Страница:
Март 1904
Москва
Одиночество
Апрель 1900
Сирый убогий в пустыне бреду.
Все себе кров не найду.
Плачу о дне.
Плачу… Так страшно, так холодно мне.
Годы проходят. Приют не найду.
Сирый иду.
Вот и кладбище… В железном гробу
чью-то я слышу мольбу.
Мимо иду…
Стонут деревья в холодном бреду…
Губы бескровные шепчут мольбу…
Стонут в гробу.
Жизнь отлетела от бедной земли.
Темные тучи прошли.
Ветер ночной
рвет мои кудри рукой ледяной.
Старые образы встали вдали.
В Вечность ушли.
Москва
Утешение
1901
Скрипит под санями сверкающий снег.
Как внятен собак замирающий бег…
Как льдины на море, сияя, трещат…
На льдинах, как тени, медведи сидят…
Хандру и унынье, товарищ, забудь!..
Полярное пламя не даст нам уснуть…
Вспомянем, вспомянем былую весну…
Прислушайся – скальды поют старину…
Их голос воинственный дик и суров…
Их шлемы пернатые там, меж снегов,
зажженные светом ночи ледяной…
Бесследно уходят на север родной.
Жизнь
Посвящается Г.К. Балтрушайтису
1
Сияя перстами, заря рассветала
над морем, как ясный рубин.
Крылатая шхуна вдали утопала.
Мелькали зубцы белых льдин.
Душа молодая просила обмана.
Слеза нам туманила взор.
Бесстрашно отчалил средь хлопьев тумана
от берега с песней помор.
Мы сдвинули чащи, наполнив до краю
душистым, янтарным вином.
Мы плакали молча, о чем, я не знаю.
Нам весело было вдвоем.
2
Года проходили… Угрозой седою
полярная ночь шла на нас.
Мы тихо прощались с холодной зарею
в вечерний, тоскующий час.
Крылатая шхуна в туман утопала,
качаясь меж водных равнин.
Знакомым пятном равнодушно сияла
стена наплывающих льдин…
Старушка, ты робко на друга взглянула, —
согбенный, я был пред тобой.
Ты, прошлое вспомнив, тихонько вздохнула,
поникла седой головой.
3
Июль 1901
Я глухо промолвил: «Наполним же чаши…
Пусть сердце забьется опять…
Не мы, так другие, так правнуки наши
зарю будут с песней встречать…
Пускай же охватит нас тьмы бесконечность —
сжимается сердце твое?
Не бойся: засветит суровая Вечность
полярное пламя свое!..»
Знакомую песню вдали затянули.
Снежинки мелькали кругом.
Друг другу в глаза мы с улыбкой взглянули…
Наполнили чашу вином.
Серебряный Колодезь
Тоска
1903
Вот на струны больные, скользнувши, упала слеза.
Душу грусть oбyялa.
Все в тоске отзвучало.
И темны небеса.
О Всевышний, мне грезы, мне сладость забвенья подай.
Безнадежны моленья.
Похоронное пенье
наполняет наш край.
Кто-то Грустный мне шепчет, чуть слышно вздыхая «Покой»…
Свищет ветер, рыдая…
И пою, умирая,
от тоски сам не свой…
Один
Посвящается Сергею Львовичу Кобылинскому
Декабрь 1900
Окна запотели.
На дворе луна.
И стоишь без цели
у окна.
Ветер Никнет, споря,
ряд седых берез.
Много было горя…
Много слез…
И встает невольно
скучный ряд годин.
Сердцу больно, больно…
Я один.
Москва
Осень
1901
Пролетела весна.
Лес багрянцем шумит.
Огневая луна
из тумана глядит.
Или вспомнила вновь
ты весенние дни,
молодую любовь,
заревые огни?
Пролетела весна —
вечно горький обман…
Побледнела луна.
Серебрится туман.
Отвернулась… Глядишь
с бесконечной тоской,
как над быстрой рекой
покачнулся камыш.
Москва
Грезы
Январь 1899
Кто ходит, кто бродит за прудом в тени?..
Седые туманы вздыхают.
Цветы, вспоминая минувшие дни,
холодные слезы роняют.
О сердце больное, забудься, усни…
Над прудом туманы вздыхают.
Кто ходит, кто бродит на той стороне
за тихой, зеркальной равниной?..
Кто плачет так горько при бледной луне,
кто руки ломает с кручиной?
Нет, нет… Ветерок пробежал в полусне…
Нет… Стелится пар над трясиной…
О сердце больное, забудься, усни…
Там нет никого… Это – грезы…
Цветы, вспоминая минувшие дни,
роняют холодные слезы…
И только в свинцовых туманах они —
грядущие, темные грозы…
Москва
Северный марш
Июль 1901
Ты горем убит,
измучен страданьем —
Медведица в небе горит
бесстрастным сияньем.
Вся жизнь – лишь обман,
а в жизни мы гости…
Метель набросает курган
на старые кости.
Снеговый шатер
протянется скучно…
На небе огнистый костер
заблещет беззвучно.
Алмазом сверкнет
покров твой морозный.
Медведь над могилой пройдет
походкою грозной.
Тоскующий вой
в сугробах утонет.
Под льдистой, холодной броней
вдруг кто-то застонет.
Серебряный Колодезь
Кладбище
Ноябрь 1898
Осенне-серый меркнет день.
Вуалью синей сходит тень.
Среди могил, где все – обман,
вздыхая, стелится туман.
Береза желтый лист стряхнет.
В часовне огонек блеснет.
Часовня заперта. С тоской
там ходит житель гробовой.
И в стекла красные глядит,
и в стекла красные стучит.
Умерший друг, сойди ко мне:
мы помечтаем при луне,
пока не станет холодна
кроваво-красная луна.
В часовне житель гробовой
к стеклу прижался головой…
Кроваво-красная луна
уже печальна и бледна…
Москва
Багряница в терниях
Разлука
1
Мы шли в полях. Атласом мягким рвало
одежды наши в дуновенье пьяном.
На небесах восторженно пылало
всё в золоте лиловом и багряном.
Я волновался страстно и мятежно.
Ты говорил о счастье бытия.
Твои глаза так радостно, так нежно
из-под очков смотрели на меня.
Ты говорил мне: «Будем мы, как боги,
над миром встанем… Нет, мы не умрем».
Смеялись нам лазурные чертоги,
озарены пурпуровым огнем.
Мы возвращались… Ты за стол садился.
Ты вычислял в восторге мировом.
В твое окно поток червонцев лился,
ложился на пол золотым пятном.
2
Вот отчетливо спит в голубом
контур башни застывший и длинный.
Бой часов об одном
неизменно-старинный.
Так недавно бодрил ты меня,
над моею работой вздыхая,
среди яркого дня
раскаленного мая.
Знал ли я, что железный нас рок
разведет через несколько суток…
Над могилой венок
голубых незабудок.
Не замоет поток долгих лет
мое вечное, тихое горе.
Ты не умер – нет, нет!..
Мы увидимся вскоре.
На заре черных ласточек лёт.
Шум деревьев и грустный, и сладкий…
С легким треском мигнет
огонечек лампадки.
Закивает над нами сирень…
Не смутит нас ни зависть, ни злоба…
И приблизится день —
день восстаний из гроба.
3
1903
За опустевший стол я вновь садился.
Тоскуя, думал, думал об одном.
В твое окно поток червонцев лился,
ложился на пол золотым пятном…
Казалось мне, что ты придешь из сада
мне рассказать о счастье бытия…
И я шептал: «Тебя, тебя мне надо…
О, помолись! О, не забудь меня!..
Я вечно жду… Сегодня ты мне снился!..
О жизнь, промчись туманно-грустным сном!»
Я долго ждал… Поток червонцев лился
в твое окно сияющим пятном.
«Могилу их украсили венками…»
Незабвенной памяти М.С. и О.М. Соловьевых
1903
Могилу их украсили венками.
Вокруг без шапок мы в тоске стояли.
Восторг снегов, крутящийся над нами,
в седую Вечность вихри прогоняли.
Последний взмах бряцавшего кадила.
Последний вздох туманно-снежной бури.
Вершину ель мечтательно склонила
в просвете ослепительной лазури.
Москва
Св. Серафим
Посвящается Нине Петровской
1903?
Плачем ли тайно в скорбях,
грудь ли тоскою теснима —
в яснонемых небесах
мы узнаем Серафима.
Чистым атласом пахнет,
в небе намотанном.
Облаком старец сойдет,
нежно разметанным.
«Что с тобой, радость моя, —
радость моя?..»
Смотрит на нас
ликом туманным, лилейным.
Бледно-лазурный атлас
в снежно-кисейном.
Бледно-лазурный атлас
тихо целует.
Бледно-лазурный атлас
в уши нам дует:
«Вот ухожу в тихий час…
Снова узнаете горе вы!..»
С высей ложится на нас
отблеск лазоревый.
Легче дышать
после таинственных знамений.
Светит его благодать
тучкою алого пламени.
Владимир Соловьев
Посвящается М.С. Соловьеву
1903
Задохлись мы от пошлости привычной.
Ты на простор нас звал.
Казалось им – твой голос необычный
безумно прозвучал.
И вот, когда надорванный угас ты
над подвигом своим,
разнообразные, бессмысленные касты
причли тебя к своим.
В борьбе с рутиною свои потратил силы,
но не разрушил гнет…
Пусть вьюга снежная венок с твоей могилы
с протяжным стоном рвет.
Окончилась метель. Не слышен голос злобы.
Тиха ночная мгла.
Над гробом вьюга белые сугробы
с восторгом намела.
Тебя не поняли… Вон там сквозь сумрак шаткий
пунцовый свет дрожит.
Спокойно почивай: огонь твоей лампадки
мне сумрак озарит.
Москва
Ожидание
Посвящается С.М. Соловьеву
Август 1901
Как невозвратная мечта,
сверкает золото листа.
Душа полна знакомых дум.
Меж облетающих аллей
призывно-грустный, тихий шум
о близости священных дней.
Восток печальный мглой объят.
Над лесом, полные мечты,
благословенные персты
знакомым заревом стоят.
Туманный, красно-золотой
на нас блеснул вечерний луч
безмирно-огненной струей
из-за осенних, низких туч.
Душе опять чего-то жаль.
Сырым туманом сходит ночь.
Багряный клен, кивая вдаль,
с тоской отсюда рвется прочь.
И снова шум среди аллей
о близости священных дней.
Серебряный Колодезь
Призыв
Памяти М.С. Соловьева
1903
Призывно грустный шум ветров
звучит, как голос откровений.
От покосившихся крестов
на белый снег ложатся тени.
И облако знакомых грез
летит беззвучно с вестью милой.
Блестя сквозь ряд седых берез,
лампада светит над могилой
пунцово-красным огоньком.
Под ослепительной луною
часовня белая, как днем,
горит серебряной главою.
Там… далеко… среди равнин
старинный дуб в тяжелой муке
стоит затерян и один,
как часовой, подъявший руки.
Там, далеко… в полях шумит
и гонит снег ночная вьюга…
И мнится – в тишине звучит
давно забытый голос друга…
Старинный дуб порой вздохнет
с каким-то тягостным надрывом…
И затрепещет, и заснет
среди полей глухим порывом.
Москва
Знаю
Посвящается О.М. Соловьевой
Август 1901
Пусть на рассвете туманно
знаю – желанное близко…
Видишь, как тает нежданно
Образ вдали василиска?
Пусть все тревожно и странно…
Пусть на рассвете туманно
знаю – желанное близко.
Нежен восток побледневший.
Знаешь ли – ночь на исходе?
Слышишь ли – вздох о свободе —
вздох ветерка улетевший —
весть о грядущем восходе?
Спит кипарис онемевший.
Знаешь ли – ночь на исходе?
Белые к сердцу цветы я
вновь прижимаю невольно.
Эти мечты золотые,
эти улыбки святые
в сердце вонзаются больно…
Белые к сердцу цветы я
вновь прижимаю невольно.
Возмездие
Посвящается Эллису
1
Пусть вокруг свищет ветер сердитый,
облака проползают у ног.
Я блуждаю в горах, – позабытый,
в тишине замолчавший пророк.
Горький вздох полусонного кедра.
Грустный шепот» «Неси же свой крест…»
Черный бархат истыкан так щедро
бесконечностью огненных звезд.
Великан, запахнувшийся в тучу,
как утес, мне грозится сквозь мглу.
Я кричу, что осилю все кручи,
не отдам себя в жертву я злу.
2
И всё выше и выше всхожу я.
И всё легче и легче дышать.
Крутизны и провалы минуя,
начинаю протяжно взывать.
Се, кричу вдохновенный и дикий:
«Иммануил грядет! С нами Бог!»
Но оттуда, где хаос великий,
раздается озлобленный вздох.
И опять я подкошен кручиной.
Еще радостный день не настал.
Слишком рано я встал над низиной,
слишком рано я к спящим воззвал.
И бегут уж с надеждою жгучей
на безумные крики мои,
но стою я, как идол. над кручей,
раздирая одежды свои.
3
Там… в низинах… ждут с верой денницу.
Жизнь мрачна и печальна, как гроб.
Облеките меня в багряницу!
Пусть вонзаются тернии в лоб.
Острым тернием лоб увенчайте!
Обманул я вас песнью своей.
Распинайте меня, распинайте.
Знаю жаждете крови моей.
Нa кресте пригвожден. Умираю.
На щеках застывает слеза.
Кто-то, Милый, мне шепчет: «Я знаю»,
поцелуем смыкает глаза.
Ах, я знаю – средь образов горных
пропадет сиротливой мечтой,
лишь умру, – стая воронов черных,
что кружилась всю жизнь надо мной.
Пригвожденный к кресту, умираю.
На щеках застывает слеза.
Кто-то, Милый, мне шепчет: «Я знаю».
Поцелуем смыкает уста.
4
Октябрь 1901
Черный бархат, усеянный щедро
миллионами огненных звезд.
Сонный вздох одинокого кедра.
Тишина и безлюдье окрест.
Москва
Безумец
Посвящается А.С. Челищеву
1
«Вы шумите. Табачная гарь
дымно-синие стелет волокна.
Золотой мой фонарь
зажигает лучом ваши окна.
Это я в заревое стекло
к вам стучусь в час вечерний.
Снеговое чело
разрывают, вонзясь, иглы терний.
Вот скитался я долгие дни
и тонул в предвечерних туманах.
Изболевшие ноги мои
в тяжких ранах.
Отворяют. Сквозь дымный угар
задают мне вопросы.
Предлагают, открыв портсигар,
папиросы.
Ах, когда я сижу за столом
и, молясь, замираю
в неземном,
предлагают мне чаю…
О, я полон огня.
предо мною виденья сияют…
Неужели меня
никогда не узнают?..»
2
Помним всё. Он молчал,
просиявший, прекрасный.
За столом хохотал
кто-то толстый и красный.
Мы не знали тогда ничего.
От пирушки в восторге мы были.
А его,
как всегда, мы забыли.
Он, потупясь, сидел
с робким взором ребенка.
Кто-то пел
звонко.
Вдруг
он сказал, преисполненный муки,
побеждая испуг,
взявши лампу в дрожащие руки:
«Се дарует нам свет
Искупитель,
я не болен, нет, нет:
я – Спаситель…»
Так сказал, наклонил
он свой так многодумный…
Я в тоске возопил:
«Он – безумный».
3
Март 1904
Здесь безумец живет.
Среди белых сиреней.
На террасу ведет
ряд ступеней.
За ограду на весь
прогуляться безумец не волен…
Да, ты здесь!
Да, ты болен!
Втихомолку, сметной
кто-то вышел в больничном халате,
сам не свой,
говорит на закате.
Грусть везде…
усмиренный, хороший,
пробираясь к воде,
бьет в ладоши.
Что ты ждешь у реки,
еле слышно колебля
тростники,
горьких песен зеленого стебля?
Что, в зеркальность глядясь,
бьешь в усталую грудь ты тюльпаном?
Всплеск, круги… И, смеясь,
утопает, закрытый туманом.
Лишь тюльпан меж осоки лежит
весь измятый, весь алый…
Из больницы служитель бежит
и кричит, торопясь, запоздалый.
Москва
Жертва вечерняя
Август 1903
Стоял я дураком
в венце своем огнистом,
в хитоне золотом,
скрепленном аметистом —
один, один, как столб,
в пустынях удаленных, —
и ждал народных толп
коленопреклоненных…
Я долго, тщетно ждал,
в мечту свою влюбленный…
На западе сиял,
смарагдом окаймленный,
мне палевый привет
потухшей чайной розы.
На мой зажженный свет
пришли степные козы.
На мой призыв завыл
вдали трусливый шакал…
Я светоч уронил
и горестно заплакал:
«Будь проклят. Вельзевул —
лукавый соблазнитель, —
не ты ли мне шепнул,
что новый я Спаситель?..
О проклят, проклят будь!..
Никто меня не слышит…»
Чахоточная грудь
так судорожно дышит.
На западе горит
смарагд бледно-зеленый…
На мраморе ланит
пунцовые пионы…
Как сорванная цепь
жемчужин, льются слезы…
Помчались быстро в степь
испуганные козы.
Серебряный Колодезь
Мания
Август 1903
Из царских дверей выхожу.
Молитва в лазурных очах.
По красным ступеням схожу
со светочем в голых руках.
Я знаю безумии напор.
Больной, истеричный мой вид,
тоскующий взор,
смертельная бледность ланит.
Безумные грезы свои
лелеете с дикой любовью,
взглянув на одежды мои,
залитые кровью.
Поете: «Гряди же, гряди».
Я грустно вздыхаю,
бескровные руки мои
на всех возлагаю.
Ну, мальчики, с Богом,
несите зажженные свечи!..
Пусть рогом
народ созывают для встречи.
Ну что ж – на закате холодного дня
целуйте мои онемевшие руки.
Ведите меня
на крестные муки.
Серебряный Колодезь
Забота
1
Весь день не стихала работа.
Свозили пшеницу и рожь.
Безумная в сердце забота
бросала то в холод, то в дрожь.
Опять с несказанным волненьем
я ждал появленья Христа.
Всю жизнь меня жгла нетерпеньем
старинная эта мечта.
Недавно мне тайно сказали,
что скоро вернется Христос…
Телеги, скрипя, подъезжали…
Поспешно свозили овес.
С гумна возвращался я к дому,
смотря равнодушно на них,
грызя золотую солому,
духовный цитируя стих.
2
1903
Сегодня раздался вдруг зов,
когда я молился, тоскуя,
средь влажных, вечерних лугов:
«Холодною ночью приду я…»
Всё было в дому зажжено…
Мы в польтах осенних сидели.
Друзья отворили окно…
Поспешно калоши надели.
Смарагдовым светом луна
вдали озаряла избушки.
Призывно раздался с гумна
настойчивый стук колотушки.
«Какие-то люди прошли», —
сказал нам пришедший рабочий.
И вот с фонарями пошли,
воздевши таинственно очи.
Мы вышли на холод ночной.
Луна покраснела над степью.
К нам пес обозленный, цепной
кидался, звеня своей цепью.
Бледнели в руках фонари…
Никто нам в ночи не ответил…
Кровавую ленту зари
встречал пробудившийся петел.
Серебряный Колодезь
Блоку
1
Сентябрь 1901
Один, один средь гор. Ищу Тебя.
В холодных облаках бреду бесцельно.
Душа моя
скорбит смертельно.
Вонзивши жезл, стою на высоте.
Хоть и смеюсь, а на душе так больно.
Смеюсь мечте
своей невольно.
О, как тяжел венец мой золотой!
Как я устал!.. Но даль пылает.
Во тьме ночной
мой рог взывает.
Я был меж вас. Луч солнца золотил
причудливые тучи в яркой дали.
Я вас будил,
но вы дремали.
Я был меж вас печально-неземной.
Мои слова повсюду раздавались.
И надо мной
вы все смеялись.
И я ушел. И я среди вершин.
Один, один. Жду знамений нежданных.
Один, один
средь бурь туманных.
Всё как в огне. И жду, и жду Тебя.
И руку простираю вновь бесцельно.
Душа моя
скорбит смертельно.
Москва
2
Май 1901
Из-за дальних вершин
показался жених озаренный.
И стоял он один,
высоко над землей вознесенный.
Извещалось не раз
о приходе владыки земного.
И в предутренний час
запылали пророчества снова.
И лишь света поток
над горами вознесся сквозь тучи,
он стоял, как пророк,
в багрянице, свободный, могучий.
Вот идет. И венец
отражает зари свет пунцовый.
Се – венчанный телец,
основатель и Бог жизни новой.
Москва
3
1903
Суждено мне молчать.
Для чего говорить?
Не забуду страдать.
Не устану любить.
Нас зовут
без конца…
Нам пора…
Багряницу несут
и четыре колючих венца.
Весь в огне
и любви
мой предсмертный, блуждающий взор.
О, приблизься ко мне —
распростертый, в крови,
я лежу у подножия гор.
Зашатался над пропастью я
и в долину упал, где поет ручеек.
Тяжкий камень, свистя,
неожиданно сбил меня с ног —
тяжкий камень, свистя,
размозжил мне висок.
Среди ландышей я —
зазиявший, кровавый цветок.
Не колышется больше от мук
вдруг застывшая грудь.
Не оставь меня, друг,
не забудь!..
Москва
Одиночество
Посвящается В.С. Соловьеву
Сентябрь 1901
Я вновь один. Тоскую безнадежно.
Виденья прежних дней,
нас звавшие восторженно и нежно,
рассеялись, лишь стало холодней.
Стою один. Отчетливей, ясней
ловлю полет таинственных годин.
Грядущее мятежно.
Стою один.
Тоскую безнадежно.
Не возродить… Что было, то прошло —
всё время унесло.
Тому, кто пил из кубка огневого,
не избежать безмолвия ночного.
Недолго. Близится. С питьем идет
ко мне. Стучит костями.
Уста мои кровавый огнь сожжет.
Боюсь огня… вдали, над тополями
двурогий серп вон там горит огнями
средь онемело-мертвенных вершин.
Туман спустился низко.
Один, один,
а смерть так близко.
Москва
Осень
1
Огромное стекло
в оправе изумрудной
разбито вдребезги под силой ветра чудной —
огромное стекло
в оправе изумрудной.
Печальный друг, довольно cлез – молчи!
Как в ужасе застывшая зарница,
луны осенней багряница.
Фатою траурной грачи
несутся – затенили наши лица.
Протяжно дальний визг
окрестность опояшет.
Полынь метлой испуганно нам машет.
И красный лунный диск
в разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет.
2
Август 1903
В небесное стекло
с размаху свой пустил железный молот…
И молот грянул тяжело.
Казалось мне – небесный свод расколот.
И я стоял,
как вольный сокол.
Беспечно хохотал
среди осыпавшихся стекол.
И что-то страшное мне вдруг
открылось.
И понял я – замкнулся круг,
и сердце билось, билось, билось.
Раздался вздох ветров среди могил —
«Ведь ты, убийца,
себя убил, —
убийца!»
Себя убил.
За мной пришли. И я стоял.
побитый бурей сокол —
молчал
среди осыпавшихся стекол.
Серебряный Колодезь
Священные дни
Посвящается П.А. Флоренскому
Ибо в те дни будет такая скорбь,
какой не было от начала творения.
Марк XIII, 19
Бескровные губы лепечут заклятья.
В рыданье поднять не могу головы я.
Тоска. О, внимайте тоске, мои братья.
Священна она в эти дни роковые.
В окне дерева то грустят о разлуке
на фоне небес неизменно свинцовом,
то ревмя ревут о Пришествии Новом,
простерши свои суховатые руки.
Порывы метели суровы и резки
Ужасная тайна в душе шевелится.
Задерни, мой брат, у окна занавески:
а то будто Вечность в окошко глядится.
О, спой мне, товарищ! Гитара рыдает.
Прекрасны напевы мелодии страстной.
Я песне внимаю в надежде напрасной…
А там… за стеной… тот же голос взывает.