Андреева Наталья. Соло для пистолета с оркестром

   — Здравствуйте! — крикнул Глазов через забор. Потому что на участке раздавался заливистый лай.
   — Альфа, на место! Фу!
   Конечно, одной, без охраны здесь было нельзя. Немецкая овчарка бегала по двору, беснуясь от запаха незнакомца. Шумова взяла ее одной рукой за ошейник, оттащила от калитки.
   — Проходите. Не бойтесь, собака старая. Она не кусается.
   Глазов с опаской нырнул в калитку и поспешно пробежал в дом. Он с детства не любил собак, а если уж честно, то просто их боялся. В детстве его напугала огромная овчарка, и несколько лет он заикался. Его дразнили, он кидался в драку. Словом все это было отвратительно. И овчарка тоже. Отвратительна!
   На веранде он подождал хозяйку. Овчарка до веранды не допускалась, осталась внизу, примолкла, приглядываясь к гостю. «Да невкусный я! Ядовитый!» — хотелось сказать ему. Вместо этого Глазов сделал вид, что никакой овчарки не существует. Сел в плетеное кресло и прикрыл глаза. «А за городом сейчас хорошо…» Был теплый весенний день. Сидеть в доме в такую погоду Глазову не хотелось. Шумовой, видимо, тоже, потому что они остались на веранде. Женщина опустилась в плетеное кресло напротив. Дмитрий открыл глаза и присмотрелся к ней внимательнее.
   Нет, она не старуха. Да, она старше его. Настолько, что Дмитрий даже не стал это высчитывать. Больше, чем на пять, а дальше какая разница? Дальше между мужчиной и женщиной уже целая эпоха: они в юности танцевали на дискотеках под разную музыку, по-разному и в разной одежде, читали разные книги, ведь мода меняется так быстро! У него сердце сладко замирает при звуках группы «Модерн токинг», под которую крутил первую школьную любовь, а у нее от чего? Какие-нибудь «Арабески», воспринимаемые им как старье? Эпоха древностей — вот что такое ее юность. У нее другие представления обо всем. Следовательно, к этой женщине только почтение. Да и к женщине ли? Есть хорошее слово: клиентка.
   Но тайком он на клиентку посматривал. В женщине чувствовалась порода. Люди, жившие когда-то в роскоши, навечно пропитываются золотой пылью. Ничто не может убить воспоминания, даже нищета. Юлия Шумова красавицей не была, и одета была безобразно, но Глазов смотрел в ее глаза с непонятной тоской. Она ездила на «Мерседесах» и наверняка побывала везде. В местах, о которых он может только грезить. Она была женой очень богатого человека. Приемы, банкеты, номера дорогих отелей… На этих плечах лежал роскошный мех, на тонких длинных пальцах и в маленьких ушах сверкали бриллианты…
   А глаза у нее необычные. Очень уж светлые, серые, почти жемчужные, при темных волосах и угольно-черных ресницах. Добавить в них яркости и капельку синевы, и Юлия была бы очень интересной женщиной. А так выглядела блеклой. Глазов попытался представить ее при полном макияже и… не смог. Они были затянуты серой дымкой, ее глаза. Туманом, за которым он не смог ничего угадать.
   «И все-таки, сколько же ей лет? А спросить, обидится?»
   — Я звонил вам… — со вздохом сказал он и тут же себя одернул. «Звучит как начало любовного романа. Что у нас может быть общего? Ничего! И уж конечно, никакого романа!»
   Юлия Шумова словно прочитала его мысли и усмехнулась. Все-таки эти зрелые женщины очень опасны. Ты еще только подумал, а она уже все знает! И продолжение зависит только от нее, по праву первого хода.
   — Извините, — сказала хозяйка. — Я стала немного странной с тех пор, как живу одна.
   — Вы что-то говорили про боязнь людей… — он почувствовал, что заикается. Фразы получались деревянные. Из-за собаки? Из-за собаки!
   — Вы привезли кассету? — спросила она.
   — Как мне вас называть? — решился, наконец, Глазов. — Юлией или по отчеству?
   — Хотите знать, сколько мне лет? Тридцать пять, так что решайте сами.
   «А выглядит старше…» — машинально отметил он и сказал:
   — Тогда по отчеству. Мне двадцать восемь.
   И тут случилось неожиданное. Она вдруг закрыла лицо ладонями и заплакала устало, раскачиваясь из стороны в сторону:
   — Старуха, совсем старуха… Жизнь кончена, потому что страшно…
   Глазов растерялся. Что делать? Бежать за водой? И почему она ревет? Потому что ему двадцать восемь, а ей тридцать пять?
   — Ну не надо так расстраиваться, — виновато сказал он. — И вовсе это не много. Тридцать пять. Нашли из-за чего плакать!
   И тут же понял, что сказал глупость. Это из-за собаки. Определенно. Собаки его пугают.
   — Боже мой… — всхлипнула Юлия. — Если бы все это вдруг кончилось… Страшно…
   — Кого вы боитесь?
   — Людей. Я же сказала, что боюсь людей.
   — Вас кто-то обидел?
   — Давайте кассету, — Юлия вдруг перестала плакать и стала вытирать лицо.
   — Послушайте, я помочь вам хочу. Конечно, мужа вашего не вернешь… — Это прозвучало еще глупее. В таких случаях было два варианта: говорить банальные слова сочувствия или молчать. И Глазов замолчал. Они сидели на террасе безмолвно, и Дмитрий искал повод, чтобы уйти.
   — Чаю хотите? — спросила она.
   — Зачем вам этот фильм? — поинтересовался Дмитрий вместо ответа на вопрос.
   — Я хочу убедиться, что ошиблась. Что у меня просто-напросто нервное расстройство.
   — На самом деле это вполне может быть правдой. Если бы вы посмотрели другие фильмы, то увидели бы в них сходство. В образе героя-мстителя.
   — Какого героя?
   — Человека, которого я хочу найти. Он совершил по крайней мере четыре убийства. Во имя справедливости, конечно.
   — Но ведь он прав.
   — Как это?
   — Так вы хотите чаю?
   — А, давайте!
   Вскоре она накрыла на стол. Они сидели на веранде, пили чай, разговор стал неспешным, плавным. Юлия Шумова разговорилась. И даже разоткровенничалась:
   — …Петя был жестоким человеком. Знаете, бывает и такой вид жестокости: от чрезмерной занятости. Это когда кто-то перекладывает свои человеческие обязанности на других. Мол, я для вас деньги зарабатываю, а вы уж как-нибудь сами. Любите за меня, жалейте за меня, извиняйтесь за меня. А мне некогда. Ведь это так просто! Не хочешь быть внимательным к человеку, с которым живешь, можно сказать, что заработался и забыл поздравить с днем рождения, не встретить в аэропорту или просто не улыбнуться, придя с работы: «Здравствуй». Что касается фильма… Петя никогда никого не увольнял. За него это делали другие люди. Которых он для этого нанимал. А заступиться, если уволили не того… Извини, друг, я просто забыл. Или сделал вид, что забыл. Очень удобно, кстати. И про Мишу он вроде бы забыл. И был наказан.
   — Значит, во имя справедливости можно убивать?
   — Да что вы про это знаете? Я сама сейчас в таком состоянии… От самоубийства меня спасает только желание пережить своих врагов. И я готова сократить этот срок. Уничтожив врагов.
   — Я тоже, — неожиданно для себя сказал Глазов. — То есть не уничтожить. Увидеть, как им будет плохо. Только я себе дело нашел, и вы найдите. Посмотрите эти кассеты. Мне надо с кем-то поговорить. Может, я и не прав. А варенье у вас вкусное.
   Вот тут он не лукавил. Это варенье было гораздо вкуснее, чем то, что находилось в банках, заполнивших его кладовку. Должно быть, у Юлии просто было больше времени, чем у его жены. И вдруг он с тоской подумал: «Тридцать пять… Но это же так много!» Почему он это подумал? Определенно из-за собаки.
   — Еще положить? — спросила Юлия.
   — Нет, я пойду. Спасибо за чай. Позвоните мне, когда все посмотрите.
   — Хорошо. Давайте номер телефона.
   Она записала номер, взяла у Дмитрия кассеты. Потом, провожая его, спросила наконец:
   — А как вас все-таки зовут? Стыдно сказать, но спросить я забыла. Два часа просидели на веранде, а я к вам никак не обращалась.
   Он улыбнулся. Боится людей, а целых два часа просидела на веранде с незнакомым человеком, даже имени его не спросив!
   — Дмитрий. Дмитрий Глазов.
   — Митя? Вы мальчик еще. Я вас так и буду звать: Митей.
   Глазов, конечно, так не считал. Что он мальчик. Какой же он мальчик? Детина ого-го! Роста, конечно, невысокого, но зато плечищи! А ручищи? Мальчик! Тоже мне! Мамаша нашлась! И Митей никто его раньше не называл. А ведь и правда, родился-то он в деревне, и Юлия словно почувствовала в нем эту сельскую основательность. Митя? Может быть.
   Он с опаской подождал, пока Юлия подержит за ошейник свою зверюгу. Альфа рыкнула на Глазова и на всякий случай его запомнила. Как человека, который может прийти еще неоднократно. Он это почувствовал.
   Дмитрий ожидал, что Шумова позвонит ему на следующий же день. Ну сколько нужно времени, чтобы просмотреть четыре кассеты? Тем более что делать женщине нечего, ни мужа, ни детей, следовательно, заботы только о себе и об этой отвратительной собаке. Хочешь — копайся в клумбах или газоны подстригай, не хочешь — не копайся, не подстригай, слова никто не скажет. Но прошла неделя, а она не звонила.
   Все это время Глазов запоем читал Акима Шевалье. Несмотря на это, со Светланой они поругались окончательно. Так же, как и во взглядах на жизнь, разошлись и во мнениях относительно творчества Шевалье. Глазов понял, что это приговор. Их браку. Она даже готовить перестала, явно намекая на то, что пока муж не найдет работу, еды не получит. Глазов питался бутербродами, пил кефир, и, когда не лень, жарил себе картошку, которой осталось от зимних запасов еще полмешка. Он даже радовался: наконец-то похудею! Лет до двадцати пяти у него была идеальная фигура: широкие плечи, узкие бедра и накачанный пресс. В юности он хорошо играл в футбол, по утрам делал гимнастику и баловался гантельками. А года три назад от чрезмерной занятости дело это забросил, и вот вам, пожалуйста! На талии, словно спасательный жилет, нарос жирок, мышцы на руках одрябли. Раз появилось свободное время, надо найти гантели. Почему-то следующей мыслью после гантелей была мысль о Юлии Шумовой. Или предыдущей? Нет уж, лучше думать об Акиме Шевалье!
   Глазов долго думал, с чего начать. Он должен узнать об этом писателе все. Где родился, в какой семье, на ком был женат, есть ли дети. И как получилось, что его хоронили в закрытом гробу? Обгорел? Тело по частям собирали? Не исключено, что никакого Шевалье в том гробу не было, он сейчас живехонький, лежит на пляже где-нибудь на Гавайях, пьет коктейль и смотрит на залив.
   А может, Аким Шевалье и в самом деле уже семь лет как в могиле? В конце концов Глазов составил для себя план действий. Через неделю он решил, что если Юлия не позвонит, то возьмет денег в долг и начнет действовать один. Без всякой помощи и советов. А материал потом продаст. Газетчикам или издательству, которое подкинет кому-нибудь интереснейший материал, и выйдет бестселлер. Ведь и в самом деле: презанимательный сюжетец! И деньги свои он вернет, да еще и в прибыли останется.
   Но она все-таки позвонила. Дмитрий почувствовал перемену и в ее голосе, и в настроении. Теперь он разговаривал с женщиной, обладающей сильным характером, интеллектом, а главное, средствами. Умеющей принимать решение.
   — Митя? Приезжайте ко мне сегодня. Я верну кассеты и попрошу вас об одной услуге. Договорились?
   — Еду, — коротко сказал Глазов. И тут же вспомнил об овчарке. Интересно, сколько лет живут собаки? И не пора ли Альфе умереть от старости?
   …Собака его мнения не разделяла. Увидев Глазова, он рыкнула и принюхалась. Но отчаянно лаять и бросаться на него не стала. Глазов понял, что собака собирается жить долго, исправно охранять хозяйку, и друзьями они не станут никогда. В лучшем случае будут друг друга терпеть. Юлия провела Глазова уже не на террасу, а в комнату. Ее обстановка ничем не отличалась от обычной городской квартиры: дорогая импортная мебель, пушистые ковры, видеодвойка «Sony», на стенах картины. Глазов сразу подумал: мазня, но мнения вслух высказывать не стал.
   Здесь было дорого, но печально. Сама хозяйка выглядела сегодня совсем иначе. Юлия привела себя в порядок, уложила волосы, подкрасилась, переоделась в джинсы и красивый дымчатый свитер. Глазов с удовольствием отметил, что у нее хорошая фигура. Грудь в наличии, талия достаточно тонкая, бедра достаточно широкие. Свою жену Светлану Глазов всегда считал слишком уж тощей. Зато она своей худобой чрезмерно гордилась. И Юлию назвала бы жирной.
   Дмитрий смотрел на хозяйку и понимал: это приговор. Их со Светкой недолгому браку.
   — Есть хотите? — спросила его Юлия.
   — Очень.
   Минут через десять хозяйка пригласила его на кухню. Глазов ел суп и думал: к черту диету! А ведь есть еще и цыпленок! Даже собака не казалась ему теперь такой противной.
   — Вас что, жена не кормит? — спросила Юлия, наблюдая, с каким отменным аппетитом он ест.
   — Нет. То есть да. Не кормит.
   — А есть она у вас?
   Он с хрустом разгрыз куриную кость и кивнул: да, есть. Обручального кольца он не носил.
   — Ну и зубы у вас! — не удержалась Юлия. — Должно быть, ни одной пломбы?
   — Я вообще-то деревенский. У нас вода в колодце ключевая. Говорят, там кальция много. Накипь в чайнике появляется моментально, — охотно пояснил Глазов.
   — А в Москву какими судьбами? Землю пахать неохота? Да? Кстати, кем вы работаете? В милиции? Или частным сыском занимаетесь?
   Глазов почувствовал в ее голосе иронию и слегка надулся.
   — Я еще недостаточно наелся, чтобы рассказать свою биографию. Кстати, зачем вам столько еды? Собаке, что ли?
   — Собака ест специальный корм. А я… Я люблю готовить. Но не для кого. Обрадовалась, что кто-то приедет. Хорошо, что ты такой голодный. Не надо отчества, Митя. Ты ведь никак меня не называешь. И пора бы уже перейти на ты.
   Она права.
   — Так что ты решила? — вырвал из себя Глазов это «ты». С кровью, потому что сердце вдруг заныло. Дальше должно быть легче.
   — Я решила… Зачем тебенужен этот человек?
   — Ну, во-первых, его еще найти надо. — Про деньги Глазову было стыдно говорить. В прошлый раз, со старухой, он мог бы признаться в своей меркантильности, но перед молодой и привлекательной женщиной готов был порисоваться. — Меня с работы уволили. Вернее, сам ушел. Хочу добыть интересный материал. Возможно, прославиться и доказать всем, что я не пустое место.
   Она тонко усмехнулась: мальчик! И спросила:
   — А где ты работал?
   — В милиции. Опером, — неохотно признался он. Ведь вдова бизнесмена! Как она к этому отнесется? Шумова отнеслась спокойно.
   — Вот как? Значит, ты можешь сделать так, чтобы его посадили? Связи-то остались? И в органы можно вернуться? Ведь так?
   — Кого посадить? Он же в Америке теперь живет!
   — Ну и что? Во всяком случае, все будут знать, что это он убил. И дело будет заведено на него. В конце концов, есть Интерпол.
   — Кто это все? Кому надо знать, что он убил?
   — Кому надо. Он сумасшедший?
   — Есть немного. Нормальному человеку такое в голову не придет. Вернее, убить, конечно, всякий может, но чтобы фильмы про это снимать… Впрочем, все гении слегка с приветом.
   — А он разве гений?
   — Ну, талант. Этого не отнять. Читал всю неделю.
   — Что читал? Разве он еще и пишет?
   — Писал. Когда был русским. Но это придется еще доказать. А ты почему вдруг решила им заняться?
   Юлия встала, подошла к книжной полке и вытащила из-за стоящих в ряд фолиантов пачку сигарет. И закурила с наслаждением. Глазову не нравились курящие женщины. Сам он курить так и не научился. Но Шумова держала сигарету весьма изящно, между двумя тонкими пальчиками, и вообще, у нее получалось красиво. Есть женщины, которым курение идет.
   — От самой себя прячу, — сказала она, словно оправдываясь. — Знаю, что курящая женщина — это мерзко. Но нервы… Три дня назад убили знакомого моей хорошей подруги. — Без всякого перехода и с той же ровной интонацией. — Он опять был здесь. В России.
   — Кто?
   — Твой маньяк. Твой, потому что это ты его вычислил.
   — С чего ты взяла, что был? — слегка растерялся Глазов.
   — Тот фильм, про альфонса. Танцор за деньги. Я видела его в понедельник. Того красивого парня в фильме звали Жаном. А нашего просто Ванечкой. В школе я учила французский.
   — Постой, этого не может быть! Он что, сначала снял фильм, а потом приехал и убил этого альфонса?
   — Да.
   — Нет, не может быть, — повторил Глазов. — Чепуха. Ты ошиблась.
   — Нет, не ошиблась. Она мне все рассказала, моя подруга. О том, что написала письмо, увидев объявление в газете.
   — Какое объявление?
   — Этого я не знаю. Ты разве невнимательно смотрел? Там в каждом эпизоде с письмом фигурирует газета. Кто-то предлагает людям свою помощь.
   — Тогда все элементарно просто. Мы сейчас едем к твоей подруге и добиваемся от нее адреса, по которому она отправила письмо. А лучше изымаем саму газету. С объявлением. И он наш!
   — Не получится. Во-первых, никто не предаст человека, который помог, а во-вторых, моя подруга уехала к родственникам в Канаду, сегодня утром.
   — Но в фильме она же разорилась?
   — Вот поэтому и уехала. Дождалась, пока убьют ее бывшего любовника, и исчезла.
   — А он что, действительно был такой сволочью, молодой красавчик Жан? И заставил ее аборт делать, подругу твою? Кстати, сколько ей лет?
   — Мы ровесницы. В одном классе учились.
   — Нет, это невозможно! Такое совпадение невозможно! Он должен избегать встречи заказчика одного убийства и родственников жертвы другого. Должен тщательно проверять все контакты, прежде чем решиться. Я уверен: ему приходят десятки писем! У нас в стране столько обиженных! Отбор проходят единицы. И вдруг такое совпадение?
   — Думай что хочешь, только ты должен его найти. У тебя работы нет? Работай на меня. Я дам денег. Концерном, вернее, тем, что от него осталось, управляют родственники мужа, но мне положены проценты. У меня пакет акций. Я обеспеченная женщина.
   Глазов растерялся. Он не ожидал такого поворота. Если бы не два случайных совпадения, он бы ни о чем не догадался, а тут еще появляется прототип героини третьего сюжета! Это слишком уж большая удача. Странная удача. Сюжет-то типичный! Имеется в виду история альфонса. И странное поведение Юлии Шумовой. То она в депрессии, то убийцу хочет найти. Впрочем, он это предполагал. А потому сказал:
   — Ладно, я согласен.
   Шумова ушла в соседнюю комнатку, через некоторое время вынесла оттуда несколько стодолларовых купюр.
   — Вот. Твой аванс.
   Доллары Глазов видел и раньше, но в руках жены. Ему платили в рублях. В его собственные руки зеленые купюры потом не переходили, исчезали в обменных пунктах, а потом в магазинах, по которым ходила Светлана. Она работала менеджером в сервисном центре по обслуживанию иномарок американского происхождения. Жена получала зарплату в валюте. И сама копила деньги на машину. Если бы не любовь к красивым тряпкам, давно бы на ней ездила. Но жена любила хорошо и дорого одеваться.
   Дмитрий деньги взял. Вот Светка удивится! Как говорится, пора бы и честь знать. Но уходить ему не хотелось. «Может, попроситься сюда вместо овчарки? Я, по крайней мере, говорить умею. Но это единственное мое преимущество. А ей как раз оно-то и ни к чему. А вместе с собакой мы не уживемся», — грустно подумал Дмитрий и стал прощаться.
   — Торопишься? У тебя дела? — невесело, в тон его мыслям, спросила Юлия. В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на сожаление.
   «Не может быть, — подумал он. — Не хочет, чтобы я уходил. Значит, поговорить с кем-то ей хочется. Но собака…»
   Он вновь испугался, что начнет заикаться. И позорно сбежал. Юлия Шумова удерживать его не стала…
   …Глазов ехал в автобусе и вспоминал историю своей женитьбы. Светлана была студенткой, а он только начинал работать в розыске. Молодой, самоуверенный болван. Показалось, что это любовь неземная, с первого взгляда, и он сразу же бухнул предложение почти незнакомой девушке, и все серьезные отношения с ней перенес на после свадьбы. Дальше поцелуев дело не зашло и, как потом выяснилось, зря. Она оказалась уже не девственницей.
   Это было первое открытие. Не трагедия, ибо он сам был не девственником, но обида. Могла бы и сказать. С другой стороны, мог бы и спросить. Во-вторых, выяснилось, что у Дмитрия с женой совершенно разные интересы. И это не трагедия, потому что лучше всего уживаются в браке именно противоположности. Но это при условии, если каждая сторона ценит те качества в другой половине, которых не хватает ей самой, и стремится их перенять. Светлана же считала себя идеальной, а мужа недотепой. Ежедневно на него давила, пилила, переделывая под себя. Дмитрий, как джентльмен и настоящий мужчина, уступал. Жене не изменял, с друзьями по выходным не болтался, денег от получки не утаивал. Но все равно ничего не получалось.
   «А хорошо, что у нас нет детей», — подумал он, выходя из автобуса. Это уже было предательство.
   …Дома Светлана все так же смотрела телевизор. На столе стоял букет цветов.
   — Откуда? — равнодушно спросил Дмитрий.
   — Мужчина подарил.
   — Хорошо, что не женщина. Я бы насторожился.
   Ревности он не почувствовал, ибо рыльце и у самого было в пушку, а Светка, похоже, разозлилась. Он вытащил из кармана деньги и отдал жене три стодолларовые купюры со словами:
   — Надеюсь, теперь меня будут хотя бы кормить.
   — Глазов, откуда? — сразу встрепенулась она.
   — Сколько раз просил не называть меня по фамилии?!
   — Ладно, ладно, Димуля, прелесть моя… Жена защебетала, засуетилась. Полетела на кухню, достала из заначки марочное вино. Бутылка была початой, отчего Глазов заподозрил, что Светлана тайком от него прикладывается к спиртному. Ее поведение было ему противно. Воспитывает, значит. Муж принес деньги! Все как в лучших домах! Вот ведьма!
   Но вино он пил, а потом предательски спал с ней, ибо был допущен к телу. Но сегодня ему хотелось женщину, и, в конце концов, он честно это заработал. Любовь получилась паршивая, то есть фальшивая. Глазов чувствовал, что Светка притворяется. Спрашивается, за каким чертом ей это нужно, изображать страсть?
   Этих женщин невозможно понять. И думает при этом, что самая умная! Так кто кого обманул?
   …На следующий день он вплотную занялся писателем Акимом Шевалье. Пришлось навести справки через Аркашу Мельникова. Узнав, что Шумова заявление заберет, тот охотно оказал услугу и попросил о встрече. Глазов понял: не случайно. Мельников просто так ничего не делает.
   Первым делом Дмитрий выяснил, где сейчас находится мать Акима Шевалье и что стало с семьей писателя. Ведь он был женат, имел ребенка. Оказалось, что его единственная дочь живет с бабушкой в хорошей трехкомнатной квартире, купленной еще при жизни писателя. Ни Маргарита Эдуардовна, ни Зоечка Шевалье в деньгах не нуждались. Писателя охотно переиздавали, ибо он теперь считался классиком жанра. Да и на счету в банке после его смерти кое-что было. Кто бы сомневался! Глазов решил представиться корреспондентом. Авось повезет. Удостоверения у него теперь не было, да и не часто откровенничают с сотрудниками милиции, увы! Это он знал по горькому опыту.
   Итак, «корреспондент» Дмитрий Глазов отправился на задание. Кроме мамы писателя и его тринадцатилетней дочери, в квартире находилась женщина средних лет, которая и открыла Глазову дверь. Он оценил ее как домработницу, или помощницу по хозяйству, как анонсируют нынче в. газетных объявлениях подобный род услуг. «Приглашаю помощницу по хозяйству…» Матери Акима Шевалье повезло. Ее домработница выглядела достойно.
   Оглядевшись в прихожей, Дмитрий представился и сказал, по какому делу пришел. Мол, собирает материал для большой газетной статьи. О нем тут же доложили, и надменная пожилая дама в платье, похожем на халат, но со старинной брошью, украсившей ворот, выплыла из большой комнаты. Она улыбалась со всей сердечностью, но Глазов неожиданно почувствовал, что мерзнет.
   На даме был сиреневый парик, а на ее носу красовалась огромная бородавка. Тронув ее указательным пальцем, дама сладко пропела:
   — Ах, как я рада, уважаемый, что моего сына еще помнят! Я всегда говорила ему: Аким, ты должен писать. Работать целыми днями, непременно работать, и когда-нибудь тебя оценят по достоинству и поймут. Яхочу с вами проконсультироваться, уважаемый. Дело в том, — она таинственно понизила голос, — дело в том, что я пишу книгу о своем сыне. Уже несколько лет. Воспоминания. И мне просто необходима консультация специалиста, человека, так сказать, определенного уровня начитанности. Прошу вас в зал.
   Говоря все это, Маргарита Эдуардовна энергично проталкивала Глазова по длинному коридору. На стенах он увидел какие-то странные рисунки. Вихри каракуль, в которых запутались несколько нот. Фейерверки черточек и точек, разноцветные потоки краски…
   — Что это? — не удержался от вопроса Дмитрий.
   — Акиша рисовал музыку. Его жена складывала эти рисунки на антресоли. Яих потом нашла и сохранила. Она была ужасна.
   — Кто, антресоль?
   — Моя невестка. Сюда, пожалуйста.
   Глазов прошел в большую комнату. По правде говоря, он так и не понял, куда попал. В квартиру? Вряд ли! Этот дом был превращен в музей Акима Шевалье. На стенах — фотографии Акима Шевалье. На полках — книги Акима Шевалье. Все издания, и прижизненные, и посмертные. Вокруг — вещи, принадлежащие покойному Акиму Шевалье. Ковер, по которому он ходил, стол, за которым работал.
   — А его отец? — спросил Глазов, с осторожностью присаживаясь на краешек дивана. Не дай бог чего-нибудь задеть и разбить!
   — О, его отец — потомок старинного рода, — дама опустилась в глубокое кресло. — Отсюда и наша необычная фамилия. Акишу долго уговаривали взять псевдоним. Предлагали на выбор несколько звучных имен и фамилий. Но мой сын был человеком чрезвычайно благородным. Чрезвычайно. Он настоял, и знаете…