К обстановке внутри звездолета нужно было еще привыкнуть. Плотная атмосфера, жарко и, по земным меркам, слишком влажно. Впрочем, для млекопитающих вполне терпимо. Скип попросил у Ивонны ножницы и сделал из своих брюк отличные шорты. Больше на нем не было ничего. Однако его компаньоны не рискнули ни на что подобное и по-прежнему парились в одежде.
Поначалу от резкого желто-оранжевого света болела голова, но потом сигманец показал, что освещение можно регулировать как угодно. Повсюду распространялись ароматы, незнакомые, но весьма приятные. Даже самая лучшая на Земле оранжерея померкла бы перед этим разнообразием. К некоторым запахам нужно было еще привыкнуть, но большинство из них были просто восхитительны. Они напоминали запах свежей листвы, пряностей, запах цветущих роз, океанских волн, запах воздуха после грозы, запах женских волос и прочая и прочая. Целый мир удивительных запахов! Та же история со звуками, царившими тут повсюду. Звонкие и глухие — это то, что человек мог слышать, а возможно, многого люди и не слышали. Так что из всей этой музыки для них, видимо, выпадали ноты и целые мелодии. (Музыка? Приятные для уха созвучия были несравненно сложнее, чем то, что мы именуем просто музыкой. Впрочем, дикарь, не знающий ничего, кроме воплей и тамтама, наверное, посчитал бы «Смерть и преображение» невообразимой какофонией.)
Тут не было ничего постоянного. И звуки, и запахи, и наверняка еще много чего, что было недоступно человеческим ощущениям, — все непрерывно менялось. За ветерком следовало затишье, за полумраком яркий свет; температура, влажность и ионизация тоже менялись, звуки и запахи сменяли друг друга, пол под ногами иногда подрагивал. Что ни говорите, трудно было почувствовать себя узником на борту сигманского корабля.
Чего стоила одна его топология! За параболическим куполом, который был теперь постоянно открыт, тянулась весьма хаотичная сеть различных помещений, связанных кривыми коридорами, словно настоящий лабиринт. Людям разрешалось ходить где угодно, и они наверняка заблудились бы, если бы сигманец не объяснил им, что растения и светящиеся декоративные изображения на стенах могут служить для ориентирования. («Это все для нас! — подумала Ивонна. — Нашему хозяину это ни к чему».) По всей видимости, коридоры звездолета могли быть расширены в любом месте. По специальной команде можно было «создать» комнату желаемой формы и размеров. Для каждого из своих гостей сигманец отвел отдельную каюту с запирающимися дверями. Прямо из пола там росли искусственные маргаритки. Скип развлекался тем, что, встав у дисплея управления в своей каюте, соорудил для себя кресло, а в том месте, где в ответ на специальную жестикуляцию текла вода, он «вырастил» себе умывальник и ванну.
Всему этому люди научились за первые несколько земных суток пребывания на борту звездолета. Но это были еще «цветочки».
На корабле имелась, если можно так выразиться, обсервационная рубка. Люди стояли на прозрачном мостике в центре большой сферы, на внутренней поверхности которой воспроизводилось изображение того, что творилось снаружи. Это изображение было не абсолютно точным. Ослепительный свет Солнца был ослаблен, равно как, должно быть, и радиационное излучение. И все-таки это изображение можно было назвать космосом с куда большим основанием, нежели все то, что когда-либо доводилось видеть людям. Сигманец был постоянно с ними и постоянно учил их тому, чему еще не успел научить. Меж тем корабль тормозил на подходе к Марсу.
Стоя в темноте и абсолютной тишине, люди и думать забыли о духоте. По-зимнему сияли мириады звезд, мутной рекой тянулся Млечный Путь, далеко-далеко в жемчужном ореоле горело маленькое Солнце. Впереди же маячила почти целиком освещенная планета. Белая арктическая шапка и черная антарктическая, сотни цветных пятен — темно-коричневые, грязно-красные, серо-буро-зеленые — охряный шлейф песчаной бури, видимые невооруженным глазом воронки кратеров — зрелище, строгое величие которого подчеркивало его первозданную чистоту. Исходивший от планеты свет падал на лица людей, и казалось, они стоят у пылающего камина.
Ван первым нарушил долго царившее молчание.
— Мой младший сын спит и видит себя космонавтом, — тихо сказал он без обычной неприязни. — Он как-то сказал мне, что, если у нас будут корабли вроде этого, ему придется отказаться от своей идеи, потому что все будет слишком просто. Я тогда согласился с ним. Но теперь начинаю сомневаться, что был прав.
— Вот именно, — поддержала его Ивонна. — Разве Бетховен проще, чем Эль Греко или Эсхил?
— Моей маленькой дочке это зрелище очень бы понравилось, — продолжал Ван. Улыбка тронула его губы. — Она, наверное, поинтересовалась бы, почему на фоне этой большой луны не видно веток цветущего персикового дерева? — И вдруг, словно спохватившись, Ван спросил уже более сухо: — Зачем он притащил нас сюда? Люди уже бывали на Марсе, да и сигманец тут наверняка не в первый раз. Что им движет?
— Во-первых, практическая необходимость, — сказал Скип. — Наконец-то люди показали ему, что могут предложить язык взаимного общения, который достоин внимания. А разработкой такого языка сподручнее заниматься при наличии тяготения. Во-вторых, раз уж придется разгоняться, то отчего бы не совершить какой-нибудь круиз? И то сказать, открываются широчайшие возможности обмена опытом. Мы с нашим «капитаном» будем рисовать, скажем, один и тот же планетарный пейзаж, приобретая друг у друга технические навыки, которые нам и не снились! Разве не это ему от нас нужно? Наша наука и техника просто смешны для него. Наша биология и все такое прочее небось изучено ими тысячу лет назад. А вот приобщиться к нашему искусству…
— Как Китай влиял на Европу в восемнадцатом веке, — поддержал его Ван. — А потом Африка…
— Или, скажем, как буддизм в древности влиял на Китай, — продолжил Скип. — А те, в свою очередь, были вдохновлены древними греками. Или взять восемнадцатую династию Египта. Эпоха расцвета, обязанная своим существованием стремительному усвоению культур Крита и Сирии. В общем, ясно. А в третьих… — Скип смолк.
— Что же в-третьих?
— Да так, ничего особенного.
Ван уставился на Скипа. В его глазах отражался красный марсианский свет. Было видно, как китаец напрягся.
— Или вы опять сговорились за моей спиной? — зло спросил он.
— Заткнись! — разозлился Скип. — И поостынь чуток! — Он ударил кулаком по поручням. — Сколько можно ходить и причитать? Ладно, парень, я скажу тебе, что в-третьих. Сигманец решил убраться подальше от Земли, чтобы уберечь нашу компанию от еще более мерзких типов, чем ты.
— Скип! — Ивонна схватила его за руку. — Успокойся, пожалуйста!
— Лучше я уйду. Примите мои извинения, доктор Кантер, — сухо произнес Ван и сошел с наблюдательного мостика. Вскоре он затерялся где-то среди звездных скоплений.
На звездолете имелись специальные челноки, которые позволяли высаживаться на поверхность планеты. В одном из челноков все четверо отправились на Марс. Несколько тысяч километров они пролетели над самой поверхностью, выбирая место для посадки. Челнок имел сигарообразную форму. Если не считать некоторых покрытых кожухом деталей, где, видимо, располагались двигатель и приборы управления, корпус челнока был совершенно прозрачен.
— Полагаю, он невидим для радаров, — заметил Ван и сразу осекся.
Все трое людей подумали об одном и том же: супербомбардировщик-невидимка!
Чтобы не дать рухнуть их и без того шаткому перемирию, Ивонна поспешно перевела разговор на другую тему.
— Наверное, челноку нужна защита от вредных излучений. Сигма Дракона холоднее Солнца и не дает столько ультрафиолета. Значит, живые организмы на Сигме куда больше нашего подвержены влиянию ультрафиолетовых лучей и прочего излучения.
— А мне вот интересно, что эту штуку движет? — сказал Скип.
В самом деле, у челнока не было ни реактивного двигателя, ни пропеллера, ничего даже близко похожего. Было тихо. Лишь когда они летели над марсианской пустыней, слышался глухой свист рассекаемого воздуха.
— Гидромагнетика? — продолжал Скип. — Но это хорошо в открытом космосе. А тут ведь рядом огромная масса, которая должна мешать…
Скип прошел в носовую часть челнока, к сигманцу, который своими клешнеобразными руками вполне справлялся с обязанностями пилота. Сигманец уставился на Скипа задними глазами на черенках. Скип открыл блокнот.
— Что вы там опять задумали? — с подозрением спросил Ван.
— Да не бойся ты! Просто хочу выяснить, не исследовал ли наш приятель и Землю точно таким же образом. Такой челнок черта с два заметишь, разве что на мгновение. А потом подумаешь, что все это тебе просто померещилось. Во всяком случае, это вполне возможно, особенно если он избегал густонаселенных районов или изучал их с большой высоты. Вам бы, Ван, тоже не пришло в голову парковаться на Таймс-сквер?
Вскоре Скип убедился, что был прав в своих догадках. А он догадывался, что во время таких полетов над поверхностью Земли сигманец не вступал в контакт из-за боязни задержаться в условиях тройной для него гравитации, которую он, видимо, плохо переносил. Скип также догадывался, что архитектурные ансамбли сигманец видел лишь издали — но одно это вдохновило его пойти на контакт с людьми.
Вскоре они сделали первую, но не последнюю посадку на Марсе. Облачившись в скафандры, они вышли из челнока. Скафандр сигманца напоминал прозрачный пластиковый мешок, плотно облегающий тело и конечности. На концах этот мешок имел расширения, чтобы не повредить сенсоры.
«Почему повышенное давление не раздувает его, как воздушный шар?» — размышлял Ван, но так и не нашел ответа.
Ландшафт был выбран, видимо, заранее, так как у людей не возникло того унылого впечатления, которое астронавты привезли отсюда на Землю. Перед ними лежали дюны, окрашенные в приглушенные красные и черные тона; утес блестел какими-то рудными выходами; скала, словно клык, маячила на фоне темно-пурпурного неба. Очевидно, сигманец был сильно разочарован, увидев, с каким трудом рукой, облаченной в перчатку, управляется Скип с карандашом и кистью. Поэтому он сократил до минимума эту экспедицию, чтобы продолжить сеанс рисования в более подходящих условиях.
Марс остался позади. Звездолет все больше удалялся от Солнца.
Само собой вышло так, что люди стали называть сигманца Агасфером. Впрочем, они долго сомневались, принято ли вообще у сигманцев как-либо называть друг друга.
— Думаю, что нет, — сказала Ивонна. — По крайней мере, в нашем смысле. Вряд ли они сопоставляют с индивидуумом какое-либо звукосочетание. Тут, наверное, целая комбинация ассоциаций, деталей внешности, запаха, целый идентификационный комплекс, запоминаемый и воспроизводимый в тех случаях, когда подобная идентификация необходима. — Она весело добавила: — Если, конечно, она им вообще необходима. Ведь индивидуальность сигманцев может кардинально отличаться от индивидуальности человека. Тут наши мерки не очень-то подходят…
Тем не менее Агасфер-Странник довольно быстро научился издавать звуки, обозначавшие каждого из гостей. И даже преуспел в некоторых императивах. Во время перелета от Марса к Юпитеру он часто повторял: «Ивонна Кантер и Ли, уходите. Скип, оставайся» или «Скип, иди со мной. Ивонна Кантер и Ван Ли, не беспокойте нас, если тоже идете».
Он произносил эти команды, когда намеревался продолжить изучение материалов об искусстве Земли, или собирался показать Скипу свои творения (которые трудно было бы описать с помощью языка людей! ), или, скажем, хотел сравнить методику изображения каких-либо конкретных объектов, типа цветка или участка звездного неба. Ван Ли быстро надоел сигманцу со своей китайской каллиграфией, поэтому оба лингвиста его, как правило, не интересовали.
В таких ситуациях Ивонна с Ваном проводили время, разрабатывая планы по расширению словаря и уточнению грамматики нового языка, рассчитывая использовать свои наработки при очередном сеансе, когда Агасфер согласится работать со звукосинтезатором. Постепенно их взаимная враждебность поутихла.
— Я понимаю, вас нельзя обвинять в том, что политики заставили вас плясать под свою дудку, — сказал как-то Ван, когда они с Ивонной остались вдвоем. — На самом деле вас надо было бы пожалеть. На вашу жизнь дважды покушались…
— Дважды? — спросила Ивонна и пристально посмотрела на китайца. — Откуда вы знаете?
— Я сказал необдуманно. — Ван замялся. — Вы правы, о втором покушении не сообщалось. — Но тут же перешел в наступление: — А почему не сообщали?
— Чтобы не усугублять и без того опасную ситуацию, — ответила Ивонна и отступила на шаг. — Значит, у вас есть свои шпионы в наших рядах.
— Как и у вас в наших, — парировал Ван. Затем произнес уже мягче: — Ну да, меня проинформировали о втором покушении. Я сожалею о случившемся и хотел бы, чтобы ничего подобного больше с вами не произошло. И во имя всего святого, прошу вас, не будьте такой наивной.
— Что вы имеете в виду, профессор Ван?
— Вы слишком доверчивы. Вы ведь верите, что информация о вас скрывается из чисто альтруистических соображений. А вы не задумывались о том, что, если эти сведения передать в эфир, они могут вскрыть многое из того, что американское правительство хотело бы сохранить в тайне. — В голосе Вана зазвучали металлические нотки. — Думаете, этот молокосос, ваш компаньон, и в самом деле такой простачок, каким прикидывается? К чему он склоняет сигманца, пока мы сидим тут? Что он там открыл, что выведал такого, о чем мы с вами никогда не узнаем?
Ивонну бросало то в жар, то в холод. Она постукивала туфлей по полу.
— Хватит! — крикнула она. Затем взяла себя в руки. — Скип честнейший, храбрейший… Разумеется, он не придерживается прокитайских позиций, но известно ли вам, что именно его нам с вами следует благодарить за то, что мы сейчас находимся здесь и… И между прочим, когда меня похитили, именно он отправился на лос-анджелесское «дно» и отыскал там человека, который знал, где меня могут прятать, и заставил его сказать… — Она разрыдалась. — Мне противны люди, которые обвиняют других! — выговорила она, повернулась и ушла прочь.
При следующей встрече Ивонна с Ваном обменялись вежливыми извинениями. Брешь в их отношениях была вновь заделана.
«Но с каждым разом, — подумала Ивонна (и тут же подумала, что Скип тоже вынужден идти на такие перемирия), — мир становится все более непрочным».
Юпитер! Величественный мир, огромный янтарный щит, густо затканный облаками, бронзовыми и охряными; мутная зелень и голубизна, сумеречный фиолет; огненный рубин «красного пятна», на котором могли бы уместиться четыре Земли; роящиеся луны, наиболее крупные из которых могли бы быть небольшими планетами. Твое великолепие лишь немногим менее ужасно, чем великолепие Солнца!
Скип плавал внутри обсервационной сферы. Он был привязан шнуром к мостику и пожирал глазами открывшееся ему зрелище. Отраженный юпитерианский свет заливал его и Ивонну. Даже на таком расстоянии сила света раз в пятьдесят превышала силу лунного света на Земле в пору полнолуния, затмевая звезды и окрашивая наблюдавших в золото. Скип с Ивонной были одни.
— Не понимаю, — сказал Скип, — почему Агасфер не с нами? Почему не смотрит?
Его мысли медленно возвращались к Ивонне. Их направлял свет, который блестел в ее глазах и, отброшенный мановением ее век, отражался дальше. Скипу пришла мысль о Данае, и он предпочел бы услышать иной ответ, нежели: «Наверное, пошел спать, как и Ван. Когда-то надо и отдохнуть. Ван уже немолод, а у Агасфера был трудный день. Два с половиной g, когда ты привык к одной трети, сам понимаешь…»
— А как ты? — Ивонна протянула к нему руку.
— Подустал малость… Астрономы вот все толкуют, мол, в атмосфере Юпитера сплошные ураганы, причем куда круче наших, земных. А мне плевать на них! Я собираюсь слетать туда в челноке. — Скип посерьезнел и вновь устремил взор на юпитерианский лик. — Ой, стоит! — прошептал он. — Тысячу раз стоит! Представляешь! Горы замерзшего газа, выше наших гор. Горы и горы, сколько видит глаз, вздымаются, громоздятся, сверкают… И краски, краски…
— Скип! Лезть туда — чистое безумие! Пожалуйста, не надо!
— Нет, надо! Если Агасфер пойдет, я с ним. — Скип повернулся к Ивонне и взял ее за руку. — Сама посуди, Ивонна, ведь это он затеял нашу прогулку, а я думаю, ему виднее, что можно, а чего нельзя. И теперь, когда он показал мне, как управляют челноком, позволь уж мне порезвиться в юпитерианских небесах! Господи, это будет высший пилотаж! — Скип помолчал. — Не беспокойся. Пилотировать этот драндулет не так уж и сложно, даже новичку. Во всяком случае, я ни разу не потерял управления. Но он плохо переносит повышенную гравитацию. Чего мы пока не можем осуществить, так это совместного творчества человека и сигманца.
Ивонна вздохнула. Скип почесал в затылке.
— Ты что-то выглядишь несчастной, — сказал он. — Какие-нибудь проблемы?
— Да так, ничего… — Ивонна отвела взгляд. — Устала, наверное. Слишком много впечатлений… Нет, Ван Ли тут ни при чем. Просто так уж я устроена. — Ивонна провела ладонью по лицу. — Сказать по правде, плохо на меня действует этот тропический климат. Как думаешь, нельзя ли тут устроить помещение, где было бы прохладно и сухо?
— Наверное, можно. Только вот как об этом спросить у сигманца? Однако ты и без этого можешь сделать так, чтобы чувствовать себя комфортнее. Сними ты с себя эти тряпки. — Скип жестом указал на ее платье и на свои шорты. — Пусть Ван Ли остается самоотверженным коммунистом и сохраняет достоинство партии, парясь в своей коричневой униформе. А нам с тобой не нужно ничего, кроме карманов. В интервале гравитации от нуля до одной трети g ты вполне можешь обойтись без бюстгальтера. Ничего не отвиснет. Впрочем, у тебя и при нормальной гравитации грудь смотрится ничего себе.
Скипу вполне хватило юпитерианского света, чтобы заметить, как Ивонна покраснела. Левой рукой Скип взял ее за подбородок, а правую руку положил ей на бедро и сказал:
— Ивонна, даже твои любимые ортодоксы еще до моего рождения отменили табу на обнаженную натуру, если речь идет не о публичных местах. Разве мы с тобой не видели обнаженного тела? Да квадратные километры! И место тут вовсе не публичное. Никто тут глазеть на тебя не собирается. Зачем тебе мучиться?
Ивонна взволнованно дышала, стиснув зубы.
— Ладно! — выпалила она с вызовом и поспешно, пока не прошел запал, разделась.
— Замечательно! — со смехом сказал Скип. — Я ведь не давал слова не восхищаться! Ты прекрасна!
— Я, пожалуй, пойду, — произнесла Ивонна дрогнувшим голосом. — Спокойной ночи.
Она отстегнула шнур от пояса, взяла свою одежду в охапку и, оттолкнувшись, уплыла вдоль поручней. Скип взглядом проводил Ивонну, плывущую под золотым дождем.
Агасфер сообщил, что они направляются к Сатурну. Предстояло сделать большой крюк, тем более что Шестая планета была далека от точки противостояния с Юпитером.
Все четверо более или менее регулярно собирались на сеансы общения. Однако это не означало, что сигманец проводил все свое время у звукосинтезатора. На самом деле речевой язык интересовал его в последнюю очередь. Вдвое больше времени он вместе со Скипом занимался графикой и скульптурой и втрое больше времени предпочитал находиться вне общества людей. (Скип считал, что он, видимо, работает над своими произведениями, а может, просто наблюдает, как колышется какой-нибудь листик или сияет голубая звезда.)
Тем не менее Агасфер проявлял теперь куда больше терпения к лингвистам, чем прежде. То ли он пришел к выводу, что рано или поздно ему все равно придется общаться с землянами на приемлемом для них языке, то ли Скипу с помощью обоюдной системы иероглифов удалось что-то втолковать ему, то ли что-то иное повернулось в его нечеловеческом сознании… Как бы то ни было, два-три часа в день он безропотно проводил у звукосинтезатора.
Прогрессу в этой области немало способствовало то обстоятельство, что Агасфер мог «читать» рисунки Скипа, а тот, в свою очередь, худо-бедно понимал смысл его объемных картинок. Заодно оба учились друг у друга технике рисования.
Вскоре Ивонна и думать забыла о скудности своего наряда. Ван же держал свое неодобрение при себе. Оба были слишком заняты, проводя сеансы языкового обучения, анализируя результаты и составляя планы новых сеансов.
— Мы работаем за десятерых, — сказал Ван. — К счастью, мы можем привлекать аппарат множества известных нам с вами языков. И все же мне хотелось бы, чтобы тут поработали специалисты по языкам арунта, нагуа, соза, специалисты по дравидским языкам…
— Да-да, по всем человеческим языкам, — подхватила Ивонна и провела рукой по лбу, поправляя непослушные черные локоны. — Вот когда вернемся, быть может… В это плохо верится, но я молю Бога, чтобы эта история объединила все народы Земли.
Ван не ответил. Между ними витала невысказанная мысль:
«Как бы не развела еще дальше!»
Тем не менее они были поглощены работой, и она приносила им открытия. Они уже стояли на пороге того, чтобы можно было задавать конкретные вопросы.
Более или менее споро, в зависимости от сложности вопроса, пошли и ответы. Оказалось, что звездолет и впрямь прибыл с сигмы Дракона, со второй планеты. Ее диаметр был примерно вчетверо меньше диаметра Земли, средняя плотность тоже была поменьше. Впрочем, тут не было ничего удивительного. Сравнивая размеры Венеры и данные ее атмосферы с соответствующими показателями Земли, тоже поначалу удивлялись, почему воздуха в атмосфере Земли меньше, чем полагалось бы при ее размерах и температуре. (Спрашивайте! Спрашивайте! Сигманцы посетили сотни звезд, причем еще много тысяч лет назад.) На их планете были океаны и суша, правда, скорее большие острова, а не огромные материки. Лун у этой планеты не было. Она обращалась вокруг своей оси примерно за пятьдесят часов. При малом осевом наклонении сигманский год составлял примерно одну четверть земного… Погодите, как же так? Ведь планета более удалена от звезды, значит, холоднее… нет, звезда ведь меньше Солнца… ладно, пусть разбираются астрономы. Тут им откроется новая космология!
Другие же планеты… Нет, постойте! Давайте сначала спросим, как возникла жизнь на их планете. Что пользы во Вселенной, если в ней нет жизни, которая способна восхититься ею!
В короткое время были разрешены многие биологические загадки. Оказалось, что догадки были верны. Ткани сигманской плоти не имеют специализированного назначения и являются многофункциональными. Если что и было специализировано, то на весьма примитивном уровне по сравнению, скажем, с нашим желудком, половыми железами или мозгом. Основная тенденция развития клетки заключалась в увеличении их объема, усложнении их состава и приспособлении к многоцелевому использованию. Соответственно, живые существа были однополыми, однако для зачатия требовалось два партнера, причем зачатие происходило сразу у обоих. По всей видимости, такие супружеские пары создавались на всю жизнь, которая продолжалась, видимо, несколько столетий.
Ответы на более тонкие вопросы можно было трактовать по-разному. Но предварительные выводы сводились примерно к следующему.
Биологические и мыслительные функции у сигманцев осуществлялись со значительно меньшей скоростью, чем у людей. Чего никак не скажешь о сенсорных функциях. Сигманцы буквально плавали в океане сенсорной информации и на все нюансы реагировали практически на молекулярном уровне. В общем, наряду с прочими тончайшего свойства сигналами сенсорная информация играла исключительно важную роль в процессе их общения. И хотя звуковая речь и письменность были развиты у сигманцев на достаточно высоком уровне, они составляли лишь часть их языка — полезную в определенных ситуациях, но никоим образом не всеобъемлющую.
И весь этот язык был составной частью их бытия. Несомненно, сигманцы как индивидуальности отличались друг от друга так же, как и люди. Однако Ивонна, похоже, была права, высказав гипотезу, что их индивидуальность более размыта, то есть менее отграничена от окружающего, нежели индивидуальность человека. («Супер-дзен!» — заметил Скип.) Это обстоятельство объясняет, почему Агасфер без особого дискомфорта способен проводить многие годы в полном одиночестве. По его меркам он вовсе не был отшельником. Его индивидуальность включала в себя некоторое количество, так сказать, «подличностей», которые могли общаться друг с другом. Причем ни одна из них не ощущала себя изолированной, но все вместе они образовывали свой микрокосм. Надо полагать, Агасфер собирался когда-нибудь вернуться домой, но он вовсе не спешил. Его вполне удовлетворяли его одиночное творчество и исследования.
Таким образом, именно эстетический фактор эволюции определил процесс зарождения и развития разума на планете сигманцев. В отношении предков человека теория утверждает, что таким фактором было любопытство. Этот фактор был жизненно важен для животного, которому следовало научиться распознавать опасность и те возможности, которые предоставляла ему окружающая обстановка. Предки прасигманцев, которые уже, видимо, освоили и активно познавали окружающую среду, пошли дальше и приступили к ее преобразованию, чтобы добиться более благоприятных условий жизни. Таким образом, к тому времени, когда появились научные методы, было куда проще расширить область точных наук, нежели сводить интеллектуальный хаос к серии изящных формул и решений.
Поначалу от резкого желто-оранжевого света болела голова, но потом сигманец показал, что освещение можно регулировать как угодно. Повсюду распространялись ароматы, незнакомые, но весьма приятные. Даже самая лучшая на Земле оранжерея померкла бы перед этим разнообразием. К некоторым запахам нужно было еще привыкнуть, но большинство из них были просто восхитительны. Они напоминали запах свежей листвы, пряностей, запах цветущих роз, океанских волн, запах воздуха после грозы, запах женских волос и прочая и прочая. Целый мир удивительных запахов! Та же история со звуками, царившими тут повсюду. Звонкие и глухие — это то, что человек мог слышать, а возможно, многого люди и не слышали. Так что из всей этой музыки для них, видимо, выпадали ноты и целые мелодии. (Музыка? Приятные для уха созвучия были несравненно сложнее, чем то, что мы именуем просто музыкой. Впрочем, дикарь, не знающий ничего, кроме воплей и тамтама, наверное, посчитал бы «Смерть и преображение» невообразимой какофонией.)
Тут не было ничего постоянного. И звуки, и запахи, и наверняка еще много чего, что было недоступно человеческим ощущениям, — все непрерывно менялось. За ветерком следовало затишье, за полумраком яркий свет; температура, влажность и ионизация тоже менялись, звуки и запахи сменяли друг друга, пол под ногами иногда подрагивал. Что ни говорите, трудно было почувствовать себя узником на борту сигманского корабля.
Чего стоила одна его топология! За параболическим куполом, который был теперь постоянно открыт, тянулась весьма хаотичная сеть различных помещений, связанных кривыми коридорами, словно настоящий лабиринт. Людям разрешалось ходить где угодно, и они наверняка заблудились бы, если бы сигманец не объяснил им, что растения и светящиеся декоративные изображения на стенах могут служить для ориентирования. («Это все для нас! — подумала Ивонна. — Нашему хозяину это ни к чему».) По всей видимости, коридоры звездолета могли быть расширены в любом месте. По специальной команде можно было «создать» комнату желаемой формы и размеров. Для каждого из своих гостей сигманец отвел отдельную каюту с запирающимися дверями. Прямо из пола там росли искусственные маргаритки. Скип развлекался тем, что, встав у дисплея управления в своей каюте, соорудил для себя кресло, а в том месте, где в ответ на специальную жестикуляцию текла вода, он «вырастил» себе умывальник и ванну.
Всему этому люди научились за первые несколько земных суток пребывания на борту звездолета. Но это были еще «цветочки».
На корабле имелась, если можно так выразиться, обсервационная рубка. Люди стояли на прозрачном мостике в центре большой сферы, на внутренней поверхности которой воспроизводилось изображение того, что творилось снаружи. Это изображение было не абсолютно точным. Ослепительный свет Солнца был ослаблен, равно как, должно быть, и радиационное излучение. И все-таки это изображение можно было назвать космосом с куда большим основанием, нежели все то, что когда-либо доводилось видеть людям. Сигманец был постоянно с ними и постоянно учил их тому, чему еще не успел научить. Меж тем корабль тормозил на подходе к Марсу.
Стоя в темноте и абсолютной тишине, люди и думать забыли о духоте. По-зимнему сияли мириады звезд, мутной рекой тянулся Млечный Путь, далеко-далеко в жемчужном ореоле горело маленькое Солнце. Впереди же маячила почти целиком освещенная планета. Белая арктическая шапка и черная антарктическая, сотни цветных пятен — темно-коричневые, грязно-красные, серо-буро-зеленые — охряный шлейф песчаной бури, видимые невооруженным глазом воронки кратеров — зрелище, строгое величие которого подчеркивало его первозданную чистоту. Исходивший от планеты свет падал на лица людей, и казалось, они стоят у пылающего камина.
Ван первым нарушил долго царившее молчание.
— Мой младший сын спит и видит себя космонавтом, — тихо сказал он без обычной неприязни. — Он как-то сказал мне, что, если у нас будут корабли вроде этого, ему придется отказаться от своей идеи, потому что все будет слишком просто. Я тогда согласился с ним. Но теперь начинаю сомневаться, что был прав.
— Вот именно, — поддержала его Ивонна. — Разве Бетховен проще, чем Эль Греко или Эсхил?
— Моей маленькой дочке это зрелище очень бы понравилось, — продолжал Ван. Улыбка тронула его губы. — Она, наверное, поинтересовалась бы, почему на фоне этой большой луны не видно веток цветущего персикового дерева? — И вдруг, словно спохватившись, Ван спросил уже более сухо: — Зачем он притащил нас сюда? Люди уже бывали на Марсе, да и сигманец тут наверняка не в первый раз. Что им движет?
— Во-первых, практическая необходимость, — сказал Скип. — Наконец-то люди показали ему, что могут предложить язык взаимного общения, который достоин внимания. А разработкой такого языка сподручнее заниматься при наличии тяготения. Во-вторых, раз уж придется разгоняться, то отчего бы не совершить какой-нибудь круиз? И то сказать, открываются широчайшие возможности обмена опытом. Мы с нашим «капитаном» будем рисовать, скажем, один и тот же планетарный пейзаж, приобретая друг у друга технические навыки, которые нам и не снились! Разве не это ему от нас нужно? Наша наука и техника просто смешны для него. Наша биология и все такое прочее небось изучено ими тысячу лет назад. А вот приобщиться к нашему искусству…
— Как Китай влиял на Европу в восемнадцатом веке, — поддержал его Ван. — А потом Африка…
— Или, скажем, как буддизм в древности влиял на Китай, — продолжил Скип. — А те, в свою очередь, были вдохновлены древними греками. Или взять восемнадцатую династию Египта. Эпоха расцвета, обязанная своим существованием стремительному усвоению культур Крита и Сирии. В общем, ясно. А в третьих… — Скип смолк.
— Что же в-третьих?
— Да так, ничего особенного.
Ван уставился на Скипа. В его глазах отражался красный марсианский свет. Было видно, как китаец напрягся.
— Или вы опять сговорились за моей спиной? — зло спросил он.
— Заткнись! — разозлился Скип. — И поостынь чуток! — Он ударил кулаком по поручням. — Сколько можно ходить и причитать? Ладно, парень, я скажу тебе, что в-третьих. Сигманец решил убраться подальше от Земли, чтобы уберечь нашу компанию от еще более мерзких типов, чем ты.
— Скип! — Ивонна схватила его за руку. — Успокойся, пожалуйста!
— Лучше я уйду. Примите мои извинения, доктор Кантер, — сухо произнес Ван и сошел с наблюдательного мостика. Вскоре он затерялся где-то среди звездных скоплений.
На звездолете имелись специальные челноки, которые позволяли высаживаться на поверхность планеты. В одном из челноков все четверо отправились на Марс. Несколько тысяч километров они пролетели над самой поверхностью, выбирая место для посадки. Челнок имел сигарообразную форму. Если не считать некоторых покрытых кожухом деталей, где, видимо, располагались двигатель и приборы управления, корпус челнока был совершенно прозрачен.
— Полагаю, он невидим для радаров, — заметил Ван и сразу осекся.
Все трое людей подумали об одном и том же: супербомбардировщик-невидимка!
Чтобы не дать рухнуть их и без того шаткому перемирию, Ивонна поспешно перевела разговор на другую тему.
— Наверное, челноку нужна защита от вредных излучений. Сигма Дракона холоднее Солнца и не дает столько ультрафиолета. Значит, живые организмы на Сигме куда больше нашего подвержены влиянию ультрафиолетовых лучей и прочего излучения.
— А мне вот интересно, что эту штуку движет? — сказал Скип.
В самом деле, у челнока не было ни реактивного двигателя, ни пропеллера, ничего даже близко похожего. Было тихо. Лишь когда они летели над марсианской пустыней, слышался глухой свист рассекаемого воздуха.
— Гидромагнетика? — продолжал Скип. — Но это хорошо в открытом космосе. А тут ведь рядом огромная масса, которая должна мешать…
Скип прошел в носовую часть челнока, к сигманцу, который своими клешнеобразными руками вполне справлялся с обязанностями пилота. Сигманец уставился на Скипа задними глазами на черенках. Скип открыл блокнот.
— Что вы там опять задумали? — с подозрением спросил Ван.
— Да не бойся ты! Просто хочу выяснить, не исследовал ли наш приятель и Землю точно таким же образом. Такой челнок черта с два заметишь, разве что на мгновение. А потом подумаешь, что все это тебе просто померещилось. Во всяком случае, это вполне возможно, особенно если он избегал густонаселенных районов или изучал их с большой высоты. Вам бы, Ван, тоже не пришло в голову парковаться на Таймс-сквер?
Вскоре Скип убедился, что был прав в своих догадках. А он догадывался, что во время таких полетов над поверхностью Земли сигманец не вступал в контакт из-за боязни задержаться в условиях тройной для него гравитации, которую он, видимо, плохо переносил. Скип также догадывался, что архитектурные ансамбли сигманец видел лишь издали — но одно это вдохновило его пойти на контакт с людьми.
Вскоре они сделали первую, но не последнюю посадку на Марсе. Облачившись в скафандры, они вышли из челнока. Скафандр сигманца напоминал прозрачный пластиковый мешок, плотно облегающий тело и конечности. На концах этот мешок имел расширения, чтобы не повредить сенсоры.
«Почему повышенное давление не раздувает его, как воздушный шар?» — размышлял Ван, но так и не нашел ответа.
Ландшафт был выбран, видимо, заранее, так как у людей не возникло того унылого впечатления, которое астронавты привезли отсюда на Землю. Перед ними лежали дюны, окрашенные в приглушенные красные и черные тона; утес блестел какими-то рудными выходами; скала, словно клык, маячила на фоне темно-пурпурного неба. Очевидно, сигманец был сильно разочарован, увидев, с каким трудом рукой, облаченной в перчатку, управляется Скип с карандашом и кистью. Поэтому он сократил до минимума эту экспедицию, чтобы продолжить сеанс рисования в более подходящих условиях.
Марс остался позади. Звездолет все больше удалялся от Солнца.
Само собой вышло так, что люди стали называть сигманца Агасфером. Впрочем, они долго сомневались, принято ли вообще у сигманцев как-либо называть друг друга.
— Думаю, что нет, — сказала Ивонна. — По крайней мере, в нашем смысле. Вряд ли они сопоставляют с индивидуумом какое-либо звукосочетание. Тут, наверное, целая комбинация ассоциаций, деталей внешности, запаха, целый идентификационный комплекс, запоминаемый и воспроизводимый в тех случаях, когда подобная идентификация необходима. — Она весело добавила: — Если, конечно, она им вообще необходима. Ведь индивидуальность сигманцев может кардинально отличаться от индивидуальности человека. Тут наши мерки не очень-то подходят…
Тем не менее Агасфер-Странник довольно быстро научился издавать звуки, обозначавшие каждого из гостей. И даже преуспел в некоторых императивах. Во время перелета от Марса к Юпитеру он часто повторял: «Ивонна Кантер и Ли, уходите. Скип, оставайся» или «Скип, иди со мной. Ивонна Кантер и Ван Ли, не беспокойте нас, если тоже идете».
Он произносил эти команды, когда намеревался продолжить изучение материалов об искусстве Земли, или собирался показать Скипу свои творения (которые трудно было бы описать с помощью языка людей! ), или, скажем, хотел сравнить методику изображения каких-либо конкретных объектов, типа цветка или участка звездного неба. Ван Ли быстро надоел сигманцу со своей китайской каллиграфией, поэтому оба лингвиста его, как правило, не интересовали.
В таких ситуациях Ивонна с Ваном проводили время, разрабатывая планы по расширению словаря и уточнению грамматики нового языка, рассчитывая использовать свои наработки при очередном сеансе, когда Агасфер согласится работать со звукосинтезатором. Постепенно их взаимная враждебность поутихла.
— Я понимаю, вас нельзя обвинять в том, что политики заставили вас плясать под свою дудку, — сказал как-то Ван, когда они с Ивонной остались вдвоем. — На самом деле вас надо было бы пожалеть. На вашу жизнь дважды покушались…
— Дважды? — спросила Ивонна и пристально посмотрела на китайца. — Откуда вы знаете?
— Я сказал необдуманно. — Ван замялся. — Вы правы, о втором покушении не сообщалось. — Но тут же перешел в наступление: — А почему не сообщали?
— Чтобы не усугублять и без того опасную ситуацию, — ответила Ивонна и отступила на шаг. — Значит, у вас есть свои шпионы в наших рядах.
— Как и у вас в наших, — парировал Ван. Затем произнес уже мягче: — Ну да, меня проинформировали о втором покушении. Я сожалею о случившемся и хотел бы, чтобы ничего подобного больше с вами не произошло. И во имя всего святого, прошу вас, не будьте такой наивной.
— Что вы имеете в виду, профессор Ван?
— Вы слишком доверчивы. Вы ведь верите, что информация о вас скрывается из чисто альтруистических соображений. А вы не задумывались о том, что, если эти сведения передать в эфир, они могут вскрыть многое из того, что американское правительство хотело бы сохранить в тайне. — В голосе Вана зазвучали металлические нотки. — Думаете, этот молокосос, ваш компаньон, и в самом деле такой простачок, каким прикидывается? К чему он склоняет сигманца, пока мы сидим тут? Что он там открыл, что выведал такого, о чем мы с вами никогда не узнаем?
Ивонну бросало то в жар, то в холод. Она постукивала туфлей по полу.
— Хватит! — крикнула она. Затем взяла себя в руки. — Скип честнейший, храбрейший… Разумеется, он не придерживается прокитайских позиций, но известно ли вам, что именно его нам с вами следует благодарить за то, что мы сейчас находимся здесь и… И между прочим, когда меня похитили, именно он отправился на лос-анджелесское «дно» и отыскал там человека, который знал, где меня могут прятать, и заставил его сказать… — Она разрыдалась. — Мне противны люди, которые обвиняют других! — выговорила она, повернулась и ушла прочь.
При следующей встрече Ивонна с Ваном обменялись вежливыми извинениями. Брешь в их отношениях была вновь заделана.
«Но с каждым разом, — подумала Ивонна (и тут же подумала, что Скип тоже вынужден идти на такие перемирия), — мир становится все более непрочным».
Юпитер! Величественный мир, огромный янтарный щит, густо затканный облаками, бронзовыми и охряными; мутная зелень и голубизна, сумеречный фиолет; огненный рубин «красного пятна», на котором могли бы уместиться четыре Земли; роящиеся луны, наиболее крупные из которых могли бы быть небольшими планетами. Твое великолепие лишь немногим менее ужасно, чем великолепие Солнца!
Скип плавал внутри обсервационной сферы. Он был привязан шнуром к мостику и пожирал глазами открывшееся ему зрелище. Отраженный юпитерианский свет заливал его и Ивонну. Даже на таком расстоянии сила света раз в пятьдесят превышала силу лунного света на Земле в пору полнолуния, затмевая звезды и окрашивая наблюдавших в золото. Скип с Ивонной были одни.
— Не понимаю, — сказал Скип, — почему Агасфер не с нами? Почему не смотрит?
Его мысли медленно возвращались к Ивонне. Их направлял свет, который блестел в ее глазах и, отброшенный мановением ее век, отражался дальше. Скипу пришла мысль о Данае, и он предпочел бы услышать иной ответ, нежели: «Наверное, пошел спать, как и Ван. Когда-то надо и отдохнуть. Ван уже немолод, а у Агасфера был трудный день. Два с половиной g, когда ты привык к одной трети, сам понимаешь…»
— А как ты? — Ивонна протянула к нему руку.
— Подустал малость… Астрономы вот все толкуют, мол, в атмосфере Юпитера сплошные ураганы, причем куда круче наших, земных. А мне плевать на них! Я собираюсь слетать туда в челноке. — Скип посерьезнел и вновь устремил взор на юпитерианский лик. — Ой, стоит! — прошептал он. — Тысячу раз стоит! Представляешь! Горы замерзшего газа, выше наших гор. Горы и горы, сколько видит глаз, вздымаются, громоздятся, сверкают… И краски, краски…
— Скип! Лезть туда — чистое безумие! Пожалуйста, не надо!
— Нет, надо! Если Агасфер пойдет, я с ним. — Скип повернулся к Ивонне и взял ее за руку. — Сама посуди, Ивонна, ведь это он затеял нашу прогулку, а я думаю, ему виднее, что можно, а чего нельзя. И теперь, когда он показал мне, как управляют челноком, позволь уж мне порезвиться в юпитерианских небесах! Господи, это будет высший пилотаж! — Скип помолчал. — Не беспокойся. Пилотировать этот драндулет не так уж и сложно, даже новичку. Во всяком случае, я ни разу не потерял управления. Но он плохо переносит повышенную гравитацию. Чего мы пока не можем осуществить, так это совместного творчества человека и сигманца.
Ивонна вздохнула. Скип почесал в затылке.
— Ты что-то выглядишь несчастной, — сказал он. — Какие-нибудь проблемы?
— Да так, ничего… — Ивонна отвела взгляд. — Устала, наверное. Слишком много впечатлений… Нет, Ван Ли тут ни при чем. Просто так уж я устроена. — Ивонна провела ладонью по лицу. — Сказать по правде, плохо на меня действует этот тропический климат. Как думаешь, нельзя ли тут устроить помещение, где было бы прохладно и сухо?
— Наверное, можно. Только вот как об этом спросить у сигманца? Однако ты и без этого можешь сделать так, чтобы чувствовать себя комфортнее. Сними ты с себя эти тряпки. — Скип жестом указал на ее платье и на свои шорты. — Пусть Ван Ли остается самоотверженным коммунистом и сохраняет достоинство партии, парясь в своей коричневой униформе. А нам с тобой не нужно ничего, кроме карманов. В интервале гравитации от нуля до одной трети g ты вполне можешь обойтись без бюстгальтера. Ничего не отвиснет. Впрочем, у тебя и при нормальной гравитации грудь смотрится ничего себе.
Скипу вполне хватило юпитерианского света, чтобы заметить, как Ивонна покраснела. Левой рукой Скип взял ее за подбородок, а правую руку положил ей на бедро и сказал:
— Ивонна, даже твои любимые ортодоксы еще до моего рождения отменили табу на обнаженную натуру, если речь идет не о публичных местах. Разве мы с тобой не видели обнаженного тела? Да квадратные километры! И место тут вовсе не публичное. Никто тут глазеть на тебя не собирается. Зачем тебе мучиться?
Ивонна взволнованно дышала, стиснув зубы.
— Ладно! — выпалила она с вызовом и поспешно, пока не прошел запал, разделась.
— Замечательно! — со смехом сказал Скип. — Я ведь не давал слова не восхищаться! Ты прекрасна!
— Я, пожалуй, пойду, — произнесла Ивонна дрогнувшим голосом. — Спокойной ночи.
Она отстегнула шнур от пояса, взяла свою одежду в охапку и, оттолкнувшись, уплыла вдоль поручней. Скип взглядом проводил Ивонну, плывущую под золотым дождем.
Агасфер сообщил, что они направляются к Сатурну. Предстояло сделать большой крюк, тем более что Шестая планета была далека от точки противостояния с Юпитером.
Все четверо более или менее регулярно собирались на сеансы общения. Однако это не означало, что сигманец проводил все свое время у звукосинтезатора. На самом деле речевой язык интересовал его в последнюю очередь. Вдвое больше времени он вместе со Скипом занимался графикой и скульптурой и втрое больше времени предпочитал находиться вне общества людей. (Скип считал, что он, видимо, работает над своими произведениями, а может, просто наблюдает, как колышется какой-нибудь листик или сияет голубая звезда.)
Тем не менее Агасфер проявлял теперь куда больше терпения к лингвистам, чем прежде. То ли он пришел к выводу, что рано или поздно ему все равно придется общаться с землянами на приемлемом для них языке, то ли Скипу с помощью обоюдной системы иероглифов удалось что-то втолковать ему, то ли что-то иное повернулось в его нечеловеческом сознании… Как бы то ни было, два-три часа в день он безропотно проводил у звукосинтезатора.
Прогрессу в этой области немало способствовало то обстоятельство, что Агасфер мог «читать» рисунки Скипа, а тот, в свою очередь, худо-бедно понимал смысл его объемных картинок. Заодно оба учились друг у друга технике рисования.
Вскоре Ивонна и думать забыла о скудности своего наряда. Ван же держал свое неодобрение при себе. Оба были слишком заняты, проводя сеансы языкового обучения, анализируя результаты и составляя планы новых сеансов.
— Мы работаем за десятерых, — сказал Ван. — К счастью, мы можем привлекать аппарат множества известных нам с вами языков. И все же мне хотелось бы, чтобы тут поработали специалисты по языкам арунта, нагуа, соза, специалисты по дравидским языкам…
— Да-да, по всем человеческим языкам, — подхватила Ивонна и провела рукой по лбу, поправляя непослушные черные локоны. — Вот когда вернемся, быть может… В это плохо верится, но я молю Бога, чтобы эта история объединила все народы Земли.
Ван не ответил. Между ними витала невысказанная мысль:
«Как бы не развела еще дальше!»
Тем не менее они были поглощены работой, и она приносила им открытия. Они уже стояли на пороге того, чтобы можно было задавать конкретные вопросы.
Более или менее споро, в зависимости от сложности вопроса, пошли и ответы. Оказалось, что звездолет и впрямь прибыл с сигмы Дракона, со второй планеты. Ее диаметр был примерно вчетверо меньше диаметра Земли, средняя плотность тоже была поменьше. Впрочем, тут не было ничего удивительного. Сравнивая размеры Венеры и данные ее атмосферы с соответствующими показателями Земли, тоже поначалу удивлялись, почему воздуха в атмосфере Земли меньше, чем полагалось бы при ее размерах и температуре. (Спрашивайте! Спрашивайте! Сигманцы посетили сотни звезд, причем еще много тысяч лет назад.) На их планете были океаны и суша, правда, скорее большие острова, а не огромные материки. Лун у этой планеты не было. Она обращалась вокруг своей оси примерно за пятьдесят часов. При малом осевом наклонении сигманский год составлял примерно одну четверть земного… Погодите, как же так? Ведь планета более удалена от звезды, значит, холоднее… нет, звезда ведь меньше Солнца… ладно, пусть разбираются астрономы. Тут им откроется новая космология!
Другие же планеты… Нет, постойте! Давайте сначала спросим, как возникла жизнь на их планете. Что пользы во Вселенной, если в ней нет жизни, которая способна восхититься ею!
В короткое время были разрешены многие биологические загадки. Оказалось, что догадки были верны. Ткани сигманской плоти не имеют специализированного назначения и являются многофункциональными. Если что и было специализировано, то на весьма примитивном уровне по сравнению, скажем, с нашим желудком, половыми железами или мозгом. Основная тенденция развития клетки заключалась в увеличении их объема, усложнении их состава и приспособлении к многоцелевому использованию. Соответственно, живые существа были однополыми, однако для зачатия требовалось два партнера, причем зачатие происходило сразу у обоих. По всей видимости, такие супружеские пары создавались на всю жизнь, которая продолжалась, видимо, несколько столетий.
Ответы на более тонкие вопросы можно было трактовать по-разному. Но предварительные выводы сводились примерно к следующему.
Биологические и мыслительные функции у сигманцев осуществлялись со значительно меньшей скоростью, чем у людей. Чего никак не скажешь о сенсорных функциях. Сигманцы буквально плавали в океане сенсорной информации и на все нюансы реагировали практически на молекулярном уровне. В общем, наряду с прочими тончайшего свойства сигналами сенсорная информация играла исключительно важную роль в процессе их общения. И хотя звуковая речь и письменность были развиты у сигманцев на достаточно высоком уровне, они составляли лишь часть их языка — полезную в определенных ситуациях, но никоим образом не всеобъемлющую.
И весь этот язык был составной частью их бытия. Несомненно, сигманцы как индивидуальности отличались друг от друга так же, как и люди. Однако Ивонна, похоже, была права, высказав гипотезу, что их индивидуальность более размыта, то есть менее отграничена от окружающего, нежели индивидуальность человека. («Супер-дзен!» — заметил Скип.) Это обстоятельство объясняет, почему Агасфер без особого дискомфорта способен проводить многие годы в полном одиночестве. По его меркам он вовсе не был отшельником. Его индивидуальность включала в себя некоторое количество, так сказать, «подличностей», которые могли общаться друг с другом. Причем ни одна из них не ощущала себя изолированной, но все вместе они образовывали свой микрокосм. Надо полагать, Агасфер собирался когда-нибудь вернуться домой, но он вовсе не спешил. Его вполне удовлетворяли его одиночное творчество и исследования.
Таким образом, именно эстетический фактор эволюции определил процесс зарождения и развития разума на планете сигманцев. В отношении предков человека теория утверждает, что таким фактором было любопытство. Этот фактор был жизненно важен для животного, которому следовало научиться распознавать опасность и те возможности, которые предоставляла ему окружающая обстановка. Предки прасигманцев, которые уже, видимо, освоили и активно познавали окружающую среду, пошли дальше и приступили к ее преобразованию, чтобы добиться более благоприятных условий жизни. Таким образом, к тому времени, когда появились научные методы, было куда проще расширить область точных наук, нежели сводить интеллектуальный хаос к серии изящных формул и решений.