Андреев Леонид Николаевич. Екатерина Ивановна

Леонид Андреев
ЕКАТЕРИНА ИВАНОВНА
Пьеса в четырех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч С т и б е л е в, видный общественный деятель.
   Е к а т е р и н а И в а н о в н а, его жена.
   В е р а И г н а т ь е в н а, его мать.
   А л е к с е й Д м и т р и е в и ч С т и б е л е в, брат его, студент.
   Т а т ь я н а А н д р е е в н а, мать Екатерины Ивановны.
   Е л и з а в е т а И в а н о в н а (Лиза), сестра Екатерины Ивановны.
   А р к а д и й П р о с п е р о в и ч М е н т и к о в.
   П а в е л А л е к с е е в и ч К о р о м ы с л о в, художник
   Т о р о п е ц, художник
   Л ю д в и г С т а н и с л а в о в и ч, художник
   Ф о м и н, студент.
   Т е п л о в с к и й.
   Ж у р а, племянник Коромыслова.
   Г у в е р н а н т к а у Стибелевых.
   Г о р н и ч н а я С а ш а
   М а ш а, горничная Коромыслова.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

   Первый час ночи на исходе.
   В большой барской столовой тот легкий беспорядок, который оставляет за собой ушедший день. Пусто; вверху, в люстре над столом, горит одна только лампочка, и это дает чувство неприятной асимметрии. В первую минуту кажется, что все в доме уже спят, но нет: слышны голоса. И, приглядевшись, видишь, что одна дверь неплотно закрыта, и в щель идет яркий свет, и за дверью громко и тревожно говорят двое, мужчина и женщина. Голоса то падают, то возвышаются почти до крика, перебиваются короткими, но глубокими паузами, раз даже слышны слова: «Ты лжешь!» – коротко и гневно выкрикивает мужской голос.
   В наступившей паузе слышнее стук маятника. Приоткрывается досель незаметная дверь в левой стене, и наполовину выходит студент, высокий, безбородый, с длинной шеей, в тужурке; в руках у него маленький поднос с двумя пустыми стаканами от чая. Что-то, извиняясь, говорит назад, в свою комнату, и приотворяет дверь. Осторожно, чтобы не стукнуть, ставит поднос на стол и, внимательно вытянув шею, прислушивается к голосам, возобновившим свой непонятный, тревожный и тяжелый спор. Потом так осторожно, без шуму, возвращается назад и плотно закрывает за собою дверь. Голоса становятся громче.
   М у ж ч и н а. А я тебе говорю…
   Ж е н щ и н а. Ты не смеешь, это подло!
   М у ж ч и н а. Молчать! Ложь! Ты уличная…
   Ж е н щ и н а. Что ты, Горя! Погоди! Не тронь! Нет, нет.
   Слова обрываются, мгновение полной и глубокой тишины – и один другим раздаются два выстрела: раз! раз! – И сразу пропадает тишина и все становится криком, шумом, беготней. Из-за двери, откуда стреляли выскальзывает полуодетая женщина и быстро пробегает, что-то крича в столовую; за нею, стукнувшись о притолку, выбегает высокий, без пиджака, мужчина и еще раз стреляет ей вслед: со стены сверху валятся осколки разбитой тарелки. Но стреляющего уже охватили по плечам крепкие руки: то выбежал из своей комнаты студент в тужурке и борется, отнимая револьвер. За ним стоит растерянно второй студент, в сюртуке, видимо, посторонний в доме, не знает, что ему делать.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусти! Я ее убью! Она…
   А л е к с е й. Отдай револьвер!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусти, ты меня душишь. (Роняет на пол револьвер.)
   А л е к с е й. Фомин, возьмите. Да револьвер, pевольвер возьмите… а, черт! Ну и сильный же ты, Горька, вот не ожидал, что ты такой сильный. Сиди!
   Сажает его на стул. Фомин, все так же неловко и растерянно держась, поднимает револьвер и прячет в карман.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Я ее ранил.
   А л е к с е й. Нет, цела.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Второй попал.
   А л е к с е й. Нет, цела, бежала. Боже мой, что же это! Надо узнать. Фомин, пойдите узнайте.
   Ф о м и н. Я не знаю, куда идти.
   А л е к с е й. Да в дверь, да в ту, в ту… а, черт! Товарищ первый раз пришел, а ты тут такое… Ах, Горюшка, Гори да что же это! Воды хочешь? – у тебя руки дрожат, можно, как можно!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да пусти ты меня!
   А л е к с е й. Прости, забыл. Горя, брат, что
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Она изменила мне.
   А л е к с е й. Врешь!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Какая подлость, Боже мой, Боже мой! Ах, брат Алеша, брат Алеша, что делается на свете! Ты подумай: наша Катя, наша чистая Катя… ведь и ты любил ее, это правда, любил? – скажи!
   А л е к с е й. Да и люблю! И не… Вам что надо, что вы лезете?
   Полуодетая горничная в двери из внутренних комнат.
   Г о р н и ч н а я. Я… я думала…
   А л е к с е й. Убирайтесь! Тоже – лезут!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Никого не пускай.
   А л е к с е й. Нет, нет. Ты что говоришь?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Я ничего. Изменила, брат, изменила!
   А л е к с е й. Конечно, любил и люблю. И не поверю, пока сам…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Молчи! Раз я тебе говорю… или я так ни с того ни с сего стану стрелять в человека? Я!
   А л е к с е й. Да уж! Сиди, сиди, верю. Что же он не идет?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Кто?
   А л е к с е й. Фомин.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Она ранена?
   А л е к с е й. Неизвестно. Сейчас придет Фомин… чего тебе, воды?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да.
   А л е к с е й. Вот, пей… как руки-то дрожат.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты подумай: у женщины двое детей!
   А л е к с е й. Ладно, ладно… А, Фомин, наконец, ну что? – что вы там пропали.
   Ф о м и н. Ничего. Я не мог найти дороги. Пошел в какую-то дверь.
   А л е к с е й. Да что ничего… а, черт! Она ранена?
   Ф о м и н. Нет, нет, нисколько.
   А л е к с е й. Ну, и слава Богу.
   Георгий Дмитриевич громко смеется.
   Ф о м и н. Там какая-то пожилая дама… Да вот!
   Громко плача, входит высокая, полная дама, одета наскоро по-ночному, торопится.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Горюшка, что же это, голубчик ты мой, Горюшка! Слышу… ночью… стреляют… До чего я дожила, Господи! Слышу… ночью… стреляют…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (нетерпеливо и резко). Ах, мама! Ну и ночью, ну и стреляют, ну и что же? Ах, мама, всегда вы не те слова скажете, что надо.
   А л е к с е й. Молчи, Горя. Не плачь же, мама, успокойся, все благополучно.
   В е р а И г н а т ь е в н а (плачет). Какое же это благополучно. Ранена она, что ли?
   А л е к с е й. Да нет, мимо. Промах!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (смеется). Мимо!
   В е р а И г н а т ь е в н а (плачет). Хоть бы о детях подумали. Двое детей ведь.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мама!
   В е р а И г н а т ь е в н а. Что теперь будет? Член Думы, депутат, и так тобою все гордятся, и вдруг теперь под суд как какой-нибудь уличный…
   А л е к с е й. Ничего не будет, мама, никто не узнает.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Как никто – а прислуга? Ты посмотри сейчас, что на кухне делается. Сюда-то боятся идти; Саша уж за дворником хотела бежать, да я ее не пустила: куда, говорю, дура, тебе это послышалось! Завтра же к отцу в деревню уеду, завтра же! Всегда я тебе говорила, Горя, что она плохая женщина…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Молчите, мама, вы не смеете…
   В е р а И г н а т ь е в н а. А стрелять лучше? Слушал бы, Горюшка, мать, так и стрелять не нужно было бы.
   А л е к с е й. Ты ее не знаешь, мама. Молчи!
   Ф о м и н (тихо). Стибелев, может быть, мне уйти?
   А л е к с е й (громко). Да чего уж: раз попал в свидетели так сиди. Правда, посидите, Фомин, а то так все это… Хочешь вина, Горя?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет.
   А л е к с е й. Иди оденься, ты весь дрожишь. Дать пиджак? Я дам.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. Что она делает?
   А л е к с е й. Сейчас узнаю.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пусть сейчас же уезжает. Сейчас же, слышишь?!
   А л е к с е й. Да, да, я ей скажу. Да, думаю, она и теперь не останется. Вы тут посидите, я сейчас…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Денег дай ей.
   А л е к с е й. Какие еще деньги!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Говорю – дай. И немедленно уезжала! Алексей!
   А л е к с е й (оборачиваясь от двери). Да что?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Чтобы немедленно уезжала.
   А л е к с е й. Да уж! Сама не останется, я думаю… Хорошо, хорошо! (Уходит.)
   В е р а И г н а т ь е в н а. Садитесь, молодой человек. Как ваша фамилия?
   Ф о м и н. Фомин. Я товарищ вашего сына.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Вот как Бог привел познакомиться! Садитесь. Который же теперь час?
   Ф о м и н. Без десяти минут час. Ваши отстают на пять минут.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Ох, Господи, вся еще ночь впереди, а я уж думала… Горюшка, надень что-нибудь, голубчик, тебе холодно.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (ходит по комнате). Нет!
   В е р а И г н а т ь е в н а. Это ты разбил тарелку? Горюшка, сын ты мой несчастный, так как же мы теперь с тобой будем? (Плачет.)
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Не знаю, мама, как-нибудь проживем.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Ты ей детей не отдавай, Горя! Она их развратит.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. У меня нет детей. У меня ничего нет.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Как ничего? А Бог?
   Георгий Дмитриевич смеется, не отвечая.
   Стыдно так, Горя!
   Ф о м и н (нерешительно). Может быть, я лишний? Да и пора мне.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оставайтесь. (Брезгливо и резко.) Как вы не поймете, коллега, что сейчас не может быть посторонних. Смешно и дико: только сейчас чуть не был убит человек, смерть еще стоит в углу, а он говорит: посторонний, лишний! Когда все спокойно, тогда он не лишний, а как только нужно, как только что-нибудь случилось… Нелепость какая!
   В е р а И г н а т ь е в н а. Не волнуйся, Горюшка, молодой человек побудет. Побудьте, молодой человек, а то нам страшно.
   Ф о м и н. Я с удовольствием.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Вместо того чтобы бежать куда-то и прятаться, вы лучше посмотрите внимательнее и подумайте, что делается. Вы еще молоды, вам это может пригоди… пригодиться. Мама, это дети плачут?
   В е р а И г н а т ь е в н а. Нет, не слышу. А может быть и плачут.
   Плачет.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, пусть плачут. Вы посмотрите: ведь это ночь. Вы понимаете: ночь. И дом, хороший дом: видите, какая роскошь? А там плачут дети…
   В е р а И г н а т ь е в н а. Она тебе созналась?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, почти. Не мешает мама. И вы подумайте… ведь вы знаете меня.
   Ф о м и н. Как же! Я и в Думе вас слыхал.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Надел бы ты пиджак, Горя.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. И вы подумайте: что нужно пережить, испытать человеку, такому, как я, чтобы взять револьвер и… Да, о чем я сейчас говорил? Да: я говорил, что ночь. Вот где ночь (бьет себя по лбу), понимаете? – вот где ночь. Да что там делают с детьми, бьют их что ли! Это невозможно.
   Быстро открывается дверь в столовую, и на пороге показывается Е к а т е р и н а И в а н о в н а, жена. За нею Алексей, безуспешно старается удержать ее.
   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я уезжаю, вы слышите, уезжаю! Но вы подлец, да, да, вы хотели убить меня…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (бешено). Уберите ее! Иначе… Вон!
   А л е к с е й. Катя!..
   Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы хотели убить меня! (Закрывает глаза ладонями рук и закидывает голову назад, точно готовясь упасть.)
   А л е к с е й. Да, да, – ах, да уходи же, Катя, ты с ума сошла!
   Е к а т е р и н а И в а н о в н а (оборачиваясь к нему). Алеша, Алеша, он хотел убить меня… Только Бог… для детей… Только Бог спас…
   С внезапным рыданием уходит. Алексей сзади загораживает ее.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (делая шаг к двери). Вон!..
   В е р а И г н а т ь е в н а (в ужасе). Горя!..
   Ф о м и н. Послушайте же…
   В е р а И г н а т ь е в н а. Горя… Пожалей меня, Горя! Я не могу… Я сейчас… Воды мне дайте, воды!..
   Ф о м и н. Послушайте, нельзя же, послушайте…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну хорошо, ну хорошо …. дайте же ей воды.
   Вера Игнатьевна в полуистерике пьет воду. Входит Алексей и на ходу быстро взглядывает на мать, потом на брата.
   А л е к с е й. Так… Ты еще что, мама?
   В е р а И г н а т ь е в н а. Я ничего, уже прошло. Горя, Горя…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Зачем ты пустил ее сюда? – силы не хватило удержать?
   А л е к с е й (угрюмо). Не хватило. Она совсем с ума сошла.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Отчего плачут дети?
   А л е к с е й. Оттого, что их одевают. А и плохо же ты стреляешь, брат Георгий!..
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Хм… А лучше было бы, если бы убил, так, по-твоему?
   А л е к с е й. Может быть, и лучше.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Как тебе известно, я не умею стрелять. Я не спортсмен…
   А л е к с е й. А не спортсмен и не умеешь стрелять, так и не берись.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Алексей!..
   А л е к с е й. Ну, ну, не сердись, я и сам, кажется, немного ошалел. С вами ошалеешь.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это рассуждение спортсмена. Ты слишком много времени посвящаешь гимнастике и борьбе, и твои взгляды – извини – отдают ареной. В мое время студенты…
   А л е к с е й. Верно, Горюшка, верно. Спортсмен и говорю глупости. Прости, милый, не сердись, ну, дай руку, ну, ладно. Я тебе сейчас пиджак принесу – где он, в кабинете?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да. Не надо.
   А л е к с е й. Нет, надо. Некрасиво так-то бегать. Что, брат, ни говори, а пиджак – это приличие, и человек без пиджака… (Уходит в кабинет.)
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Алексей!..
   В е р а И г н а т ь е в н а. Он так тебя любит, Горюшка, он это нарочно шутит, чтобы успокоить тебя. Выпил бы ты вина, Горя.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Дайте.
   Вера Игнатьевна встает, чтобы достать из буфета вино. Одновременно из разных дверей входят Алексей с пиджаком в руках и г у в е р н а н т к а-француженка, кокетливая, завитая; держится вызывающе.
   Г у в е р н а н т к а. Мадам просила сказать…
   А л е к с е й. Ну-ка, надень, Горя. Что Екатерина Ивановна просила передать?
   Г у в е р н а н т к а. Мадам просила передать Георгию Дмитриевичу, что она возьмет для Катечки их шубу, так как на улице большой холод.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, да, пожалуйста.
   Г у в е р н а н т к а. Завтра шубу пришлют.
   А л е к с е й. Скажите, хорошо. Вам еще что-нибудь надо?
   Г у в е р н а н т к а. Мне? Нет, ничего.
   Уходит, прищурив глаза на Георгия Дмитриевича. Молчание.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Вот что, мама: я знаю, вам это неприятно сейчас… Пойдите, посмотрите, что там дети, как их одевают и вообще. Только, пожалуйста, мама, ни слова не говорите… Екатерине Ивановне: достаточно…
   В е р а И г н а т ь е в н а. А что мне ей говорить? Что надо было сказать, то уж сказала. А теперь что ж говорить. А как же ты тут? – уж ты, Алеша, его не оставляй.
   А л е к с е й. Хорошо, хорошо, мама. Иди. Дай-ка и мне. Горя, стаканчик вина. Фомин, вы не хотите?
   Ф о м и н. Нет, Стибелев, благодарю.
   Вера Игнатьевна уходит.
   А л е к с е й. Горюшка, а не пройдем мы с тобой на минутку в кабинет?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. В кабинет? Нет, не хочу.
   А л е к с е й. Да, да… Ну, так вот что: пойдите, Фомин, на минутку ко мне в комнату, покурите. Я вас потом позову.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Может быть, коллега домой хочет?
   Ф о м и н. Нет, я с удовольствием посижу. Еще рано. (Уходит.)
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну и дубина же этот товарищ.
   А л е к с е й. Нет, это он от деликатности не знает, что ему делать… Сам посуди, положение ведь, действительно неловкое. Горя… Ты что же это, Горя, а?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Как видишь, Алеша.
   А л е к с е й. Ты где револьвер взял? – я сперва подумал, что это ты моим воспользовался.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, третьего дня купил.
   А л е к с е й. Так, купил. Значит, с заранее обдуманным намерением?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Значит. Как это страшно, брат, когда среди ночи одевают детей, чтобы ехать, и дети плачут. Катечка в моей шубе… э, да не все ли равно теперь, Вот тебе и жизнь моя, Алексей, вот тебе и жизнь. Какая тоска!
   А л е к с е й. Ты не сердись на меня, Горя, но… уверен ли ты, что… Конечно, если у тебя на руках факты, то… Но никак, никак не могу я себе представить, чтобы Екатерина Ивановна, Катя…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А я мог? Но факты, брат, факты!
   А л е к с е й (с недоверием). Конечно, если факты… Нет, нет, я ничего не говорю, я только удивляюсь. Ведь пять лет вы с нею жили…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Почти шесть…
   А л е к с е й. Почти шесть, – и ведь ничего же не было такого? И Катя… и ты сам же звал ее «не тронь меня», да и все мы… и просто, наконец, она не похожа на женщин, которые изменяют!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Зови ее Екатерина Ивановна.
   Молчание.
   Что она там делает? – ты говоришь: с ума сошла.
   А л е к с е й. Укладывалась, когда я пришел.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Она очень… испугана?
   А л е к с е й. Да, кажется. Может быть, тебе сейчас тяжело об этом говорить? – тогда давай о чем-нибудь другом.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Давай о другом. Но какое все-таки счастье, что я не попал в нее! И неужели это могло быть, и пуля могла попасть в нее и убить. Убить? – странное слово. Да, я стрелял. Три раза, кажется? Да, три раза.
   А л е к с е й. Ты в кабинете стекло в книжном шкафу разбил.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А вторая пуля где?
   А л е к с е й. Не видал.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Надо поискать. Третья здесь… Алеша?
   А л е к с е й. Ну?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе кажется это диким? О чем ты думаешь?
   А л е к с е й. Да все о том, как ты плохо стреляешь. Послушай, Горя, если тебе не больно об этом говорить… я все никак, брат, не могу представить… Кто он, ну, этот самый?
   Молчание.
   К о р о м ы с л о в, да?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Почему Коромыслов? (Подозрительно.) Почему Коромыслов? У тебя есть какие-нибудь данные? Почему Коромыслов?
   А л е к с е й. Постой, какие данные… я просто спрашиваю тебя.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Но ты сказал: Коромыслов.
   А л е к с е й. А, черт! Перебирал всех, кого знаю, ну и он самый интересный, художник, наконец, и вообще красивый человек. И Катя у него часто бывала, и вид у него такой, что он это может… ну, доволен? Вот мои основания.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, ты с ума сошел: Коромыслов! Павел – мой друг, настоящий, единственный, искренний друг и… Ментиков, да, да, не делай большие глаза, – Ментиков!
   А л е к с е й. Постой, я не делаю глаза… Какой Ментиков? Аркадий Просперович, этот? Ментиков?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да что ты затвердил! Этот, ну да, этот, потому что другого нет и… перестань же, Алексей, я тебя прошу. Человек каждый день бывает у нас в доме, а ты припоминаешь его, как будто первый раз в жизни услыхал. Что за комедия!
   А л е к с е й. Это ничтожество? (Разводит руками.) Ну, Горя, конечно, ты сейчас в таком состоянии, но я был лучшего мнения о… ну, да ты уж не сердись, брат: я был лучшего мнения о твоих умственных способностях.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да?
   А л е к с е й. Да. Стрелял в человека, только случайно его не убил – и за что? В конце концов, пожалуй, и хорошо, что ты не умеешь стрелять: ты мой старший брат, и я вообще многим тебе обязан, но я прямо скажу – таким людям, как ты, нельзя давать в руки оружия. Прости.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ах, Алексей, Алексей!
   А л е к с е й. Да. Прости.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Куда ты?
   А л е к с е й. К Кате.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Милый ты мой мальчик! У тебя мускулы, как у атлета, из тебя вырабатывается стойкий, сильный и даже красивый – да, да, красивый! – мужчина, но тебе всего двадцать три…
   А л е к с е й. Двадцать два пока.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Двадцать два года, и ты ничего не понимаешь! Ты думаешь, что в жизни страшны и опасны только сильные, – нет, голубчик, сильные страшны лишь для слабых и ничтожных. А для нас, сильных, для таких, как ты и как я, пожалуй, – страшны именно ничтожные. Как может Павел Коромыслов отнять у меня женщину… жену, когда я сильнее Коромыслова, так же по-своему талантлив, так же умен, и, наконец, приемы борьбы у нас одни и те же! Но ничтожество, которого не опасаешься, которого ты даже не замечаешь, потому что оно ползает ниже уровня твоего взгляда; ничтожество, у которого свои аппетитцы, желаньица, которого ничем нельзя оскорбить, которое втирается, терпит плевки, страдальчески хлопает глазками и, наконец, в одну из тех минут, когда женщина…
   А л е к с е й. Это невыносимо слушать!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? И ничтожество еще тем соблазнительно для женщины, Алеша, что с ним нет греха. Разве он человек? разве он мужчина? Так, подползло что-то в темноте, и… Потом его можно выгнать, потом все можно забыть… искренно забыть, как умеют забывать женщины, забыть даже до возмущения, если кто-нибудь осмелится напомнить. Как? Я? – с ним? Правда, иногда от ничтожеств родятся дети… У нас нет коньяку? – это вода, а не вино. Дай мне коньяку, скорее!
   Алексей молча ищет в буфете.
   Меня потягивает так, будто я смертельно хочу спать.
   А л е к с е й (не оборачиваясь). Реакция.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Уже? Нет, для реакции рано. Ну, что же?
   А л е к с е й. Коньяку нет, Горя. Можно добыть, если хочешь, я пошлю Фомина.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не надо. Ты заметил, что Екатерина Ивановна последнее время была неразлучна с этим господином?
   А л е к с е й. Он и у тебя был на побегушках.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (смеется). Да, да! В том-то и ужас, Алеша, в том-то и ужас, что он очень услужлив и даже мил – даже мил. Он всегда под рукою, и еще то приятно, что над ним всегда можно посмеяться, поострить… Впрочем, я, кажется, сейчас не могу говорить.
   А л е к с е й. Тебе нехорошо.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Одним словом, она была с ним на свидании, у него в номерах. Она говорит, что ходила затем, чтобы дать ему по морде, и дала! Он, видишь ли, уже два года пристает к ней, умоляет, пишет письма…
   А л е к с е й. Почему же она сама не написала ему? – или не сказала тебе?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да вот – почему? Потому, видишь ли, что она ему и писала и говорила, да он не верит.
   А л е к с е й. По физиономии можно было и у нас в доме дать.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты думаешь? Ну вот, а она пошла к нему для этого в номера и была там два часа… да, да, не удивляйся точности, два часа с минутами. Я был на улице.
   А л е к с е й. Анонимка?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да. Коньяку нет?
   А л е к с е й. Я уже сказал тебе, что нет… Я бы не пошел.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты думаешь, я придал значение этому… визиту? Нет, ни малейшего, и поверь мне, Алеша, мне было смешно. Вот, думаю, посмешу ее. И все улыбался, все улыбался! (Смеется.) Ведь, ведь как хочешь, Алеша, шесть лет! Правда, в последний год я видел ее мало: я занятой человек, я общественный деятель, у меня шея трещит от работы!.. и не могу же я следить за каждым ее шагом ….
   А л е к с е й. Конечно.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. У меня своего дела много! Знал, что все хорошо, и дети здоровы, и… ну, да что! И вечером, уже вечером, с явным намерением спрашиваю ее, улыбаюсь, – идиот! – и спрашиваю: отчего… отчего у тебя такие томные глаза, Катя? – Разве? – Все улыбаюсь: где ты была сегодня утром? И…
   А л е к с е й. Ну?
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Солгала. Я ничего не стал говорить ей, но, Алеша, что со мной было в тот вечер! Ко мне приклеилась эта подлая улыбка, – ведь она была не без хитрости, Алеша! – и ничем не могу стереть ее! Лежу на диване и плачу, а сам у… у… улыбаюсь. (Отходит в угол, некоторое время стоит лицом к стене).
   А л е к с е й. Горя!
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (не оборачиваясь). Если бы… сегодня… ты не вырвал у меня револьвера… Молчи, молчи! Я сейчас.
   А л е к с е й. Горя! Я позвоню Коромыслову, пусть приедет.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Павлу? Позвони. Павлу позвони. Сегодня она тоже лгала в начале разговора… да и в конце тоже. Позвони Павлу, да еще… Нет, ничего, позвони и скажи, что очень нужно, необходимо.
   А л е к с е й. Я быстро. Только дома ли он? Ну, ну, Горя, я сейчас.
   Уходит в кабинет. Георгий Дмитриевич один. Медленно бродит по комнате, лицо его выражает открытое горе. Входит Вера Игнатьевна.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Горюшка, пойди поцелуй детей. Катечка тебя зовет, плачет…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А она?
   В е р а И г н а т ь е в н а. Она уехала, Горюшка, она вперед поехала с Сашей. Дети с бонной поедут.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Уехала?
   В е р а И г н а т ь е в н а. Да, к Дементьевым. Пойди, Горюшка, детки тебя ждут.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не хочу.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Катюшка плачет.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет. Пусть едут.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Благослови их, Горюшка, нехорошо им будет.
   Георгий Дмитриевич, плача, становится на колени перед матерью и прячет голову у нее на коленях.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мама, мамочка, милая моя мамочка, как же я буду жить! Как же я буду жить, я убью себя, мамочка!
   В е р а И г н а т ь е в н а (плачет и гладит его волосы). Сыночек ты мой, Горюшка, сыночек ты мой, не надо, голубчик, я с тобой, Горюшка…
   В дверях показывается Алексей, но мать предостерегающе машет ему рукой, и он скрывается.
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мне страшно, я убью себя, мамочка.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Зачем же, Горюшка, не надо, сыночек. Ты у меня милый, сыночек, тобою родина гордится, ты у меня славный, славный. Только бесчестные себя убивают, кто честь потерял, а ты ни в чем не виноват…
   Показывается в дверях бонна, но Вера Игнатьевна сердито машет ей рукой, и бонна скрывается.
   Ты у меня хороший, тебя все любят, за тебя Бог заступник: не дал тебе человека убить… Постой, Горюшка, надо деток проводить…
   Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (встает). Поцелуйте их, мама, я не могу.
   В е р а И г н а т ь е в н а. Ну ничего, другой раз поцелуешь. Они тепло одеты, доедут. (Зовет.) Алеша! Алеша!
   Фомин входит.
   Ох, Господи, это еще кто? Ах, это вы, молодой человек, а я думала, что вы уж ушли.