Анастасия Заворотнюк. Я – Настя!

   И у меня началась такая активная и яркая жизнь, что страдать и жаловаться было просто некогда да и незачем – ведь сбылась моя самая заветная мечта – я играла в театре! У меня в партнерах были Женя Миронов и Володя Машков – о чем еще можно было мечтать? Правда, я замечала на себе косые взгляды старших коллег, и все никак не могла понять – чего это они так на меня смотрят? С презрением что ли? И чего это они про меня всякие сплетни пускают? Все удивлялась, удивлялась. А сама при этом совершенно спокойно ходила в полупрозрачных обтягивающих лосинах и свитере, еле попу прикрывающем. Так, ненавязчиво. Между прочим. Сейчас я понимаю, почему так раздражает эта юношеская наивность и широко раскрытые глаза с вызовом «А что?!». Нежелание чего-то понимать и с чем-то считаться никогда и никому еще не приносило пользы. Но мне же было совершенно не до этого: при чем тут одежда?! Я – в театре! Ура!
 
   А тут еще одна нечаянная радость: мои родители решили перебираться в Москву! Как только узнали, что я осела в «Табакерке», так и засобирались. К тому времени мой брат уже окончил режиссерский факультет, женился и тоже обосновался в Москве. Родителям хотелось восстановить расползающуюся по стране семью. Они купили маленькую квартирку в Люберцах, въехали туда с кучей чемоданов, сели на них и стали обсуждать с нами, какая начнется новая жизнь, как мы все вместе сейчас замечательно заживем.
   Вообще-то, это я рассказываю так легко – на самом деле это было для них очень тяжелое решение. Серьезный, мощный поступок, который повернул их жизнь в другое русло. Ведь в Астрахани у них осталась любимая работа. У мамы – театр. У папы – телестудия. А в пятьдесят лет из руководителя стать просто Юрочкой очень сложно. Боюсь, почти невыносимо. Но отец, как только приехал в Москву, сразу же стал режиссером на телевидении. А вот с мамой было сложнее. Мама – народная артистка, травести. В ее амплуа многое зависит от физической формы. А какая тут форма, если у тебя переезд из одного города в другой? Маме пришлось оставить театр. И уже больше не вернуться на сцену.
   Поступок своих родителей я считаю настоящим подвигом – без тени иронии. И если папа еще как-то мужественно пережил такие перемены, то для мамы смена места обернулась глубокой депрессией. В Астрахани маму знали все – она была любимой зрителями артисткой ТЮЗа и Драматического театра. Она была председателем местного Союза Театральных Деятелей. А тут, в Москве, а точнее – в Люберцах ее накрыла такая невыносимая пустота, что иногда она просто садилась на троллейбус и ехала. Если ее спрашивали «куда?», она не могла ничего ответить – она ехала бесцельно, в такую же пустоту.
   Впоследствии друзья пригласили ее в Союз Театральных Деятелей, она организовала университет, и стала там преподавать. Через некоторое время у родителей образовался такой же круг друзей и единомышленников, как и в Астрахани. Равновесие восстановилось.
   Единственное, что было не так – Люберцы. Я так и не смогла там жить, и продолжала снимать квартиры где-то в центре и продолжала ждать места в общежитии театра. Я должна была получить собственную комнату, но с ней постоянно что-то случалось – у меня было ощущение, что ее кто-то сглазил. Директор театра мне постоянно говорил: «Настя, мы ее ремонтируем!», и она ремонтировалась до тех пор, пока мне напрямую не дали от ворот поворот: «Нет для вас комнаты, Настя».
   И вот, я снимала квартиру, но жила в ней не одна – я упросила свою бабушку жить вместе со мной. Тому была очень веская причина: на окружающих коллег мужского пола я производила какое-то неправильное впечатление. Не исключаю, что женщины, знавшие меня в то время, могли бы довольно просто объяснить этот феномен. Ну да, я была веселая, общительная, улыбчивая… Да, я от природы кокетка – а что я могу с собой поделать? Многие, лишенные этого чисто женского дара, между прочим, часами репетируют кокетство перед зеркалом. Для мужчин, наверное, кокетство – достаточный повод для немедленного интима. Но для меня был абсолютной загадкой мой так называемый и очень сомнительный успех у сильного пола. Да, время от времени ко мне в гости наведывались страждущие. И тогда я знакомила их со своей бабушкой. А бабушке-то поговорить ой как охота! Она и рада: чай, печенье, беседа. И вот тут уже им – героям-любовникам – приходилось быть веселыми, улыбчивыми, разговорчивыми и приветливыми. Больше одного чаепития в компании моей бабушки, насколько я помню, никто не выдерживал. Видимо, далеко идущих планов не было ни у одного из них.
   Да и я тогда всерьез не задумывалась о личной жизни. Были, конечно, некие романтические всплески в моей биографии, но без мысли о чемто более серьезном. Я была занята работой, работой и еще раз работой. А тут еще эта мысль, вбитая в голову с детства: если к двадцати пяти годам еще не замужем, значит все – знак качества во лбу начинает тускнеть. Сказочная такая иллюзия, за которую расстреливать надо. И вот тогда мне и пришла в голову шальная мысль, которая показалась мне вполне вменяемой. Мне надоело, что люди думают про меня черт знает что. И я решила, что мне нужно срочно остепениться, то есть – выйти замуж. И пуская все думают: Заворотнюк замужем, нечего на нее время тратить. И я тут же придумала себе мужа: это должен быть человек, который не станет мне мешать заниматься любимым делом. Этот человек не должен быть актером – к тому времени у меня уже успел сложиться определенный стереотип мужчины-актера, который волнуется по поводу своей внешности, по поводу того, какое он производит впечатление, и так далее. Мне это тогда казалось противоположностью мужественности. Это непрекращающееся самолюбование актеров меня раздражало. Я не могла себе представить жизни с человеком, который просыпается утром бежит к зеркалу и спрашивает у своего отражения: «Ах, так ли хорошо я вчера играл как позавчера?». Возможно, я преувеличивала – просто наблюдала это каждый день в силу своей профессии и мне это надоело? Не знаю. Но хотелось чего то противоположного. Бизнесмена, о бизнесе которого я ничего никогда не узнаю. Мне тогда казалось, что такая ситуация меня бы очень даже устроила. Хотелось сильного плеча, опоры. Человека, который с восторгом отнесется к моей преданности театру. Который с благодарностью воспримет мое блестящее актерское будущее, в котором я тогда ни капельки не сомневалась. Романтики, как я думала, мне хватит и на сцене.
 
   И вот, как мне тогда опять же показалось, я встретила такого человека. Он просто идеально подходил под задуманный мной образ: он был очень серьезный, он был немцем и я ничего не понимала в его бизнесе. К тому же он осыпал меня вниманием и комплиментами, относился ко мне как к королеве и буквально носил на руках. Если бы я тогда знала, как ненадолго хватит его пыла… Но, дураки учатся на своих ошибках – я решилась на этот шаг. Мне казался он абсолютно верным. Искренний поступок, сначала продуманный а потом – осуществленный. Напомню – тогда мне был двадцать один год. Ни особого ума, ни житейской мудрости, ни какого бы то ни было опыта у меня тогда не было. Но тогда мне казалось, что интуиция меня не подвела – ведь у моего избранника было такое красивое и звучное имя! Его звали Олаф, и пишу я об этом «мужчине» лишь потому, что сделанного не вернешь, слов из песни не выкинешь, и если уж человек засел за свою автобиографию, вычеркивать из нее главы своей жизни было бы по меньшей мере нечестно с моей стороны.
   Мы познакомились на вечеринке в Табакерке – на праздновании дня рождения Володи Машкова. В тот вечер там собралась такая модная тусовка – куда деваться. Веселье в самом разгаре, а я сижу у огромной карты мира. Ну, я и разошлась и сгоряча как давай себе маршруты на будущее составлять: «Вот здесь и здесь я буду выступать… и тот… и этот город покорю!..
   И (в шутку ) весь мир будет покорен. В самое ближайшее время!».
   Ведь есть же какие-то поведенческие клише: завоевать мужчину не так уж и сложно. Просто разыгрываешь шахматную партию – раз, раз, раз… Ты это клише отработала. Но при этом ты отключаешь свои чувства, чтобы они тебе не мешали. И так хладнокровненько, не отвлекаясь на глупости. Конечно, это нечестно, не по настоящему. А вот, если ты подключаешь свои чувства, то все меняется. Все идет уже по совершенно непредсказуемому сценарию: возникнет, не возникнет… И вот тут ты уже никак не контролируешь ситуацию, тут ты уже и жертва и победитель и кто угодно – от тебя ничего не зависит. Иногда кажется, что падаешь в пропасть, но все равно не тянешь поводья на себя. Хочется по-настоящему. А тогда мне казалось – все идет само собой, все в порядке, все по-честному. И не было в этой моей сценке с завоеванием мира никакого пафоса, а была отчаянная юность, безумная мечта, что Олаф, который сидел напротив меня, просто придержал свою челюсть рукой и тихо сказал:
   – Ты королева…
   Правда, состояние «ты – королева» его долго не беспокоило. В жизни я же совсем другой человек – корону не ношу. Вот он и отвык. Я бы даже сказал – привыкнуть не успел.
   От брака с Олафом у меня остались, кроме неприятных воспоминаний одни тапки – да, когда я уходила от него, я символично забрала только свои домашние тапочки, чтобы он не подумал, что я могу вернуться, чтобы он это четко усвоил. Поэтому, ни в каких меркантильных интересах меня обвинить нельзя. Ни квартиры, ни машины, ничего такого особенного от этого брака, вопреки слухам, мне не привалило. Зато моя репутация в театре дала серьезную трещину – про наш с Олафом брак говорили как про мезальянс: мол, вышла актриса за богатенького, продалась. Конечно, на тот момент времени продаться было очень даже актуально – многие только об этом и помышляли, ведь были 90-е годы, для актеров возможности заработать были просто минимальные, театры бедствовали, кино рухнуло, а телевидении еще тогда не работало в полную силу.
   Конечно, «БМВ», в котором приезжает за тобой эффектный иностранец, в карман не спрячешь. И свой «Мерседес», на котором я тогда ездила, замаскировать было сложно. В то время сам Олег Павлович Табаков ездил на «Жигулях», а я подруливала на иномарке. Это было не очень тактично с моей стороны, но тогда я об этом не думала. По глупости и простоте душевной я не останавливалась на достигнутом и продолжала поражать воображение коллег еще и своими новыми нарядами – у меня появились меха, много хорошей обуви…
   И началось у меня такое параллельное существование. Олаф жил своей жизнью, я – своей. Он много ходил по казино, клубам, тусовался изо всех сил. А у меня сил на это все не хватало – только на работу. С утра репетиция – как же я могу пойти «в ночное»? И вообще, в актерском деле не бывает ничего среднего. Чтобы быть актером, нужно быть преданным своему делу до безумия, отказаться от себя и от всего остального. Это надо фанатично любить. Талант, настоящий талант, данный от Бога – это еще не все. Вы себе не представляете: Володя Машков, Ира Апексимова, Женя Миронов и многие другие – сколько они отдали сил! Уму не постижимо, сколько они отдали своей профессии! Это просто невероятно. Вся жизнь – там.
   А у Олафа было какое-то бычье здоровье, как будто он одним «гематогеном» питался – его хватало и на работу, и на тусовки, и на злоупотребление алкоголем. А что – ему было тогда тридцать три года, для мужчины, самое время гулять и наслаждаться жизнью. А мне все это было неинтересно. Я смотрела сквозь пальцы на его ночную жизнь, а он пропускал через «зеленый коридор» мой страстный роман с театром.
 
   И знаменательным началом неудачной жизни стала наша трагическая свадьба.
   А было все так. Я в течение какого-то времени упрямо сопротивлялась своей интуиции, посылавшей мне отчаянные сигналы. Я гнала дурные мысли прочь. В результате к дню нашей свадьбы я довела себя почти до стресса. Что проснувшись рано утром в день моего «брака» встала перед зеркалом и впервые в жизни выплеснула из себя такую долю нецензурщины, которая там, видимо, копилась всю жизнь.
   Мою и моих предков. Просто трехэтажный мат. Тошно мне было на душе – прямо кошки скреблись. Но я почему то и на это не обратила внимания. То есть, я каким-то местом понимала, что совершаю страшную ошибку, что надо все бросить и убегать сломя голову куда-то подальше от этого человека и от этой идиотской ситуации, но не могла. Упрямство сковало меня по рукам и ногам, а гордость и понятие «неудобно» просто не давали дышать. Как порядочная девушка я должна была довести начатое до логического завершения. И чуть не довела – спасло чудо.
   В общем, я надела черную шляпу и поехала во Дворец Бракосочетаний. Я была вся в темном – брючный вечерний туалет, похожий на змеиную кожу. Бррр. И вот, в таком виде – в змеиной коже и в черной шляпе я вышла замуж. Три-та-тушки-три-та-та. Вышла вобла за кита…
   Учитывая то, что Олафа зачем-то назвали «Олаф Генрихович», хотя у немцев вообще никаких отчеств нет, плюс два бокала шампанского на голодный желудок – у меня началась истерика смеха прямо «под венцом», то есть – в ЗАГСе во время церемонии. А когда мы вышли из ЗАГСа, я залезла в наш автомобиль через люк в крыше. Выступила в общем. Я хохотала как безумная. А Олаф сжимал мою руку – я только на следующий день поняла, когда синяки проявились, в какой я была истерике и как сильно он ее сжимал. Но я не могла остановиться – мне было настолько очевидно, что мы с ним разные люди и что нам не по пути. И вообще – зачем мы это делали? Непонятно.
   Ко всему прочему – и это, конечно, самое странное – ко мне за три дня до свадьбы привязалась занудная песенка. «Мост длинный, чугунный… На тысячу верст… Погибнешь, красотка, в день свадьбы своей…»… Ну, в общем – «цыганка гадала, за ручку брала». И ведь смешно. И страшно одновременно. И крутится она у меня в голове, эта песня, и никак не отстает – только сильнее раскручивается.
   Мы не планировали отмечать свадьбу. Расписались – и ладно. Для нас, наверное, и для самих было понятно, что демонстрация нашего союза нам совершенно ни к чему. В глубине души нам обоим, наверное, было немножечко стыдно за себя. Но мы не подавали виду. И когда мне позвонила моя подруга Аня и пригласила нас с моим новоиспеченным мужем отмечать наше семейное торжество в загородный ресторан, мы с радостью приняли ее предложение. Приехали, выпили, закусили. Как положено. А когда отправились назад в Москву, мужчины – Олаф и бойфренд Ани, как в дурном триллере, стали гоняться друг с другом на машинах по шоссе. И вдруг нам навстречу вылетел автомобиль. Мы стали уходить в сторону и въехали, не успев затормозить, под такой высокий грузовик – который возит солдат. Въехали так, что по идее, мы все должны были остаться без голов. Чудом уцелели. Огромный капот машины был весь смят, стекла вылетели. Единственное, что я успела сделать – накрыть лицо шляпой. Когда мы «летели» я почувствовала, что уже ничего нельзя сделать – все, конец. «Погибнешь красотка в день свадьбы своей» – громко и страшно ухнуло в ушах.
   Мы остановились под бортом грузовика ровно в двух сантиметрах от смерти. А я выскочила из машины и стала кричать. И моя подруга Аня тоже вышла из машины. Все смотрела на меня так спокойно-спокойно. И очень пристально. Аж холод по спине.
   Веселая получилась свадьба – машина всмятку. Молодые в синяках и ссадинах, дивный летний вечер в ГАИ… Сказка просто. Но самое удивительное происходило в этот момент у меня дома. Примерно за полчаса до аварии моя бабушка вдруг куда-то засобиралась.
   – Валя, я пойду в церковь – Настеньке плохо.
   Стоит и плачет.
   Моя мама ее успокаивает:
   – Ну что ты, у нее же сейчас свадьба, у нее все замечательно, она же замуж вышла! Сама так хотела… И сейчас поехала отмечать.
   А бабушка говорит:
   – Ей плохо. Я пойду помолюсь за нее.
   И пошла.
   Я думаю, что в тот день она нам жизнь спасла. Бабушка нас отмолила.
   Какое-то время она была монашенкой в миру. После смерти деда она все не могла оправиться от потери – никак не могла найти себя в этой жизни, категорически. Затухал человек, сгорал, как свеча на ветру. И вот только вера и церковь ее спасли и поддержали – она встала на ноги. Уходила рано утром из дома и возвращалась поздней ночью – молилась, помогала людям, выслушивала их, успокаивала, свечечки убирала, хлопотала. Та к и появился смысл в ее земной жизни. И я думаю, что обязана ее молитвам своей жизнью.
   А вот папа на моем бракосочетании не присутствовал. Ни на первом, ни на втором. Ему не нравились мои избранники. Хоть я всегда и во всем прислушивалась к его мнению, но только не в этом вопросе. Папе никто категорически не нравился. Он все время про всех говорил только «козел» или «подметки твоей не достоин».
   Я вот сижу и думаю – а может, папа был все-таки прав? По крайней мере, никто – ни моя первая любовь, ни мой первый муж, ни, как потом оказалось, второй – никто из них не верил в меня как в актрису, они все, так или иначе, были против моей карьеры. А папа, в отличие от них, в меня верил. И так же как и я мечтал о том, чтобы я стала настоящей актрисой. С большой буквы А.

7.

   Семейная жизнь в первом браке, как я уже говорила, была недолгой. Олаф уехал в Германию, а я осталась здесь. Проблема нашего параллельного существования перестала меня волновать. С мужем мы практически не виделись, да и семьей себя не считали. Но вместо семейного счастья, со мной стали происходить неприятности.
   Я очень рано стала водить машину – села за руль примерно одновременно с моими первыми кинофильмами. Первой машиной был «убитый» временем и нашим бездорожьем «Жигуленок». Но он был по крайней мере «на ходу». Прав у меня тогда еще не было и я носилась по Москве, надеясь на удачу и полагаясь, исключительно, на наш любимый русский авось. Совершенно незаконно, но уверенно. И мне везло. Но стоило только Олафу подарить мне «Мерседес» – все.
   Однажды меня остановили гаишники. Ну, все, думаю, попалась. И приготовилась разыграть целую драму с забытыми документами. Но служителей автоинспекции не волновали мои права – их волновал техпаспорт автомобиля. «Машина ворованная» – заявляют мне гаишники. Я чуть не падаю в обморок – даже играть не пришлось. Стыдно сказать – я бросила автомобиль и в полной панике сбежала, ведь он был оформлен не на меня.
   Дальше – больше. Звонят мне по телефону: «Где Олаф? Когда вернет деньги?». И весь наш клан Заворотнюк замер в тихом ужасе от возможных последствий – мы никогда в жизни не ввязывались ни во что подобное, а тут мой муженек устроил нам все эти тридцать три удовольствия и был таков. Я поехала к мужу разбираться, но так и ничего не добилась – он действительно повесил на меня свои долги и был таков.
   Пришлось возвращаться в Москву. Было католическое рождество. Какое-то новое дыхание жизни, праздник, светлый, радостный день. А я в полном «загрузе» – с утра репетиция в Табакерке, вечером – свадьба подруги в клубе театра им. Маяковского. В перерыве между делами я устроила легкий шопинг, накупила подарков, и так увлеклась, что вижу: безнадежно опаздываю. Решила ловить такси. Остановился частник. Красивый блондин, вежливый и дружелюбный. Мы познакомились и стали болтать о том, о сем. «Вот, – говорю, – кольцо у меня обручальное – такое неудобное, за все цепляется. Я его редко ношу – но сегодня такой случай, друзья празднуют свадьбу, нельзя было снять кольцо в такой день». Дима ответил, что у него тоже есть семья, дочке четыре с половиной года, а вот, обручальное кольцо он не носит.