Страница:
Они поженились несколько месяцев спустя, и Лиз ушла из агентства. Они сняли пятикомнатную квартиру в Бронксе, откуда Кирману было недалеко до работы — десять минут на машине.
К двадцати семи годам Кирман стал профессором и чувствовал себя человеком, у которого впереди будущее. Именно тогда он провел серию экспериментов и открыл способ лечения некоторых видов саркомы.
Он начал работать со все более сложными организмами и дошел до обезьян. Структуру молекулы т-РНК Кирман менял незначительно, все вроде бы оставалось неизменным, но «считывание» кода из ДНК и синтез белка велись теперь чуть иначе. Собственно, Кирман еще не знал достоверно, в чем именно состояла разница. Он лишь предполагал, что гены читались в ином порядке, несколько генетических «слов» пропускались. Книгу, называемую генетическим кодом, читал теперь теперь другой читатель, а сложность книги была столь велика, что, начав, например, не с первой буквы на первой строчке, а с третьей буквы на второй строчке, можно было прочитать совершенно иной текст.
Впрочем, совершенно иной не получился. Текст оставался прежним, но клетки с белками, синтезированные по новому коду, обладали способностью бесконтрольно делиться. Это был рак.
Кирман ввел обезьянам другую модификацию РНК, которая тоже читала генетический код нестандартно. Он считал, что ему наконец повезло, на самом деле это было везение фанатика, перебиравшего зерно за зерном в поисках золотой горошины.
Отдельные виды саркомы удавалось вылечить в течение двух-трех недель. Но только некоторые, не более того.
Впрочем, и это было, конечно, поразительное открытие. Триумф повлек за собой два важных следствия, которые могли бы поспорить друг с другом в том, как повлияли на его жизнь.
Во-первых, начался разлад с Лиз. Кирман, обладавший покладистым характером, не представлял, как можно жить в постоянном несогласии с любым мнением близкого человека. Такие отношения сложились у него с Лиз. Сначала он решил, что причина ее раздражительности — отсутствие детей. Виновным он считал себя, потому что однажды настоял на том, чтобы Лиз сделала аборт, — в то время он не мог представить, что в их идиллию ворвется третье, орущее во все горло существо.
На самом деле Кирман просто не замечал того, что любой другой мужчина почувствовал бы интуитивно. Лиз полюбила другого. Этот другой был владельцем страховой компании и чем-то напоминал Голда-младшего. Почему-то теперь эти повадки нахрапистого властелина не казались Лиз возмутительными. Может, сама того не подозревая, она скучала по прошлому? Лиз не спрашивала себя, почему все случилось так, а не иначе. До поры до времени Дик ни о чем не подозревал, он был настолько увлечен исследованиями, что не замечал даже, если Лиз отсутствовала по два-три дня. Она говорила, что уезжает на уик-энд к подруге, и этого было достаточно. В конце концов Лиз стало скучно обманывать, и она объявила Дику, что любит другого и им лучше разойтись.
Трагедии не произошло. Но и уверенности в будущем развод тоже не добавил — ни Кирману, ни Лиз. В качестве чужой жены, которой можно посвящать день-другой, Лиз вполне устраивала своего любовника, имено которого Кирман не знал и знать не хотел. Спец по страхованию приобрел для нее небольшую квартиру на Манхэттене — то была своеобразная компенсация за душевное неудобство, которое испытала Лиз, узнав, что ее бросили. К Кирману она все же не вернулась. Да он и сам понимал, что это невозможно. Новых знакомств Кирман не заводил, а мимолетные романы Лиз заканчивались ничем, и они вновь встречались, необременительно и хорошо.
Вторым же событием, круто переменившим жизнь Кирмана, стало приглашение сотрудничать с министерством обороны…
Проехав сорок две мили от Карсон-Сити, Кирман чуть было не пропустил знак поворота на дорогу номер 447, уходившую на север. Он с трудом вывернул руль, боль сразу же волной взметнулась от живота к голове, расплескалась там, и Кирман едва не врезался в дорожный указатель. Он выехал на дорогу 447 и молил Бога, чтобы она оказалась именно такой, какой запомнилась по очень подробной карте. Четыре с половиной мили шоссе должно быть прямым как стрела, потом оно упрется в овраг и круто свернет, чтобы запетлять по склонам холмов, где, если верить карте, окажется много глубоких пещер. Одна из них и нужна Кирману.
Шоссе действительно оказалось прямым и совершенно пустынным. Пятница только началась, до уик-энда еще несколько часов, да и вряд ли в этом направлении устремится волна желающих устроить пикник. Боль почему-то отступила — Кирмана била дрожь, руки тряслись, как у старика, машина виляла. Нервы, подумал он. Напряжение ожидания было у него сейчас сильнее боли.
Он увидел впереди знак поворота и остановил машину. Заставил себя выйти и осмотреться. Все кругом оказалось таким, каким и должно было быть, и это соответствие планов действительности ободрило Кирмана настолько, что он перестал дрожать и почувствовал даже, что способен твердо идти. Второе дыхание? Скорее, десятое. Второе открылось у него месяца два назад, когда он понял, что заболел. Потом пришлось преодолевать один барьер за другим, и для этого каждый раз нужно было новое дыхание. Третье, четвертое, а то и два сразу — иначе не выдержать. Сейчас — последнее.
Автомобиль, спущенный с тормозов, медленно покатился под уклон, перевалился через невысокие кусты на обочине и рухнул в провал. Кирман услышал треск кустов, грохот падения, а потом — взрыв, приглушенный стеной оврага.
Кирман между тем, совершенно уже не осознавая своих действий, карабкался по склону холма. Холм был пологий, но казался Кирману почти отвесным. Он расцарапал пальцы, порвал брюки, глаза воспринимали окружающее, мозг — нет. Это была агония, и будь Кирман в состоянии понять это, он остался бы доволен.
Выбирать уже не приходилось. Пещера, в которую он себя затащил, была не такой уж глубокой — скорее широкая ниша, открытая на восток. Здесь было сухо и пахло пустыней. Инстинкт гнал Кирмана в самую глубину, он уперся в стену и застыл, упав в неудобной, скрюченной позе. Мыслей не было. Не осталось ничего: ни боли, ни ужаса смерти. Любой врач, осмотрев Кирмана, сказал бы одно слово: мертв. Он и был мертв.
Но он жил.
Или жил не он?
Лиз старалась отогнать мысли о Дике, о том, что он умирает сейчас где-то в клинике, и подменяла эти воспоминания мыслями о человеке, к которому ушла от Дика, но ничего не получалось. Когда Лиз поняла, что никого, кроме Дика Кирмана, это сумасшедшего биолога, у нее в жизни не было, она начала плакать. Она лежала на кровати и плакала, и опять пила, а потом это стало настолько невыносимо, что она ушла из дома и бродила где-то, куда-то заходила, чтобы еще выпить. Она полностью утратила контроль над собой и действительно начала забываться. Был вечер, а потом ночь, кто-то наверняка дал ей наркотики, иначе не было бы все так гнусно и противно. И просто страшно.
Лиз поднялась на лифте на свой этаж, и здесь, едва она вышла в холл, ее взяли под руки двое мужчин и ввели в собственную квартиру, которая почему-то оказалась открытой.
Минут через пять, после нескольких таблеток аспирина и бокала сока, Лиз собралась с мыслями настолько, что поняла: одно из гостей зовут Хендерсон и он вовсе не грабитель, а, скорее, наоборот — сотрудник ЦРУ. Фирма произвела на Лиз впечатление, но вовсе не то, на которое рассчитывал Хендерсон.
— Что вы сделали с Диком? — закричала она. — Теперь вы за меня приметесь?
Она долго не могла взять в толк, что Хендерсона интересует единственный вопрос: видела ли она вчера вечером или нынче ночью своего бывшего мужа Ричарда Кирмана? Вопрос, когда она его поняла, вызвал у Лиз приступ истерики. Нет, нет, нет, она не видела Дика уже почти полгода, и прежде видела слишком редко; если бы они виделись чаще, если бы Дик вел себя иначе, нет, он не мог вести себя иначе, если бы она, дура, не делала глупостей, все могло пойти по-другому, и Дик не лежал бы сейчас в клинике, и если ему суждено умереть, пусть бы это было здесь, на ее глазах, чтобы потом всю жизнь видеть его лицо и обвинять себя во всем, что было, что есть, что будет, и чего не будет никогда…
Хендерсону было жаль женщину; он позвал помощника, вдвоем они перенесли Лиз — она уже спала — в постель. Потом он позвонил Олдсборну и получил указание ждать, когда Лиз проснется. Желательно, чтобы это произошло пораньше.
Лиз проснулась около полудня. За это время произошло несколько событий. Агенты, работавшие с частными таксомоторами, нашли водителя, который вчера ожидал клиента напротив клиники. На мужчину, похожему по описанию на Кирмана, он обратил внимание лишь потому, что тот плелся вслед за потрясающей негритяночкой, каких даже в Нью-Йорке редко встретишь. Мужчина именно плелся и даже спотыкался на ровном месте. Водитель следил за девушкой, пока она не скрылась за углом, — мужчины на улице в это время уже не было. Тот или вошел в какой-то подъезд, или сел в машину. После этого показания поиски среди таксистов возобновились с удвоенной силой.
Между тем в одиннадцатичасовом выпуске новостей телекомментатор компании CNN сообщил имена новых лауреатов Нобелевской премии — первой в XXI веке. Премия по биологии и медицине присуждена Ричарду Кирману за исследования в области генетической природы раковых заболеваний.
Проснувшись с тяжелой головой и почти ничего не помня из того, что происходило утром, Лиз обнаружила в гостиной двух незнакомых мужчин, смотревших телевизор. Хендерсону пришлось заново представляться. Теперь Лиз была в состоянии рассуждать трезво и дать показания. Нет, бывшего мужа она не видела. Скорее всего Дик ушел из госпиталя сам. Он и прежде бывал иногда взбалмошным. То есть совершал поступки, которых она не могла понять. Его эксцентричность, как ей теперь кажется, была связана с его опытами. С его раздумьями. С его идеями… Он вполне мог сбежать. Особенно если ему неожиданно пришла в голову мысль, которую он хотел бы проверить или обдумать, а для размышлений он иногда выбирал самые неожиданные места…
Лиз говорила и говорила, диктофон был включен, одновременно ее путаная речь передавалась по радиотелефону в центр, где эксперты анализировали каждое слово, а Олдсборн тут же давал новые указания поисковым группам.
Когда полчаса спустя Лиз выдохлась, от некоторых групп уже поступили сообщения: Кирмана не нашли…
Сьюарду было ясно, что о похищении не может быть и речи. Либо Кирман действовал сам в состоянии умопомрачения, либо это заранее продуманный сговор, возможно, с участием каких-то разведывательных служб, с которыми биолог мог быть связан еще до болезни. Если верно первое, то действия Кирмана непредсказуемы и найти его в нью-йоркском водовороте за те часы, что ему осталось жить, вряд ли удастся. Если же Кирман связан с чьей-то разведкой, то какой был смысл бежать сейчас? Возможно, в последние перед побегом часы произошло нечто неожиданное, потребовавшее немедленной связи? Что? Новая идея? Открытие? Над чем, черт возьми, работал Кирман перед болезнью?
Сьюард попросил соединить его с базой Шеррард. Пока готовили связь, Сьюард услышал сообщение, которое взволновало его больше, чем все предыдущие донесения. Он, впрочем, предвидел такое развитие событий. Узнав о присуждении Кирману Нобелевской премии, репортеры ринулись на поиски лауреата; уже пробрались в клинику, а двое явились на нью-йоркскую квартиру Кирмана и к его бывшей жене, с которой еще не закончил работать Хендерсон. Сьюард понимал, что в ближайшее время необходимо будет огласить какую-нибудь разумную версию — ведь для всего научного мира Кирман был и остался генетиком, ищущим способы спасения от рака. Сугубо штатским человеком. От этого и нужно отталкиваться.
На экране возникло лицо начальника базы, и в это время дисплей связи с Олдсборном показал текст: «Вчера, около восьми вечера, в самолет компании „Пан Американ“, совершавший рейс из аэропорта Ла Гардиа по маршруту Нью-Йорк — Вашингтон — Сент-Луис — Карсон-Сити, сел человек с документами на имя Крамерса, фоторобот которого весьма похож на Кирмана. Данные уточняются.»
Так получилось, что Бет осталась одна, когда ей едва исполнилось двадцать. Дом с землей она продала — брат матери, живший в Канзас-Сити, говорил, что она здорово продешевила, но жить на старом месте Бет не могла. Провела месяц у дяди, но не хотела быть обузой. Она окончила колледж, и одно время готовилась к поступлению в университет. Ее влекла биология, и в конце концов она пошла по объявлению работать в какую-то фирму, занимавшуюся медицинскими исследованиями. Неподалеку от огромного двадцатиэтажного здания фирмы, на окраине Канзас-Сити Бет сняла квартирку из двух комнат. Появились у нее и поклонники — из служащих фирмы. Платили в фирме неплохо, обещали платить больше.
В общем, Бет не могла пожаловаться на жизнь, и потому сама удивилась, когда ответила согласием (даже не подумав!) на предложение руководителя отдела: перейти на новое место, куда-то на запад Невады, где должна открыться перспективная фирма и где будут платить значительно больше, к тому же появится больше возможностей для учебы, да и вообще для продвижения. Очевидно, шеф уловил то, в чем сама Бет себе не признавалась: работа интересовала ее больше, чем возможные изменения в личной жизни; за несколько месяцев она стала опытным биологом-экспериментатором.
На сборы ей дали сутки, и она даже не со всеми знакомыми успела попрощаться. Отправилась в Неваду, ни о чем не жалея, но ни на что особенное, впрочем, и не рассчитывая.
Месяц ее продержали в Солт-Лейк-Сити: проверяли знания и квалификацию. Новая фирма, принадлежавшая Пентагону, Бет сначала не понравилась. Анализы, вскрытия животных, биопсии Бет делала очень умело, но работа ее в первое время угнетала. Возможно потому, что с ней часто беседовал офицер службы безопасности. Бет понимала, что работать ей предстоит на какой-то секретной базе армии, это было любопытно, но ее раздражала обстановка подозрительности. Вечера Бет проводила в увеселительных заведениях, куда ее приглашали новые друзья из лаборатории. Впрочем, она ни разу не пошла дважды с одним и тем же партнером.
Через месяц ее с пятью другими сотрудниками доставили на вертолете в пустынную местность, о которой она знала только то, что это где-то в Неваде, но недалеко от Калифорнии. После пышной растительности юга здесь было, как на Луне.
Зарабатывала Бет прилично, но что делать с деньгами на базе? Мужчины могли тратиться на выпивку, а для женщин оставалась единственная возможность разнообразить жизнь: пуститься в любовную интрижку, а то и выйти замуж, тогда хоть появится какая-то цель. Выезжать за пределы Шеррарда младшему персоналу разрешали с большой неохотой, да и куда было ездить? Ближайший городок Хоторн был такой же дырой, разве что по дороге на базу можно было прогуляться вдоль берега красивого озера Уолкер.
Через два месяца Бет познакомилась с Кирманом, и жизнь ее опять круто переменилась. Настолько круто, что сейчас, в полдень 18 октября 2001 года, она сидела перед майором службы безопасности Полом Рихтером и решительно не знала, что говорить, хотя все возможные варианты ответов были обговорены с Диком еще несколько месяцев назад. Вчера Дик был еще жив, а по ночному переполоху Бет поняла, что пока все идет по плану и Дик ушел.
— Милая Бет, — сказал Рихтер, — я пригласил вас к себе, чтобы кое о чем спросить. Из сотрудников базы вы ведь лучше всех знали Ричарда Кирмана, верно? Я слышал, даже собирались за него замуж?
— Дик не делал мне предложения, — Бет запнулась, — а теперь… Теперь уже, наверное, не сделает…
Рихтер покачал головой.
— Его болезнь для нас тяжелый удар. Лучший ученый. Ну… вам это известно лучше.
Значит, его не нашли, подумала Бет. Она поджала губы и приготовилась заплакать. Рихтер протянул ей бокал с соком, но успокаивать не стал, ему и нужно было вывести Бет из равновесия.
— Скажите, мисс Тинсли, в последнее время перед болезнью вы не замечали в поведении Кирмана чего-нибудь… ну, необычного?
— Нет, — сказала Бет. — Ничего такого… особенного.
— Вы были его ассистенткой, верно? Работали вдвоем. Часто бывали вместе. Не встречался ли Кирман в неслужебное время с кем-либо, кроме вас? На территории базы или вне ее…
— Нет, — решительно сказала Бет. — Он ведь очень уязвимый, Дик, и скрытный… Нет, сэр.
— Милая Бет, не нужно так официально. Мы ведь беседуем, и для вас я просто Пол.
Голос Рихтера казался Бет все более тусклым, между ее сознанием и миром возникла какая-то серая стена. Бет отвечала уже чисто механически, вопросы были простыми, ответы готовы заранее, и она начала думать о своем. О том, что Дик, наверное, уже добрался до пещеры. Он так и не сказал ей, какое именно место выбрал для того, чтобы переждать процесс. Кирман знал, что Бет могут начать обрабатывать препаратами, и она невольно скажет все, что знает. В любом случае она не должна была сказать ничего лишнего.
Рихтер не хотел пока применять к Беатрис Тинсли крутые меры. Она, конечно, знает больше, чем говорит. Но прежде чем менять тактику допроса, нужно представить себе, к какой именно области относится знание, которое она прячет так старательно, что оно проглядывает в каждом ее движении. Рихтер прекрасно умел отличать ложь от правды — так ему, во всяком случае, казалось. Допустим, Бет что-то скрывает. Это вполне может быть нечто из ее интимных отношений с Кирманом, и проку от такого знания немного. В иностранную разведку Рихтер не верил — эту версию навязало ему начальство, и он ее отрабатывал, понимая полную бесперспективность.
В отличие от теоретиков из Лэнгли Рихтер хорошо знал Кирмана — это был один из самых опекаемых людей на базе, его работа представляла первоочередной интерес. Связи тщательно прослеживались, и Рихтер был уверен — биолог вне подозрений. Иначе и быть не могло. Кирман — ученый, профессионал. В политике не разбирается. Считает, что каждым делом должен заниматься профессионал. Пироги должен печь пирожник, и печь так, будто каждый пирог — последний. И политику должен делать профессионал высочайшего класса — возможно, таких и нет в наши дни. А биолог должен на пределе своих сил заниматься биологией. Генетикой в частности.
Лицевая сторона этой идеи была совершенно очевидна, и Рихтер был доволен тем, что, судя по всему, оборотная сторона до сознания Кирмана не доходила. Кирман работал на базе Шеррард над генетической бомбой, способной погубить население страны так, что противник и не заподозрит вмешательства извне. Заманчивая задача для профессионального генетика, и Кирман решал ее на высоком уровне. Но при этом думал, по-видимому, что те, кто поставил перед ним задачу, тоже высококлассные профессионалы в политике и военном деле. А потому вмешиваться в их решения не только бессмысленно, но просто вредно.
Итак, Рихтер решил, что проверять возможные связи и политические взгляды Кирман, конечно, нужно. Но чего бы стоил он как профессионал-разведчик, если бы не обнаружил эти связи раньше? Их просто нет. Однако Рихтер, опять-таки будучи профессионалом, не давал воли самолюбию. Нужно проверить — он проверит. А потом начнет отрабатывать свою версию, более реальную, на которую в Лэнгли не обратили должного внимания. Кирман мог уйти из клиники по единственной причине — ему пришла в голову идея, которую необходимо было или просчитать, или доказать экспериментом. Сделать это мог либо в лаборатории университета, либо на базе. До базы далеко, часы Кирмана сочтены, значит, искать его нужно у нью-йоркских генетиков. Но это личное соображение Рихтера, начальство не спрашивало его мнения.
— Скажите, Бет, — Рихтер помедлил, — часто ли бывало, чтобы вдруг, среди ночи Кирману… Дику являлась какая-нибудь идея, и он покидал вас? Или наоборот, звонил вам среди ночи и просил придти в лабораторию, чтобы что-то проверить…
Бет улыбнулась. Этот вопрос Дик тоже предвидел. Господи, да Дик предвидел все! Она сделала вид, что задумалась.
— Н-нет, сэр.
— Пол, милая Бет, просто Пол…
— Да. То есть, нет, это было редко. Собственно, я только один раз и помню. Когда умирала Красавица… Помните?
Рихтер кивнул. Этот эпизод трудно было забыть. Года полтора назад Кирман переполошил всю службу безопасности, потребовав около четырех утра вертолет и объявив, что ему срочно нужно быть в лаборатории генетика Хадсона в Солт-Лейк-Сити, чтобы поставить некий контрольный эксперимент для проверки новой идеи. Рихтер не привык к таким методам работы. Лично его неожиданные идеи по ночам не посещали. Начался переполох, и только к пяти часам разрешение было получено. В половине шестого Кирман вылетел, а в шесть вертолет опустился на посадочной площадке, Кирман вышел под недоуменными взглядами охраны и объявил, что в дороге понял, где ошибся. Только и всего… А Красавица умерла — лучшая обезьяна из питомника. Идея оказалась ошибочной, и макаку похоронили.
— Еще вопрос, Бет, и я отпущу вас отдыхать. Среди коллег-генетиков у Ричарда много знакомых? Ведь за последние годы он кое с кем перестал переписываться, верно? Работа здесь не располагает к обширным связям. Старые рвутся, новые не заводятся…
Бет кивнула.
— Вы правы. Дик часто говорил, что чувствует себя здесь, как на необитаемом острове. Знакомых у него почти не осталось.
— Могли бы вы назвать две-три фамилии? Таких людей, с кем бы он переписывался или кого бы навещал.
Бет посмотрела на Рихтера удивленно, и он, прекрасно поняв этот взгляд, лишь кивнул, поощряя все же ответить. Корреспонденция, выходившая за пределы базы, в том числе и сугубо личная, перлюстрировалась. Почта, приходившая на базу, — тоже. Компьютеры имели выход в Интернет и на серверы сети Министерства обороны, но любые файлы — входящие и выходящие — изучались экспертами из службы безопасности. Рихтер был прекрасно осведомлен обо всех корреспондентах Кирмана и знал, что среди них не было ученых-генетиков.
— Он называл мне… Гордон из Детройта, например. Ширли из Кливленда… Больше не припомню.
— Спасибо, милая Бет, — улыбнулся Рихтер, — это пока все, что я хотел узнать. Идите к себе.
Бет поднялась. Ей показалось, что сейчас она упадет. Нужно спросить… Это ведь естественно — спросить о Дике.
— Господин Рихтер, — сказала она. — Ричард еще… Я хочу сказать, он…
— Он жив, — поспешно ответил Рихтер. — В тяжелом состоянии, но жив. Знаете, — он говорил вслед Бет, которая шла к двери, как лунатик, ничего не видя перед собой, — знаете, я сообщу новость, которая наверняка вас обрадует. Недавно передавали — Кирману присуждена Нобелевская премия.
Бет повернула к Рихтеру ничего не выражавшее лицо. Он ожидал иной реакции. На нее, собственно, и рассчитывал. Бет не могла не поразить новость, она ведь любит Кирмана. Что с ней?
Впрочем, конечно, подумал Рихтер, что, с ее точки зрения, Нобелевская, если Дик умрет? То, что она сказала, он сообщит по инстанции. И все же Тинсли что-то скрывает. Если часа через три Кирмана не найдут, за нее придется взяться всерьез, без сантиментов. Когда нужно, Рихтер мог быть и жестким. Он был профессионалом.
С утра Уолтон сидел в кабинете и вычитывал с экрана экономичекое обозрение. Он ждал звонка и волновался, что его так долго нет. Если Ричард во что-то врезался на машине, то сюда уже давно ввалился бы какой-нибудь полицейский чин. Половина двенадцатого, скоро время обеда. Может, все не так страшно, как представляется? Ночью все видится в ином свете. Однако… Дик сказал, что у него рак. И похоже на то, очень похоже. Это быстрая смерть, и это ужасно.
К двадцати семи годам Кирман стал профессором и чувствовал себя человеком, у которого впереди будущее. Именно тогда он провел серию экспериментов и открыл способ лечения некоторых видов саркомы.
Он начал работать со все более сложными организмами и дошел до обезьян. Структуру молекулы т-РНК Кирман менял незначительно, все вроде бы оставалось неизменным, но «считывание» кода из ДНК и синтез белка велись теперь чуть иначе. Собственно, Кирман еще не знал достоверно, в чем именно состояла разница. Он лишь предполагал, что гены читались в ином порядке, несколько генетических «слов» пропускались. Книгу, называемую генетическим кодом, читал теперь теперь другой читатель, а сложность книги была столь велика, что, начав, например, не с первой буквы на первой строчке, а с третьей буквы на второй строчке, можно было прочитать совершенно иной текст.
Впрочем, совершенно иной не получился. Текст оставался прежним, но клетки с белками, синтезированные по новому коду, обладали способностью бесконтрольно делиться. Это был рак.
Кирман ввел обезьянам другую модификацию РНК, которая тоже читала генетический код нестандартно. Он считал, что ему наконец повезло, на самом деле это было везение фанатика, перебиравшего зерно за зерном в поисках золотой горошины.
Отдельные виды саркомы удавалось вылечить в течение двух-трех недель. Но только некоторые, не более того.
Впрочем, и это было, конечно, поразительное открытие. Триумф повлек за собой два важных следствия, которые могли бы поспорить друг с другом в том, как повлияли на его жизнь.
Во-первых, начался разлад с Лиз. Кирман, обладавший покладистым характером, не представлял, как можно жить в постоянном несогласии с любым мнением близкого человека. Такие отношения сложились у него с Лиз. Сначала он решил, что причина ее раздражительности — отсутствие детей. Виновным он считал себя, потому что однажды настоял на том, чтобы Лиз сделала аборт, — в то время он не мог представить, что в их идиллию ворвется третье, орущее во все горло существо.
На самом деле Кирман просто не замечал того, что любой другой мужчина почувствовал бы интуитивно. Лиз полюбила другого. Этот другой был владельцем страховой компании и чем-то напоминал Голда-младшего. Почему-то теперь эти повадки нахрапистого властелина не казались Лиз возмутительными. Может, сама того не подозревая, она скучала по прошлому? Лиз не спрашивала себя, почему все случилось так, а не иначе. До поры до времени Дик ни о чем не подозревал, он был настолько увлечен исследованиями, что не замечал даже, если Лиз отсутствовала по два-три дня. Она говорила, что уезжает на уик-энд к подруге, и этого было достаточно. В конце концов Лиз стало скучно обманывать, и она объявила Дику, что любит другого и им лучше разойтись.
Трагедии не произошло. Но и уверенности в будущем развод тоже не добавил — ни Кирману, ни Лиз. В качестве чужой жены, которой можно посвящать день-другой, Лиз вполне устраивала своего любовника, имено которого Кирман не знал и знать не хотел. Спец по страхованию приобрел для нее небольшую квартиру на Манхэттене — то была своеобразная компенсация за душевное неудобство, которое испытала Лиз, узнав, что ее бросили. К Кирману она все же не вернулась. Да он и сам понимал, что это невозможно. Новых знакомств Кирман не заводил, а мимолетные романы Лиз заканчивались ничем, и они вновь встречались, необременительно и хорошо.
Вторым же событием, круто переменившим жизнь Кирмана, стало приглашение сотрудничать с министерством обороны…
Проехав сорок две мили от Карсон-Сити, Кирман чуть было не пропустил знак поворота на дорогу номер 447, уходившую на север. Он с трудом вывернул руль, боль сразу же волной взметнулась от живота к голове, расплескалась там, и Кирман едва не врезался в дорожный указатель. Он выехал на дорогу 447 и молил Бога, чтобы она оказалась именно такой, какой запомнилась по очень подробной карте. Четыре с половиной мили шоссе должно быть прямым как стрела, потом оно упрется в овраг и круто свернет, чтобы запетлять по склонам холмов, где, если верить карте, окажется много глубоких пещер. Одна из них и нужна Кирману.
Шоссе действительно оказалось прямым и совершенно пустынным. Пятница только началась, до уик-энда еще несколько часов, да и вряд ли в этом направлении устремится волна желающих устроить пикник. Боль почему-то отступила — Кирмана била дрожь, руки тряслись, как у старика, машина виляла. Нервы, подумал он. Напряжение ожидания было у него сейчас сильнее боли.
Он увидел впереди знак поворота и остановил машину. Заставил себя выйти и осмотреться. Все кругом оказалось таким, каким и должно было быть, и это соответствие планов действительности ободрило Кирмана настолько, что он перестал дрожать и почувствовал даже, что способен твердо идти. Второе дыхание? Скорее, десятое. Второе открылось у него месяца два назад, когда он понял, что заболел. Потом пришлось преодолевать один барьер за другим, и для этого каждый раз нужно было новое дыхание. Третье, четвертое, а то и два сразу — иначе не выдержать. Сейчас — последнее.
Автомобиль, спущенный с тормозов, медленно покатился под уклон, перевалился через невысокие кусты на обочине и рухнул в провал. Кирман услышал треск кустов, грохот падения, а потом — взрыв, приглушенный стеной оврага.
Кирман между тем, совершенно уже не осознавая своих действий, карабкался по склону холма. Холм был пологий, но казался Кирману почти отвесным. Он расцарапал пальцы, порвал брюки, глаза воспринимали окружающее, мозг — нет. Это была агония, и будь Кирман в состоянии понять это, он остался бы доволен.
Выбирать уже не приходилось. Пещера, в которую он себя затащил, была не такой уж глубокой — скорее широкая ниша, открытая на восток. Здесь было сухо и пахло пустыней. Инстинкт гнал Кирмана в самую глубину, он уперся в стену и застыл, упав в неудобной, скрюченной позе. Мыслей не было. Не осталось ничего: ни боли, ни ужаса смерти. Любой врач, осмотрев Кирмана, сказал бы одно слово: мертв. Он и был мертв.
Но он жил.
Или жил не он?
x x x
Лиз чувствовала себя отвратительно. Пить она начала еще со вчерашнего утра, когда узнала, что Дику осталось жить считанные дни. Позвонив на работу и сославшись на болезнь, она выпросила день отпуска — и начала пить. Лиз думала, что забудется, но после каждого выпитого глотка память почему-то становилась все прозрачнее, то ли глаза ее, обращенные внутрь души, обретали зоркость, — но она, теряя представление о времени, все глубже погружалась в воспоминания и плавала там, совершенно безвольная.Лиз старалась отогнать мысли о Дике, о том, что он умирает сейчас где-то в клинике, и подменяла эти воспоминания мыслями о человеке, к которому ушла от Дика, но ничего не получалось. Когда Лиз поняла, что никого, кроме Дика Кирмана, это сумасшедшего биолога, у нее в жизни не было, она начала плакать. Она лежала на кровати и плакала, и опять пила, а потом это стало настолько невыносимо, что она ушла из дома и бродила где-то, куда-то заходила, чтобы еще выпить. Она полностью утратила контроль над собой и действительно начала забываться. Был вечер, а потом ночь, кто-то наверняка дал ей наркотики, иначе не было бы все так гнусно и противно. И просто страшно.
Лиз поднялась на лифте на свой этаж, и здесь, едва она вышла в холл, ее взяли под руки двое мужчин и ввели в собственную квартиру, которая почему-то оказалась открытой.
Минут через пять, после нескольких таблеток аспирина и бокала сока, Лиз собралась с мыслями настолько, что поняла: одно из гостей зовут Хендерсон и он вовсе не грабитель, а, скорее, наоборот — сотрудник ЦРУ. Фирма произвела на Лиз впечатление, но вовсе не то, на которое рассчитывал Хендерсон.
— Что вы сделали с Диком? — закричала она. — Теперь вы за меня приметесь?
Она долго не могла взять в толк, что Хендерсона интересует единственный вопрос: видела ли она вчера вечером или нынче ночью своего бывшего мужа Ричарда Кирмана? Вопрос, когда она его поняла, вызвал у Лиз приступ истерики. Нет, нет, нет, она не видела Дика уже почти полгода, и прежде видела слишком редко; если бы они виделись чаще, если бы Дик вел себя иначе, нет, он не мог вести себя иначе, если бы она, дура, не делала глупостей, все могло пойти по-другому, и Дик не лежал бы сейчас в клинике, и если ему суждено умереть, пусть бы это было здесь, на ее глазах, чтобы потом всю жизнь видеть его лицо и обвинять себя во всем, что было, что есть, что будет, и чего не будет никогда…
Хендерсону было жаль женщину; он позвал помощника, вдвоем они перенесли Лиз — она уже спала — в постель. Потом он позвонил Олдсборну и получил указание ждать, когда Лиз проснется. Желательно, чтобы это произошло пораньше.
Лиз проснулась около полудня. За это время произошло несколько событий. Агенты, работавшие с частными таксомоторами, нашли водителя, который вчера ожидал клиента напротив клиники. На мужчину, похожему по описанию на Кирмана, он обратил внимание лишь потому, что тот плелся вслед за потрясающей негритяночкой, каких даже в Нью-Йорке редко встретишь. Мужчина именно плелся и даже спотыкался на ровном месте. Водитель следил за девушкой, пока она не скрылась за углом, — мужчины на улице в это время уже не было. Тот или вошел в какой-то подъезд, или сел в машину. После этого показания поиски среди таксистов возобновились с удвоенной силой.
Между тем в одиннадцатичасовом выпуске новостей телекомментатор компании CNN сообщил имена новых лауреатов Нобелевской премии — первой в XXI веке. Премия по биологии и медицине присуждена Ричарду Кирману за исследования в области генетической природы раковых заболеваний.
Проснувшись с тяжелой головой и почти ничего не помня из того, что происходило утром, Лиз обнаружила в гостиной двух незнакомых мужчин, смотревших телевизор. Хендерсону пришлось заново представляться. Теперь Лиз была в состоянии рассуждать трезво и дать показания. Нет, бывшего мужа она не видела. Скорее всего Дик ушел из госпиталя сам. Он и прежде бывал иногда взбалмошным. То есть совершал поступки, которых она не могла понять. Его эксцентричность, как ей теперь кажется, была связана с его опытами. С его раздумьями. С его идеями… Он вполне мог сбежать. Особенно если ему неожиданно пришла в голову мысль, которую он хотел бы проверить или обдумать, а для размышлений он иногда выбирал самые неожиданные места…
Лиз говорила и говорила, диктофон был включен, одновременно ее путаная речь передавалась по радиотелефону в центр, где эксперты анализировали каждое слово, а Олдсборн тут же давал новые указания поисковым группам.
Когда полчаса спустя Лиз выдохлась, от некоторых групп уже поступили сообщения: Кирмана не нашли…
x x x
Сьюард сидел в кресле, вытянув ноги, начавшие ныть в коленях, — верный признак приближения непогоды.Сьюарду было ясно, что о похищении не может быть и речи. Либо Кирман действовал сам в состоянии умопомрачения, либо это заранее продуманный сговор, возможно, с участием каких-то разведывательных служб, с которыми биолог мог быть связан еще до болезни. Если верно первое, то действия Кирмана непредсказуемы и найти его в нью-йоркском водовороте за те часы, что ему осталось жить, вряд ли удастся. Если же Кирман связан с чьей-то разведкой, то какой был смысл бежать сейчас? Возможно, в последние перед побегом часы произошло нечто неожиданное, потребовавшее немедленной связи? Что? Новая идея? Открытие? Над чем, черт возьми, работал Кирман перед болезнью?
Сьюард попросил соединить его с базой Шеррард. Пока готовили связь, Сьюард услышал сообщение, которое взволновало его больше, чем все предыдущие донесения. Он, впрочем, предвидел такое развитие событий. Узнав о присуждении Кирману Нобелевской премии, репортеры ринулись на поиски лауреата; уже пробрались в клинику, а двое явились на нью-йоркскую квартиру Кирмана и к его бывшей жене, с которой еще не закончил работать Хендерсон. Сьюард понимал, что в ближайшее время необходимо будет огласить какую-нибудь разумную версию — ведь для всего научного мира Кирман был и остался генетиком, ищущим способы спасения от рака. Сугубо штатским человеком. От этого и нужно отталкиваться.
На экране возникло лицо начальника базы, и в это время дисплей связи с Олдсборном показал текст: «Вчера, около восьми вечера, в самолет компании „Пан Американ“, совершавший рейс из аэропорта Ла Гардиа по маршруту Нью-Йорк — Вашингтон — Сент-Луис — Карсон-Сити, сел человек с документами на имя Крамерса, фоторобот которого весьма похож на Кирмана. Данные уточняются.»
x x x
Беатрис Тинсли родилась на юго-востоке, их домик стоял на берегу Апалачского залива в нескольких милях от довольно большого и шумного города Талахасси. Отец ее держал заправочную станцию. Бизнес был относительно выгодным до тех пор, пока в 1994 году не построили новое шоссе — к северу от города. По старой дороге проезжало все меньше машин, и дела Тинсли пошли плохо. Станцию он продал, но еще осталась земля — двадцать акров, которые пока не падали в цене. Однако два года спустя родители Бет неожиданно скончались: сначала отец — от рака желудка, а вскоре и мать — от инфаркта.Так получилось, что Бет осталась одна, когда ей едва исполнилось двадцать. Дом с землей она продала — брат матери, живший в Канзас-Сити, говорил, что она здорово продешевила, но жить на старом месте Бет не могла. Провела месяц у дяди, но не хотела быть обузой. Она окончила колледж, и одно время готовилась к поступлению в университет. Ее влекла биология, и в конце концов она пошла по объявлению работать в какую-то фирму, занимавшуюся медицинскими исследованиями. Неподалеку от огромного двадцатиэтажного здания фирмы, на окраине Канзас-Сити Бет сняла квартирку из двух комнат. Появились у нее и поклонники — из служащих фирмы. Платили в фирме неплохо, обещали платить больше.
В общем, Бет не могла пожаловаться на жизнь, и потому сама удивилась, когда ответила согласием (даже не подумав!) на предложение руководителя отдела: перейти на новое место, куда-то на запад Невады, где должна открыться перспективная фирма и где будут платить значительно больше, к тому же появится больше возможностей для учебы, да и вообще для продвижения. Очевидно, шеф уловил то, в чем сама Бет себе не признавалась: работа интересовала ее больше, чем возможные изменения в личной жизни; за несколько месяцев она стала опытным биологом-экспериментатором.
На сборы ей дали сутки, и она даже не со всеми знакомыми успела попрощаться. Отправилась в Неваду, ни о чем не жалея, но ни на что особенное, впрочем, и не рассчитывая.
Месяц ее продержали в Солт-Лейк-Сити: проверяли знания и квалификацию. Новая фирма, принадлежавшая Пентагону, Бет сначала не понравилась. Анализы, вскрытия животных, биопсии Бет делала очень умело, но работа ее в первое время угнетала. Возможно потому, что с ней часто беседовал офицер службы безопасности. Бет понимала, что работать ей предстоит на какой-то секретной базе армии, это было любопытно, но ее раздражала обстановка подозрительности. Вечера Бет проводила в увеселительных заведениях, куда ее приглашали новые друзья из лаборатории. Впрочем, она ни разу не пошла дважды с одним и тем же партнером.
Через месяц ее с пятью другими сотрудниками доставили на вертолете в пустынную местность, о которой она знала только то, что это где-то в Неваде, но недалеко от Калифорнии. После пышной растительности юга здесь было, как на Луне.
Зарабатывала Бет прилично, но что делать с деньгами на базе? Мужчины могли тратиться на выпивку, а для женщин оставалась единственная возможность разнообразить жизнь: пуститься в любовную интрижку, а то и выйти замуж, тогда хоть появится какая-то цель. Выезжать за пределы Шеррарда младшему персоналу разрешали с большой неохотой, да и куда было ездить? Ближайший городок Хоторн был такой же дырой, разве что по дороге на базу можно было прогуляться вдоль берега красивого озера Уолкер.
Через два месяца Бет познакомилась с Кирманом, и жизнь ее опять круто переменилась. Настолько круто, что сейчас, в полдень 18 октября 2001 года, она сидела перед майором службы безопасности Полом Рихтером и решительно не знала, что говорить, хотя все возможные варианты ответов были обговорены с Диком еще несколько месяцев назад. Вчера Дик был еще жив, а по ночному переполоху Бет поняла, что пока все идет по плану и Дик ушел.
— Милая Бет, — сказал Рихтер, — я пригласил вас к себе, чтобы кое о чем спросить. Из сотрудников базы вы ведь лучше всех знали Ричарда Кирмана, верно? Я слышал, даже собирались за него замуж?
— Дик не делал мне предложения, — Бет запнулась, — а теперь… Теперь уже, наверное, не сделает…
Рихтер покачал головой.
— Его болезнь для нас тяжелый удар. Лучший ученый. Ну… вам это известно лучше.
Значит, его не нашли, подумала Бет. Она поджала губы и приготовилась заплакать. Рихтер протянул ей бокал с соком, но успокаивать не стал, ему и нужно было вывести Бет из равновесия.
— Скажите, мисс Тинсли, в последнее время перед болезнью вы не замечали в поведении Кирмана чего-нибудь… ну, необычного?
— Нет, — сказала Бет. — Ничего такого… особенного.
— Вы были его ассистенткой, верно? Работали вдвоем. Часто бывали вместе. Не встречался ли Кирман в неслужебное время с кем-либо, кроме вас? На территории базы или вне ее…
— Нет, — решительно сказала Бет. — Он ведь очень уязвимый, Дик, и скрытный… Нет, сэр.
— Милая Бет, не нужно так официально. Мы ведь беседуем, и для вас я просто Пол.
Голос Рихтера казался Бет все более тусклым, между ее сознанием и миром возникла какая-то серая стена. Бет отвечала уже чисто механически, вопросы были простыми, ответы готовы заранее, и она начала думать о своем. О том, что Дик, наверное, уже добрался до пещеры. Он так и не сказал ей, какое именно место выбрал для того, чтобы переждать процесс. Кирман знал, что Бет могут начать обрабатывать препаратами, и она невольно скажет все, что знает. В любом случае она не должна была сказать ничего лишнего.
Рихтер не хотел пока применять к Беатрис Тинсли крутые меры. Она, конечно, знает больше, чем говорит. Но прежде чем менять тактику допроса, нужно представить себе, к какой именно области относится знание, которое она прячет так старательно, что оно проглядывает в каждом ее движении. Рихтер прекрасно умел отличать ложь от правды — так ему, во всяком случае, казалось. Допустим, Бет что-то скрывает. Это вполне может быть нечто из ее интимных отношений с Кирманом, и проку от такого знания немного. В иностранную разведку Рихтер не верил — эту версию навязало ему начальство, и он ее отрабатывал, понимая полную бесперспективность.
В отличие от теоретиков из Лэнгли Рихтер хорошо знал Кирмана — это был один из самых опекаемых людей на базе, его работа представляла первоочередной интерес. Связи тщательно прослеживались, и Рихтер был уверен — биолог вне подозрений. Иначе и быть не могло. Кирман — ученый, профессионал. В политике не разбирается. Считает, что каждым делом должен заниматься профессионал. Пироги должен печь пирожник, и печь так, будто каждый пирог — последний. И политику должен делать профессионал высочайшего класса — возможно, таких и нет в наши дни. А биолог должен на пределе своих сил заниматься биологией. Генетикой в частности.
Лицевая сторона этой идеи была совершенно очевидна, и Рихтер был доволен тем, что, судя по всему, оборотная сторона до сознания Кирмана не доходила. Кирман работал на базе Шеррард над генетической бомбой, способной погубить население страны так, что противник и не заподозрит вмешательства извне. Заманчивая задача для профессионального генетика, и Кирман решал ее на высоком уровне. Но при этом думал, по-видимому, что те, кто поставил перед ним задачу, тоже высококлассные профессионалы в политике и военном деле. А потому вмешиваться в их решения не только бессмысленно, но просто вредно.
Итак, Рихтер решил, что проверять возможные связи и политические взгляды Кирман, конечно, нужно. Но чего бы стоил он как профессионал-разведчик, если бы не обнаружил эти связи раньше? Их просто нет. Однако Рихтер, опять-таки будучи профессионалом, не давал воли самолюбию. Нужно проверить — он проверит. А потом начнет отрабатывать свою версию, более реальную, на которую в Лэнгли не обратили должного внимания. Кирман мог уйти из клиники по единственной причине — ему пришла в голову идея, которую необходимо было или просчитать, или доказать экспериментом. Сделать это мог либо в лаборатории университета, либо на базе. До базы далеко, часы Кирмана сочтены, значит, искать его нужно у нью-йоркских генетиков. Но это личное соображение Рихтера, начальство не спрашивало его мнения.
— Скажите, Бет, — Рихтер помедлил, — часто ли бывало, чтобы вдруг, среди ночи Кирману… Дику являлась какая-нибудь идея, и он покидал вас? Или наоборот, звонил вам среди ночи и просил придти в лабораторию, чтобы что-то проверить…
Бет улыбнулась. Этот вопрос Дик тоже предвидел. Господи, да Дик предвидел все! Она сделала вид, что задумалась.
— Н-нет, сэр.
— Пол, милая Бет, просто Пол…
— Да. То есть, нет, это было редко. Собственно, я только один раз и помню. Когда умирала Красавица… Помните?
Рихтер кивнул. Этот эпизод трудно было забыть. Года полтора назад Кирман переполошил всю службу безопасности, потребовав около четырех утра вертолет и объявив, что ему срочно нужно быть в лаборатории генетика Хадсона в Солт-Лейк-Сити, чтобы поставить некий контрольный эксперимент для проверки новой идеи. Рихтер не привык к таким методам работы. Лично его неожиданные идеи по ночам не посещали. Начался переполох, и только к пяти часам разрешение было получено. В половине шестого Кирман вылетел, а в шесть вертолет опустился на посадочной площадке, Кирман вышел под недоуменными взглядами охраны и объявил, что в дороге понял, где ошибся. Только и всего… А Красавица умерла — лучшая обезьяна из питомника. Идея оказалась ошибочной, и макаку похоронили.
— Еще вопрос, Бет, и я отпущу вас отдыхать. Среди коллег-генетиков у Ричарда много знакомых? Ведь за последние годы он кое с кем перестал переписываться, верно? Работа здесь не располагает к обширным связям. Старые рвутся, новые не заводятся…
Бет кивнула.
— Вы правы. Дик часто говорил, что чувствует себя здесь, как на необитаемом острове. Знакомых у него почти не осталось.
— Могли бы вы назвать две-три фамилии? Таких людей, с кем бы он переписывался или кого бы навещал.
Бет посмотрела на Рихтера удивленно, и он, прекрасно поняв этот взгляд, лишь кивнул, поощряя все же ответить. Корреспонденция, выходившая за пределы базы, в том числе и сугубо личная, перлюстрировалась. Почта, приходившая на базу, — тоже. Компьютеры имели выход в Интернет и на серверы сети Министерства обороны, но любые файлы — входящие и выходящие — изучались экспертами из службы безопасности. Рихтер был прекрасно осведомлен обо всех корреспондентах Кирмана и знал, что среди них не было ученых-генетиков.
— Он называл мне… Гордон из Детройта, например. Ширли из Кливленда… Больше не припомню.
— Спасибо, милая Бет, — улыбнулся Рихтер, — это пока все, что я хотел узнать. Идите к себе.
Бет поднялась. Ей показалось, что сейчас она упадет. Нужно спросить… Это ведь естественно — спросить о Дике.
— Господин Рихтер, — сказала она. — Ричард еще… Я хочу сказать, он…
— Он жив, — поспешно ответил Рихтер. — В тяжелом состоянии, но жив. Знаете, — он говорил вслед Бет, которая шла к двери, как лунатик, ничего не видя перед собой, — знаете, я сообщу новость, которая наверняка вас обрадует. Недавно передавали — Кирману присуждена Нобелевская премия.
Бет повернула к Рихтеру ничего не выражавшее лицо. Он ожидал иной реакции. На нее, собственно, и рассчитывал. Бет не могла не поразить новость, она ведь любит Кирмана. Что с ней?
Впрочем, конечно, подумал Рихтер, что, с ее точки зрения, Нобелевская, если Дик умрет? То, что она сказала, он сообщит по инстанции. И все же Тинсли что-то скрывает. Если часа через три Кирмана не найдут, за нее придется взяться всерьез, без сантиментов. Когда нужно, Рихтер мог быть и жестким. Он был профессионалом.
x x x
Думая о Ричарде, Уолтон понимал, что разговор высветил лишь вершину огромного айсберга, так и оставшегося под водой. Кирман находился в том состоянии, когда человеку не нужен никто, кроме хорошего врача. Или духовника, но ведь Ричард нерелигиозен. Почему он, Уолтон, поддался влиянию друга, оставил его в беде и даже дал машину? Если Ричард решил покончить с собой столь нетрадиционным способом, зачем создал столько неприятностей для Уолтона? Может ли быть, что Ричард действительно выполняет приказ? О том, что в последние годы Кирман был связан с военными, Уолтон догадывался. Как-то, года еще четыре назад, будучи в Нью-Йорке, он пытался разыскать Кирмана, но дома его не оказалось, Лиз сказала, что Дик много работает и что он ушел из университета, она же намекнула на некий контракт с министерством обороны…С утра Уолтон сидел в кабинете и вычитывал с экрана экономичекое обозрение. Он ждал звонка и волновался, что его так долго нет. Если Ричард во что-то врезался на машине, то сюда уже давно ввалился бы какой-нибудь полицейский чин. Половина двенадцатого, скоро время обеда. Может, все не так страшно, как представляется? Ночью все видится в ином свете. Однако… Дик сказал, что у него рак. И похоже на то, очень похоже. Это быстрая смерть, и это ужасно.