Страница:
Причем и Киев, и Владимир, и Новгород тоже стоят в центре земли русской, а не жмутся где-то на окраине национальной Ойкумены. Все они богаты историческими памятниками, да такого возраста, какой трехсотлетнему Петербургу и не снился. Каждый из этих городов поздно или рано, но собирал русские рати против внешнего врага. Петербург же даже во время Отечественной войны 1812-го центром национального сопротивления не был. После Киева, Новгорода, Москвы, Владимира Петербург оказывается столицей и самой молодой, и самой недолгой, и городом с самыми слабыми традициями столичного, сплачивающего народ города.
Большой каменный город? Но из камня умели строить еще в киевско-новгородское время. А центральные части всех без исключения губернских городов и многих уездных – каменные. Площадь каменной застройки Москвы, даже Одессы, Харькова, Нижнего Новгорода – сравнима с площадью каменного исторического центра Петербурга. Так что и в этом он совершенно не уникален.
«Воплощенная в камне история»? Но это в несравненно большей степени относится к «первым трем столицам» – да и вообще почти ко всем старым городам русской равнины, Прибалтики. Не только Ярославль или Калуга, но даже Старый Оскол, Серпухов или Боровск гораздо в большей степени – города старые, хранящие память об исторических событиях.
Город, построенный с особой, исключительной жестокостью? Город, возведение которого потребовало особых усилий и особых, потому запомнившихся человеческих потерь? На такое невежество только руками разведешь. Можно подумать, Рим строился не на костях сотен тысяч, даже миллионов рабов. Можно подумать, Акрополь не был построен на совершенно страшные деньги: награбленные, скопленные войной, сколоченные работорговлей! Да при одном строительстве Версаля погибло больше, чем в Петербурге, – и это вовсе не страшная тайна истории, а факты, хорошо документированные, давно известные всем (кто хочет знать, конечно).
Огромные и роскошные памятники? Но после Московского, Псковского, Новгородского кремлей дворцы Петербурга вовсе не производят впечатления громадных. Петропавловская крепость сильно проигрывает в размерах Азовской и Нарвской крепостям. Есть, конечно, в нем такие громадные сооружения, как Исаакиевский собор, Зимний дворец и такие высокие, как Адмиралтейство. Но возведены они с таким совершенством пропорций, так гармонично и красиво, что громадные размеры памятников скрадываются, становятся менее вызывающими и проигрывают хмурой громаде Нарвской крепости или Псковского кремля (да объективно все-таки Нарвская крепость побольше размерами).
Кремли и крепости построены более ординарно, они больше похожи друг на друга, петербургская застройка «интереснее», отдельные ее элементы гораздо более самобытны – но это касается уже особенностей города, о которых шла речь с самого начала. А городом громадных памятников Петербург не является – что поделать! Памятники производят впечатление, запоминаются и заставляют изменять поведение вовсе не потому, что они очень велики.
Концентрация произведений искусства? Да, это уже «теплее». Но не будь эти памятники вписаны в единый архитектурный и культурный ансамбль, еще неизвестно, какое впечатление они производили бы. Скажем, как выглядели бы коллекции Русского музея, выставленные в Липецке или в Орле, и не в Михайловском замке, а в стандартной бетонной коробке?
Река и море? Нева и впрямь велика, красива. Москва-река или Десна – карлицы в сравнении с Невой. Но Волга больше, величавее. И историчнее. С Волгой связаны многие события Русской истории, по ней долгое время проходила восточная граница Руси, в XVI веке – граница Европы… Ничего подобного у Невы нет, в культурно-историческом плане эта река малоинтересна.
Море? Оно здесь мало отличается от озера и цветом, и волнением, и даже вкусом воды. Да и берег виден во все стороны. Не зря же назвали Финский залив неуважительно – Маркизовой лужей. Так что море здесь – «не настоящее», и если оно играет какую-то особенную роль, то только вместе с какими-то другими обстоятельствами, не само по себе. Не стали ведь особенными городами ни Ревель-Таллин, ни Рига, ни Хельсинки. Приморская Упсала – стала, стал и Новгород, хотя к морским побережьям он относится лишь косвенно – лежит от них в стороне. Все это доказывает, и убедительно – дело вовсе не в самом по себе море.
«Белые ночи»? Но даже во Пскове и Новгороде ночи уже «почти белые». А по всему Русскому Северу на той же широте ночи в самой маленькой, самой дикой деревушке будут в той же степени «белы», что и в Петербурге. Что характерно – нет ни малейшего признака хоть какого-то, хоть скромного отражения «белых ночей» в культуре русского Средневековья. Ни для одного из этих городов (Вологда, Каргополь, Холмогоры, Архангельск) «белые ночи» ну никак не являются типичным и значимым признаком. Их, столь важных для Петербурга, тут как бы и не замечают.
А европейцы еще сдержаннее. Разумеется, все северные европейцы прекрасно знают, о чем идет речь. В конце концов, вся Скандинавия лежит близ Полярного круга, и для любого жителя Скандинавии или севера Шотландии «белые ночи» – явление вполне заурядное, повседневное…
Но ни Астрид Линдгрен с ее проникновенным описанием и острова Сальткроки, и всей сельской жизни Смоланда, ни неискоренимый романтик Ганс Христиан Андерсен, ни Сальма Лагерлеф, ни певцы шведской (и вообще – северной) природы Петер Фреухен и Ханс Линдеман не издают по поводу «белых ночей» решительно никаких восторженных звуков. Они описывают их – и все, совершенно не фиксируясь на них как на явлении исключительном и особенно интересном. Даже шведские мистики – «фосфориты» восемнадцатого столетия и их современники, – романтики «готики» в той же степени сдержанны. Казалось бы – уж романтикам-то и карты в руки! Но эти, шведские романтики, интересуются совсем другими явлениями.
Описание соответствующих эффектов «белых ночей» можно найти и у Р.Л. Стивенсона (хотя бы в эпизодах с шотландскими скитаниями «Похищенного»), и у В.Скотта, и уж, конечно же, у Жюля Верна. У последнего есть и эстетика «белых ночей»: его герои находят «белые ночи» красивыми. Но эти восторги слабенькие, несравненно слабее, чем дружные восторги российского общества. В общем, сравнивать славу Петербургских «белых ночей» совершенно не с чем.
И выходит, что не Петербург славен «белыми ночами», а скорее «белые ночи» славны исключительно в Санкт-Петербурге. Почему-то именно здесь их замечают и обыгрывают как достопримечательность города.
В целом же приходится констатировать еще раз: на Неве уже почти три века стоит город-легенда. Но в чем причина «легендарности» – никто не в силах объяснить.
Что же и в самом деле происходит в удивительном городе на Неве? Я написал эту книгу после того, как долго искал ответа на вопрос. Я читал книги и разговаривал с учеными, я думал и спрашивал у самых умных людей, кого знал. Я не нашел никаких объяснений феномена.
Хуже того: большая часть того, что я с юности считал историей города, подлинными историческими фактами, оказалось, мягко говоря, не очень достоверным. Пришлось самому изучать проблему, собирать сведения, искать ответы на вопрос: каким образом Петербург воздействует на человека и на целые сообщества людей? Почему в Санкт-Петербурге все время что-то происходит? Что делает город особенным явлением русской и европейской истории?
Часть II
Глава 1
Представление о Петербурге как о «Петра творенье» крайне устойчиво. Оно поддерживалось и в официальной культуре, и в народной. Создателем Петербурга выступает Петр I и у А.С. Пушкина, и у А.Н. Толстого: другое дело, что у Пушкина он – «положительный» персонаж, а у раннего Толстого – сугубо отрицательный.
Но и там и там Петр строит Петербург! Это его город! В сознании абсолютного большинства современных россиян, в том числе и жителей Петербурга, Петр остается создателем города. В мае 2003 года Петр «ожил» во множестве костюмированных представлений, и смысл их однозначен: Петр как бы явился из прошлого, чтобы обревизовать и, конечно же, высоко оценить, освятить своим авторитетом, благословить настоящее и будущее. Так сказать, «принять работу»!
Для очень многих петербуржцев Петр – если не «наш рулевой», то уж, во всяком случае, «наш отец-основатель». Он как бы имеет полное право явиться к современным людям, потребовать от них отчета: что происходит в «его» городе?! Следуют ли «его» заветам?!
Можно очень по-разному относиться к личности Петра и к его эпохе. Писать о нем не буду, тем более что посвятил Петру и последствиям его «революции» две книги[14].
Здесь я замечу только два обстоятельства. Первое: Петр стал чуть ли не единственным из русских царей, которого коммунисты объявили «прогрессивным» и чуть ли не приравняли к своим кумирам – Ленину и Сталину. Приятно представлять себе, как бы отреагировал на такое «приравнивание» сам Петр… Представляю, сцена: воскресает Петр, красные подступают к нему, проводят аналогии с другими «прогрессивными деятелями»… и с какой же скоростью драпали бы от размахивающего дубиной Петра коммунисты в конце этого разговора! Но независимо от этого – само сравнение характерно.
Второе: Петр единственный из русских царей, о котором не поют песни, не рассказывают сказки, не слагают легенды. Даже об Иване Грозном есть пласт русского народного фольклора. О Петре I – ничего. Есть сборник разного рода анекдотов о Петре… но это не народные и даже не дворянские – это, некоторым образом, придворные истории[15]. То есть россказни, бродившие в придворных кругах и записанные еще в середине XVIII века, – тоже фольклор в своем роде, но фольклор-то явно только одного общественного круга.
Впрочем, сейчас речь не о самом Петре – о Петербурге. И потому я позволю себе следующее утверждение: даже если считать Петра I «Великого» гигантом духа, великаном интеллекта и отцом русской демократии, то к современному Санкт-Петербургу это имеет очень косвенное отношение.
Только после Полтавской битвы, то есть после 1709 года, речь зашла о строительстве здесь города, и тем более – СТОЛИЦЫ.
Но пространство Петербурга застраивалось нерегулярно, бессистемно. До 1715 года предполагалось, что центр у города уже есть: Петропавловская крепость на Заячьем острове. Планировалось, что основная часть Санкт-Петербурга расположена будет на правом берегу Невы, за крепостью. Васильевский остров перережут каналом, и на нем будет находиться торговая часть будущего города.
С 1711 года начинается усиленное заселение Санкт-Петербурга. Теоретически власти издавали разного рода указы, предписывавшие, кому где селиться. На практике каждый строился там, где хотел; первоначально застраивалось в основном правобережье Невы, ее северный берег – Петербургская сторона (нынешняя Петроградская). Отметим, что само название свидетельствует – была сторона Петроградская, то есть занятая городом, и сторона, городом отнюдь не занятая.
На Петроградской первоначально был построен и дом Петра, Меншикова, других придворных. Там стали формироваться Дворянская, Пушкарская, Зелейная, Посадская, Ружейная, Монетная и прочие улицы, из названий которых виден состав населения и его занятия.
Русская карта, на которой на месте Петербурга в 1700 году – пустое место
По первоначальному плану левый, южный берег Невы был отведен под казармы, под Адмиралтейство и все необходимые для флота строения – то есть верфи для построения кораблей, склады, магазины и так далее. Предполагалось, видимо, что жить на Адмиралтейской стороне не обязательно, а на работу и с работы можно добираться вплавь или возить рабсилу на каких-то кораблях или лодках.
Очень скоро, вопреки гениальным указам великого Петра, на Адмиралтейской стороне тоже стала возникать хаотическая застройка – там селились офицеры, работники Адмиралтейства и т. д. Почти вопреки воле царя город «плеснул» и на левобережье Невы, стал развиваться по своим законам, не очень подчиняющимся воле царствующих особ.
С одной стороны, Петр стремился построить Санкт-Петербург как некий «идеальный город», «парадиз».
С другой стороны, чем дальше, тем больше хаотическая застройка обоих берегов Невы препятствовала регулярности и созданию чего-то, хотя бы отдаленно похожего на «парадиз». Росло то, что росло.
А делать нечто регулярное не получалось – город вокруг Петропавловской крепости рос с кривыми улочками, неровными линиями домов, а то и попросту с мазанками и кособокими хатками. Если строить парадиз-казарму, то уже в другом месте, не здесь…
В этих условиях и появился первый план застройки Петербурга – «план трех авторов» – Петра – Трезини – Леблона.
Проект Ж.Б. Леблона 1715 года предусматривал, что центр города будет находиться на Васильевском острове, будет вместо улиц иметь каналы, как в Венеции. И что весь Санкт-Петербург будет обнесен крепостной стеной в форме эллипса. Первоначально и размечались на Васильевском острове не улицы, а «линии», каждая из которых была стороной канала. По замыслу эти каналы могли бы принимать даже самые большие морские корабли того времени.
По легенде, все это испортил Меншиков. Завидуя Леблону, он стал копать каналы уже и мельче, чем было задумано, и все испортил. Петр поколотил Меншикова дубиной, но делать было уже нечего, пришлось отказаться от замысла. Согласно другому мифу, надо-то было сперва копать среднюю часть канала, а уж потом ту часть, которая соединяется с морем. Якобы тогда канал не наполнялся бы водой, и его можно было бы закончить. Злой же Меншиков, завидуя Леблону, стал копать каналы «неправильно», и выкопать их стало невозможно.
Русская карта, на которой на месте Петербурга показаны первые фортеции
Прокомментирую просто: подпочвенные воды стоят в 80 сантиметрах под поверхностью Васильевского острова. Как тут ни копай, а каналов не сделаешь. Вопрос: знали ли это Леблон и сам Петр? Если знали… нет, пускай все нужные слова произносит сам читатель.
Можно, конечно, было строить центр города на Васильевском и без каналов… Такой проект тоже был, и по проекту Д. Трезини здание Двенадцати коллегий должно было сформировать западную границу предполагаемой центральной площади столицы. Поэтому величественное здание и обращено к набережной Невы своим непрезентабельным фасадом, скрытое внутри позднейшей застройки. Поэтому оно и дисгармонирует со всем созданным позже ансамблем.
Опять миф, и опять без Меншикова не обошлось – якобы он украл нужные средства, потому и пришлось строить центр города в другом месте. Несерьезность мифа очевидна.
Как и во всех остальных случаях, причины, по которым Васильевский остров не стал центром города, много прозаичнее легенд. Вести строительство на Васильевском не получилось, потому что мостов через Неву не было, доставлять грузы на Васильевский остров было очень непросто, а Адмиралтейство и его окрестности играли все большую роль в городском хозяйстве Петербурга.
Шведская карта, на которой на месте Петербурга почему-то показаны различные поселения, возделанные земли и дороги
Почти сразу начал формироваться центр города на левом берегу Невы; формировался он стихийно, вопреки планам и намерениям Петра.
Только в 1715 году Д.А. Трезини и Ж.Б. Леблон внесли свой проект регулярной застройки строго по красной линии улиц. Петр принял этот проект, и к этому времени относится знаменитый указ Петра о том, что «подлые» жители столицы должны строиться в один этаж (как тогда говорили, «в одно жилье»), зажиточные – в полтора «жилья» и знатные – в два этажа. Идея сословных рангов была для Петра не менее важной, чем идея регулярности застройки, и рай, в его понимании, как видно, включал и крепостное право, и превосходство «знатных» над «подлыми».
Но при жизни Петра не было никакого регулярного плана застройки этой части города.
Знаменитый проект «трезубца» из Невского, Вознесенского проспектов и Гороховой улицы, расходящихся веером от основания «трезубца», Адмиралтейства, создан только в 1737 году П.М. Еропкиным при участии М.Г. Земцова и И.К. Коробова.
До этого застройка левого берега Невы велась в основном хаотично. Насколько хаотично, показывает хотя бы «излом» Невского проспекта, который строили одновременно с двух сторон: пленные шведы со стороны Адмиралтейства, монахи со стороны Александро-Невской лавры, а единого плана, очевидно, не существовало.
С этим связана очередная легенда… Что Петр чертил план, но проводимая карандашом линия изогнулась, наткнувшись на августейший палец. Так было или не так? Или «просто» строили «першпективу» на глазок, «по примерному направлению», ну и достроились.
Да-да, это именно Петр основал город… Но основывал он его в несколько приемов, судорожно, несколько раз меняя планы и застройки города, и свои планы относительно его судьбы. В сущности, он сам не очень хорошо знал, чего хочет от города и зачем этот город ему нужен.
Как видно, застройка Петербурга остается местами довольно хаотичной
В планы Петра постоянно вмешивались обстоятельства естественного порядка – хотя бы трудность строить на Васильевском острове, необходимость рабочих и инженеров Адмиралтейства жить поблизости от своего места работы и т. д. И все это заставляло самого Петра I принимать решения, о которых он и не думал еще совсем недавно. А если он и реализовывал свои замыслы, все равно последствия отличались от того, что он запланировал.
Петр хотел построить совсем не тот город, который реализовался к концу его жизни.
Если бы реализовался более поздний замысел Леблона – Трезини (и Петра I?) с каналами на Васильевском – возникал бы город, откровенно «списанный» с Венеции, но в котором черты Венеции усугублены (ведь в Венеции океанские корабли не заходят в центр города). Так сказать, попытка стать большими венецианцами, чем сами венецианцы. Но ничего оригинального.
Возникни Петербург с сухопутным центром на Васильевском острове, тоже возник бы совершенно другой город, нежели современный Петербург. Город с другим центром и совершенно иной по планировке. Этот город тоже очень напоминал бы Москву: он был бы замкнут в пределах острова, как Ситэ в Париже. Он не был бы разомкнут во все стороны. При всем своем новаторском оформлении центр на Васильевском острове играл бы ту же роль в композиции, что и комплекс сооружений Кремля и Красной площади, а остальной хаотично застроенный город (как предместья Москвы) расходился бы от этого центра – пусть не концентрическими кругами, как Москва, но увеличивающимися прямоугольниками и квадратами.
Вероятно, если бы реализовались все три замысла времен Петра, возникший город и по духу был бы совершенно иным, чем Санкт-Петербург; скорее всего, гораздо больше напоминающий Москву, чем реально возникший Петербург.
К счастью, планы Петра не реализовались совершенно, не воплотились в жизнь вообще никак (кроме, разве что самого общего – кроме идеи построить здесь город).
Петра невозможно считать строителем Санкт-Петербурга. В действительности возник совсем не тот город, который он собирался создать. Словно какая-то высшая и, по крайней мере, совершенно необоримая сила заставляла делать шаги к тому решению, которое воплотилось в нынешний Петербург, очень далекий от любых петровских замыслов.
Если так – то высшая сила требовала построить совсем не тот город, что привиделся Петру I.
Глава 2
Наверное, такой датой может стать 1769 год – в этом году Екатерина II утвердила план регулярной застройки города. Формально этот план действовал до смерти Екатерины. Фактически же основная часть плана оказалась выполненной к 1820—1840-м годам; тогда потребовался новый план.
По плану 1769 года уже не предусматривался единый центр города. Если такой центр и был – то очень «расплывчатый»: вокруг обширной водной глади, при разделении Невы на рукава у стрелки Васильевского острова. Ничего похожего на жесткий, сразу заметный моноцентризм исторической Москвы.
Именно по этому плану 1769 года стали возводиться уже не отдельные строения, были возведены грандиозные архитектурные ансамбли, которые и придали центру Петербурга его нынешние черты, включая величественность, монументальность и яркое своеобразие.
Что создано за эти годы, между 1770 и 1840-м? Комплекс Петропавловской крепости; стрелка Васильевского острова со зданием Биржи (1803) и Ростральными колоннами (1805–1810); Дворцовая набережная; Университетская набережная с пристанью перед Академией художеств и украдеными в Египте сфинксами (1830-е гг.).
Возведение Зимнего дворца В.В. Растрелли (1754–1762) разделило Адмиралтейскую площадь на два пространства; возникла Дворцовая площадь. Ее оформление растянулось как раз на эти годы, до конца 1830-х.
Возникла Сенатская площадь с Медным всадником (1782); здания Сената и Синода, Галерная улица (1829–1834); Академия художеств (1764–1788); Английская набережная; Ансамбль Невского проспекта с Казанским собором. Здание собора возведено в 1801–1811 годах, а памятник Кутузову перед ним поставлен в 1837 году.
В те же восемьдесят лет построены Гостиный двор (1761–1785), Аничков дворец (1794–1818); Новая Голландия (1765–1780); площадь Островского; улица зодчего Росси; площадь Искусств с Михайловским дворцом (1819–1825); ансамбль Марсова поля с Летним садом и Инженерным замком (1797–1800); Исаакиевский собор (1818–1858); Горный институт (1806).
Большой каменный город? Но из камня умели строить еще в киевско-новгородское время. А центральные части всех без исключения губернских городов и многих уездных – каменные. Площадь каменной застройки Москвы, даже Одессы, Харькова, Нижнего Новгорода – сравнима с площадью каменного исторического центра Петербурга. Так что и в этом он совершенно не уникален.
«Воплощенная в камне история»? Но это в несравненно большей степени относится к «первым трем столицам» – да и вообще почти ко всем старым городам русской равнины, Прибалтики. Не только Ярославль или Калуга, но даже Старый Оскол, Серпухов или Боровск гораздо в большей степени – города старые, хранящие память об исторических событиях.
Город, построенный с особой, исключительной жестокостью? Город, возведение которого потребовало особых усилий и особых, потому запомнившихся человеческих потерь? На такое невежество только руками разведешь. Можно подумать, Рим строился не на костях сотен тысяч, даже миллионов рабов. Можно подумать, Акрополь не был построен на совершенно страшные деньги: награбленные, скопленные войной, сколоченные работорговлей! Да при одном строительстве Версаля погибло больше, чем в Петербурге, – и это вовсе не страшная тайна истории, а факты, хорошо документированные, давно известные всем (кто хочет знать, конечно).
Огромные и роскошные памятники? Но после Московского, Псковского, Новгородского кремлей дворцы Петербурга вовсе не производят впечатления громадных. Петропавловская крепость сильно проигрывает в размерах Азовской и Нарвской крепостям. Есть, конечно, в нем такие громадные сооружения, как Исаакиевский собор, Зимний дворец и такие высокие, как Адмиралтейство. Но возведены они с таким совершенством пропорций, так гармонично и красиво, что громадные размеры памятников скрадываются, становятся менее вызывающими и проигрывают хмурой громаде Нарвской крепости или Псковского кремля (да объективно все-таки Нарвская крепость побольше размерами).
Кремли и крепости построены более ординарно, они больше похожи друг на друга, петербургская застройка «интереснее», отдельные ее элементы гораздо более самобытны – но это касается уже особенностей города, о которых шла речь с самого начала. А городом громадных памятников Петербург не является – что поделать! Памятники производят впечатление, запоминаются и заставляют изменять поведение вовсе не потому, что они очень велики.
Концентрация произведений искусства? Да, это уже «теплее». Но не будь эти памятники вписаны в единый архитектурный и культурный ансамбль, еще неизвестно, какое впечатление они производили бы. Скажем, как выглядели бы коллекции Русского музея, выставленные в Липецке или в Орле, и не в Михайловском замке, а в стандартной бетонной коробке?
Река и море? Нева и впрямь велика, красива. Москва-река или Десна – карлицы в сравнении с Невой. Но Волга больше, величавее. И историчнее. С Волгой связаны многие события Русской истории, по ней долгое время проходила восточная граница Руси, в XVI веке – граница Европы… Ничего подобного у Невы нет, в культурно-историческом плане эта река малоинтересна.
Море? Оно здесь мало отличается от озера и цветом, и волнением, и даже вкусом воды. Да и берег виден во все стороны. Не зря же назвали Финский залив неуважительно – Маркизовой лужей. Так что море здесь – «не настоящее», и если оно играет какую-то особенную роль, то только вместе с какими-то другими обстоятельствами, не само по себе. Не стали ведь особенными городами ни Ревель-Таллин, ни Рига, ни Хельсинки. Приморская Упсала – стала, стал и Новгород, хотя к морским побережьям он относится лишь косвенно – лежит от них в стороне. Все это доказывает, и убедительно – дело вовсе не в самом по себе море.
«Белые ночи»? Но даже во Пскове и Новгороде ночи уже «почти белые». А по всему Русскому Северу на той же широте ночи в самой маленькой, самой дикой деревушке будут в той же степени «белы», что и в Петербурге. Что характерно – нет ни малейшего признака хоть какого-то, хоть скромного отражения «белых ночей» в культуре русского Средневековья. Ни для одного из этих городов (Вологда, Каргополь, Холмогоры, Архангельск) «белые ночи» ну никак не являются типичным и значимым признаком. Их, столь важных для Петербурга, тут как бы и не замечают.
А европейцы еще сдержаннее. Разумеется, все северные европейцы прекрасно знают, о чем идет речь. В конце концов, вся Скандинавия лежит близ Полярного круга, и для любого жителя Скандинавии или севера Шотландии «белые ночи» – явление вполне заурядное, повседневное…
Но ни Астрид Линдгрен с ее проникновенным описанием и острова Сальткроки, и всей сельской жизни Смоланда, ни неискоренимый романтик Ганс Христиан Андерсен, ни Сальма Лагерлеф, ни певцы шведской (и вообще – северной) природы Петер Фреухен и Ханс Линдеман не издают по поводу «белых ночей» решительно никаких восторженных звуков. Они описывают их – и все, совершенно не фиксируясь на них как на явлении исключительном и особенно интересном. Даже шведские мистики – «фосфориты» восемнадцатого столетия и их современники, – романтики «готики» в той же степени сдержанны. Казалось бы – уж романтикам-то и карты в руки! Но эти, шведские романтики, интересуются совсем другими явлениями.
Описание соответствующих эффектов «белых ночей» можно найти и у Р.Л. Стивенсона (хотя бы в эпизодах с шотландскими скитаниями «Похищенного»), и у В.Скотта, и уж, конечно же, у Жюля Верна. У последнего есть и эстетика «белых ночей»: его герои находят «белые ночи» красивыми. Но эти восторги слабенькие, несравненно слабее, чем дружные восторги российского общества. В общем, сравнивать славу Петербургских «белых ночей» совершенно не с чем.
И выходит, что не Петербург славен «белыми ночами», а скорее «белые ночи» славны исключительно в Санкт-Петербурге. Почему-то именно здесь их замечают и обыгрывают как достопримечательность города.
В целом же приходится констатировать еще раз: на Неве уже почти три века стоит город-легенда. Но в чем причина «легендарности» – никто не в силах объяснить.
Что же и в самом деле происходит в удивительном городе на Неве? Я написал эту книгу после того, как долго искал ответа на вопрос. Я читал книги и разговаривал с учеными, я думал и спрашивал у самых умных людей, кого знал. Я не нашел никаких объяснений феномена.
Хуже того: большая часть того, что я с юности считал историей города, подлинными историческими фактами, оказалось, мягко говоря, не очень достоверным. Пришлось самому изучать проблему, собирать сведения, искать ответы на вопрос: каким образом Петербург воздействует на человека и на целые сообщества людей? Почему в Санкт-Петербурге все время что-то происходит? Что делает город особенным явлением русской и европейской истории?
Часть II
Город-миф
Говорили, что в этом лесу с деревьев кричит птица Сиу, которую нельзя видеть, потому что она не простая птица.
А. и Б. Стругацкие
Плотное облако мифов окружало реальный Санкт-Петербург с мая 1703 года. Не успели первые сваи войти в грунт Заячьего острова, как мифы поднялись плотным облаком над постройкой, над людьми, – как комары. Облако мифов порой настолько плотное, что бывает непросто различить реальный город в его клубах.
Санкт-Петербург, существующий в русской культуре, отраженный в искусстве и литературе, вовсе и не является реальным городом. Это город мифологический, возникший в культуре вокруг и по поводу жизни реального Санкт-Петербурга, и «по мотивам» его истории.
Мифологично почти все, что рассказывается о Санкт-Петербурге и в школьных, и в вузовских учебниках; почти все то, что считается его историей, не происходило вообще или происходило иначе, чем описано.
Считается, что основателем и строителем Петербурга был Петр I. Что Петербург строился по трем последовательно сменявшим друг друга планам, и что первым из них был план, разработанный лично Петром и Трезини. Так сказать, «Петр первым начал», а остальные только продолжали.
Считается, что Петербург строили по этим трем планам добрых сто пятьдесят лет, с начала XVIII века до конца XIX.
Что построен он в единственно возможном месте – остальные по разным причинам не годились, и что назван он в честь Петра I.
Но все это – совершеннейшая неправда, и мы легко убедимся в этом, как только последовательно рассмотрим все эти мифы.
Санкт-Петербург, существующий в русской культуре, отраженный в искусстве и литературе, вовсе и не является реальным городом. Это город мифологический, возникший в культуре вокруг и по поводу жизни реального Санкт-Петербурга, и «по мотивам» его истории.
Мифологично почти все, что рассказывается о Санкт-Петербурге и в школьных, и в вузовских учебниках; почти все то, что считается его историей, не происходило вообще или происходило иначе, чем описано.
Считается, что основателем и строителем Петербурга был Петр I. Что Петербург строился по трем последовательно сменявшим друг друга планам, и что первым из них был план, разработанный лично Петром и Трезини. Так сказать, «Петр первым начал», а остальные только продолжали.
Считается, что Петербург строили по этим трем планам добрых сто пятьдесят лет, с начала XVIII века до конца XIX.
Что построен он в единственно возможном месте – остальные по разным причинам не годились, и что назван он в честь Петра I.
Но все это – совершеннейшая неправда, и мы легко убедимся в этом, как только последовательно рассмотрим все эти мифы.
Глава 1
Миф о создателе
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий стройный вид.
А.С. Пушкин
Представление о Петербурге как о «Петра творенье» крайне устойчиво. Оно поддерживалось и в официальной культуре, и в народной. Создателем Петербурга выступает Петр I и у А.С. Пушкина, и у А.Н. Толстого: другое дело, что у Пушкина он – «положительный» персонаж, а у раннего Толстого – сугубо отрицательный.
Но и там и там Петр строит Петербург! Это его город! В сознании абсолютного большинства современных россиян, в том числе и жителей Петербурга, Петр остается создателем города. В мае 2003 года Петр «ожил» во множестве костюмированных представлений, и смысл их однозначен: Петр как бы явился из прошлого, чтобы обревизовать и, конечно же, высоко оценить, освятить своим авторитетом, благословить настоящее и будущее. Так сказать, «принять работу»!
Для очень многих петербуржцев Петр – если не «наш рулевой», то уж, во всяком случае, «наш отец-основатель». Он как бы имеет полное право явиться к современным людям, потребовать от них отчета: что происходит в «его» городе?! Следуют ли «его» заветам?!
Можно очень по-разному относиться к личности Петра и к его эпохе. Писать о нем не буду, тем более что посвятил Петру и последствиям его «революции» две книги[14].
Здесь я замечу только два обстоятельства. Первое: Петр стал чуть ли не единственным из русских царей, которого коммунисты объявили «прогрессивным» и чуть ли не приравняли к своим кумирам – Ленину и Сталину. Приятно представлять себе, как бы отреагировал на такое «приравнивание» сам Петр… Представляю, сцена: воскресает Петр, красные подступают к нему, проводят аналогии с другими «прогрессивными деятелями»… и с какой же скоростью драпали бы от размахивающего дубиной Петра коммунисты в конце этого разговора! Но независимо от этого – само сравнение характерно.
Второе: Петр единственный из русских царей, о котором не поют песни, не рассказывают сказки, не слагают легенды. Даже об Иване Грозном есть пласт русского народного фольклора. О Петре I – ничего. Есть сборник разного рода анекдотов о Петре… но это не народные и даже не дворянские – это, некоторым образом, придворные истории[15]. То есть россказни, бродившие в придворных кругах и записанные еще в середине XVIII века, – тоже фольклор в своем роде, но фольклор-то явно только одного общественного круга.
Впрочем, сейчас речь не о самом Петре – о Петербурге. И потому я позволю себе следующее утверждение: даже если считать Петра I «Великого» гигантом духа, великаном интеллекта и отцом русской демократии, то к современному Санкт-Петербургу это имеет очень косвенное отношение.
Начало
Начать следует с того, что строиться Санкт-Петербург начал вообще безо всякого плана. 16 мая 1703 года был заложен, строго говоря, не город, о городе еще не помышляли. Заложена была Петропавловская крепость и не более того. Назвали ее, правда, Питерь-Бурьх, но носила она это название не более двух месяцев. Как только в крепости заложили церковь Петра и Павла, так и вся крепость стала Петропавловской, а название Санкт-Питерь-Бурьх отнесли уже ко всему поселению.Только после Полтавской битвы, то есть после 1709 года, речь зашла о строительстве здесь города, и тем более – СТОЛИЦЫ.
Но пространство Петербурга застраивалось нерегулярно, бессистемно. До 1715 года предполагалось, что центр у города уже есть: Петропавловская крепость на Заячьем острове. Планировалось, что основная часть Санкт-Петербурга расположена будет на правом берегу Невы, за крепостью. Васильевский остров перережут каналом, и на нем будет находиться торговая часть будущего города.
С 1711 года начинается усиленное заселение Санкт-Петербурга. Теоретически власти издавали разного рода указы, предписывавшие, кому где селиться. На практике каждый строился там, где хотел; первоначально застраивалось в основном правобережье Невы, ее северный берег – Петербургская сторона (нынешняя Петроградская). Отметим, что само название свидетельствует – была сторона Петроградская, то есть занятая городом, и сторона, городом отнюдь не занятая.
На Петроградской первоначально был построен и дом Петра, Меншикова, других придворных. Там стали формироваться Дворянская, Пушкарская, Зелейная, Посадская, Ружейная, Монетная и прочие улицы, из названий которых виден состав населения и его занятия.
По первоначальному плану левый, южный берег Невы был отведен под казармы, под Адмиралтейство и все необходимые для флота строения – то есть верфи для построения кораблей, склады, магазины и так далее. Предполагалось, видимо, что жить на Адмиралтейской стороне не обязательно, а на работу и с работы можно добираться вплавь или возить рабсилу на каких-то кораблях или лодках.
Очень скоро, вопреки гениальным указам великого Петра, на Адмиралтейской стороне тоже стала возникать хаотическая застройка – там селились офицеры, работники Адмиралтейства и т. д. Почти вопреки воле царя город «плеснул» и на левобережье Невы, стал развиваться по своим законам, не очень подчиняющимся воле царствующих особ.
С одной стороны, Петр стремился построить Санкт-Петербург как некий «идеальный город», «парадиз».
С другой стороны, чем дальше, тем больше хаотическая застройка обоих берегов Невы препятствовала регулярности и созданию чего-то, хотя бы отдаленно похожего на «парадиз». Росло то, что росло.
Продолжение
Чем дальше, тем сильнее Петр хотел перенести столицу в Петербург и тем сильнее хотелось регулярного, построенного по линеечке «парадиза» (между нами, вольнодумцами, говоря, «парадиз», то есть рай, в представлении Петра поразительно напоминал то ли тюрьму, то ли казарму с ним самим в роли то ли коменданта крепости, то ли обер-тюремщика).А делать нечто регулярное не получалось – город вокруг Петропавловской крепости рос с кривыми улочками, неровными линиями домов, а то и попросту с мазанками и кособокими хатками. Если строить парадиз-казарму, то уже в другом месте, не здесь…
В этих условиях и появился первый план застройки Петербурга – «план трех авторов» – Петра – Трезини – Леблона.
Проект Ж.Б. Леблона 1715 года предусматривал, что центр города будет находиться на Васильевском острове, будет вместо улиц иметь каналы, как в Венеции. И что весь Санкт-Петербург будет обнесен крепостной стеной в форме эллипса. Первоначально и размечались на Васильевском острове не улицы, а «линии», каждая из которых была стороной канала. По замыслу эти каналы могли бы принимать даже самые большие морские корабли того времени.
По легенде, все это испортил Меншиков. Завидуя Леблону, он стал копать каналы уже и мельче, чем было задумано, и все испортил. Петр поколотил Меншикова дубиной, но делать было уже нечего, пришлось отказаться от замысла. Согласно другому мифу, надо-то было сперва копать среднюю часть канала, а уж потом ту часть, которая соединяется с морем. Якобы тогда канал не наполнялся бы водой, и его можно было бы закончить. Злой же Меншиков, завидуя Леблону, стал копать каналы «неправильно», и выкопать их стало невозможно.
Прокомментирую просто: подпочвенные воды стоят в 80 сантиметрах под поверхностью Васильевского острова. Как тут ни копай, а каналов не сделаешь. Вопрос: знали ли это Леблон и сам Петр? Если знали… нет, пускай все нужные слова произносит сам читатель.
Можно, конечно, было строить центр города на Васильевском и без каналов… Такой проект тоже был, и по проекту Д. Трезини здание Двенадцати коллегий должно было сформировать западную границу предполагаемой центральной площади столицы. Поэтому величественное здание и обращено к набережной Невы своим непрезентабельным фасадом, скрытое внутри позднейшей застройки. Поэтому оно и дисгармонирует со всем созданным позже ансамблем.
Опять миф, и опять без Меншикова не обошлось – якобы он украл нужные средства, потому и пришлось строить центр города в другом месте. Несерьезность мифа очевидна.
Как и во всех остальных случаях, причины, по которым Васильевский остров не стал центром города, много прозаичнее легенд. Вести строительство на Васильевском не получилось, потому что мостов через Неву не было, доставлять грузы на Васильевский остров было очень непросто, а Адмиралтейство и его окрестности играли все большую роль в городском хозяйстве Петербурга.
Почти сразу начал формироваться центр города на левом берегу Невы; формировался он стихийно, вопреки планам и намерениям Петра.
Только в 1715 году Д.А. Трезини и Ж.Б. Леблон внесли свой проект регулярной застройки строго по красной линии улиц. Петр принял этот проект, и к этому времени относится знаменитый указ Петра о том, что «подлые» жители столицы должны строиться в один этаж (как тогда говорили, «в одно жилье»), зажиточные – в полтора «жилья» и знатные – в два этажа. Идея сословных рангов была для Петра не менее важной, чем идея регулярности застройки, и рай, в его понимании, как видно, включал и крепостное право, и превосходство «знатных» над «подлыми».
Но при жизни Петра не было никакого регулярного плана застройки этой части города.
Знаменитый проект «трезубца» из Невского, Вознесенского проспектов и Гороховой улицы, расходящихся веером от основания «трезубца», Адмиралтейства, создан только в 1737 году П.М. Еропкиным при участии М.Г. Земцова и И.К. Коробова.
До этого застройка левого берега Невы велась в основном хаотично. Насколько хаотично, показывает хотя бы «излом» Невского проспекта, который строили одновременно с двух сторон: пленные шведы со стороны Адмиралтейства, монахи со стороны Александро-Невской лавры, а единого плана, очевидно, не существовало.
С этим связана очередная легенда… Что Петр чертил план, но проводимая карандашом линия изогнулась, наткнувшись на августейший палец. Так было или не так? Или «просто» строили «першпективу» на глазок, «по примерному направлению», ну и достроились.
Да-да, это именно Петр основал город… Но основывал он его в несколько приемов, судорожно, несколько раз меняя планы и застройки города, и свои планы относительно его судьбы. В сущности, он сам не очень хорошо знал, чего хочет от города и зачем этот город ему нужен.
В планы Петра постоянно вмешивались обстоятельства естественного порядка – хотя бы трудность строить на Васильевском острове, необходимость рабочих и инженеров Адмиралтейства жить поблизости от своего места работы и т. д. И все это заставляло самого Петра I принимать решения, о которых он и не думал еще совсем недавно. А если он и реализовывал свои замыслы, все равно последствия отличались от того, что он запланировал.
Петр хотел построить совсем не тот город, который реализовался к концу его жизни.
Возможные Петербурги
Более того… То, что хотел Петр, – совершенно неоригинально. В своих планах «великий реформатор» поразительно зауряден и скучен. Если бы состоялся самый первый план, по которому центром города становилась Петропавловская крепость, возник бы город, гораздо больше напоминавший Москву, чем современный Санкт-Петербург. Судите сами – это был бы город, в центре которого находится крепость, – как Кремль в Москве. А от этой крепости расходились бы в разные стороны улицы – в точности, как от Кремля.Если бы реализовался более поздний замысел Леблона – Трезини (и Петра I?) с каналами на Васильевском – возникал бы город, откровенно «списанный» с Венеции, но в котором черты Венеции усугублены (ведь в Венеции океанские корабли не заходят в центр города). Так сказать, попытка стать большими венецианцами, чем сами венецианцы. Но ничего оригинального.
Возникни Петербург с сухопутным центром на Васильевском острове, тоже возник бы совершенно другой город, нежели современный Петербург. Город с другим центром и совершенно иной по планировке. Этот город тоже очень напоминал бы Москву: он был бы замкнут в пределах острова, как Ситэ в Париже. Он не был бы разомкнут во все стороны. При всем своем новаторском оформлении центр на Васильевском острове играл бы ту же роль в композиции, что и комплекс сооружений Кремля и Красной площади, а остальной хаотично застроенный город (как предместья Москвы) расходился бы от этого центра – пусть не концентрическими кругами, как Москва, но увеличивающимися прямоугольниками и квадратами.
Вероятно, если бы реализовались все три замысла времен Петра, возникший город и по духу был бы совершенно иным, чем Санкт-Петербург; скорее всего, гораздо больше напоминающий Москву, чем реально возникший Петербург.
К счастью, планы Петра не реализовались совершенно, не воплотились в жизнь вообще никак (кроме, разве что самого общего – кроме идеи построить здесь город).
Петра невозможно считать строителем Санкт-Петербурга. В действительности возник совсем не тот город, который он собирался создать. Словно какая-то высшая и, по крайней мере, совершенно необоримая сила заставляла делать шаги к тому решению, которое воплотилось в нынешний Петербург, очень далекий от любых петровских замыслов.
Если так – то высшая сила требовала построить совсем не тот город, что привиделся Петру I.
Глава 2
Миф о времени постройки Петербурга
Этот ныне строящийся город будет когда-нибудь прекрасен.
Персидский посол, 1830
Строительство
Итак, все неверно – Петербург основан не 16 мая 1703 года. История о трех планах застройки Санкт-Петербурга, которые последовательно сменяли друг друга, – только классический миф. Но что же тогда реальность? Когда начался Петербург, который мы знаем?Наверное, такой датой может стать 1769 год – в этом году Екатерина II утвердила план регулярной застройки города. Формально этот план действовал до смерти Екатерины. Фактически же основная часть плана оказалась выполненной к 1820—1840-м годам; тогда потребовался новый план.
По плану 1769 года уже не предусматривался единый центр города. Если такой центр и был – то очень «расплывчатый»: вокруг обширной водной глади, при разделении Невы на рукава у стрелки Васильевского острова. Ничего похожего на жесткий, сразу заметный моноцентризм исторической Москвы.
Именно по этому плану 1769 года стали возводиться уже не отдельные строения, были возведены грандиозные архитектурные ансамбли, которые и придали центру Петербурга его нынешние черты, включая величественность, монументальность и яркое своеобразие.
Что создано за эти годы, между 1770 и 1840-м? Комплекс Петропавловской крепости; стрелка Васильевского острова со зданием Биржи (1803) и Ростральными колоннами (1805–1810); Дворцовая набережная; Университетская набережная с пристанью перед Академией художеств и украдеными в Египте сфинксами (1830-е гг.).
Возведение Зимнего дворца В.В. Растрелли (1754–1762) разделило Адмиралтейскую площадь на два пространства; возникла Дворцовая площадь. Ее оформление растянулось как раз на эти годы, до конца 1830-х.
Возникла Сенатская площадь с Медным всадником (1782); здания Сената и Синода, Галерная улица (1829–1834); Академия художеств (1764–1788); Английская набережная; Ансамбль Невского проспекта с Казанским собором. Здание собора возведено в 1801–1811 годах, а памятник Кутузову перед ним поставлен в 1837 году.
В те же восемьдесят лет построены Гостиный двор (1761–1785), Аничков дворец (1794–1818); Новая Голландия (1765–1780); площадь Островского; улица зодчего Росси; площадь Искусств с Михайловским дворцом (1819–1825); ансамбль Марсова поля с Летним садом и Инженерным замком (1797–1800); Исаакиевский собор (1818–1858); Горный институт (1806).