Амнуэль Песах. Летящий орел

   — Осторожнее, Андрей, — услышал Надеин в наушниках голос диспетчера.
   — Справа глинистый провал.
   «Беспокоятся», — подумал Надеин. Его не хотели выпускать одного, он с трудом настоял. Это была последняя возможность побывать на Лонгине, сегодня пробная Передача с отключенными лазерами, больше полетов не будет.
   Тоскливая планета. Черные контуры скал, сероватый купол станции, серебристая чаша звездолета — теневой театр. Он, Надеин, не прожил бы и дня в этой каменистой неподвижности, и он не понимал восхищения, с которым говорили о пейзажах Лонгины на Базе. Нужно обладать большим зарядом бодрости, чтобы жить здесь, хвалить эти пейзажи, радоваться серым рассветам. Если бы Яворский не погиб на пути к Земле, он мог бы… На пути к Земле… Почему?
   Догадка пришла в какое-то мгновение, и Надеин улыбнулся. Он знал, что это произойдет именно здесь, он остался спокоен.
   — Вызовите, пожалуйста, кибернетика Базиолу с Базы, — сказал Надеин.
   — Очень важно.
   Драматург ждал. Ему нужно было задать Базиоле один вопрос. Обязательно Базиоле, хотя с тем же успехом можно спросить у диспетчера, у любого сотрудника станции В наушники ворвался треск помех, и голос кибернетика спросил удивленно:
   — Это вы, Андрей? Что случилось?
   — Пожалуйста, Джузеппе, — Надеин ускорил шаг, он почти бежал. — Я хочу знать расстояние от Альтаира до Росс-154. И сколько времени может занять полет…
   — Но… — неуверенно начал Базиола.
   — Семь с половиной светолет, — вмешался в разговор диспетчер. — Сто восемьдесят дней полета.
   — Совершенно верно, — сказал Базиола. — Вы хотите слетать туда, посмотреть на место происшествия?
   — Да нет же! — Надеин кричал, догадка его переросла в уверенность. — Яворский должен был предупредить об опасности людей, летевших на «Корсаре». И у него была такая возможность!
   — Простите, Андрей, — в голосе Базиолы звучало раздражение. — Через два часа пробная Передача. Мне некогда. Поговорим о ваших версиях потом… У вас все в порядке?
   Надеин молчал. Скорее! На Базу! К мнемографу! Теперь он знает, что произошло четыре года назад в системе красной звезды Росс-154.

7

   Ночь отступила. У горизонта, где выросли крутые горбы аппаратной, вспыхнули прожекторы, и в желтоватых лучах заплясали неземные снежинки.
   Полчаса до старта. Яворский решился. Звездолет готов к полету. Полчаса. Они ничего не изменят — программа старта и выхода за световой барьер составлена. И все-таки Верблюд не уверен. Сидит у пульта, ждет стартового сигнала, думает.
   Надеин несколько раз переделывал эту сцену, прежде чем показать ее Базиоле, — мысли капитана «Геркулеса» должны быть очень четкими, они должны убедить кибернетика.
   «Ахилл» погиб. Погиб на его, Яворского, планете. Он должен был раньше доказывать свою правоту, должен был бороться за свои идеи. Убеждать: Базиолу, Басина, всех. Тогда не было бы трагедии «Ахилла», не было бы сейчас этого мучительного раздвоения, когда знаешь и не можешь решиться. И если «Корсар» тоже погибнет, виноват будет он, капитан Ким Яворский.
   На Землю он почти наверняка не успеет. Перехватить звездолет, когда он летит на сверхсветовой скорости, невозможно. Остается лететь к Альтаиру. Там, на своей планете, ждать экспедицию, встретить ее, предупредить. Да, это верное решение. Но, капитан, ты же знаешь: трасса не облетана. У тебя рейсовый звездолет, капитан Яворский. И где-то в пути может подстерегать неожиданное изменение режима полета, нормальное для исследовательских кораблей, но не предусмотренное в обычных рейсах. Мало ли что: магнитные ловушки, нейтронные звезды, пылевые облака. Подумай, Верблюд.
   Еще раз: успеть на Землю — ничтожное количество шансов из ста. Но безопасно. Вероятность же погибнуть на пути к Альтаиру — половина. Через сто восемьдесят дней «Геркулес» будет на Лонгине. На Земле в это время только закончится подготовка к старту «Корсара». Сколько же придется ждать? Оптимально — четыреста тридцать дней. Год и два месяца. Вести наблюдения, экономить энергию, потом сигналить на полную мощность бортовых радиосредств. Для радиоволн атмосфера Лонгины должна быть безопасной.
   Может быть, есть иной выход?
   Нет.
   Сейчас старт.
   Затемнение. И сразу последняя картина пьесы: Яворский на Лонгине.
   Скалы были серыми и в полдень казались зеркальными. Будто осколки колоссального зеркала хаотически легли на поверхность планеты. Из космоса это выглядело красиво: мраморные блестки в мутном зеленоватом хаосе.
   Сегодня четыреста шестьдесят дней, как «Геркулес» вынырнул без происшествий из-за светового барьера, и Яворский увидел цель полета. У Альтаира была только одна большая планета — Лонгина. Великое множество мелких планетоидов, но Лонгина одна, и Яворский вывел звездолет на орбиту ее спутника. Он хорошо использовал год ожидания. Трижды садился на планету, побывал на семи астероидах. Два месяца назад Яворский послал в направлении Солнечной системы первый сигнал. Потом он передавал непрерывно, тратил уйму энергии, которую не успевали восполнять реакторы и солнечные батареи. «Корсар» молчал. Миновал день его прилета. Прошла неделя, месяц.
   Яворский один, на многие тысячи километров вокруг лишь скалы и солнце, и что-то случилось, что-то очень неприятное. Яворскому легко подсчитать: если он будет тратить на передачу столько же энергии, сколько сейчас, то через три недели он не сможет взлететь с Лонгины, через три месяца не будет энергии для вездехода. Придется запереться в «Геркулесе» и ждать помощи.
   Яворский ведет передачи раз в сутки, сначала по часу, потом несколько минут. Его должны услышать, должны найти, иначе произойдет непоправимое.
   Каково это — жить на мине? Знать, что каждую минуту можешь стать облаком газа, и даже памяти о тебе не останется, потому что никто не знает, что в одной из каменистых впадин Лонгины стоит земной звездолет. Энергии все меньше. Яворский старается не думать об этом, нужно сигналить, и он сигналит. Неделю. Месяц. Год. Все спокойно на Лонгине.
   Яворский нашел неподалеку от «Геркулеса» глубокую пропасть, спустился в нее, бродил по пещерам и склепам, где оплавленные нагромождения камней напоминали фигуры людей, дома, корабли. Здесь был свой мир, неподвижный, но не вечный. Мина на взводе.
   Яворский назвал пещеры Эрмитажем, он находил здесь собор Парижской богоматери, и Нику Самофракийскую, власовских Марсиан и роденовского Мыслителя. Мыслитель сидел, подперев кулаком одну из своих голов, это был Мыслитель с другой планеты, и мысли у него были странные: он был скептиком. «Корсар» не придет, убеждал он Яворского, ведь прошел год, целый год! Конечно, экспедицию отменили. А ты, человек, зря спешил, зря рисковал, зря тратил энергию. Рейсовый корабль не для подобных передряг. Пришел и ушел. Это просто в гриновском мире. Ты пришел. Верблюд, вот она — Лонгина. А как ты уйдешь? Уйдешь ли?
   «Полет не могли отменить, — отвечал Яворский, — я должен продержаться. Должен сигналить».
   Мыслитель усмехался, все три его головы нелепо раскачивались из стороны в сторону…
   Через полтора года передатчик умолк. Реактор умирал, а каменистая пустыня была негодным заменителем для обогащенного фермия. Солнечные батареи давали кораблю жизнь и тепло, но обрекали его на молчание.
   Яворский стал вспоминать старинные способы сигнализации. Минимум энергии, минимум информации — костры, искровые разряды — тихий всплеск в грохоте радиопомех…
   Однажды высоко над горизонтом появилась звездочка. Она проплыла по небу и исчезла в серой дымке. Яворский ждал ее появления следующим вечером, но увидел опять лишь через неделю — звездочка медленно двигалась к зениту, а потом вниз, на северо-восток. Яворский успел замерить ее координаты и скорость, рассчитал траекторию. Звезда была спутником Лонгины, новым спутником со странной полярной орбитой, и Яворский понял, что это корабль. «Корсар». Потом он видел и другие звездочки, они двигались очень быстро, и Яворский не успевал поймать их в прицел телескопа.
   Он сигналил. Разряды, химические реакции с выходом пламени, даже окраска скал. Напрасно. Обнаружить слабые призывы можно было, лишь твердо зная, что и где искать. Люди на «Корсаре» этого не знали.
   Яворский ждал. В любую минуту «Корсар» мог пойти на посадку, начать передачу на Землю. В любую минуту он мог вспыхнуть, сгореть вместе с атмосферой, скалами и «Геркулесом».
   Передатчик молчал, но в приемнике среди невообразимого хаоса помех Яворский как-то услышал обрывок музыкальной фразы и голос. Он не успел разобрать слова, передача была направленной, а луч прошел мимо. Но теперь Яворский был спокоен. Люди используют радио. Значит, они знают об опасности лазерных передач. Теперь можно ждать.
   Мыслитель, с которым Яворский поделился своей радостью, промолчал. Недавний подземный толчок лишил его двух голов и кулака, и теперь он казался беспомощным, он не хотел думать, не хотел радоваться. Больше Яворский не приходил к нему.

8

   Базиола улыбался. У кибернетика было отличное настроение. Только что прошла пробная Передача, аппаратура сработала нормально, и программа, составленная сотрудниками Базиолы, хороша. Она состоит из трех частей: курса космолингвистики, описания современного состояния земной науки, и очерков земной истории. Через пять дней, ровно в десять ноль-ноль, автоматы включат лазер на плато Устинова, и в долю секунды азотно-неоновая атмосфера Лонгины станет горящим факелом, несущим к звездам мысль людей.
   Теперь можно отдохнуть. Подумать. Не отрывочно, а серьезно подумать о том, что внесла в историю Лонгины пьеса Надеина. Ее новый финал. Дикая на первый взгляд идея — Яворский на Лонгине. Однако Надеин успел поверить своей фантазии. Вот он ходит по комнате, горячо жестикулирует, доказывает, убеждает.
   На драматурга пробная Передача не произвела впечатления. То ли потому, что она действительно была не эффектна: дробный перестук метронома, красная вспышка индикатора — все. То ли потому, что Надеин думал теперь о предстоящей Передаче с некоторым страхом. Минуты, когда он писал новый финал, были счастливыми минутами, но они принесли за собой сомнение. Драматург не видел противоречий в своей версии. Более того, он знал, что так должно было быть. Четкая логическая цепочка, и замыкается она на Лонгине. Передача может стать гибелью для Яворского. Надеин ничего не может доказать, пьеса не документ, но если Передача состоится, если не будет сделано ничего, чтобы отыскать «Геркулес», он, Надеин, будет считать себя виновником смерти Верблюда. Возможно, это только разыгравшаяся фантазия, но где тогда факты, говорящие против?
   — Факты? — Базиола пожал плечами. — Только один, и он разбивает все ваше очень логичное построение. Звездолет, даже рейсовый и не рассчитанный на дальний поиск, обладает гораздо большими энергетическими возможностями, чем вы думаете. Полет к Альтаиру не исчерпывает запасов, их хватит на годы непрерывной передачи.
   — Яворский не сидел на месте. Он летал. Исследовал Лонгину, астероиды.
   — Не думаю, — усмехнулся Базиола. — Если его цель — дождаться людей, он не станет рисковать. Не станет летать, если не будет уверен, что у него хватит энергии.
   — Хорошо, — с досадой сказал Надеин. — Какие основания были у Яворского придерживаться жесткой экономии? Разве раньше задерживали отлет звездных экспедиций? Случай с «Корсаром» — особый. Напротив, поскольку речь шла о помощи «Ахиллу», то «Корсар» должен был спешить!
   — Пожалуй, — согласился Базиола.
   — Давайте думать, Джузеппе, — сказал Надеин почти просительным тоном.
   — Я ведь не предлагаю истин. Давайте думать.
   — Я думаю, — Базиола улыбался. Этот драматург увяз в своей версии. Она логична, но неувязка с энергией ее убьет. Катастрофическая утечка энергии могла произойти только в одном случае, совершенно не оправданном…
   — В каком случае, Джузеппе?
   — Яворский должен был лишний раз пересечь световой барьер. Дополнительный разгон и торможение. Но у Верблюда не было необходимости в таком маневре.
   — А если наоборот — торможение и разгон?
   — Какая разница? — сказал Базиола. — В обоих случаях это неоправданно, нелогично.
   Надеин промолчал. Он прав, этот кибернетик, но будь он трижды прав, Надеин теперь не может поверить в гибель «Геркулеса». Нужно подумать. Допустить, что Верблюд на пути к Альтаиру дважды пересек световой барьер. Зачем?
   — Если хотите, — предложил Базиола, — я проверю на машине. Пересчитаю все варианты. Для этого нужно время, но машины свободны, по крайней мере до Передачи.
   — Да, — без энтузиазма согласился Надеин. — Посчитайте.
   Они вышли вместе. Надеин пошел на смотровую палубу, Базиола что-то говорил ему о вероятностях, и драматургу казалось, что кибернетика интересовал самый процесс расчета, а вовсе не результат. Разные полюса, подумал он. Базиола хочет проследить путь Кима с начала, не задаваясь конечным результатом. Что ж, это логично, Базиола ученый. А он — драматург, и он идет с конца, он знает, что произошло на самом деле, и должен доказать это. Что легче? Нет, что вернее?
   На смотровой палубе было пусто и тихо. Надеин прижался лбом к холодному иллюминатору, смотрел на звезды, видел — «Геркулес» туманным облачком появляется в черноте пространства. Смолкают генераторы Кедрина, до цели еще далеко, но Яворский тормозит, у него своя цель…

9

   По расчетам это должно было произойти в начале пятого месяца полета. Временем Яворский располагал в избытке, и он несколько раз проверил исходные цифры. Он рассчитал момент с точностью до секунды, поставил программу перехода в субсветовую область и даже ввел программу в машину, но пусковая кнопка оставалась в нейтральном положении.
   Драматург намеренно усилил нажим в новой сцене. Все противоречия в характере Кима — романтизм и точный расчет, смелость и нерешительность — приходили сейчас в столкновение.
   В сущности, маневр был необходим. Трасса не облетана, и лучше пожертвовать частью горючего, провести в полете оптическую разведку, чем рисковать неожиданным попаданием в поле тяжести нейтронной звезды или в пылевое облако.
   Все это верно. Необходима разведка трассы — Яворский повторял это себе сотни раз на день. Он выбрал момент: пятый месяц полета, потому что (Верблюд заставлял себя не думать об этом) истинной причиной торможения была не разведка. Яворский размышлял, и желание увидеть это становилось все больше.
   Яворский решился на маневр в самый последний момент. Еще сутки — и тормозить было бы поздно. «Геркулес» вышел из сверхсветовой области, и сипловатый гул генераторов Кедрина утих, будто задавленный неожиданно навалившейся на корабль звездной чернотой. Альтаир светился впереди, белый и ослепительно красивый, он был далеко — два световых года. Яворский привел в готовность астрономические инструменты, даже кварковый счетчик, хотя и не думал, что взрыв атмосферы Лонгины мог породить кварковые потоки.
   Это случилось в точно предсказанный момент. Яворский полулежал у обзорного экрана, от усталости у него слезились глаза. Он чуть наклонил голову, на мгновение прикрыл ладонью лицо, а когда вновь посмотрел перед собой, экран был слеп. Фиолетовое пламя билось в звездном море. Это не было пламя Альтаира. Казалось, оно отливает всеми цветами, которые, сталкиваясь в феерической вакханалии, порождают фиолетовое сияние.
   Секунда — и на экраны вернулась чернота. Альтаир голубоватой блесткой засиял впереди, теперь он казался близким, два световых года, меньше двух месяцев полета, совсем рядом.
   Яворский долго сидел неподвижно, закрыв глаза рукой, вспоминал, улыбался. Двадцать тысяч солнц, Лонгина, его планета.
   Автоматы провели траекторные измерения, «Геркулес» ушел в сверхсветовую область, экраны погасли, и Яворский включил дешифраторы. Зазвучала человеческая речь, низкий голос Бориса Пустынина, командира исследовательского звездолета «Ахилл». Яворский слушал сообщение стоя, он знал его наизусть, он слышал его на Росс-154, помнил, на каком слове оно обрывается, но то сообщение, принятое станциями сложения на Земле, было только сигналом маломощного корабельного лазера, а это — голос планеты. Двадцать тысяч солнц, бережно несущие к окраинам галактики рассказ человека, открывшего Лонгину:
   «Звездолет вышел к Альтаиру в семь-три мирового года. Экипаж здоров. Открыто одиннадцать небесных тел, среди которых одна большая планета. Радиус ее равен земному, расстояние от Альтаира полторы астрономических единицы. Планету нарекли Лонгиной, по имени нашего астронома…»

10

   — Мне всегда претили решения, навязанные машиной, — хмуро сказал Надеин. — Что, если вероятность окажется мала, поиска не будет, а Яворский все же на Лонгине?
   — Не надо гадать. — Базиола быстрыми шагами ходил по комнате, поглядывал на драматурга, ждал.
   — Не вы ли, — горячился Надеин, — час назад утверждали, что в новой версии нет противоречий?
   — Внутренне она непротиворечива, — согласился Базиола. — Но не будем спешить с выводами. Минуту терпения, Андрей.
   Надеин терпел. Он полулежал в кресле кибернетика, смотрел на рисунок над иллюминатором. Ярко-желтый песок пустыни и синие горы — безвкусица. Надеин не повернулся к голоскопу, когда прозвучал вызов, не слышал, с кем и о чем говорил Базиола. Кибернетик вырос перед драматургом торжествующий, широкие его брови были похожи на крылья Летящего Орла, нос казался клювом.
   — Тридцать два процента, — заявил Базиола. — Вот вероятность того, что Ким на Лонгине.
   — И только-то, — Надеин разочарованно отвернулся. — Тридцать два процента. Машины не ошибаются. Искать человека на планете — миллиарды квадратных километров — бессмысленно. Что важнее — человек или Передача? О чем еще говорит кибернетик?
   — Да поймите же, это много — тридцать два процента. Это выше случайных ошибок. Об этом уже можно говорить серьезно.
   «Так будут искать! — подумал Надеин, еще не вполне веря. — Верблюд вернется. Другой Верблюд, узнавший цену себе и своим открытиям. Он никуда больше не полетит, останется на Земле — работать. У него будет очень сложная работа: думать, идти на шаг впереди других, указывать путь. Только бы его нашли!»
   А сейчас они пойдут к Джошуа и потребуют созыва Совета.

 
   Надеин остался на смотровой палубе. Базиола пригласил его в пост. Там, на экранах, связанных со звездолетами, можно будет следить за ходом поиска. Надеин не пошел. Стоял, смотрел в черноту, где не видно было звезд и едва заметно светился за экранами светофильтров диск Лонгины. Фильтры приготовили для Передачи. Их придется убрать, если Передачу отложат.
   Там, внизу, не только Яворский. Внизу остался Летящий Орел. Он переживет Передачу. И эту и следующие. «Маяк должен вспыхнуть», — сказал Базиола. — «Маяки, — поправил Надеин. — Лонгина и те десятки и сотни планет, освещенных голубыми солнцами, к которым люди придут завтра».
   Они — одно. Капитан Ким Яворский и Летящий Орел на Лонгине. Надеин видит, чувствует их связь. Видит начало пьесы: каменная птица на фоне бирюзовой зари. Молчаливо и требовательно смотрит она на встающее из-за горизонта голубое светило. Каменные крылья неподвижны, клюв поднят кверху, острые когти царапают скалу. Первый луч Альтаира касается Летящего Орла, возвещая наступление нового дня.
   Это сигнал.
   Маяк должен вспыхнуть.