Андреев Алексей
Охота на крыс (Перевал странников - 2)
Алексей АНДРЕЕВ
ОХОТА НА КРЫС
(Перевал странников - 2)
... Пришла иная жизнь, мне ничего не жаль,
Дорога на Восток, сражения за веру
И слава впереди заслуженная, но
В тени колоколов, карниз когтями сжав,
Касаясь клювом звезд, гранитная химера
С немым отчаяньем глядит в глухую ночь.
Э. Р. Транк
Но у дверей стеклянных стоя,
Там не увидишь ничего
Смерть - только Вечное Пустое,
Вся пустота - для одного...
Ян Ингварс
Пролог
Пламя свечи прекратило свою пляску и, вытянувшись в струну, замерло...
Со стороны могло показаться, что даже огонь боится разгневать своей пляской мага, неподвижно застывшего в кресле. Взгляд карих глаз терзал внутренности хрустального шара, неясно мерцавшего синим светом. Образы рождал этот свет, и Мерлин видел группу всадников, готовых к дальней дороге. Маг смотрел на суровые лица ведьмаков-воинов и просторы Руси. Пашни, леса и дороги расстилались перед всадниками, и не было силы, способной спрятать путников от всевидящего ока пелентара.
Вид тех, за кем наблюдал Мерлин, мог удивить кого угодно. На первый взгляд в отряде не было ничего особенного: двое русов в воинских доспехах, девица.
Правда, девушка была одета по-ханьски, да и оружие путешественницы выдавало родство с этим народом. На кожаной перевязи, на гибкой талии, висели два меча цзянь. На первый взгляд девица казалась лишней, даже неуместной в отряде опытных воинов. Лишь вглядевшись внимательно, можно было заметить в ее повадках манеру опытного воина, притом привыкшего сражаться верхом. Да и тусклый взгляд глаз, видевших не одну смерть, с головой выдавал в ней опытного воина. Но некому было смотреть в глаза Кетрин, грозе караванов, в великой степи.
Чуть позади ехали еще двое всадников. Вот на них-то и стоило посмотреть внимательнее.
Чернокожий гигант со щеками, щедро украшенными ритуальной татуировкой, в компании с тройкой русов, постороннему оку казался немного непривычным. Один двуручный меч со странным расширением на конце клинка чего стоил! Сизая, боевая сталь отливала синевой, и странные символы, напоминающие птичьи следы, испещряли поверхность металла. Путник не скрывал оружия, меч без ножен просто лежал у него на плече, как селянин носит оглоблю.
Но не он, а пятый всадник оказался бы для постороннего наблюдателя порождением ночного кошмара. Правда, до поры до времени этот наблюдатель ничего бы не заподозрил: зеленую кожу лица от чужого глаза скрывал добрый шлем. Но на ночных привалах стальная личина снималась.
Не мигая, смотрели в звездное небо багровые зрачки, словно ведя беззвучный, нескончаемый разговор с бледной Луной. В ее зыбком, неверном свете он казался порождением ночных демонов, он, Урук, последний воин народа, называемого людьми его мира просто: орки.
Вроде ничего особенного, если б не цвет кожи, алые зрачки да длинные клыки, чуть тронутые желтым налетом. Прядь жестких, рыжих волос пропущена сквозь золотое кольцо, обвитое вязью рун. А так воин как воин: рост до середины груди взрослого руса и длинные, жилистые руки до колен. Когти на руках достойно завершали образ. Как, хихикая, говаривал один из его спутников: "Красавчик у нас, хоть крести..."
Из-за спины чудо-воина виднелись два клинка: вороненый ятаган и прямой полуторник дивной работы. Ятаган висел на виду, открыто, меч-полуторник от людского ока скрывали щедро намотанные тряпки. Но даже тряпье, на которое не поскупился зеленокожий воитель, не могло скрыть от Мерлина волны силы, исходящей от оружия Странников. Оружия тех, кого люди и те, кто были до них, называли богами...
Веки мага чуть шевельнулись, и изображение в шаре пелентара поплыло. Исчезла пятерка всадников, рысью уходящая в степь. На смену пришли образы города на границе Черного Леса и Степи. Стены из серого камня, ворота, в которые входит караван заморских купцов...
Велик и славен торговый град Ашур. Со всех пределов мира тянутся к нему вереницы караванов торгового люда. В клубке улиц и глинобитных заборов бурлил нескончаемый поток людей. Многоголосый и многоязыкий гомон висел над узкими улочками, внезапно растекающимися простором площадей. Пестрый ковер палаток торговцев на них был рассечен и оплетен темной водой каналов, веющих по утрам потоками прохлады. Картины в пелентаре поплыли быстрее, повинуясь невысказанной воле Мерлина.
Вот развернулся узел улиц Ашура, мелькнули стены из белого кирпича, и шар послушно показал знатного сеньора в роскошных покоях. Сеньор беседовал с толстым лекарем, и тема их беседы, как и то, что в конце разговора он протянул лекарю бутылочку с эликсиром долгой жизни, оказалось для Мерлина последней каплей...
Воздух в покоях задрожал, когда Верховный Друид отвел взгляд от шара.
Лицо его было неподвижно, в этой неподвижности было нечто от каменной статуи полководца или римского трибуна. Только бушующий огонь гнева за непроницаемой маской лица отличал лик мага от холодного мрамора. Гнев чуть изменил черты, а в глазах пылало яростное пламя. Прошло не менее трехсот лет с тех пор, как Верховный Друид испытывал ярость. Но такой ярости Мерлин не испытывал никогда...
- Вы все умрете, - подчеркнуто спокойно произнес маг, - умрете лютой смертью, как и ваш проклятый волхв...
Тихонько засмеялся Верховный Друид. Шум осенней листвы, гул ярого пламени и шелест ветра между старыми могилами навеки сплелись в смешке Мерлина. Эхо на миг прислушалось к смеху мага и не рискнуло его подхватить...
***
Великое буйство разнотравья расстилалось до горизонта. Ковер трав с головой скрывал коня и всадника. Позади них возвышался последний бор, и сосны под порывами ветра вели свой вечный разговор. Рогволду казалось невозможным, что есть края, в которых нет леса, а есть только море травы, колышущейся как морская вода под яростными порывами ветров. В бледно-голубом небе зависла неподвижная точка беркута, зорко выглядывающего свою добычу.
Туда, в глубины желто-зеленого травяного царства, лежал их путь. Кони стояли под седлом, дожидаясь первого мига дороги. Рогволд знал, что время не ждет, но стоял не двигаясь, жадно вдыхая воздух, пахнущий хвоей. Сын старосты прощался с великими лесами, он не смотрел назад на сосны, а лишь жадно упивался лесным воздухом. Изо всех сил Рогволд вглядывался в степь, как бы пытаясь понять, что ждет их в этом океане разнотравья. Кто и что встретит их на пути?
Рус прощался с лесами и родной землей, никто из спутников не торопил его.
Словно понимали: так надо. Не все уходили в степь вместе с русом и Уруком. Вершигора, по прозвищу Филин, Верховный Ведьмак, направил с ними в степь Бронеслава и Карим-Те. Несмотря на все просьбы Редрика, Филин запретил сыну идти с Рогволдом и Уруком. Для него было приготовлено новое, не менее важное дело.
Редрик возвращался в Черный Лес, а ловкача Ратибора, по прозвищу Винт, ждали новые уголовные и тайные дела в Ашуре. От графа Гуго можно было ожидать новых заказов, с которыми мог справиться только он. Не зря граф осыпал золотом художника ограблений. Его Светлость явно задумал новую каверзу, и оставлять этого интригана без присмотра было рано. Но вор-ведьмак все-таки поехал проводить своих друзей...
В городе остался пылкий неаполитанец Карло, нежданно для себя ставший послом ведьмачьим в вольном городе Ашуре. Дела и интриги Совета Ашура столь плотно навалились на его голову, что он не смог даже поехать провожать пятерку уходивших в степь.
Пятнадцать лучших коней ждали путников, пять под седлом и десять сменных. В достатке было воды и припасов в седельных торбах.
Дороги звали Рогволда, Урука, Кетрин, Бронеслава и Карим-Те.
Дороги ждали, и никто, ни сами спутники, ни всемогущая судьба, не знали, какая дорога окажется последней.
Знали уходящие, что ждут их волхв Светозар и бой с шаманами племени Крысы. Помнили, что где-то в степи затаился неведомый колдун из храма бога-Паука.
Не знали остающиеся о грозе, нависшей над Ашуром. Не знали о замерших на половине пути ладьях Христова воинства, несущих огонь и меч вольному городу.
Не знали уходящие, где закончится Дорога на Перевал...
Не знали идущие, где начнется Охота на Крыс...
ГЛАВА 1
Кони шли ходко, и Рогволд еще за три дня пути из Ашура к границе степи успел втянуться в ритм дороги. Распрощавшись на лесистом холме с Винтом и Редриком, путники направили бег своих коней в простор степей. Рогволд с детства пас лошадей и любил скакать верхом, без седла, оглашая луг звонкими криками. Теперь с седлом рус разобрался неожиданно быстро, никаких особых трудностей не возникло. Спустя десять дней дороги сквозь степь он чувствовал себя прирожденным всадником. Как и чернокожий нганга Карим-Те, не говоря уже про Бронеслава и Кетрин, которые, похоже, родились в седле.
Проблемы возникли у Урука. Орк никогда не ездил верхом. Весь его народ дерется в пешем строю, из-за роста вершников у них нет. Вернее сказать, не было, сейчас по правую руку от руса ехал первый и последний всадник народа Урук-Хей
Еще при первом переходе от Ашура в степь орк ухитрился в кровь сбить спину своего коня. Пришлось Винту отдать ему своего, и теперь Кетрин старательно опекала горе-наездника. Гроза караванных дорог делала это весьма нежно, не применяя оружия:
- Ты ж сидишь, как на собаке верхом, колени не задирай! Когда седлаешь, то по пузу коня хлопнуть не забудь, а то ремень нормально не затянешь и спину лошади в кровь собьешь... - поучала орка атаманша. - Вот, смотри, как надо!...
Урук огрызался, отшучивался, но изо всех сил терпел поучения, лишь иногда яростно скрипел клыками, благо, было чем скрипеть. Теперь, спустя неделю пути, он уже худо-бедно мог управляться с конем, хотя до спутников орку еще было далеко.
Степь приняла путников, степь, заполняющая собой горизонт от края до края. Буйный ковер разнотравья с головой скрывал всадников, беспощадный огонь солнца высушивал верхушки травы. Бледное небо, залитое солнечным огнем, казалось выжженным блекло-голубым камнем. Неподвижной черной чертой в небе висел беркут. Неделя пути, и мир не менялся - все то же море разнотравья, выжженное небо и черная свастика неподвижно зависшего беркута...
Лишь иногда на фоне неба, у горизонта, начинали проступать курганы, увенчанные каменными идолами. От кургана к кургану двигались путники, находя воду на дне каменистых балок. Не раньше полудня на горизонте появлялся новый курган., и только к закату путники подъезжали к нему и разбивали нехитрый лагерь.
Сжимали каменные кулаки неведомые боги степи. Свет костра, освещавший обветренный камень, дарил иллюзию угрозы от искаженной гримасы гранитного уродца. Пока не было нужды таиться, ярко горел костер, и всю ночь несли свою стражу над их лагерем степные совы, зачарованные ведьмаком. Не зря направил Бронеслава в их отряд старый ведьмак Вершигора, ох не зря.
Много сил сберег его дар, сил, столь нужных в дороге. Сведущ был ведьмачий дружинник в повадках тварей, живущих в степи. Не зря сотник каждую ночь раскладывал веревку из верблюжьего волоса вокруг их лагеря. Ни змеи, ни ядовитые пауки не тревожили сон вымотавшихся за день людей. Знал Бронеслав и об обычаях народов, населявших просторы степи. Каждый вечер он щедро делился со своими спутниками тем, что узнал сам или слышал от опытных дружинников...
Не отставала от него и Кетрин. Неразговорчивая, хмурая девушка просто преображалась у костра. Ярый огонь горел в ее глазах, лихой огонь степного набега. Звонко пела атаманша, и в песнях ее был гул земли под копытами коней, посвист острых стрел и свист ветра под ударами острых сабель. Девушка пела и сама пьянела от сладкого хмеля песен, воли вольной и ночного ветра. Не было в этих песнях страха, не было пощады врагам, лишь удаль молодецкая да пьянящая от ветра в лицо, бескрайняя степь...
И далеко разносились над степью удалые песни разбойников, гордо называвших себя казаками, песни атаманов, сгинувших в чистом поле и не искавших себе иной гибели. Нет над их могилами курганов, песни стали погребальными курганами для лихих удальцов. И куда ни заносила казака судьба, всегда уходил он перед смертью в чисто поле. Там и хоронили верные побратимы или степной орел выклевывал очи у мертвеца. Жил казак в степи и после смерти сам становился степью.
Даже атаман Конан, в далекие времена ставший королем, вернулся перед смертью в родные русские степи. На речке Запорожке насыпан курган в память о делах его и в память о нем. В странствиях своих услышал Конан песню, сложенную есаулом Иваном Кольцо. Вместе ходили они в лихой набег, вместе дрались спина к спине. Из-за Перевала Странников пришел Иван Кольцо и стал побратимом лихому атаману, и сложил песню обо всех удальцах, сколько их ни жило на белом свете.
Звенели кованные серебряными подковками сапоги на пластинах дороги между мирами. Пошатываясь, шел раненый казак по мосту, сотканному из паутины бледного света, и звезды, не мигая, смотрели на побратима князя Сибирского. Лилась кровь из ран, но крепко цеплялся за жизнь удалой казак Иван Кольцо, прорвавшийся, прорубившийся неведомым чудом сквозь вражью орду. Дошел и, только увидев простор вольной степи, рухнул на землю, вдохнув в израненную грудь ветер, пахнущий ковылем и полынью.
Никто не знает, что привело побратима Ермака на пороге смерти в новый мир, мир, ставший ему новым домом. Зажили раны, и еще долго дрожала степь от лихих набегов его удальцов. Так же, как никто не знает, где и когда сгинул удалой казак Иван Кольцо, под каким курганом в степи лежат его кости. Да и есть ли над ними курган?
Лишь песня хранила память о лихом казаке. Века прошли с тех пор, но жива она, и звонко пела ее Кетрин:
... Как во чисто поле, да во широко поле
Вывели казаки сорок тысяч лошадей,
И покрылось поле, и покрылось поле
Сотнями порубанных, пострелянных людей...
Тихим, хриплым хором подхватывали песню вымотавшиеся за день путники, и даже Урук старательно подтягивал припев:
... Ой, любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
С нашим атаманом не приходится тужить...
Кетрин пела, и исчезала усталость, пропадали сомнения, и не было в мире силы, способной одолеть русскую силу. Что нам, русам, враг, нет на всем белом свете людей с такими сердцами и с такой волей. Воля, честь и Русь - вот наши боги!
... Жинка погорюет - выйдет за другого,
Выйдет за другого - позабудет про меня,
Жалко только воли, воли в чистом поле,
Матери-старушки да буланого коня...
Рогволд пел. Куда делся тот охотник, что приполз израненным на Поляну Волхвов, мечтавший умереть вместе со своим городищем и, волей судьбы и чарами покойного волхва Светлояра, оставшийся жить? Глаза сына старосты стали глазами воина, и первый раз в жизни Рогволда захлестнуло безумное опьянение боем.
И раньше рус смотрел в глаза смерти. Но теперь и сама смерть отшатнулась бы от взгляда и хищной усмешки воина, не знающего пощады. Пусть некромант обратил в прах всех его земляков, пусть велика его колдовская сила - колдуну не будет пощады. Пускай их всего пятеро, и сейчас его долг вместе с Уруком найти дорогу к Стражам Перевала Странников и отдать им меч их павшего собрата. Они сделают это. Пусть для этого необходимо пройти всю степь и отыскать волхва Светозара. Они пройдут свой путь до конца. Но потом некроманту, уничтожившему его род, не спастись. Месть и боль переполняли душу Рогволда, и только кровь проклятого чернокнижника навеки утолит эту боль.
"Я сделаю это отчаянью и смерти вопреки, - думал рус. - Да, меч Странников, притороченный орком за спину, способен залить кровью весь мой мир. Свой долг я выполню до конца. Но потом я найду этого колдуна. Я буду убивать его медленно. Очень медленно, чтобы он прочувствовал до конца весь ужас женщин, детей и стариков, обращенных им в отродья могил".
Из глотки Рогволда вырвался настоящий волчий вой. Рус не знал, о чем думает сидевший рядом с ним Урук. Но сын старосты сердцем чуял: его побратим пойдет до конца. До конца, до последней черты, что бы ни встретил он за ней. И когда смерть протянет свою костлявую лапу - орк лишь оскалится в хищной усмешке и обнажит мечи.
Сейчас Урук, последний из своего народа, сидел с ним плечо к плечу и почти рычал. Сквозь этот рык пробивались слова, и на секунду Рогволду померещилась слеза на щеке орка. Урук поминал своих родичей, и не было пощады врагам в гневе орка, в рыке, рвущемся сквозь старую песню степных удальцов, не жалевших в бою никого и презиравших пощаду для себя.
...Как на дикий берег, как на дикий берег
Вывели казаки десять тысяч лошадей,
И покрылся берег, и покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей...
Когда попадал в плен израненный казак, то не просил пощады, а сквозь самую лютую муку смеялся в лицо врагам. И с ужасом смотрели они на хохочущего под муками удальца. Надменные греки и гордые короли франков менялись в лице и лишь в страхе передергивали плечами при одном упоминании о русах и казаках:
- Это же варвары! Скифы! Дикари! Степные ханы делали из черепов русов чаши, желая, чтобы сила и мужество убитых перешли к ним. Но разве есть в мире сила, способная пересилить русскую силу!...
Тело мое белое, сердце мое смелое,
Скоро его вороны на части расклюют!
Не горюй, мамаша, что взяла не наша,
Скоро ли подстрелят, - да когда еще убьют...
Задумавшись, сидел у костра ведьмак Бронеслав, песней поминая своих дружинников, павших под мечами слуг Мерлина. Первая седина тронула его виски после последнего боя с околдованными разбойниками, и одного за другим поминал сотник души своих ратников, ушедших в Горькие Земли. Не просили пощады ведьмаки-дружинники и умирали за други своя. В проблесках пламени костра видел сотник погребальный огонь, снова звучали слова погребальной песни-прощания.
Наконец Бронеслав расправил плечи и, гоня непрошеную грусть, начал во весь голос подпевать своим спутникам. Казалось, вся мощь чар Черного Леса влилась в старинный напев. Ночной ветер ударил вихрем, взметнул пламя в небеса. И веселый хмель разлился по жилам путников. Хмель ветра, степи и воли. Голова шла кругом от этого хмеля, казалось, что сам ветер мягко нашептывает:
- Пока мы живы, не будет пощады врагу. И нет нам разницы, сколько вражин перед нами. Кто из них сможет устоять перед русской силой?
Веселье щедро расплескалось под звездным небом, пламя костра заплясало под напевный ритм последнего припева, прозвучавшего весело и бешено:
Ой, любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
С нашим атаманом не приходится тужить...
Высоко в небе над курганом вились ночные птицы. Долго в эту ночь не смолкали над курганом казацкие песни, то бесшабашно веселые, то щемяще-грустные.
Утро следующего дня ничем не отличалось, но ближе к полудню Карим-Те с Бронеславом неожиданно встревожились. Рогволд, ехавший с Кетрин колено к колену и наслаждавшийся этим, не сразу заметил неладное. Никогда еще русу не было так хорошо оттого, что девушка просто едет с ним рядом. Пусть к ней снова вернулась ее обычная неразговорчивость, но Рогволд помнил вчерашний вечер и глаза атаманши, горящие живым, радостным огнем горячего сердца.
Но все когда-нибудь кончается. Ведьмак и нганга перебросились несколькими отрывистыми словами, и свист Бронеслава заставил путников остановиться. Урук моментально соскочил с коня и, обнажив мечи, замер, пытаясь понять, где скрывается враг.
Но против врага, которого почуяли ведьмак и нганга, мечи орка были бессильны. Первые же слова Карим-Те заставили Урука убрать мечи в ножны и вновь вскочить в седло. На памяти Рогволда так сноровисто орк в седле еще не оказывался. Нганга заговорил:
- Степь горит, огонь будет здесь через два часа. Нам нужно найти себе подходящее укрытие.
- Ерунда, - отмахнулась от его слов Кетрин, - нет, конечно, дело серьезное, но мы просто выщиплем траву вокруг себя. И никакой степной пожар нам не страшен.
- Да, - поддержал нгангу Бронеслав, - нам нужно укрытие. Мы не успеваем вернуться к кургану, где мы ночевали.
- Даже если мы выщипаем траву вокруг себя, нам придется плохо. Нет, мы не сгорим, мы просто задохнемся, - подытожил Карим-Те. - Огонь несет не обычный ветер. Мы почувствовали очень сильные чары, ветер все усиливается. Даже вдвоем нам не совладать против этого колдовства. Маг очень силен, и похоже, что он большой специалист по чарам Огня.
- Мой народ делал встречный поджог, - задумчиво вступил в беседу орк, - и когда две стены пламени сталкивались, то пожар прекращался. Возможно, нам удастся сделать нечто подобное?
И ведьмак, и нганга лишь покачали головой в ответ.
- У нас есть пословица, - вступил в разговор Рогволд, - "Удивить победить". Насколько я помню, в подземельях некромантов чары нганги в виде бурана ледяных игл весьма лихо косили мертвецов. Ведь в Городе Ста Алтарей ты стал шаманом бога Ледяного Вихря?
Карим-Те согласно наклонил голову.
- Да, но чем нам поможет буран против стены пламени? Лед пронзает тела как стрелы, но...
Тут нганга схватился за голову, а Рогволд, улыбнувшись, продолжил:
- Конечно, ведь лед тает, а вода сможет пригасить пламя вокруг нас. Кроме того, буран - это ветер. Значит, нам будет чем дышать...
Лицо Карим-Те посерело, но чернокожий все же смог улыбнуться:
- А вот это идея! Пожалуй, шанс есть. Пяток лишних бутылочек у меня найдется, - нганга сверкнул зубами в хитрой улыбке, - мы сможем продержаться!
Следующие полчаса вся пятерка лихо выдирала траву вокруг себя и лошадей. Круг получился в добрых шесть десятков шагов, работа шла споро. Ветер усиливался, и огненная туча приближалась, заполоняя собой небо. Начали всхрапывать кони, почуявшие беду, но Бронеслав одним движением ладони их успокоил. Что-что, а эти чары были по его профилю. Стреноженные кони теперь походили на статуи, но, несмотря на это, ведьмак принялся стреноживать их еще раз. На недоуменный вопрос Рогволда он заметил, что их враг-чародей зело искусный и может снять его чары одним жестом.
Рогволд отлично понял Бронеслава. Действительно, пятнадцать обезумевших от близости огня лошадей в один миг порвут крепкие путы и растопчут всех и вся, когда пламя со всех сторон охватит пятачок голой земли. Мерлин, хоть его имя вслух не произнес никто, явно добивается их смерти. А смерть от копыт или от степного пожара - врага устроит любой из этих исходов.
С гулким воем пламя рвалось вперед, и ветер мчал облако зарева. Не было пощады в этом буйстве жара, тяжелые хлопья пепла засыпали глаза, раскаленный воздух забивал дыхание и обжигал легкие...
ГЛАВА 2
Далеко не сразу оказался в Ашуре Ратибор, по прозвищу Винт. Не успели кони пройти и первой лиги от холма, с которого начался путь в степь пятерки храбрецов, как с неба обрушился почтовый сокол. И Винт, и Редрик ожидали от грамоты, принесенной пернатым гонцом от Верховного Ведьмака Филина, чего угодно. На мгновение даже мелькнула мысль, что Верховный Ведьмак приказывает им идти в степь, присоединившись к Рогволду сотоварищи.
Но увы. В грамоте Филина было лишь повеление обоим прибыть в Черный Лес, притом побыстрее. Горяча коней, Редрик и Ратибор за трое суток прибыли в ведьмачью столицу, где Винт незамедлительно оказался перед желтыми очами Вершигоры, по прозвищу Филин. Беседа была долгой. После нее, получив два запечатанных приказа, вор-ведьмак помчался в Ашур, отчаянно загоняя коней. На половине пути Ратибор перехватил возвращающуюся из города сотню ведьмаков-дружинников и передал седоусому сотнику запечатанный приказ Филина.
К вечеру второго дня загнанный конь рухнул у городских ворот. Шатающийся от усталости и отчаянного недосыпа ведьмак вошел в город пешком. Дружинники должны были подойти к городу к вечеру. Но не всегда удается жить с судьбой наперегонки. Ратибор это понял, глядя на обугленные руины харчевни "Пять Углов". Опоздал гонец Филина, опоздают и спешащие в город дружинники.
Кое-где остатки стен еще дымились над угольями, лишь вчера бывшими теремом харчевни "Пять Углов", висели облачка пара. Не успел гонец, не успела подмога. Прошлая ночь пьянела от крови и огня. В пламени и безумии скоротечного боя настал конец ведьмачьей твердыни тайного сыска. Теперь лишь жирный пепел снегом запорошил подворье, присыпал обугленные кости. Лихо дрались ведьмаки и заезжие купцы, дорого продавали свои жизни. Но ни в грош не ставя свои жизни, не моргнув глазом, отдавали нападавшие за одну жизнь - пять своих.
Они подошли к харчевне под утро. Не было в руках оружия, и молча, неспешно приближались они к воротам. Странная, многочисленная толпа в обычных серых плащах ашурских горожан замерла перед воротами харчевни. Спокойно стояли перед ними двое дозорных. Четверка стражей вышла во двор и направилась к воротам. Но недолго длилось это спокойствие.
Резко и хрипло взревел рог. В первых рядах толпы, как из-под земли, выросли лихие люди, скрывающие кольчуги под плащами прохожих. С лязгом на частокол полетели кошки и крючья с крепкими тонкими цепями. Скользнули вверх, на частокол, стрелки со снаряженными арбалетами. И прежде чем лучники-дозорные успели метнуть с крыльца стрелы, пытаясь прикрыть четверку дозорных, убийцы в серых плащах успели спустить рычаги арбалетов. С тупым лязгом тяжелые болты рвали плоть и доспехи стражников, бросившихся подпирать ворота заранее припасенными кольями. Окованные железом створки тут же дрогнули под ударами топоров. Враг сбросил маску, хищным зверем-душегубом обернулась мирная толпа ночных прохожих.
На крышу харчевни из гущи толпы полетели бутыли плотного зеленого стекла. И там, где разбивались они, вспыхивало жгучее, белое пламя, неподвластное воде. Только землей можно было гасить огонь лукавых греков. Первые языки белого пламени потекли по свинцовой черепице. Миг, другой - и вот уже вся крыша терема была охвачена потоком греческого огня.
ОХОТА НА КРЫС
(Перевал странников - 2)
... Пришла иная жизнь, мне ничего не жаль,
Дорога на Восток, сражения за веру
И слава впереди заслуженная, но
В тени колоколов, карниз когтями сжав,
Касаясь клювом звезд, гранитная химера
С немым отчаяньем глядит в глухую ночь.
Э. Р. Транк
Но у дверей стеклянных стоя,
Там не увидишь ничего
Смерть - только Вечное Пустое,
Вся пустота - для одного...
Ян Ингварс
Пролог
Пламя свечи прекратило свою пляску и, вытянувшись в струну, замерло...
Со стороны могло показаться, что даже огонь боится разгневать своей пляской мага, неподвижно застывшего в кресле. Взгляд карих глаз терзал внутренности хрустального шара, неясно мерцавшего синим светом. Образы рождал этот свет, и Мерлин видел группу всадников, готовых к дальней дороге. Маг смотрел на суровые лица ведьмаков-воинов и просторы Руси. Пашни, леса и дороги расстилались перед всадниками, и не было силы, способной спрятать путников от всевидящего ока пелентара.
Вид тех, за кем наблюдал Мерлин, мог удивить кого угодно. На первый взгляд в отряде не было ничего особенного: двое русов в воинских доспехах, девица.
Правда, девушка была одета по-ханьски, да и оружие путешественницы выдавало родство с этим народом. На кожаной перевязи, на гибкой талии, висели два меча цзянь. На первый взгляд девица казалась лишней, даже неуместной в отряде опытных воинов. Лишь вглядевшись внимательно, можно было заметить в ее повадках манеру опытного воина, притом привыкшего сражаться верхом. Да и тусклый взгляд глаз, видевших не одну смерть, с головой выдавал в ней опытного воина. Но некому было смотреть в глаза Кетрин, грозе караванов, в великой степи.
Чуть позади ехали еще двое всадников. Вот на них-то и стоило посмотреть внимательнее.
Чернокожий гигант со щеками, щедро украшенными ритуальной татуировкой, в компании с тройкой русов, постороннему оку казался немного непривычным. Один двуручный меч со странным расширением на конце клинка чего стоил! Сизая, боевая сталь отливала синевой, и странные символы, напоминающие птичьи следы, испещряли поверхность металла. Путник не скрывал оружия, меч без ножен просто лежал у него на плече, как селянин носит оглоблю.
Но не он, а пятый всадник оказался бы для постороннего наблюдателя порождением ночного кошмара. Правда, до поры до времени этот наблюдатель ничего бы не заподозрил: зеленую кожу лица от чужого глаза скрывал добрый шлем. Но на ночных привалах стальная личина снималась.
Не мигая, смотрели в звездное небо багровые зрачки, словно ведя беззвучный, нескончаемый разговор с бледной Луной. В ее зыбком, неверном свете он казался порождением ночных демонов, он, Урук, последний воин народа, называемого людьми его мира просто: орки.
Вроде ничего особенного, если б не цвет кожи, алые зрачки да длинные клыки, чуть тронутые желтым налетом. Прядь жестких, рыжих волос пропущена сквозь золотое кольцо, обвитое вязью рун. А так воин как воин: рост до середины груди взрослого руса и длинные, жилистые руки до колен. Когти на руках достойно завершали образ. Как, хихикая, говаривал один из его спутников: "Красавчик у нас, хоть крести..."
Из-за спины чудо-воина виднелись два клинка: вороненый ятаган и прямой полуторник дивной работы. Ятаган висел на виду, открыто, меч-полуторник от людского ока скрывали щедро намотанные тряпки. Но даже тряпье, на которое не поскупился зеленокожий воитель, не могло скрыть от Мерлина волны силы, исходящей от оружия Странников. Оружия тех, кого люди и те, кто были до них, называли богами...
Веки мага чуть шевельнулись, и изображение в шаре пелентара поплыло. Исчезла пятерка всадников, рысью уходящая в степь. На смену пришли образы города на границе Черного Леса и Степи. Стены из серого камня, ворота, в которые входит караван заморских купцов...
Велик и славен торговый град Ашур. Со всех пределов мира тянутся к нему вереницы караванов торгового люда. В клубке улиц и глинобитных заборов бурлил нескончаемый поток людей. Многоголосый и многоязыкий гомон висел над узкими улочками, внезапно растекающимися простором площадей. Пестрый ковер палаток торговцев на них был рассечен и оплетен темной водой каналов, веющих по утрам потоками прохлады. Картины в пелентаре поплыли быстрее, повинуясь невысказанной воле Мерлина.
Вот развернулся узел улиц Ашура, мелькнули стены из белого кирпича, и шар послушно показал знатного сеньора в роскошных покоях. Сеньор беседовал с толстым лекарем, и тема их беседы, как и то, что в конце разговора он протянул лекарю бутылочку с эликсиром долгой жизни, оказалось для Мерлина последней каплей...
Воздух в покоях задрожал, когда Верховный Друид отвел взгляд от шара.
Лицо его было неподвижно, в этой неподвижности было нечто от каменной статуи полководца или римского трибуна. Только бушующий огонь гнева за непроницаемой маской лица отличал лик мага от холодного мрамора. Гнев чуть изменил черты, а в глазах пылало яростное пламя. Прошло не менее трехсот лет с тех пор, как Верховный Друид испытывал ярость. Но такой ярости Мерлин не испытывал никогда...
- Вы все умрете, - подчеркнуто спокойно произнес маг, - умрете лютой смертью, как и ваш проклятый волхв...
Тихонько засмеялся Верховный Друид. Шум осенней листвы, гул ярого пламени и шелест ветра между старыми могилами навеки сплелись в смешке Мерлина. Эхо на миг прислушалось к смеху мага и не рискнуло его подхватить...
***
Великое буйство разнотравья расстилалось до горизонта. Ковер трав с головой скрывал коня и всадника. Позади них возвышался последний бор, и сосны под порывами ветра вели свой вечный разговор. Рогволду казалось невозможным, что есть края, в которых нет леса, а есть только море травы, колышущейся как морская вода под яростными порывами ветров. В бледно-голубом небе зависла неподвижная точка беркута, зорко выглядывающего свою добычу.
Туда, в глубины желто-зеленого травяного царства, лежал их путь. Кони стояли под седлом, дожидаясь первого мига дороги. Рогволд знал, что время не ждет, но стоял не двигаясь, жадно вдыхая воздух, пахнущий хвоей. Сын старосты прощался с великими лесами, он не смотрел назад на сосны, а лишь жадно упивался лесным воздухом. Изо всех сил Рогволд вглядывался в степь, как бы пытаясь понять, что ждет их в этом океане разнотравья. Кто и что встретит их на пути?
Рус прощался с лесами и родной землей, никто из спутников не торопил его.
Словно понимали: так надо. Не все уходили в степь вместе с русом и Уруком. Вершигора, по прозвищу Филин, Верховный Ведьмак, направил с ними в степь Бронеслава и Карим-Те. Несмотря на все просьбы Редрика, Филин запретил сыну идти с Рогволдом и Уруком. Для него было приготовлено новое, не менее важное дело.
Редрик возвращался в Черный Лес, а ловкача Ратибора, по прозвищу Винт, ждали новые уголовные и тайные дела в Ашуре. От графа Гуго можно было ожидать новых заказов, с которыми мог справиться только он. Не зря граф осыпал золотом художника ограблений. Его Светлость явно задумал новую каверзу, и оставлять этого интригана без присмотра было рано. Но вор-ведьмак все-таки поехал проводить своих друзей...
В городе остался пылкий неаполитанец Карло, нежданно для себя ставший послом ведьмачьим в вольном городе Ашуре. Дела и интриги Совета Ашура столь плотно навалились на его голову, что он не смог даже поехать провожать пятерку уходивших в степь.
Пятнадцать лучших коней ждали путников, пять под седлом и десять сменных. В достатке было воды и припасов в седельных торбах.
Дороги звали Рогволда, Урука, Кетрин, Бронеслава и Карим-Те.
Дороги ждали, и никто, ни сами спутники, ни всемогущая судьба, не знали, какая дорога окажется последней.
Знали уходящие, что ждут их волхв Светозар и бой с шаманами племени Крысы. Помнили, что где-то в степи затаился неведомый колдун из храма бога-Паука.
Не знали остающиеся о грозе, нависшей над Ашуром. Не знали о замерших на половине пути ладьях Христова воинства, несущих огонь и меч вольному городу.
Не знали уходящие, где закончится Дорога на Перевал...
Не знали идущие, где начнется Охота на Крыс...
ГЛАВА 1
Кони шли ходко, и Рогволд еще за три дня пути из Ашура к границе степи успел втянуться в ритм дороги. Распрощавшись на лесистом холме с Винтом и Редриком, путники направили бег своих коней в простор степей. Рогволд с детства пас лошадей и любил скакать верхом, без седла, оглашая луг звонкими криками. Теперь с седлом рус разобрался неожиданно быстро, никаких особых трудностей не возникло. Спустя десять дней дороги сквозь степь он чувствовал себя прирожденным всадником. Как и чернокожий нганга Карим-Те, не говоря уже про Бронеслава и Кетрин, которые, похоже, родились в седле.
Проблемы возникли у Урука. Орк никогда не ездил верхом. Весь его народ дерется в пешем строю, из-за роста вершников у них нет. Вернее сказать, не было, сейчас по правую руку от руса ехал первый и последний всадник народа Урук-Хей
Еще при первом переходе от Ашура в степь орк ухитрился в кровь сбить спину своего коня. Пришлось Винту отдать ему своего, и теперь Кетрин старательно опекала горе-наездника. Гроза караванных дорог делала это весьма нежно, не применяя оружия:
- Ты ж сидишь, как на собаке верхом, колени не задирай! Когда седлаешь, то по пузу коня хлопнуть не забудь, а то ремень нормально не затянешь и спину лошади в кровь собьешь... - поучала орка атаманша. - Вот, смотри, как надо!...
Урук огрызался, отшучивался, но изо всех сил терпел поучения, лишь иногда яростно скрипел клыками, благо, было чем скрипеть. Теперь, спустя неделю пути, он уже худо-бедно мог управляться с конем, хотя до спутников орку еще было далеко.
Степь приняла путников, степь, заполняющая собой горизонт от края до края. Буйный ковер разнотравья с головой скрывал всадников, беспощадный огонь солнца высушивал верхушки травы. Бледное небо, залитое солнечным огнем, казалось выжженным блекло-голубым камнем. Неподвижной черной чертой в небе висел беркут. Неделя пути, и мир не менялся - все то же море разнотравья, выжженное небо и черная свастика неподвижно зависшего беркута...
Лишь иногда на фоне неба, у горизонта, начинали проступать курганы, увенчанные каменными идолами. От кургана к кургану двигались путники, находя воду на дне каменистых балок. Не раньше полудня на горизонте появлялся новый курган., и только к закату путники подъезжали к нему и разбивали нехитрый лагерь.
Сжимали каменные кулаки неведомые боги степи. Свет костра, освещавший обветренный камень, дарил иллюзию угрозы от искаженной гримасы гранитного уродца. Пока не было нужды таиться, ярко горел костер, и всю ночь несли свою стражу над их лагерем степные совы, зачарованные ведьмаком. Не зря направил Бронеслава в их отряд старый ведьмак Вершигора, ох не зря.
Много сил сберег его дар, сил, столь нужных в дороге. Сведущ был ведьмачий дружинник в повадках тварей, живущих в степи. Не зря сотник каждую ночь раскладывал веревку из верблюжьего волоса вокруг их лагеря. Ни змеи, ни ядовитые пауки не тревожили сон вымотавшихся за день людей. Знал Бронеслав и об обычаях народов, населявших просторы степи. Каждый вечер он щедро делился со своими спутниками тем, что узнал сам или слышал от опытных дружинников...
Не отставала от него и Кетрин. Неразговорчивая, хмурая девушка просто преображалась у костра. Ярый огонь горел в ее глазах, лихой огонь степного набега. Звонко пела атаманша, и в песнях ее был гул земли под копытами коней, посвист острых стрел и свист ветра под ударами острых сабель. Девушка пела и сама пьянела от сладкого хмеля песен, воли вольной и ночного ветра. Не было в этих песнях страха, не было пощады врагам, лишь удаль молодецкая да пьянящая от ветра в лицо, бескрайняя степь...
И далеко разносились над степью удалые песни разбойников, гордо называвших себя казаками, песни атаманов, сгинувших в чистом поле и не искавших себе иной гибели. Нет над их могилами курганов, песни стали погребальными курганами для лихих удальцов. И куда ни заносила казака судьба, всегда уходил он перед смертью в чисто поле. Там и хоронили верные побратимы или степной орел выклевывал очи у мертвеца. Жил казак в степи и после смерти сам становился степью.
Даже атаман Конан, в далекие времена ставший королем, вернулся перед смертью в родные русские степи. На речке Запорожке насыпан курган в память о делах его и в память о нем. В странствиях своих услышал Конан песню, сложенную есаулом Иваном Кольцо. Вместе ходили они в лихой набег, вместе дрались спина к спине. Из-за Перевала Странников пришел Иван Кольцо и стал побратимом лихому атаману, и сложил песню обо всех удальцах, сколько их ни жило на белом свете.
Звенели кованные серебряными подковками сапоги на пластинах дороги между мирами. Пошатываясь, шел раненый казак по мосту, сотканному из паутины бледного света, и звезды, не мигая, смотрели на побратима князя Сибирского. Лилась кровь из ран, но крепко цеплялся за жизнь удалой казак Иван Кольцо, прорвавшийся, прорубившийся неведомым чудом сквозь вражью орду. Дошел и, только увидев простор вольной степи, рухнул на землю, вдохнув в израненную грудь ветер, пахнущий ковылем и полынью.
Никто не знает, что привело побратима Ермака на пороге смерти в новый мир, мир, ставший ему новым домом. Зажили раны, и еще долго дрожала степь от лихих набегов его удальцов. Так же, как никто не знает, где и когда сгинул удалой казак Иван Кольцо, под каким курганом в степи лежат его кости. Да и есть ли над ними курган?
Лишь песня хранила память о лихом казаке. Века прошли с тех пор, но жива она, и звонко пела ее Кетрин:
... Как во чисто поле, да во широко поле
Вывели казаки сорок тысяч лошадей,
И покрылось поле, и покрылось поле
Сотнями порубанных, пострелянных людей...
Тихим, хриплым хором подхватывали песню вымотавшиеся за день путники, и даже Урук старательно подтягивал припев:
... Ой, любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
С нашим атаманом не приходится тужить...
Кетрин пела, и исчезала усталость, пропадали сомнения, и не было в мире силы, способной одолеть русскую силу. Что нам, русам, враг, нет на всем белом свете людей с такими сердцами и с такой волей. Воля, честь и Русь - вот наши боги!
... Жинка погорюет - выйдет за другого,
Выйдет за другого - позабудет про меня,
Жалко только воли, воли в чистом поле,
Матери-старушки да буланого коня...
Рогволд пел. Куда делся тот охотник, что приполз израненным на Поляну Волхвов, мечтавший умереть вместе со своим городищем и, волей судьбы и чарами покойного волхва Светлояра, оставшийся жить? Глаза сына старосты стали глазами воина, и первый раз в жизни Рогволда захлестнуло безумное опьянение боем.
И раньше рус смотрел в глаза смерти. Но теперь и сама смерть отшатнулась бы от взгляда и хищной усмешки воина, не знающего пощады. Пусть некромант обратил в прах всех его земляков, пусть велика его колдовская сила - колдуну не будет пощады. Пускай их всего пятеро, и сейчас его долг вместе с Уруком найти дорогу к Стражам Перевала Странников и отдать им меч их павшего собрата. Они сделают это. Пусть для этого необходимо пройти всю степь и отыскать волхва Светозара. Они пройдут свой путь до конца. Но потом некроманту, уничтожившему его род, не спастись. Месть и боль переполняли душу Рогволда, и только кровь проклятого чернокнижника навеки утолит эту боль.
"Я сделаю это отчаянью и смерти вопреки, - думал рус. - Да, меч Странников, притороченный орком за спину, способен залить кровью весь мой мир. Свой долг я выполню до конца. Но потом я найду этого колдуна. Я буду убивать его медленно. Очень медленно, чтобы он прочувствовал до конца весь ужас женщин, детей и стариков, обращенных им в отродья могил".
Из глотки Рогволда вырвался настоящий волчий вой. Рус не знал, о чем думает сидевший рядом с ним Урук. Но сын старосты сердцем чуял: его побратим пойдет до конца. До конца, до последней черты, что бы ни встретил он за ней. И когда смерть протянет свою костлявую лапу - орк лишь оскалится в хищной усмешке и обнажит мечи.
Сейчас Урук, последний из своего народа, сидел с ним плечо к плечу и почти рычал. Сквозь этот рык пробивались слова, и на секунду Рогволду померещилась слеза на щеке орка. Урук поминал своих родичей, и не было пощады врагам в гневе орка, в рыке, рвущемся сквозь старую песню степных удальцов, не жалевших в бою никого и презиравших пощаду для себя.
...Как на дикий берег, как на дикий берег
Вывели казаки десять тысяч лошадей,
И покрылся берег, и покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей...
Когда попадал в плен израненный казак, то не просил пощады, а сквозь самую лютую муку смеялся в лицо врагам. И с ужасом смотрели они на хохочущего под муками удальца. Надменные греки и гордые короли франков менялись в лице и лишь в страхе передергивали плечами при одном упоминании о русах и казаках:
- Это же варвары! Скифы! Дикари! Степные ханы делали из черепов русов чаши, желая, чтобы сила и мужество убитых перешли к ним. Но разве есть в мире сила, способная пересилить русскую силу!...
Тело мое белое, сердце мое смелое,
Скоро его вороны на части расклюют!
Не горюй, мамаша, что взяла не наша,
Скоро ли подстрелят, - да когда еще убьют...
Задумавшись, сидел у костра ведьмак Бронеслав, песней поминая своих дружинников, павших под мечами слуг Мерлина. Первая седина тронула его виски после последнего боя с околдованными разбойниками, и одного за другим поминал сотник души своих ратников, ушедших в Горькие Земли. Не просили пощады ведьмаки-дружинники и умирали за други своя. В проблесках пламени костра видел сотник погребальный огонь, снова звучали слова погребальной песни-прощания.
Наконец Бронеслав расправил плечи и, гоня непрошеную грусть, начал во весь голос подпевать своим спутникам. Казалось, вся мощь чар Черного Леса влилась в старинный напев. Ночной ветер ударил вихрем, взметнул пламя в небеса. И веселый хмель разлился по жилам путников. Хмель ветра, степи и воли. Голова шла кругом от этого хмеля, казалось, что сам ветер мягко нашептывает:
- Пока мы живы, не будет пощады врагу. И нет нам разницы, сколько вражин перед нами. Кто из них сможет устоять перед русской силой?
Веселье щедро расплескалось под звездным небом, пламя костра заплясало под напевный ритм последнего припева, прозвучавшего весело и бешено:
Ой, любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
С нашим атаманом не приходится тужить...
Высоко в небе над курганом вились ночные птицы. Долго в эту ночь не смолкали над курганом казацкие песни, то бесшабашно веселые, то щемяще-грустные.
Утро следующего дня ничем не отличалось, но ближе к полудню Карим-Те с Бронеславом неожиданно встревожились. Рогволд, ехавший с Кетрин колено к колену и наслаждавшийся этим, не сразу заметил неладное. Никогда еще русу не было так хорошо оттого, что девушка просто едет с ним рядом. Пусть к ней снова вернулась ее обычная неразговорчивость, но Рогволд помнил вчерашний вечер и глаза атаманши, горящие живым, радостным огнем горячего сердца.
Но все когда-нибудь кончается. Ведьмак и нганга перебросились несколькими отрывистыми словами, и свист Бронеслава заставил путников остановиться. Урук моментально соскочил с коня и, обнажив мечи, замер, пытаясь понять, где скрывается враг.
Но против врага, которого почуяли ведьмак и нганга, мечи орка были бессильны. Первые же слова Карим-Те заставили Урука убрать мечи в ножны и вновь вскочить в седло. На памяти Рогволда так сноровисто орк в седле еще не оказывался. Нганга заговорил:
- Степь горит, огонь будет здесь через два часа. Нам нужно найти себе подходящее укрытие.
- Ерунда, - отмахнулась от его слов Кетрин, - нет, конечно, дело серьезное, но мы просто выщиплем траву вокруг себя. И никакой степной пожар нам не страшен.
- Да, - поддержал нгангу Бронеслав, - нам нужно укрытие. Мы не успеваем вернуться к кургану, где мы ночевали.
- Даже если мы выщипаем траву вокруг себя, нам придется плохо. Нет, мы не сгорим, мы просто задохнемся, - подытожил Карим-Те. - Огонь несет не обычный ветер. Мы почувствовали очень сильные чары, ветер все усиливается. Даже вдвоем нам не совладать против этого колдовства. Маг очень силен, и похоже, что он большой специалист по чарам Огня.
- Мой народ делал встречный поджог, - задумчиво вступил в беседу орк, - и когда две стены пламени сталкивались, то пожар прекращался. Возможно, нам удастся сделать нечто подобное?
И ведьмак, и нганга лишь покачали головой в ответ.
- У нас есть пословица, - вступил в разговор Рогволд, - "Удивить победить". Насколько я помню, в подземельях некромантов чары нганги в виде бурана ледяных игл весьма лихо косили мертвецов. Ведь в Городе Ста Алтарей ты стал шаманом бога Ледяного Вихря?
Карим-Те согласно наклонил голову.
- Да, но чем нам поможет буран против стены пламени? Лед пронзает тела как стрелы, но...
Тут нганга схватился за голову, а Рогволд, улыбнувшись, продолжил:
- Конечно, ведь лед тает, а вода сможет пригасить пламя вокруг нас. Кроме того, буран - это ветер. Значит, нам будет чем дышать...
Лицо Карим-Те посерело, но чернокожий все же смог улыбнуться:
- А вот это идея! Пожалуй, шанс есть. Пяток лишних бутылочек у меня найдется, - нганга сверкнул зубами в хитрой улыбке, - мы сможем продержаться!
Следующие полчаса вся пятерка лихо выдирала траву вокруг себя и лошадей. Круг получился в добрых шесть десятков шагов, работа шла споро. Ветер усиливался, и огненная туча приближалась, заполоняя собой небо. Начали всхрапывать кони, почуявшие беду, но Бронеслав одним движением ладони их успокоил. Что-что, а эти чары были по его профилю. Стреноженные кони теперь походили на статуи, но, несмотря на это, ведьмак принялся стреноживать их еще раз. На недоуменный вопрос Рогволда он заметил, что их враг-чародей зело искусный и может снять его чары одним жестом.
Рогволд отлично понял Бронеслава. Действительно, пятнадцать обезумевших от близости огня лошадей в один миг порвут крепкие путы и растопчут всех и вся, когда пламя со всех сторон охватит пятачок голой земли. Мерлин, хоть его имя вслух не произнес никто, явно добивается их смерти. А смерть от копыт или от степного пожара - врага устроит любой из этих исходов.
С гулким воем пламя рвалось вперед, и ветер мчал облако зарева. Не было пощады в этом буйстве жара, тяжелые хлопья пепла засыпали глаза, раскаленный воздух забивал дыхание и обжигал легкие...
ГЛАВА 2
Далеко не сразу оказался в Ашуре Ратибор, по прозвищу Винт. Не успели кони пройти и первой лиги от холма, с которого начался путь в степь пятерки храбрецов, как с неба обрушился почтовый сокол. И Винт, и Редрик ожидали от грамоты, принесенной пернатым гонцом от Верховного Ведьмака Филина, чего угодно. На мгновение даже мелькнула мысль, что Верховный Ведьмак приказывает им идти в степь, присоединившись к Рогволду сотоварищи.
Но увы. В грамоте Филина было лишь повеление обоим прибыть в Черный Лес, притом побыстрее. Горяча коней, Редрик и Ратибор за трое суток прибыли в ведьмачью столицу, где Винт незамедлительно оказался перед желтыми очами Вершигоры, по прозвищу Филин. Беседа была долгой. После нее, получив два запечатанных приказа, вор-ведьмак помчался в Ашур, отчаянно загоняя коней. На половине пути Ратибор перехватил возвращающуюся из города сотню ведьмаков-дружинников и передал седоусому сотнику запечатанный приказ Филина.
К вечеру второго дня загнанный конь рухнул у городских ворот. Шатающийся от усталости и отчаянного недосыпа ведьмак вошел в город пешком. Дружинники должны были подойти к городу к вечеру. Но не всегда удается жить с судьбой наперегонки. Ратибор это понял, глядя на обугленные руины харчевни "Пять Углов". Опоздал гонец Филина, опоздают и спешащие в город дружинники.
Кое-где остатки стен еще дымились над угольями, лишь вчера бывшими теремом харчевни "Пять Углов", висели облачка пара. Не успел гонец, не успела подмога. Прошлая ночь пьянела от крови и огня. В пламени и безумии скоротечного боя настал конец ведьмачьей твердыни тайного сыска. Теперь лишь жирный пепел снегом запорошил подворье, присыпал обугленные кости. Лихо дрались ведьмаки и заезжие купцы, дорого продавали свои жизни. Но ни в грош не ставя свои жизни, не моргнув глазом, отдавали нападавшие за одну жизнь - пять своих.
Они подошли к харчевне под утро. Не было в руках оружия, и молча, неспешно приближались они к воротам. Странная, многочисленная толпа в обычных серых плащах ашурских горожан замерла перед воротами харчевни. Спокойно стояли перед ними двое дозорных. Четверка стражей вышла во двор и направилась к воротам. Но недолго длилось это спокойствие.
Резко и хрипло взревел рог. В первых рядах толпы, как из-под земли, выросли лихие люди, скрывающие кольчуги под плащами прохожих. С лязгом на частокол полетели кошки и крючья с крепкими тонкими цепями. Скользнули вверх, на частокол, стрелки со снаряженными арбалетами. И прежде чем лучники-дозорные успели метнуть с крыльца стрелы, пытаясь прикрыть четверку дозорных, убийцы в серых плащах успели спустить рычаги арбалетов. С тупым лязгом тяжелые болты рвали плоть и доспехи стражников, бросившихся подпирать ворота заранее припасенными кольями. Окованные железом створки тут же дрогнули под ударами топоров. Враг сбросил маску, хищным зверем-душегубом обернулась мирная толпа ночных прохожих.
На крышу харчевни из гущи толпы полетели бутыли плотного зеленого стекла. И там, где разбивались они, вспыхивало жгучее, белое пламя, неподвластное воде. Только землей можно было гасить огонь лукавых греков. Первые языки белого пламени потекли по свинцовой черепице. Миг, другой - и вот уже вся крыша терема была охвачена потоком греческого огня.