Страница:
Резко развернулся и на негнущихся ногах, неуклюже, словно загребая невидимый снег, пошёл к выходу.
Разборка станка на составные части заняла почти сутки, без сна, с редкими перерывами на перекус. Помощники-то Нику толковые попались, с опытом работ, да вот гайки английские – они все в дюймах, не подходят к ним ключи отечественные, хоть убей. Намучились с ними, даже пришлось пару самопальных ключей наспех изготовить, в институтской слесарной мастерской.
Справились, короче говоря. Масло из гидравлической системы слили – целых два бидона молочных получилось, шланги резиновые все сняли, сложили в отдельную коробку. После уже и остальное «железо» разобрали, запаковали в деревянные ящики. Двадцать восемь ящиков получилось. Хотел Ник спать завалиться, устал всё же, ночь на дворе, да не дал Ливанов, мол: «Велено сразу, как закончите, двигать на базу…»
На рассвете загрузились в три полуторки, двинули на родную базу, согласно полученному приказу.
В ворота въехали, Ник спрыгнул возле избы, а машины проследовали дальше, к очередному бараку, на разгрузку.
Вошёл Ник в избу, в спальню заглянул – ни души, а из кухни-столовой доносятся приглушённые голоса. В туалетной комнате быстро освободился от грима, умылся наспех.
В кухне за столом сидели Курчавый и Вырвиглаз, завтракали и лениво переругивались между собой.
Понятно, остальные на утренней зарядке быть изволят, в соответствии с утверждённым распорядком дня.
Доложил всё честь по чести: так, мол, и так, задание выполнено, груз доставлен, по частям составным, как и было велено.
Капитан его похвалил:
– Молодцом, Никита Андреевич. Показал себя с самой наилучшей стороны. Не ошибся я, братец, в тебе. Позавтракай сейчас и спать отправляйся. Освобождаю тебя сегодня от всех занятий.
Налил Ник в большую эмалированную кружку кофе, бутербродов разных наделал. Красную икру на очередной намазывая, поинтересовался:
– У вас что нового, товарищ капитан? Прояснилось что-нибудь?
– Что, собственно, проясниться может? – нахмурился Курчавый. – Нашли на чердаке плащ, шляпу, чёрные очки, карабин с оптическим прицелом. А толку? Ясно, что диверсия. Ясно, что произошла утечка информации. Где, вот, только? Завхоза допросили, причём очень серьёзно, – нет, не здесь. Сейчас в порту наши сотрудники работают – на складском терминале, с таможенниками. А если утечка там произошла? – показал пальцем в потолок. – В Москве? Тогда что делать прикажешь?
Что тут подсказать можно? Промолчал Ник, едой занялся, благо всё произошедшее на его аппетит никак не повлияло.
Через пять минут затопали в сенях, широко распахнулась дверь, недостающие члены группы ввалились в столовую, голые по пояс, полотенцами на ходу вытираясь. Снегом сразу запахло, морозцем лёгким, колодезной водой.
– Ура! – тут же Лёха Сизый заорал и полез к Нику обниматься. – Жив, чудило парашютное! А мы тут совсем заскучали – без твоих песенок-незапомянашек…
С Токаревым и Бочкиным Ник за руку поздоровался. Тут в открытую дверь ещё один человек вошёл – весь потный, дышит тяжело, такой впечатление, что помирать собрался.
Ага, это же Матвей Кусков, он же Ротмистр. Да, видимо после возлияний алкогольных, регулярных притом, тяжело переносить физические нагрузки.
Ротмистр отдышался немного, пот с лица смахнул и удивлённо уставился на Ника, словно хорошего знакомого увидел – в месте совершенно неожиданном.
– Никитон? – спросил неуверенно.
Вглядывался в Ника, вглядывался, потом извинился:
– Ой, я обознался, кажется. Больно уж вы на Никиту Иванова похожи, прям одно лицо. Только у того шрам на левой скуле был, а на макушке – клок волос рыжих с проседью.
– Да нет, всё правильно, – вмешался Курчавый, строго так, в голосе – металл сплошной, металлический. – Это он и есть, Иванов Никита Андреевич. Ваш, Матвей, бывший сокурсник. Так что здоровайтесь без сомнений и давайте завтракать. Времени терять не стоит, график у вас сегодня плотный.
Матвей руку крепко Нику пожал и дисциплинированно принялся за еду – с видом спокойным и невозмутимым. Чего-чего, а самообладания ему, похоже, было не занимать.
Хотел Ник уже спать отправиться, да тут Сизый, чавкая очередным бутербродом, интересный разговор начал:
– Вот вы, Пётр Петрович, говорите, что информация о станке могла через порт уйти, через Горный там, даже через Москву. А через нас что, не могла?
– Поясните, уважаемый, сделайте одолжение, – лениво так Курчавый отреагировал, явно не веря в то, что Лёха может что-нибудь путное поведать.
Сизый, впрочем, и не смутился ничуть.
– В то утро, – лоб наморщил, словно вспоминая о чём-то усиленно, – мы с Токаревым на пробежку отправились, а вы все – к Моисею Абрамычу, на переодевание. А после, вы уже минут двадцать как уехали, видел я, как этот Абрамыч, морда пархатая, к воротом двигался, явно на выход. Может, тут оно всё и зарыто, дерьмецо изменное?
Капитан молча встал и вышел торопливо из столовой: впереди – вид его озабоченный, следом – он сам, непосредственно.
– Как это понимать? – поинтересовался Вырвиглаз. – Вы ведь, Алексей, мне сами рассказывали, что в блатной среде «стучать» не принято. Что, «перекрасились» уже? Извините за грубое слово.
– Ничуть не бывало. – Лёха совсем не обиделся. – Просто этот хрен старый, Моисей Абрамыч то бишь, рассказал мне по секрету, что, мол, Корявых-то не на кичу обратно отправили, а шлёпнули в тот же день. И вид у Абрамыча при этом был – довольный до невозможности, как у обезьяны цирковой, обожравшейся ворованными огурцами.
– Тогда прошу принять мои извинения, – тут же проникся Вырвиглаз. – Это в корне меняет дело. Тогда – так ему и надо. Пусть сам в этой шкуре побывает, может, и поумнеет. Если выживет, конечно…
«Всё, больше не могу», – подумалось Нику. – «Надо к спальне двигать, иначе прямо здесь усну…».
Дальше дни закружились – один за другим, в порядке плановом. Занятий, правда, меньше стало: стрельба, рукопашный бой, из языков только немецкий остался, вместо психологии – взрывное дело, дополнительно – основы шифрования (и дешифрования, соответственно). Все вместе только до обеда занимались, потом уже специализация начиналась. Вырвиглаз в библиотеке заседал, Сизый с Токаревым в тире или в спортивном зале занимались дополнительно, Бочкин и вовсе исчезал в неизвестном направлении, а Ник с Ротмистром сосредоточились на буровом станке.
Сперва полторы недели собирали его – вдумчиво, предназначение и устройство каждого механизма стараясь понять, потом к реальным испытаниям стали готовиться.
Удивительно, но ту свою жизнь Ник почти и не вспоминал. Чего там вспоминать? Суматоха, вечная гонка: то за деньгами, то от кредиторов. И с женой в последние годы совсем не ладилось, как говорится, страстная любовь и бизнес активный – вещи совершенно несовместимые.
Вот, дочка только часто снилась. Славная такая девчушка – добрая, ласковая, кудряшки светлые. Ручонки свои тянет: «Папа, папа, почему ты не приходишь?»
Тоска, хоть на стенку лезь!
А в остальном ему тут даже больше нравилось: делом занят серьёзным, товарищи хорошие рядом – таких тами не было вовсе, так – сплошные жулики и карьеристы…
Занятным пареньком Матвей оказался: с одной стороны – шпана обычная, бестолковая, а с другой – романтик законченный. Мог часами рассказывать о путешественниках знаменитых, о своём желании объехать весь мир вдоль и поперёк, о каком-то там ветре странствий и тому подобных глупостях.
А ещё было у него какое-то трепетное отношение к временам гусарским, к события Отечественной Войны 1812 года. Всякие байки и анекдоты о гусарах травил безостановочно, вечерами, отобрав у Ника гитару, романсы пел душещипательные – с надрывом, в том числе, и собственного сочинения.
Как-то Ник поинтересовался у Ротмистра происхождением его прозвища, действительно для тех времён небезопасного – на раз-два в контрреволюции могли обвинить.
– Да случайно всё получилось. – Матвей усмехнулся. – В самом начале первого курса дело было. Первая лекция называлась – «введение в специальность». Борис Борисович, заведующий кафедрой, её читал. По-нашему – «Бур Бурыч». Ну вот, забрался он на трибуну и грузит, мол: «Если совсем коротко, то буровики – это гусары нашего славного Горного Института. Вот так – и ни больше, и ни меньше. И в плане – вина, да и в плане дам – также. Кстати, а какие правила гусары соблюдают неукоснительно и скрупулезно? Кто ответит?» Я тут же руку вверх поднял. Встаю и отвечаю: «Ваш вопрос, уважаемый Борис Борисович, прост до невозможности. И ответ на него давно, ещё со времён Дениса Давыдова, известен широким массам. Во-первых, это «гусар гусару – брат». Во-вторых, «сам пропадай, а товарища – выручай». В-третьих, «гусара триппером не испугать». В-четвёртых…» Ну, короче, ещё пару сентенций славных выдал. Удивился Бур Бурыч, ну, и представиться меня попросил. Я и выдал: «Матвей Кусков, в душе – гусарский ротмистр». Вот, с тех пор оно и пошло, все стали меня «Ротмистром» называть. А, что? По мне, так весьма достойная кликуха…
Ник, в свою очередь, Матвею рассказал свою историю.
Самое удивительное, что тот в неё поверил – сразу и безоговорочно.
– Ух, ты! – вздохнул завистливо. – Надо же, как оно в жизни бывает. Везёт же некоторым. Мне бы в тот коридор, а оттуда – сразу к Денису Давыдову, в жизнь гусарскую: битвы, дуэли, балы…
Мальчишка, одно слово.
Владимир Ильич Вырвиглаз, заслуженный доктор и профессор, также проявил себя как человек неординарный, мечтательный и трепетный – в глубине души. В редкие минуты общих вечерних посиделок, когда слово ему предоставлялось, рассказывал душещипательные бесконечные истории – о любви, сентиментальной и нежной. Такой, вот, Рыцарь – Верной, но Несчастной Любви.
Время шло. Приближалась весна.
– Скоро уже поедем, – обещал Курчавый и загадочно добавлял: – Полетим, вернее, товарищи…. Эх, полетим!
У Ника с Ротмистром всё уже было готово: станок полностью изучен и освоен, метров сто уже набурили – в самом дальнем конце двора.
Ещё на металлическом заводе Ник наделал буровых коронок: пятьдесят штук, в полном комплекте – с расширителями и кернорвательными кольцами.
Не простых коронок, алмазных! Курчавый лично в Москву выезжал за алмазами, получал в ГОХРАНе. Потом рассказывал, как о тех коронках лично товарищу Сталину доклад делал. Может, и правда, хотя и приврать мог запросто – для поднятия боевого духа коллектива.
Два месяца Ник безвылазно на заводе провёл, ночевал прямо в цеху. А что сделаешь? Только когда Ник лично участие в работе принимал – получалось всё. Стоило отъехать, оставив чертежи и инструкции, тут же всё в тартарары летело, сплошной брак пёр.
Видимо, не хотело то время секреты свои этому времени отдавать, то же самое, как с разными песенками и анекдотами.
Однажды ночью, когда Ник у печи плавильной готовые коронки освобождал от графитовых форм, показалось, что наблюдает за ним кто-то. Пристально так, старательно. Резко обернулся: действительно два жёлтых огонька сверкнули за стеллажом и погасли тут же. Волчьи те глаза были, Ник в этом был совершенно уверен. Хотя откуда взяться волкам – в заводском цеху?
Ротмистр тогда тоже хотел с Ником на завод поехать, да Вырвиглаз не пустил. Плотно Матвея в оборот взял, заставил непосредственно геологией заниматься, мол, для этого в «Азимут» и привлекли. Сутками они теперь вдвоём в библиотеке безвылазно сидели, обложившись картами геологическими. Только и слышно было: «Палеозой, мезозой, габро-диабазы, сопутствующие породы…»
В середине марта капель с крыш вовсю зазвенела. Так хорошо вокруг стало, воздух – амброзия весенняя. На рыбалку захотелось – хоть немного отдохнуть, развеяться чуть-чуть.
Подошёл Ник к Курчавому с просьбой, а тот и разрешил неожиданно, видимо, в качестве поощрения за достигнутые успехи.
– Ладно, – проворчал себе в усы. – Сходи, вспомни свою юность, вот и Матвея Ивановича с собой возьми. Совсем замучил его Вырвиглаз, пусть подышит юноша свежим воздухом. В его возрасте это очень полезно.
Показалось, или он действительно небольшое ударение на слове «свою» сделал?
Намекал на что-то?
Епифанцев доставил из ближайшей деревни два ящика рыбацких, самодельный коловорот, удочки, прочие снасти, палатку, банку червей – для наживки.
Решили не медлить. Лёд на Ладоге ещё надёжным был, но стоит на недельку-другую припоздниться – и искупаться в ледяной воде запросто можно.
Ник решил к Зеленцам идти. Зеленцы – это острова в двадцати километрах от берега, во время войны через них Дорога Жизни проходила. В смысле – ещё будет проходить.
Можно было, конечно, и к Кариджскому маяку сбегать, тоже место почётное. Часа четыре до него по торосам добираться, но окуни там ловятся – по килограмму и более, да и щуки крупные попадаются иногда. Но под Зеленцами гораздо лучше, плотвы отборной там можно надрать – сколько унести сможешь.
Как только за окнами начало сереть – тронулись в путь. Экипировались знатно: валенки, свитера верблюжьей шерсти, полушубки специальные – с карманами во всех местах. В левый верхний внутренний карман ракетница сигнальная помещалась, в правый – браунинг, в левый нижний – нож метательный, бельгийский.
Приказ Курчавого, ничего не попишешь, бережёного – Бог бережёт…
Лёгкий морозец, хрустящий снежок под подошвами валенок, в небе – одинокие редкие звёздочки.
Ник достал компас, наметил курс – на одну из них, совсем крохотную.
Шагалось на удивление легко, под ногами монолитом лежал прочный наст.
Заметно посветлело, прямо по курсу взошло неяркое белёсое солнышко. Но ненадолго – неожиданно опустилась туманная дымка.
Через четыре часа Ник решил остановиться, всё равно в таком тумане островов не найти, и компас не поможет.
Быстро поставили крохотную палатку, зажгли две маленькие свечи, предварительно размещённые в пустые стеклянные банки.
– Гениальное изобретение, – прокомментировал Ротмистр через десять минут, неожиданно извлекая из внутреннего кармана полушубка полулитровую бутылку водки. – На улице минус пятнадцать, а у нас – плюс пять, не меньше, красота…
«Вот же, засранец! – восхищённо подумал про себя Ник. – И где только умудрился спиртное достать?».
Ругаться и мораль читать не стал, конечно. Выпил с Ротмистром по рюмашке – из кружки алюминиевой, от второй предложенной благородно отказался, пусть уж Матвею больше достанется. Небось, истосковался дурачок по спиртному, месяца три уже ничего в нос не попадало. Ротмистр прямо из горлышка допил остальное, влез в спальный мешок, извлечённый из рюкзака, и преспокойно заснул, напоследок пожелав Нику удачи.
Да, тот ещё рыбачок!
Ник потихонечку рыбачил, сверля лунки в значительном отдалении от палатки: он Ротмистру шумом – от буримых лунок – спать не мешал, Ротмистр же ему – своим храпом – рыбу ловить. Рыбка ловилась потихоньку: плотвичка, окуньки, даже щурок один попался.
В природе вдруг начало происходить что-то странное. Ушёл туман, резко потеплело, даже дождик мелкий начал моросить. А вот и Зеленцы – с километр всего не дошли.
Откуда-то издали прилетел странный шум – будто скорый поезд следовал по ладожскому льду. Звук становился всё громче, уже стала видна приближающаяся со стороны островов тёмная фигура неясных очертаний. Через пять минут Нику стало ясно, что это здоровенный лось: голову рогатую к небу задрал и чешет – прямо на него.
– Стой, зараза! – Ник громко закричал, совсем не желая оказаться под массивными копытами.
Зверь остановился и уставился на Ника совершенно ошалевшими, дикими глазами.
Ник громко захлопал в ладоши, засвистел, лось испуганно присел, сделал неслабую кучу, развернулся на девяносто градусов и гордо, закинув массивные рога на спину, с закрытыми глазами, удалился в ледяные просторы, в направлении, противоположном берегу. Тут же Ник вытащил крупного хариуса – рыбу в этих местах редкую.
«Не иначе, весна по-настоящему пришла, вот природа и опьянела немного», – подумалось сразу.
К вечеру проснулся Ротмистр, на удивление бодрый и весёлый.
Настала очередь Ника подремать пару часиков перед ночной рыбалкой.
Проснулся он от шума усилившегося ветра. Зашнуровали спешно палатку, прикормили лунки, заранее просверленные внутри. Хорошо было в палатке: тепло, негромко трещали свечи, а снаружи ветер безумствовал, крупный дождь стучал по натянутому брезенту.
К утру наловили килограмм пятнадцать-двадцать разной рыбы, даже взяли пару сигов.
Пора и к дому. Дождь стих, сквозь редкие сиреневые облака проглядывало весёлое солнышко, дул тёплый ветерок.
Свернули палатку, тронулись в обратный путь. Ротмистр шёл первым, вдруг резко остановился и удивлённо произнёс:
– Смотри, Никита, берег-то – бежит…
«Не иначе, заначку где-то припрятал, гад, глотнул перед отходом, вот и развезло на старые дрожжи», – решил Ник.
А потом присмотрелся – и правда, береговая линия, еле видимая вдали, начала плавно стираться зигзагами, как будто и впрямь – бежала. Вот, и мыс Морье растворился, и маяк береговой пропал куда-то. Впереди, до самой линии горизонта, – только снежные торосы.
Обернулся Ник назад: и линия береговая, и маяк находились позади, где быть им совсем не полагалось. И сиреневое всё какое-то, ненатуральное.
Остановились, понятное дело, перекурили.
Не помогло. Продолжались разнообразные безобразия.
Был один маяк, потом стало два, три, десять – надоело считать, плюнули.
Потом глядь, слева, вдалеке, параллельным с ними курсом двигалось океанское судно – большое, только сиреневое, фиолетовые блики от иллюминаторов рассыпались во все стороны веером. Красиво – до жути.
Красота красотой, а к дому двигаться надо. Решили миражам тем не верить, а курс держать согласно здравому смыслу, то есть – по компасу.
– Плохо это, – неожиданно помрачнел Ротмистр. – Совсем плохо. Мне год назад цыганка одна, древняя такая, на Московском вокзале предсказала: «Бойся миражей сиреневых! Они с твоей смертью рядом ходят!» Чего делать-то теперь? Не хочется мне, ей-ей, помирать…
Успокоил его Ник как мог, посмеялся даже над такой глупостью.
– Что тут сделаешь? – Ротмистр вздохнул смущённо. – Мы, гусары, верим во всякое: и в приметы, и в предсказания. Так уж повелось, не нами придумано. Думаешь – пронесёт на этот раз?
Через час из-за очередного тороса показались три мужика. Обычные мужики, только сиреневые, опять же. До них метров двести было, шли в том же направлении.
Неожиданно у мужиков пропали головы, а ещё через минуту – одни только ноги брели куда-то обреченно, чуть погодя и вовсе никого не было впереди, только торосы голубоватые.
В небе, прямо у Ника над головой, медленно и совершенно бесшумно пролетел сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом располагался сиреневый улыбчивый лётчик, рукой ещё помахал, сволочь…
Конец света какой-то. Бред пьяного телёнка в чукотской тундре, на исходе ночи полярной.
Неожиданно всё прекратилось: сиреневые облака ушли куда-то, оптический обман прервался – надолго ли?
Впереди, уже недалеко совсем, берег с маяком, позади – трое давешних мужиков безголовых, но сейчас – с головами. Догнали постепенно.
– Видали? – заорал идущий первым молодой краснощёкий здоровяк в овчинном тулупе. – Миражи-то в этом году какие – просто блеск! Сахара знаменитая, к такой-то матери, отдыхает. Вас, ребята, кстати, сперва шестнадцать было, потом – восемь, четыре, а теперь вот – двое. Вы-то хоть – настоящие?
– Да вы сами ещё недавно без голов вовсе разгуливали, что тот всадник в пампасах, – парировал Ротмистр.
Дальше вместе уже пошли. Вояками те мужики оказались, из зенитного подразделения, что располагалось севернее пансионата. У них, видите ли, проходил чемпионат части по подлёдной рыбалке, аж двенадцать человек участие в нём принимали, да вот остальные девять затерялись где-то, в весенних миражах …
К берегу подошли, тут тропа раздваивалась. Мужикам – направо, вдоль берега шлёндать ещё километра два. Нику с Ротмистром – прямо, до базы метров четыреста оставалось всего, по мелколесью сосновому.
Распрощались с зенитчиками, разошлись в разные стороны.
Вечернее солнышко собралось на боковую, укутавшись в одеяло облаков. К холодам – надо думать. Стая соек торопливо перепорхнула через тропу. Дятел где-то застучал, лениво так, словно бы нехотя.
Или – не дятел?
Макушку Ника что-то обожгло, тёплое за шиворот закапало. Да какой, к чертям свинячим – дятел? Это же выстрелы!
Упал Ник в ближайший сугроб, из левого верхнего кармана выхватил ракетницу, вверх направил, на спусковой крючок нажал. Потом ракетницу за пазуху запихал – казённое имущество, всё-таки, достал браунинг. Только, вот, стрелять-то куда? Тишина вокруг…
Недолго тишина продержалась – взвыла неистово сирена на базе, даже уши заложило, следовательно, и подмога скоро прибудет.
Полежал Ник в сугробе пару минут, шапку сбросил, приложил к ране горсть снега.
Ерунда – по касательной прошло.
Выглянул из сугроба – что там с Ротмистром?
Матвей лежал в десяти-двенадцати метрах, скорчившись как-то странно, будто обиженный ребёнок.
Подполз к нему Ник, ладонь к губам приложил – нет, не дышит.
Стал щёки растирать снегом, вроде задышал малец, заворочался, глаза открыл.
– Никита, – зашептал горячо, – видел я этот туннель чёрный, с белым пятном в конце…. Видел…. Вот только – не выбраться мне оттуда, не судьба…. Ты, это, если Дениса Давыдова увидишь… как-нибудь… то расскажи ему… обо мне…
Прошептал и умер…
Глава пятая
Разборка станка на составные части заняла почти сутки, без сна, с редкими перерывами на перекус. Помощники-то Нику толковые попались, с опытом работ, да вот гайки английские – они все в дюймах, не подходят к ним ключи отечественные, хоть убей. Намучились с ними, даже пришлось пару самопальных ключей наспех изготовить, в институтской слесарной мастерской.
Справились, короче говоря. Масло из гидравлической системы слили – целых два бидона молочных получилось, шланги резиновые все сняли, сложили в отдельную коробку. После уже и остальное «железо» разобрали, запаковали в деревянные ящики. Двадцать восемь ящиков получилось. Хотел Ник спать завалиться, устал всё же, ночь на дворе, да не дал Ливанов, мол: «Велено сразу, как закончите, двигать на базу…»
На рассвете загрузились в три полуторки, двинули на родную базу, согласно полученному приказу.
В ворота въехали, Ник спрыгнул возле избы, а машины проследовали дальше, к очередному бараку, на разгрузку.
Вошёл Ник в избу, в спальню заглянул – ни души, а из кухни-столовой доносятся приглушённые голоса. В туалетной комнате быстро освободился от грима, умылся наспех.
В кухне за столом сидели Курчавый и Вырвиглаз, завтракали и лениво переругивались между собой.
Понятно, остальные на утренней зарядке быть изволят, в соответствии с утверждённым распорядком дня.
Доложил всё честь по чести: так, мол, и так, задание выполнено, груз доставлен, по частям составным, как и было велено.
Капитан его похвалил:
– Молодцом, Никита Андреевич. Показал себя с самой наилучшей стороны. Не ошибся я, братец, в тебе. Позавтракай сейчас и спать отправляйся. Освобождаю тебя сегодня от всех занятий.
Налил Ник в большую эмалированную кружку кофе, бутербродов разных наделал. Красную икру на очередной намазывая, поинтересовался:
– У вас что нового, товарищ капитан? Прояснилось что-нибудь?
– Что, собственно, проясниться может? – нахмурился Курчавый. – Нашли на чердаке плащ, шляпу, чёрные очки, карабин с оптическим прицелом. А толку? Ясно, что диверсия. Ясно, что произошла утечка информации. Где, вот, только? Завхоза допросили, причём очень серьёзно, – нет, не здесь. Сейчас в порту наши сотрудники работают – на складском терминале, с таможенниками. А если утечка там произошла? – показал пальцем в потолок. – В Москве? Тогда что делать прикажешь?
Что тут подсказать можно? Промолчал Ник, едой занялся, благо всё произошедшее на его аппетит никак не повлияло.
Через пять минут затопали в сенях, широко распахнулась дверь, недостающие члены группы ввалились в столовую, голые по пояс, полотенцами на ходу вытираясь. Снегом сразу запахло, морозцем лёгким, колодезной водой.
– Ура! – тут же Лёха Сизый заорал и полез к Нику обниматься. – Жив, чудило парашютное! А мы тут совсем заскучали – без твоих песенок-незапомянашек…
С Токаревым и Бочкиным Ник за руку поздоровался. Тут в открытую дверь ещё один человек вошёл – весь потный, дышит тяжело, такой впечатление, что помирать собрался.
Ага, это же Матвей Кусков, он же Ротмистр. Да, видимо после возлияний алкогольных, регулярных притом, тяжело переносить физические нагрузки.
Ротмистр отдышался немного, пот с лица смахнул и удивлённо уставился на Ника, словно хорошего знакомого увидел – в месте совершенно неожиданном.
– Никитон? – спросил неуверенно.
Вглядывался в Ника, вглядывался, потом извинился:
– Ой, я обознался, кажется. Больно уж вы на Никиту Иванова похожи, прям одно лицо. Только у того шрам на левой скуле был, а на макушке – клок волос рыжих с проседью.
– Да нет, всё правильно, – вмешался Курчавый, строго так, в голосе – металл сплошной, металлический. – Это он и есть, Иванов Никита Андреевич. Ваш, Матвей, бывший сокурсник. Так что здоровайтесь без сомнений и давайте завтракать. Времени терять не стоит, график у вас сегодня плотный.
Матвей руку крепко Нику пожал и дисциплинированно принялся за еду – с видом спокойным и невозмутимым. Чего-чего, а самообладания ему, похоже, было не занимать.
Хотел Ник уже спать отправиться, да тут Сизый, чавкая очередным бутербродом, интересный разговор начал:
– Вот вы, Пётр Петрович, говорите, что информация о станке могла через порт уйти, через Горный там, даже через Москву. А через нас что, не могла?
– Поясните, уважаемый, сделайте одолжение, – лениво так Курчавый отреагировал, явно не веря в то, что Лёха может что-нибудь путное поведать.
Сизый, впрочем, и не смутился ничуть.
– В то утро, – лоб наморщил, словно вспоминая о чём-то усиленно, – мы с Токаревым на пробежку отправились, а вы все – к Моисею Абрамычу, на переодевание. А после, вы уже минут двадцать как уехали, видел я, как этот Абрамыч, морда пархатая, к воротом двигался, явно на выход. Может, тут оно всё и зарыто, дерьмецо изменное?
Капитан молча встал и вышел торопливо из столовой: впереди – вид его озабоченный, следом – он сам, непосредственно.
– Как это понимать? – поинтересовался Вырвиглаз. – Вы ведь, Алексей, мне сами рассказывали, что в блатной среде «стучать» не принято. Что, «перекрасились» уже? Извините за грубое слово.
– Ничуть не бывало. – Лёха совсем не обиделся. – Просто этот хрен старый, Моисей Абрамыч то бишь, рассказал мне по секрету, что, мол, Корявых-то не на кичу обратно отправили, а шлёпнули в тот же день. И вид у Абрамыча при этом был – довольный до невозможности, как у обезьяны цирковой, обожравшейся ворованными огурцами.
– Тогда прошу принять мои извинения, – тут же проникся Вырвиглаз. – Это в корне меняет дело. Тогда – так ему и надо. Пусть сам в этой шкуре побывает, может, и поумнеет. Если выживет, конечно…
«Всё, больше не могу», – подумалось Нику. – «Надо к спальне двигать, иначе прямо здесь усну…».
Дальше дни закружились – один за другим, в порядке плановом. Занятий, правда, меньше стало: стрельба, рукопашный бой, из языков только немецкий остался, вместо психологии – взрывное дело, дополнительно – основы шифрования (и дешифрования, соответственно). Все вместе только до обеда занимались, потом уже специализация начиналась. Вырвиглаз в библиотеке заседал, Сизый с Токаревым в тире или в спортивном зале занимались дополнительно, Бочкин и вовсе исчезал в неизвестном направлении, а Ник с Ротмистром сосредоточились на буровом станке.
Сперва полторы недели собирали его – вдумчиво, предназначение и устройство каждого механизма стараясь понять, потом к реальным испытаниям стали готовиться.
Удивительно, но ту свою жизнь Ник почти и не вспоминал. Чего там вспоминать? Суматоха, вечная гонка: то за деньгами, то от кредиторов. И с женой в последние годы совсем не ладилось, как говорится, страстная любовь и бизнес активный – вещи совершенно несовместимые.
Вот, дочка только часто снилась. Славная такая девчушка – добрая, ласковая, кудряшки светлые. Ручонки свои тянет: «Папа, папа, почему ты не приходишь?»
Тоска, хоть на стенку лезь!
А в остальном ему тут даже больше нравилось: делом занят серьёзным, товарищи хорошие рядом – таких тами не было вовсе, так – сплошные жулики и карьеристы…
Занятным пареньком Матвей оказался: с одной стороны – шпана обычная, бестолковая, а с другой – романтик законченный. Мог часами рассказывать о путешественниках знаменитых, о своём желании объехать весь мир вдоль и поперёк, о каком-то там ветре странствий и тому подобных глупостях.
А ещё было у него какое-то трепетное отношение к временам гусарским, к события Отечественной Войны 1812 года. Всякие байки и анекдоты о гусарах травил безостановочно, вечерами, отобрав у Ника гитару, романсы пел душещипательные – с надрывом, в том числе, и собственного сочинения.
Как-то Ник поинтересовался у Ротмистра происхождением его прозвища, действительно для тех времён небезопасного – на раз-два в контрреволюции могли обвинить.
– Да случайно всё получилось. – Матвей усмехнулся. – В самом начале первого курса дело было. Первая лекция называлась – «введение в специальность». Борис Борисович, заведующий кафедрой, её читал. По-нашему – «Бур Бурыч». Ну вот, забрался он на трибуну и грузит, мол: «Если совсем коротко, то буровики – это гусары нашего славного Горного Института. Вот так – и ни больше, и ни меньше. И в плане – вина, да и в плане дам – также. Кстати, а какие правила гусары соблюдают неукоснительно и скрупулезно? Кто ответит?» Я тут же руку вверх поднял. Встаю и отвечаю: «Ваш вопрос, уважаемый Борис Борисович, прост до невозможности. И ответ на него давно, ещё со времён Дениса Давыдова, известен широким массам. Во-первых, это «гусар гусару – брат». Во-вторых, «сам пропадай, а товарища – выручай». В-третьих, «гусара триппером не испугать». В-четвёртых…» Ну, короче, ещё пару сентенций славных выдал. Удивился Бур Бурыч, ну, и представиться меня попросил. Я и выдал: «Матвей Кусков, в душе – гусарский ротмистр». Вот, с тех пор оно и пошло, все стали меня «Ротмистром» называть. А, что? По мне, так весьма достойная кликуха…
Ник, в свою очередь, Матвею рассказал свою историю.
Самое удивительное, что тот в неё поверил – сразу и безоговорочно.
– Ух, ты! – вздохнул завистливо. – Надо же, как оно в жизни бывает. Везёт же некоторым. Мне бы в тот коридор, а оттуда – сразу к Денису Давыдову, в жизнь гусарскую: битвы, дуэли, балы…
Мальчишка, одно слово.
Владимир Ильич Вырвиглаз, заслуженный доктор и профессор, также проявил себя как человек неординарный, мечтательный и трепетный – в глубине души. В редкие минуты общих вечерних посиделок, когда слово ему предоставлялось, рассказывал душещипательные бесконечные истории – о любви, сентиментальной и нежной. Такой, вот, Рыцарь – Верной, но Несчастной Любви.
Время шло. Приближалась весна.
– Скоро уже поедем, – обещал Курчавый и загадочно добавлял: – Полетим, вернее, товарищи…. Эх, полетим!
У Ника с Ротмистром всё уже было готово: станок полностью изучен и освоен, метров сто уже набурили – в самом дальнем конце двора.
Ещё на металлическом заводе Ник наделал буровых коронок: пятьдесят штук, в полном комплекте – с расширителями и кернорвательными кольцами.
Не простых коронок, алмазных! Курчавый лично в Москву выезжал за алмазами, получал в ГОХРАНе. Потом рассказывал, как о тех коронках лично товарищу Сталину доклад делал. Может, и правда, хотя и приврать мог запросто – для поднятия боевого духа коллектива.
Два месяца Ник безвылазно на заводе провёл, ночевал прямо в цеху. А что сделаешь? Только когда Ник лично участие в работе принимал – получалось всё. Стоило отъехать, оставив чертежи и инструкции, тут же всё в тартарары летело, сплошной брак пёр.
Видимо, не хотело то время секреты свои этому времени отдавать, то же самое, как с разными песенками и анекдотами.
Однажды ночью, когда Ник у печи плавильной готовые коронки освобождал от графитовых форм, показалось, что наблюдает за ним кто-то. Пристально так, старательно. Резко обернулся: действительно два жёлтых огонька сверкнули за стеллажом и погасли тут же. Волчьи те глаза были, Ник в этом был совершенно уверен. Хотя откуда взяться волкам – в заводском цеху?
Ротмистр тогда тоже хотел с Ником на завод поехать, да Вырвиглаз не пустил. Плотно Матвея в оборот взял, заставил непосредственно геологией заниматься, мол, для этого в «Азимут» и привлекли. Сутками они теперь вдвоём в библиотеке безвылазно сидели, обложившись картами геологическими. Только и слышно было: «Палеозой, мезозой, габро-диабазы, сопутствующие породы…»
В середине марта капель с крыш вовсю зазвенела. Так хорошо вокруг стало, воздух – амброзия весенняя. На рыбалку захотелось – хоть немного отдохнуть, развеяться чуть-чуть.
Подошёл Ник к Курчавому с просьбой, а тот и разрешил неожиданно, видимо, в качестве поощрения за достигнутые успехи.
– Ладно, – проворчал себе в усы. – Сходи, вспомни свою юность, вот и Матвея Ивановича с собой возьми. Совсем замучил его Вырвиглаз, пусть подышит юноша свежим воздухом. В его возрасте это очень полезно.
Показалось, или он действительно небольшое ударение на слове «свою» сделал?
Намекал на что-то?
Епифанцев доставил из ближайшей деревни два ящика рыбацких, самодельный коловорот, удочки, прочие снасти, палатку, банку червей – для наживки.
Решили не медлить. Лёд на Ладоге ещё надёжным был, но стоит на недельку-другую припоздниться – и искупаться в ледяной воде запросто можно.
Ник решил к Зеленцам идти. Зеленцы – это острова в двадцати километрах от берега, во время войны через них Дорога Жизни проходила. В смысле – ещё будет проходить.
Можно было, конечно, и к Кариджскому маяку сбегать, тоже место почётное. Часа четыре до него по торосам добираться, но окуни там ловятся – по килограмму и более, да и щуки крупные попадаются иногда. Но под Зеленцами гораздо лучше, плотвы отборной там можно надрать – сколько унести сможешь.
Как только за окнами начало сереть – тронулись в путь. Экипировались знатно: валенки, свитера верблюжьей шерсти, полушубки специальные – с карманами во всех местах. В левый верхний внутренний карман ракетница сигнальная помещалась, в правый – браунинг, в левый нижний – нож метательный, бельгийский.
Приказ Курчавого, ничего не попишешь, бережёного – Бог бережёт…
Лёгкий морозец, хрустящий снежок под подошвами валенок, в небе – одинокие редкие звёздочки.
Ник достал компас, наметил курс – на одну из них, совсем крохотную.
Шагалось на удивление легко, под ногами монолитом лежал прочный наст.
Заметно посветлело, прямо по курсу взошло неяркое белёсое солнышко. Но ненадолго – неожиданно опустилась туманная дымка.
Через четыре часа Ник решил остановиться, всё равно в таком тумане островов не найти, и компас не поможет.
Быстро поставили крохотную палатку, зажгли две маленькие свечи, предварительно размещённые в пустые стеклянные банки.
– Гениальное изобретение, – прокомментировал Ротмистр через десять минут, неожиданно извлекая из внутреннего кармана полушубка полулитровую бутылку водки. – На улице минус пятнадцать, а у нас – плюс пять, не меньше, красота…
«Вот же, засранец! – восхищённо подумал про себя Ник. – И где только умудрился спиртное достать?».
Ругаться и мораль читать не стал, конечно. Выпил с Ротмистром по рюмашке – из кружки алюминиевой, от второй предложенной благородно отказался, пусть уж Матвею больше достанется. Небось, истосковался дурачок по спиртному, месяца три уже ничего в нос не попадало. Ротмистр прямо из горлышка допил остальное, влез в спальный мешок, извлечённый из рюкзака, и преспокойно заснул, напоследок пожелав Нику удачи.
Да, тот ещё рыбачок!
Ник потихонечку рыбачил, сверля лунки в значительном отдалении от палатки: он Ротмистру шумом – от буримых лунок – спать не мешал, Ротмистр же ему – своим храпом – рыбу ловить. Рыбка ловилась потихоньку: плотвичка, окуньки, даже щурок один попался.
В природе вдруг начало происходить что-то странное. Ушёл туман, резко потеплело, даже дождик мелкий начал моросить. А вот и Зеленцы – с километр всего не дошли.
Откуда-то издали прилетел странный шум – будто скорый поезд следовал по ладожскому льду. Звук становился всё громче, уже стала видна приближающаяся со стороны островов тёмная фигура неясных очертаний. Через пять минут Нику стало ясно, что это здоровенный лось: голову рогатую к небу задрал и чешет – прямо на него.
– Стой, зараза! – Ник громко закричал, совсем не желая оказаться под массивными копытами.
Зверь остановился и уставился на Ника совершенно ошалевшими, дикими глазами.
Ник громко захлопал в ладоши, засвистел, лось испуганно присел, сделал неслабую кучу, развернулся на девяносто градусов и гордо, закинув массивные рога на спину, с закрытыми глазами, удалился в ледяные просторы, в направлении, противоположном берегу. Тут же Ник вытащил крупного хариуса – рыбу в этих местах редкую.
«Не иначе, весна по-настоящему пришла, вот природа и опьянела немного», – подумалось сразу.
К вечеру проснулся Ротмистр, на удивление бодрый и весёлый.
Настала очередь Ника подремать пару часиков перед ночной рыбалкой.
Проснулся он от шума усилившегося ветра. Зашнуровали спешно палатку, прикормили лунки, заранее просверленные внутри. Хорошо было в палатке: тепло, негромко трещали свечи, а снаружи ветер безумствовал, крупный дождь стучал по натянутому брезенту.
К утру наловили килограмм пятнадцать-двадцать разной рыбы, даже взяли пару сигов.
Пора и к дому. Дождь стих, сквозь редкие сиреневые облака проглядывало весёлое солнышко, дул тёплый ветерок.
Свернули палатку, тронулись в обратный путь. Ротмистр шёл первым, вдруг резко остановился и удивлённо произнёс:
– Смотри, Никита, берег-то – бежит…
«Не иначе, заначку где-то припрятал, гад, глотнул перед отходом, вот и развезло на старые дрожжи», – решил Ник.
А потом присмотрелся – и правда, береговая линия, еле видимая вдали, начала плавно стираться зигзагами, как будто и впрямь – бежала. Вот, и мыс Морье растворился, и маяк береговой пропал куда-то. Впереди, до самой линии горизонта, – только снежные торосы.
Обернулся Ник назад: и линия береговая, и маяк находились позади, где быть им совсем не полагалось. И сиреневое всё какое-то, ненатуральное.
Остановились, понятное дело, перекурили.
Не помогло. Продолжались разнообразные безобразия.
Был один маяк, потом стало два, три, десять – надоело считать, плюнули.
Потом глядь, слева, вдалеке, параллельным с ними курсом двигалось океанское судно – большое, только сиреневое, фиолетовые блики от иллюминаторов рассыпались во все стороны веером. Красиво – до жути.
Красота красотой, а к дому двигаться надо. Решили миражам тем не верить, а курс держать согласно здравому смыслу, то есть – по компасу.
– Плохо это, – неожиданно помрачнел Ротмистр. – Совсем плохо. Мне год назад цыганка одна, древняя такая, на Московском вокзале предсказала: «Бойся миражей сиреневых! Они с твоей смертью рядом ходят!» Чего делать-то теперь? Не хочется мне, ей-ей, помирать…
Успокоил его Ник как мог, посмеялся даже над такой глупостью.
– Что тут сделаешь? – Ротмистр вздохнул смущённо. – Мы, гусары, верим во всякое: и в приметы, и в предсказания. Так уж повелось, не нами придумано. Думаешь – пронесёт на этот раз?
Через час из-за очередного тороса показались три мужика. Обычные мужики, только сиреневые, опять же. До них метров двести было, шли в том же направлении.
Неожиданно у мужиков пропали головы, а ещё через минуту – одни только ноги брели куда-то обреченно, чуть погодя и вовсе никого не было впереди, только торосы голубоватые.
В небе, прямо у Ника над головой, медленно и совершенно бесшумно пролетел сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом располагался сиреневый улыбчивый лётчик, рукой ещё помахал, сволочь…
Конец света какой-то. Бред пьяного телёнка в чукотской тундре, на исходе ночи полярной.
Неожиданно всё прекратилось: сиреневые облака ушли куда-то, оптический обман прервался – надолго ли?
Впереди, уже недалеко совсем, берег с маяком, позади – трое давешних мужиков безголовых, но сейчас – с головами. Догнали постепенно.
– Видали? – заорал идущий первым молодой краснощёкий здоровяк в овчинном тулупе. – Миражи-то в этом году какие – просто блеск! Сахара знаменитая, к такой-то матери, отдыхает. Вас, ребята, кстати, сперва шестнадцать было, потом – восемь, четыре, а теперь вот – двое. Вы-то хоть – настоящие?
– Да вы сами ещё недавно без голов вовсе разгуливали, что тот всадник в пампасах, – парировал Ротмистр.
Дальше вместе уже пошли. Вояками те мужики оказались, из зенитного подразделения, что располагалось севернее пансионата. У них, видите ли, проходил чемпионат части по подлёдной рыбалке, аж двенадцать человек участие в нём принимали, да вот остальные девять затерялись где-то, в весенних миражах …
К берегу подошли, тут тропа раздваивалась. Мужикам – направо, вдоль берега шлёндать ещё километра два. Нику с Ротмистром – прямо, до базы метров четыреста оставалось всего, по мелколесью сосновому.
Распрощались с зенитчиками, разошлись в разные стороны.
Вечернее солнышко собралось на боковую, укутавшись в одеяло облаков. К холодам – надо думать. Стая соек торопливо перепорхнула через тропу. Дятел где-то застучал, лениво так, словно бы нехотя.
Или – не дятел?
Макушку Ника что-то обожгло, тёплое за шиворот закапало. Да какой, к чертям свинячим – дятел? Это же выстрелы!
Упал Ник в ближайший сугроб, из левого верхнего кармана выхватил ракетницу, вверх направил, на спусковой крючок нажал. Потом ракетницу за пазуху запихал – казённое имущество, всё-таки, достал браунинг. Только, вот, стрелять-то куда? Тишина вокруг…
Недолго тишина продержалась – взвыла неистово сирена на базе, даже уши заложило, следовательно, и подмога скоро прибудет.
Полежал Ник в сугробе пару минут, шапку сбросил, приложил к ране горсть снега.
Ерунда – по касательной прошло.
Выглянул из сугроба – что там с Ротмистром?
Матвей лежал в десяти-двенадцати метрах, скорчившись как-то странно, будто обиженный ребёнок.
Подполз к нему Ник, ладонь к губам приложил – нет, не дышит.
Стал щёки растирать снегом, вроде задышал малец, заворочался, глаза открыл.
– Никита, – зашептал горячо, – видел я этот туннель чёрный, с белым пятном в конце…. Видел…. Вот только – не выбраться мне оттуда, не судьба…. Ты, это, если Дениса Давыдова увидишь… как-нибудь… то расскажи ему… обо мне…
Прошептал и умер…
Глава пятая
Рыженькая Мэри, или Долог путь до Магадана
Закрыл Ник мальчишке глаза, сел на подтаявший снег да и завыл протяжно – в унисон с сиреной базы.
Мальчишку-то – за что? Понятное дело, что большие дяди в свои игры играют: жильное золото, переносы во времени, войны предстоящие, плащи и кинжалы в ассортименте. Всё это понятно, до рвоты.
Но мальчишка-то – при чём здесь? Жил себе – не тужил, в институте учился, мечтал о дальних странствиях, на гитаре тренькал…
Суки вы все драные, ненасытные!
Курчавый в срочном порядке усилил охрану базы: два взвода солдатиков прибыло с Ливановым во главе, откуда-то даже парочка танков подтянулась. Прочесали солдаты всю округу, но никого не нашли, только следы нечёткие обнаружились в сосняке да на льду Ладоги, уже в отдалении от пансионата, – свежие колеи от мотонарт.
Опять ушёл, гадёныш, сделал своё дело чёрное и растворился в миражах…
Оперативно провели эвакуацию: буровой станок быстро разобрали, его составные части и отдельные детали сложили в специальные, заранее пронумерованные ящики, потом подошёл целый караван полуторок, загрузились всяким разным, что могло пригодиться в долгом путешествии.
Прибыли под надёжной охраной на окраину посёлка Сиверский, где находился военный аэродром.
– Даю вводную, – объяснил капитан. – Отсюда и полетим. Вообще, по первоначальному плану, мы должны были добираться до Владивостока на поезде. Дальше – судном до Магадана, там расположен наш оперативный штаб. Но после всех этих нападений и проколов решение изменено: дальше полетим – вдоль береговой линии Северо-Ледовитого океана. Ленинград – Архангельск – Нарьян-Мар – пара аэродромов военных – Магадан. Для конспирации. Может, и удастся сбить врага со следа. Нам Правительство выделило самолёты самые современные: те, приземистые, – это АНТ-4, а вот этот, длинный, – американского производства, «Флейстер». Приказываю всякие ненужные разговоры отставить. Через неделю вылетаем. Всем подобрать тёплую одежду, экипироваться в соответствии с климатическими условиями маршрута. Расписание лётное – кто на каком самолёте летит, – у старшего лейтенанта Ливанова. Извольте ознакомиться…
Нику именно на этом «Флейстере» и выпало лететь – вместе с Токаревым и тонной различного груза, включая буровые алмазные коронки.
Экипаж самолёта состоял из троих несуетливых мужиков – в компании со своеобразным юмором. У командира экипажа ещё имя такое смешное было – Маврикий. Где-то уже Ник его слышал. Напрягал память, напрягал – вспомнил, всё же: это же Маврикий Слепцов, из тех, кто челюскинцев с льдины спасал, герой Советского Союза. Солидно. Значит, наверху на «Азимут», действительно, возлагают большие надежды.
А, вот, Ротмистра жалко до слёз. Славный был парнишка. Как-то теперь без него? Кто романсы гусарские будет петь?
На замену Матвею прислали Гешку Банкина, недавнего выпускника Университета, из буровиков. Тоже абсолютно нормальный парень, может, и заменит в коллективе погибшего, пусть не сразу, со временем. Гешка умел говорить голосами известных людей, бесподобно хрюкал, выл по-волчьи, лихо выдавал красивейшие соловьиные трели, отлично знал английский язык и кучу анекдотов, связанных с англичанами и шотландцами.
Вылетели на четырёх самолётах: Ник с Токаревым, Бочкин с Сизым, Вырвиглаз с Банкиным, Курчавый – сам по себе, точнее, с собственной лысиной вдвоём.
Высоту постепенно набрали, заметно похолодало, воздух стал более разряженным, участилось дыхание. Терпимо, в общем, болтало только прилично, подташнивало, когда самолёт попадал в воздушные ямы.
Мальчишку-то – за что? Понятное дело, что большие дяди в свои игры играют: жильное золото, переносы во времени, войны предстоящие, плащи и кинжалы в ассортименте. Всё это понятно, до рвоты.
Но мальчишка-то – при чём здесь? Жил себе – не тужил, в институте учился, мечтал о дальних странствиях, на гитаре тренькал…
Суки вы все драные, ненасытные!
Курчавый в срочном порядке усилил охрану базы: два взвода солдатиков прибыло с Ливановым во главе, откуда-то даже парочка танков подтянулась. Прочесали солдаты всю округу, но никого не нашли, только следы нечёткие обнаружились в сосняке да на льду Ладоги, уже в отдалении от пансионата, – свежие колеи от мотонарт.
Опять ушёл, гадёныш, сделал своё дело чёрное и растворился в миражах…
Оперативно провели эвакуацию: буровой станок быстро разобрали, его составные части и отдельные детали сложили в специальные, заранее пронумерованные ящики, потом подошёл целый караван полуторок, загрузились всяким разным, что могло пригодиться в долгом путешествии.
Прибыли под надёжной охраной на окраину посёлка Сиверский, где находился военный аэродром.
– Даю вводную, – объяснил капитан. – Отсюда и полетим. Вообще, по первоначальному плану, мы должны были добираться до Владивостока на поезде. Дальше – судном до Магадана, там расположен наш оперативный штаб. Но после всех этих нападений и проколов решение изменено: дальше полетим – вдоль береговой линии Северо-Ледовитого океана. Ленинград – Архангельск – Нарьян-Мар – пара аэродромов военных – Магадан. Для конспирации. Может, и удастся сбить врага со следа. Нам Правительство выделило самолёты самые современные: те, приземистые, – это АНТ-4, а вот этот, длинный, – американского производства, «Флейстер». Приказываю всякие ненужные разговоры отставить. Через неделю вылетаем. Всем подобрать тёплую одежду, экипироваться в соответствии с климатическими условиями маршрута. Расписание лётное – кто на каком самолёте летит, – у старшего лейтенанта Ливанова. Извольте ознакомиться…
Нику именно на этом «Флейстере» и выпало лететь – вместе с Токаревым и тонной различного груза, включая буровые алмазные коронки.
Экипаж самолёта состоял из троих несуетливых мужиков – в компании со своеобразным юмором. У командира экипажа ещё имя такое смешное было – Маврикий. Где-то уже Ник его слышал. Напрягал память, напрягал – вспомнил, всё же: это же Маврикий Слепцов, из тех, кто челюскинцев с льдины спасал, герой Советского Союза. Солидно. Значит, наверху на «Азимут», действительно, возлагают большие надежды.
А, вот, Ротмистра жалко до слёз. Славный был парнишка. Как-то теперь без него? Кто романсы гусарские будет петь?
На замену Матвею прислали Гешку Банкина, недавнего выпускника Университета, из буровиков. Тоже абсолютно нормальный парень, может, и заменит в коллективе погибшего, пусть не сразу, со временем. Гешка умел говорить голосами известных людей, бесподобно хрюкал, выл по-волчьи, лихо выдавал красивейшие соловьиные трели, отлично знал английский язык и кучу анекдотов, связанных с англичанами и шотландцами.
Вылетели на четырёх самолётах: Ник с Токаревым, Бочкин с Сизым, Вырвиглаз с Банкиным, Курчавый – сам по себе, точнее, с собственной лысиной вдвоём.
Высоту постепенно набрали, заметно похолодало, воздух стал более разряженным, участилось дыхание. Терпимо, в общем, болтало только прилично, подташнивало, когда самолёт попадал в воздушные ямы.