Андрей Архипов. Ветлужцы

   – Жив?!
   – Лежит пластом, глаза закрыл… – Голос Юрки окончательно сорвался.
   – Фрося, быстро сюда! – разрезал наступившую тишину пронзительный Тимкин крик, пронесшийся в наполовину распахнутую калитку.
   – Дура-а-ак! Закрой! – сорвался Мстислав и прыгнул с навеса, успев разглядеть по приземлении только втиснувшуюся фигуру Фроси и ее растерянный взгляд… Взгляд, которым она ошеломленно провожала спину шагнувшего наружу Тимки, держащего на изготовку ружье в направлении подбегающих к нему новгородцев.
   – Вот теперь закрывай! – донеслось через поломанные тесовые доски калитки за секунду до выстрелов, разорвавших в клочки тягостную обреченность, на мгновение воцарившуюся в окружающем пространстве.

Глава 4
После битвы

   Сознание возвращалось медленно, позволяя мыслям лишь изредка всплывать на поверхность, чтобы глотнуть «свежего воздуха». И то только для того, чтобы неудовлетворенно отметить, что расплывающиеся красные пятна перед глазами и дрожащий темный потолок опять опрокидываются в черный провал беспамятства.
   Однако в этот раз четкий рисунок бревен, проконопаченных болотным мхом, не стал растекаться перед взором Дмитра, и он сразу же попытался ухватиться за край лежанки, чтобы отвернуть свое непослушное тело от ставшей уже ненавистной стены. Однако на другой бок ему сразу перевернуться не удалось – правую руку что-то держало. Нащупав кончиками пальцев веревку, он обреченно вздохнул, пытаясь вспомнить, как он тут оказался. Память не захотела приходить ему на помощь, затянув прошедшие события пеленой малозначительных встреч, смеющихся лиц и набором бессмысленных фраз, оставляющих после себя ворох ненужных эмоций.
   «В полон никак попал… А слабость моя? – Свободная рука стала суетливо шарить по телу, пытаясь нащупать источник его неприятностей. Уткнувшись в ровный толстый слой холстины, туго обтягивающей грудь, и пошевелив пальцами ног, Дмитр немного успокоился. – Ранен, но не изувечен. Выкарабкаюсь, еще и не в такие переделки попадал…»
   Он все-таки отвернул свое ослабевшее тело от стены, натянув до предела веревку, и попытался вытолкнуть из себя непослушными губами просьбу, которая комом стояла в пересохшей гортани.
   – Пить… – Хриплый шепот потревожил занавеску в дальнем углу, из-за которой выступила неясная фигура. Спустя несколько томительных мгновений живительная влага потекла в измученное жаждой горло, орошая струйками бороду и стекая по шее.
   – Очнулся, наконец. – Ломающийся молодой голос отрока показался знакомым. Дмитр попытался его вспомнить, но мешанина звуков и лиц опять подняла свою круговерть в голове, заставив тело устало откинуться на лежанку и замереть в неподвижности. Тем временем обладатель так и не опознанного голоса вернулся к себе и вышел из-за занавески уже с зажженной лучиной, которую осторожно воткнул в светец рядом с раненым воином.
   – Вот теперь я тебя узнал, – с придыханием прошептал Дмитр. – Ты – Завид… тебя Захарий к себе взял на обучение. Тоже полонили?
   – Нет, – покачал головой отрок и перебил начавшего говорить ратника: – Тебе нельзя говорить, лекарь запретил. Вот, выпей настой… Как оклемаешься, все узнаешь.
   Завид приподнял ему голову и поднес к губам терпкий горьковатый напиток, заставляя выпить его до дна вместе с густым осадком из мелко размолотых листьев, пахнущих чем-то неуловимо знакомым и приятным.
   – Как же мы так оплошали? – успел проговорить Дмитр, растворяясь в сладком забытье сна вместе с полными горечи ответными словами отрока.
   – Как-как… Как недоумки, жадные и злобные недоумки. Или, как говорят местные жители, больные на голову идиоты!
   Следующие три дня Дмитр проспал, изредка пробуждаясь, чтобы выпить настой или перевязать рану, однако вместо Завида к нему на помощь приходила молчаливая женщина, которая указывала, что надо делать, рублеными односложными фразами. Было видно, что язык ей дается с трудом, поэтому спрашивать ее о чем-то не хотелось. Но пришлось, когда Дмитр понял, что терпеть больше не может и выпитое уже не выходит по́том, а настойчиво просится наружу. В ответ на его слова и знаки та кивнула, а спустя несколько минут к нему вошел Завид с каким-то воином. Они отвязали веревку, подхватили его под руки и, несмотря на раздавшееся ворчание, что за угол он и сам дойти может, отвели в ближайший хлев. Только там, справив нужду, Дмитр решился немного размяться и попробовать свои силы, имитируя удары по воображаемому противнику. Однако голову повело, он потерял ориентацию и чуть не угодил спиной в навозную кучу, доказав себе, что ноги его почти не держат и нечего раньше времени думать о свободе.
   «Да, баба одной рукой справится, – грустно ухмыльнулся он своим мыслям о побеге. – Что ж, пусть новые хозяева откормят сначала, а потом уж буду доказывать им, что не с тем они связались».
   Однако связываться пришлось не с местным воинством, а со своим, пришедшим слегка в расширенном составе. На следующий день почти оклемавшегося ратника посетили с визитом оправившийся после болезни Захарий в сопровождении Завида.
   – Это же сколько я провалялся тут, а, Захарий? – вместо приветствия просипел Дмитр.
   – Для кого Захарий, а для тебя Захарий Матвеич, – не остался в долгу тот, присаживаясь на предложенную Завидом лавку. – А провалялся ты неделю с малым. И спасся лишь благодаря лекарю местному, спаси его Господь.
   – Пусть так… И что дальше? Привязан, как корова в стойле, зубами бы перегрыз веревку, да сил мало, не уйду я далеко отсюда.
   – Да и не с кем тебе уходить. Сам я следующим утром отплываю, дабы добраться домой до морозов, а Кузьма с Якуном ныне далече… хоть и обещали меня дождаться в четырех днях пути отсюда. Надеюсь, что не обманут.
   – Это как это далече? Это что же, меня бросили как собаку последнюю?! – приподнялся с лежанки Дмитр.
   – Цыть у меня тут! – поднял голову Захарий, насупив брови. – Голос он на меня повышать вздумал!
   – Прости, Захарий Матвеич, – обреченно откинулся обратно Дмитр. – Не ведомо мне, что случилось со мной, вот и маюсь придумками своими. Помню поединок в круге, помню, как Якун сигнал дал, как секиру бросил, а дальше… Дальше как в тумане непроглядном у меня все. Лица какие-то, грохот… Сам-то ты как? Оклемался, гляжу?
   – Оклемался, – с недовольной гримасой махнул рукой купец. – Благодаря опять же лекарю тому. Но лучше бы загнулся и не видел, что вы тут натворили.
   – А чего такого натворили? – настороженно переспросил Дмитр. – Тебя выручать шли, Захарий Матвеич. Кажется, мы сразу ринулись на весь, а люди Кузьмы встали с какого-то перепугу! Вроде с ними все оговорено было, однако…
   – Ты, что ли, обговаривал, а? – свирепо уставился на лежащего ратника купец.
   – Да нет, Якун сказывал… – растерянно пробормотал тот.
   – Вот то-то и оно! Говорил он небось, что лекарь тот зельями колдовскими опоить меня хочет да потравить почем зря, да? Свежо предание… Лечили меня! И вылечили, иначе загнулся бы! С края могилы подняли! – Захарий откашлялся и сплюнул на земляной пол. – А Якун твой разлюбезный, пользуясь отсутствием моим, хотел власть под себя подгрести! И слова он ни одного Кузьме не сказал, иначе тот харю бы ему начистил так, что мать родная не узнала. Мыслил он, что как резня начнется, то все волей или неволей к нему присоединятся, дабы за своих вступиться. Ан нет! Не пропил еще Кузьма разум свой и людишкам нашим не позволил до конца слово порушить, которое мы ветлужцам давеча давали. Так что Якун ваш бросил тебя и остальных воев в рубку такую лишь ради того, чтобы спесь свою потешить вместе с корыстью. Слово мое ему дешевле пня березового стало! Проворонил один товар – другой решил мечом взять, нас не спросив!
   – Не только ради корысти, Захарий Матвеич! – начал горячиться Дмитр. – За людей новгородских, которых тут побили давеча, отомстили бы мы! Ради этого шли ведь!
   – Отомстить… Ох, Якун, Якун. Не сказал он вам ничего! Промолчал, сволота такая! Говорил Кузьма с одним новгородцем выжившим, без свидетелей толковал, так что всю правду вызнал. Сам тот давешний купец на воеводу местного напал, понося его всячески, а перед тем малых детей его в полон взял. Как тому не озвереть? Помнишь, чем дело закончилось, а?
   – Думаешь, и нас вздернут? – побледнел Дмитр. – Уж лучше прирежь меня сейчас, Захарий Матвеич, от твоей руки смерть не ропща приму. Не хочу, как последний тать, в веревке болтаться… А верно ли все это? Точно ли знаешь?
   – Святая истина! Второго дня я сам с тем воем толковал, да не с ним одним. А Якун о том с самого начала знал, курва! Кузьма после той беседы все сразу ему выложил. Так что кроме своей корысти этой погани на все наплевать было.
   – Так… Одно мне объясни, Захарий Матвеич, никак в толк не возьму. То, что по глупости своей мы в это дело влезли, – ты мне растолковал. Однако хоть и властвовал над нами Якун, но решение мы совместно принимали, да и поход наш торговым был – могли бы и разорвать ряд, если бы сами не захотели в это дело ввязаться. Не о нашей бестолковости речь, а о том, как мы силой такой весь не взяли? Даже для нашего ушкуя те черемисы были на плевок один. А дальше бы закрепились за изгородью, и хрен бы нас кто оттуда вышиб: не сравнять их, лапотников, с воями новгородскими. Ну ладно, я стрелу случайно поймал, хоть и не ведаю, как смог это допустить, а все остальные куда смотрели?!
   – Кхм… Не стрелу, Дмитр, не стрелу.
   – Это кто же меня так приголубить мог один на один? Или скопом навалились? Так сзади меня еще больше десятка бежало!
   – Не знаю я, что там было, но людишки толковали, что гром небесный раздался, а потом еще, и еще… Не иначе как поперек промысла Господнего вы пошли. А как первый гром прогремел, так за тобой люди скопом и начали ложиться, а первыми лучники пали… Точнее, глаза им посекло, а дальше уж ветлужцы набежали и добивать их стали.
   – Не из-за тына стрелами побили их?
   – Нет. Стрелки там были, только…
   – Что?
   – Малые ребятишки весь ту стали оборонять, как черемисов положили перед воротами. Трое их всего потом и выбежало с самострелами, да еще один перед воротами валялся. Не на них же думать?
   – Тетиву спустить дело нехитрое, – угрюмо покачал головой Дмитр. – Но немыслимо из трех самострелов весь десяток посечь одним махом! В одного попасть и то надо уметь, мальцы на сие дело не способны. А что же ветлужцев Якун с остальными не остановил? Одно дело – самим на щит весь брать, а другое – спину нам оборонить.
   – Оборонить… А нечего было силком других в бойню втягивать! Никто из оставшихся в сечу не желал лезть, как бы вы их ни пихали. Тем более что к ветлужцам из леса еще помощь подошла, пока вы там пререкались… А уж при раскатах грома так и вовсе все окаменели да креститься начали! Якуна же к тому времени гирькой уже приголубили, дабы распрю меж своими не учинял. Сразу в беспамятстве и свалился.
   – Кузьма сподобился?
   – Как бы не так… Якун его к себе не подпустил бы. – Захарий поерзал на жестком сиденье лавки, прокашлялся и кивнул на стоящего рядом Завида: – Вот, погляди на этого храбреца, он и выпростал свою гирьку, вначале вызвавшись вас поддержать… Да не гляди ты волком! Прав он был! Надо было пресечь сие гибельное дело, учиненное Якуном! Еще бы пораньше, тогда и вас успели бы отозвать, и не попали бы вы под гнев небес…
   – Ладно, как ни ряди, а уж если пошло все наперекосяк, тем же и кончиться должно было. – Дмитр оценивающе посмотрел на владельца гирьки. – Ты, отрок, одно лишь скажи: твоя в этом корысть какая? Якун же тебя со свету сживет, коли повстречаетесь…
   – Мальцов тех жалко было, – отвернулся в сторону Завид. – Я с ними целый день провел, они мне как… ну как младшие братья стали! А вы бы их посекли…
   – Разве что под горячую руку попались бы – мы же не нехристи какие, совесть имеем. Хотя… раз они с самострелами были, то посекли бы, своя жизнь дороже. Добрая душа твоя, значит, все дело загубила. Ладно… А что это ты с ними сроднился так?
   – Разве это словами обскажешь? Сначала повязали меня как щенка малолетки эти. Сворой навалились и повязали. Но зато потом ни словом, ни взглядом не обидели, лишь смешили всю дорогу. Кто так с пленником поступает? А еще и на игрища свои взяли. Ты, Дмитр, не думай, я на детские забавы давно не смотрю, – стал торопливо оправдываться Завид. – Но игра в мяч ох и завлекает!
   – Что за чудо такое?
   – Мяч-то? Ну, он как голова, только легкий, из кожи, набит сухим мхом. Его в ворота надо загнать, но условия на это есть – руками мяч трогать нельзя и друг дружку бить тоже. А в остальном делай что хочешь… Что там двое вытворяли! Всю поляну прошли, мяч меж собой пиная так, что он ни разу на землю не упал! Я попробовал потом, так только насмешил всех! Однако похохотали и стали учить чеканить…
   – Хватит! Уймись, Завидка! – начал смеяться Дмитр. – Мало того что слов от них нахватался каких-то, так тебя еще и понесло, как обычно, не остановить… Головами играют, будто звереныши, надо же такое выдумать! Все, хватит! Будет, я сказал! Захарий Матвеич, ты лучше скажи, кто из наших остался в живых?
   – В живых? Пятеро в целости остались, что ушкуй охраняли, да несколько из тех, кто после первой стычки уцелел. Раненых с тобой полтора десятка наберется, из них ты самый тяжелый был. А почти с десяток преставились… – Захарий небрежно, будто отбывая повинность, перекрестился и продолжил: – Всякие раны были, но в основном ветлужцы душу отвели, когда к воротам бежали. Многие после грома подниматься стали, вот их и…
   – Сам бы не так сделал? – вопросительно поднял глаза Дмитр, увидев, как купец махнул крест-накрест ребром ладони, будто вычеркивая из жизни заблудших соплеменников.
   – Как без этого, своя рубаха ближе к телу… Ладно, Бог всех рассудит! А мы потом выпьем за помин их души, хотя я, кроме тебя и кормчего у Якуна, близко и не знал никого. Радоваться надо, что выживших у вас много осталось. Тех, кто в беспамятстве был или просто под горячую руку не попал, повязали почти сразу, а потом даже и лечить вздумали.
   – Для чего лечить? Чтобы порешить потом? Ты, Захарий, обещай мне…
   – Успокойся, не поубивают вас. Сговорились мы насчет виры… за всех, кроме тебя. Потому и сижу ныне у ложа твоего.
   – Вот как? Значит, одного меня им достаточно? – Дмитр устало запрокинул голову и уставился в потолок. – Чем же я их прогневил, что они не голову Якуна потребовали, а мою? И сколько он за свою шкуру не пожалел отдать?
   – Насчет тебя нам не все ясно, но казнить тебя не будут, это точно. Правда, сначала они опять хотели всех на сук повесить, но как раз прибыли их вои во главе с воеводой из Суздаля. Он и упросил собравшийся копный суд по-другому поступить.
   – Копа? По старине судят, значит… А сколько воев? Не соврали нам, что и впрямь в этой веси целая сотня наберется?
   – Не соврали, четыре воинских десятка пришло на лодьях больших, а болтают, что это еще не все… Уж не знаю, как они в деле, но прибывшие вроде на вид справные.
   – И чего этот воевода от нас потребовал?
   – Потребовал? По десятку гривен серебра выкуп с каждого. Ну и некоторые доспехи они к рукам прибрали, конечно.
   – Эк они хватили, это кто им такое отдаст? – Дмитр, несмотря на слабость, натужно засмеялся. – Легче новую рать привести, дабы отбить родичей, или новых воев нарожать…
   – Вот и мы так сказали. Так они знаешь что удумали? Сбросили до гривны серебром, которые в семьи погибших и раненых воев пойдут, но с двумя условиями. Первое про то, что все полоненные ратники на Писании Господнем поклянутся объявить во всеуслышание на торгу новгородском их грамотку. А грамотка та о том, что если любая семья из пятин^[11] наших пожелает переселиться на Ветлугу под руку воеводы местного, то им выделено земли будет столько, сколько они обработать смогут. А еще дом помогут поставить с печкой большой и полгривны на хозяйство выделят.
   – Ох ты, етыть… Да к ним голытьба одна попрет, дабы монетами поживиться.
   – Чтобы поживиться, нужно еще сюда дойти, а монеты выделят лишь тем, кто с детишками.
   – А с детишками уже не голытьба, что ли?
   – А они и такими не побрезгуют, как я понял. Кроме того, сирот еще созывают… Обещают поставить на ноги, а до той поры учить грамоте, а также ремеслам всяким или воинскому делу, по желанию.
   – Утомил ты меня, Захарий Матвеич, враками своими, уж прости за отсутствие к тебе вежества. Или дурни они, каких поискать, или нас дураками выставить хотят! Второе вернее. А то и продать тех сироток в полуденные страны желание имеют.
   – И я так думал до беседы с полоненным новгородцем. Про многое он умолчал, но подтвердил, что мальцов местных уже обучают этим самым ремеслам и грамоте. А про науку воинскую ты и сам догадаться можешь…
   – Это ты про тех, кто с самострелами был?
   – Про них. Кроме того, нет у них тут холопства, и даже закупов не наблюдается. А тех полоняников, кто с мечом к ним пришел, они обещались отпустить через год. Это тебе насчет полуденных стран…
   – Все одно из наших пятин сюда люд не дойдет, сгинет по дороге.
   – Я не к тому речь веду, хотя думаю, что не сгинут, – помотал головой Захарий. – Они купцам обещались платить за провоз этих людишек. С каждой привезенной семьи сотую часть со стоимости своих товаров скидывают, или по два десятка кун с каждого ребенка. Но только с тех, кто своей волей прибыл. Каждый сам может выбрать себе выгоду…
   – Так можно навезти кучу людишек и железом целый ушкуй набить за счет того, что половина цены скинется! Был бы товар.
   – Товар есть. Про утварь сам знаешь, обещали в достатке привезти к лету, а еще показывали они мне разные кованые премудрости и мелочи скобяные: сошники, ножи зело острые, наконечники для стрел, гвозди… да много всякой всячины. Говорят, что вместе с посудой железо доброе привезли, так что к лету нам под заказ сделают что захотим. И дешево.
   – Ты купец, тебе виднее…
   – Да пусть лжу возводят, коли хотят, раз монет за заказ не спрашивают загодя. А если товара не будет, то к ним в следующий раз и не придет никто… Да и железа доброго в этих болотах отродясь не было и не будет, так что доставили издалека, как же иначе? А что касается привоза людишек… Скажи, какой купец смердов к себе грузить будет в ущерб воинской силе своей? От силы три-четыре семьи возьмет… Но возьмет, оттого что его прибыток от перевоза зависеть будет. А ветлужцам от этого та польза, что воев меньше с купцами придет, да и смердов этих на землю осадят.
   – Если с пятин людишки сюда потянутся, то как бы князь наш не обиделся… – хмыкнул Дмитр.
   – Когда еще то время наступит. Мстислав ушел к Киеву поближе, от отца великое княжение потихоньку перенимать, а сын его силы в Новгороде не имеет, так что не до того ему будет… Ладно, опять я отвлекся от главного! Я про запрет холопства тебе намекаю на землях этих.
   – Мыслишь, подневольные людишки побегут сюда?
   – Тьфу на тебя… Не дай бог, тогда нам никакой торговли здесь вовек не увидеть. Выжгут эти земли и соли набросают, дабы не росло ничего.
   – Ну уж…
   – Уж ну! Я про твою судьбу намекаю.
   – Тогда договаривай, а то меня в сон уже клонит от речей твоих, – криво улыбнулся Дмитр. – Прибьют меня или нет?
   – Было еще второе условие. И выдвинул его тот ратник, с которым ты дрался в круге…
   – Выжил, значит? То-то мне показалось, что скользнул вниз он перед броском моим. Отомстить хочет или просто еще раз силушкой померяться? В любом случае я ему не откажу – хорошо дерется, да и нюх у него… Как он прознал, что у нас что-то затевается, а?
   – Бьется неплохо, но ты сильнее. Однако не годен он теперь для битвы ратной: рука у него левая не двигается, да и не виру с тебя просит. На службу они тебя зовут, Дмитр. Сначала расспрашивали Кузьму, кто у нас сильнее в воинском деле. Узнав про тебя, вызнавали твою подноготную до седьмого колена – не нравилось им, что под Якуном ты ходил…
   – А кто меня, кроме него, возьмет? Я ведь кому ни попадя могу правду в глаза сказать – кому такое любо? Каждый норовит за меч схватиться. А Якун мне драться не запрещает, наоборот, подзуживает постоянно. Правда, из его людей со мной уже не связывается никто…
   – Вот это им тоже отчасти понравилось. Говорят, для обучения воев им человек нужен, на три года ряд будет, а потом иди куда хочешь. Жить свободным человеком будешь, роту воеводе принесешь. Одно условие – норов свой только при обучении показывать.
   – Не смогу, ты же знаешь.
   – Знаю, но они сказали, что болтать тебе не запретят, лишь бы сам на правду не обижался. А поединков столько на той учебе обещают, что до постели будешь еле доползать.
   – Ну-ну…
   – А Якун, земля ему пухом, – Захарий улыбнулся каким-то своим мыслям, – от роты тебя освободил. Вот так.
   – Что, помер он? Перестарался ты, Завид?
   – Нет, это просто Захарий Матвеич присказку от ветлужцев перенял, – довольно блеснул глазами отрок.
   – Это какую же?
   – Да они, как про Якуна скажут что, так всегда добавляют: земля ему пухом или, мол, вечная память! – Улыбка Завида расползлась во весь рот.
   – Думаешь…
   – Уверен, не забудут они его! Воев простых еще могут простить, а Якуна – нет. С остальными свары не стали затевать из-за него, да и остальных воев отдали: все-таки Кузьме еще сюда приходить летом… – Завид покосился на Захария, не рискуя говорить за него. – Однако насад^[12] небольшой за день до ухода Кузьмы и Якуна убыл, а там вперемешку и черемисы и ветлужцы были. Дорога в верховья Ветлуги длинная – кто знает, откуда стрела прилетит? Ты что, плохо тебе?
   Бледное лицо Дмитра раскраснелось, а плечи стали мелко подрагивать, будто он сейчас не выдержит и расплачется. Наконец с трудом сдерживаемый хохот вырвался наружу, перейдя в натужный кашель:
   – Ох-хо-хо… кха-кха… Мне эти вои все больше нравятся. Головами играют, живого человека поминают как покойника, в купеческих делах тебя перещеголяли, Захарий Матвеич, а виру… виру они стребовали, какую изначально захотели. Не будет мне с ними скучно, ой не будет!

* * *

   Солнце уже скрылось в серой хмари набежавших туч, и дневной свет, падающий из оконца под крышей, почти не освещал неприбранного стола дружинной избы, за которым сидели и чего-то ждали несколько человек во главе с воеводой. Тот застыл насупившись, краем уха слушая, как староста жалуется на погоду и свою спину, разболевшуюся совершенно не ко времени.
   – Погодь малость. – Ладонь Трофима прервала стенания Никифора. – Вестник донес, что закончил лекарь наш Свару лечить… Чего же он не идет?
   – Оперировать закончил, – вмешался Николай, нимало не смущаясь взглядов, осуждающих того, кто посмел поправить воеводу. – А само действо называется операцией. Сращивать сухожилия – это вам не хрен собачий, а очень даже серьезное дело. И не факт, что все получится, так что будьте готовы ко всему. Сначала разрезать надо рану…
   – Что же он сразу не срастил? – нашел новую тему для разговора Никифор, которому невмоготу было сидеть в четырех стенах в ожидании каких-то событий. – Не пришлось бы тогда заново его резать…
   – Потому что Свара без памяти был, стоеросовая ты башка. Как бы он сказал, что рука у него не двигается?
   – А сразу как очнулся? – продолжал настаивать Никифор. – Пока рана не заросла?
   – Не… – помотал головой Николай. – Уже нельзя было.
   – Это почему? Не оттого ли нельзя было, что ты не понимаешь ничего в лекарском деле? И сам ты похож на эту… стохреновую башку, вот!
   – А я и не говорю, что понимаю что-нибудь, – улыбнулся в усы кузнец на переиначенную поговорку. – Я просто заранее поговорил со Славой, потому и знаю все наперед. На лучше съешь семечку жареную…
   – Это из тех желтых цветков, что выросли у вас на огороде? – опасливо потянулся за семечком староста. – А что одну-то? Дай хоть пяток…
   – Не дам, – отрезал Николай, раздавая всем по одной штуке. – Это только на пробу. По весне раздам по малой горсти – посадите, вырастите, тогда и лузгайте на здоровье, а кто захочет – может и масло гнать подсолнечное.
   – Это как это… гнать?
   – Колесо подливное плотники уже ставят для мельницы выше заводи, туда же и пресс поставить можно. Однако для этого сначала надо целое поле семечками засадить.
   – А картошку вашу дашь попробовать? Вспомни, что обещал!
   – Не-а, эту совсем не дам – мы сами не будем есть, хотя и хочется. А обещал я поделиться, а не дать попробовать! Вот по весне и наделю глазками тех, кто огороды под нее подготовит. А еще морковью и луком. От первой семян хоть завались, а вот лук пока только на чернушку пойдет, ну… на луковички малые.
   – Да знаем уже, – махнул рукой Никифор и устало вздохнул. – Бабы все уши прожужжали про овощи твои, всем попробовать охота. Кое-кто не выдержал да семечко-другое за пазуху положил… кхм. Вдруг передумаешь, а они на огороде вашем горбатились.
   – За картошку руки оборву, а остальное… Пусть чуть-чуть семян разбежится, мало ли что случиться с нашим хранилищем может. Я и сам все по нескольким местам раздам для пущей сохранности. Ты только скажи бабам, чтобы без моего благословения не сажали…