из пяти своих констеблей, патрулировавших улицы обычно тихого Бакдена. Часа через два Тайлер заходил в комнату, выделенную Саре для работы, и спрашивал:
   – Устала? Пойдем, поужинаем?
   – Хорошо, – соглашалась она, они закрывали кабинеты, в участке оставался дежурный, и отправлялись в «Башню», где чета Робертсонов готовила лучшие в городке блюда из телятины. В тот вечер, две недели назад, Тайлер вошел, как обычно, и, как Сара уже привыкла, сказал свое: «Устала? Поужинаем у Робертсонов?»
   – Что это? – спросила она, протягивая пожелтевший лист протокола. – Шутка? Или на самом деле?
   Бакли взял лист в руки, прочитал написанный не очень разборчиво текст и воздел очи горе:
   – Ты еще не слышала эту историю? Местная легенда. Я и не знал, что бумага сохранилась в архиве, в голову не приходило проверить. Дело тогда забрал Скотланд-Ярд, все документы подчистую, я думал, они вообще ничего не оставили. А вот поди ж ты… Да, интересно.
   Он еще раз пробежал взглядом по строчкам, положил лист на стекло сканера и сказал:
   – Пойдем, Сара, я тебе за ужином расскажу эту историю, насколько сам ее знаю. Все-таки прошло семьдесят лет, только слухи и остались…

* * *

   Шел 1936 год. Обычный, не особенно тучный, не слишком худой. Главным констеблем в Бакдене был в те годы Оуэн Диккенс, добросовестный, судя по всему, полицейский, молодой еще и, похоже, достаточно амбициозный. Неженатый, кстати. На почте, что и сейчас расположена на перекрестке Глеб-лейн и Мейнор-гарденз, работала некая Дженнифер Поллард, девятнадцатилетняя девица, о которой ходили слухи, будто она раздавала авансы многим молодым людям в деревне, но никому на самом деле не обломилось, потому что была Дженнифер строгих нравов, и как эти две черты характера могли сочетаться в одном человеке, одному Богу известно. Впрочем, от женщин, особенно молоденьких, можно ожидать всякого.
   Ухаживал за Дженнифер и кэп Манс Коффер. Почему кэп – никто сейчас не скажет, похоже, он действительно служил когда-то во флоте, вышел в отставку и купил домик в Бакдене. Когда это случилось, было Кофферу под пятьдесят. Как-то утром молочник, оставляя бутылку на крыльце, обнаружил и вчерашнюю, стоявшую там, где он ее поставил. Понятно, это показалось странным, и молочник принялся стучать в дверь, а потом колотить изо всех сил. Никто не ответил, и молочник сообщил о своих подозрениях в полицию. Диккенс прибыл на место с двумя констеблями, стучал, заглядывал в окна – кончилось, короче говоря, тем, что дверь взломали и обнаружили кэпа в спальне. Он лежал на полу за кроватью (потому его не видно было из окна), и в груди у него была рана – чуть ниже левого соска. Крови натекло много, врач сказал впоследствии, что кэп умер от потери крови, и, если бы его вовремя обнаружили, то остался бы жив, поскольку сама рана, несмотря на угрожающее расположение, была не особенно опасной, ибо не задевала ни одного жизненно важного органа.
   Убийство – событие для Бакдена экстраординарное. У Диккенса не было прав лично расследовать столь тяжкие преступления. Поэтому он позвонил в Кембридж, в полицию графства, откуда через несколько часов прибыла группа расследования. Дело с самого начала выглядело загадочным – классическая задача запертой комнаты. Входная дверь дома оказалась не просто заперта изнутри, но еще и засов был задвинут. Черного хода не было. Окна тоже закрыты и заперты на щеколды, достаточно тугие, чтобы их было невозможно опустить в пазы, если, например, убийца вылез бы в окно и затем с силой его захлопнул. Никаких следов взлома. Никаких отпечатков пальцев, кроме пальцев самого кэпа и миссис Холден, приходившей дважды в неделю готовить Кофферу горячую еду и убирать в комнатах. Миссис Холден допросили, конечно, но у женщины оказалось железное алиби – она два дня гостила у сына в Корнуолле, никуда не отлучаясь. Да, и орудия убийства тоже не нашли, вот что самое удивительное. Это должен был быть узкий нож или стилет, что-то такое.
   На дознании коронер, приехавший из Кембриджа, вынужден был довольствоваться вердиктом: «Убийство, совершенное неизвестным или неизвестными», и полиция продолжила расследование без особой надежды на успех.
   Через три (или четыре?) дня после того, как был найден труп Коффера, мальчишки, гонявшие мяч, увидели лежавшего на пороге своего дома Мэта Гаррисона, молодого солиситора из адвокатской конторы «Берримор и сын». Он был жив, но, если бы на него не обратили внимания, несомненно, умер бы от потери крови, как бедняга кэп. В его груди оказалась точно такая же рана – на том же месте, той же глубины и, скорее всего, нанесенная тем же оружием. Гаррисона отвезли в университетскую больницу в Кембридже, где он вскоре пришел в себя, но не смог пролить свет на странное преступление, поскольку ничего и никого не видел – вышел из дома, чтобы сесть на велосипед и поехать в офис, и вдруг потерял сознание.
   Врагов, кстати, как утверждали все, знавшие и кэпа, и Гаррисона, не было в деревне ни у того, ни у другого. Вердикт коронера оказался таким же, как в деле Коффера, только вместо «убийства» было «тяжкое телесное повреждение».
   Детективы из Кембриджа, опросившие едва ли не половину населения Бакдена, оказались не в состоянии найти хоть какие-то улики, люди в деревне роптали, разговоры были только об этих двух происшествиях, так что, когда случилось третье, никто, похоже, не очень и удивился. В своей кухне нашли Джека Петерсона, юношу, что ухаживал за Дженнифер Поллард и которому она неоднократно делала сначала авансы, а потом, как прочим, дала от ворот поворот. Рана оказалась точно такой же, как в двух предыдущих случаях – удар острым ножом чуть ниже левого соска, важные для жизни органы не задеты, крови много, но и Петерсону удалось выжить, поскольку помощь явилась удивительно вовремя – к юноше пришел кто-то из его знакомых и увидел… Нож не обнаружили, никаких отпечатков пальцев, убийцу парень не видел. Как и Гаррисон, занимался своим делом и неожиданно потерял сознание.
   Понятно, стали говорить, что в деревне зверствует психопат, как сейчас сказали бы – серийный убийца. Люди косились друг на друга, перестали выходить по ночам, хотя на Мэта и Джека напали средь бела дня. Детективы из Кембриджа ничего не добились, и Диккенс обратился в Новый Скотланд-Ярд, откуда в тот же день прибыла группа по главе с суперинтендантом Эйданом Алисоном, в те годы это был человек хорошо известный, распутавший немало сложных дел. Наверно, он думал, что и в Бакдене проявит себя. И надо же было так случиться, что именно в тот час, когда Диккенс водил Алисона и его людей по местам преступлений, было совершено еще одно – чуть ли не у них на глазах. Детективы входили в дом кэпа, когда подъехал на велосипеде посыльный из участка и сообщил, что на поляне рядом с Крепостью нашли истекавшего кровью молодого кровельщика Сэма Коллинза. Все то же самое: рана ниже левого соска, острый нож, который не нашли, жертва никого не видела, внезапно потеряла сознание…
   Как под копирку. Четыре случая за несколько дней. Один убитый и трое раненых – такого не случалось, кажется, со времен Войны роз.
   Тогда-то Диккенсу и пришла в голову мысль. Он все время пытался сообразить – что между этими преступлениями общего, кроме, конечно, почерка и отсутствия улик? Общий мотив? Даже у психопата должна быть идея – пусть навязчивая и иррациональная. И вот что Диккенс подумал: все четверо в разное время (а бывало – и одновременно) ухаживали за Дженни Поллард, к которой и сам главный констебль дышал неровно и надеялся когда-нибудь укротить своенравную девицу.
   Подумал ли он о том, что следующей жертвой мог стать сам? Испугался ли? Молва об этом молчала, Диккенс на этот счет никаких сведений не оставил, так что можно было только догадываться. У него, однако, появилась зацепка – кто-то из получивших у Дженнифер отставку решил отомстить соперникам таким странным способом. Это значительно сужало, как считал, должно быть, Диккенс, круг подозреваемых: чтобы осуществить нападения и не оставить следов (да еще и задать неразрешимую задачу запертой комнаты), нужно было обладать недюжинным умом, какового у большинства ухажеров не было по определению.
   Кроме одного. В доме у миссис Рэдшоу на Силвер-стрит снимал комнату Теодор Хэмлин, ученый молодой человек, работавший в обсерватории Кембриджского университета. Почти каждый день он ездил на работу за двадцать миль на поезде, проезжавшем мимо деревни в семь двадцать утра, и возвращался вечером, на последнем поезде (в шестидесятых годах линию сняли и проложили до Кембриджа магистральное шоссе). Ничем себя в деревне Хэмлин не проявил, его бы и вовсе не замечали, если бы молодой ученый однажды не явился на почту отправлять бандероль и не положил глаз на Дженнифер. Не он, конечно, первый, не он последний. В тот же день Хэмлин пригласил девушку в кино, и она согласилась – Дженнифер никогда никому не отказывала в первом шаге, присматривалась, наверно, делала свои выводы. Второй и, тем более, третий шаг сделать мало кому удавалось, но это уже другая история. Хэмлин дежурил у почты, когда был свободен от дел в обсерватории. Он просиживал часы на скамейке напротив дома, где жила с родителями Дженнифер. Кто-то из ее поклонников как-то даже хотел «начистить наглецу физиономию», но до рукоприкладства все же не дошло, и слава Богу – Диккенсу не улыбалось разбираться в участке с потенциальными ухажерами его дорогой Дженнифер.
   Значит, Хэмлин? В тихом болоте черти водятся. Только он мог придумать сложный и не разгаданный трюк с запертой комнатой. Только он мог придумать столь странную месть каждому, кого считал соперником. Придумать-то мог, но – осуществить? Воображение у Диккенса отказывало, да и суперинтендант из Скотланд-Ярда тоже, по-видимому, так и не понял, как преступник проник в запертый дом. Конечно, если кто-то это сделал, значит, такая возможность существовала, значит, на самом деле в момент совершения преступления дом не был заперт, это очевидно, и только потом убийца изобразил… как?
   За давностью лет трудно что-то утверждать наверняка, но, должно быть (во всяком случае, так действовал бы сам Бакли), полиция установила негласное наблюдение за перемещениями Хэмлина. Наверно, суперинтендант из Скотланд-Ярда навел справки в Кембридже. Все, что положено делать в ходе оперативной разработки подозреваемого, было сделано, только это не помешало произойти событию, о котором в деревне предпочитали не вспоминать – тем более, что и вспоминать было практически нечего: в тот же день, когда погиб Хэмлин и случились связанные с его смертью загадочные события (если только это не было игрой воображения и сложившимся за годы мифом), тело увезли в Лондон, все документы суперинтендант у Диккенса изъял и забрал с собой якобы для экспертизы, и на этом «дело Хэмлина» для полиции Бакдена закончилось. Никакой новой информации Диккенсу выведать у своих лондонских коллег не удалось. Точнее – может, и удалось, но в архиве об этом не сохранилось ни одного документа, а слухи, ходившие по деревне, в конце концов затихли. Во время войны многие из Бакдена уехали, некоторые погибли на фронте, сменились поколения. В общем, сейчас, семьдесят лет спустя, главный констебль Бакли так и не смог рассказать Саре Бокштейн ничего такого, что удовлетворило бы ее любопытство и (или) рассеяло мистическую атмосферу, окружавшую события странного дня в октябре 1936 года.
   В тот день Диккенс отправил сержанта домой к Хэмлину с приглашением явиться в полицию для дачи свидетельских показаний. Мол, поговорим сначала отстраненно, а потом посмотрим. Была пятница – по пятницам Хэмлин обычно в Кембридж не ездил, занимался научными изысканиями у себя за столом, что-то писал на длинных листах, какие-то формулы, которые, похоже, и сам считал чепухой, потому что миссис Рэдшоу в больших количествах находила эти листы в корзине и выбрасывала с прочим мусором.
   Сержант явился, и миссис Рэдшоу сказала, что, мол, да, жилец у себя, можете пройти, он обычно не запирается. Точно – комната оказалась не только не запертой, но дверь даже была немного приоткрыта, сержант постучал и, не услышав ответа, вошел. До этого момента в мифах, связанных с гибелью Хэмлина, нет никаких расхождений. Дальше начинается то, что Бакли назвал местными фантазиями, Диккенс в свое время отнес к мистике, а Сара Бокштейн решила попытаться объяснить реальными фактами.
   Сержант нашел Хэмлина сидевшим за столом. Голова была откинута, мертвый взгляд уставился в потолок. Отчего умер молодой ученый, было непонятно – никаких следов насилия при осмотре тела сержант не обнаружил. Сердечный приступ? Яд? Кто его знает. Телефона в доме миссис Редшоу не было, и сержант помчался в участок, благо это было недалеко, минут через десять он докладывал главному констеблю Диккенсу и суперинтенданту Алисону о том, что видел только что собственными глазами.
   На место трагедии отправились все: суперинтендант, главный констебль, сержант и двое детективов, приехавших с суперинтендантом из Лондона.
   «Где у тебя были глаза?» – наверно, так обратился к незадачливому сержанту его непосредственный начальник, увидев в груди Хэмлина рану, которая и была, скорее всего, причиной смерти: кто-то уверенно ударил беднягу ножом, попав, по-видимому, точно в сердце, поскольку, как это бывает в подобных случаях, крови на этот раз вытекло совсем немного, на светлой рубашке был заметен небольшой разрез, окруженный багровым пятнышком размером с монету в полшиллинга.
   «Не было этого!» – скорее всего, воскликнул сержант, уверенный в том, что внимательно осмотрел тело, прежде чем бежать и докладывать.
   Никто ему, похоже, не поверил.
   Орудия убийства, как и в других случаях, на месте не оказалось. Никаких отпечатков пальцев, кроме пальцев самого Хэмлина и хозяйки, миссис Редшоу. В комнате были открыты оба окна, дверь, как уже упоминалось, тоже была не заперта, так что войти и уйти мог кто угодно – правда, миссис Редшоу уверяла, что все утро просидела в гостиной, откуда по коридору только и можно было пройти к Хэмлину. Никто не приходил, не выходил, пусть Диккенс и господин из Лондона не городят чепухи, бедняга Хэмлин все время был один, и в окно тоже никто не влезал, посмотрите на землю, она же мокрая после ночного дождя, вы видите хотя бы один след? Нет? Так о чем речь?
   Суперинтендант позвонил в Лондон, чтобы прислали экспертов и патологоанатома. Приехавший из столицы первым утренним поездом судебный медик возмущенно объявил, что не понимает, за каким дьяволом его ввели в заблуждение, поскольку Хэмлин умер не от ножевого ранения, а вовсе даже от удушения, и каждый человек, имеющий глаза, может видеть…