Страница:
Первой мыслью было отдать приказ об аресте Арекусу Грюку, после чего он самолично обезглавил бы предателя, но подобное решение могло заставить рыцарей ордена «Змеи» поспешить и за его головой. А внезапная смерть никоим образом не входила в планы Кима.
Поэтому следовало скрепя сердце продолжать играть роль доверчивого лопушка, делать вид, что Ал по-прежнему лучший друг и доверенное лицо, и постепенно готовиться к переходу в другое тело.
Тихо, спокойно, приняв последнюю дозу эликсира, больше вряд ли удастся раздобыть у ордена, из которого он вышел. Принять и стать другим человеком.
Ким не мигая смотрел на бутоны лотосов, чувствуя нарастающую в них силу, по воде пошла неуловимая рябь. Он видел это столько раз уже в этой жизни, в этих жизнях видел ЭТО – величайшее откровение мира, распустившийся щелчком бутон лотоса. Чпок, чпок, чпок, взорвались сразу же три цветка. Ким заставил себя затаиться, ощущая всем телом живой поток высвобожденной энергии. Его мысли прояснились. Чпок, чпок, чпок, чпок! О, как же это прекрасно, когда в пруду распускаются сразу же почти все лотосы.
Он уйдет из этого мира, чтобы раскрыться, распуститься, расправить свои лепестки далеко отсюда. Последний шанс, последняя возможность превратиться в прекрасный цветок, в совершенного воина, правителя, философа – впрочем, он уже был всем этим целых три раза. Скоро Ким снова станет молодым, и на этот раз уже молодым и привлекательным. На кой черт нужны полумеры?! Он снова будет в строю, напишет «Бусидо». Пусть на сто лет раньше положенного, а кто первый – тот и молодец! И пусть ему потом говорят об авторском праве, когда именно он, и никто другой, застолбит тему.
Или просто проживет жизнь счастливого человека, садовника, который будет возиться с растениями, обустраивать пруды с лотосами, пусть еще рядом будет любимая женщина – одной вполне достаточно для счастья, если она по-настоящему любит или хотя бы преданна и верна. Пусть будут дети. Пусть будут прохладные вечера и прогулки, саке и комочки риса…
Идея уйти из жизни именно в этом году явилась не спонтанно. Просто, согласно истории, сегун Токугава-но Хидэтада должен был умереть именно в 1632 году в возрасте 52 лет, а это могло означать только одно – если в этот год сегуну надлежит дать дуба, временному поселенцу самое время делать ноги.
Подробностей о смерти Хидэтада не сохранилось, но, судя по всему, именно потому, что ничего в этой смерти не было геройского. Того, о чем принято слагать песни. Вероятнее всего, сдох от цирроза печени, ибо не фиг лакать саке и думать, что все сойдет с рук. Не было сказано и когда именно произойдет сие знаменательное событие. Следовательно, удара, сердечного приступа, прободной язвы или еще чего-нибудь не менее омерзительного можно было ожидать в любой момент.
При иных обстоятельствах, возможно, Ким попытался бы обмануть судьбу: подлечиться, не пить, пытаясь хотя бы ненадолго продлить свои дни, но тогда на его след тотчас же вышли бы прежние соратники из ордена «Змеи», от внимания которых не скрылось бы, что сегун не преставился в положенный срок. А следовательно…
И еще одно, точнее одна. Больше ордена «Змеи», больше засланных в замок убийц Ким боялся дочери ведьмы Осибы, невестки Ала – Юкки. Ведь это именно она обучила Кима по собственному желанию занимать чужие оболочки, не пользуясь для этого эликсиром.
Воплощенная жестокость – Юкки только в качестве злой шутки могла выбить душу из какого-нибудь воина, на время завладев оболочкой. Воспользоваться телом миловидной служанки во время собственных месячных, для того чтобы, не откладывая, заняться любовью со своим муженьком Минору. И самое удивительное, что только она, ведьма Юкки, могла затем вернуться в свое собственное тело, каким-то чудом оживив его. Должно быть, стервоза владела какой-то хитрой методикой работы со временем. Сам Ким на такие фортели смотрел с понятной завистью и страхом. Подобное получалось у него только при Юкки, а без нее – никогда. А Ал, Ал, скорее всего, держал подле себя ведьму именно потому, что либо она была его вассалом, либо он присягнул на верность ей.
Ким нехотя поднялся и, последний раз взглянув на пруд с распустившимися в нем лотосами, оправив одежду, отодвинул норэн[12] и вышел в коридор.
Юкки, ох уж эта Юкки, с некоторых пор у Кима вошло в привычку, нет, в навязчивую идею, или того хуже – в манию, искать во всех встречных-поперечных неуловимые черты ведьмы.
Во время той самой инспекции на землях даймё Мацукура ему показалось, что он отыскал проклятую Юкки, вдруг обнаружив ее в молодой привлекательной крестьянке, доставленной в замок вместе с другими бабами для услаждения самураев. Что-то было не так с этой девушкой. Ее спокойствие, что ли… В то время как все остальные гнусно выли, просясь отпустить их домой, как же, вернут их без отработки положенного! Но все равно, почему бы и не попросить, но та странная бабенка вообще ни о чем не молила, не проронила слезинки, она просто смотрела на Кима красивыми блестящими глазками, словно знала, что тот убережет ее от бед.
И он действительно вступился за нее, ткнув пальцем в сторону ревущих пленниц, велел доставить девку в отведенные для него покои, что тут же было выполнено. А там…
Нет, разумеется, зная, что крестьянка вполне может оказаться Юкки, он и не думал прикасаться к ней. Этого еще не хватало.
Покормил, да и отпустил с подарком, позаботившись о том, чтобы девица вернулась в деревню без проблем. Отправил с ней самурая, до последнего ожидая, что хитрюга Юкки как-нибудь проявит себя, но…
Во второй раз их встреча произошла неожиданно скоро. Уже на следующее утро, отправляясь на соколиную охоту, он приметил, что в кустах ракиты кто-то прячется. Сегуна тотчас в два кольца окружили телохранители, несколько человек с мечами и ножами наизготовку рванулись к кустам и вскоре вытащили оттуда лохматую, с залитым кровью лицом бабищу, – как догадался продравшийся сквозь кордон собственных телохранителей Ким, – одну из тех, кого ему довелось видеть прошлой ночью.
Впрочем, догадался он скорее не по лицу, лицо было обезображено свежими глубокими ранами, нос отрезан, черная на красном дыра выглядела омерзительно. Он признал крестьянку по голубой, изгаженной кровью накидке, которую приметил накануне.
Зачем? Для чего могло понадобиться уродовать молодую, вполне привлекательную женщину? Почти все даймё время от времени сами пользуются крестьяночками и позволяют делать то же самое своим самураям. Кто-то на следующий день одаривает их подарками, кто-то кормит, поит, снимает часть налогов с деревни. Так было во все времена и не вызывало протестов. Но это?!
Зачем портить жизнь человеку, портить лицо женщине?
Мучимый странным предчувствием Ким специально сошел с тропы и, окруженный своими преданными людьми, за несколько минут долетел до деревни, в которой жила вчерашняя крестьяночка. Оруженосец, провожавший ее до дома, вел их короткой дорогой.
Уже на въезде в деревню стало очевидно, что здесь не все гладко, в какой-то момент Ким даже забеспокоился, что не взял всю свою охрану. Впрочем, кого здесь бояться, кучки рыдающих крестьян?
В центре деревне – напротив дома старосты (самый большой и ухоженный дом должен был занимать староста или отвечающий за деревню самурай) – прямо на земле лежали сразу четыре мертвых женщины, из тех, кого вчера таскали в замок. У двоих из них не было носов, у других были выколоты глаза.
С замиранием сердца Ким медленно подъехал к трупам, давая крестьянам возможность расступиться перед лошадью неизвестного им господина. Его вчерашняя «гостья», ее не было среди покойниц. Кто-то тронул его за плечо, и Ким повернул коня в сторону домика, на который показывал оруженосец.
Заметив его приближение, находящиеся возле калитки крестьяне попадали на колени, успев перед этим распахнуть настежь калитку и отползти от тропинки, дабы не быть раздавленными копытами коней.
Ким спешился и, скрестив от нечистой силы пальцы, вошел в дом. Девушка, проведшая безмятежную ночь в его покоях, гостья, которую он одарил с рассветом и отправил под охраной домой, смотрела на него, неловко скособочившись в углу, точно сломанная кукла. Из ее горла торчал узкий дешевый нож – шило. Из угла рта на рукав цветастой юкаты[13] стекала тоненькая струйка крови.
Нет, разумеется, это была не Юкки. Та нипочем не позволила бы пришить себя без борьбы. Но зачем? К чему такая изощренная жестокость?!
Вернувшись к охотникам, Ким был мрачен и сосредоточен. Больше всего в этот момент ему хотелось посадить на кол зарвавшегося настолько, что позволил отдать приказ об убийстве вчерашней гостьи своего сегуна, даймё Мацукура Сигехару. Да, воткнуть в жопу кол и потом обложить соломой и подпалить! Гад!
Можно было измыслить и более совершенные виды казни, но Ким был принужден молча сносить обиду. Потому что его целью был не признанный садист и нелюдь Мацукура, а дочь Ала – Марико и ее новое семейство. И кто знает, казни он подонка, куда денутся его самураи? Скорее всего – пополнят ряды бесхозных ронинов, ищи их потом еще несколько лет…
Пришлось проглотить обиду, сделать вид, будто глух и слеп. А так хотелось долго и сладострастно варить мерзавца в котле, наслаждаясь его криками.
Глава 5
Во время подготовки дома к празднику, пусть даже семейному празднику, в его комнатах и во дворе возня и неразбериха. Слуги свои и специально по такому случаю приглашенные со стороны, слуги приехавших господ, торговцы со своим прошеным и непрошеным товаром, любопытствующие соседи…
Хорошо еще, удалось снять два дома по соседству для семей Умино и Минору с их челядью.
В такие дни проще простого заслать нескольких шпионов. Почему нескольких? Ну, чтобы, если одного раскроют, остался бы другой, а если поймают второго, есть шанс, что пропустят третьего, и так далее. С другой стороны, устраивающие у себя прием люди тоже не лыком шиты и держат ушки востро. И если хозяева не лопухи, или, как здесь говорят, «бака», если правильные хозяева – у них не забалуешь.
Вот Ал, хоть и не японец, думать, как остальные, не способен, суть вещей видеть, зато верная супружница его – внучка, дочка и жена даймё – начеку, да и доверенные самураи тоже не деревенские простачки. Ими нет нужды понукать, требуя бдительности, не для того два меча за поясом носят, и бошки до сих пор на плечах, а не в канавах придорожных валяются. Сами соображать должны, а, соображая, еще и ему, даймё и господину, подсказывать, если тот в своей варварской несообразительности сам не допетрит.
Правда, столь непочтительных слов, да и мыслей никто из офицеров не произносил ни вслух, ни про себя, зато совет со своими офицерами Ал держать привык, и неудобство предпраздничной суеты удалось-таки повернуть себе во благо, а именно – под веселый шумок встретиться с засланной ранее на острова Амакуса разведкой да подробные донесения выслушать.
Ради переговоров этих Ал со своими шпионами и старшими офицерами в самой большой комнате собрались и стражу вокруг дома поставили, чтобы на несколько шагов никто близко к обозначенному квадрату не приближался. Стрелять, на всякий случай, Ал запретил, ни луков, ни тем более огнестрельного оружия не разрешил на пост брать, справедливо полагая, что приехавшая с кем-то из гостей дуреха-служанка непременно заблудится в саду да и выпрется в ненужный момент в неподходящем месте, чтобы словить дурным разяванным ртом каленую стрелу и навлечь на седую голову Ала новые неприятности.
– Согласно сведениям, полученным из «замка Самого», – не желая привлекать лишнего внимания к предмету разговора, доложил закутанный в плащ шпион, лица которого никто не должен был видеть, кроме самого Ала, так как это был один из последних синоби, чьи предки не участвовали в знаменитой бойне, устроенной бывшим сегуном, – согласно полученным сведениям из замка, прибудет ровно пять «гостей», чья подготовка и владение искусством макияжа будут на высоте. – Он судорожно глотнул воздух, должно быть, под тряпкой было нечем дышать. – Из «малого замка» (согласно заранее условленному обозначению «замок Самого» означал – из ставки сегуна, в то время как «малый замок» – двор его сына и наследника, «макияж» – искусство маскировки) к нам едут трое, вернее – вначале было трое, вместе с мастером-поваром. Теперь двое. Мой агент из христианской миссии, что близ Нагасаки, сообщает, что, прослышав о том, что вы вознамерились убить Амакуса Сиро, они тоже направили гостя, прославленного мастера мечей Симада Оно, который когда-то служил у Нобунага и после не присягал уже никому, а лишь брал заказы. Очень опасный человек. Нам удалось узнать, что на правой ягодице у него татуировка в виде черного паука, но как убедить его снять набедренную повязку?.. Трое гостей явятся в свите, простите, – он приложил руку к груди, заранее извиняясь за то, что будет сказано, – входят в свиту Минору-сан и двое приедут вместе с вашей дочерью Фудзимото Гендзико и ее мужем Фудзимото Умино. Возможно, что Симада-сан – черный паук может оказаться среди их людей, так как отец Умино, Кияма, был не простым даймё, а главой даймё-христиан.
– Спасибо, это разумно. Не подослала ли нам гостей госпожа Дзатаки Осиба? – На этот раз Ал уже не осторожничал, так как при своей крайней опасности проклятая баба все-таки не обладала реальной властью.
– Отчего же не прислать? По нашим сведениям, от нее должны были прибыть двое. Впрочем, да простит меня господин, не следует упускать и того, что шпион госпожи Осибы уже давно находится в вашем доме.
Имя не было произнесено, но оно чудным образом возникло одновременно во всех головах членов совета: Юкки – жена Минору и невестка Ала. Красивая, талантливая и, пожалуй, опасная не менее своей треклятой матушки ведьма Юкки.
Бессонные ночи напролет Ал думал о Юкки как о пригретой на груди змее. Ведь именно Юкки продолжала поддерживать связь со своей матушкой, верность которой она сохраняла независимо оттого, что давно уже принадлежала к другому клану. К семье, у которой ее мать отобрала сына и наследника!
Впрочем, до сих пор Юкки не сделала ничего такого, за что ее можно было бы с чистой совестью покарать, даже напротив. И сегодня он, Ал, должен сопроводить их с Минору в храм, где его крошечный внук получит имя…
Хорошо все-таки, что он не пригласил на совещание Минору, услышать такое было бы для него обидно. Но с другой стороны, пусть бы лучше послушал умных людей, людей, зарабатывающих свой рис на построении шпионских сетей и раскрытии чужих тайн. Все лучше, чем теперь ему, Алу, придется разъяснять счастливому супругу и отцу, отчего тот должен услать любимую жену в ссылку или принудить ее обрить голову в монастыре.
– Итак, получается, что к нам должны приехать пятнадцать нежеланных гостей, – подытожил Ал. – Так ли я понял?
Замотанный в плащ ткнулся лбом в татами.
– Может, и меньше, так как один шпион может служить на два дома, – приглушенно из-под тряпки ответил он.
«А еще непременно прибудет кто-нибудь из ордена „Хэби“, – с тоской подумал Ал. – Без окон без дверей – полна горница б… людей!»
Глава 6
О мастере чайных церемоний, показывающем в этот день свое искусство в малом доме хатамото сегуна Грюку-сан, можно было сказать лишь то, что он старший сын и правопреемник своего легендарного отца – мастера чайных церемоний из Киото, служащего когда-то при дворце императора. Но не высокое и, несомненно, почетное место при дворе сына богини Аматэрасу делало отца мастера чайных церемоний великим человеком, а одна история, произошедшая с ним на закате жизни.
А надо сказать, что мастер чайных церемоний, несмотря на самурайское звание, был воспитан при дворе императора очень странным образом – отродясь он не держал в руках меча, могущего, по мнению придворных, сделать его движения более грубыми, лишив церемонию присущего ей очарования. Зачем меч человеку, который никогда не покидает императорского дворца? Лишь время от времени мастер чайных церемоний прогуливался по ухоженному, тщательно охраняемому садику, по знакомым с детства коридорам, запертый, как и сам император, в драгоценной клетке.
Но вот однажды случилось странное и радостно-будоражащее событие, в Киото начался пожар, горел квартал бедноты, но по несчастливому стечению обстоятельств ветер в тот день дул в сторону императорского дворца, так что монаршая чета сочла за благо для себя перебраться на некоторое время в другой дворец. Вместе с императором и слугами, собрав свой нехитрый скарб, следовал и мастер чайных церемоний.
И вот, добравшись до места и как-то расположившись там, мастер чайных церемоний покинул дворец и впервые в жизни отправился самостоятельно прогуляться по городу. Он вышел из крошечных восточных ворот, над которыми распростерла свои тяжелые лапы вековая сосна, то и дело оглядываясь, готовый вернуться по первому оклику. Не взяв ни паланкина, ни охраны, он просто не знал, как это следует делать, устремился в свое первое путешествие по родному городу. Слуги нового дворца и стража не обратили на него ни малейшего внимания, занятые императорской семьей и сановниками. Так что на какое-то время мастер чайных церемоний остался совсем один.
Так он и шатался бы по Киото с выпученными от удивления глазами, рассматривая узорчатые шкатулки, изящные веера и искусно выточенные палочки хоси. Возможно, кто-нибудь из местных воришек в конце концов срезал бы у бедолаги кошелек, и он опечалился бы этим происшествием. Но все обернулось куда хуже.
Мастер чайных церемоний был одет в самурайскую форму с малыми императорскими гербами, за поясом его торчали два меча, отсутствие которых могло означать только арест и потерю чести. Ниже висел здоровенный меч тати, так что для всех окружающих мастер чайных церемоний выглядел точь-в-точь самурай личной гвардии императора. А поскольку в этом районе города прежде очень редко доводилось видеть столь знаменитые гербы и форму, сразу же нашелся охотник помериться силой с самураем, охраняющим жизнь сына богини.
Поэтому очень скоро к мастеру чайных церемоний подошел пьяный, грязный, точно сутки провалявшийся в канаве ронин, который, тыча черным от грязи пальцем в императорскую хризантему на форме мастера, потребовал, чтобы тот немедленно сразился с ним, дабы бесхозный воин мог убедиться, что находящиеся на довольствии во дворце люди действительно стоят получаемого ими жалованья.
Что было делать несчастному мастеру чайных церемоний? Открыться, что не умеет держать в руках меч, – значит обесчестить форму и заодно герб. Оставалось умереть. Но умереть достойно, ничем не выдав своего страха и не посрамив честь самураев императорского дома.
– Я с удовольствием сражусь с вами, только… – мастер чайных церемоний замялся было, силясь измыслить правдоподобный предлог, – только, как вы, несомненно, поняли, я человек служивый, и прежде всего мне следует выполнить поручение моего господина, а уж после этого получить личное удовольствие сразиться с вами. Посему предлагаю встретиться здесь же на закате.
Легенда гласит, что, соврав про приказ сюзерена, мастер чайных церемоний поспешил в школу мечевластителей, которую приметил во время прогулки, но на самом деле это было не совсем так. И первым делом он бросился к новому дворцу своего господина, чтобы в последний раз обнять и передать благословения своему маленькому сыну, проведя необходимые посвящения его в мастера чайных церемоний.
После чего он действительно отправился, но не к неведомому ему сенсею[14], который еще не известно, чему обучит, а к учителю наследника престола, и, смиренно опустившись перед ним на колени, попросил научить его с честью умереть, дабы не опозорить самураев его императорского величества.
– Как странно. Обычно меня просят объяснить, как выжить, в то время как ты молишь научить умереть. Это удивительно и очень интересно. Путь самурая – смерть, лживы воины, учащиеся выживать, которые борются со смертью, вместо того чтобы раствориться в ней.
Учитель наследника закусил длинный ус, с невольным уважением разглядывая смиренно ожидавшего его решения мастера чайных церемоний.
– Позвольте предложить вам следующее: я приму ваш вызов, в то время как вы сошлетесь на желудочное нездоровье, при котором битва невозможна. Если все произойдет, как предлагаю я, выиграют все трое, вы останетесь живы, ронин закончит бесполезное, позорящее его существование, а я, быть может, обрету в вашем лице интересного собеседника.
– Благодарю за оказанную мне честь и неслыханную милость, но я должен сделать это сам, – не сказал, а как-то пискнул мастер чайных церемоний. – Простите меня сенсей. Ваше предложение необыкновенно щедро, но я не могу принять его, иначе это было бы бесчестием для меня.
Сказав так, мастер чайных церемоний пошел на поединок и, естественно, погиб.
Но странное дело. Почти сразу же после смерти благородного мастера родилась красивая легенда о том, что в качестве уплаты за совет, как следует наиболее достойно умереть, учитель меча попросил своего гостя провести церемонию для него лично. И вот, воодушевленный обещанием, что он умрет с честью, не опозорив своих предков, не навлекая бесчестие на потомков и злые толки на дом императора, мастер чайных церемоний велел слугам принести все необходимое для действа.
После чего он тщательно осмотрел свой инвентарь, подвязал волосы, снял верхнюю дорогую одежду, оставшись в свободной белой куртке с завязками и белых же штанах. При этом лицо мастера светилось таким воодушевлением, такой радостью, что все в руках его спорилось, и сенсей получил истинное наслаждение, наблюдая за искусством чайной церемонии.
– Вот теперь идите к месту поединка и будьте столь же радостным и окрыленным, каким я увидел вас во время выполнения вашей любимой работы. Сначала снимите верхнюю неудобную одежду, затем, оставшись лишь в куртке и штанах, возьмите в руку меч и представьте, что расставляете чашечки, орудуете венчиком, то есть делаете что-то из того, что вы умеете, что легко, привычно и любимо для вас. И если вы добьетесь того же состояния, которое было у вас, когда вы проводили церемонию, умрете вы или останетесь живы – вы в любом случае победите.
Говорили, что мастер чайных церемоний сделал все именно так, как учил его сенсей. Что лицо его снова озарили вдохновение и радость, увидав которые, ронин бросился наутек, покрыв тем самым свое имя позором. Впрочем, какое у ронина может быть имя?..
Когда-то, еще в далеком будущем, Ал читал эту историю и теперь слушал, как все было на самом деле.
Впрочем, кто может доподлинно сказать, где тут правда?
И главное, оставался открытым вопрос: если не мастер-повар, то мог ли мастер чайных церемоний, сын легендарного отца, быть присланным к нему в качестве шпиона? Почему бы и нет?
Впрочем, молодой мастер чайных церемоний, в отличие от своего отца, знал толк в бое на мечах. После того как в саду был найден обезглавленный труп мастера-повара, и Ал был вынужден отправиться в замок сегуна для предоставления отчета о произошедшем, мастер чайных церемоний облачился в самурайскую форму дома, в котором служил, опоясался двумя мечами, тщательно побрился и сделал самурайский пучок, после чего отправился разгуливать вокруг жилища Ала, поджидая притаившихся в засаде врагов.
Был он, даже для японцев, маленького роста, с короткими кривыми ногами, как нередко случается с детьми мужчин, родители которых не ищут им достойную невесту, а берут ту, что живет в соседнем дворе, и, видимо от того, весьма боевит и задирист.
– Кто убил мастера-повара? – петушился он перед только что отстоявшими положенное в карауле и теперь желавшими поскорее получить свои порции пшенки в уютном трактире в квартале горшечников самураями охраны Ала. – Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала выяснить, что послужило поводом. Но на мастере-поваре не было мечей. Стал бы он задираться к другому человеку, если у него не было чем защищаться? Значит, убийца сам нашел какую-то причину и убил. – Выглядевший старше своих спутников стражник первым вошел в услужливо открытую перед ним дверь и, на секунду задержавшись у порога, безошибочно выбрал тихое, чистое местечко подальше от двери, а затем уверенно направился туда.
– Да уж, для того чтобы задираться, не имея под рукой оружия… надо либо не иметь головы на плечах, либо желать собственной смерти. – Старший принял из рук служанки миску с водой и тряпочку для мытья рук и, кивнув остальным, первым занял почетное место во главе стола.
– Но и умереть с оружием в руках все равно более почетно, нежели безоружным, – просто ерунда какая-то… – ответил ему один из стражников, рядом с которым опустились на колени сразу же две девушки. Одна с улыбкой протягивала чашку саке, другая расставляла тарелки.
Поэтому следовало скрепя сердце продолжать играть роль доверчивого лопушка, делать вид, что Ал по-прежнему лучший друг и доверенное лицо, и постепенно готовиться к переходу в другое тело.
Тихо, спокойно, приняв последнюю дозу эликсира, больше вряд ли удастся раздобыть у ордена, из которого он вышел. Принять и стать другим человеком.
Ким не мигая смотрел на бутоны лотосов, чувствуя нарастающую в них силу, по воде пошла неуловимая рябь. Он видел это столько раз уже в этой жизни, в этих жизнях видел ЭТО – величайшее откровение мира, распустившийся щелчком бутон лотоса. Чпок, чпок, чпок, взорвались сразу же три цветка. Ким заставил себя затаиться, ощущая всем телом живой поток высвобожденной энергии. Его мысли прояснились. Чпок, чпок, чпок, чпок! О, как же это прекрасно, когда в пруду распускаются сразу же почти все лотосы.
Он уйдет из этого мира, чтобы раскрыться, распуститься, расправить свои лепестки далеко отсюда. Последний шанс, последняя возможность превратиться в прекрасный цветок, в совершенного воина, правителя, философа – впрочем, он уже был всем этим целых три раза. Скоро Ким снова станет молодым, и на этот раз уже молодым и привлекательным. На кой черт нужны полумеры?! Он снова будет в строю, напишет «Бусидо». Пусть на сто лет раньше положенного, а кто первый – тот и молодец! И пусть ему потом говорят об авторском праве, когда именно он, и никто другой, застолбит тему.
Или просто проживет жизнь счастливого человека, садовника, который будет возиться с растениями, обустраивать пруды с лотосами, пусть еще рядом будет любимая женщина – одной вполне достаточно для счастья, если она по-настоящему любит или хотя бы преданна и верна. Пусть будут дети. Пусть будут прохладные вечера и прогулки, саке и комочки риса…
Идея уйти из жизни именно в этом году явилась не спонтанно. Просто, согласно истории, сегун Токугава-но Хидэтада должен был умереть именно в 1632 году в возрасте 52 лет, а это могло означать только одно – если в этот год сегуну надлежит дать дуба, временному поселенцу самое время делать ноги.
Подробностей о смерти Хидэтада не сохранилось, но, судя по всему, именно потому, что ничего в этой смерти не было геройского. Того, о чем принято слагать песни. Вероятнее всего, сдох от цирроза печени, ибо не фиг лакать саке и думать, что все сойдет с рук. Не было сказано и когда именно произойдет сие знаменательное событие. Следовательно, удара, сердечного приступа, прободной язвы или еще чего-нибудь не менее омерзительного можно было ожидать в любой момент.
При иных обстоятельствах, возможно, Ким попытался бы обмануть судьбу: подлечиться, не пить, пытаясь хотя бы ненадолго продлить свои дни, но тогда на его след тотчас же вышли бы прежние соратники из ордена «Змеи», от внимания которых не скрылось бы, что сегун не преставился в положенный срок. А следовательно…
И еще одно, точнее одна. Больше ордена «Змеи», больше засланных в замок убийц Ким боялся дочери ведьмы Осибы, невестки Ала – Юкки. Ведь это именно она обучила Кима по собственному желанию занимать чужие оболочки, не пользуясь для этого эликсиром.
Воплощенная жестокость – Юкки только в качестве злой шутки могла выбить душу из какого-нибудь воина, на время завладев оболочкой. Воспользоваться телом миловидной служанки во время собственных месячных, для того чтобы, не откладывая, заняться любовью со своим муженьком Минору. И самое удивительное, что только она, ведьма Юкки, могла затем вернуться в свое собственное тело, каким-то чудом оживив его. Должно быть, стервоза владела какой-то хитрой методикой работы со временем. Сам Ким на такие фортели смотрел с понятной завистью и страхом. Подобное получалось у него только при Юкки, а без нее – никогда. А Ал, Ал, скорее всего, держал подле себя ведьму именно потому, что либо она была его вассалом, либо он присягнул на верность ей.
Ким нехотя поднялся и, последний раз взглянув на пруд с распустившимися в нем лотосами, оправив одежду, отодвинул норэн[12] и вышел в коридор.
Юкки, ох уж эта Юкки, с некоторых пор у Кима вошло в привычку, нет, в навязчивую идею, или того хуже – в манию, искать во всех встречных-поперечных неуловимые черты ведьмы.
Во время той самой инспекции на землях даймё Мацукура ему показалось, что он отыскал проклятую Юкки, вдруг обнаружив ее в молодой привлекательной крестьянке, доставленной в замок вместе с другими бабами для услаждения самураев. Что-то было не так с этой девушкой. Ее спокойствие, что ли… В то время как все остальные гнусно выли, просясь отпустить их домой, как же, вернут их без отработки положенного! Но все равно, почему бы и не попросить, но та странная бабенка вообще ни о чем не молила, не проронила слезинки, она просто смотрела на Кима красивыми блестящими глазками, словно знала, что тот убережет ее от бед.
И он действительно вступился за нее, ткнув пальцем в сторону ревущих пленниц, велел доставить девку в отведенные для него покои, что тут же было выполнено. А там…
Нет, разумеется, зная, что крестьянка вполне может оказаться Юкки, он и не думал прикасаться к ней. Этого еще не хватало.
Покормил, да и отпустил с подарком, позаботившись о том, чтобы девица вернулась в деревню без проблем. Отправил с ней самурая, до последнего ожидая, что хитрюга Юкки как-нибудь проявит себя, но…
Во второй раз их встреча произошла неожиданно скоро. Уже на следующее утро, отправляясь на соколиную охоту, он приметил, что в кустах ракиты кто-то прячется. Сегуна тотчас в два кольца окружили телохранители, несколько человек с мечами и ножами наизготовку рванулись к кустам и вскоре вытащили оттуда лохматую, с залитым кровью лицом бабищу, – как догадался продравшийся сквозь кордон собственных телохранителей Ким, – одну из тех, кого ему довелось видеть прошлой ночью.
Впрочем, догадался он скорее не по лицу, лицо было обезображено свежими глубокими ранами, нос отрезан, черная на красном дыра выглядела омерзительно. Он признал крестьянку по голубой, изгаженной кровью накидке, которую приметил накануне.
Зачем? Для чего могло понадобиться уродовать молодую, вполне привлекательную женщину? Почти все даймё время от времени сами пользуются крестьяночками и позволяют делать то же самое своим самураям. Кто-то на следующий день одаривает их подарками, кто-то кормит, поит, снимает часть налогов с деревни. Так было во все времена и не вызывало протестов. Но это?!
Зачем портить жизнь человеку, портить лицо женщине?
Мучимый странным предчувствием Ким специально сошел с тропы и, окруженный своими преданными людьми, за несколько минут долетел до деревни, в которой жила вчерашняя крестьяночка. Оруженосец, провожавший ее до дома, вел их короткой дорогой.
Уже на въезде в деревню стало очевидно, что здесь не все гладко, в какой-то момент Ким даже забеспокоился, что не взял всю свою охрану. Впрочем, кого здесь бояться, кучки рыдающих крестьян?
В центре деревне – напротив дома старосты (самый большой и ухоженный дом должен был занимать староста или отвечающий за деревню самурай) – прямо на земле лежали сразу четыре мертвых женщины, из тех, кого вчера таскали в замок. У двоих из них не было носов, у других были выколоты глаза.
С замиранием сердца Ким медленно подъехал к трупам, давая крестьянам возможность расступиться перед лошадью неизвестного им господина. Его вчерашняя «гостья», ее не было среди покойниц. Кто-то тронул его за плечо, и Ким повернул коня в сторону домика, на который показывал оруженосец.
Заметив его приближение, находящиеся возле калитки крестьяне попадали на колени, успев перед этим распахнуть настежь калитку и отползти от тропинки, дабы не быть раздавленными копытами коней.
Ким спешился и, скрестив от нечистой силы пальцы, вошел в дом. Девушка, проведшая безмятежную ночь в его покоях, гостья, которую он одарил с рассветом и отправил под охраной домой, смотрела на него, неловко скособочившись в углу, точно сломанная кукла. Из ее горла торчал узкий дешевый нож – шило. Из угла рта на рукав цветастой юкаты[13] стекала тоненькая струйка крови.
Нет, разумеется, это была не Юкки. Та нипочем не позволила бы пришить себя без борьбы. Но зачем? К чему такая изощренная жестокость?!
Вернувшись к охотникам, Ким был мрачен и сосредоточен. Больше всего в этот момент ему хотелось посадить на кол зарвавшегося настолько, что позволил отдать приказ об убийстве вчерашней гостьи своего сегуна, даймё Мацукура Сигехару. Да, воткнуть в жопу кол и потом обложить соломой и подпалить! Гад!
Можно было измыслить и более совершенные виды казни, но Ким был принужден молча сносить обиду. Потому что его целью был не признанный садист и нелюдь Мацукура, а дочь Ала – Марико и ее новое семейство. И кто знает, казни он подонка, куда денутся его самураи? Скорее всего – пополнят ряды бесхозных ронинов, ищи их потом еще несколько лет…
Пришлось проглотить обиду, сделать вид, будто глух и слеп. А так хотелось долго и сладострастно варить мерзавца в котле, наслаждаясь его криками.
Глава 5
В ожидании гостей
Загнутые крыши защищают от злых духов.
Токугава-но Осиба. Из собрания сочинений. Том I. Секреты радуги
Во время подготовки дома к празднику, пусть даже семейному празднику, в его комнатах и во дворе возня и неразбериха. Слуги свои и специально по такому случаю приглашенные со стороны, слуги приехавших господ, торговцы со своим прошеным и непрошеным товаром, любопытствующие соседи…
Хорошо еще, удалось снять два дома по соседству для семей Умино и Минору с их челядью.
В такие дни проще простого заслать нескольких шпионов. Почему нескольких? Ну, чтобы, если одного раскроют, остался бы другой, а если поймают второго, есть шанс, что пропустят третьего, и так далее. С другой стороны, устраивающие у себя прием люди тоже не лыком шиты и держат ушки востро. И если хозяева не лопухи, или, как здесь говорят, «бака», если правильные хозяева – у них не забалуешь.
Вот Ал, хоть и не японец, думать, как остальные, не способен, суть вещей видеть, зато верная супружница его – внучка, дочка и жена даймё – начеку, да и доверенные самураи тоже не деревенские простачки. Ими нет нужды понукать, требуя бдительности, не для того два меча за поясом носят, и бошки до сих пор на плечах, а не в канавах придорожных валяются. Сами соображать должны, а, соображая, еще и ему, даймё и господину, подсказывать, если тот в своей варварской несообразительности сам не допетрит.
Правда, столь непочтительных слов, да и мыслей никто из офицеров не произносил ни вслух, ни про себя, зато совет со своими офицерами Ал держать привык, и неудобство предпраздничной суеты удалось-таки повернуть себе во благо, а именно – под веселый шумок встретиться с засланной ранее на острова Амакуса разведкой да подробные донесения выслушать.
Ради переговоров этих Ал со своими шпионами и старшими офицерами в самой большой комнате собрались и стражу вокруг дома поставили, чтобы на несколько шагов никто близко к обозначенному квадрату не приближался. Стрелять, на всякий случай, Ал запретил, ни луков, ни тем более огнестрельного оружия не разрешил на пост брать, справедливо полагая, что приехавшая с кем-то из гостей дуреха-служанка непременно заблудится в саду да и выпрется в ненужный момент в неподходящем месте, чтобы словить дурным разяванным ртом каленую стрелу и навлечь на седую голову Ала новые неприятности.
– Согласно сведениям, полученным из «замка Самого», – не желая привлекать лишнего внимания к предмету разговора, доложил закутанный в плащ шпион, лица которого никто не должен был видеть, кроме самого Ала, так как это был один из последних синоби, чьи предки не участвовали в знаменитой бойне, устроенной бывшим сегуном, – согласно полученным сведениям из замка, прибудет ровно пять «гостей», чья подготовка и владение искусством макияжа будут на высоте. – Он судорожно глотнул воздух, должно быть, под тряпкой было нечем дышать. – Из «малого замка» (согласно заранее условленному обозначению «замок Самого» означал – из ставки сегуна, в то время как «малый замок» – двор его сына и наследника, «макияж» – искусство маскировки) к нам едут трое, вернее – вначале было трое, вместе с мастером-поваром. Теперь двое. Мой агент из христианской миссии, что близ Нагасаки, сообщает, что, прослышав о том, что вы вознамерились убить Амакуса Сиро, они тоже направили гостя, прославленного мастера мечей Симада Оно, который когда-то служил у Нобунага и после не присягал уже никому, а лишь брал заказы. Очень опасный человек. Нам удалось узнать, что на правой ягодице у него татуировка в виде черного паука, но как убедить его снять набедренную повязку?.. Трое гостей явятся в свите, простите, – он приложил руку к груди, заранее извиняясь за то, что будет сказано, – входят в свиту Минору-сан и двое приедут вместе с вашей дочерью Фудзимото Гендзико и ее мужем Фудзимото Умино. Возможно, что Симада-сан – черный паук может оказаться среди их людей, так как отец Умино, Кияма, был не простым даймё, а главой даймё-христиан.
– Спасибо, это разумно. Не подослала ли нам гостей госпожа Дзатаки Осиба? – На этот раз Ал уже не осторожничал, так как при своей крайней опасности проклятая баба все-таки не обладала реальной властью.
– Отчего же не прислать? По нашим сведениям, от нее должны были прибыть двое. Впрочем, да простит меня господин, не следует упускать и того, что шпион госпожи Осибы уже давно находится в вашем доме.
Имя не было произнесено, но оно чудным образом возникло одновременно во всех головах членов совета: Юкки – жена Минору и невестка Ала. Красивая, талантливая и, пожалуй, опасная не менее своей треклятой матушки ведьма Юкки.
Бессонные ночи напролет Ал думал о Юкки как о пригретой на груди змее. Ведь именно Юкки продолжала поддерживать связь со своей матушкой, верность которой она сохраняла независимо оттого, что давно уже принадлежала к другому клану. К семье, у которой ее мать отобрала сына и наследника!
Впрочем, до сих пор Юкки не сделала ничего такого, за что ее можно было бы с чистой совестью покарать, даже напротив. И сегодня он, Ал, должен сопроводить их с Минору в храм, где его крошечный внук получит имя…
Хорошо все-таки, что он не пригласил на совещание Минору, услышать такое было бы для него обидно. Но с другой стороны, пусть бы лучше послушал умных людей, людей, зарабатывающих свой рис на построении шпионских сетей и раскрытии чужих тайн. Все лучше, чем теперь ему, Алу, придется разъяснять счастливому супругу и отцу, отчего тот должен услать любимую жену в ссылку или принудить ее обрить голову в монастыре.
– Итак, получается, что к нам должны приехать пятнадцать нежеланных гостей, – подытожил Ал. – Так ли я понял?
Замотанный в плащ ткнулся лбом в татами.
– Может, и меньше, так как один шпион может служить на два дома, – приглушенно из-под тряпки ответил он.
«А еще непременно прибудет кто-нибудь из ордена „Хэби“, – с тоской подумал Ал. – Без окон без дверей – полна горница б… людей!»
Глава 6
Мастер чайных церемоний
Диалог двух стражей порядка:
– Что он тут делал?
– Насколько я понимаю – ничего законного.
О мастере чайных церемоний, показывающем в этот день свое искусство в малом доме хатамото сегуна Грюку-сан, можно было сказать лишь то, что он старший сын и правопреемник своего легендарного отца – мастера чайных церемоний из Киото, служащего когда-то при дворце императора. Но не высокое и, несомненно, почетное место при дворе сына богини Аматэрасу делало отца мастера чайных церемоний великим человеком, а одна история, произошедшая с ним на закате жизни.
А надо сказать, что мастер чайных церемоний, несмотря на самурайское звание, был воспитан при дворе императора очень странным образом – отродясь он не держал в руках меча, могущего, по мнению придворных, сделать его движения более грубыми, лишив церемонию присущего ей очарования. Зачем меч человеку, который никогда не покидает императорского дворца? Лишь время от времени мастер чайных церемоний прогуливался по ухоженному, тщательно охраняемому садику, по знакомым с детства коридорам, запертый, как и сам император, в драгоценной клетке.
Но вот однажды случилось странное и радостно-будоражащее событие, в Киото начался пожар, горел квартал бедноты, но по несчастливому стечению обстоятельств ветер в тот день дул в сторону императорского дворца, так что монаршая чета сочла за благо для себя перебраться на некоторое время в другой дворец. Вместе с императором и слугами, собрав свой нехитрый скарб, следовал и мастер чайных церемоний.
И вот, добравшись до места и как-то расположившись там, мастер чайных церемоний покинул дворец и впервые в жизни отправился самостоятельно прогуляться по городу. Он вышел из крошечных восточных ворот, над которыми распростерла свои тяжелые лапы вековая сосна, то и дело оглядываясь, готовый вернуться по первому оклику. Не взяв ни паланкина, ни охраны, он просто не знал, как это следует делать, устремился в свое первое путешествие по родному городу. Слуги нового дворца и стража не обратили на него ни малейшего внимания, занятые императорской семьей и сановниками. Так что на какое-то время мастер чайных церемоний остался совсем один.
Так он и шатался бы по Киото с выпученными от удивления глазами, рассматривая узорчатые шкатулки, изящные веера и искусно выточенные палочки хоси. Возможно, кто-нибудь из местных воришек в конце концов срезал бы у бедолаги кошелек, и он опечалился бы этим происшествием. Но все обернулось куда хуже.
Мастер чайных церемоний был одет в самурайскую форму с малыми императорскими гербами, за поясом его торчали два меча, отсутствие которых могло означать только арест и потерю чести. Ниже висел здоровенный меч тати, так что для всех окружающих мастер чайных церемоний выглядел точь-в-точь самурай личной гвардии императора. А поскольку в этом районе города прежде очень редко доводилось видеть столь знаменитые гербы и форму, сразу же нашелся охотник помериться силой с самураем, охраняющим жизнь сына богини.
Поэтому очень скоро к мастеру чайных церемоний подошел пьяный, грязный, точно сутки провалявшийся в канаве ронин, который, тыча черным от грязи пальцем в императорскую хризантему на форме мастера, потребовал, чтобы тот немедленно сразился с ним, дабы бесхозный воин мог убедиться, что находящиеся на довольствии во дворце люди действительно стоят получаемого ими жалованья.
Что было делать несчастному мастеру чайных церемоний? Открыться, что не умеет держать в руках меч, – значит обесчестить форму и заодно герб. Оставалось умереть. Но умереть достойно, ничем не выдав своего страха и не посрамив честь самураев императорского дома.
– Я с удовольствием сражусь с вами, только… – мастер чайных церемоний замялся было, силясь измыслить правдоподобный предлог, – только, как вы, несомненно, поняли, я человек служивый, и прежде всего мне следует выполнить поручение моего господина, а уж после этого получить личное удовольствие сразиться с вами. Посему предлагаю встретиться здесь же на закате.
Легенда гласит, что, соврав про приказ сюзерена, мастер чайных церемоний поспешил в школу мечевластителей, которую приметил во время прогулки, но на самом деле это было не совсем так. И первым делом он бросился к новому дворцу своего господина, чтобы в последний раз обнять и передать благословения своему маленькому сыну, проведя необходимые посвящения его в мастера чайных церемоний.
После чего он действительно отправился, но не к неведомому ему сенсею[14], который еще не известно, чему обучит, а к учителю наследника престола, и, смиренно опустившись перед ним на колени, попросил научить его с честью умереть, дабы не опозорить самураев его императорского величества.
– Как странно. Обычно меня просят объяснить, как выжить, в то время как ты молишь научить умереть. Это удивительно и очень интересно. Путь самурая – смерть, лживы воины, учащиеся выживать, которые борются со смертью, вместо того чтобы раствориться в ней.
Учитель наследника закусил длинный ус, с невольным уважением разглядывая смиренно ожидавшего его решения мастера чайных церемоний.
– Позвольте предложить вам следующее: я приму ваш вызов, в то время как вы сошлетесь на желудочное нездоровье, при котором битва невозможна. Если все произойдет, как предлагаю я, выиграют все трое, вы останетесь живы, ронин закончит бесполезное, позорящее его существование, а я, быть может, обрету в вашем лице интересного собеседника.
– Благодарю за оказанную мне честь и неслыханную милость, но я должен сделать это сам, – не сказал, а как-то пискнул мастер чайных церемоний. – Простите меня сенсей. Ваше предложение необыкновенно щедро, но я не могу принять его, иначе это было бы бесчестием для меня.
Сказав так, мастер чайных церемоний пошел на поединок и, естественно, погиб.
Но странное дело. Почти сразу же после смерти благородного мастера родилась красивая легенда о том, что в качестве уплаты за совет, как следует наиболее достойно умереть, учитель меча попросил своего гостя провести церемонию для него лично. И вот, воодушевленный обещанием, что он умрет с честью, не опозорив своих предков, не навлекая бесчестие на потомков и злые толки на дом императора, мастер чайных церемоний велел слугам принести все необходимое для действа.
После чего он тщательно осмотрел свой инвентарь, подвязал волосы, снял верхнюю дорогую одежду, оставшись в свободной белой куртке с завязками и белых же штанах. При этом лицо мастера светилось таким воодушевлением, такой радостью, что все в руках его спорилось, и сенсей получил истинное наслаждение, наблюдая за искусством чайной церемонии.
– Вот теперь идите к месту поединка и будьте столь же радостным и окрыленным, каким я увидел вас во время выполнения вашей любимой работы. Сначала снимите верхнюю неудобную одежду, затем, оставшись лишь в куртке и штанах, возьмите в руку меч и представьте, что расставляете чашечки, орудуете венчиком, то есть делаете что-то из того, что вы умеете, что легко, привычно и любимо для вас. И если вы добьетесь того же состояния, которое было у вас, когда вы проводили церемонию, умрете вы или останетесь живы – вы в любом случае победите.
Говорили, что мастер чайных церемоний сделал все именно так, как учил его сенсей. Что лицо его снова озарили вдохновение и радость, увидав которые, ронин бросился наутек, покрыв тем самым свое имя позором. Впрочем, какое у ронина может быть имя?..
Когда-то, еще в далеком будущем, Ал читал эту историю и теперь слушал, как все было на самом деле.
Впрочем, кто может доподлинно сказать, где тут правда?
И главное, оставался открытым вопрос: если не мастер-повар, то мог ли мастер чайных церемоний, сын легендарного отца, быть присланным к нему в качестве шпиона? Почему бы и нет?
Впрочем, молодой мастер чайных церемоний, в отличие от своего отца, знал толк в бое на мечах. После того как в саду был найден обезглавленный труп мастера-повара, и Ал был вынужден отправиться в замок сегуна для предоставления отчета о произошедшем, мастер чайных церемоний облачился в самурайскую форму дома, в котором служил, опоясался двумя мечами, тщательно побрился и сделал самурайский пучок, после чего отправился разгуливать вокруг жилища Ала, поджидая притаившихся в засаде врагов.
Был он, даже для японцев, маленького роста, с короткими кривыми ногами, как нередко случается с детьми мужчин, родители которых не ищут им достойную невесту, а берут ту, что живет в соседнем дворе, и, видимо от того, весьма боевит и задирист.
– Кто убил мастера-повара? – петушился он перед только что отстоявшими положенное в карауле и теперь желавшими поскорее получить свои порции пшенки в уютном трактире в квартале горшечников самураями охраны Ала. – Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала выяснить, что послужило поводом. Но на мастере-поваре не было мечей. Стал бы он задираться к другому человеку, если у него не было чем защищаться? Значит, убийца сам нашел какую-то причину и убил. – Выглядевший старше своих спутников стражник первым вошел в услужливо открытую перед ним дверь и, на секунду задержавшись у порога, безошибочно выбрал тихое, чистое местечко подальше от двери, а затем уверенно направился туда.
– Да уж, для того чтобы задираться, не имея под рукой оружия… надо либо не иметь головы на плечах, либо желать собственной смерти. – Старший принял из рук служанки миску с водой и тряпочку для мытья рук и, кивнув остальным, первым занял почетное место во главе стола.
– Но и умереть с оружием в руках все равно более почетно, нежели безоружным, – просто ерунда какая-то… – ответил ему один из стражников, рядом с которым опустились на колени сразу же две девушки. Одна с улыбкой протягивала чашку саке, другая расставляла тарелки.