– …соответственно, вам высочайше присваивается звание полного адмирала, – закончил Иван Константинович, разграничив обязанности по флоту на две части. Он снабжает корабли всем необходимым, что волшебная фея, Макаров воюет.
Последний раз поблагодарив и откланявшись, он помчался принимать дела у Эссена. А затем затребовал к себе Колчака. Турки и итальянцы хвост прижали, об их вступлении в войну на стороне Австро-Венгрии и речи нет. Так что там любой командующий справится. Да и задача у него – флот восстанавливать. «Екатерина» затонула, «Мария» избита так, что едва дотянула к Николаеву. «Александр» меньше пострадал, но и ему нужно лечение от ран.
Австрийцы громко шумели по поводу последнего нападения «Омуля». Лодка, стреляя в неподвижную цель, попала всеми четырьмя торпедами. Крейсер, получив три из них и детонацию одного погреба, разломился на части и утонул за считаные минуты, утянув на глубину полторы тысячи моряков с «Ойгена», облепивших палубу кораблика как виноградные грозди. Одна торпеда прошла мимо и воткнулась в перевернутый на борт линкор, погубив, по словам командира уцелевшего эсминца, остававшихся там матросов. Тем самым капитана подлодки австрийцы объявили военным преступником и потребовали отдать под суд.
Колчак ответил перед выездом в Петроград, дав интервью местным газетам. То интервью перепечатали европейские издания. Если отбросить политесы, он заявил нижеследующее. «Омуль» торпедировал вооруженное судно страны, объявившей войну России. Больше подобное не повторится никогда, потому что у Австро-Венгрии не осталось ни флота, ни портов. С остальными врагами Отечества будет так же. Точка. Колчак.
Пока Макаров готовил последние в сезоне операции, рассчитывая успеть до льдин в Финском заливе, Императора охватил наступательный зуд, подогреваемый Николаем Николаевичем. Как только дороги просохнут, прихваченные первым морозцем, берегись, кайзер. Тот не стал беречься и приказал начать наступление по сравнительно хорошим европейским дорогам, опередив русских дней на десять. Две германские группы армий – северная со стороны Данцига и южная от Бреслау – обрушились на Варшаву, легко разбив противостоящие им русские дивизии, изготовившиеся для выдвижения, а не вкопавшиеся в глухую позиционную оборону.
Александр Михайлович посетил своего высокородного родственника, когда тот в поте лица провел полдня, по телеграфу уговаривая Главнокомандующего остановить немецкое наступление и спасти Варшаву. К сумеркам выяснилось, что вопрос стоит иначе – отводить ли на восток армейские корпуса, дислоцированные у столицы Привисленского края, или удерживать город, а потом подвести войска для попытки деблокирования. Сомнения в том, что германские челюсти сомкнутся глубоко на востоке за Варшавой, давно отпали.
Николай Второй выслушал очередное нерадостное донесение из Баранович, после этого изволил заметить великого князя. По лицу монарха скользнула тень неудовольствия. Он терпеть не мог вечерние дела. Пора домой, к семье, проведать вечно больного наследника – цесаревича Алексея, откушать чаю с императрицей. Война до завтра подождет.
– Сейчас ты мне второй раз скажешь, Сандро, что не нужно было в лоб атаковать, а выходить к морю и лежать в окопах. Так?
– Нет, Ваше Императорское Величество, – князь умышленно с родственного перешел на казенный тон. – В третий. Ровно то же я говорил Николаю Николаевичу перед катастрофой в Восточной Пруссии.
Царь нервно вышел из-за стола.
– И как, скажи на милость, страной править и воевать, когда каждый, от прапорщика до великого князя, лучше меня и Главнокомандующего знает путь к победе? Не перебивай! Твое дело – авиация. Зачем всюду лезешь? В стратегию, во флот!
– Я дал вам плохой совет относительно Макарова?
– Не о том речь, Александр! – Император хлопнул ладонью по столешнице. – Каждому сверчку свой шесток.
– План выхода к Балтике готовил Брусилов, у которого одни победы в послужном списке, а не Николай Николаевич, проигрывающий вторую битву подряд, – продолжил гнуть свою линию великий князь. – А коли о насекомых, то именно НикНик совершенно не на своем шестке.
Глаза Императора округлились:
– Ты в своем уме? Кем его заменить? Он – главный после меня в фамилии Романовых. Его сместить не хитрость. Прикажешь мне самому в Барановичи ехать?
– Воля ваша, государь. А только в большой войне должен командовать самый способный, а не самый родовитый. – Увидев гневно раскрывающийся августейший рот, князь спешно добавил, пока из промежности усов и бороды не вырвется очередная августейшая глупость: – Хоть себя назначайте Главнокомандующим, но решения пусть готовит Иванов. Или тот же Брусилов.
Промежность сомкнулась. Пока Николай переваривал идею, родственник вбил последний осиновый кол в спину НикНику:
– При нынешнем предводителе не только Варшаву, Питер оставим. Не в этом году, так в следующем.
Император принял решение сегодня ничего не решать.
– Нужно обдумать. Посоветоваться. Не тревожь меня до обедни. Прощай!
Пока монаршье тело облачали в шинель и фуражку, великий князь сбежал по лестнице к крыльцу, где ждало авто. По пути перебрал возможности. Так, начнутся советы и обсуждения. Сначала главный и самый надежный советчик – ненаглядная Аликс. Императрица, понятное дело, призовет святого старца Гришку Распутина, обговорит с ним государственные дела непременно в присутствии фрейлин. Почему с фрейлинами? А слухами столица полнится, сплошь неприличного содержания. Через Распутина рогат, говорят, наш император, что олень. Фрейлины – свидетельницы благопристойности, заодно разносчицы сплетен. Глупости, конечно, но зачем вести так себя, бросая тень на семью?
Распутин безумен и непредсказуем. Потом божественная Аликс по-своему да по-женски совет дурака перекрутит, добавит толику бреда и мужу в уши введет. Готов императорский указ. Завтра увидим. Звезды лягут не так – Император того юродивого в Главнокомандующие и выведет. Ваше высокопревосходительство Григорий Распутин…
Небесные светила что-то намудрили, потому как наутро Государь сместил НикНика, пораженного до глубины души черной неблагодарностью родственника, назначил себя главным воином Империи, поцеловал божественную в лоб и убыл в Барановичи, намереваясь лично армией военачалить или, как говорят авиаторы, рулевать. Слава Господу, Брусилова он прихватил с собой, а в соседнем вагоне уместился Врангель, старавшийся без нужды царю глаза не мозолить. Самодержец помнил китайский конфуз с англичанами и самоуверенного гвардейского ротмистра. Даже предписание в Барановичи оформили тайно.
Первой об отъезде Брусилова узнала, естественно, Ольга фон Врангель, попавшая в число фрейлин в разговоре «святого» с Государыней. Распутин, недолго думая, провозгласил, что Николай Второй – величайший ратных дел мастер, Наполеон и Цезарь ему не ровня, а из списка предложенных военных советчиков ткнул наугад пальцем в Брусилова, которого ни разу не видел. А звезды подсказали. Зачем безумцу удалять Императора из Петрограда – тайна сия великая есть[4].
Пока поезд ехал, а НикНик горевал, войсками никто не командовал. Соответственно, армейский корпус начал отступление поздно и на прорыв к своим ударил к северу от Варшавы, когда кайзеровские войска уже начали окапываться. К прибытию Брусилова, принявшего пост начштаба фронта, остатки корпуса, выползшие из окружения в районе Белостока без тяжелого оружия и техники, пришлось свести в неполную дивизию и отправить на переформирование.
Царь приуныл. Алексей Алексеевич в четвертый раз преподнес рецепт наступления на Гданьск.
– Теряем время, Ваше Императорское Величество. Они лишь чуть регулярных войск из Франции отвели, и сразу конфуз у нас вышел. Разведка доносит: северная группа от Данцига направлялась, фланг оголила. На небольшую операцию сил хватит. А там – в оборону, как и думали.
Николай нервно дернул щекой. Он не любил, когда ему одно и то же талдычили по нескольку раз.
– А не думаете ли, господин генерал, что резервы стоит к центру подтянуть? Ежели они Варшавой не утолятся и к Минску ударят?
Брусилов отрицательно качнул головой:
– Царство Польское в германские земли вдавалось уступом. Кайзер его срезал, мы прошли за Карпаты. Теперь линия фронта ровная. Зачем им выступ в нашу сторону? Резервов нет больших, к наступлению по всему фронту они не готовы.
Император тоскливо глянул на карту театра военных действий.
– Отдаете себе отчет, Алексей Алексеевич, что, перекрыв дорогу в Пруссию у Данцига, мы обрекаем защитников перемычки на смерть?
– Так точно, Ваше Императорское Величество. Германцы подтянут тяжелую артиллерию, танки, авиацию, морем подойдут линкоры, поддержав главным калибром. Могут газы применить. Задача – любой ценой удержать рубеж месяца четыре. Потом Кенигсберг падет, с ним исчезнет ценность прохода в Восточную Пруссию.
Самодержец еще больше нахмурился. Играть роль Главнокомандующего оказалось совсем не так легко, как убеждал Императрицу Распутин. Росчерк пера – и сотни тысяч православных подданных отправятся на верную гибель…
Он будет тверд. Увековечит рассказ об этом в дневнике, запись потом покажет Аликс. Она оценит его моральный подвиг. Милая, ненаглядная Александра Федоровна! Ради такого торжества не жаль ничего. Даже стотысячных потерь в Данцигском коридоре.
– Быть по-вашему, Алексей Алексеевич.
Глава шестая
Последний раз поблагодарив и откланявшись, он помчался принимать дела у Эссена. А затем затребовал к себе Колчака. Турки и итальянцы хвост прижали, об их вступлении в войну на стороне Австро-Венгрии и речи нет. Так что там любой командующий справится. Да и задача у него – флот восстанавливать. «Екатерина» затонула, «Мария» избита так, что едва дотянула к Николаеву. «Александр» меньше пострадал, но и ему нужно лечение от ран.
Австрийцы громко шумели по поводу последнего нападения «Омуля». Лодка, стреляя в неподвижную цель, попала всеми четырьмя торпедами. Крейсер, получив три из них и детонацию одного погреба, разломился на части и утонул за считаные минуты, утянув на глубину полторы тысячи моряков с «Ойгена», облепивших палубу кораблика как виноградные грозди. Одна торпеда прошла мимо и воткнулась в перевернутый на борт линкор, погубив, по словам командира уцелевшего эсминца, остававшихся там матросов. Тем самым капитана подлодки австрийцы объявили военным преступником и потребовали отдать под суд.
Колчак ответил перед выездом в Петроград, дав интервью местным газетам. То интервью перепечатали европейские издания. Если отбросить политесы, он заявил нижеследующее. «Омуль» торпедировал вооруженное судно страны, объявившей войну России. Больше подобное не повторится никогда, потому что у Австро-Венгрии не осталось ни флота, ни портов. С остальными врагами Отечества будет так же. Точка. Колчак.
Пока Макаров готовил последние в сезоне операции, рассчитывая успеть до льдин в Финском заливе, Императора охватил наступательный зуд, подогреваемый Николаем Николаевичем. Как только дороги просохнут, прихваченные первым морозцем, берегись, кайзер. Тот не стал беречься и приказал начать наступление по сравнительно хорошим европейским дорогам, опередив русских дней на десять. Две германские группы армий – северная со стороны Данцига и южная от Бреслау – обрушились на Варшаву, легко разбив противостоящие им русские дивизии, изготовившиеся для выдвижения, а не вкопавшиеся в глухую позиционную оборону.
Александр Михайлович посетил своего высокородного родственника, когда тот в поте лица провел полдня, по телеграфу уговаривая Главнокомандующего остановить немецкое наступление и спасти Варшаву. К сумеркам выяснилось, что вопрос стоит иначе – отводить ли на восток армейские корпуса, дислоцированные у столицы Привисленского края, или удерживать город, а потом подвести войска для попытки деблокирования. Сомнения в том, что германские челюсти сомкнутся глубоко на востоке за Варшавой, давно отпали.
Николай Второй выслушал очередное нерадостное донесение из Баранович, после этого изволил заметить великого князя. По лицу монарха скользнула тень неудовольствия. Он терпеть не мог вечерние дела. Пора домой, к семье, проведать вечно больного наследника – цесаревича Алексея, откушать чаю с императрицей. Война до завтра подождет.
– Сейчас ты мне второй раз скажешь, Сандро, что не нужно было в лоб атаковать, а выходить к морю и лежать в окопах. Так?
– Нет, Ваше Императорское Величество, – князь умышленно с родственного перешел на казенный тон. – В третий. Ровно то же я говорил Николаю Николаевичу перед катастрофой в Восточной Пруссии.
Царь нервно вышел из-за стола.
– И как, скажи на милость, страной править и воевать, когда каждый, от прапорщика до великого князя, лучше меня и Главнокомандующего знает путь к победе? Не перебивай! Твое дело – авиация. Зачем всюду лезешь? В стратегию, во флот!
– Я дал вам плохой совет относительно Макарова?
– Не о том речь, Александр! – Император хлопнул ладонью по столешнице. – Каждому сверчку свой шесток.
– План выхода к Балтике готовил Брусилов, у которого одни победы в послужном списке, а не Николай Николаевич, проигрывающий вторую битву подряд, – продолжил гнуть свою линию великий князь. – А коли о насекомых, то именно НикНик совершенно не на своем шестке.
Глаза Императора округлились:
– Ты в своем уме? Кем его заменить? Он – главный после меня в фамилии Романовых. Его сместить не хитрость. Прикажешь мне самому в Барановичи ехать?
– Воля ваша, государь. А только в большой войне должен командовать самый способный, а не самый родовитый. – Увидев гневно раскрывающийся августейший рот, князь спешно добавил, пока из промежности усов и бороды не вырвется очередная августейшая глупость: – Хоть себя назначайте Главнокомандующим, но решения пусть готовит Иванов. Или тот же Брусилов.
Промежность сомкнулась. Пока Николай переваривал идею, родственник вбил последний осиновый кол в спину НикНику:
– При нынешнем предводителе не только Варшаву, Питер оставим. Не в этом году, так в следующем.
Император принял решение сегодня ничего не решать.
– Нужно обдумать. Посоветоваться. Не тревожь меня до обедни. Прощай!
Пока монаршье тело облачали в шинель и фуражку, великий князь сбежал по лестнице к крыльцу, где ждало авто. По пути перебрал возможности. Так, начнутся советы и обсуждения. Сначала главный и самый надежный советчик – ненаглядная Аликс. Императрица, понятное дело, призовет святого старца Гришку Распутина, обговорит с ним государственные дела непременно в присутствии фрейлин. Почему с фрейлинами? А слухами столица полнится, сплошь неприличного содержания. Через Распутина рогат, говорят, наш император, что олень. Фрейлины – свидетельницы благопристойности, заодно разносчицы сплетен. Глупости, конечно, но зачем вести так себя, бросая тень на семью?
Распутин безумен и непредсказуем. Потом божественная Аликс по-своему да по-женски совет дурака перекрутит, добавит толику бреда и мужу в уши введет. Готов императорский указ. Завтра увидим. Звезды лягут не так – Император того юродивого в Главнокомандующие и выведет. Ваше высокопревосходительство Григорий Распутин…
Небесные светила что-то намудрили, потому как наутро Государь сместил НикНика, пораженного до глубины души черной неблагодарностью родственника, назначил себя главным воином Империи, поцеловал божественную в лоб и убыл в Барановичи, намереваясь лично армией военачалить или, как говорят авиаторы, рулевать. Слава Господу, Брусилова он прихватил с собой, а в соседнем вагоне уместился Врангель, старавшийся без нужды царю глаза не мозолить. Самодержец помнил китайский конфуз с англичанами и самоуверенного гвардейского ротмистра. Даже предписание в Барановичи оформили тайно.
Первой об отъезде Брусилова узнала, естественно, Ольга фон Врангель, попавшая в число фрейлин в разговоре «святого» с Государыней. Распутин, недолго думая, провозгласил, что Николай Второй – величайший ратных дел мастер, Наполеон и Цезарь ему не ровня, а из списка предложенных военных советчиков ткнул наугад пальцем в Брусилова, которого ни разу не видел. А звезды подсказали. Зачем безумцу удалять Императора из Петрограда – тайна сия великая есть[4].
Пока поезд ехал, а НикНик горевал, войсками никто не командовал. Соответственно, армейский корпус начал отступление поздно и на прорыв к своим ударил к северу от Варшавы, когда кайзеровские войска уже начали окапываться. К прибытию Брусилова, принявшего пост начштаба фронта, остатки корпуса, выползшие из окружения в районе Белостока без тяжелого оружия и техники, пришлось свести в неполную дивизию и отправить на переформирование.
Царь приуныл. Алексей Алексеевич в четвертый раз преподнес рецепт наступления на Гданьск.
– Теряем время, Ваше Императорское Величество. Они лишь чуть регулярных войск из Франции отвели, и сразу конфуз у нас вышел. Разведка доносит: северная группа от Данцига направлялась, фланг оголила. На небольшую операцию сил хватит. А там – в оборону, как и думали.
Николай нервно дернул щекой. Он не любил, когда ему одно и то же талдычили по нескольку раз.
– А не думаете ли, господин генерал, что резервы стоит к центру подтянуть? Ежели они Варшавой не утолятся и к Минску ударят?
Брусилов отрицательно качнул головой:
– Царство Польское в германские земли вдавалось уступом. Кайзер его срезал, мы прошли за Карпаты. Теперь линия фронта ровная. Зачем им выступ в нашу сторону? Резервов нет больших, к наступлению по всему фронту они не готовы.
Император тоскливо глянул на карту театра военных действий.
– Отдаете себе отчет, Алексей Алексеевич, что, перекрыв дорогу в Пруссию у Данцига, мы обрекаем защитников перемычки на смерть?
– Так точно, Ваше Императорское Величество. Германцы подтянут тяжелую артиллерию, танки, авиацию, морем подойдут линкоры, поддержав главным калибром. Могут газы применить. Задача – любой ценой удержать рубеж месяца четыре. Потом Кенигсберг падет, с ним исчезнет ценность прохода в Восточную Пруссию.
Самодержец еще больше нахмурился. Играть роль Главнокомандующего оказалось совсем не так легко, как убеждал Императрицу Распутин. Росчерк пера – и сотни тысяч православных подданных отправятся на верную гибель…
Он будет тверд. Увековечит рассказ об этом в дневнике, запись потом покажет Аликс. Она оценит его моральный подвиг. Милая, ненаглядная Александра Федоровна! Ради такого торжества не жаль ничего. Даже стотысячных потерь в Данцигском коридоре.
– Быть по-вашему, Алексей Алексеевич.
Глава шестая
Выпал снег. Изуродованная войной земля покрыта белой простыней как саваном, скрывающим безобразные раны покойника. Но снег не будит печальных мыслей, он не окрашен безысходностью смерти, он – сон природы.
Под утро снегопад унялся, вскоре ударил мороз, а с ним выглянуло солнце, рассыпав легкомысленные и неуместные блестки на инее, покрывшем колючую проволоку.
– Минус четырнадцать, ваше высокопревосходительство. Так что лед на Висле толщину наберет.
Хан Нахичеванский выдал цветастую фразу на непонятном для офицеров языке. Однако и без перевода ясно – мороз и крепкий лед на руку германцам. Форсирование реки и штурм русских позиций на всем протяжении Прибалтийского фронта состоятся в ближайшие дни.
– Коня!
Единственное, что успокаивало, была верховая езда. В полосе не шире пяти верст меж восточными и западными оборонительными позициями можно не опасаться, что залетит шальной вражеский снаряд. Начальники дивизий и офицеры штаба знали, что Хан называет ежедневные конные прогулки инспекцией войск, хотя поражались, как можно проверять их, катаясь взад-вперед по небольшому участку в пределах прямой видимости, не приближаясь ни к полевым укреплениям, ни к штабам частей и соединений. Генерал погружался в стратегические замыслы.
А подумать было над чем. Несмываемый позор в Восточно-Прусской операции и клеймо труса не только ставили крест на дельнейшем движении вверх по карьере, но грозили вообще изгнанием из армии или переводе в захудалый тыловой округ на должность, справлять которую пристало неудачнику не выше генерал-майора.
В тех же местах и меньшими силами, нежели соединенные армии Самсонова и Ренненкампфа, выскочка Брусилов добился успеха. Штабные льстецы так и называют его – Брусиловский прорыв. Чего добились? У отрезанной кенигсбергской армии продовольственных и прочих припасов не менее как месяца на три. Германских войск из Франции стянуто раза в четыре больше, нежели у Хана, да с востока подпирает прусский корпус ландвера, против которого надо держать не менее двух дивизий.
Брусилов дважды себя показал – на юге и здесь. А коли германцы прорвут Данцигский перешеек, кому отвечать? Ему – Хану Нахичеванскому. Августейший Главнокомандующий милость проявил, казалось бы: дал под начало три войсковых корпуса, по две дивизии в каждом. Только удержи перешеек, ни шагу назад, людей не щадить. Легко сказать! Авиаторы каждый день доносят – германцы гаубицы подтягивают. Последнюю неделю уж никакой разведки не надо – «шестидюймовки» восточный берег Вислы перепахивают как перед посевами, собирают саперные конструкции, чтоб на лед бросить и без потерь переправиться. Да лед ныне крепок, гаубицами да минометами нам его не разбить. Разве что лунок артиллерия наковыряет, а резон? Только глушеную рыбу по прорубям собирать.
Ошибаться нельзя. Государь снял с поста самого Николая Николаевича! И здесь его благоволение не бесконечно.
В натопленном штабном блиндаже Хан сбросил доху, папаху и сколупнул льдинку, пристроившуюся на пышных кавказских усах.
– Радиограмма с побережья, ваше высокопревосходительство, – доложил подполковник, выжидательно глядя: у командующего часто бывали приступы гнева внезапно и непонятно от чего.
– Читайте!
– Докладывают – у побережья к северу от наших позиций на удалении двух миль замечены три больших броненосца.
– И что? Каких броненосца? Названия, калибр орудий, на какую глубину могут простреливать наши позиции? Почему не обстреляли их? Запросить! Немедленно!
«И цвет исподнего белья у матросов выяснить непременно», – ругнулся про себя штабист, которому капризы и выходки кавказского самодура давно уж стояли поперек горла. Из полевых пушек обстрелять бронированные крепости? Позвать батюшку и проклясть их – куда больше толку выйдет.
– Разрешите, ваше высокопревосходительство? – так же осторожно, дабы не попасть под горячую руку, подал голос ротмистр. – Осмелюсь доложить: главный калибр дредноутных крейсеров и линкоров от десяти до двенадцати дюймов. От года постройки зависит.
– Много знаете, ротмистр! Скажите на милость, какого дьявола артиллерийскому офицеру знать про плавучие коробки, а? – Далее с присущей ему последовательностью Хан поинтересовался: – И на какую глубину они могут побережье простреливать?
– Верст на тридцать. Может, и поболее, коли корректировщик прилетит.
– Чушь нести изволите! Наш блиндаж в двадцати верстах от побережья. – Командующий на минуту задумался, затем отдал приказ: – Подготовить помещение под штаб изрядно южнее. Верст на пятнадцать. И смотрите у меня!
Начальник связи схватился за голову. Не буквально, конечно, а внутри себя. Наружной частью головы только «есть» сказал. Из-за легендарной трусости генерала столько линий заново тянуть! И до полевых радиостанций на побережье теперь не достучаться. Твою ж мать, вояка хренов… Но не пришлось. Внутри блиндажа появились люди, в корне ситуацию изменившие.
Сначала раздался стук сапог, с которых стряхивали снег. Толстая дверь отворилась, и в клубах пара с мороза шагнул высокий кавалерист.
– Генерал-лейтенат фон Врангель из Ставки Главнокомандующего, – весело представился вошедший.
Хан и без того узнал его. Вспомнил нарочитое пренебрежение в коридорах Военного министерства. Более того, наглец посмел опустить обращение «ваше высокопревосходительство», сунул в руки пакет и заявил:
– Засиделись в тепле у печек? Довольно, господа, готовимся к наступлению.
Приготовленные слова «извольте обратиться по форме» застряли в глотке командующего. Наступление? Врага в пять раз больше! Да еще флот! Тут и штабные офицеры вытаращились.
– Знакомьтесь, господа. Начальник «железной дивизии» генерал-майор Антон Иванович Деникин, – барон легким поклоном указал на своего спутника, круглолицего и краснощекого, у которого борода и усы торчали короткими одинаковыми стрелками. – Он принимает под командование части, занимающие оборону к востоку. Оставшимся велено совершить рейд для уничтожения германских войск на западном направлении. Вызывайте начальников дивизий и корпусов, разберем диспозицию. А я пока разденусь… Устраивайтесь, Антон Иванович.
– По какому праву… – Хан Нахичеванский сумел наконец вставить хоть что-то в словопоток пришельца, однако собственный голос плохо слушался от возмущения. – По какому праву вы раскомандовались в моем штабе?
– Плохо слышите? Я сказал – прибыл с приказом из Ставки. Пакет вручил. Мало? – Врангель повесил шинель, одернул китель и шагнул к толстяку: – Готовьте наступление. Или снова собрались труса праздновать, как в сентябре? Не выйдет!
Поведение генерал-лейтенанта было немыслимым, выходило за всякие рамки приличий. В армии запрещено младшего по званию унижать перед его подчиненными, а тут старшего так оскорбить!
– Не забывайте, здесь не ваш личный штаб, а Русской Императорской Армии. Стало быть, хозяин тут один – Государь, а в пакете его воля записана, – не унимался барон. – Собирайте начальников. Или арестую к чертям собачьим за отказ от исполнения императорского приказа.
– Объявите сбор, – проскрежетал Хан Нахичеванский, свекольно-красный. – А с вами, барон, я чуть позже разберусь.
– Всегда к вашим услугам. Предлагаю в первый же день мира стреляться, с пяти шагов. – Наглый барон, не растерявший хамские манеры конногвардейского ротмистра, обернулся к офицерам: – Кто начальник разведки? Пока собираются, потрудитесь доложить обстановку по вашим данным.
– Слушаюсь!
«Похоже, полковник рад, что я опозорил Хана, – подумал про себя Врангель. – И остальные тоже. Стало быть, выродок всем тут поперек горла».
Под утро снегопад унялся, вскоре ударил мороз, а с ним выглянуло солнце, рассыпав легкомысленные и неуместные блестки на инее, покрывшем колючую проволоку.
– Минус четырнадцать, ваше высокопревосходительство. Так что лед на Висле толщину наберет.
Хан Нахичеванский выдал цветастую фразу на непонятном для офицеров языке. Однако и без перевода ясно – мороз и крепкий лед на руку германцам. Форсирование реки и штурм русских позиций на всем протяжении Прибалтийского фронта состоятся в ближайшие дни.
– Коня!
Единственное, что успокаивало, была верховая езда. В полосе не шире пяти верст меж восточными и западными оборонительными позициями можно не опасаться, что залетит шальной вражеский снаряд. Начальники дивизий и офицеры штаба знали, что Хан называет ежедневные конные прогулки инспекцией войск, хотя поражались, как можно проверять их, катаясь взад-вперед по небольшому участку в пределах прямой видимости, не приближаясь ни к полевым укреплениям, ни к штабам частей и соединений. Генерал погружался в стратегические замыслы.
А подумать было над чем. Несмываемый позор в Восточно-Прусской операции и клеймо труса не только ставили крест на дельнейшем движении вверх по карьере, но грозили вообще изгнанием из армии или переводе в захудалый тыловой округ на должность, справлять которую пристало неудачнику не выше генерал-майора.
В тех же местах и меньшими силами, нежели соединенные армии Самсонова и Ренненкампфа, выскочка Брусилов добился успеха. Штабные льстецы так и называют его – Брусиловский прорыв. Чего добились? У отрезанной кенигсбергской армии продовольственных и прочих припасов не менее как месяца на три. Германских войск из Франции стянуто раза в четыре больше, нежели у Хана, да с востока подпирает прусский корпус ландвера, против которого надо держать не менее двух дивизий.
Брусилов дважды себя показал – на юге и здесь. А коли германцы прорвут Данцигский перешеек, кому отвечать? Ему – Хану Нахичеванскому. Августейший Главнокомандующий милость проявил, казалось бы: дал под начало три войсковых корпуса, по две дивизии в каждом. Только удержи перешеек, ни шагу назад, людей не щадить. Легко сказать! Авиаторы каждый день доносят – германцы гаубицы подтягивают. Последнюю неделю уж никакой разведки не надо – «шестидюймовки» восточный берег Вислы перепахивают как перед посевами, собирают саперные конструкции, чтоб на лед бросить и без потерь переправиться. Да лед ныне крепок, гаубицами да минометами нам его не разбить. Разве что лунок артиллерия наковыряет, а резон? Только глушеную рыбу по прорубям собирать.
Ошибаться нельзя. Государь снял с поста самого Николая Николаевича! И здесь его благоволение не бесконечно.
В натопленном штабном блиндаже Хан сбросил доху, папаху и сколупнул льдинку, пристроившуюся на пышных кавказских усах.
– Радиограмма с побережья, ваше высокопревосходительство, – доложил подполковник, выжидательно глядя: у командующего часто бывали приступы гнева внезапно и непонятно от чего.
– Читайте!
– Докладывают – у побережья к северу от наших позиций на удалении двух миль замечены три больших броненосца.
– И что? Каких броненосца? Названия, калибр орудий, на какую глубину могут простреливать наши позиции? Почему не обстреляли их? Запросить! Немедленно!
«И цвет исподнего белья у матросов выяснить непременно», – ругнулся про себя штабист, которому капризы и выходки кавказского самодура давно уж стояли поперек горла. Из полевых пушек обстрелять бронированные крепости? Позвать батюшку и проклясть их – куда больше толку выйдет.
– Разрешите, ваше высокопревосходительство? – так же осторожно, дабы не попасть под горячую руку, подал голос ротмистр. – Осмелюсь доложить: главный калибр дредноутных крейсеров и линкоров от десяти до двенадцати дюймов. От года постройки зависит.
– Много знаете, ротмистр! Скажите на милость, какого дьявола артиллерийскому офицеру знать про плавучие коробки, а? – Далее с присущей ему последовательностью Хан поинтересовался: – И на какую глубину они могут побережье простреливать?
– Верст на тридцать. Может, и поболее, коли корректировщик прилетит.
– Чушь нести изволите! Наш блиндаж в двадцати верстах от побережья. – Командующий на минуту задумался, затем отдал приказ: – Подготовить помещение под штаб изрядно южнее. Верст на пятнадцать. И смотрите у меня!
Начальник связи схватился за голову. Не буквально, конечно, а внутри себя. Наружной частью головы только «есть» сказал. Из-за легендарной трусости генерала столько линий заново тянуть! И до полевых радиостанций на побережье теперь не достучаться. Твою ж мать, вояка хренов… Но не пришлось. Внутри блиндажа появились люди, в корне ситуацию изменившие.
Сначала раздался стук сапог, с которых стряхивали снег. Толстая дверь отворилась, и в клубах пара с мороза шагнул высокий кавалерист.
– Генерал-лейтенат фон Врангель из Ставки Главнокомандующего, – весело представился вошедший.
Хан и без того узнал его. Вспомнил нарочитое пренебрежение в коридорах Военного министерства. Более того, наглец посмел опустить обращение «ваше высокопревосходительство», сунул в руки пакет и заявил:
– Засиделись в тепле у печек? Довольно, господа, готовимся к наступлению.
Приготовленные слова «извольте обратиться по форме» застряли в глотке командующего. Наступление? Врага в пять раз больше! Да еще флот! Тут и штабные офицеры вытаращились.
– Знакомьтесь, господа. Начальник «железной дивизии» генерал-майор Антон Иванович Деникин, – барон легким поклоном указал на своего спутника, круглолицего и краснощекого, у которого борода и усы торчали короткими одинаковыми стрелками. – Он принимает под командование части, занимающие оборону к востоку. Оставшимся велено совершить рейд для уничтожения германских войск на западном направлении. Вызывайте начальников дивизий и корпусов, разберем диспозицию. А я пока разденусь… Устраивайтесь, Антон Иванович.
– По какому праву… – Хан Нахичеванский сумел наконец вставить хоть что-то в словопоток пришельца, однако собственный голос плохо слушался от возмущения. – По какому праву вы раскомандовались в моем штабе?
– Плохо слышите? Я сказал – прибыл с приказом из Ставки. Пакет вручил. Мало? – Врангель повесил шинель, одернул китель и шагнул к толстяку: – Готовьте наступление. Или снова собрались труса праздновать, как в сентябре? Не выйдет!
Поведение генерал-лейтенанта было немыслимым, выходило за всякие рамки приличий. В армии запрещено младшего по званию унижать перед его подчиненными, а тут старшего так оскорбить!
– Не забывайте, здесь не ваш личный штаб, а Русской Императорской Армии. Стало быть, хозяин тут один – Государь, а в пакете его воля записана, – не унимался барон. – Собирайте начальников. Или арестую к чертям собачьим за отказ от исполнения императорского приказа.
– Объявите сбор, – проскрежетал Хан Нахичеванский, свекольно-красный. – А с вами, барон, я чуть позже разберусь.
– Всегда к вашим услугам. Предлагаю в первый же день мира стреляться, с пяти шагов. – Наглый барон, не растерявший хамские манеры конногвардейского ротмистра, обернулся к офицерам: – Кто начальник разведки? Пока собираются, потрудитесь доложить обстановку по вашим данным.
– Слушаюсь!
«Похоже, полковник рад, что я опозорил Хана, – подумал про себя Врангель. – И остальные тоже. Стало быть, выродок всем тут поперек горла».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента