Страница:
Но достигнуто все же многое.
— Например? — спросил Умфандума. — Я знаю о достижениях неврологии, это моя специальность. Но как насчет человека — как человека, а не как биофизический механизм?
— Важность и количество знаний зависят от их применения, — сказал Эвери. — Перед третьей мировой войной психологи использовали теорию игр в военных разработках, а позже большие компьютеры сделали возможный расчет с теоретических позиций таких сложных явлений, как бизнес: это, в свою очередь, привело к более глубокому пониманию экономики. Оказалось, что теория коммуникации применима к поведению человека: ведь человек — это животное, управляемое символами. Эта аксиома была использована в теории.
Постепенно создали математическую и параматематическую систему, каждый элемент которой соответствует наблюдаемым элементам поведения человека, его возможностям, желаниям и так далее. На основе этой теории разрабатываются теоремы. Конечно, подтверждение этих теорем — по-прежнему трудное дело: не так-то просто поставить чистый эксперимент над живым человеком; но все наши наблюдения подтверждают эти теоремы. Появилась возможность предсказывать не только поведение отдельного лица, но и целых групп, а также больших общественных явлений — например, экономических циклов, — и предсказывать с большой точностью.
— А разве диктаторы не знали все это? — спросил Лоренцен. — У них, несомненно, были квалифицированные мастера пропаганды. Меня больше волнует современное развитие психологии.
— Большая часть психология современна, — фыркнул Эвери. — Очень мало из достижений прошлого имеет научную ценность. К примеру, возьмем историю моей родины — Северной Америки. Пропагандисты капитала и труда, создатели рекламы работали на таком примитивном уровне, на основе такой примитивной теории, что часто производили эффект, обратный ожидавшемуся. Они были лишь частью массового психологического аппарата, вызывавшего панику и ведшего к военному вторжению. Комиссары, сменившие их, были ослеплены своей собственной истощающей идеологией, они никогда не осмеливались выйти за пределы ее догм. Самозваные освободители были заинтересованы лишь в том, чтобы самим захватить власть: не их пропаганда привлекла к ним людей, а тирания комиссаров, и вскоре они стали так же непопулярны.
Военные руководители времен Перерыва использовали психомилитаристский анализ, это верно, но единственная серьезная работа была выполнена в Бразилии. Позднее, в теократический период, исследования в этой области продвинулись вперед из-за угрозы со стороны империи Монгку; тогда был впервые проведен политикоматематический анализ. Но лишь после победы Венеры, установления временного мира на Земле и изгнания теократов из Америки исследования в этой области двинулись вперед. Затем были окончательно сформулированы положения психодинамики и использованы для окончания Марсо-Венерианской войны и объединения Солнечной системы причем большая часть работы была проделана миролюбивыми профессорами, интересующимися только своей наукой; они по-прежнему выполняют большую часть новых исследований.
— Фью! — засмеялся Умфандума.
— Незавершенная наука, вы говорите? — спросил Лоренцен. — Я думал…
— О, да, работы все еще продолжаются, все время. Но уже достигнуты очень значительные результаты. Контроль экономических циклов, например, наиболее эффективное размещение городов, стабилизация валюты — постепенное продвижение человечества от варварства к первой подлинно зрелой цивилизации-цивилизации, в которой каждый душевно нормален. — Что-то сверкнуло на его полном лице и в бесцветных глазах. — Это тяжелейшая работа, она займет столетия, будет множество неизбежных ошибок, помех, неудач — но тем не менее впервые в истории у нас не только благие намерения, но и реальные средства их осуществления.
— Надеюсь, вы правы, — пробормотал Лоренцен. Про себя он продолжил:
«Вы можете избрать руководство из психократов, так же как и из инженеров; мне не нравится руководство элиты в любом виде — история человечества знала их немало. Все-таки при всех своих недостатках парламентское правительство остается единственным возможным выходом. Психократы при нем должны быть лишь советниками. Но когда советчики пытаются стать руководителями…»
Он вздохнул и оттолкнулся от стены.
— Идите сюда, — сказал он. — Начнем работу.
— Например? — спросил Умфандума. — Я знаю о достижениях неврологии, это моя специальность. Но как насчет человека — как человека, а не как биофизический механизм?
— Важность и количество знаний зависят от их применения, — сказал Эвери. — Перед третьей мировой войной психологи использовали теорию игр в военных разработках, а позже большие компьютеры сделали возможный расчет с теоретических позиций таких сложных явлений, как бизнес: это, в свою очередь, привело к более глубокому пониманию экономики. Оказалось, что теория коммуникации применима к поведению человека: ведь человек — это животное, управляемое символами. Эта аксиома была использована в теории.
Постепенно создали математическую и параматематическую систему, каждый элемент которой соответствует наблюдаемым элементам поведения человека, его возможностям, желаниям и так далее. На основе этой теории разрабатываются теоремы. Конечно, подтверждение этих теорем — по-прежнему трудное дело: не так-то просто поставить чистый эксперимент над живым человеком; но все наши наблюдения подтверждают эти теоремы. Появилась возможность предсказывать не только поведение отдельного лица, но и целых групп, а также больших общественных явлений — например, экономических циклов, — и предсказывать с большой точностью.
— А разве диктаторы не знали все это? — спросил Лоренцен. — У них, несомненно, были квалифицированные мастера пропаганды. Меня больше волнует современное развитие психологии.
— Большая часть психология современна, — фыркнул Эвери. — Очень мало из достижений прошлого имеет научную ценность. К примеру, возьмем историю моей родины — Северной Америки. Пропагандисты капитала и труда, создатели рекламы работали на таком примитивном уровне, на основе такой примитивной теории, что часто производили эффект, обратный ожидавшемуся. Они были лишь частью массового психологического аппарата, вызывавшего панику и ведшего к военному вторжению. Комиссары, сменившие их, были ослеплены своей собственной истощающей идеологией, они никогда не осмеливались выйти за пределы ее догм. Самозваные освободители были заинтересованы лишь в том, чтобы самим захватить власть: не их пропаганда привлекла к ним людей, а тирания комиссаров, и вскоре они стали так же непопулярны.
Военные руководители времен Перерыва использовали психомилитаристский анализ, это верно, но единственная серьезная работа была выполнена в Бразилии. Позднее, в теократический период, исследования в этой области продвинулись вперед из-за угрозы со стороны империи Монгку; тогда был впервые проведен политикоматематический анализ. Но лишь после победы Венеры, установления временного мира на Земле и изгнания теократов из Америки исследования в этой области двинулись вперед. Затем были окончательно сформулированы положения психодинамики и использованы для окончания Марсо-Венерианской войны и объединения Солнечной системы причем большая часть работы была проделана миролюбивыми профессорами, интересующимися только своей наукой; они по-прежнему выполняют большую часть новых исследований.
— Фью! — засмеялся Умфандума.
— Незавершенная наука, вы говорите? — спросил Лоренцен. — Я думал…
— О, да, работы все еще продолжаются, все время. Но уже достигнуты очень значительные результаты. Контроль экономических циклов, например, наиболее эффективное размещение городов, стабилизация валюты — постепенное продвижение человечества от варварства к первой подлинно зрелой цивилизации-цивилизации, в которой каждый душевно нормален. — Что-то сверкнуло на его полном лице и в бесцветных глазах. — Это тяжелейшая работа, она займет столетия, будет множество неизбежных ошибок, помех, неудач — но тем не менее впервые в истории у нас не только благие намерения, но и реальные средства их осуществления.
— Надеюсь, вы правы, — пробормотал Лоренцен. Про себя он продолжил:
«Вы можете избрать руководство из психократов, так же как и из инженеров; мне не нравится руководство элиты в любом виде — история человечества знала их немало. Все-таки при всех своих недостатках парламентское правительство остается единственным возможным выходом. Психократы при нем должны быть лишь советниками. Но когда советчики пытаются стать руководителями…»
Он вздохнул и оттолкнулся от стены.
— Идите сюда, — сказал он. — Начнем работу.
Глава 6
Лоренцен знал, что к незнакомой планете нужно приближаться осторожно, но это знание было у него лишь теоретическим Впервые он принимал участие в таком приближении и испытывал легкое головокружение.
Когда карты были готовы, приземлились четыре шлюпки с экипажем в сорок человек — остальные оставались на борту «Хадсона» на орбите.
Фернандес на пути вниз покрывался потом: именно он выбирал посадочную площадку, и это будет его ошибка, если корабль опустится в болото или в район землетрясений. Но ничего не произошло.
Именно в этом и было что-то тревожное — ничего не происходило. Они приземлились в нескольких километрах от Скамандра на широкой зеленой равнине, покрытой группами деревьев; края равнины скрывались в отдалении в голубой дымке. Когда прекратилась работа ракет, наступило молчание; трава, которую они подожгли при посадке, перестала гореть; люди через иллюминаторы напряженно всматривались в залитый солнечным светом мир снаружи.
Химики и биологи были очень заняты. Им нужно проделать множество тщательных анализов — воздух, почва, образцы растений, доставленные роботами. Торнтон замерил радиацию и сообщил, что она безопасна. Наружу выставили клетку с макаками-резусами и оставили на неделю. В течение этой недели никто не выходил из шлюпок. Выходившие роботы при возвращении тщательно стерилизовались во входных люках. Остальным членам команды делать было нечего.
Лоренцен погрузился в чтении микрокниг, но даже Шекспир, Йенсен и «Песня о людях с Юпитера» казались ему скучными. Остальные бродили без цели, перебрасывались словами друг с другом, зевали, спали и просыпались на следующий день с затуманенной головой. Открытых стычек в этой шлюпке не было, потому что здесь находился Гамильтон; но капитан часто яростно кричал через телеэкраны на экипажи других шлюпок.
Фернандес потерял терпение. Он заявил Гамильтону:
— Неужели вы так боитесь заболеть?
— Боюсь, — подтвердил капитан. — Если эволюция на этой планете близка к земной, а похоже, что так оно и есть, здесь, несомненно, найдутся два-три микроба, способные жить в наших организмах.
А я хочу вернуться домой на своих ногах. И хочу быть уверенным, что мы не занесем с собой этих микробов через люки.
Хидеки и его группа доложили о результатах исследования растений: они очень напоминали земные, хотя росли чаще и стволы их были значительно прочнее. Некоторые их них ядовиты из-за большого содержания тяжелых металлов, но большинство вполне съедобно. Человек мог бы прожить, питаясь только дикой растительностью. Конечно, требовались дальнейшие исследования, чтобы определить, какие растения нужно употреблять для сбалансированной диеты.
Большим событием была первая проба пищи с Троаса. Вкус был неописуем.
Лоренцен подумал, насколько бессилен земной язык в передаче вкусовых и обонятельных ощущений — но тут был привкус имбиря, и корицы, и чеснока. Он улыбнулся и сказал:
— Возможно, душа Эскофье вовсе не в раю; может быть, он получил специальное разрешение летать по Галактике и проверять, что можно съесть.
Торнтон нахмурился, а Лоренцен вспыхнул — но как он может извиняться за шутку? Он ничего не сказал, но всякий раз, вспоминая этот инцидент, морщился.
Гамильтон разрешил только половине людей есть эту пищу и весь следующий день наблюдал за ними.
Снова и снова видны были животные; большинство из них маленькие; стремительными тенями мелькали они по краю выжженного пространства в густой траве; однажды показалось стадо больших четвероногих, похожих на пони: у них было чешуйчатое серо-зеленое тело, длинные волосатые ноги и безухая голова рептилии. Умфандума бранился от нетерпения, что не может ближе взглянуть на них.
— Если рептилии развились здесь так далеко, — сказал он, — очень вероятно, что тут вообще нет млекопитающих.
— Рептилии в ледниковый период? — скептически спросил Фернандес. — Не такие большие, мой друг.
— О, строго говоря, не рептилии, но ближе к этому типу, чем земные млекопитающие. Здесь есть теплые и холодные сезоны, и у них, должно быть, теплая кровь и хорошо развитые сердца; но они определенно не плацентарные.
— Это еще одно доказательство отсутствия здесь разумной жизни, сказал Лоренцен. — Эта планета кажется открытой и ждущей людей.
— Да… Ждущей. — Эвери говорил с внезапной горечью. — Ждущей шахт, городов, дорог, ждущей, пока холмы будут сровнены и равнины наполнены людьми. Ждущей наших собак, кошек, свиней, которые уничтожат бесконечное разнообразие местной жизни. Ждущей пыли, шума и толчеи.
— Вы не любите человечество, Эд? — спросил Гуммус-луджиль сардонически. — Я думал, что ваша работа запрещает вам это.
— Я люблю человечество в соответствующем ему месте… на Земле, сказал Эвери. — Ну, ладно. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Не обращайте внимания.
— У нас достаточно своей работы, — сказал Гамильтон. — Не наше дело беспокоиться о последствиях.
— Многие думали так в истории, — ответил психолог. — Солдаты, инквизиторы, ученые, сделавшие атомную бомбу. Ладно… — он отвернулся со вздохом.
Лоренцен задумался. Он думал про зеленый шум аляскинских лесов, дикую красоту лунных плесов. Мало осталось в Солнечной системе мест, где человек может быть в одиночестве. Жаль, что и Троас…
Через неделю принесли обезьян. Умфандума внимательно осмотрел их, а потом умертвил и вскрыл. Анализы он производил с помощью Хидеки.
— Все в норме, — доложил он. — Я обнаружил в их крови несколько типов местных бактерий, но они совершенно безвредны и не взаимодействуют с организмом по всей вероятности, они не могут размножаться в химических условиях земного тела. У нас от них даже не будет и легкой лихорадки.
Гамильтон кивнул седой головой.
— Хорошо, — сказал он наконец медленно. — Я считаю, что можно выходить.
Он вышел первым. Последовала короткая церемония поднятия флага Солнечного Союза. Лоренцен вместе с остальными стоял с обнаженной головой, ветер развевал его волосы под чужим небом; он думал о том, что на фоне этого огромного одинокого ландшафта вся церемония выглядит святотатством.
В течение нескольких дней все были заняты устройством лагеря, люди и роботы работали много и напряженно, почти круглосуточно. Здесь всегда было светло: зеленый и красный свет от компонентов двойного солнца, свет от огромного щита Сестры, нависшей над ними в небе и окруженной ярким блеском звезд. Работа замедлялась из-за частых стычек, хотя было странно, что люди, оказавшиеся надолго изолированными от своей родной планеты, могут продолжать ссориться. Но они продолжали. Сеть непрочных построек возникла вокруг стоявших рядом шлюпок; начал работать главный генератор — появилось электричество; обнаружили источник воды, взяли его в трубу, поставили стерилизатор — и появилась свежая вода; кольцо детекторов, сигналов тревоги и пулеметов окружило лагерь. Были поставлены постройки, служившие спальнями, кают — компанией, лазаретом, лабораториями и машинной мастерской. Металлические полуцилиндрические здания совершенно не соответствовали окружающей местности.
После этого Лоренцен почувствовал себя пятым колесом в телеге.
Астроному больше нечего было делать. Он установил телескоп, но из-за двух солнц и яркого спутника всегда слишком светло для эффективных наблюдений.
В суматохе и спешке лагеря он начал тосковать по дому.
Однажды он вместе с несколькими членами экипажа на их единственном вертолете отправился к Скамандру, чтобы поближе ознакомиться с ним и собрать образцы. Река была необычной — медленно движущаяся широкая коричневая полоса; с одного заросшего тростником берега не был виден другой. Рыбы, насекомые и растения не очень интересовали Лоренцена; как дилетант в зоологии, он больше интересовался большими животными: парафилопами, астимаксами и тетраптерусами (так назвали их зоологи).
Охотиться было легко: никто из животных, по-видимому, раньше не встречался с людьми, их было легко застрелить, когда они с любопытством приближались к лагерю. У всех оружие висело на поясе, ибо хотя здесь и есть хищники по ночам слышался их рев, — но в общем опасаться некого.
Высоких деревьев не было; низкие кустарники группами усеивали равнину; они были невероятно прочны, топор тупился об их стволы, и лишь плазменный резак мог уничтожить их. Биологи на основе дендрохронологии определили, что возраст кустарников — несколько столетий. Пользы для людей от них никакой; человеку придется ввозить свои саженцы, чтобы получать пригодные для лесоматериала деревья. Но список съедобных растений и животных быстро рос. Человек мог оказаться здесь голым и одиноким, и если он знал, как высекать огонь из камня, то прожил бы вполне комфортабельно.
Но что же тогда произошло с людьми с «Да Гама»? В исчезновении нельзя было обвинить природу Троаса; она не была враждебной; во многих районах Земли человек был бы в меньшей безопасности, чем здесь. Теперь, в летний сезон, дни теплые, а дожди умеренно прохладные; конечно, зимой здесь будет снег, но при наличии огня и теплой одежды погибнуть от холода нельзя.
Низкое содержание двуокиси углерода в воздухе означало некоторое изменение условий дыхания, но к нему легко привыкнуть, оно почти не ощущалось.
Освещение странное — иногда зеленоватое, иногда красноватое, иногда смесь этих двух цветов, с многочисленными оттенками и с двойными тенями, отбрасываемыми двумя солнцами — но оно не было неприятным и конечно же не могло служить причиной сумасшествия. Здесь были ядовитые растения, у нескольких человек появилась неприятная сыпь, когда они попробовали одно из них, но даже самый тупой человек быстро научился бы избегать их.
Местность тихая и спокойная, слышен лишь свист ветра, шелест дождя, иногда гром, иногда отдаленные крики животных и шуршание крыльев в небе — но все это было облегчением после лязга и грохота цивилизации.
Что ж… Лоренцен бродил со своими инструментами, измеряя период обращения планеты и главнейших небесных тел. Остальное время он пытался помогать другим, разговаривал со свободными от дежурства учеными, играл в различные игры или просто сидел и читал. Не его вина — это безделье, но он все же чувствовал себя виноватым. Может, посоветоваться с Эвери?
Прошло двенадцать тридцатишестичасовых дней Троаса. И тогда появились чужаки.
Когда карты были готовы, приземлились четыре шлюпки с экипажем в сорок человек — остальные оставались на борту «Хадсона» на орбите.
Фернандес на пути вниз покрывался потом: именно он выбирал посадочную площадку, и это будет его ошибка, если корабль опустится в болото или в район землетрясений. Но ничего не произошло.
Именно в этом и было что-то тревожное — ничего не происходило. Они приземлились в нескольких километрах от Скамандра на широкой зеленой равнине, покрытой группами деревьев; края равнины скрывались в отдалении в голубой дымке. Когда прекратилась работа ракет, наступило молчание; трава, которую они подожгли при посадке, перестала гореть; люди через иллюминаторы напряженно всматривались в залитый солнечным светом мир снаружи.
Химики и биологи были очень заняты. Им нужно проделать множество тщательных анализов — воздух, почва, образцы растений, доставленные роботами. Торнтон замерил радиацию и сообщил, что она безопасна. Наружу выставили клетку с макаками-резусами и оставили на неделю. В течение этой недели никто не выходил из шлюпок. Выходившие роботы при возвращении тщательно стерилизовались во входных люках. Остальным членам команды делать было нечего.
Лоренцен погрузился в чтении микрокниг, но даже Шекспир, Йенсен и «Песня о людях с Юпитера» казались ему скучными. Остальные бродили без цели, перебрасывались словами друг с другом, зевали, спали и просыпались на следующий день с затуманенной головой. Открытых стычек в этой шлюпке не было, потому что здесь находился Гамильтон; но капитан часто яростно кричал через телеэкраны на экипажи других шлюпок.
Фернандес потерял терпение. Он заявил Гамильтону:
— Неужели вы так боитесь заболеть?
— Боюсь, — подтвердил капитан. — Если эволюция на этой планете близка к земной, а похоже, что так оно и есть, здесь, несомненно, найдутся два-три микроба, способные жить в наших организмах.
А я хочу вернуться домой на своих ногах. И хочу быть уверенным, что мы не занесем с собой этих микробов через люки.
Хидеки и его группа доложили о результатах исследования растений: они очень напоминали земные, хотя росли чаще и стволы их были значительно прочнее. Некоторые их них ядовиты из-за большого содержания тяжелых металлов, но большинство вполне съедобно. Человек мог бы прожить, питаясь только дикой растительностью. Конечно, требовались дальнейшие исследования, чтобы определить, какие растения нужно употреблять для сбалансированной диеты.
Большим событием была первая проба пищи с Троаса. Вкус был неописуем.
Лоренцен подумал, насколько бессилен земной язык в передаче вкусовых и обонятельных ощущений — но тут был привкус имбиря, и корицы, и чеснока. Он улыбнулся и сказал:
— Возможно, душа Эскофье вовсе не в раю; может быть, он получил специальное разрешение летать по Галактике и проверять, что можно съесть.
Торнтон нахмурился, а Лоренцен вспыхнул — но как он может извиняться за шутку? Он ничего не сказал, но всякий раз, вспоминая этот инцидент, морщился.
Гамильтон разрешил только половине людей есть эту пищу и весь следующий день наблюдал за ними.
Снова и снова видны были животные; большинство из них маленькие; стремительными тенями мелькали они по краю выжженного пространства в густой траве; однажды показалось стадо больших четвероногих, похожих на пони: у них было чешуйчатое серо-зеленое тело, длинные волосатые ноги и безухая голова рептилии. Умфандума бранился от нетерпения, что не может ближе взглянуть на них.
— Если рептилии развились здесь так далеко, — сказал он, — очень вероятно, что тут вообще нет млекопитающих.
— Рептилии в ледниковый период? — скептически спросил Фернандес. — Не такие большие, мой друг.
— О, строго говоря, не рептилии, но ближе к этому типу, чем земные млекопитающие. Здесь есть теплые и холодные сезоны, и у них, должно быть, теплая кровь и хорошо развитые сердца; но они определенно не плацентарные.
— Это еще одно доказательство отсутствия здесь разумной жизни, сказал Лоренцен. — Эта планета кажется открытой и ждущей людей.
— Да… Ждущей. — Эвери говорил с внезапной горечью. — Ждущей шахт, городов, дорог, ждущей, пока холмы будут сровнены и равнины наполнены людьми. Ждущей наших собак, кошек, свиней, которые уничтожат бесконечное разнообразие местной жизни. Ждущей пыли, шума и толчеи.
— Вы не любите человечество, Эд? — спросил Гуммус-луджиль сардонически. — Я думал, что ваша работа запрещает вам это.
— Я люблю человечество в соответствующем ему месте… на Земле, сказал Эвери. — Ну, ладно. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Не обращайте внимания.
— У нас достаточно своей работы, — сказал Гамильтон. — Не наше дело беспокоиться о последствиях.
— Многие думали так в истории, — ответил психолог. — Солдаты, инквизиторы, ученые, сделавшие атомную бомбу. Ладно… — он отвернулся со вздохом.
Лоренцен задумался. Он думал про зеленый шум аляскинских лесов, дикую красоту лунных плесов. Мало осталось в Солнечной системе мест, где человек может быть в одиночестве. Жаль, что и Троас…
Через неделю принесли обезьян. Умфандума внимательно осмотрел их, а потом умертвил и вскрыл. Анализы он производил с помощью Хидеки.
— Все в норме, — доложил он. — Я обнаружил в их крови несколько типов местных бактерий, но они совершенно безвредны и не взаимодействуют с организмом по всей вероятности, они не могут размножаться в химических условиях земного тела. У нас от них даже не будет и легкой лихорадки.
Гамильтон кивнул седой головой.
— Хорошо, — сказал он наконец медленно. — Я считаю, что можно выходить.
Он вышел первым. Последовала короткая церемония поднятия флага Солнечного Союза. Лоренцен вместе с остальными стоял с обнаженной головой, ветер развевал его волосы под чужим небом; он думал о том, что на фоне этого огромного одинокого ландшафта вся церемония выглядит святотатством.
В течение нескольких дней все были заняты устройством лагеря, люди и роботы работали много и напряженно, почти круглосуточно. Здесь всегда было светло: зеленый и красный свет от компонентов двойного солнца, свет от огромного щита Сестры, нависшей над ними в небе и окруженной ярким блеском звезд. Работа замедлялась из-за частых стычек, хотя было странно, что люди, оказавшиеся надолго изолированными от своей родной планеты, могут продолжать ссориться. Но они продолжали. Сеть непрочных построек возникла вокруг стоявших рядом шлюпок; начал работать главный генератор — появилось электричество; обнаружили источник воды, взяли его в трубу, поставили стерилизатор — и появилась свежая вода; кольцо детекторов, сигналов тревоги и пулеметов окружило лагерь. Были поставлены постройки, служившие спальнями, кают — компанией, лазаретом, лабораториями и машинной мастерской. Металлические полуцилиндрические здания совершенно не соответствовали окружающей местности.
После этого Лоренцен почувствовал себя пятым колесом в телеге.
Астроному больше нечего было делать. Он установил телескоп, но из-за двух солнц и яркого спутника всегда слишком светло для эффективных наблюдений.
В суматохе и спешке лагеря он начал тосковать по дому.
Однажды он вместе с несколькими членами экипажа на их единственном вертолете отправился к Скамандру, чтобы поближе ознакомиться с ним и собрать образцы. Река была необычной — медленно движущаяся широкая коричневая полоса; с одного заросшего тростником берега не был виден другой. Рыбы, насекомые и растения не очень интересовали Лоренцена; как дилетант в зоологии, он больше интересовался большими животными: парафилопами, астимаксами и тетраптерусами (так назвали их зоологи).
Охотиться было легко: никто из животных, по-видимому, раньше не встречался с людьми, их было легко застрелить, когда они с любопытством приближались к лагерю. У всех оружие висело на поясе, ибо хотя здесь и есть хищники по ночам слышался их рев, — но в общем опасаться некого.
Высоких деревьев не было; низкие кустарники группами усеивали равнину; они были невероятно прочны, топор тупился об их стволы, и лишь плазменный резак мог уничтожить их. Биологи на основе дендрохронологии определили, что возраст кустарников — несколько столетий. Пользы для людей от них никакой; человеку придется ввозить свои саженцы, чтобы получать пригодные для лесоматериала деревья. Но список съедобных растений и животных быстро рос. Человек мог оказаться здесь голым и одиноким, и если он знал, как высекать огонь из камня, то прожил бы вполне комфортабельно.
Но что же тогда произошло с людьми с «Да Гама»? В исчезновении нельзя было обвинить природу Троаса; она не была враждебной; во многих районах Земли человек был бы в меньшей безопасности, чем здесь. Теперь, в летний сезон, дни теплые, а дожди умеренно прохладные; конечно, зимой здесь будет снег, но при наличии огня и теплой одежды погибнуть от холода нельзя.
Низкое содержание двуокиси углерода в воздухе означало некоторое изменение условий дыхания, но к нему легко привыкнуть, оно почти не ощущалось.
Освещение странное — иногда зеленоватое, иногда красноватое, иногда смесь этих двух цветов, с многочисленными оттенками и с двойными тенями, отбрасываемыми двумя солнцами — но оно не было неприятным и конечно же не могло служить причиной сумасшествия. Здесь были ядовитые растения, у нескольких человек появилась неприятная сыпь, когда они попробовали одно из них, но даже самый тупой человек быстро научился бы избегать их.
Местность тихая и спокойная, слышен лишь свист ветра, шелест дождя, иногда гром, иногда отдаленные крики животных и шуршание крыльев в небе — но все это было облегчением после лязга и грохота цивилизации.
Что ж… Лоренцен бродил со своими инструментами, измеряя период обращения планеты и главнейших небесных тел. Остальное время он пытался помогать другим, разговаривал со свободными от дежурства учеными, играл в различные игры или просто сидел и читал. Не его вина — это безделье, но он все же чувствовал себя виноватым. Может, посоветоваться с Эвери?
Прошло двенадцать тридцатишестичасовых дней Троаса. И тогда появились чужаки.
Глава 7
Телескоп покачивался, передвигаемый часовым механизмом. В поле его зрения внезапно появились какие-то фигуры. Сработало фотореле, и контур обратной связи направил телескоп на приближающиеся объекты. Когда они подошли поближе, вступил в действие сигнал тревоги — сирена заревела в спокойном воздухе.
Фридрих фон Остен спрыгнул с койки, на которой дремал.
— Liber Gott! — он схватил ружье, высвободил большой пистолет и выбежал из постройки. Другие люди высовывали головы, оторвавшись от своей работы, и торопились занять свои посты у огневых точек.
Фон Остен добежал до командного пункта и, балансируя на краю траншеи, поднес к глазам полевой бинокль. Их было… да… восемь, они неторопливо шли к лагерю. Они еще слишком далеко, чтобы рассмотреть подробности, но солнце отражалось в мералле.
Он взял микрофон интеркома и хрипло сказал:
— Всем занять свои защитные позиции. Капитан Гамильтон здесь?
— Я слушаю. Я на корме шлюпки № 1 Они похожи на… разумных… не так ли?
— Ja. Думаю, похожи.
— Отлично. Оставайтесь на месте и держите их на прицеле, но стреляйте, только когда я скажу. Это приказ. Что бы ни случилось, стрелять только по моему приказу.
— Даже если они начнут стрелять в нас?
— Да.
Сирена взревела по-новому. Сигнальные устройства! Общая тревога!
Лоренцен бросился к отведенному для него месту. Лагерь был охвачен смятением, слышались крики, топот ног, пыль кружилась в воздухе и оседала на стволах оружия. Вертолет взлетел в воздух, чтобы охватить происходящее с птичьего полете.
— Или с полета тетраптерусов? — подумал Лоренцен. — Здесь нет птиц.
Это не наш мир.
Он вошел в убежище. Здесь столпилась дюжина человек, неопытных в военном деле и собранных здесь главным образом для того, чтобы не мешали.
Круглое красное лицо Эвери оказалось перед ним; лучи Лагранжа I, проходя через окно, делали его нечеловеческим.
— Туземцы? — спросил он.
— Да… похоже. — Лоренцен прикусил губу. — Их с полдюжины, идут пешком. Какого дьявола мы испугались?
Из затененного угла выплыло длинное лицо Торнтона.
— Нам нельзя допускать неосторожности, — сказал он, — давать им шансы. Мы не знаем, какими силами располагают эти… существа. Поэтому будьте «мудры как змеи…»
— "…и кротки, как голуби", — закончил Эвери. — Но таковы ли мы? Он покачал головой. — Человек все еще ребенок. И наша реакция… детская.
Страх перед неизвестным. Со всей энергией, которой мы владеем, мы боимся.
Это неправильно.
— "Да Гама", — сухо напомнил Торнтон, — не вернулся. — Не думаю… туземцы, не знающие даже городов, не могут быть… ответственны, — сказал Эвери.
— Но кто-то ответствен, — возразил Лоренцен. Ему стало холодно. — У них может быть оружие — например, бактериологическое…
— Это детский страх, еще раз говорю вам, — голос Эвери дрожал. — Мы все когда-нибудь умрем. Надо встретить их открыто и…
— И поговорить с ними, так? — улыбнулся Торнтон. — Как ваш лагранжианский, Эвери?
Наступило молчание. Снаружи шум тоже затих, лагерь ждал.
Лоренцен взглянул на свой хронометр. Он отсчитывал минуты: одну, две, три… время ужасно замедлилось. В кабине было жарко, жарко и пыльно. Он чувствовал, как пот струйками стекает по телу.
Так прошел час. Затем послышался условный сигнал сирены:
— Все в порядке… выходите… но сохраняйте осторожность.
Лоренцен выскочил из убежища. Он оказался рядом с тем местом, где стояли чужаки.
Полукруг людей с ружьями в руках ждал приближающихся чужаков. Впереди всех, выпрямившись, неподвижно стоял Гамильтон и смотрел на чужих лишенным выражения взглядом. Они тоже смотрели на него, и прочесть выражение их лиц тоже было невозможно.
Лоренцен окинул их взглядом и принялся изучать детали. Он видел раньше фильмы о внеземных существах, и эти были не такими чуждыми, как многие из обнаруженных ранее — но все же какое потрясение — видеть их непосредственно перед собой. Он впервые по-настоящему осознал, что человек не уникален, что он не является чем-то особым в бесконечном разнообразии живых существ.
Чужаки стояли на задних конечностях — ногах, передние казались непропорционально маленькими. Тяжелый, как у кенгуру, хвост уравновешивал тело и служил, вероятно, мощным оружием ближнего боя. Руки тонкие, гуманоидные, на руках четыре пальца, один из них противопоставлен остальным; каждый палец имеет лишний сустав и заканчивается острым синим ногтем. Головы круглые, уши с кисточками, плоские черные носы, заостренные подбородки, усы над широкими ртами с черными губами и длинные золотистые глаза. Они казались млекопитающими — тело их покрыто ровной серой шерстью, приобретавшей более темный цвет и образовывавшей маску вокруг глаз. Пол, вероятно, мужской, хотя Лоренцен не был в этом уверен: они одеты. На них свободные блузы и мешковатые брюки, по-видимому, сотканные из растительного волокна. На ногах что-то типа мокасин. На всех кожаные пояса, поддерживающие разнообразные сумки, нож или топор и что-то похожее на рог с порохом, на спинах небольшие ранцы, в руках предметы с длинными стволами — похожие на гладкоствольные ружья, заряжающиеся с дула.
В первый момент все они были не отличимы друг от друга; затем Лоренцен заставил себя находить индивидуальные отличия и обнаружил, что они различаются, как люди.
Один из них заговорил — какое-то гортанное мяуканье. Когда рот его открылся, можно было разглядеть длинные синие собачьи зубы, но, как и у человека, зубы не специализированы для одного типа пищи.
Гамильтон обернулся.
— Они не похожи на военный отряд, — сказал он. Его голос и низкое гудение ветра были единственными звуками, нарушившими тишину. — Эвери, вы лингвист. Можете понять что-нибудь в их речи?
— Нет… еще… — лицо психолога было покрыто потом, голос дрожал.
Лоренцен удивился, почему это он так возбужден. — Они произносят отдельные слова.
— Черт возьми, — сказал Гуммус-луджиль. — Даже этого я не слышу. Они все для меня звучат одинаково.
Заговорил другой чужак. Напрягаясь, Лоренцен уловил паузы между фонемными группами. Он изучал в колледже курс сравнительной лингвистики, но сейчас мало что помнил из него.
— Они действуют, как… Не знаю как, — сказал Гамильтон. — Но ясно, что мы для них не великие боги, спустившиеся с неба.
— Этого нельзя было и ожидать, — Эвери покачал головой. — Если они так развились, что владеют ручным пороховым оружием, их общество должно быть достаточно сложно устроенным. Их мушкеты лучше, чем те, что были у европейцев во времена Ньютона.
— Но откуда они взялись? — воскликнул Фернандес. — Здесь нет городов, нет дорог, нет даже деревень. Я сомневаюсь, есть ли на всей планете хоть один дом!
Гамильтон пожал плечами.
— Надеюсь выяснить это. — Голос его стал резким. — Эвери, вы изучаете их язык. Фон Остен возглавляет охрану лагеря, распределите своих людей, чтобы за каждым из этих созданий внутри лагеря следил один из наших. Но никаких грубых действий, пока они не сделают что-нибудь явно подозрительное. Не удерживать их, если они захотят уйти. Остальные занимаются своими делами, но сохраняют готовность. Никто не выходит за пределы лагеря, не предупредив меня.
«Это разумно, — подумал Гамильтон. — Незнакомцы не выглядят враждебными, но кто может быть уверен?»
Медленно толпа разбрелась. Чужаки послушно последовали за Эвери.
Лоренцен услышал, как Фернандес пробормотал:
— И все-таки туземцы! И достаточно высокоразвитые.
— Да, — это голос Гуммус-луджиля. — Похоже, что из колонизации ничего не выйдет. И это будет смертельным ударом по стремлению людей к звездам.
Лоренцен заторопился вслед за Эвери.
— Могу ли я помочь вам, Эд? — спросил он. — Вы знаете, я свободен.
— Вы не лингвист, Джон, — ответил психолог. — Боюсь, что вы только помешаете.
Несмотря на довольно прямой отказ, Лоренцен настаивал:
— Вы нуждаетесь в помощи. Кто-то должен делать записи и…
Эвери задумался.
— Ладно, — сказал он наконец. — Надо начинать.
Фридрих фон Остен спрыгнул с койки, на которой дремал.
— Liber Gott! — он схватил ружье, высвободил большой пистолет и выбежал из постройки. Другие люди высовывали головы, оторвавшись от своей работы, и торопились занять свои посты у огневых точек.
Фон Остен добежал до командного пункта и, балансируя на краю траншеи, поднес к глазам полевой бинокль. Их было… да… восемь, они неторопливо шли к лагерю. Они еще слишком далеко, чтобы рассмотреть подробности, но солнце отражалось в мералле.
Он взял микрофон интеркома и хрипло сказал:
— Всем занять свои защитные позиции. Капитан Гамильтон здесь?
— Я слушаю. Я на корме шлюпки № 1 Они похожи на… разумных… не так ли?
— Ja. Думаю, похожи.
— Отлично. Оставайтесь на месте и держите их на прицеле, но стреляйте, только когда я скажу. Это приказ. Что бы ни случилось, стрелять только по моему приказу.
— Даже если они начнут стрелять в нас?
— Да.
Сирена взревела по-новому. Сигнальные устройства! Общая тревога!
Лоренцен бросился к отведенному для него месту. Лагерь был охвачен смятением, слышались крики, топот ног, пыль кружилась в воздухе и оседала на стволах оружия. Вертолет взлетел в воздух, чтобы охватить происходящее с птичьего полете.
— Или с полета тетраптерусов? — подумал Лоренцен. — Здесь нет птиц.
Это не наш мир.
Он вошел в убежище. Здесь столпилась дюжина человек, неопытных в военном деле и собранных здесь главным образом для того, чтобы не мешали.
Круглое красное лицо Эвери оказалось перед ним; лучи Лагранжа I, проходя через окно, делали его нечеловеческим.
— Туземцы? — спросил он.
— Да… похоже. — Лоренцен прикусил губу. — Их с полдюжины, идут пешком. Какого дьявола мы испугались?
Из затененного угла выплыло длинное лицо Торнтона.
— Нам нельзя допускать неосторожности, — сказал он, — давать им шансы. Мы не знаем, какими силами располагают эти… существа. Поэтому будьте «мудры как змеи…»
— "…и кротки, как голуби", — закончил Эвери. — Но таковы ли мы? Он покачал головой. — Человек все еще ребенок. И наша реакция… детская.
Страх перед неизвестным. Со всей энергией, которой мы владеем, мы боимся.
Это неправильно.
— "Да Гама", — сухо напомнил Торнтон, — не вернулся. — Не думаю… туземцы, не знающие даже городов, не могут быть… ответственны, — сказал Эвери.
— Но кто-то ответствен, — возразил Лоренцен. Ему стало холодно. — У них может быть оружие — например, бактериологическое…
— Это детский страх, еще раз говорю вам, — голос Эвери дрожал. — Мы все когда-нибудь умрем. Надо встретить их открыто и…
— И поговорить с ними, так? — улыбнулся Торнтон. — Как ваш лагранжианский, Эвери?
Наступило молчание. Снаружи шум тоже затих, лагерь ждал.
Лоренцен взглянул на свой хронометр. Он отсчитывал минуты: одну, две, три… время ужасно замедлилось. В кабине было жарко, жарко и пыльно. Он чувствовал, как пот струйками стекает по телу.
Так прошел час. Затем послышался условный сигнал сирены:
— Все в порядке… выходите… но сохраняйте осторожность.
Лоренцен выскочил из убежища. Он оказался рядом с тем местом, где стояли чужаки.
Полукруг людей с ружьями в руках ждал приближающихся чужаков. Впереди всех, выпрямившись, неподвижно стоял Гамильтон и смотрел на чужих лишенным выражения взглядом. Они тоже смотрели на него, и прочесть выражение их лиц тоже было невозможно.
Лоренцен окинул их взглядом и принялся изучать детали. Он видел раньше фильмы о внеземных существах, и эти были не такими чуждыми, как многие из обнаруженных ранее — но все же какое потрясение — видеть их непосредственно перед собой. Он впервые по-настоящему осознал, что человек не уникален, что он не является чем-то особым в бесконечном разнообразии живых существ.
Чужаки стояли на задних конечностях — ногах, передние казались непропорционально маленькими. Тяжелый, как у кенгуру, хвост уравновешивал тело и служил, вероятно, мощным оружием ближнего боя. Руки тонкие, гуманоидные, на руках четыре пальца, один из них противопоставлен остальным; каждый палец имеет лишний сустав и заканчивается острым синим ногтем. Головы круглые, уши с кисточками, плоские черные носы, заостренные подбородки, усы над широкими ртами с черными губами и длинные золотистые глаза. Они казались млекопитающими — тело их покрыто ровной серой шерстью, приобретавшей более темный цвет и образовывавшей маску вокруг глаз. Пол, вероятно, мужской, хотя Лоренцен не был в этом уверен: они одеты. На них свободные блузы и мешковатые брюки, по-видимому, сотканные из растительного волокна. На ногах что-то типа мокасин. На всех кожаные пояса, поддерживающие разнообразные сумки, нож или топор и что-то похожее на рог с порохом, на спинах небольшие ранцы, в руках предметы с длинными стволами — похожие на гладкоствольные ружья, заряжающиеся с дула.
В первый момент все они были не отличимы друг от друга; затем Лоренцен заставил себя находить индивидуальные отличия и обнаружил, что они различаются, как люди.
Один из них заговорил — какое-то гортанное мяуканье. Когда рот его открылся, можно было разглядеть длинные синие собачьи зубы, но, как и у человека, зубы не специализированы для одного типа пищи.
Гамильтон обернулся.
— Они не похожи на военный отряд, — сказал он. Его голос и низкое гудение ветра были единственными звуками, нарушившими тишину. — Эвери, вы лингвист. Можете понять что-нибудь в их речи?
— Нет… еще… — лицо психолога было покрыто потом, голос дрожал.
Лоренцен удивился, почему это он так возбужден. — Они произносят отдельные слова.
— Черт возьми, — сказал Гуммус-луджиль. — Даже этого я не слышу. Они все для меня звучат одинаково.
Заговорил другой чужак. Напрягаясь, Лоренцен уловил паузы между фонемными группами. Он изучал в колледже курс сравнительной лингвистики, но сейчас мало что помнил из него.
— Они действуют, как… Не знаю как, — сказал Гамильтон. — Но ясно, что мы для них не великие боги, спустившиеся с неба.
— Этого нельзя было и ожидать, — Эвери покачал головой. — Если они так развились, что владеют ручным пороховым оружием, их общество должно быть достаточно сложно устроенным. Их мушкеты лучше, чем те, что были у европейцев во времена Ньютона.
— Но откуда они взялись? — воскликнул Фернандес. — Здесь нет городов, нет дорог, нет даже деревень. Я сомневаюсь, есть ли на всей планете хоть один дом!
Гамильтон пожал плечами.
— Надеюсь выяснить это. — Голос его стал резким. — Эвери, вы изучаете их язык. Фон Остен возглавляет охрану лагеря, распределите своих людей, чтобы за каждым из этих созданий внутри лагеря следил один из наших. Но никаких грубых действий, пока они не сделают что-нибудь явно подозрительное. Не удерживать их, если они захотят уйти. Остальные занимаются своими делами, но сохраняют готовность. Никто не выходит за пределы лагеря, не предупредив меня.
«Это разумно, — подумал Гамильтон. — Незнакомцы не выглядят враждебными, но кто может быть уверен?»
Медленно толпа разбрелась. Чужаки послушно последовали за Эвери.
Лоренцен услышал, как Фернандес пробормотал:
— И все-таки туземцы! И достаточно высокоразвитые.
— Да, — это голос Гуммус-луджиля. — Похоже, что из колонизации ничего не выйдет. И это будет смертельным ударом по стремлению людей к звездам.
Лоренцен заторопился вслед за Эвери.
— Могу ли я помочь вам, Эд? — спросил он. — Вы знаете, я свободен.
— Вы не лингвист, Джон, — ответил психолог. — Боюсь, что вы только помешаете.
Несмотря на довольно прямой отказ, Лоренцен настаивал:
— Вы нуждаетесь в помощи. Кто-то должен делать записи и…
Эвери задумался.
— Ладно, — сказал он наконец. — Надо начинать.
Глава 8
Чужакам отвели одну из спален, и они с готовностью согласились; людей оттуда разместили по другим спальням. Туземцам показали лагерь и шлюпки, но невозможно было понять, что они думают об этом. Люди заметили, что, когда туземцы спали, один из них всегда караулил. Они не смешивались с людьми и использовали свою посуду для приготовления туземной пищи. Они уже несколько дней не выходили из лагеря и напряженно работали с Эвери и Лоренценом.
По-видимому, они называли себя рорванами — так примерно человеческое горло произносило это слово. У них были и индивидуальные имена: Силиш, Янвусарран, Аласву. Указывая на предметы и демонстрируя действия, люди начали составлять элементарный словарь и перечень фонем: язык гибкий, в нем свыше пятидесяти фонем. Большую роль играет интонация, но по своим записям и наблюдениям Эвери решил, что этот язык не аналогичен китайскому.
— Я уверен, что слова в нем изменяются, — заявил он, — но не могу уловить сути их грамматики. Возможно, разная интонация связана с изменением слов, но… — он вздохнул.
— Но почему бы не научить их английскому или испанскому? — спросил Лоренцен.
— Не хочу занимать их такой трудной работой. Возможно, это группа странников, случайно натолкнувшихся на нас; в любой момент они могут решить уйти. Не забудьте, они могут быть кем угодно: от официальных послов до бродяг или бандитов, или чем-нибудь еще, для чего в земном языке нет слов. Мы ничего не знаем ни о структуре их общества, ни о них лично. Проведя рукой по своим редким волосам, он взглянул на записи. — Черт возьми, для меня их язык по-прежнему не имеет смысла.
— Разрешите мне просмотреть ваши записи, — попросил Лоренцен. — Я немного разбираюсь в лингвистическом анализе.
— Не сейчас, Джон. Хочу еще перечитать их. Я приготовлю для вас копию.
На следующий день Лоренцена попросили отправиться на вертолете с экспедицией по сбору образцов. У него не было поводов для отказа, поэтому изучение языка пришлось отложить. Когда он вернулся, Эвери с кривой усмешкой протянул ему пачку листков.
— Держите, — сказал он. — Вчера, когда вас не было, я получил еще много информации, но она привела меня к еще большему затруднению. Большая часть ее противоречит тому, что, как мне казалось, я знаю.
Лоренцен провел над копией записей много часов и в конце концов вынужден был признать свое поражение. Названия для большинства самых важных предметов варьировали без всяких видимых причин. Например, Сестре соответствовали слова Орту, Оманий, Валакеш, Арбву-джангиз, Зурле и свистящий шум, неизвестный ни в одном из земных языков; к тому же казалось, что в других предложениях все эти слова приобретают совсем другое значение. Это не было проявлением синонимии. Каким-то неясным образом слово зависело от всего контекста. К тому же в разговоре не удавалось идентифицировать отдельные предложения.
По-видимому, они называли себя рорванами — так примерно человеческое горло произносило это слово. У них были и индивидуальные имена: Силиш, Янвусарран, Аласву. Указывая на предметы и демонстрируя действия, люди начали составлять элементарный словарь и перечень фонем: язык гибкий, в нем свыше пятидесяти фонем. Большую роль играет интонация, но по своим записям и наблюдениям Эвери решил, что этот язык не аналогичен китайскому.
— Я уверен, что слова в нем изменяются, — заявил он, — но не могу уловить сути их грамматики. Возможно, разная интонация связана с изменением слов, но… — он вздохнул.
— Но почему бы не научить их английскому или испанскому? — спросил Лоренцен.
— Не хочу занимать их такой трудной работой. Возможно, это группа странников, случайно натолкнувшихся на нас; в любой момент они могут решить уйти. Не забудьте, они могут быть кем угодно: от официальных послов до бродяг или бандитов, или чем-нибудь еще, для чего в земном языке нет слов. Мы ничего не знаем ни о структуре их общества, ни о них лично. Проведя рукой по своим редким волосам, он взглянул на записи. — Черт возьми, для меня их язык по-прежнему не имеет смысла.
— Разрешите мне просмотреть ваши записи, — попросил Лоренцен. — Я немного разбираюсь в лингвистическом анализе.
— Не сейчас, Джон. Хочу еще перечитать их. Я приготовлю для вас копию.
На следующий день Лоренцена попросили отправиться на вертолете с экспедицией по сбору образцов. У него не было поводов для отказа, поэтому изучение языка пришлось отложить. Когда он вернулся, Эвери с кривой усмешкой протянул ему пачку листков.
— Держите, — сказал он. — Вчера, когда вас не было, я получил еще много информации, но она привела меня к еще большему затруднению. Большая часть ее противоречит тому, что, как мне казалось, я знаю.
Лоренцен провел над копией записей много часов и в конце концов вынужден был признать свое поражение. Названия для большинства самых важных предметов варьировали без всяких видимых причин. Например, Сестре соответствовали слова Орту, Оманий, Валакеш, Арбву-джангиз, Зурле и свистящий шум, неизвестный ни в одном из земных языков; к тому же казалось, что в других предложениях все эти слова приобретают совсем другое значение. Это не было проявлением синонимии. Каким-то неясным образом слово зависело от всего контекста. К тому же в разговоре не удавалось идентифицировать отдельные предложения.