Страница:
Вывод: «вечная необходимость страдания и его вечное назначение – свидетельствовать о том, что кроется за ним» (там же). «Гений похож на человека, – заключает У. Джемс, – который приносит в жертву свою жизнь, чтобы приобрести достаточно средств для спасения от голода своей округи; и в то время, как он, умирающий, но удовлетворенный, приносит сотню тысяч рупий, необходимых для покупки хлеба, Бог отбирает у него эти деньги, оставляя ему лишь одну рупию, со словами: «Вот это ты можешь отдать им; только это ты приобрел для них. Остальное – для Меня» (там же. С. 314).
Человек приносит в жертву самое дорогое для него – разум, речь, личность. Ради чего? Ради истины, которую говорящий не может высказать; ради культуры, которая сопровождает человека на всем пути его становления и существования. Жертва предстает как двигатель жизни – и не только в первобытной культуре.
Значение мистики
Вопросы для повторения
Литература
Глава 3
Что такое мифология?
Мифология и жертвы
Человек приносит в жертву самое дорогое для него – разум, речь, личность. Ради чего? Ради истины, которую говорящий не может высказать; ради культуры, которая сопровождает человека на всем пути его становления и существования. Жертва предстает как двигатель жизни – и не только в первобытной культуре.
Значение мистики
Значение мистики, прежде всего, в том, что она формирует представления о сверхъестественном и способствует формированию образа культурных героев, являющихся создателями всего существующего. Образ культурного героя есть образ «предка», с захоронения которого начались культы. В нем культура хранит воспоминание о своем исходном пункте (слово «захоронение» однокоренно «хранению»). То, что культурные герои зачастую оказываются полуживотными-полулюдьми, свидетельствует о том, что в мистических представлениях мир культуры тесно связан с миром природы и миром человека, причем между этими мирами существует единство, которое может быть названо не только мистическим, но в широком смысле слова культурным. «Предки» понимаются великими скорее в духовном, чем в физическом отношении, обладающими способностями, в сильнейшей степени превосходящими способности нынешних колдунов и экстрасенсов.
Культурные герои в современных мистических учениях порой принимают вид Учителей Человечества. «В своих духовных достижениях и психических возможностях каждый из Великих Учителей неизмеримо раздвинул рамки привычных границ пространства, времени и вещества и потому его можно считать Полным, Цельным Человеком, в то время как обыкновенный индивид на сегодняшней стадии эволюции пока еще представляет собой фрагмент подлинного Человека» (Ключников С.Ю. Провозвестница эпохи огня. М., 1991. С. 57). Одно из достижений мистики заключается в представлении о высших совершенных существах, восходить к которым должен человек.
В мистике человек отождествляет себя и культурного героя-предка и пытается сохранить то, чего он лишился в процессе эволюции. М. Элиаде пишет, что уход от времени и отказ от истории являются существенно важными элементами всех мистических переживаний. Первое помогает преодолению страха смерти. «Достигнув этого состояния мистического экстаза, первобытный человек не чувствует себя больше беззащитным перед неподдающимися предвидению угрозами сверхъестественного мира. Он обрел в этом мире нечто даже большее и лучшее, чем помощь, чем защиту, чем союзников. Сопричастие, реализованное церемониями, – вот в чем его спасение» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1937. С. 129). Значение мистики в том, что она дает «анастезиологическое откровение», сообщающее покой душе, дает разгадку тайны, содержащейся в самой этимологии данного термина, хотя ее нельзя передать другим в силу неизреченности мистических интуиций. Последующие отрасли культуры и пытаются найти словесную формулировку данных откровений.
В сознании неизбежно присутствует личное я, а стало быть представление о смерти. Выход из сознания (или, как еще говорят, приобретение космического сознания, сверхсознания) позволяет преодолеть осознание смертности и страх смерти. Борясь против смерти, мистика соединяет человека с Вечным. «Это не было убеждение, что я достигну бессмертия, это было чувство, что я уже обладаю им», – говорится в одном из сообщений (Джемс У. Многообразие религиозного опыта. М… 1991. С. 318).
Мистическая духовность еще не является в полном виде разумной деятельностью, но она также и не относится к области чувств, так как ее истоком не являются пять чувств человека (иногда имея ее в виду, говорят о шестом чувстве). Это как бы нечто переходное между чувствами и разумом, особый канал связи и приобретения информации.
Мистику можно сопоставить с первым фазисом теологического мышления по О. Конту. Говоря о трех фазисах теологической стадии мышления – фетишизме, политеизме, монотеизме – Конт, по существу, имеет в виду три отрасли культуры: мистику, мифологию, религию. На стадии фетишизма, по Конту, преобладают инстинкт и чувство; на стадии политеизма – воображение (главное, что необходимо и для искусства). Конт считал, что во втором фазисе предметы лишаются навязанной им жизни, переносимой отныне на вымышленные существа. Здесь подмечен переход мистики в мифологию и процесс становления логического мышления. Внутренняя жизнь отходит от вещей и рассматривается сама по себе. Затем, полагает Конт, разум начинает все более и более сокращать прежнее господство воображения. Происходит постепенный переход от мифологии к философии, от теологической к метафизической стадии. Теперь ясно, что на пути рационализма можно выделить не три, а больше стадий. Все началось с дологической стадии, на которой сформировались мистика и искусство. Лишь на стадии мифологии появилась логика, необходимая для того, чтобы имело место объяснение как таковое. Каждая предыдущая стадия не сдавалась (да и не сдалась до сих пор), а пыталась взять реванш в иной форме, с использованием достижений других стадий.
Мистическая культура не создала цивилизации, так как мистика не выходит вовне из сферы духа. Но без нее последующая эволюция была бы невозможна.
Культурные герои в современных мистических учениях порой принимают вид Учителей Человечества. «В своих духовных достижениях и психических возможностях каждый из Великих Учителей неизмеримо раздвинул рамки привычных границ пространства, времени и вещества и потому его можно считать Полным, Цельным Человеком, в то время как обыкновенный индивид на сегодняшней стадии эволюции пока еще представляет собой фрагмент подлинного Человека» (Ключников С.Ю. Провозвестница эпохи огня. М., 1991. С. 57). Одно из достижений мистики заключается в представлении о высших совершенных существах, восходить к которым должен человек.
В мистике человек отождествляет себя и культурного героя-предка и пытается сохранить то, чего он лишился в процессе эволюции. М. Элиаде пишет, что уход от времени и отказ от истории являются существенно важными элементами всех мистических переживаний. Первое помогает преодолению страха смерти. «Достигнув этого состояния мистического экстаза, первобытный человек не чувствует себя больше беззащитным перед неподдающимися предвидению угрозами сверхъестественного мира. Он обрел в этом мире нечто даже большее и лучшее, чем помощь, чем защиту, чем союзников. Сопричастие, реализованное церемониями, – вот в чем его спасение» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1937. С. 129). Значение мистики в том, что она дает «анастезиологическое откровение», сообщающее покой душе, дает разгадку тайны, содержащейся в самой этимологии данного термина, хотя ее нельзя передать другим в силу неизреченности мистических интуиций. Последующие отрасли культуры и пытаются найти словесную формулировку данных откровений.
В сознании неизбежно присутствует личное я, а стало быть представление о смерти. Выход из сознания (или, как еще говорят, приобретение космического сознания, сверхсознания) позволяет преодолеть осознание смертности и страх смерти. Борясь против смерти, мистика соединяет человека с Вечным. «Это не было убеждение, что я достигну бессмертия, это было чувство, что я уже обладаю им», – говорится в одном из сообщений (Джемс У. Многообразие религиозного опыта. М… 1991. С. 318).
Мистическая духовность еще не является в полном виде разумной деятельностью, но она также и не относится к области чувств, так как ее истоком не являются пять чувств человека (иногда имея ее в виду, говорят о шестом чувстве). Это как бы нечто переходное между чувствами и разумом, особый канал связи и приобретения информации.
Мистику можно сопоставить с первым фазисом теологического мышления по О. Конту. Говоря о трех фазисах теологической стадии мышления – фетишизме, политеизме, монотеизме – Конт, по существу, имеет в виду три отрасли культуры: мистику, мифологию, религию. На стадии фетишизма, по Конту, преобладают инстинкт и чувство; на стадии политеизма – воображение (главное, что необходимо и для искусства). Конт считал, что во втором фазисе предметы лишаются навязанной им жизни, переносимой отныне на вымышленные существа. Здесь подмечен переход мистики в мифологию и процесс становления логического мышления. Внутренняя жизнь отходит от вещей и рассматривается сама по себе. Затем, полагает Конт, разум начинает все более и более сокращать прежнее господство воображения. Происходит постепенный переход от мифологии к философии, от теологической к метафизической стадии. Теперь ясно, что на пути рационализма можно выделить не три, а больше стадий. Все началось с дологической стадии, на которой сформировались мистика и искусство. Лишь на стадии мифологии появилась логика, необходимая для того, чтобы имело место объяснение как таковое. Каждая предыдущая стадия не сдавалась (да и не сдалась до сих пор), а пыталась взять реванш в иной форме, с использованием достижений других стадий.
Мистическая культура не создала цивилизации, так как мистика не выходит вовне из сферы духа. Но без нее последующая эволюция была бы невозможна.
Вопросы для повторения
• Что такое мистика?
• Каковы ее характерные свойства?
• Как тотемизм и фетишизм связаны с религией?
• Что такое магия?
• Как соотносятся магия и религия?
• Что такое минимальное определение религии?
• Как связано возникновение мистики с преодолением страха смерти у первобытного человека?
• Какое значение имеет мистика для развития других отраслей культуры?
• Как соотносятся мистика и религия?
• Каково значение мистики?
• Каковы ее характерные свойства?
• Как тотемизм и фетишизм связаны с религией?
• Что такое магия?
• Как соотносятся магия и религия?
• Что такое минимальное определение религии?
• Как связано возникновение мистики с преодолением страха смерти у первобытного человека?
• Какое значение имеет мистика для развития других отраслей культуры?
• Как соотносятся мистика и религия?
• Каково значение мистики?
Литература
1. Джемс У. Многообразие религиозного опыта. СПб., 1992.
2. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1937.
3. Мистическое богословие. Киев, 1991.
4. Мистика. Религия. М.: Наука, 1998.
5. Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. М., 1996.
2. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1937.
3. Мистическое богословие. Киев, 1991.
4. Мистика. Религия. М.: Наука, 1998.
5. Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. М., 1996.
Глава 3
Религия и мифология
Что такое мифология?
Составной частью развитой религии являются мифы, которые созданы в рамках еще одной отрасли культуры – мифологии. Слово «мифология» происходит от «mythos» – предание, сказание, но как отрасль культуры есть целостное представление о мире, передаваемое, как правило, в форме устных повествований.
Мифологии, как и мистике, присущи антропоморфизм (приписывание явлениям природы человеческих свойств и поступков), фетишизм (представление о наделенности неодушевленных предметов сверхъестественной силой), тотемизм (представление о происхождении человеческих групп от животного или растительного предка), анимизм (вера в одушевленность всего существующего). Уже одно это свидетельствует о связи мифологии с религией.
Мифологию порой путают с мистикой, поскольку мистические представления занимают в мифах важное место. Многие мифы начинаются с представления о первобытном хаосе как мистической нерасчлененности бытия, но не останавливаются на этом. В качестве одной из своих аксиом Вико выдвигает такую: «Все варварские Истории имеют мифологические начала» (Вико Д. Основания новой науки об общей природе наций. М.; Киев, 1994. С. 86). Мифология, будучи связанной с захоронениями предков, является сущностным свойством человека. «Первых в мире богов создал страх», – писал римский поэт Папиний Статий (45-ок. 99 г. н. э.). Страх не только окружающей природы и будущего, но, может быть, в первую очередь, страх смерти.
Миф отличается от сказки или легенды тем, что воспринимается как реальность. Р. Барт определяет миф в противоположность поэзии как семиологическую систему, претендующую на то, чтобы превратиться в систему фактов.
О соотношении мифа с мистикой и искусством можно заключить из значений слов. Мистика – это таинственное, искусство – это сказание. Миф можно определить как сказание о таинственном. Мифология – это синтез мистики и искусства, дошедший до своего воплощения в целостных духовных произведениях, призванных объяснить наиболее важные события преимущественно начала истории. А.Н. Афанасьев выводил мифологию из особенностей образования языка и словотворчества. Созидание языка, которое все более иссякает и предается забвению, продолжается в новом виде творчества – мифологическом. Исходный смысл древних речений постепенно становился все темнее и загадочнее, и начинался неизбежный процесс, как называет его А.Н. Афанасьев, «мифических обольщений».
В своем мифологическом мышлении человек воспринимал природу как живое существо, одушевлял и одухотворял ее. Отголоски этого находим в языке («солнце всходит и заходит», «ревела буря» и т. п.). Последнее, по-видимому, подтверждает идею А.Н. Афанасьева о том, что в самом начале творческого создания языка силам природы придавался личный характер и, таким образом, речевому единству человека с природой также было присуще одушевление и одухотворение природы. Афанасьев объясняет всеобщее обожествление внушением метафорического языка и выводит, стало быть, мифологическое единство из языкового. Спецификой мифологического единства, по-видимому, является не обожествление и не его более творческий характер, чем у единства речевого, а скорее целостность, попытка представить человека и природу и их взаимодействие в космическом масштабе.
Символом обожествленного космоса с подчеркнутой идеей связи земного и небесного была концепция древа жизни. Природа мыслилась совершенной и гармоничной. Человек в своем творчестве также стремился достичь состояния совершенства и в то же время как бы обязывался поддерживать и прославлять совершенство в природе, чувствовал себя ответственным за это, поскольку не воспринимал природу как функционирующую независимо от его действий. На поддержание и сохранение порядка в природе были направлены ритуально-драматические обряды, элементы которых организовывались в соответствии с принципами соразмерности и гармонии. Гармония здесь общий признак, одинаково присущий творчеству и природе.
Для мифологического единства человека и природы характерны персонификация всей природы в виде единого божества с дополняющей его иерархией богов и представление о вечном воспроизводстве этого единства. У древних славян таким божеством, по Б.А. Рыбакову, был Род.
Миф, по Р. Барту, превращает историю в природу: задача мифа заключается в том, чтобы придать исторически обусловленным интенциям статус природных, возвести исторически преходящие факты в ранг вечных.
Из искусства появляется мифология, так как, по Вико, «Первые Поэты наделяли тела бытием одушевленных субстанций, обладавших только тем, на что они сами были способны, т. е. чувством и страстью; так Поэты создавали из тел Мифы, и каждая метафора оказывается маленьким мифом» (там же. С. 146). Итак, механизмом превращения искусства в мифологию был антропоморфизм.
Мифология появляется в виде разрозненных сказаний. Пока логическое мышление развито недостаточно, разноголосица между мифами не смущает. «Так как соотношение между каждым мифом и остальными таково, как если бы их друг для друга не существовало, то совершенно неизбежно, что между ними возникают противоречия. Однако какими вопиющими эти противоречия ни казались бы нам, туземцев они не смущают ни в малейшей мере. Они не уделяют им никакого внимания» (Леви-Брюль Л. Первобытная мифология. М., 1930. С. 257).
Мифология развивалась из отдельных произведений искусства, которые не обобщались до становления великих речных цивилизаций. Создание последних – переломная точка перехода от искусства к мифологии. Мистика и искусство не отмирают, они отталкиваются на периферию культуры. Мифология же достигает своего расцвета в Египте, ближневосточных цивилизациях, Индии, Китае, Греции, переходя в Индии и Китае в религию, а в Греции в философию.
Становление цивилизации – социальная предпосылка развития и господства мифологии над другими отраслями культуры. Антропологическая предпосылка – рост логичности мышления. Мистика вместе с искусством создает внутрикультурные условия для победы мифологии. Хотя есть доля истины в концепции древнегреческого мыслителя Эвгемера о мифологизации истории, все же в мифологию изначально входит мистический компонент. В мифе соединяются мистика, искусство и жизнь в лице действующих культурных героев.
В мифологических текстах боги похожи на людей и обладают их достоинствами и пороками. Это результат того, что первобытные люди не видят различия между естественным (жизнью людей) и сверхъестественным (жизнью богов). Для того чтобы божественное предстало в идеальном варианте, необходим длительный период абстрагирующей деятельности. По К. Леви-Стросу, миф образует мост между чувственным опытом и рациональной мыслью. Иначе говоря, мост между искусством, в основе которого лежат образы, и философией, в основе которой рациональное мышление. Постепенно под влиянием тенденции рационализации мифы становятся все более абстрагированными, усложненными, логичными и последовательными. В мифологических представлениях древности мы находим то, что потом переходит в более развитые мифологии Востока, а дальше в Ветхий Завет и христианство.
Понимание религии в широком смысле дает возможность использовать применительно к древним верованиям понятия мифологии и религии как синонимы: греческая мифология тогда тождественна греческой религии. Такое словоупотребление оправдано, так как отделить религию от мифологии еще труднее, чем от мистики.
Миф дает религии основной корпус представлений, без которых религия не может претендовать на статус развитой. В мифе присутствуют и вера, и почитание. Отличие идет по качеству почитания. Мера почитания древним человеком богов была мерой его религиозности. Он почитал богов в большей степени, чем это имело место в мистике, но в меньшей степени, чем в мировых религиях. Древний грек мифологической эпохи «не старался быть благочестивым во внутреннем смысле этого слова, в смысле святости и совершенства» (История религии… С. 52).
Мифологические системы Египта и Ближнего Востока вполне оправданно называют древними религиями. Для нас важно то, что они дали мировым религиям. Развиваясь, религия уходит от мифов в сторону морали, как она уходит от мистики в сторону почитания. Почитание и вера в священное представляют собой религиозную сторону мифологии.
Само священное по мере развития абстрагирующей способности человека идеализируется. Религия отличается от мифологии более идеальным характером. Если в мистике естественное и сверхъестественное неразрывно связаны, то в мифологии идеальное действует само по себе. Мистика и мифология – это стадии развития религии по пути ее формирования как особой отрасли культуры. Мистика, обогащенная искусством, становится мифологией; мифология, обогащенная философией, становится религией как особой отраслью культуры. У. Робертсон Смит прослеживает такую цепочку от мифологии к религии:
Обряд → Миф → Догма.
«Во всех древних религиях, – пишет он, – мифология занимает место догматики» (Классики мирового религиоведения… С. 317). Но сам обряд коренится в мистике, которая, соединяясь с искусством, образует миф. Первоначальное назначение мифа, по Робертсону Смиту, состоит в объяснении обряда. Тут видно, как искусство приходит на помощь мистике, а в результате получаем миф.
Религия, по Э. Кассиреру, в отличие от мифологии, дает начало чувству индивидуальности (в мифологии преобладает коллективное сознание). Понятие «религия» применимо и к Церкви, и к личной вере. Как правильно отмечает У. Джемс, «фетишизм и колдовство исторически, по-видимому, предшествовали личной вере, – последняя вообще не уходит так далеко в глубь времен. И если фетишизм и колдовство рассматривать как стадии развития религии, то придется, конечно, признать, что личная вера в интимном смысле и чисто рассудочная церковная догматика, которая основана на ней, представляют образования вторичного и даже третичного порядка» (Джемс У. Многообразие религиозного опыта. СПб., 1992. С. 40). Многие исследователи первобытных народов, например Дж. Фрэзер, настойчиво противопоставляли колдовство религии.
Религия начинается с того момента, когда индивидуум начинает этически соотносить себя с Богом. Где чувство индивидуальности, там и сознание ограничения. Возникает понимание отличия человека от Бога, которое пытаются преодолеть в истовых молениях и неистовом экстазе. Появление чувства индивидуальности совпадает со стадией рационализации мышления. Значит, религия в этом смысле возникает после «осевого периода» (по Ясперсу). Миф был доинтеллектуальным, религия – надынтеллектуальной.
Мифологии, как и мистике, присущи антропоморфизм (приписывание явлениям природы человеческих свойств и поступков), фетишизм (представление о наделенности неодушевленных предметов сверхъестественной силой), тотемизм (представление о происхождении человеческих групп от животного или растительного предка), анимизм (вера в одушевленность всего существующего). Уже одно это свидетельствует о связи мифологии с религией.
Мифологию порой путают с мистикой, поскольку мистические представления занимают в мифах важное место. Многие мифы начинаются с представления о первобытном хаосе как мистической нерасчлененности бытия, но не останавливаются на этом. В качестве одной из своих аксиом Вико выдвигает такую: «Все варварские Истории имеют мифологические начала» (Вико Д. Основания новой науки об общей природе наций. М.; Киев, 1994. С. 86). Мифология, будучи связанной с захоронениями предков, является сущностным свойством человека. «Первых в мире богов создал страх», – писал римский поэт Папиний Статий (45-ок. 99 г. н. э.). Страх не только окружающей природы и будущего, но, может быть, в первую очередь, страх смерти.
Миф отличается от сказки или легенды тем, что воспринимается как реальность. Р. Барт определяет миф в противоположность поэзии как семиологическую систему, претендующую на то, чтобы превратиться в систему фактов.
О соотношении мифа с мистикой и искусством можно заключить из значений слов. Мистика – это таинственное, искусство – это сказание. Миф можно определить как сказание о таинственном. Мифология – это синтез мистики и искусства, дошедший до своего воплощения в целостных духовных произведениях, призванных объяснить наиболее важные события преимущественно начала истории. А.Н. Афанасьев выводил мифологию из особенностей образования языка и словотворчества. Созидание языка, которое все более иссякает и предается забвению, продолжается в новом виде творчества – мифологическом. Исходный смысл древних речений постепенно становился все темнее и загадочнее, и начинался неизбежный процесс, как называет его А.Н. Афанасьев, «мифических обольщений».
В своем мифологическом мышлении человек воспринимал природу как живое существо, одушевлял и одухотворял ее. Отголоски этого находим в языке («солнце всходит и заходит», «ревела буря» и т. п.). Последнее, по-видимому, подтверждает идею А.Н. Афанасьева о том, что в самом начале творческого создания языка силам природы придавался личный характер и, таким образом, речевому единству человека с природой также было присуще одушевление и одухотворение природы. Афанасьев объясняет всеобщее обожествление внушением метафорического языка и выводит, стало быть, мифологическое единство из языкового. Спецификой мифологического единства, по-видимому, является не обожествление и не его более творческий характер, чем у единства речевого, а скорее целостность, попытка представить человека и природу и их взаимодействие в космическом масштабе.
Символом обожествленного космоса с подчеркнутой идеей связи земного и небесного была концепция древа жизни. Природа мыслилась совершенной и гармоничной. Человек в своем творчестве также стремился достичь состояния совершенства и в то же время как бы обязывался поддерживать и прославлять совершенство в природе, чувствовал себя ответственным за это, поскольку не воспринимал природу как функционирующую независимо от его действий. На поддержание и сохранение порядка в природе были направлены ритуально-драматические обряды, элементы которых организовывались в соответствии с принципами соразмерности и гармонии. Гармония здесь общий признак, одинаково присущий творчеству и природе.
Для мифологического единства человека и природы характерны персонификация всей природы в виде единого божества с дополняющей его иерархией богов и представление о вечном воспроизводстве этого единства. У древних славян таким божеством, по Б.А. Рыбакову, был Род.
Миф, по Р. Барту, превращает историю в природу: задача мифа заключается в том, чтобы придать исторически обусловленным интенциям статус природных, возвести исторически преходящие факты в ранг вечных.
Из искусства появляется мифология, так как, по Вико, «Первые Поэты наделяли тела бытием одушевленных субстанций, обладавших только тем, на что они сами были способны, т. е. чувством и страстью; так Поэты создавали из тел Мифы, и каждая метафора оказывается маленьким мифом» (там же. С. 146). Итак, механизмом превращения искусства в мифологию был антропоморфизм.
Мифология появляется в виде разрозненных сказаний. Пока логическое мышление развито недостаточно, разноголосица между мифами не смущает. «Так как соотношение между каждым мифом и остальными таково, как если бы их друг для друга не существовало, то совершенно неизбежно, что между ними возникают противоречия. Однако какими вопиющими эти противоречия ни казались бы нам, туземцев они не смущают ни в малейшей мере. Они не уделяют им никакого внимания» (Леви-Брюль Л. Первобытная мифология. М., 1930. С. 257).
Мифология развивалась из отдельных произведений искусства, которые не обобщались до становления великих речных цивилизаций. Создание последних – переломная точка перехода от искусства к мифологии. Мистика и искусство не отмирают, они отталкиваются на периферию культуры. Мифология же достигает своего расцвета в Египте, ближневосточных цивилизациях, Индии, Китае, Греции, переходя в Индии и Китае в религию, а в Греции в философию.
Становление цивилизации – социальная предпосылка развития и господства мифологии над другими отраслями культуры. Антропологическая предпосылка – рост логичности мышления. Мистика вместе с искусством создает внутрикультурные условия для победы мифологии. Хотя есть доля истины в концепции древнегреческого мыслителя Эвгемера о мифологизации истории, все же в мифологию изначально входит мистический компонент. В мифе соединяются мистика, искусство и жизнь в лице действующих культурных героев.
В мифологических текстах боги похожи на людей и обладают их достоинствами и пороками. Это результат того, что первобытные люди не видят различия между естественным (жизнью людей) и сверхъестественным (жизнью богов). Для того чтобы божественное предстало в идеальном варианте, необходим длительный период абстрагирующей деятельности. По К. Леви-Стросу, миф образует мост между чувственным опытом и рациональной мыслью. Иначе говоря, мост между искусством, в основе которого лежат образы, и философией, в основе которой рациональное мышление. Постепенно под влиянием тенденции рационализации мифы становятся все более абстрагированными, усложненными, логичными и последовательными. В мифологических представлениях древности мы находим то, что потом переходит в более развитые мифологии Востока, а дальше в Ветхий Завет и христианство.
Понимание религии в широком смысле дает возможность использовать применительно к древним верованиям понятия мифологии и религии как синонимы: греческая мифология тогда тождественна греческой религии. Такое словоупотребление оправдано, так как отделить религию от мифологии еще труднее, чем от мистики.
Миф дает религии основной корпус представлений, без которых религия не может претендовать на статус развитой. В мифе присутствуют и вера, и почитание. Отличие идет по качеству почитания. Мера почитания древним человеком богов была мерой его религиозности. Он почитал богов в большей степени, чем это имело место в мистике, но в меньшей степени, чем в мировых религиях. Древний грек мифологической эпохи «не старался быть благочестивым во внутреннем смысле этого слова, в смысле святости и совершенства» (История религии… С. 52).
Мифологические системы Египта и Ближнего Востока вполне оправданно называют древними религиями. Для нас важно то, что они дали мировым религиям. Развиваясь, религия уходит от мифов в сторону морали, как она уходит от мистики в сторону почитания. Почитание и вера в священное представляют собой религиозную сторону мифологии.
Само священное по мере развития абстрагирующей способности человека идеализируется. Религия отличается от мифологии более идеальным характером. Если в мистике естественное и сверхъестественное неразрывно связаны, то в мифологии идеальное действует само по себе. Мистика и мифология – это стадии развития религии по пути ее формирования как особой отрасли культуры. Мистика, обогащенная искусством, становится мифологией; мифология, обогащенная философией, становится религией как особой отраслью культуры. У. Робертсон Смит прослеживает такую цепочку от мифологии к религии:
Обряд → Миф → Догма.
«Во всех древних религиях, – пишет он, – мифология занимает место догматики» (Классики мирового религиоведения… С. 317). Но сам обряд коренится в мистике, которая, соединяясь с искусством, образует миф. Первоначальное назначение мифа, по Робертсону Смиту, состоит в объяснении обряда. Тут видно, как искусство приходит на помощь мистике, а в результате получаем миф.
Религия, по Э. Кассиреру, в отличие от мифологии, дает начало чувству индивидуальности (в мифологии преобладает коллективное сознание). Понятие «религия» применимо и к Церкви, и к личной вере. Как правильно отмечает У. Джемс, «фетишизм и колдовство исторически, по-видимому, предшествовали личной вере, – последняя вообще не уходит так далеко в глубь времен. И если фетишизм и колдовство рассматривать как стадии развития религии, то придется, конечно, признать, что личная вера в интимном смысле и чисто рассудочная церковная догматика, которая основана на ней, представляют образования вторичного и даже третичного порядка» (Джемс У. Многообразие религиозного опыта. СПб., 1992. С. 40). Многие исследователи первобытных народов, например Дж. Фрэзер, настойчиво противопоставляли колдовство религии.
Религия начинается с того момента, когда индивидуум начинает этически соотносить себя с Богом. Где чувство индивидуальности, там и сознание ограничения. Возникает понимание отличия человека от Бога, которое пытаются преодолеть в истовых молениях и неистовом экстазе. Появление чувства индивидуальности совпадает со стадией рационализации мышления. Значит, религия в этом смысле возникает после «осевого периода» (по Ясперсу). Миф был доинтеллектуальным, религия – надынтеллектуальной.
Мифология и жертвы
У всех так называемых примитивных народов важнейшие обряды связаны с жертвоприношениями духам. А. Ельчанинов пишет, что покинутые дома или места погребения, могилы немедленно становятся священными местами, где воздвигается алтарь (если этим алтарем не служит могильная плита), где приносятся жертвы и совершаются моления. Во многих культах жертвоприношения являются главным действом. Они остаются в развитых мифологических культурах и затем переходят в религии.
В мифологии впервые оформилась идея появления мира как жертвы. В японском мифе о сотворении мира встречаем представление о зарождении съедобных растений непосредственно из тела Богини. «Это зарождение соответствует смерти Изанами, т. е. ее самопожертвованию» (Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. М., 1996. С. 212). Элиаде делает общий вывод, что сотворение полностью завершается или иерогамией, или насильственной смертью. «Действительно миф о происхождении съедобных растений – широко распространенный миф – всегда связан с добровольным самопожертвованием божественного существа, которое может быть матерью, девушкой, ребенком или мужчиной» (там же). В соответствии с имеющим широкое распространение и встречающимся во множестве форм и разновидностей мифом, продолжает Элиаде, «сотворение не может свершиться без принесения в жертву живого существа первобытного обоеполого гиганта, космического Мужчины, Матери-Богини или мифической Девушки. Мы также видим, что «Сотворение» относится ко всем уровням существования, будь то Сотворение Космоса или человечества, или какой-то отдельной человеческой расы, или конкретных видов растений или животных. Структура мифа остается одной и той же: ничто не может быть создано без жертвоприношения, без жертвы… Жизнь может произойти только от другой жизни, которая приносится в жертву. Насильственная смерть созидательна в том смысле, что приносимая в жертву жизнь проявляется в более выдающейся форме и на другом уровне существования. Это жертвоприношение приводит к огромному переносу: жизнь, сконцентрированная в одной личности, выходит за ее пределы и проявляется на космическом или совокупном уровне. Единственное существо трансформируется в Космос или возрождается во множестве видов растений или человеческих рас. Живое «целое» разрывается на фрагменты и рассеивается мириадами одушевленных форм» (там же. С. 213, 214). Из одного рождается многое. Возможно мифы эти созданы в период неолитической революции под влиянием перехода к сельскому хозяйству. Периодическая плодовитость земли отмечается праздниками, во время которых приносятся жертвы и даже происходят массовые самопожертвования, как во время римских сатурналий. Оргии символизируют возвращение в первоначальный хаос.
Обычай человеческих жертвоприношений относится к более развитым классовым обществам. Человеческие жертвоприношения, по-видимому, были распространены и в Старом, и в Новом Свете, у греков, римлян, германцев и других народов. «Даже отвратительное жертвоприношение детей, преподносимых Молоху, имело глубоко религиозное значение. Этим жертвоприношением человек возвращал божеству то, что тому принадлежало, так как первый ребенок часто считался ребенком Бога. Действительно, по всему архаическому Востоку существовал обычай, согласно которому молодые девушки проводили ночь в храме, чтобы зачать от Бога (т. е. от его представителя – священника или от его посланника – «незнакомца»). Таким образом, кровь ребенка восполняла затраченную энергию Бога, потому что в целях так называемого плодородия божества расходовали свою собственную субстанцию на усилия, требуемые для поддержания мира и обеспечения его богатства, а следовательно, и сами время от времени нуждались в восстановлении» (там же. С. 163).
Жертва в мифологии – знак покорности и благоговения человека перед божеством. При жертвоприношении «подчеркивается именно момент жертвы, лишения, отказа поклонника от чего-либо ценного ради Бога» (История религии. М., 1991. С. 26). Причем этот момент в отличие от жертвы ради «насыщения» бога свое полное развитие получает в позднейших культах. «Классическим примером такого рода жертвы будет принесение финикийцами в жертву Молоху своих первенцев. Явно, что для насыщения Бога безразлично, принесен ли в жертву единственный сын или нет, так что жертва измеряется не ценностью ее для Бога, а тяжестью ее для жертвователя» (там же. С. 21). Чем ценнее жертва для самого человека, тем лучше. От Авраама требуется отдать на заклание сына. Лучше первый ребенок, чем последующие. Еще лучше сам человек или Бог.
Бог и человек как бы соревнуются между собой. «Божество, довольно часто выступавшее в образе девушки, иногда – ребенка или мужчины, согласилось быть принесенным в жертву, чтобы из его тела смогли вырасти клубни плодоносящих растений. Это первое убийство радикально изменило образ бытия человеческой расы» (Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. М., 1996. С. 47–48). Отсюда сама пища становится священной. «Убивая и поедая свиней во время торжеств и поедая первые плоды урожая корнеплодов, человек поедает божественную плоть точно так же, как и во время празднеств каннибалов… Съедобное растение не предоставлено природой. Оно является продуктом убийства, потому что именно таким образом оно было сотворено в начале времен» (там же. С. 49).
Жертвоприношение – это способ возрождения жизни и тем самым преодоления смерти. «Смерть, сама по себе, не является определенным концом или абсолютным уничтожением, как иногда считается в современном мире. Смерть приравнивается к семени, которое засеивается в чрево Матери-Земли, чтобы дать рождение новому растению… Вот почему тела, захороненные в период неолита, находят лежащими в зародышевом положении… Люди в своей смерти и погребении были жертвоприношениями Земле. В конечном итоге, именно благодаря этому жертвоприношению может продолжаться жизнь, и люди надеются после смерти вернуться обратно к жизни. Пугающий аспект Матери-Земли как Богини Смерти объясняется космической неизбежностью жертвоприношения, которое лишь одно позволяет перейти от одной формы существования к другой, а также обеспечивает непрерывный круговорот Жизни» (там же. С. 219–220).
В мифологической культуре, как и в первобытной, жертва предстает как источник и двигатель жизни. По Элиаде, «человек архаических обществ стремился победить смерть, придавая ей такое значение, что, в конечном итоге, она перестала быть прекращением, а стала обрядом перехода. Другими словами, для примитивных народов человек умирает по отношению к чему-то, что не является существенным, человек умирает для мирской жизни» (там же. С. 264).
Жертва в мифологии – коллективная жертва, как само мифологическое сознание – коллективное сознание. В большинстве мифов речь идет о добровольной смерти. С добровольной жертвой связан образ Феникса, который «вечно приготовляет сам для себя костер и сгорает на нем, а из пепла его вечно возникает обновившаяся молодая, свежая жизнь… Дух, уничтожая телесную оболочку своего существования, не только переходит в другую телесную оболочку и не только в обновленном виде воскресает из пепла, в который обратилась его прежняя телесная форма, но он возникает из этого пепла, возвышаясь и преображаясь при этом как более чистый дух… Если мы будем рассматривать дух с этой стороны, так что его изменения являются не только переходом как обновлением, т. е. возвращением к той же форме, а скорее переработкой его самого, посредством которой он умножает материал для своих опытов, то мы увидим, что он во многих направлениях многосторонне пробует себя и наслаждается своим творчеством, которое неистощимо, так как каждое из его созданий, в котором он нашел для себя удовлетворение, в свою очередь оказывается по отношению к нему материалом и вновь требует переработки» (Гегель Г. Философия истории. М., 1995. С. 94). Это философская интерпретация мифологии.
В мифологии впервые оформилась идея появления мира как жертвы. В японском мифе о сотворении мира встречаем представление о зарождении съедобных растений непосредственно из тела Богини. «Это зарождение соответствует смерти Изанами, т. е. ее самопожертвованию» (Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. М., 1996. С. 212). Элиаде делает общий вывод, что сотворение полностью завершается или иерогамией, или насильственной смертью. «Действительно миф о происхождении съедобных растений – широко распространенный миф – всегда связан с добровольным самопожертвованием божественного существа, которое может быть матерью, девушкой, ребенком или мужчиной» (там же). В соответствии с имеющим широкое распространение и встречающимся во множестве форм и разновидностей мифом, продолжает Элиаде, «сотворение не может свершиться без принесения в жертву живого существа первобытного обоеполого гиганта, космического Мужчины, Матери-Богини или мифической Девушки. Мы также видим, что «Сотворение» относится ко всем уровням существования, будь то Сотворение Космоса или человечества, или какой-то отдельной человеческой расы, или конкретных видов растений или животных. Структура мифа остается одной и той же: ничто не может быть создано без жертвоприношения, без жертвы… Жизнь может произойти только от другой жизни, которая приносится в жертву. Насильственная смерть созидательна в том смысле, что приносимая в жертву жизнь проявляется в более выдающейся форме и на другом уровне существования. Это жертвоприношение приводит к огромному переносу: жизнь, сконцентрированная в одной личности, выходит за ее пределы и проявляется на космическом или совокупном уровне. Единственное существо трансформируется в Космос или возрождается во множестве видов растений или человеческих рас. Живое «целое» разрывается на фрагменты и рассеивается мириадами одушевленных форм» (там же. С. 213, 214). Из одного рождается многое. Возможно мифы эти созданы в период неолитической революции под влиянием перехода к сельскому хозяйству. Периодическая плодовитость земли отмечается праздниками, во время которых приносятся жертвы и даже происходят массовые самопожертвования, как во время римских сатурналий. Оргии символизируют возвращение в первоначальный хаос.
Обычай человеческих жертвоприношений относится к более развитым классовым обществам. Человеческие жертвоприношения, по-видимому, были распространены и в Старом, и в Новом Свете, у греков, римлян, германцев и других народов. «Даже отвратительное жертвоприношение детей, преподносимых Молоху, имело глубоко религиозное значение. Этим жертвоприношением человек возвращал божеству то, что тому принадлежало, так как первый ребенок часто считался ребенком Бога. Действительно, по всему архаическому Востоку существовал обычай, согласно которому молодые девушки проводили ночь в храме, чтобы зачать от Бога (т. е. от его представителя – священника или от его посланника – «незнакомца»). Таким образом, кровь ребенка восполняла затраченную энергию Бога, потому что в целях так называемого плодородия божества расходовали свою собственную субстанцию на усилия, требуемые для поддержания мира и обеспечения его богатства, а следовательно, и сами время от времени нуждались в восстановлении» (там же. С. 163).
Жертва в мифологии – знак покорности и благоговения человека перед божеством. При жертвоприношении «подчеркивается именно момент жертвы, лишения, отказа поклонника от чего-либо ценного ради Бога» (История религии. М., 1991. С. 26). Причем этот момент в отличие от жертвы ради «насыщения» бога свое полное развитие получает в позднейших культах. «Классическим примером такого рода жертвы будет принесение финикийцами в жертву Молоху своих первенцев. Явно, что для насыщения Бога безразлично, принесен ли в жертву единственный сын или нет, так что жертва измеряется не ценностью ее для Бога, а тяжестью ее для жертвователя» (там же. С. 21). Чем ценнее жертва для самого человека, тем лучше. От Авраама требуется отдать на заклание сына. Лучше первый ребенок, чем последующие. Еще лучше сам человек или Бог.
Бог и человек как бы соревнуются между собой. «Божество, довольно часто выступавшее в образе девушки, иногда – ребенка или мужчины, согласилось быть принесенным в жертву, чтобы из его тела смогли вырасти клубни плодоносящих растений. Это первое убийство радикально изменило образ бытия человеческой расы» (Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. М., 1996. С. 47–48). Отсюда сама пища становится священной. «Убивая и поедая свиней во время торжеств и поедая первые плоды урожая корнеплодов, человек поедает божественную плоть точно так же, как и во время празднеств каннибалов… Съедобное растение не предоставлено природой. Оно является продуктом убийства, потому что именно таким образом оно было сотворено в начале времен» (там же. С. 49).
Жертвоприношение – это способ возрождения жизни и тем самым преодоления смерти. «Смерть, сама по себе, не является определенным концом или абсолютным уничтожением, как иногда считается в современном мире. Смерть приравнивается к семени, которое засеивается в чрево Матери-Земли, чтобы дать рождение новому растению… Вот почему тела, захороненные в период неолита, находят лежащими в зародышевом положении… Люди в своей смерти и погребении были жертвоприношениями Земле. В конечном итоге, именно благодаря этому жертвоприношению может продолжаться жизнь, и люди надеются после смерти вернуться обратно к жизни. Пугающий аспект Матери-Земли как Богини Смерти объясняется космической неизбежностью жертвоприношения, которое лишь одно позволяет перейти от одной формы существования к другой, а также обеспечивает непрерывный круговорот Жизни» (там же. С. 219–220).
В мифологической культуре, как и в первобытной, жертва предстает как источник и двигатель жизни. По Элиаде, «человек архаических обществ стремился победить смерть, придавая ей такое значение, что, в конечном итоге, она перестала быть прекращением, а стала обрядом перехода. Другими словами, для примитивных народов человек умирает по отношению к чему-то, что не является существенным, человек умирает для мирской жизни» (там же. С. 264).
Жертва в мифологии – коллективная жертва, как само мифологическое сознание – коллективное сознание. В большинстве мифов речь идет о добровольной смерти. С добровольной жертвой связан образ Феникса, который «вечно приготовляет сам для себя костер и сгорает на нем, а из пепла его вечно возникает обновившаяся молодая, свежая жизнь… Дух, уничтожая телесную оболочку своего существования, не только переходит в другую телесную оболочку и не только в обновленном виде воскресает из пепла, в который обратилась его прежняя телесная форма, но он возникает из этого пепла, возвышаясь и преображаясь при этом как более чистый дух… Если мы будем рассматривать дух с этой стороны, так что его изменения являются не только переходом как обновлением, т. е. возвращением к той же форме, а скорее переработкой его самого, посредством которой он умножает материал для своих опытов, то мы увидим, что он во многих направлениях многосторонне пробует себя и наслаждается своим творчеством, которое неистощимо, так как каждое из его созданий, в котором он нашел для себя удовлетворение, в свою очередь оказывается по отношению к нему материалом и вновь требует переработки» (Гегель Г. Философия истории. М., 1995. С. 94). Это философская интерпретация мифологии.