Страница:
— Странно… Я ничего не замечала…
— Так кто ж вам скажет, мадам? — простодушно спросила Тереза.
— Я бы дала ей денег, если бы она попросила. И Вера это знает.
— Любовь, мадам, не станет ждать, — притворно вздохнула горничная.
Сегодня все шло не так. Александра, у которой с утра было дурное предчувствие, не могла это объяснить. Она уже привыкла к обществу маркиза, и, когда во время прогулки к ней подошел мужчина, она было подумала, что это он.
В зимнее время люди из высшего общества гуляли на Елисейских Полях с двух часов дня до четырех. Потом великосветские дамы возвращались домой и открывали двери своих салонов. Александра, у которой не было салона, предпочитала гулять в одиночестве. Особенно в такие дни, как сегодняшний, когда на небе светила огромная луна, а воздух хоть и был прохладен, зато по-зимнему свеж. Только в начале декабря, когда осень окончательно отступила, бывают такие дни, хоть и короткие, но особенно располагающие к долгим прогулкам. Морозов, которых ждала графиня и которые в это время года у нее на родине уже сковали землю, превратив ее в твердь, здесь, в Париже, не было. Снег тоже еще не выпал, и только тонкая корочка льда на мелких лужах напоминала о том, что пришла зима.
Александра с удовольствием вышла из кареты и медленно пошла пешком. Вот тут-то ее одиночество и было нарушено. Мужчина, которого она было приняла за маркиза, почтительно к ней приблизился и взволнованно заговорил:
— Я рад, что вы ко мне переменились. Я давно ищу случая быть вам представленным, но вы нигде не бываете. Простите мне мою дерзость, ведь я в отчаянном положении. Вот уже месяц, как я люблю вас…
Александра оторопела. Она все никак не могла взять в толк, о чем он говорит.
— Кто вы такой? — спросила она удивленно.
— Я барон Редлих, — поклонился ей незнакомец.
— А… — сорвалось у нее с губ.
— Так вы обо мне наслышаны? — радостно спросил барон.
— Я слышала, что вы человек светский, — сердито сказала Александра. — Благородного происхождения и хорошего воспитания. Я не давала вам права нарушать мое одиночество.
— Разве? — с запинкой спросил барон. — Но ведь вы приняли мой подарок!
— Какой подарок? — все так же недоумевая, спросила она.
— Букет и… Полагаясь на свой вкус, я выбрал для вас бриллиантовые серьги.
— Боже! Я, кажется, начинаю понимать! Моя камеристка исчезла! А я не принимала никакого букета и уж тем более не принимала дорогие серьги! Мне надо немедленно заявить в полицию о краже! — она направилась было к своей карете.
— Но куда же вы пойдете так поздно! — живо опередил ее барон. И встал между ней и каретой. — Предоставьте это дело мне.
— Какое чудовищное недоразумение! И в какое неловкое положение я попала!
— Но зато нам представился случай объясниться.
Александра посмотрела на стоящего перед ней мужчину.
Барон был невысокого роста, но строен и одет к лицу. Александра невольно вспомнила слова папаши Базиля, который сказал, что Эрвина Редлиха обшивают лучшие в Париже портные. Барон, без сомнения, хотел понравиться женщине, которую добивался, но тем не менее не стал тут же демонстрировать ей свое богатство. Ни бриллиантовых запонок, ни огромных золотых часов, ни каких-нибудь иных свидетельств роскоши, в которой он жил, Александра не заметила. Ни одной из тех изящных безделушек, которыми так любят украшать себя изнеженные парижские щеголи, у барона не было. Трость, которую он держал в руке, была хоть и элегантной, но простой, без всяких украшений. Лицо у барона тоже было самое простое. Он был похож на банковский билет: надежный, неоспоримый и такой четкий, что можно было без малейшего труда прочитать каждую букву и цифру.
Александра не посмела наговорить ему дерзостей. Напротив, она заговорила мягко, словно пытаясь его вразумить:
— Видимо, вы не знаете, что я вдова.
— Конечно, знаю, мадам! Простите меня, но вот уже месяц нанятые мною шпионы докладывают мне о каждом вашем шаге!
«Месье Дидон завтра будет иметь крупные неприятности», — нахмурилась она.
— Я выяснил, что вы живете на улице Кассет, живете весьма скромно, никого не принимаете, гуляете только по вечерам, но дважды в неделю бываете у Итальянцев. И раз в неделю в Опере. Привычки у вас самые скромные, так же как и у меня. Вы не проводите время так, как это принято у парижских дам. Не расточаете себя в великосветской болтовне, переезжая из салона в салон, и не собираете у себя всех этих бездельников, которые только говорят, но абсолютно ни к чему не способны. О! Если бы вы только знали, как все они мне надоели!
— Я такая же, как все. Просто обстоятельства сложились таким образом, что я вынуждена вести уединенный образ жизни.
— Но ведь это вас не тяготит?
— Нисколько.
— И вы не заботитесь тем, что о вас говорят. Если бы вы знали, мадам, какое это бесценное качество! — барон качнул тростью, словно в подтверждение своих слов. — Прошу вас, выслушайте меня.
— Хорошо, идемте…
Александра сама не понимала, почему она тут же не прервала эту беседу? Обычное женское любопытство? Как мог мужчина, будучи незнакомым с нею, влюбиться и дойти до того, чтобы нанять шпионов и устроить слежку за предметом своего обожания? Или у банкиров так принято? Тем более если они миллионеры.
— Я вырос в семье финансиста, — медленно сказал барон, идя рядом с ней по безлюдной улице. — На протяжении двадцати пяти лет у моих родителей рождались одни только девочки. Три моих сестры умерли во младенчестве, еще четыре живы и здравствуют. И вот наконец родился я. Мать моя вскоре умерла, истощенная многочисленными родами, а отец с энтузиазмом принялся делать из меня наследника своего дела. Детства у меня не было, мадам, — грустно сказал барон. — Мой отец очень спешил. Ему было около пятидесяти, когда я родился. Ему хотелось, чтобы я окреп и научился защищаться. Биржа, мадам, — это стая коршунов. Стоит попасть туда неоперившемуся птенцу, как эти коршуны мигом порвут его на части. Все, что я видел с самого своего детства, — это кон-тора моего отца и бесконечные счета. Я понимаю только один язык — язык цифр. Меня некому было ласкать, поскольку моя мать умерла, а отец намеренно не допускал меня в женское общество. Мне было немногим более двадцати, когда он умер. Но он многому успел меня научить. С гордостью скажу, что я не только сохранил его состояние, но и многократно приумножил. Мой банкирский дом один из самых уважаемых во Франции. И уж точно самый надежный. Но на это ушли годы, мадам, — барон тяжело вздохнул.
Александра слушала, затаив дыхание. Без сомнения, она не встречала раньше таких людей, как барон Редлих. Все ее прошлые и нынешние знакомые, за исключением, пожалуй, двух сестер, Мари и Жюли, прожигали жизнь. Но сестры жили в российской глубинке, в провинции, и вряд ли могли бы считаться дамами светскими. В свете же трудиться было не принято.
Барон Редлих с детства не знал ничего, кроме труда. Что могло привлечь к ней этого человека?
— В тридцать три года я словно очнулся, — улыбнулся вдруг барон, — когда понял, что моей финансовой империи ничто не угрожает. Я оглянулся по сторонам, словно бы спрашивая: как жить? как живут другие? Вообще: как принято жить? Мне сказали, что, имея мое состояние, надо иметь красивую любовницу, открытый дом, принимать у себя весь Париж, тратить деньги без счета и делать вид, что ты при этом скучаешь. Мне не надо было делать вид, мадам, — горько улыбнулся барон. — Я сделал так, как мне сказали, не получив при этом ни малейшего удовольствия. Моя любовница красива, но, господи, как же она глупа! И как пуста! Она все время твердит мне о какой-то любви и хочет от меня этой любви, но она не хочет ничего с собой при этом сделать! Кроме как наряжаться, словно попугай, и трещать без умолку, будто она не женщина, а сорока! — с досадой сказал барон.
— Зачем же вы с ней живете?
— Потому что так принято! И потом: я уже с ней не живу. С тех пор как увидел вас, я перестал завтракать у мадемуазель Бокаж и крайне редко навещаю ее днем. Я чувствую себя совсем другим человеком, одно ваше слово, и ноги моей не будет на улице Тетбу. Никогда. Я уже отчаялся изменить свою жизнь, и вдруг… Однажды я пошел к Итальянцам, чтобы вывезти в свет свою любовницу и тем самым продемонстрировать свою успешность, и вдруг в ложе бенуара я увидел… Я увидел не женщину, нет… тень. Всего лишь очертания. Женщину, которая напомнила мне мою сестру Луизу. Мы были так близки, и я так любил ее, что не раз горько пожалел о том, что не могу на ней жениться. В конце концов я выдал Луизу замуж и отправил ее как можно дальше от себя. Но я страшно тосковал. И вот я увидел те же белокурые волосы, те же северные краски и почти тот же профиль…
— Барон! Нельзя влюбиться в женщину только лишь потому, что она похожа на сестру!
— Я не сказал, что вы похожи, — живо возразил барон. — Мне так показалось. Потом я понял, что вы другая. Тогда-то это и началось. Наваждение, больше похожее на болезнь. Мне страстно хотелось с вами заговорить. Я почти каждый день видел вас, но не слышал ваш голос. Я смотрел на вас, как смотрел бы какую-нибудь пьесу, в нетерпении ожидая ее финала. Но в последнем акте занавес падал, и ничего не было понятно. Кто вы? Что вас сюда привело? Кого вы ищете?
— Откуда вы знаете, что ищу?
— Через маркиза де Р* вы обращались к префекту. Сначала я подумал, что маркиз ваш любовник, и страшно разозлился. Мне даже в голову не приходило, что я могу ревновать! — барон вдруг счастливо рассмеялся. — Я его чуть было не убил! Но потом опомнился. Ведь он тоже мог меня убить. А я еще не получил вашего ответа.
— Мой ответ — нет, — сердито сказала Александра.
— Но почему? Вас ничто не связывает, я тоже холост. Мы могли бы быть вместе.
— Я вас не люблю. И вряд ли полюблю, — безжалостно сказала она. — Состояние, которое оставил мне покойный муж позволяет мне быть независимой. Как вы уже поняли, роскошь меня не прельщает. Все это у меня уже было и, как и вам, удовольствия не доставило. Удовлетворенное тщеславие, не более, но это быстро прошло. Поэтому подыщите себе кого-нибудь другого. Что же касается бриллиантовых серег… Скажите мне их стоимость, и я вам ее возмещу. Или попытаюсь отыскать в Париже такие же серьги, чтобы вы подарили их своей любовнице. Мадемуазель Бокаж, кажется.
— Мне проще, мадам, отыскать в Париже вашу камеристку, чем вам такие же серьги, — с усмешкой сказал барон. Голос его стал вдруг вкрадчивым: — Полиция справится с этим в два счета. Не пройдет и двух дней, как я вам скажу, где она прячется. Вы будете в субботу у Итальянцев?
— Да, как обычно.
— Ну так я вас навещу в вашей ложе. И еще: если вы станете принимать цветы от меня, это вас ни к чему не обязывает. Это просто знак моего восхищения вашей красотой.
Александра заколебалась. Папаша Базиль уже ее обманул. Зачем засылать шпиона в дом барона Редлиха, если она все может узнать у самого барона Редлиха?
— Хорошо, — кивнула она. — Найдите мне Веру.
— Простите?…
— Вера, Confiance — так зовут мою пропавшую камеристку.
— Да. Крайне неподходящее имя для воровки.
— Еще не доказано, что она воровка, — сердито сказала Александра и направилась к своей карете.
На этот раз барон ее не остановил. Он стоял на пустынной улице, задумчиво играя тростью, и словно бы не замечал холода.
Когда подъехал его экипаж, барон рассеянно взглянул на герб, украшавший дверцы кареты, и вслух сказал:
— Все ж это лучше, чем ничего.
Тремя днями позже мадемуазель Бокаж, самая красивая женщина в Париже, как говорили все, рыдала на груди у толстухи Атенаис.
Дельфина уже приехала в слезах, и Атенаис подумала было, что подружка опять задумала жаловаться на барона, и приготовилась ее утешать. Неизвестно, кто получал от этой дружбы больше выгоды, красавица или ее дуэнья. Дельфина была еще совсем молода, следовательно, транжира. Она спускала все, нисколько не заботясь о завтрашнем дне. Толстуха же Гаспар, умудренная жизненным опытом, только делала вид, что у нее долги. Атенаис постоянно всем жаловалась на жизнь, но векселя, которые она выписывала, все были поддельные. Деньги, выплаченные любовниками по ее мнимым долгам, все возвращались в кубышку Атенаис, благодаря нехитрым, но весьма ловким махинациям. У нее был свой банкир, тот еще прощелыга, который за умеренный процент и за толику любви, на которую толстуха была щедра, ловко устраивал дела мадемуазель Гаспар. Уйдя на «пенсию», Атенаис планировала заняться ростовщичеством.
«Вот увидишь, я тебе еще пригожусь», — ворчала Атенаис, когда легкомысленная Дельфина долго не появлялась у нее в доме. Мадемуазель Гаспар уже смотрела на красотку, как на свою собственность. Еще один капитал, с которого Атенаис рассчитывала иметь солидные проценты.
Толстуха терпеливо поджидала, когда Фефина наскучит барону и тот ее бросит. Паучиха плела свою паутину, ожидая, когда в нее попадется медоносная пчела. Подталкивая Дельфину к разрыву, ее подруга сама источала медовую лесть:
— Крошка моя, у тебя такое доброе сердечко! Мой толстячок принят у барона Редлиха! Теперь он уехал в провинцию, по каким-то своим коммивояжерским делам, но, бог ты мой, как же он собой гордится! Сам барон Редлих счел его шутку удачной! Об этом говорит весь свет! Авось и мои дела поправятся! Ай, спасибо тебе!
— Барон меня скоро бросит, — рыдая, сказала Дельфина. — Если раньше он был ко мне просто равнодушен, то теперь у меня такое чувство, что он еле сдерживается! Наис, он меня ненавидит!
— Ненавидеть такую-то красоту! — втайне ликуя, мадемуазель Гаспар всплеснула руками и, схватив с туалетного столика зеркало, стала совать его под нос рыдающей подруге, словно в подтверждение своих слов. — Да ты только погляди! У кого еще есть такие густые кудри? А кожа? А глаза? А ножка? Да где в одном месте барон еще отыщет столько сокровищ! — нахваливала она, одновременно прикидывая цену живого товара.
— Ему не это нужно! Я говорю — он молчит. Наис, он совсем меня не слушает! Раньше он хоть изредка у меня ночевал, теперь нет. Разве я стара или уродлива?
— Да что ты, милочка! Любой мужчина был бы счастлив побывать в твоей спальне!
— Но только не Эрвин!
— А ты бы спросила: чего он хочет?
— Да я разве не спрашивала? Разве я не пыталась его развеселить? Все, что он на это сказал: «Как вы глупы». Ты бы слышала, каким тоном он это сказал! Будто красивой женщине надо еще иметь и ум, чтобы нравиться мужчине!
— Ты поэтому и плачешь? — сочувственно спросила Атенаис.
— Нет. Я плачу от счастья.
— Господи ты боже мой! Что с тобой случилось-то?!
— Хорошо, я тебя расскажу…
Дельфина села рядом с подругой и, расправив пышные юбки со множеством воланов, заговорила:
— Три недели назад я, как обычно, поехала прогуляться в Пале-Рояль. Мне было скучно, Эрвин был мрачен и неразговорчив, и я поехала прикупить себе какую-нибудь безделушку или заказать новую шляпку. Я бродила по галереям, разглядывая сверкающие витрины, и откровенно скучала. И вдруг, о ужас, Наис! Я поняла, что ничего не хочу! Барон заразил меня своей холодностью! Все чувства во мне словно умерли! А ведь мне только двадцать два года! Господи, что он со мной сделал?! — Дельфина опять чуть не разрыдалась.
— И что же было дальше? Ведь это не все?
— Нет. Далеко не все. Я брела, пытаясь хоть чего-нибудь захотеть, да хоть бы чашку кофе, и вдруг из сто тринадцатого зала вышел молодой мужчина…
— Постой! Да ведь это, кажись, игорный зал!
— Да. Там играют. И он вышел оттуда. Мы чуть не столкнулись, но он ничего не замечал. Он смотрел на меня словно помешанный! Я сразу поняла, что он все проиграл. Он был красив как демон! А глаза… Глаза безумные… Синие-синие… На нем был отличный сюртук, сидящий как влитой на статной фигуре, жилет, который, наверное, стоил ему безумных денег, щегольские сапоги… Манеры выдавали аристократа. Но в кармане у него не было ни су. Я сразу это поняла, Наис! Зато лицо… В нем одном было столько чувств, сколько во всем моем салоне, когда он до отказа забит гостями! Эти ходячие мертвецы превращают мой дом в склеп, а меня самое — в мумию! В старуху! И вдруг — он… Меня словно молния пронзила! — Дельфина сжала руку своей подруги так сильно, что мадемуазель Гаспар вскрикнула. — Я испугалась, что он покончит с собой. Я хотела его увести, но он не дался. Его руки были словно из железа, он смахнул меня с дороги, как пушинку. И хотел уйти. И тут я выхватила из муфты свой кошелек. В нем было золото, много золота. Все, что я взяла с собой в Пале-Рояль. Я стала совать кошелек ему. Он посмотрел на меня невидящим взглядом, но деньги взял. «Сударь, идите домой», — сказала я ему. Он рассмеялся и вернулся обратно в игорный зал.
— Фефина, ты меня пугаешь!
— Ты сначала дослушай. Через день он пришел ко мне в гримерную. Барон был занят, мне показалось, он поджидал кого-то в фойе, в гримерной, заваленной букетами, я была совершенно одна. Он вошел, тоже держа в руке роскошный букет. Извинился, что пришел так поздно, под самый конец спектакля, и не смог в полной мере насладиться моей игрой. Теперь у него было совсем другое лицо. Мне даже показалось, что ко мне в гримерную влетел ангел! «Мадемуазель, — с улыбкой сказал он, — у вас легкая рука. Я вчера крупно выиграл. А сегодня выиграл еще. Вот ваш букет, и вот мой долг…» Ах, не говори ничего! Я знаю, что мне надо было сделать! Взять деньги и забыть об этом! А вместо этого я сказала: «Сударь, позвольте пригласить вас на завтрак. Вам подадут свежайшие устрицы и отличное шампанское». Он рассмеялся и сказал, что с удовольствием принимает мое предложение.
— Фефина! — всплеснула руками толстуха. — Но барон!
— Барон у меня так редко завтракает, что я уже забыла, когда это было в последний раз, — грустно улыбнулась Дельфина. — И потом: этот русский князь не стал спрашивать, свободна ли я? Его, похоже, не интересует, принадлежит ли кому-нибудь женщина, которую он хочет. Меня это так поразило, что я растерялась. Никто из моих гостей не посмел бы оказывать знаки внимания любовнице барона Редлиха! Он сел и небрежно сказал, что совсем недавно приехал в Париж и почти никого здесь не знает. Все лето и осень он прожил в Италии, у одной герцогини, с которой в мае познакомился на водах в Дьеппе. Герцогиня замужем, и ее супруга поначалу устраивал этот брак втроем. Но потом они разругались. Мой князь не привык, когда им помыкают, а герцогиня вздумала выдвигать какие-то условия. И еще он сказал, что в Италии скучно.
— Но почему у этого русского князя нет денег? Говорят, все русские богаты.
— Там, в России, он сделал что-то ужасное. Если он вернется на родину, его закуют в кандалы. Так я поняла. А еще я догадалась, что это из-за женщины. На его прекрасном теле есть шрам от пули. Отвратительный шрам. Почти у самого сердца. Когда я ласкаю моего князя, я едва дотрагиваюсь до этого безобразного рубца. Хотя он смеется и говорит, что ему не больно. Но ты бы видела при этом его глаза! Я бы ее задушила, эту женщину! — горячо сказала Дельфина. — Это наверняка какая-нибудь чопорная аристократка, худая, как жердь. Ну почему бы ему не полюбить меня?
— Но барон? — повторила Атенаис.
— Что мне барон? — беззаботно рассмеялась вдруг Дельфина. — Я влюблена, и на мои ласки горячо отвечают. Одна ночь такой любви не слишком большая плата за все те ночи, когда я пыталась оживить ледяную статую. Теперь я наконец счастлива! Я тайно продала кое-какие драгоценности, из тех, что мне подарил барон.
— Дельфина!
— Эрвин ничего не узнает. Он им уже счет потерял, этим подаркам. Я сняла для моего князя небольшую прелестную квартирку на улице Сен-Лазар, обставила ее по своему вкусу и почти каждый день бываю там. какое-то время я просто наслаждалась своим счастьем… Но Серж попросил представить его барону, мой князь хочет войти в мой дом и бывать там. Ведь он игрок, — беззаботно сказала Дельфина. — А золото в моем доме льется рекой… Ах, Наис! Я ни в чем не могу ему отказать!
— Барон Редлих никогда этого не позволит! Обедать за одним столом с твоим любовником?! Ты с ума сошла!
— Эрвин ничего не будет знать. Я хотела это сделать еще две недели назад, представить Сержа барону, но ты упросила меня ввести в общество своего Индюка. Я не рискнула пригласить на раут сразу обоих: красавца и чудовище. Это было бы слишком… Насколько один уродлив, настолько же другой прекрасен. Что поделать, Наис, женщины любят красавцев! Особенно если эти красавцы знают толк в любви! Теперь я ищу подходящего случая. Надо снова устроить большой прием, — задумчиво сказала Дельфина.
— Что ж… — толстуха попыталась скрыть свое ликование.
Бедная Дельфина сама угодила в капкан. У куртизанки не должно быть сердца. Если уж она позволила себе влюбиться, то ей нельзя больше оставаться куртизанкой. Атенаис, у которой на подругу были виды, не стала ее отговаривать. Напротив, решила поощрить.
— Если барон так холоден, не грех его обманывать! — горячо сказала мадемуазель Гаспар. — Главное, держать все в тайне.
— Ты нам поможешь? — просительно сказала Дельфина. — Я для того все тебе и рассказала, чтобы ты заезжала к моему князю, когда я этого сделать не могу. Передавала бы ему деньги и записочки от меня.
Глаза у Атенаис жадно сверкнули. Она сразу поняла цену одной такой записочки. Да попади она в руки к барону Редлиху — Дельфине конец!
— Скажи, душка Эрвин уже переписал на тебя особняк, в котором ты живешь? — как можно безразличней спросила мадемуазель Гаспар.
— Нет, я его об этом не просила.
— Ну а рента? Обеспечил он тебе ренту? Может быть, он купил тебе поместье?
— Разве я так стара и так дурна, что мне надо думать о будущем? — беззаботно улыбнулась Дельфина.
— Ты права, моя крошка. Ни к чему думать о том, что будет завтра. Не беспокойся: мне ты можешь доверять. Уж я о вас, голубки, позабочусь.
Когда Дельфина уехала, толстуха Гаспар достала припрятанную для торжественного случая бутылочку отличного вина и налила себе полный бокал. Она пила за удачу. А удача ей, кажется, улыбнулась. Дельфина — на грани разрыва с бароном Редлихом. Атенаис никогда не ревновала к красоте своей юной подруги, не завидовала роскоши, в которой та жила, хотя очень любила деньги. Пожалуй, Атенаис любила деньги больше всего на свете, потому что прекрасно знала им цену. Уж она-то настрадалась!
Она ясно видела, как в темном углу роскошного будуара красавицы Дельфины скалит гнилые зубы нищета, поджидая удобного случая. Все будет спущено за пару месяцев, как только барон Редлих навсегда покинет этот будуар. И его хозяйка мигом скатится на самое дно, в парижские трущобы. Только железная воля барона держала этот роскошный фрегат, дом мадемуазель Бокаж, и саму Дельфину на плаву. А без барона всему конец, налетит ураган кредиторов, и все это великолепие мигом потонет. И грех не воспользоваться самым большим мешком с золотом, когда оно пойдет ко дну.
Глава 4
— Так кто ж вам скажет, мадам? — простодушно спросила Тереза.
— Я бы дала ей денег, если бы она попросила. И Вера это знает.
— Любовь, мадам, не станет ждать, — притворно вздохнула горничная.
Сегодня все шло не так. Александра, у которой с утра было дурное предчувствие, не могла это объяснить. Она уже привыкла к обществу маркиза, и, когда во время прогулки к ней подошел мужчина, она было подумала, что это он.
В зимнее время люди из высшего общества гуляли на Елисейских Полях с двух часов дня до четырех. Потом великосветские дамы возвращались домой и открывали двери своих салонов. Александра, у которой не было салона, предпочитала гулять в одиночестве. Особенно в такие дни, как сегодняшний, когда на небе светила огромная луна, а воздух хоть и был прохладен, зато по-зимнему свеж. Только в начале декабря, когда осень окончательно отступила, бывают такие дни, хоть и короткие, но особенно располагающие к долгим прогулкам. Морозов, которых ждала графиня и которые в это время года у нее на родине уже сковали землю, превратив ее в твердь, здесь, в Париже, не было. Снег тоже еще не выпал, и только тонкая корочка льда на мелких лужах напоминала о том, что пришла зима.
Александра с удовольствием вышла из кареты и медленно пошла пешком. Вот тут-то ее одиночество и было нарушено. Мужчина, которого она было приняла за маркиза, почтительно к ней приблизился и взволнованно заговорил:
— Я рад, что вы ко мне переменились. Я давно ищу случая быть вам представленным, но вы нигде не бываете. Простите мне мою дерзость, ведь я в отчаянном положении. Вот уже месяц, как я люблю вас…
Александра оторопела. Она все никак не могла взять в толк, о чем он говорит.
— Кто вы такой? — спросила она удивленно.
— Я барон Редлих, — поклонился ей незнакомец.
— А… — сорвалось у нее с губ.
— Так вы обо мне наслышаны? — радостно спросил барон.
— Я слышала, что вы человек светский, — сердито сказала Александра. — Благородного происхождения и хорошего воспитания. Я не давала вам права нарушать мое одиночество.
— Разве? — с запинкой спросил барон. — Но ведь вы приняли мой подарок!
— Какой подарок? — все так же недоумевая, спросила она.
— Букет и… Полагаясь на свой вкус, я выбрал для вас бриллиантовые серьги.
— Боже! Я, кажется, начинаю понимать! Моя камеристка исчезла! А я не принимала никакого букета и уж тем более не принимала дорогие серьги! Мне надо немедленно заявить в полицию о краже! — она направилась было к своей карете.
— Но куда же вы пойдете так поздно! — живо опередил ее барон. И встал между ней и каретой. — Предоставьте это дело мне.
— Какое чудовищное недоразумение! И в какое неловкое положение я попала!
— Но зато нам представился случай объясниться.
Александра посмотрела на стоящего перед ней мужчину.
Барон был невысокого роста, но строен и одет к лицу. Александра невольно вспомнила слова папаши Базиля, который сказал, что Эрвина Редлиха обшивают лучшие в Париже портные. Барон, без сомнения, хотел понравиться женщине, которую добивался, но тем не менее не стал тут же демонстрировать ей свое богатство. Ни бриллиантовых запонок, ни огромных золотых часов, ни каких-нибудь иных свидетельств роскоши, в которой он жил, Александра не заметила. Ни одной из тех изящных безделушек, которыми так любят украшать себя изнеженные парижские щеголи, у барона не было. Трость, которую он держал в руке, была хоть и элегантной, но простой, без всяких украшений. Лицо у барона тоже было самое простое. Он был похож на банковский билет: надежный, неоспоримый и такой четкий, что можно было без малейшего труда прочитать каждую букву и цифру.
Александра не посмела наговорить ему дерзостей. Напротив, она заговорила мягко, словно пытаясь его вразумить:
— Видимо, вы не знаете, что я вдова.
— Конечно, знаю, мадам! Простите меня, но вот уже месяц нанятые мною шпионы докладывают мне о каждом вашем шаге!
«Месье Дидон завтра будет иметь крупные неприятности», — нахмурилась она.
— Я выяснил, что вы живете на улице Кассет, живете весьма скромно, никого не принимаете, гуляете только по вечерам, но дважды в неделю бываете у Итальянцев. И раз в неделю в Опере. Привычки у вас самые скромные, так же как и у меня. Вы не проводите время так, как это принято у парижских дам. Не расточаете себя в великосветской болтовне, переезжая из салона в салон, и не собираете у себя всех этих бездельников, которые только говорят, но абсолютно ни к чему не способны. О! Если бы вы только знали, как все они мне надоели!
— Я такая же, как все. Просто обстоятельства сложились таким образом, что я вынуждена вести уединенный образ жизни.
— Но ведь это вас не тяготит?
— Нисколько.
— И вы не заботитесь тем, что о вас говорят. Если бы вы знали, мадам, какое это бесценное качество! — барон качнул тростью, словно в подтверждение своих слов. — Прошу вас, выслушайте меня.
— Хорошо, идемте…
Александра сама не понимала, почему она тут же не прервала эту беседу? Обычное женское любопытство? Как мог мужчина, будучи незнакомым с нею, влюбиться и дойти до того, чтобы нанять шпионов и устроить слежку за предметом своего обожания? Или у банкиров так принято? Тем более если они миллионеры.
— Я вырос в семье финансиста, — медленно сказал барон, идя рядом с ней по безлюдной улице. — На протяжении двадцати пяти лет у моих родителей рождались одни только девочки. Три моих сестры умерли во младенчестве, еще четыре живы и здравствуют. И вот наконец родился я. Мать моя вскоре умерла, истощенная многочисленными родами, а отец с энтузиазмом принялся делать из меня наследника своего дела. Детства у меня не было, мадам, — грустно сказал барон. — Мой отец очень спешил. Ему было около пятидесяти, когда я родился. Ему хотелось, чтобы я окреп и научился защищаться. Биржа, мадам, — это стая коршунов. Стоит попасть туда неоперившемуся птенцу, как эти коршуны мигом порвут его на части. Все, что я видел с самого своего детства, — это кон-тора моего отца и бесконечные счета. Я понимаю только один язык — язык цифр. Меня некому было ласкать, поскольку моя мать умерла, а отец намеренно не допускал меня в женское общество. Мне было немногим более двадцати, когда он умер. Но он многому успел меня научить. С гордостью скажу, что я не только сохранил его состояние, но и многократно приумножил. Мой банкирский дом один из самых уважаемых во Франции. И уж точно самый надежный. Но на это ушли годы, мадам, — барон тяжело вздохнул.
Александра слушала, затаив дыхание. Без сомнения, она не встречала раньше таких людей, как барон Редлих. Все ее прошлые и нынешние знакомые, за исключением, пожалуй, двух сестер, Мари и Жюли, прожигали жизнь. Но сестры жили в российской глубинке, в провинции, и вряд ли могли бы считаться дамами светскими. В свете же трудиться было не принято.
Барон Редлих с детства не знал ничего, кроме труда. Что могло привлечь к ней этого человека?
— В тридцать три года я словно очнулся, — улыбнулся вдруг барон, — когда понял, что моей финансовой империи ничто не угрожает. Я оглянулся по сторонам, словно бы спрашивая: как жить? как живут другие? Вообще: как принято жить? Мне сказали, что, имея мое состояние, надо иметь красивую любовницу, открытый дом, принимать у себя весь Париж, тратить деньги без счета и делать вид, что ты при этом скучаешь. Мне не надо было делать вид, мадам, — горько улыбнулся барон. — Я сделал так, как мне сказали, не получив при этом ни малейшего удовольствия. Моя любовница красива, но, господи, как же она глупа! И как пуста! Она все время твердит мне о какой-то любви и хочет от меня этой любви, но она не хочет ничего с собой при этом сделать! Кроме как наряжаться, словно попугай, и трещать без умолку, будто она не женщина, а сорока! — с досадой сказал барон.
— Зачем же вы с ней живете?
— Потому что так принято! И потом: я уже с ней не живу. С тех пор как увидел вас, я перестал завтракать у мадемуазель Бокаж и крайне редко навещаю ее днем. Я чувствую себя совсем другим человеком, одно ваше слово, и ноги моей не будет на улице Тетбу. Никогда. Я уже отчаялся изменить свою жизнь, и вдруг… Однажды я пошел к Итальянцам, чтобы вывезти в свет свою любовницу и тем самым продемонстрировать свою успешность, и вдруг в ложе бенуара я увидел… Я увидел не женщину, нет… тень. Всего лишь очертания. Женщину, которая напомнила мне мою сестру Луизу. Мы были так близки, и я так любил ее, что не раз горько пожалел о том, что не могу на ней жениться. В конце концов я выдал Луизу замуж и отправил ее как можно дальше от себя. Но я страшно тосковал. И вот я увидел те же белокурые волосы, те же северные краски и почти тот же профиль…
— Барон! Нельзя влюбиться в женщину только лишь потому, что она похожа на сестру!
— Я не сказал, что вы похожи, — живо возразил барон. — Мне так показалось. Потом я понял, что вы другая. Тогда-то это и началось. Наваждение, больше похожее на болезнь. Мне страстно хотелось с вами заговорить. Я почти каждый день видел вас, но не слышал ваш голос. Я смотрел на вас, как смотрел бы какую-нибудь пьесу, в нетерпении ожидая ее финала. Но в последнем акте занавес падал, и ничего не было понятно. Кто вы? Что вас сюда привело? Кого вы ищете?
— Откуда вы знаете, что ищу?
— Через маркиза де Р* вы обращались к префекту. Сначала я подумал, что маркиз ваш любовник, и страшно разозлился. Мне даже в голову не приходило, что я могу ревновать! — барон вдруг счастливо рассмеялся. — Я его чуть было не убил! Но потом опомнился. Ведь он тоже мог меня убить. А я еще не получил вашего ответа.
— Мой ответ — нет, — сердито сказала Александра.
— Но почему? Вас ничто не связывает, я тоже холост. Мы могли бы быть вместе.
— Я вас не люблю. И вряд ли полюблю, — безжалостно сказала она. — Состояние, которое оставил мне покойный муж позволяет мне быть независимой. Как вы уже поняли, роскошь меня не прельщает. Все это у меня уже было и, как и вам, удовольствия не доставило. Удовлетворенное тщеславие, не более, но это быстро прошло. Поэтому подыщите себе кого-нибудь другого. Что же касается бриллиантовых серег… Скажите мне их стоимость, и я вам ее возмещу. Или попытаюсь отыскать в Париже такие же серьги, чтобы вы подарили их своей любовнице. Мадемуазель Бокаж, кажется.
— Мне проще, мадам, отыскать в Париже вашу камеристку, чем вам такие же серьги, — с усмешкой сказал барон. Голос его стал вдруг вкрадчивым: — Полиция справится с этим в два счета. Не пройдет и двух дней, как я вам скажу, где она прячется. Вы будете в субботу у Итальянцев?
— Да, как обычно.
— Ну так я вас навещу в вашей ложе. И еще: если вы станете принимать цветы от меня, это вас ни к чему не обязывает. Это просто знак моего восхищения вашей красотой.
Александра заколебалась. Папаша Базиль уже ее обманул. Зачем засылать шпиона в дом барона Редлиха, если она все может узнать у самого барона Редлиха?
— Хорошо, — кивнула она. — Найдите мне Веру.
— Простите?…
— Вера, Confiance — так зовут мою пропавшую камеристку.
— Да. Крайне неподходящее имя для воровки.
— Еще не доказано, что она воровка, — сердито сказала Александра и направилась к своей карете.
На этот раз барон ее не остановил. Он стоял на пустынной улице, задумчиво играя тростью, и словно бы не замечал холода.
Когда подъехал его экипаж, барон рассеянно взглянул на герб, украшавший дверцы кареты, и вслух сказал:
— Все ж это лучше, чем ничего.
Тремя днями позже мадемуазель Бокаж, самая красивая женщина в Париже, как говорили все, рыдала на груди у толстухи Атенаис.
Дельфина уже приехала в слезах, и Атенаис подумала было, что подружка опять задумала жаловаться на барона, и приготовилась ее утешать. Неизвестно, кто получал от этой дружбы больше выгоды, красавица или ее дуэнья. Дельфина была еще совсем молода, следовательно, транжира. Она спускала все, нисколько не заботясь о завтрашнем дне. Толстуха же Гаспар, умудренная жизненным опытом, только делала вид, что у нее долги. Атенаис постоянно всем жаловалась на жизнь, но векселя, которые она выписывала, все были поддельные. Деньги, выплаченные любовниками по ее мнимым долгам, все возвращались в кубышку Атенаис, благодаря нехитрым, но весьма ловким махинациям. У нее был свой банкир, тот еще прощелыга, который за умеренный процент и за толику любви, на которую толстуха была щедра, ловко устраивал дела мадемуазель Гаспар. Уйдя на «пенсию», Атенаис планировала заняться ростовщичеством.
«Вот увидишь, я тебе еще пригожусь», — ворчала Атенаис, когда легкомысленная Дельфина долго не появлялась у нее в доме. Мадемуазель Гаспар уже смотрела на красотку, как на свою собственность. Еще один капитал, с которого Атенаис рассчитывала иметь солидные проценты.
Толстуха терпеливо поджидала, когда Фефина наскучит барону и тот ее бросит. Паучиха плела свою паутину, ожидая, когда в нее попадется медоносная пчела. Подталкивая Дельфину к разрыву, ее подруга сама источала медовую лесть:
— Крошка моя, у тебя такое доброе сердечко! Мой толстячок принят у барона Редлиха! Теперь он уехал в провинцию, по каким-то своим коммивояжерским делам, но, бог ты мой, как же он собой гордится! Сам барон Редлих счел его шутку удачной! Об этом говорит весь свет! Авось и мои дела поправятся! Ай, спасибо тебе!
— Барон меня скоро бросит, — рыдая, сказала Дельфина. — Если раньше он был ко мне просто равнодушен, то теперь у меня такое чувство, что он еле сдерживается! Наис, он меня ненавидит!
— Ненавидеть такую-то красоту! — втайне ликуя, мадемуазель Гаспар всплеснула руками и, схватив с туалетного столика зеркало, стала совать его под нос рыдающей подруге, словно в подтверждение своих слов. — Да ты только погляди! У кого еще есть такие густые кудри? А кожа? А глаза? А ножка? Да где в одном месте барон еще отыщет столько сокровищ! — нахваливала она, одновременно прикидывая цену живого товара.
— Ему не это нужно! Я говорю — он молчит. Наис, он совсем меня не слушает! Раньше он хоть изредка у меня ночевал, теперь нет. Разве я стара или уродлива?
— Да что ты, милочка! Любой мужчина был бы счастлив побывать в твоей спальне!
— Но только не Эрвин!
— А ты бы спросила: чего он хочет?
— Да я разве не спрашивала? Разве я не пыталась его развеселить? Все, что он на это сказал: «Как вы глупы». Ты бы слышала, каким тоном он это сказал! Будто красивой женщине надо еще иметь и ум, чтобы нравиться мужчине!
— Ты поэтому и плачешь? — сочувственно спросила Атенаис.
— Нет. Я плачу от счастья.
— Господи ты боже мой! Что с тобой случилось-то?!
— Хорошо, я тебя расскажу…
Дельфина села рядом с подругой и, расправив пышные юбки со множеством воланов, заговорила:
— Три недели назад я, как обычно, поехала прогуляться в Пале-Рояль. Мне было скучно, Эрвин был мрачен и неразговорчив, и я поехала прикупить себе какую-нибудь безделушку или заказать новую шляпку. Я бродила по галереям, разглядывая сверкающие витрины, и откровенно скучала. И вдруг, о ужас, Наис! Я поняла, что ничего не хочу! Барон заразил меня своей холодностью! Все чувства во мне словно умерли! А ведь мне только двадцать два года! Господи, что он со мной сделал?! — Дельфина опять чуть не разрыдалась.
— И что же было дальше? Ведь это не все?
— Нет. Далеко не все. Я брела, пытаясь хоть чего-нибудь захотеть, да хоть бы чашку кофе, и вдруг из сто тринадцатого зала вышел молодой мужчина…
— Постой! Да ведь это, кажись, игорный зал!
— Да. Там играют. И он вышел оттуда. Мы чуть не столкнулись, но он ничего не замечал. Он смотрел на меня словно помешанный! Я сразу поняла, что он все проиграл. Он был красив как демон! А глаза… Глаза безумные… Синие-синие… На нем был отличный сюртук, сидящий как влитой на статной фигуре, жилет, который, наверное, стоил ему безумных денег, щегольские сапоги… Манеры выдавали аристократа. Но в кармане у него не было ни су. Я сразу это поняла, Наис! Зато лицо… В нем одном было столько чувств, сколько во всем моем салоне, когда он до отказа забит гостями! Эти ходячие мертвецы превращают мой дом в склеп, а меня самое — в мумию! В старуху! И вдруг — он… Меня словно молния пронзила! — Дельфина сжала руку своей подруги так сильно, что мадемуазель Гаспар вскрикнула. — Я испугалась, что он покончит с собой. Я хотела его увести, но он не дался. Его руки были словно из железа, он смахнул меня с дороги, как пушинку. И хотел уйти. И тут я выхватила из муфты свой кошелек. В нем было золото, много золота. Все, что я взяла с собой в Пале-Рояль. Я стала совать кошелек ему. Он посмотрел на меня невидящим взглядом, но деньги взял. «Сударь, идите домой», — сказала я ему. Он рассмеялся и вернулся обратно в игорный зал.
— Фефина, ты меня пугаешь!
— Ты сначала дослушай. Через день он пришел ко мне в гримерную. Барон был занят, мне показалось, он поджидал кого-то в фойе, в гримерной, заваленной букетами, я была совершенно одна. Он вошел, тоже держа в руке роскошный букет. Извинился, что пришел так поздно, под самый конец спектакля, и не смог в полной мере насладиться моей игрой. Теперь у него было совсем другое лицо. Мне даже показалось, что ко мне в гримерную влетел ангел! «Мадемуазель, — с улыбкой сказал он, — у вас легкая рука. Я вчера крупно выиграл. А сегодня выиграл еще. Вот ваш букет, и вот мой долг…» Ах, не говори ничего! Я знаю, что мне надо было сделать! Взять деньги и забыть об этом! А вместо этого я сказала: «Сударь, позвольте пригласить вас на завтрак. Вам подадут свежайшие устрицы и отличное шампанское». Он рассмеялся и сказал, что с удовольствием принимает мое предложение.
— Фефина! — всплеснула руками толстуха. — Но барон!
— Барон у меня так редко завтракает, что я уже забыла, когда это было в последний раз, — грустно улыбнулась Дельфина. — И потом: этот русский князь не стал спрашивать, свободна ли я? Его, похоже, не интересует, принадлежит ли кому-нибудь женщина, которую он хочет. Меня это так поразило, что я растерялась. Никто из моих гостей не посмел бы оказывать знаки внимания любовнице барона Редлиха! Он сел и небрежно сказал, что совсем недавно приехал в Париж и почти никого здесь не знает. Все лето и осень он прожил в Италии, у одной герцогини, с которой в мае познакомился на водах в Дьеппе. Герцогиня замужем, и ее супруга поначалу устраивал этот брак втроем. Но потом они разругались. Мой князь не привык, когда им помыкают, а герцогиня вздумала выдвигать какие-то условия. И еще он сказал, что в Италии скучно.
— Но почему у этого русского князя нет денег? Говорят, все русские богаты.
— Там, в России, он сделал что-то ужасное. Если он вернется на родину, его закуют в кандалы. Так я поняла. А еще я догадалась, что это из-за женщины. На его прекрасном теле есть шрам от пули. Отвратительный шрам. Почти у самого сердца. Когда я ласкаю моего князя, я едва дотрагиваюсь до этого безобразного рубца. Хотя он смеется и говорит, что ему не больно. Но ты бы видела при этом его глаза! Я бы ее задушила, эту женщину! — горячо сказала Дельфина. — Это наверняка какая-нибудь чопорная аристократка, худая, как жердь. Ну почему бы ему не полюбить меня?
— Но барон? — повторила Атенаис.
— Что мне барон? — беззаботно рассмеялась вдруг Дельфина. — Я влюблена, и на мои ласки горячо отвечают. Одна ночь такой любви не слишком большая плата за все те ночи, когда я пыталась оживить ледяную статую. Теперь я наконец счастлива! Я тайно продала кое-какие драгоценности, из тех, что мне подарил барон.
— Дельфина!
— Эрвин ничего не узнает. Он им уже счет потерял, этим подаркам. Я сняла для моего князя небольшую прелестную квартирку на улице Сен-Лазар, обставила ее по своему вкусу и почти каждый день бываю там. какое-то время я просто наслаждалась своим счастьем… Но Серж попросил представить его барону, мой князь хочет войти в мой дом и бывать там. Ведь он игрок, — беззаботно сказала Дельфина. — А золото в моем доме льется рекой… Ах, Наис! Я ни в чем не могу ему отказать!
— Барон Редлих никогда этого не позволит! Обедать за одним столом с твоим любовником?! Ты с ума сошла!
— Эрвин ничего не будет знать. Я хотела это сделать еще две недели назад, представить Сержа барону, но ты упросила меня ввести в общество своего Индюка. Я не рискнула пригласить на раут сразу обоих: красавца и чудовище. Это было бы слишком… Насколько один уродлив, настолько же другой прекрасен. Что поделать, Наис, женщины любят красавцев! Особенно если эти красавцы знают толк в любви! Теперь я ищу подходящего случая. Надо снова устроить большой прием, — задумчиво сказала Дельфина.
— Что ж… — толстуха попыталась скрыть свое ликование.
Бедная Дельфина сама угодила в капкан. У куртизанки не должно быть сердца. Если уж она позволила себе влюбиться, то ей нельзя больше оставаться куртизанкой. Атенаис, у которой на подругу были виды, не стала ее отговаривать. Напротив, решила поощрить.
— Если барон так холоден, не грех его обманывать! — горячо сказала мадемуазель Гаспар. — Главное, держать все в тайне.
— Ты нам поможешь? — просительно сказала Дельфина. — Я для того все тебе и рассказала, чтобы ты заезжала к моему князю, когда я этого сделать не могу. Передавала бы ему деньги и записочки от меня.
Глаза у Атенаис жадно сверкнули. Она сразу поняла цену одной такой записочки. Да попади она в руки к барону Редлиху — Дельфине конец!
— Скажи, душка Эрвин уже переписал на тебя особняк, в котором ты живешь? — как можно безразличней спросила мадемуазель Гаспар.
— Нет, я его об этом не просила.
— Ну а рента? Обеспечил он тебе ренту? Может быть, он купил тебе поместье?
— Разве я так стара и так дурна, что мне надо думать о будущем? — беззаботно улыбнулась Дельфина.
— Ты права, моя крошка. Ни к чему думать о том, что будет завтра. Не беспокойся: мне ты можешь доверять. Уж я о вас, голубки, позабочусь.
Когда Дельфина уехала, толстуха Гаспар достала припрятанную для торжественного случая бутылочку отличного вина и налила себе полный бокал. Она пила за удачу. А удача ей, кажется, улыбнулась. Дельфина — на грани разрыва с бароном Редлихом. Атенаис никогда не ревновала к красоте своей юной подруги, не завидовала роскоши, в которой та жила, хотя очень любила деньги. Пожалуй, Атенаис любила деньги больше всего на свете, потому что прекрасно знала им цену. Уж она-то настрадалась!
Она ясно видела, как в темном углу роскошного будуара красавицы Дельфины скалит гнилые зубы нищета, поджидая удобного случая. Все будет спущено за пару месяцев, как только барон Редлих навсегда покинет этот будуар. И его хозяйка мигом скатится на самое дно, в парижские трущобы. Только железная воля барона держала этот роскошный фрегат, дом мадемуазель Бокаж, и саму Дельфину на плаву. А без барона всему конец, налетит ураган кредиторов, и все это великолепие мигом потонет. И грех не воспользоваться самым большим мешком с золотом, когда оно пойдет ко дну.
Глава 4
Когда месье Дидон вернулся в Париж из коммерческого вояжа в провинцию (по его собственным словам), Атенаис попыталась подсунуть любовнику очередной поддельный вексель.
— Котик, я опять наделала долгов, — ласкаясь, сказала она. — Ты ведь заработал немного денежек для своей крошки?
— А ты хитра! — рассмеялся вдруг месье Дидон, внимательно разглядывая вексель. — Проделывал и я когда-то такие штуки!
— Ты это, котик, о чем?
— О том ловкаче, который это состряпал. Платить-то выйдет дорого, — хитро сказал Индюк, трогая свой огромный красный нос. — Отправляйся-ка ты лучше в долговую тюрьму. А уж я тебя оттуда вытащу, и задешево.
— Как так: в тюрьму? — заныла Атенаис. — Да ведь я там умру!
— Ничего с тобой не будет, — усмехнулся месье Дидон. И вдруг грубо сказал: — Ты здорова, как лошадь, и хитра, как лиса. Запомни: не вздумай водить за нос папашу Базиля.
Толстуха вдруг испугалась. «Да тот ли он, за кого себя выдает?» — холодея от ужаса, подумала она. Чутье подсказывало ей, что главное занятие месье Дидона лежит весьма далеко от коммерции. И если его «крошка» вдруг даст понять, что обо всем догадалась, и примется об этом болтать, язык ей быстренько подрежут. Как бы вообще не расстаться с жизнью! Поскольку у толстухи Гаспар имелись кое-какие сбережения, позволяющие ей безбедно встретить старость, жизнью своей она дорожила. Поэтому тут же сменила тон:
— Да я же пошутила, котик! Довольно мне того, что ты мне даешь! Зачем платить долги?
— То-то, — удовлетворенно кивнул папаша Базиль. — Ну а теперь рассказывай: приезжал к тебе этот попугай?
— Какой попугай?
— Твоя подружка, разряженная в пух и прах. Та, что живет с бароном Редлихом.
— А как же! Приезжала! — оживилась Атенаис. — Плохи ее дела. Барон ее скоро бросит.
— Вот как? — Толстухе показалось, что месье Дидон обрадовался.
— Так она, дурочка, влюбилась без памяти! — затрещала мадемуазель Гаспар, как сорока. — Совсем голову потеряла, наивная! Того и гляди, барон обо всем узнает! А дом-то на него записан, не на нее! Я всегда говорила: прежде чем заводить красивых молодых любовников, надобно позаботиться о ренте!
Довольная улыбка мигом сошла с лица ее собственного любовника. Папаша Базиль нахмурился:
— Это в кого еще она влюбилась?
— Представь себе, она чуть не столкнулась с ним, когда он выходил из игорного зала! какой-то русский князь, как она говорит, прекрасный словно греческий бог!
— А как он выглядит? Приметы какие-нибудь есть?
— Котик, я опять наделала долгов, — ласкаясь, сказала она. — Ты ведь заработал немного денежек для своей крошки?
— А ты хитра! — рассмеялся вдруг месье Дидон, внимательно разглядывая вексель. — Проделывал и я когда-то такие штуки!
— Ты это, котик, о чем?
— О том ловкаче, который это состряпал. Платить-то выйдет дорого, — хитро сказал Индюк, трогая свой огромный красный нос. — Отправляйся-ка ты лучше в долговую тюрьму. А уж я тебя оттуда вытащу, и задешево.
— Как так: в тюрьму? — заныла Атенаис. — Да ведь я там умру!
— Ничего с тобой не будет, — усмехнулся месье Дидон. И вдруг грубо сказал: — Ты здорова, как лошадь, и хитра, как лиса. Запомни: не вздумай водить за нос папашу Базиля.
Толстуха вдруг испугалась. «Да тот ли он, за кого себя выдает?» — холодея от ужаса, подумала она. Чутье подсказывало ей, что главное занятие месье Дидона лежит весьма далеко от коммерции. И если его «крошка» вдруг даст понять, что обо всем догадалась, и примется об этом болтать, язык ей быстренько подрежут. Как бы вообще не расстаться с жизнью! Поскольку у толстухи Гаспар имелись кое-какие сбережения, позволяющие ей безбедно встретить старость, жизнью своей она дорожила. Поэтому тут же сменила тон:
— Да я же пошутила, котик! Довольно мне того, что ты мне даешь! Зачем платить долги?
— То-то, — удовлетворенно кивнул папаша Базиль. — Ну а теперь рассказывай: приезжал к тебе этот попугай?
— Какой попугай?
— Твоя подружка, разряженная в пух и прах. Та, что живет с бароном Редлихом.
— А как же! Приезжала! — оживилась Атенаис. — Плохи ее дела. Барон ее скоро бросит.
— Вот как? — Толстухе показалось, что месье Дидон обрадовался.
— Так она, дурочка, влюбилась без памяти! — затрещала мадемуазель Гаспар, как сорока. — Совсем голову потеряла, наивная! Того и гляди, барон обо всем узнает! А дом-то на него записан, не на нее! Я всегда говорила: прежде чем заводить красивых молодых любовников, надобно позаботиться о ренте!
Довольная улыбка мигом сошла с лица ее собственного любовника. Папаша Базиль нахмурился:
— Это в кого еще она влюбилась?
— Представь себе, она чуть не столкнулась с ним, когда он выходил из игорного зала! какой-то русский князь, как она говорит, прекрасный словно греческий бог!
— А как он выглядит? Приметы какие-нибудь есть?