Анатолий Гончар. Прапор и его группа

Анатолий Гончар
Прапор и его группа

Пролог

   До выпуска оставалось два дня. Школа прапорщиков уже в прошлом.
   Смирнов выпустил изо рта дым и задал собравшимся на углу столовой новоявленным прапорщикам, казалось бы, сто раз повторенный на всяческие лады и ставший почти извечным вопрос:
   – Кто куда?
   Ефимов улыбнулся, теперь он уже мог раскрыться.
   – Я, – кивнул в сторону Кусина, – вместе с Андрюхой.
   Куда едет Андрей, знали все.
   – Так ты что, тоже в Афган собираешься? – неподдельно удивился стоявший тут же Костя Науменко.
   Ефимов кивнул.
   – И на фига тебе это надо? – опять же искренне не понимая, пожал плечами Науменко. – Я вот в военное училище иду, буду курсантов на тренажере учить. Личного состава – один боец, и то прикомандированный. Где ты видел службу лучше? Тоже нашел бы себе что-либо подобное и служил.
   – А я на противотанковый взвод – командиром. Может быть, еще летеху дадут, – влез в разговор до того стоявший в стороне Хохлов. Но на его реплику не обратили внимания.
   – Ты же там уже был, – развел руками никак не желающий отставать от Ефимова Константин. Качнув головой, еще разок затянулся уже почти до основания выкуренной сигаретой и, выдохнув дым, бросил ее в урну. – И опять едешь?
   – У меня друг после моего дембеля погиб. – Они уже совсем скоро расставались, разъезжаясь в разные стороны, и Сергей не считал нужным хранить свои тайны.
   – Мстить едешь? – В голосе Науменко не было осуждения, лишь одно искреннее любопытство и непонимание.
   – Нет, – Ефимов отрицательно покачал головой. – Скорее уж чтобы пацаны неопытные меньше гибли. – Он на секунду замолчал, а потом добавил: – Да и тянет меня туда почему-то…
   Слова, которые произнес Сергей, казались напыщенными и пафосными; тем не менее ребята, знавшие его не первый месяц, сразу поверили.
   – А если убьют? – хмыкнул Науменко.
   Ефимов неопределенно пожал плечами: «Мол, что поделать, судьба». Впрочем, в собственную смерть в двадцать два года поверить сложно.
   – Да ладно, мужики, – беззаботно отмахнулся Кусин, – вон у моего братана две титановые пластины в башке – и ничего, живет. И мы выживем. Еще и костюмы «Пума» привезем.
   Сергей мысленно усмехнулся. Для Андрея Кусина эти костюмы уже давно стали чем-то вроде мечты о тарелочке с голубой каемочкой. Но чем они его столь сильно манили, Ефимов так и не понял.
   – Мы пока еще какое-то время будем здесь, в соседней части, – продолжал рассказывать Кусин, – может неделю, может две, а потом по замене в маде ин Афганистон…
   После этих слов почему-то все сразу умолкли. Они разъезжались, но никто не мог предугадать свою дальнейшую судьбу…
   …Все это Сергей вспоминал, подходя к контрольно-пропускному пункту воинской части. История повторялась: спустя годы он снова возвращался в Вооруженные силы…

Глава 1
Возвращение

   Но не потому ли мы так жадно цепляемся за воспоминания о войне, что зачастую события, с ней связанные, самые значительные в нашей жизни?

   Да, он принял решение, окончательное и бесповоротное: он возвращался в армию. Нет, не в армию – он возвращался на войну. Трудно, почти невозможно объяснить столь странный поступок другим людям. Да и как объяснишь, если и сам Ефимов так до конца и не смог понять, что же в конце концов заставило его столь круто переменить свою жизнь, перешагнув через то многое, оставляемое в уже прошлой гражданской жизни…

Двумя месяцами ранее

   – …Видишь, вот еще один солдат, – комбриг кивнул в сторону только что вошедшего в кабинет Ефимова, – желает пролить кровь за Отечество.
   Сидевший напротив него майор Балобаев – командир готовившегося к отправке в Чечню отряда – повернул голову и окинул безразличным взглядом стоявшего у двери прапорщика. Правда, сейчас Ефимов был в «гражданке» и то, что он старший прапорщик, знали только он сам да давший добро на выдачу «Отношения» полковник Шогинов.
   – Езжай домой, – комбриг приветливо улыбнулся, – готовь личное дело. Я так думаю, к отправке отряда ты уже не успеешь. Но ничего, поедешь весной. Часть перебазируется, так что прибудешь сразу к новому месту дислокации.
   – Спасибо, – совсем не по-уставному поблагодарил Ефимов, подразумевая выданное на руки «Отношение».
   – Ну, будь. – Комбриг еще раз улыбнулся, и Ефимов, поняв, что здесь ему больше делать нечего, повернувшись, открыл дверь и вышел в коридор штаба…
   Уже спускаясь по ступенькам лестницы вниз, он вдруг задумался над тем, что никак не может определиться – радоваться полученному «Отношению» или огорчаться. Казалось бы, ехал за ним сотни километров – и вот, получив, ощутил в сердце неимоверную тоску. Возвращение в армию означало неизбежное расставание с любимыми и родными, и оттого грудь старшего прапорщика заполнялась щемящей болью.
   Почти два месяца ушло у Сергея на оформление необходимых бумаг. Наконец-то «Личное дело» было готово, а он все никак не мог сказать своим о принятом решении. Впрочем, супруга знала, а вот дети… Как сказать своим лапочкам, что ты уезжаешь? Правда, пока еще не очень далеко, и будешь приезжать на выходные, но потом? Потом неизбежное расставание на долгих полгода. Как признаться? Как объяснить, зачем и почему он обрек себя на такую муку? Сердце разрывалось на части, душу сжимала тоска, и на глаза впервые за последние десятилетия наворачивались слезы. Точнее, он знал, почему так поступает, но никак не мог понять, каким образом сумел на это решиться.
   В дни, предшествующие отъезду, он старательно вел себя как ни в чем не бывало, но время отсчитывало последние часы его безвозвратно уходящей в прошлое гражданской жизни.
   Если бы в тот момент спросить, понимал ли Ефимов, что может навсегда остаться в чужих горах, он бы однозначно ответил: «Да». Времена, когда он считал себя почти бессмертным, канули в прошлое. Но тем не менее менять свое решение Сергей не собирался…
   Предписание было выписано, дата прибытия определена. Неизбежное расставание уже завтра. Он пытался быть таким, как всегда, но у него ничего не получалось, даже ложка едва не валилась из его рук.
   – Так, – как можно бодрее начал он, корча улыбку и одновременно пытаясь отвести в сторону заблестевшие росой слезинок глаза, – я у вас в армию ухожу. – И тут же, пока дети, шокированные этими словами, не опомнились, начал быстро перечислять все мыслимые и немыслимые выгоды предстоящей службы.
 
   Однажды он уже почти уехал от них, но только почти…
   Стояла зима 1994/95 года, в российской глубинке все шло своим чередом, а в городе Грозном тридцать первого декабря начались бои. Ефимов, вот уже несколько лет категорически не смотревший теленовостей, несколько дней подряд не отлипал от экрана. Он видел, как воюют и гибнут российские парни, и… чувствовал стыд – они там, восемнадцатилетние неопытные ребята, кладут свои жизни, а он, мужик с почти четырехлетним боевым опытом, сидит на печи.
   На восьмой день начала войны Сергей отправился в военкомат и написал заявление с просьбой о призыве в Вооруженные силы.
   – Только, – попросил он, – повестку не присылайте, я сам буду периодически заезжать и узнавать.
   – Хорошо, – кивнул военком, и Ефимов со спокойной совестью поехал по своим фермерским делам.
   Дело двигалось не так быстро, как требовали его напряженные нервы. Каждую неделю Сергей появлялся на пороге военкомата, но разнарядки на него не было. В селе пока еще никто не знал о принятом им решении, но, похоже, родственники уже догадывались. Возможно, видели появившуюся на лице и снедавшую его тоску, возможно, что-то еще, но братья и сестры зачастили к ним в гости. Скорее всего, первой о его намерениях догадалась жена и намекнула об этом мужниным родичам…
   А Ефимов изнывал в ожидании. Совесть и, возможно, что-то еще никак не давали ему покоя, а в груди все больше и больше нарастала боль предстоявшего расставания.
   Побывав в райцентре и в очередной раз посетив военкомат, Сергей возвращался к себе в деревню. Он не спешил. Небо было затянуто тучами, мела легкая поземка; снежок, редкими хлопьями падавший с небес, сметался с лобового стекла лениво ползающими по нему дворниками. А на душе стояла еще более беспросветная хмарь. Проезжая село, в котором жил его друг Геннадий Дворянинов, Ефимов почти автоматически сбавил скорость и крутанул руль вправо – на сердце было пакостно, и требовалось поговорить, раскрыть душу, переложить хоть малую часть носимой в груди боли на дружеские плечи. Сомнений в том, что здесь его по-доброму встретят и поймут, у него не было.
   Геннадия он увидел еще на подъезде – тот стоял во дворе и широкой лопатой пытался отгрести от гаражных дверей беспрестанно наметаемый туда снег. Но тщетно.
   Плавно притормозив, Сергей помахал рукой, прокатил чуть дальше, развернулся в проулке и, выехав из него, остановился напротив калитки, ведущей во двор особняка Дворяниновых.
   – Привет, Геннадий! – Выбравшись из машины, Сергей хлопнул дверцей и, даже не озаботившись закрыванием ее на ключ, двинулся в сторону довольно улыбающегося Гены.
   – Привет, привет, – улыбка на лице Дворянинова стала еще шире, – пошли в дом.
   Геннадий кивнул в направлении своего недавно построенного жилища.
   – Нет, Ген, не пойду.
   – Давай тогда хотя бы в гараж зайдем. От ветра спрячемся. Лясы пару минут поточим.
   – Собственно, я для этого и заехал, – безропотно согласился Сергей, и они потопали в направлении гаража…
   – Ген, – Ефимов решил, что не стоит тянуть кота за хвост, – я, наверное, в Чечню уеду.
   – Так, – медленно протянул Геннадий. Судя по его лицу, он огорчился, но не слишком удивился решению своего друга. – Когда?
   Сергей неопределенно пожал плечами.
   – Ясно, ждешь…
   Дворянинов умолк и, находясь в раздумьях, стал с отрешенным видом разглядывать лежавшие в большой коробочке сверла.
   – И на фига тебе это надо? – Словно очнувшись, он оторвался от созерцания инструмента и пристально посмотрел в лицо Ефимова. – Серега, тебе что, Афгана мало? Давно «на погоду» блевать перестал? – спросил он, намекая на полученную Ефимовым «за речкой» контузию и сопутствующие ей «прелести», вылезавшие каждый раз при перемене погоды.
   – Ген, я не могу просто так сидеть и смотреть, как гибнут восемнадцатилетние парни. – Слова звучали пафосно, но тем не менее Ефимов был уверен, что друг поймет его правильно.
   – Ты думаешь, что сможешь решить исход этой войны?
   – Ген, я ничего не думаю, просто я по-другому не могу, – и отвернувшись: – Мне стыдно.
   – С тобой все ясно. – Геннадий сокрушенно качнул головой. – Значит, когда едешь, еще не знаешь?
   Повторно заданный вопрос прозвучал без нажима. Друг – на то он и друг, чтобы не требовать сиюминутного ответа. Захочет – скажет, не захочет – не надо.
   – Правда, не знаю. Жду. – Сергей хотел поделиться тем, как тяжело у него на душе, но промолчал.
   – Может, зайдешь? – Дворянинов снова кивнул в направлении находившегося за гаражной стеной дома.
   Ефимов отрицательно покачал головой.
   – Ты тут моим помогай, если что. – Он хотел сказать «если что со мной случится», но в последнюю секунду осекся. Не стоило раньше времени настраивать друга на похоронный лад.
   – В любое время. – Геннадий широко развел руками. – Сам знаешь.
   – Ладно, Ген, я поехал, – виновато улыбнулся Ефимов, – дел полно. Надо многое успеть.
   – Езжай, – с грустью в глазах согласился Дворянинов. – Уезжать будешь, не забудь заглянуть.
   – Естественно, – ответил Ефимов и попытался улыбнуться еще раз. Не получилось.
   – Слушай, – уже вдогонку прокричал Геннадий, – все-таки за каким хреном ты туда полезешь? Чеченцев не любишь?
   – Да нет. – Сергей неопределенно пожал плечами. – Я же сказал, Ген… я действительно не могу быть здесь, когда там гибнут только что призванные в армию пацаны. Да и, – он уже взялся за ручку дверцы, – тянет меня туда. Знаешь, – слова признания давались ему с трудом, – возможно, война – единственное место, где я хоть иногда чувствовал себя человеком… – Он грустно улыбнулся и, больше не говоря ни слова, открыл дверцу, плюхнулся на сиденье и, заведя мотор, покатил прочь.
   В тот раз на войну он так и не уехал – через два дня из военкомата (вопреки его просьбе) принесли повестку. Жена и мать ревели одновременно. В тот раз он не смог перешагнуть через их слезы, не смог оставить маленьких ребятишек, не смог уйти в неопределенность, не смог, не смог, не смог… И целый год был сам не свой, все переживал, нервничал, не находя себе оправдания.
   И вот теперь, спустя годы, когда огонь войны на Кавказе заполыхал вновь, он перешел свой Рубикон. Возврата назад не было. Контракт подписан, новая форма, комната в общежитии, и жизнь потекла по иному руслу.
 
   – Товарищ майор… – Ефимов начал официально, но был остановлен небрежным жестом сидевшего за столом канцелярии майора Лаврентьева, командира пятой роты и своего временного начальника.
   – Твоя рота, – комбриг был в хорошем расположении духа и готов был немного пообщаться со вновь приобретенным старшим прапорщиком, – находится в Чечне, так что временно будешь прикомандирован к остаткам батальона. Они собраны в одну роту. Командир роты майор Лаврентьев, кроме него еще два офицера-двухгодичника после военной кафедры, так что справитесь. Да, кстати, почему прибыл с опозданием?
   – Товарищ полковник, я прибыл вовремя, но мне на КПП сказали приехать второго, так как строевая еще не переехала.
   – Ладно, служи. – Похоже, ответ Ефимова комбрига вполне удовлетворил.
   – Разрешите идти? – Старший прапорщик, хотя по-прежнему был одет в гражданскую одежду, определил для себя, что все, он уже на службе.
   – Ступай, – добродушно улыбнулся полковник, и Ефимов, неловко развернувшись на каблуках гражданских ботинок, поспешил выйти.
 
   …Сейчас, подписав контракт, получив на складе форму и переодевшись, он пытался как положено представиться своему временному командиру.
   – Леонид. – Остановив официальное представление, майор привстал и, перегнувшись через стол, протянул руку.
   – Сергей. – Ефимов сжал ладонь в крепком рукопожатии.
   – Старшина? – с надеждой в голосе спросил Лаврентьев.
   Прапорщик отрицательно помотал головой:
   – Замкомгруппы в шестую…
   – Понял. Ладно, ввожу в курс дела. Личного состава немного, офицеров трое: я и два «пиджака», – Сергей хотел сказать «знаю», но промолчал, – плюс ты. Занятий сейчас в связи с переездом нет. Сплошная стройка. Так что занимаемся хозяйственными работами и два раза в неделю ходим ответственными. После ответствования – полдня на отдых.
   – Товарищ майор… – Ротный хоть и был на десяток лет младше прапорщика, но все же называть его по имени язык пока не поворачивался. Тот поморщился, но промолчал. – Как с выходными?
   – Суббота или воскресенье, это как получится.
   – А если после ответствования не отдыхать? – спрашивая, Ефремов почувствовал, как екнуло сердце. – А то у меня семья в деревне.
   – Ладно, я думаю, решим.
   – Спасибо.
   – Ты, кстати, как: надолго или так – посмотреть, попробовать решил?
   – Да я вообще-то на Чечню, потом посмотрим. – Ефимов и сам не знал ответа на заданный вопрос.
   – Понятно. – Лаврентьев взглянул на часы. – Так, сегодня уже от тебя толку мало, занимайся своими делами, завтра с утра к восьми.
   – Разрешите идти? – Сергей все еще не мог преодолеть стереотипа прежних армейских привычек.
   – Да, – майор устало махнул рукой; похоже, у него последнее время в жизни что-то не ладилось.
   Выйдя из канцелярии, Ефимов прошелся по расположению, невольно выхватывая столь милые взгляду зампотылов недостатки: там было плохо заправлено одеяло, здесь отсутствовал ножной коврик, из крайней тумбочки торчала большая спортивная сумка, прямо посередине прохода валялся черный резиновый тапочек. Отовсюду высовывалась своим неармейским рылом временная неразбериха и неустроенность. Хмыкнув, старший прапорщик развернулся и, выйдя из казармы, стал спускаться вниз по лестнице. На площадке третьего этажа раздался идущий снизу топот ног, и мимо Ефимова попытался прошмыгнуть светловолосый, скорее даже светло-рыжий крепыш с сержантскими лычками на погонах. Сергей почти машинально выбросил левую руку и ухватил бегущего за плечо. Тот, дернувшись, остановился и недоуменно уставился на державшего его прапорщика. На конопатом лице сержанта растерянность начала сменяться «праведным возмущением».
   – Ничего не забыл? – строго спросил Ефимов, его рука до боли сжала чужие мышцы. Конопатый сморщился, зыркнул по сторонам – ни выше, ни ниже по лестнице никого не было. Несколько секунд его сознание боролось с искушением ляпнуть какую-то грубость и попытаться вырваться, но то ли отсутствие зрителей, то ли железом сковавшая его бицепс сила заставили сержанта отвести взгляд и понуро выдавить:
   – Разрешите пройти. – Слова «товарищ старший прапорщик» он все же проглотил, но Ефимов не стал акцентировать на этом внимания.
   – Проходите, – позволил Сергей и, разжав клещи своих пальцев, потопал дальше. Он не видел, как сержант, скривившись, потер освобожденное плечо и, зло зыркнув в удаляющуюся спину прапорщика, поспешил наверх.
   Как Ефимов и предполагал, сержант этот оказался в составе пятой роты. А всего личного состава в ней набиралось чуть больше полутора десятков – точнее, восемнадцать человек. Семнадцать отказников, не поехавших воевать в Чечню, семнадцать индивидуумов, всеми правдами и неправдами оставшихся дослуживать свой срок здесь, в части. Одного взгляда Сергею хватило, чтобы составить общий портрет стоявших перед ним солдат. Нарочитая развязность, скрывающая под собой глубоко угнездившийся в душе комплекс неполноценности. Остаться в пункте постоянной дислокации, когда все бывшие друзья уехали, – и теперь придумывать, дурачить самих себя тысячами отговорок, оправданий, причин, но в душе все же понимая слабость собственной воли, не сумевшей преодолеть естественный страх. Одним словом, в роте собрались солдаты, побежденные собственной трусостью, в какие бы одежды ни рядились их оправдания.
   «Да, – подумал Ефимов, – непросто будет «бороться» с коллективом, всей своей трусливой душонкой пытающимся доказать обратное. Ничего, справимся. Главное, не забыть старый постулат: «Либо ты затягиваешь гайки и ставишь личный состав на место, либо они садятся тебе на голову».
   – Становись!
   Личняк лениво начал выравниваться по одной линии, всем своим видом выражая презрение к вновь прибывшему прапору, правда, не решаясь противостоять в открытую. Они тоже пока еще присматривались. Нарываться вслепую не хотелось никому.
   «Что ж, все будет не так просто, – пытаясь оставаться бесстрастным, по-прежнему размышлял Ефимов. – Ничего, справимся. Это не коллектив, а всего лишь разношерстная стая, которая при первой же серьезной встряске развалится на отдельные разбегающиеся по разным щелям единицы».
   Пока он таким образом рассуждал, появился ротный. Толпа заволновалась. Следом за Лаврентьевым из канцелярии подтянулись два весьма раздолбайского вида старших лейтенанта. Отсутствие вышестоящего (батальонного) начальства накладывало свой отпечаток и на них. Команду «смирно» никто не подал.
   – Григорий, – представился первый, и Сергей пожалел, что сначала не заглянул в канцелярию. Теперь же процедура знакомства происходила на виду всего личного состава, а Ефимову почему-то этого не хотелось.
   – Аркадий, – поздоровался второй.
   – Сергей, – пришлось представиться и Ефимову. Рукопожатие офицеров было крепким, по-настоящему мужским.
   – Становись, – скомандовал поздоровавшись с Ефимовым ротный. – Равняйсь, смирно! Вольно. Общебригадного построения не будет. Так что, Саликов, – он повернулся в сторону первым подошедшего старшего лейтенанта, – берешь пятерых и дуешь на территорию. Ты, Аркадий, – он кивнул в сторону второго, – с командой из шести человек убываешь в распоряжение начвеща.
   – Понял, – кивнул тот.
   – А вы, товарищ старший прапорщик, – продолжал ротный, – берете оставшихся и прямиком в первый учебный корпус.
   Ефимов вопросительно вздернул подбородок.
   – Красное здание, – небрежно отмахнулся майор. – Калинин, – Ефимов увидел, как во второй шеренге зашевелился вчерашний сержант, – остаешься в казарме руководить нарядом. Порядок на тебе. Понял?
   – Так точно, – лениво отозвался сержант, всем своим видом стараясь показать собственную независимость.
   – И не дай бог, если будет как вчера!
   Ефимов не знал, что было вчера, но по едва заметной ухмылке Калинина понял, что угроз ротного он не слишком-то и боится.
   Весь день прошел в бесконечных работах. Перерыв на обед принес мелкую неприятность: стоимость блюд в офицерской столовой оказалась неоправданно высокой. Мысленно прикинув размеры своего денежного довольствия и соответствие ему цен, Ефимов понял, что от обедов в столовой ему придется отказаться.
 
   Сергей первый раз заступил ответственным…
   Общебригадной вечерней поверки не было; подразделения строились в казармах, где «контролирующие распорядок дня» (как стыдливо-официально именовались «ответственные») проверяли наличие личного состава.
   – Становись! Равняйсь! Смирно! Слушай список вечерней поверки! – Ефимов раскрыл книгу. Впрочем, даже не начав зачитывать список, он видел, что двоих нет. Калинин и утром стоявший рядом с ним высокий тощий субъект отсутствовали.
   – Саликов.
   – Я.
   – Семенов.
   – Я.
   – Алексеев.
   – Я.
   – Копылов.
   Тишина.
   – Копылов? – несколько громче.
   – Товарищ старший прапорщик, их ротный отпустил, – откликнулись с правого фланга роты.
   – Куда и на сколько?
   – До утра, – ответил все тот же голос, – он их всегда до утра отпускает.
   – Понятно. Карацупа…
   Все остальные оказались на месте. Ефимов мысленно матерился. Поступок ротного ему решительно не нравился. Сложно навести порядок, попустительствуя одним, даже если пытаешься держать в строгости других…
   – Отбой! – скомандовал Ефимов и, уже не обращая внимания на потянувшихся к кроватям бойцов, сложил книгу и, повернувшись, направился к тумбочке дневального.
   Взяв телефонную трубку, он нашел в списке внутренних телефонов первый КПП и набрал номер.
   – Дежурный по первому КПП прапорщик Игнатов слушает, – донеслось до Сергея.
   – Это старший прапорщик Ефимов беспокоит, пятая рота. Слушай, у меня просьба: появится мой сержант Калинин, звякни. Добро?
   – Да он здесь, с какой-то девкой милуется, – хмыкнул Игнатов.
   – Хорошо, понял. Спасибо. – Ефимов нажал на рычаг и положил трубку. – Дежурный, – окликнул он стоявшего у двери ефрейтора Панина, – дневального свободной смены ко мне.
   – Курочкин, – рявкнул дежурный, и из дверей комнаты досуга вынырнула перепуганная рожа второго дневального. – К товарищу старшему прапорщику.
   – Курочкин, – поманил того пальцем Ефимов, – беги на КПП, найдешь там Калинина, скажешь: через десять минут в казарме. Понял?
   – Так точно, – ответил Курочкин и поспешил выполнять приказание.
   Вскоре он вернулся, а Калинин не появился ни через десять, ни через пятнадцать минут.
   – Курочкин, – уже почти привычно окликнул дневального Ефимов, – дуй снова на КПП. У Калинина пять минут, – Сергей еще рассчитывал уладить назревающий конфликт мирным путем.
   – Есть, – козырнул Курочкин и поспешил вниз по лестнице.
   Надежды Ефимова оказались тщетными. Он подождал семь минут и, медленно закипая, вышел из дверей на лестничную площадку. Можно было плюнуть и забыть, тем более что ротный дал добро на «до утра», но тогда это сочли бы проявлением слабости, и воинство пятой роты однозначно вышло бы из повиновения. Допускать подобное старший прапорщик не собирался.
   «Нет, – сказал он себе, – я вас еще приведу к «нормальному бою». – И стал быстро спускаться вниз.
   Калинин находился на крыльце контрольно-пропускного пункта. Вальяжно облокотившись на перила, он что-то заливал стоявшей рядом с ним размалеванной девахе. До открывшего дверь прапорщика донеслось хвастливое «…мастер спорта по самбо и рукопашному бою…», и он, не раздумывая, схватил сержанта за загривок и, рывком развернув к двери, втолкнул в помещение КПП. Девица что-то возмущенно завопила за его спиной, но Ефимов не обратил на нее ни малейшего внимания. Не выгляди она столь развязно, Сергей, может быть, еще подумал бы, как поделикатнее увести Калинина, чтобы не унижать ни своего, ни его достоинства, но перед этой шмыдрой заниматься психоанализом прапорщик не собирался.
   – Вы чего это себе… – попробовал взъерепениться сержант, но Ефимов не дал ему ни малейшего шанса.
   – Заткнись! – рявкнул он и, быстрым движением схватив «мастера» за шкирку, потащил его к выходу, ведущему в сторону казарм. Калинин попробовал дернуться, но прапорщик тряхнул его так, что у того отпало всякое желание к сопротивлению.
   Оказавшись под темными сводами арки, делившей здание казарм на две равные части, Сергей развернул сержанта к себе лицом и зашипел, глядя ему прямо в глаза:
   – Запомни, тварь, – он не собирался церемониться, – в следующий раз, когда ты не выполнишь моего приказа, я переломаю тебе ребра, и мне плевать, кому и как ты побежишь жаловаться. Понял, ты?
   – Понял, товарищ старший прапорщик, понял. – Калинин выглядел напуганным.