Страница:
– Хорош, хорош, ничего не скажешь! – вскользь улыбнулся Егор, облачаясь в неприметную моряцкую одежду. – Давай-ка, иди уже на палубу, прогуляйся немного! Только старайся – лишний раз – не поворачиваться к берегу лицом…
На воду спустили шлюпку. Егор и пятеро матросов принялись старательно дёргать за носовую якорную цепь фрегата – по придуманной легенде якорь, якобы, зацепился за что-то на невском дне и упрямо не желал отпускать грунт. Для приличия даже залезли в воду и немного поныряли. Егор, пользуясь общей суматохой, незаметно поднырнул под самый берег, скрываясь за ветками кустарника, свисающими с невысокого обрыва, и затаился…
Ещё через пятнадцать-двадцать минут все три корабля дружно вышли в серо-стальные воды Финского залива. «Апостол Пётр» – под Андреевским флагом – чуть отстал, как это полагается бдительному и опытному конвоиру. «Александр» и «Король» шли бок обок, словно близкие и верные друзья, а на их передних мачтах были подняты княжеские флаги семейства Меньшиковых: гордые златоглазые чёрные кошки – на фоне нежно-алой утренней зари[9]…
Глава третья
На воду спустили шлюпку. Егор и пятеро матросов принялись старательно дёргать за носовую якорную цепь фрегата – по придуманной легенде якорь, якобы, зацепился за что-то на невском дне и упрямо не желал отпускать грунт. Для приличия даже залезли в воду и немного поныряли. Егор, пользуясь общей суматохой, незаметно поднырнул под самый берег, скрываясь за ветками кустарника, свисающими с невысокого обрыва, и затаился…
Ещё через пятнадцать-двадцать минут все три корабля дружно вышли в серо-стальные воды Финского залива. «Апостол Пётр» – под Андреевским флагом – чуть отстал, как это полагается бдительному и опытному конвоиру. «Александр» и «Король» шли бок обок, словно близкие и верные друзья, а на их передних мачтах были подняты княжеские флаги семейства Меньшиковых: гордые златоглазые чёрные кошки – на фоне нежно-алой утренней зари[9]…
Глава третья
Бесправный бродяга под женской чадрой
Прошло минут тридцать-сорок, и три корабля, плавно обогнув фиолетово-сиреневую стену полутораметрового камыша, вышли из невского устья на серые балтийские просторы.
На тёмно-синей садовой скамейке, предусмотрительно расположенной совсем недалеко от причала, сидели, невозмутимо покуривая фарфоровые голландские трубки, два кавалера.
Первому из них едва перевалило за сорок, он был одет в русский адмиральский сюртук, украшенный несколькими орденами, а его правую пустую глазницу прикрывала строгая чёрная повязка.
Второй же человек, сидящий на скамье, был личностью куда как более импозантной: светло-розовые туфли с причудливо загнутыми вверх носами, тёмно-бежевые широкие шальвары, зеленоватый кафтан, щедро расшитый золотыми и серебряными нитями, на лобастой голове иноземца красовалась белоснежная чалма с крупным ярко-красным рубином. Ну, и понятное дело, наличествовала аккуратно подстриженная седая борода. Как – уважающему себя мусульманину – можно обходиться без аккуратно-подстриженной седой бороды? Ясен пень, что никак…
– Кого же мне выбрать из них? – спросил (на французском языке) турок и брезгливо посмотрел направо.
Там, на другой скамье, располагались три неопределённые фигуры, облачённые в тёмные – с лёгким тёмно-синим отливом – чадры. Рядом со скамьёй неторопливо прохаживался широкоплечий евнух.
– Наверное, самую нелюбимую, – предположил русоволосый русский адмирал. – Впрочем, вам, уважаемый Медзоморт, виднее…
– Конечно, виднее! – подтвердил турок. – Если не я, то, кто же? А, с другой стороны, вся эта троица – обыкновенные молоденькие мартышки, ничего и не стоящие. Ну, абсолютно ничего, ни единой, даже медной монеты… Впрочем, в данном случае мой выбор будет сделан, исходя только из прагматичных соображений: придётся убить самую высокую из трёх, ибо наш уважаемый Александр Данилович – отнюдь, не низкого роста…
– Вы сказали – убить?
– Непременно! – лениво зевнул турецкий вельможа. – У меня по документам наличествуют три жены, взятые с собой из Стамбула в это дальнее путешествие. Соответственно, их и должно быть – три. Лишняя фигура, облачённая в чадру, может вызвать нездоровые подозрения… Не переживайте, мой благородный маркиз, для турецкой женщины умереть – по приказу её обожаемого супруга – высшая честь, не более того… Может, стоит уже позвать нашего доброго друга? Негоже храброму мужу столько времени прятаться в кустах…
Русский адмирал, сложив ладони рупором, громко прокричал, обращаясь, как могло показаться, непосредственно к речным серым водам:
– Эй, Светлейший князь! Вылезай! Хватит играть в прятки! Эй!
Через полторы минуты из густого прибрежного кустарника выбрался коротко-стриженный босоногий мужичок в насквозь промокшей матросской одежде. Так, совершенно ничего особенного – чуть выше среднего роста, тёмно-русый, не очень-то и широкоплечий, но гибкий и ладный. Сразу угадывалось, что в рукопашной схватке с таким бойцом справиться будет не так-то и просто, крови попортит – от души.
Мужичок неторопливо подошёл к причалу, печально оглядел невскую акваторию, свободную от силуэтов каких-либо кораблей, и с чувством сплюнул под ноги.
– Уплыли они, Александр Данилович! – невозмутимо сообщил адмирал. – Можешь не вглядываться, не поможет. И дочку мою прихватили с собой. Как я теперь буду – без моей рыженькой бестии? Ладно, сдюжим как-нибудь… Давай-ка, на Москву-матушку будем собираться. Предстоит тебе, Светлейший князь, недолго побыть в женской роли. Будешь усиленно притворятся любимой женой нашего уважаемого Медзоморт-паши… Как тебе такой расклад, не застесняешься? Не, если у тебя имеются другие варианты, то излагай, послушаем…
– Нет у меня других вариантов! – честно признался Егор. – Больно, уж, морда моя в России засвечена – сверх всякой меры. Каждая девка гулящая, о собаках уже не говоря, узнает за версту… А тут, понимаешь, чадра. Удобная вещь, ничего не скажешь. Большой респект от меня тому, кто придумал данную штуковину…
– А что, сэр Александэр, ты такой смурной? – поинтересовался турецкий посланник.
– Да, вот, хочется пришибить кого-нибудь, – хмуро сообщил Егор. – Деятелей всяких развелось по нашему грешному миру, и не сосчитать. И все – так или иначе – достают, допекают, жизни учат неустанно… Судейского придушить бы какого, к примеру. Или важного лидера политического, мать его политическую! Душу, так сказать, отвести…
«А ещё в разных крупных издательствах есть хитроумные редактора!», – невежливо влез с подсказкой наглый внутренний голос. – «Как это – причём здесь редактора? Вот, братец мой, зашвырнёт тебя обратно в Будущее, подкрадётся на мягких лапах благородная старость. Сядешь писать – по просьбе многочисленных внуков и внучек – правдивые и честные мемуары. Напишешь, ясен пень, куда же ты денешься? Напишешь, отнесёшь в издательство. Вот, там-то оно всё и начнётся! Мол, так главные герои себя не ведут, они – настоящие главные герои – все другие будут из себя. И говорят совсем по-другому, и с женщинами ведут себя не так.… До самого морковкиного заговенья будешь потом без устали доказывать, что не являешься туповатым двугорбым верблюдом… Впрочем, вполне возможно, что эти мудрые редактора окажутся полностью правыми. Ну, какой из тебя, братец, герой толстых и увлекательных романов? Сам подумай на досуге. Так, совершенно обычный парнишка среднего возраста, пусть, даже, и с ярко-выраженными авантюрными наклонностями…».
«Как бы там ни было, но сына я не брошу в беде!», – неслышно для окружающих, но горячо и твёрдо заверил Егор свой же собственный внутренний голос. – «Пусть, я и не герой – в классическом понимании этого термина – но своего мальчика я обязательно вытащу из царского плена, чего бы это мне не стоило. Тоже мне, моду взяли – маленьких детей определять в заложники! Цари, ведь, тоже не должны свиньям уподобляться, не смотря на все свои царские права и регалии…».
– Ладно, Данилыч, выныривай из сладких философских раздумий! – тепло усмехнулся одноглазый адмирал. – Вон, медзомортова двухмачтовая шхуна уже подходит. Сам Медзоморт-паша куда ушёл? Наверное, чадру освобождать – от женского тела… На ноги же тебе, бывший генерал-губернатор, придётся напялить шальвары нежно-персикового цвета и дамские остроносые туфли без задников. Ты, уж, Данилыч, привыкай к женской роли: с куревом заканчивай, учись семенить – меленькими и покорными шажочками…
В приоткрытое окошко кареты неожиданно ворвались совершенно неприятные и полностью неаппетитные запахи.
– Что это ещё такое? – недовольно и откровенно брезгливо закрутил грушеобразным носом Медзоморт-паша. – Складывается устойчивое впечатление, что впереди находится гигантская кухня. Причём, кухня, в которой уже лет двадцать-тридцать никто толком не убирался – сплошной чад от подгоревшего некачественного масла, перебродившими помоями несёт за морскую милю… Бр-р-р! Так и аппетита можно лишиться – на всю оставшуюся жизнь…
– Да, умеют, всё же, мудрые восточные люди за всеми вещами и предметами закреплять точные и цветастые образы! – восхитился Алёшка Бровкин. – Москва – большая и грязная кухня, где никто никогда толком не убирался? Браво, браво! Вы, Медзоморт-паша, попали не в бровь, а в глаз!
Турок недоверчиво покосился на адмирала и спросил у Егора, сидящего напротив и тщательно скрытого под чёрной женской чадрой:
– Это, уважаемый сэр Александэр, действительно так пахнет знаменитая русская столица? Адмирал Алексей не смеётся надо мной?
– Что вы, высокородный Медзоморт, как можно – смеяться над вами?! – глухо, через плотную ткань чадры, заверил Егор. – Действительно, наша старушка-Москва не блещет европейской чистотой. Ничего не поделаешь, так, вот, сложилось исторически. И особенно сильно это ощущается в жаркую летнюю погоду… Да, кстати, совсем скоро мы будем проезжать через Покровские ворота. Вы, на всякий случай, закрыли бы каретные окошки, там властвуют ещё более неприятные ароматы…
– Точно! – Медзоморт-паша торопливо спрятал чуткий нос в ладони, пальцы которых были унизаны многочисленными золотыми перстнями, щедро украшенными крупными самоцветами. – Этот – чуть сладковатый – аромат невозможно спутать ни с чем другим на нашей грешной планете. Маркиз, будьте другом, прикройте окошки! Надеюсь, что карета с двумя другими моими жёнами – молоденькими и очень пугливыми – не затеряется в этом кухонно-трупном бардаке…
В обе стороны от Покровских ворот тянулся наполовину обвалившийся, заросший густой и высокой травой ров, и по его городской стороне наблюдалось порядка двух с половиной десятков грубых виселиц, украшенных тощими и беззащитными фигурками мертвецов. Чуть в стороне от виселиц солдаты в форме Московской дивизии, вразнобой напевая что-то бесконечно тоскливое и печальное, сжигали на высоких кострах какие-то грязные и окровавленные тряпки.
– Судя по ветхой и истлевшей одежде, некоторые из этих мертвецов висят здесь месяца по два-три, – резюмировал, не скрывая удивления, турецкий посланник. – И это немного странно. В европейских странах, которые я посетил в этом году, принято считать, что царь Пётр стремится к милосердию и просвещению… Ага, вот и дубовая колода, рядом с которой валяются отрубленные руки. Ну, это и в нашей прекрасной Турции до сих пор практикуется. Весьма даже полезный обычай – попался на гадком воровстве, изволь распрощаться с грешной рукой… Но, зачем же, тела повешенных преступников держать в петлях месяцами? Этого мне не понять! Противно это, бестолково и нечистоплотно… Впрочем, это ваши внутренние, сугубо российские дела. Извините, если обидел чем случайно…
– Ничего страшного! – дипломатично и вежливо заверил заморского гостя Алёшка Бровкин. – Скоро Россия навсегда (навсегда ли?) избавиться от этих диких пережитков. Во-первых, ещё лет десять-двенадцать назад вы бы увидели здесь ни жалкие две с половиной дюжины виселиц, а добрые две-три сотни. Так что, прогресс, как говорится, налицо! А ещё Пётр Алексеевич решил, что новые европейские порядки мы заведём уже в славном Питербурхе, когда туда окончательно и бесповоротно перенесём русскую столицу. Мол, там-то мы точно построим истинный Парадиз, чтобы всякие немцы да голландцы обзавидовались… Ну, а Москву первопрестольную пока решили не переиначивать. Древность, как-никак, старина…
«Да, ничего за два с половиной прошедших года не изменилось на Москве-матушке!», – усмехнулся въедливый внутренний голос. – «Конский навоз валяется повсеместно, гигантские кучи мусора и объектов, пересыпанные печной золой, высятся над каждым третьим перекрёстком. Откровенно медленно шагает прогресс по улицам московским, никуда особенно и не торопясь…».
Под проживание турецкого посланника Иван Артёмич отвёл двухэтажный флигелёк своего каменного московского дома, причём, две просторные светёлки были предназначены для жён высокородного Медзоморт-паши. Егору, как любимой и старшей «жене» почтенного басурмана, досталась отдельная комната, являвшаяся – в старые и добрые времена – домашней библиотекой образованного семейства Бровкиных.
«Наша Александра Ивановна и здесь, судя по выбору книг, приложила свою нежную и романтичную руку», – печально вздохнув, педантично отметил внутренний голос.
Егор сразу же запер дверь на надёжную щеколду, торопливо (жарко же очень!) сбросил чадру на пол и – от нечего делать – погрузился в чтение. Как раз, отыскалась и подходящая литература, посвящённая плаваниям смелых голландских и испанских моряков по неведомым и загадочным южным морям.
«Надо же, оказывается, что Магелланов пролив – место тайное!», – минут через сорок-пятьдесят удивился внутренний голос. – «Его подробную карту португальские мореходы до сих пор берегут, как зеницу ока. А поддельными планами и картами – буквально-таки – наводнена вся Европа. Да, надо теперь как-то решать и эту непростую проблему… Огибать же с юга знаменитый мыс Горн – судя по этим заумным книжкам – мероприятие очень опасное и рискованное …».
Ему же самому сейчас оставалось только одно – терпеливо и покорно ждать, когда будет получена нужная информация. А именно, необходимо было срочно узнать, где конкретно содержится Шурик. То бишь, Александр Александрович Меньшиков.
Иван Артёмич срочно послал нарочного в Преображенский дворец – с известием, что на Москву пожаловали полномочный турецкий посланник Медзоморт-паша (личный друг Небеснородного султана!) и вице-адмирал Алексей Бровкин. Теперь надо было дожидаться царской реакции.
Неожиданно за окнами послышался неясный шум, испуганные охи и ахи, громкое конское ржанье. Егор осторожно выглянул из-за длинной цветастой занавески и непроизвольно присвистнул от удивления – через широко-распахнутые ворота во двор к Бровкиным въехала хорошо ему знакомая царская карета, запряжённая четвёркой чёрных злых коней.
«Смотри-ка ты, Пётр Алексеевич изволили пожаловать лично!», – восхищённо зацокал внутренний голос. – Что же его так сильно заинтересовало? Вернее, кто? Медзоморт-паша, прибывший обсуждать дальнейшее развитие торговых отношений между Турцией и Россией? Или же вице-адмирал Алексей Иванович Бровкин, привёзший свежие новости с Васильевского острова? Приоткрой-ка, братец, окошко, вдруг, да услышишь чего полезного и интересного…».
Из просторной кареты выбрались Пётр, царевич Алексей и неизвестный Егору молодой мужчина очень представительного, явно зарубежного вида.
«Очевидно, государь начинает всё шире привлекать сына к разным важным государственным делам и заботам!», – одобрительно заявил внутренний голос. – «Царевичу скоро исполнится четырнадцать лет, а выглядит он на все шестнадцать-семнадцать. Такая, вот, особенность просматривается у семейства Романовых! А этот иноземный кавалер в тёмных одеждах, скорее всего, новый советник государя. Заменяет он, по-видимому, Меньшикова Александра Даниловича, попавшего в царскую немилость. Тебя, то бишь, мон шер… Что же, оно и понятно. Князь-кесарь Ромодановский стар и ворчлив, Антошка Девиер недостаточно образован и начитан, а царевич Алексей избыточно разумен и приземлён. Вот, и выписали из Европы очередного умника, чтобы Петру Алексеевичу скучать не давал…».
В глубине старого сада, прямо напротив окошка, за занавесками которого прятался Егор, наблюдалась скромная, но достаточно просторная летняя беседка, где и расположились высокие переговаривающиеся стороны – царь, Медзоморт-паша, царевич Алексей, Иван Артёмич, Алёшка Бровкин и неизвестный кавалер в тёмном одеянии. Причём, в руках Ивана Артёмича и Медзоморт-паши тут же появились толстые пачки разных бумаг и пергаментных листов, очевидно, намечались денежные сверки по хлебным поставкам в Европу – через турецкие черноморские проливы[10].
Егор нашёл на стеллаже с книгами неплохую подзорную трубу, и, удобно устроившись в мягком немецком кресле за занавеской, занялся наблюдениями, благо до беседки было немногим более восьмидесяти метров.
«А государь-то постарел. Вон, новые морщинки прорезались возле крыльев носа, в жиденьких усах просматривается седина…», – печально вздохнул сентиментальный внутренний голос. – «Да, искренне жаль, что разошлись наши дорожки. Сойдутся ли когда? Скорее всего, уже нет. Сильные мира сего не любят менять концептуальных решений. Странно, что нет какой-либо особой неприязни к этому человеку, карающему и милующему сугубо по своим субъективным ощущениям, способному, даже четырёхлетнего ребёнка сделать обычным заложником… Есть в Петре Алексеевиче, определённо, что-то хорошее и доброе. Если, конечно же, у земных Властителей, вообще, может быть в душе – хоть что-нибудь доброе… Может, перед высшими государственными интересами все другие чувства – в их несчастных душах – трусливо разбегаются по сторонам…».
Вскоре выяснилось, что Петра бумажноденежные дела совершенно не интересовали, он лениво покуривал старую вересковую трубочку и изредка перебрасывался с Алёшкой Бровкиным короткими фразами. А, вот, царевич Алексей, наоборот, принимал в финансовых сверках и спорах самое живое и заинтересованное участие, Бровкин-старший и Медзоморт-паша посматривали на юного собеседника с явным удивлением и одобрением.
Царь, ловко подхватив маркиза де Бровки под руку, повёл его прочь от беседки, небрежно махнув остальным участникам переговоров рукой, мол, не обращайте на меня никакого внимания, занимайтесь важными и неотложными делами…
Медленно сделав по парку большой полукруг, Пётр и Алёшка остановились в пяти-шести метрах от приоткрытого Егорова окна, так, что он прекрасно мог слышать каждое произнесённое ими слово.
– Значит, ты, морда одноглазая, утверждаешь, что Алексашка коварно заманил твою дочку Лизу на борт фрегата и подло увёз её в дальние и неизвестные страны? – чуть насмешливо спросил царь.
– Ну, да, увёз! – не очень-то и уверенно промямлил маркиз. – Подлый негодяй и изменщик! Змей подколодный…
– Врёшь, ведь, всё, зараза худородная! – неожиданно возмутился, впрочем, без особой злости Пётр. – Все вокруг окончательно заврались, держат меня за последнего идиота, не дружащего с разумом! А ещё и гадкие таблетки подсовывают иногда… Одна только Матти датская – правдивая и честная барышня! Только – при этом – натуральная Снежная Королева, вовсе без сердца…
– Пётр Алексеевич, я и не вру…
– Ну, так нагло придумываешь, что дела совершенно не меняет. Не мог мой Алексашка – похитить маленькую и беззащитную девочку! Это я могу сделать, Ромодановский Фёдор Юрьевич, Антошка Девиер – прохиндей и записной карьерист… А Данилыч не мог, душа у него совсем другая, мягкая и нездешняя… Не, ворогов-то подлых он убивает пачками, безо всякого зазрения совести. Но, чтобы похитить маленькую девочку? Не верю! Если хочешь знать, маркиз недоделанный, мне даже стыдно такие напраслины выслушивать – от тебя – про Светлейшего князя! Пусть, уже и бывшего… Я, вообще, не верю, что он отплыл на том корабле в дальние страны. Не мог Алексашка малолетнего сына – оставить в моих жестоких лапах! Не мог! Наверняка, шарахается сейчас где-то под Москвой и готовится к освобождению Шурки…
Алёшка, чуть помявшись, бухнул:
– Так, Пётр Алексеевич, может, ты простишь Александра Даниловича? Простишь и вернёшь – вместе со всем его семейством и другими нашими достойными ребятами? А? Что тебе стоит? Твоё слово-то царское, никто и пикнуть не посмеет… И опять всё будет как раньше, разным подлым гадам на зависть…
– Не могу, маркиз! – нахмурился царь. – Может быть, и хочу – в самой глубине души – но, не могу! Слуга, подло обманувший государя, заслуживает только лютой смерти! Или же, на худой конец, окончательного и бесповоротного изгнания из страны… Так заведено и точка! Не хочу я отступать от незыблемых принципов, расхолаживая – тем самым – других холопов… А, по Алексашке…, да, скучаю сильно! Даже война уже не так веселит, как раньше, наскучила слегка. Вот, Нарвскую крепость надо брать вскорости, а без Данилыча – и кураж совсем не тот. Наверняка, будет обычная классическая осада, безо всяких хитрых изысков и смелых придумок… Ты, маркиз, даже не уговаривай меня! Нет Алексашке моего прощения! Нет ему дороги обратно в Россию… Да, кстати, на послезавтра ты и Медзоморт-паша приглашаетесь в Преображенский дворец, где состояться маленькие семейные посиделки. Буйносовы будут, Шереметьевы, кто-то из Голицыных… Пусть наш высокородный турок прихватит и жён своих, Катеньке моей интересно будет посмотреть на них… Парадные палаты Кремля? Полностью отпадают! Там – по летнему времени – такая духота, хоть вешайся сразу. Сегодня мы с царевичем Алексеем заезжали в Пушкарский приказ по делам воинским, так я там больше пятнадцати минут не смог выдержать – воняет, как в хорошем зверинце, пришлось на улицу выйти, так и не подписав всех бумаг.… Тут от Покровских ворот и подбежал специальный гонец-соглядатай, мол, в город въехала карета с вице-адмиралом Бровкиным и каким-то басурманом. Ну, мы к дому Ивана Артемича сразу же и направились… Не, Алёша, надо быстрей переносить столицу в Питербурх! Там морской воздух, свежесть, новью пахнет… Говоришь, что Медзоморт-паша сравнил нашу Москву-столицу с гигантской неубранной кухней, насквозь пропахшей прогорклым масляным чадом? Молодец турок, наш человек! Зрит – в самый корень… Ещё, вот, одно… Не надо больше мне рассказывать всякие глупости и гадости о Данилыче! Не надо! По-дружески тебя прошу, адмирал! У меня на «Александре» имеется доверенный человек, на днях получу весточку от него. Вот, тогда-то я и узнаю, чего ожидать – в дальнейшем…
Через два-три часа царь – с сопровождающими – отбыл восвояси. Укатили куда-то по важным и неотложным делам – на скромной двуколке Ивана Артемича – и Медзоморт-паша с маркизом Алёшкой. Егор снова с головой погрузился в чтение, предварительно плотно задёрнув занавески.
В его комнату – ещё при заселении – расторопные местные холопы внесли и расставили на длинном столе кувшины с квасом и фруктовыми морсами, фарфоровые блюда и миски с пшеничными калачами, фигурными пряниками, маковыми баранками, ягодами и крохотными пирожками с самыми разными начинками. Под просторную же кровать был предусмотрительно помещён широкий медный казан – для оправления естественных нужд. Так что, определённая автономность была обеспечена надолго, и Егора никто не беспокоил.
Когда в комнате стало постепенно темнеть, он запалил несколько новеньких восковых свеч, предусмотрительно вставленных в гнёзда серебряных подсвечников.
«Впервые за долгие годы ты, братец, целых полдня потратил на пошлое чтение!», – с лёгкой насмешкой прокомментировал довольный внутренний голос. – «Неслыханное дело! Неслыханное… Почаще бы так, глядишь, и реальной пользы прибавилось бы. На одном маханье шпагой далеко, однако, не уедешь…».
Снаружи послышался шорох чьих-то осторожных шагов. Тишина, шорох, снова – тишина…
«Так мирные и добронравные имяреки не передвигаются!», – обеспокоено зашептал внутренний голос. – «Так, по моему мнению, подкрадываются коварные и злонамеренные шпионы…».
Егор тут же задул все свечи и, упав на пол, осторожно и бесшумно переместился по направлению к окну, после чего замер чуть в стороне от узкого подоконника, прислонившись затылком к стене, поклеенной немецкими бумажными обоями с изображёнными на них среднестатистическими баварскими пейзажами. В одной руке он сжимал надёжный шведский пистолет, выхваченный из-за широкого кожаного пояса, в другой – рукоять стилета, до поры до времени спрятанного в узком рукаве рубахи, в специальном чехольчике.
За приоткрытым окошком («Закрывать надо окна, деятель хренов, мать твою!», – от души высказался гневный внутренний голос), было явственно слышно чьё-то учащённое дыхание.
– Николаша, загляни-ка внутрь, не боись, – посоветовал приглушённый начальственный шёпот. – Только осторожно. Давай, я тебя подсажу…
Раздался тоненький скрип приоткрываемой оконной створки, потом послышался осторожный шорох, чьи-то толстые пальцы, плохо различимые в вечернем сумраке, цепко ухватились за край подоконника.
Не дожидаясь, когда вслед за пальцами в комнате появится голова незваного гостя, Егор взял пистолет за ствол и, коротко размахнувшись, резко ударил.
– А-а-а-а! – пронзительно – что называется, на всю округу – взвыл неизвестный. – Матушка-заступница, за что?
«Бесспорно, получить тяжеленной пистолетной рукояткой по пальцу – это очень, даже, больно!», – с пониманием вздохнул жалостливый внутренний голос. – «Теперь, наверняка, у этого бедняги ноготь почернеет, долго и нудно будет сходить… Да, очень неприятный и болезненный процесс! Как же, уже проходили – в своё время…».
После громкого вопля шпиона-неудачника в саду установилась абсолютная тишина, преобразовавшаяся, впрочем, уже через самое короткое время в нездоровую суету и шумную суматоху.
На тёмно-синей садовой скамейке, предусмотрительно расположенной совсем недалеко от причала, сидели, невозмутимо покуривая фарфоровые голландские трубки, два кавалера.
Первому из них едва перевалило за сорок, он был одет в русский адмиральский сюртук, украшенный несколькими орденами, а его правую пустую глазницу прикрывала строгая чёрная повязка.
Второй же человек, сидящий на скамье, был личностью куда как более импозантной: светло-розовые туфли с причудливо загнутыми вверх носами, тёмно-бежевые широкие шальвары, зеленоватый кафтан, щедро расшитый золотыми и серебряными нитями, на лобастой голове иноземца красовалась белоснежная чалма с крупным ярко-красным рубином. Ну, и понятное дело, наличествовала аккуратно подстриженная седая борода. Как – уважающему себя мусульманину – можно обходиться без аккуратно-подстриженной седой бороды? Ясен пень, что никак…
– Кого же мне выбрать из них? – спросил (на французском языке) турок и брезгливо посмотрел направо.
Там, на другой скамье, располагались три неопределённые фигуры, облачённые в тёмные – с лёгким тёмно-синим отливом – чадры. Рядом со скамьёй неторопливо прохаживался широкоплечий евнух.
– Наверное, самую нелюбимую, – предположил русоволосый русский адмирал. – Впрочем, вам, уважаемый Медзоморт, виднее…
– Конечно, виднее! – подтвердил турок. – Если не я, то, кто же? А, с другой стороны, вся эта троица – обыкновенные молоденькие мартышки, ничего и не стоящие. Ну, абсолютно ничего, ни единой, даже медной монеты… Впрочем, в данном случае мой выбор будет сделан, исходя только из прагматичных соображений: придётся убить самую высокую из трёх, ибо наш уважаемый Александр Данилович – отнюдь, не низкого роста…
– Вы сказали – убить?
– Непременно! – лениво зевнул турецкий вельможа. – У меня по документам наличествуют три жены, взятые с собой из Стамбула в это дальнее путешествие. Соответственно, их и должно быть – три. Лишняя фигура, облачённая в чадру, может вызвать нездоровые подозрения… Не переживайте, мой благородный маркиз, для турецкой женщины умереть – по приказу её обожаемого супруга – высшая честь, не более того… Может, стоит уже позвать нашего доброго друга? Негоже храброму мужу столько времени прятаться в кустах…
Русский адмирал, сложив ладони рупором, громко прокричал, обращаясь, как могло показаться, непосредственно к речным серым водам:
– Эй, Светлейший князь! Вылезай! Хватит играть в прятки! Эй!
Через полторы минуты из густого прибрежного кустарника выбрался коротко-стриженный босоногий мужичок в насквозь промокшей матросской одежде. Так, совершенно ничего особенного – чуть выше среднего роста, тёмно-русый, не очень-то и широкоплечий, но гибкий и ладный. Сразу угадывалось, что в рукопашной схватке с таким бойцом справиться будет не так-то и просто, крови попортит – от души.
Мужичок неторопливо подошёл к причалу, печально оглядел невскую акваторию, свободную от силуэтов каких-либо кораблей, и с чувством сплюнул под ноги.
– Уплыли они, Александр Данилович! – невозмутимо сообщил адмирал. – Можешь не вглядываться, не поможет. И дочку мою прихватили с собой. Как я теперь буду – без моей рыженькой бестии? Ладно, сдюжим как-нибудь… Давай-ка, на Москву-матушку будем собираться. Предстоит тебе, Светлейший князь, недолго побыть в женской роли. Будешь усиленно притворятся любимой женой нашего уважаемого Медзоморт-паши… Как тебе такой расклад, не застесняешься? Не, если у тебя имеются другие варианты, то излагай, послушаем…
– Нет у меня других вариантов! – честно признался Егор. – Больно, уж, морда моя в России засвечена – сверх всякой меры. Каждая девка гулящая, о собаках уже не говоря, узнает за версту… А тут, понимаешь, чадра. Удобная вещь, ничего не скажешь. Большой респект от меня тому, кто придумал данную штуковину…
– А что, сэр Александэр, ты такой смурной? – поинтересовался турецкий посланник.
– Да, вот, хочется пришибить кого-нибудь, – хмуро сообщил Егор. – Деятелей всяких развелось по нашему грешному миру, и не сосчитать. И все – так или иначе – достают, допекают, жизни учат неустанно… Судейского придушить бы какого, к примеру. Или важного лидера политического, мать его политическую! Душу, так сказать, отвести…
«А ещё в разных крупных издательствах есть хитроумные редактора!», – невежливо влез с подсказкой наглый внутренний голос. – «Как это – причём здесь редактора? Вот, братец мой, зашвырнёт тебя обратно в Будущее, подкрадётся на мягких лапах благородная старость. Сядешь писать – по просьбе многочисленных внуков и внучек – правдивые и честные мемуары. Напишешь, ясен пень, куда же ты денешься? Напишешь, отнесёшь в издательство. Вот, там-то оно всё и начнётся! Мол, так главные герои себя не ведут, они – настоящие главные герои – все другие будут из себя. И говорят совсем по-другому, и с женщинами ведут себя не так.… До самого морковкиного заговенья будешь потом без устали доказывать, что не являешься туповатым двугорбым верблюдом… Впрочем, вполне возможно, что эти мудрые редактора окажутся полностью правыми. Ну, какой из тебя, братец, герой толстых и увлекательных романов? Сам подумай на досуге. Так, совершенно обычный парнишка среднего возраста, пусть, даже, и с ярко-выраженными авантюрными наклонностями…».
«Как бы там ни было, но сына я не брошу в беде!», – неслышно для окружающих, но горячо и твёрдо заверил Егор свой же собственный внутренний голос. – «Пусть, я и не герой – в классическом понимании этого термина – но своего мальчика я обязательно вытащу из царского плена, чего бы это мне не стоило. Тоже мне, моду взяли – маленьких детей определять в заложники! Цари, ведь, тоже не должны свиньям уподобляться, не смотря на все свои царские права и регалии…».
– Ладно, Данилыч, выныривай из сладких философских раздумий! – тепло усмехнулся одноглазый адмирал. – Вон, медзомортова двухмачтовая шхуна уже подходит. Сам Медзоморт-паша куда ушёл? Наверное, чадру освобождать – от женского тела… На ноги же тебе, бывший генерал-губернатор, придётся напялить шальвары нежно-персикового цвета и дамские остроносые туфли без задников. Ты, уж, Данилыч, привыкай к женской роли: с куревом заканчивай, учись семенить – меленькими и покорными шажочками…
В приоткрытое окошко кареты неожиданно ворвались совершенно неприятные и полностью неаппетитные запахи.
– Что это ещё такое? – недовольно и откровенно брезгливо закрутил грушеобразным носом Медзоморт-паша. – Складывается устойчивое впечатление, что впереди находится гигантская кухня. Причём, кухня, в которой уже лет двадцать-тридцать никто толком не убирался – сплошной чад от подгоревшего некачественного масла, перебродившими помоями несёт за морскую милю… Бр-р-р! Так и аппетита можно лишиться – на всю оставшуюся жизнь…
– Да, умеют, всё же, мудрые восточные люди за всеми вещами и предметами закреплять точные и цветастые образы! – восхитился Алёшка Бровкин. – Москва – большая и грязная кухня, где никто никогда толком не убирался? Браво, браво! Вы, Медзоморт-паша, попали не в бровь, а в глаз!
Турок недоверчиво покосился на адмирала и спросил у Егора, сидящего напротив и тщательно скрытого под чёрной женской чадрой:
– Это, уважаемый сэр Александэр, действительно так пахнет знаменитая русская столица? Адмирал Алексей не смеётся надо мной?
– Что вы, высокородный Медзоморт, как можно – смеяться над вами?! – глухо, через плотную ткань чадры, заверил Егор. – Действительно, наша старушка-Москва не блещет европейской чистотой. Ничего не поделаешь, так, вот, сложилось исторически. И особенно сильно это ощущается в жаркую летнюю погоду… Да, кстати, совсем скоро мы будем проезжать через Покровские ворота. Вы, на всякий случай, закрыли бы каретные окошки, там властвуют ещё более неприятные ароматы…
– Точно! – Медзоморт-паша торопливо спрятал чуткий нос в ладони, пальцы которых были унизаны многочисленными золотыми перстнями, щедро украшенными крупными самоцветами. – Этот – чуть сладковатый – аромат невозможно спутать ни с чем другим на нашей грешной планете. Маркиз, будьте другом, прикройте окошки! Надеюсь, что карета с двумя другими моими жёнами – молоденькими и очень пугливыми – не затеряется в этом кухонно-трупном бардаке…
В обе стороны от Покровских ворот тянулся наполовину обвалившийся, заросший густой и высокой травой ров, и по его городской стороне наблюдалось порядка двух с половиной десятков грубых виселиц, украшенных тощими и беззащитными фигурками мертвецов. Чуть в стороне от виселиц солдаты в форме Московской дивизии, вразнобой напевая что-то бесконечно тоскливое и печальное, сжигали на высоких кострах какие-то грязные и окровавленные тряпки.
– Судя по ветхой и истлевшей одежде, некоторые из этих мертвецов висят здесь месяца по два-три, – резюмировал, не скрывая удивления, турецкий посланник. – И это немного странно. В европейских странах, которые я посетил в этом году, принято считать, что царь Пётр стремится к милосердию и просвещению… Ага, вот и дубовая колода, рядом с которой валяются отрубленные руки. Ну, это и в нашей прекрасной Турции до сих пор практикуется. Весьма даже полезный обычай – попался на гадком воровстве, изволь распрощаться с грешной рукой… Но, зачем же, тела повешенных преступников держать в петлях месяцами? Этого мне не понять! Противно это, бестолково и нечистоплотно… Впрочем, это ваши внутренние, сугубо российские дела. Извините, если обидел чем случайно…
– Ничего страшного! – дипломатично и вежливо заверил заморского гостя Алёшка Бровкин. – Скоро Россия навсегда (навсегда ли?) избавиться от этих диких пережитков. Во-первых, ещё лет десять-двенадцать назад вы бы увидели здесь ни жалкие две с половиной дюжины виселиц, а добрые две-три сотни. Так что, прогресс, как говорится, налицо! А ещё Пётр Алексеевич решил, что новые европейские порядки мы заведём уже в славном Питербурхе, когда туда окончательно и бесповоротно перенесём русскую столицу. Мол, там-то мы точно построим истинный Парадиз, чтобы всякие немцы да голландцы обзавидовались… Ну, а Москву первопрестольную пока решили не переиначивать. Древность, как-никак, старина…
«Да, ничего за два с половиной прошедших года не изменилось на Москве-матушке!», – усмехнулся въедливый внутренний голос. – «Конский навоз валяется повсеместно, гигантские кучи мусора и объектов, пересыпанные печной золой, высятся над каждым третьим перекрёстком. Откровенно медленно шагает прогресс по улицам московским, никуда особенно и не торопясь…».
Под проживание турецкого посланника Иван Артёмич отвёл двухэтажный флигелёк своего каменного московского дома, причём, две просторные светёлки были предназначены для жён высокородного Медзоморт-паши. Егору, как любимой и старшей «жене» почтенного басурмана, досталась отдельная комната, являвшаяся – в старые и добрые времена – домашней библиотекой образованного семейства Бровкиных.
«Наша Александра Ивановна и здесь, судя по выбору книг, приложила свою нежную и романтичную руку», – печально вздохнув, педантично отметил внутренний голос.
Егор сразу же запер дверь на надёжную щеколду, торопливо (жарко же очень!) сбросил чадру на пол и – от нечего делать – погрузился в чтение. Как раз, отыскалась и подходящая литература, посвящённая плаваниям смелых голландских и испанских моряков по неведомым и загадочным южным морям.
«Надо же, оказывается, что Магелланов пролив – место тайное!», – минут через сорок-пятьдесят удивился внутренний голос. – «Его подробную карту португальские мореходы до сих пор берегут, как зеницу ока. А поддельными планами и картами – буквально-таки – наводнена вся Европа. Да, надо теперь как-то решать и эту непростую проблему… Огибать же с юга знаменитый мыс Горн – судя по этим заумным книжкам – мероприятие очень опасное и рискованное …».
Ему же самому сейчас оставалось только одно – терпеливо и покорно ждать, когда будет получена нужная информация. А именно, необходимо было срочно узнать, где конкретно содержится Шурик. То бишь, Александр Александрович Меньшиков.
Иван Артёмич срочно послал нарочного в Преображенский дворец – с известием, что на Москву пожаловали полномочный турецкий посланник Медзоморт-паша (личный друг Небеснородного султана!) и вице-адмирал Алексей Бровкин. Теперь надо было дожидаться царской реакции.
Неожиданно за окнами послышался неясный шум, испуганные охи и ахи, громкое конское ржанье. Егор осторожно выглянул из-за длинной цветастой занавески и непроизвольно присвистнул от удивления – через широко-распахнутые ворота во двор к Бровкиным въехала хорошо ему знакомая царская карета, запряжённая четвёркой чёрных злых коней.
«Смотри-ка ты, Пётр Алексеевич изволили пожаловать лично!», – восхищённо зацокал внутренний голос. – Что же его так сильно заинтересовало? Вернее, кто? Медзоморт-паша, прибывший обсуждать дальнейшее развитие торговых отношений между Турцией и Россией? Или же вице-адмирал Алексей Иванович Бровкин, привёзший свежие новости с Васильевского острова? Приоткрой-ка, братец, окошко, вдруг, да услышишь чего полезного и интересного…».
Из просторной кареты выбрались Пётр, царевич Алексей и неизвестный Егору молодой мужчина очень представительного, явно зарубежного вида.
«Очевидно, государь начинает всё шире привлекать сына к разным важным государственным делам и заботам!», – одобрительно заявил внутренний голос. – «Царевичу скоро исполнится четырнадцать лет, а выглядит он на все шестнадцать-семнадцать. Такая, вот, особенность просматривается у семейства Романовых! А этот иноземный кавалер в тёмных одеждах, скорее всего, новый советник государя. Заменяет он, по-видимому, Меньшикова Александра Даниловича, попавшего в царскую немилость. Тебя, то бишь, мон шер… Что же, оно и понятно. Князь-кесарь Ромодановский стар и ворчлив, Антошка Девиер недостаточно образован и начитан, а царевич Алексей избыточно разумен и приземлён. Вот, и выписали из Европы очередного умника, чтобы Петру Алексеевичу скучать не давал…».
В глубине старого сада, прямо напротив окошка, за занавесками которого прятался Егор, наблюдалась скромная, но достаточно просторная летняя беседка, где и расположились высокие переговаривающиеся стороны – царь, Медзоморт-паша, царевич Алексей, Иван Артёмич, Алёшка Бровкин и неизвестный кавалер в тёмном одеянии. Причём, в руках Ивана Артёмича и Медзоморт-паши тут же появились толстые пачки разных бумаг и пергаментных листов, очевидно, намечались денежные сверки по хлебным поставкам в Европу – через турецкие черноморские проливы[10].
Егор нашёл на стеллаже с книгами неплохую подзорную трубу, и, удобно устроившись в мягком немецком кресле за занавеской, занялся наблюдениями, благо до беседки было немногим более восьмидесяти метров.
«А государь-то постарел. Вон, новые морщинки прорезались возле крыльев носа, в жиденьких усах просматривается седина…», – печально вздохнул сентиментальный внутренний голос. – «Да, искренне жаль, что разошлись наши дорожки. Сойдутся ли когда? Скорее всего, уже нет. Сильные мира сего не любят менять концептуальных решений. Странно, что нет какой-либо особой неприязни к этому человеку, карающему и милующему сугубо по своим субъективным ощущениям, способному, даже четырёхлетнего ребёнка сделать обычным заложником… Есть в Петре Алексеевиче, определённо, что-то хорошее и доброе. Если, конечно же, у земных Властителей, вообще, может быть в душе – хоть что-нибудь доброе… Может, перед высшими государственными интересами все другие чувства – в их несчастных душах – трусливо разбегаются по сторонам…».
Вскоре выяснилось, что Петра бумажноденежные дела совершенно не интересовали, он лениво покуривал старую вересковую трубочку и изредка перебрасывался с Алёшкой Бровкиным короткими фразами. А, вот, царевич Алексей, наоборот, принимал в финансовых сверках и спорах самое живое и заинтересованное участие, Бровкин-старший и Медзоморт-паша посматривали на юного собеседника с явным удивлением и одобрением.
Царь, ловко подхватив маркиза де Бровки под руку, повёл его прочь от беседки, небрежно махнув остальным участникам переговоров рукой, мол, не обращайте на меня никакого внимания, занимайтесь важными и неотложными делами…
Медленно сделав по парку большой полукруг, Пётр и Алёшка остановились в пяти-шести метрах от приоткрытого Егорова окна, так, что он прекрасно мог слышать каждое произнесённое ими слово.
– Значит, ты, морда одноглазая, утверждаешь, что Алексашка коварно заманил твою дочку Лизу на борт фрегата и подло увёз её в дальние и неизвестные страны? – чуть насмешливо спросил царь.
– Ну, да, увёз! – не очень-то и уверенно промямлил маркиз. – Подлый негодяй и изменщик! Змей подколодный…
– Врёшь, ведь, всё, зараза худородная! – неожиданно возмутился, впрочем, без особой злости Пётр. – Все вокруг окончательно заврались, держат меня за последнего идиота, не дружащего с разумом! А ещё и гадкие таблетки подсовывают иногда… Одна только Матти датская – правдивая и честная барышня! Только – при этом – натуральная Снежная Королева, вовсе без сердца…
– Пётр Алексеевич, я и не вру…
– Ну, так нагло придумываешь, что дела совершенно не меняет. Не мог мой Алексашка – похитить маленькую и беззащитную девочку! Это я могу сделать, Ромодановский Фёдор Юрьевич, Антошка Девиер – прохиндей и записной карьерист… А Данилыч не мог, душа у него совсем другая, мягкая и нездешняя… Не, ворогов-то подлых он убивает пачками, безо всякого зазрения совести. Но, чтобы похитить маленькую девочку? Не верю! Если хочешь знать, маркиз недоделанный, мне даже стыдно такие напраслины выслушивать – от тебя – про Светлейшего князя! Пусть, уже и бывшего… Я, вообще, не верю, что он отплыл на том корабле в дальние страны. Не мог Алексашка малолетнего сына – оставить в моих жестоких лапах! Не мог! Наверняка, шарахается сейчас где-то под Москвой и готовится к освобождению Шурки…
Алёшка, чуть помявшись, бухнул:
– Так, Пётр Алексеевич, может, ты простишь Александра Даниловича? Простишь и вернёшь – вместе со всем его семейством и другими нашими достойными ребятами? А? Что тебе стоит? Твоё слово-то царское, никто и пикнуть не посмеет… И опять всё будет как раньше, разным подлым гадам на зависть…
– Не могу, маркиз! – нахмурился царь. – Может быть, и хочу – в самой глубине души – но, не могу! Слуга, подло обманувший государя, заслуживает только лютой смерти! Или же, на худой конец, окончательного и бесповоротного изгнания из страны… Так заведено и точка! Не хочу я отступать от незыблемых принципов, расхолаживая – тем самым – других холопов… А, по Алексашке…, да, скучаю сильно! Даже война уже не так веселит, как раньше, наскучила слегка. Вот, Нарвскую крепость надо брать вскорости, а без Данилыча – и кураж совсем не тот. Наверняка, будет обычная классическая осада, безо всяких хитрых изысков и смелых придумок… Ты, маркиз, даже не уговаривай меня! Нет Алексашке моего прощения! Нет ему дороги обратно в Россию… Да, кстати, на послезавтра ты и Медзоморт-паша приглашаетесь в Преображенский дворец, где состояться маленькие семейные посиделки. Буйносовы будут, Шереметьевы, кто-то из Голицыных… Пусть наш высокородный турок прихватит и жён своих, Катеньке моей интересно будет посмотреть на них… Парадные палаты Кремля? Полностью отпадают! Там – по летнему времени – такая духота, хоть вешайся сразу. Сегодня мы с царевичем Алексеем заезжали в Пушкарский приказ по делам воинским, так я там больше пятнадцати минут не смог выдержать – воняет, как в хорошем зверинце, пришлось на улицу выйти, так и не подписав всех бумаг.… Тут от Покровских ворот и подбежал специальный гонец-соглядатай, мол, в город въехала карета с вице-адмиралом Бровкиным и каким-то басурманом. Ну, мы к дому Ивана Артемича сразу же и направились… Не, Алёша, надо быстрей переносить столицу в Питербурх! Там морской воздух, свежесть, новью пахнет… Говоришь, что Медзоморт-паша сравнил нашу Москву-столицу с гигантской неубранной кухней, насквозь пропахшей прогорклым масляным чадом? Молодец турок, наш человек! Зрит – в самый корень… Ещё, вот, одно… Не надо больше мне рассказывать всякие глупости и гадости о Данилыче! Не надо! По-дружески тебя прошу, адмирал! У меня на «Александре» имеется доверенный человек, на днях получу весточку от него. Вот, тогда-то я и узнаю, чего ожидать – в дальнейшем…
Через два-три часа царь – с сопровождающими – отбыл восвояси. Укатили куда-то по важным и неотложным делам – на скромной двуколке Ивана Артемича – и Медзоморт-паша с маркизом Алёшкой. Егор снова с головой погрузился в чтение, предварительно плотно задёрнув занавески.
В его комнату – ещё при заселении – расторопные местные холопы внесли и расставили на длинном столе кувшины с квасом и фруктовыми морсами, фарфоровые блюда и миски с пшеничными калачами, фигурными пряниками, маковыми баранками, ягодами и крохотными пирожками с самыми разными начинками. Под просторную же кровать был предусмотрительно помещён широкий медный казан – для оправления естественных нужд. Так что, определённая автономность была обеспечена надолго, и Егора никто не беспокоил.
Когда в комнате стало постепенно темнеть, он запалил несколько новеньких восковых свеч, предусмотрительно вставленных в гнёзда серебряных подсвечников.
«Впервые за долгие годы ты, братец, целых полдня потратил на пошлое чтение!», – с лёгкой насмешкой прокомментировал довольный внутренний голос. – «Неслыханное дело! Неслыханное… Почаще бы так, глядишь, и реальной пользы прибавилось бы. На одном маханье шпагой далеко, однако, не уедешь…».
Снаружи послышался шорох чьих-то осторожных шагов. Тишина, шорох, снова – тишина…
«Так мирные и добронравные имяреки не передвигаются!», – обеспокоено зашептал внутренний голос. – «Так, по моему мнению, подкрадываются коварные и злонамеренные шпионы…».
Егор тут же задул все свечи и, упав на пол, осторожно и бесшумно переместился по направлению к окну, после чего замер чуть в стороне от узкого подоконника, прислонившись затылком к стене, поклеенной немецкими бумажными обоями с изображёнными на них среднестатистическими баварскими пейзажами. В одной руке он сжимал надёжный шведский пистолет, выхваченный из-за широкого кожаного пояса, в другой – рукоять стилета, до поры до времени спрятанного в узком рукаве рубахи, в специальном чехольчике.
За приоткрытым окошком («Закрывать надо окна, деятель хренов, мать твою!», – от души высказался гневный внутренний голос), было явственно слышно чьё-то учащённое дыхание.
– Николаша, загляни-ка внутрь, не боись, – посоветовал приглушённый начальственный шёпот. – Только осторожно. Давай, я тебя подсажу…
Раздался тоненький скрип приоткрываемой оконной створки, потом послышался осторожный шорох, чьи-то толстые пальцы, плохо различимые в вечернем сумраке, цепко ухватились за край подоконника.
Не дожидаясь, когда вслед за пальцами в комнате появится голова незваного гостя, Егор взял пистолет за ствол и, коротко размахнувшись, резко ударил.
– А-а-а-а! – пронзительно – что называется, на всю округу – взвыл неизвестный. – Матушка-заступница, за что?
«Бесспорно, получить тяжеленной пистолетной рукояткой по пальцу – это очень, даже, больно!», – с пониманием вздохнул жалостливый внутренний голос. – «Теперь, наверняка, у этого бедняги ноготь почернеет, долго и нудно будет сходить… Да, очень неприятный и болезненный процесс! Как же, уже проходили – в своё время…».
После громкого вопля шпиона-неудачника в саду установилась абсолютная тишина, преобразовавшаяся, впрочем, уже через самое короткое время в нездоровую суету и шумную суматоху.