Страница:
Она долго стояла, опершись на хорошо сохранившуюся кованую ограду, явно сделанную на заказ. В симметричный рисунок каждой секции был вплетен какой-то вензель, который не поддавался определению, и это почему-то причиняло ей неудобство. Как будто дом таил в себе некую загадку, а загадок Соня не любила однозначно. Загадки хороши для книг, которые она любила читать или которые писала сама, для фильмов и для общения с детьми определенного возраста, но не для ее жизни. Она предпочитала ясность во всем, и как раз этого ей часто не хватало.
Стараясь прогнать мысли о плохом, она созерцала окрестности. Ни души вокруг. Небо было пронзительно голубым, солнце посылало вниз свои лучи, словно пыталось хоть немного разогнать тьму человеческого существования, гнездившуюся внутри каждого даже в самый ясный день. Тьма не покидала и Соню, несмотря на прозрачную зелень вокруг, сочные плоды на ветках яблонь, уютный дом, дышащий покоем, и сделанный перед отъездом расклад карт Таро, предвещавший ей удачу.
И поневоле возникал вопрос: что могло заставить бывшего хозяина (человека с тонким вкусом) бросить всю эту красоту, в которую были вложены не только приличные деньги, но и явно что-то большее, какая-то (возможно, лучшая) часть души? Соня задала себе этот вопрос, и ей снова стало не по себе. Что толку искать ответы, ведь и самые очевидные из них ничего не изменят. Когда город вымирает, вряд ли захочешь оставаться в одиночестве даже во дворце. Любая роскошь ничего не стоит, если никто не в курсе твоего владения… Соня осознала, что не удивится, если спустя две-три недели ей захочется поскорее убраться отсюда. Тем более что ей уже хотелось этого – совсем недавно, всего около часа назад.
Впрочем, мордовороты из «команды», кажется, придерживались другого мнения. Она прочла это в улыбке «надзирателя», приставленного к ней и ненавязчиво вызвавшегося проводить ее в город. Она ненавидела такие ухмылки – в них под дежурной вежливостью прислуги таилось презрение или по крайней мере сознание своего превосходства. Человечек словно намекал ей: «Я знаю что-то такое, чего ты, лошица, не знаешь. И поэтому мне хорошо».
Она постаралась улыбаться так же и прислушалась к тому, что втолковывал ей хлыщ, который, казалось, не потел, хотя был одет в слишком плотный, не по погоде, костюм.
– …Ни в коем случае не снимайте браслет. – (Браслет ей надели на левое запястье сразу после прохождения досмотра.) – Он должен постоянно находиться на вашей руке, обязательно в контакте с кожей. Его отсутствие автоматически означает выбывание. Попытка пересечь Периметр – хоть с браслетом, хоть без – также означает выбывание…
– А вот это для чего? – Она потрогала пальцем слегка утопленный в поверхность браслета прямоугольник, который напоминал темный дисплей.
«Надзиратель» снова ухмыльнулся, словно говоря: «Не торопись, дорогуша. Всему свое время. Я заготовил лекцию, и тебе придется выслушать ее полностью. Или ты, может быть, хочешь послать меня и вернуться?» И, куда деваться, она слушала.
– Браслет хорошо защищен. Ему не страшны вода, пыль, перепады температуры, удары, вибрации. Можете спокойно загорать, принимать душ и ванну, играть в теннис… или во что там придется, – хлыщ подмигнул, ей не почудилось. – В крайнем случае, при явном повреждении браслета, вы должны как можно скорее сообщить об этом установленным способом. Пытаться разобрать не советую. С его помощью также контролируются некоторые жизненные функции вашего организма.
Тут Соня приостановилась и не сдержалась:
– То есть вы хотите сказать, что, если я сдохну, вы об этом сразу узнаете?
– Именно так. И даже если вы серьезно заболеете, потеряете сознание с нарушением сердцебиения и дыхания, подвергнетесь… м-м-м… неприемлемому воздействию, – мы также об этом узнаем и немедленно придем вам на помощь. Как видите, всё делается ради вашей же безопасности и в ваших интересах.
«А вот тут ты брешешь, сучонок», – подумала Соня, но вслух сказала другое:
– Так что там насчет «неприемлемых воздействий»?
– Это я так, к слову. Искренне надеюсь, что ничего подобного не произойдет, но страховка не помешает. Мы же с вами взрослые люди, и понимаем, чем рискуем.
«Ты-то, может, и понимаешь, а вот я – нет. Улавливаешь разницу?»
– А сама я могу… позвать на помощь?
– Конечно, можете. Прикладываете большой палец правой руки вот к этому самому месту, – он ткнул в черный прямоугольник на браслете, – и автоматически осуществляется вызов «команды». Правда, должен предупредить, это также означает отказ от дальнейшего участия, то есть выбывание.
– Да ну? Даже если моей жизни будет угрожать опасность?
Хлыщ едва заметно пожал плечами:
– Вы знали, на что шли. Таковы правила.
По его улыбке читалось: «А ты что, шлюха, хотела поднять “лимон”, не рискуя своей задницей?»
Соня сделала вид, что не услышала ничего нового, хотя внутри у нее всё дрожало от гнева. «Ну, падлы, – пообещала она мысленно, – если я выберусь отсюда живой, на следующий же день солью всё дерьмо в Интернет. Вовек не отмоетесь…»
Кстати, об Интернете. Понятное дело, все связи с внешним миром для участников исключались. Внутренняя связь – через компьютеры, объединенные в локальную сеть и предоставляемые «командой». У Сони уже руки чесались: поскорее бы добраться до клавиатуры – и отнюдь не для того, чтобы заняться своей «креатурой». Впрочем, надежнее, конечно, по старинке – блокнот и карандаш. Хотя какая тут, к чертям, надежность! Благодаря браслету Соня почувствовала себя лабораторной мышью, вертящей колесико под всевидящим оком Большого Брата…
Да, к концу этого малоприятного разговора у нее почти не осталось сомнений в том, что она снова вляпалась в дерьмо. А с другой стороны, она что – действительно хотела поднять «лимон», не рискуя своей задницей?
14. Параход и кот слушают Питера Тоша
15. Лада и Елизавета пьют чай
16. Розовский: закат Европы
Стараясь прогнать мысли о плохом, она созерцала окрестности. Ни души вокруг. Небо было пронзительно голубым, солнце посылало вниз свои лучи, словно пыталось хоть немного разогнать тьму человеческого существования, гнездившуюся внутри каждого даже в самый ясный день. Тьма не покидала и Соню, несмотря на прозрачную зелень вокруг, сочные плоды на ветках яблонь, уютный дом, дышащий покоем, и сделанный перед отъездом расклад карт Таро, предвещавший ей удачу.
И поневоле возникал вопрос: что могло заставить бывшего хозяина (человека с тонким вкусом) бросить всю эту красоту, в которую были вложены не только приличные деньги, но и явно что-то большее, какая-то (возможно, лучшая) часть души? Соня задала себе этот вопрос, и ей снова стало не по себе. Что толку искать ответы, ведь и самые очевидные из них ничего не изменят. Когда город вымирает, вряд ли захочешь оставаться в одиночестве даже во дворце. Любая роскошь ничего не стоит, если никто не в курсе твоего владения… Соня осознала, что не удивится, если спустя две-три недели ей захочется поскорее убраться отсюда. Тем более что ей уже хотелось этого – совсем недавно, всего около часа назад.
* * *
Вежливый «надзиратель» помог ей одолеть эту хрень, которую люди из «команды» называли Периметром. Зачем еще нужны эвфемизмы, если не для самообмана? Соня сдала на хранение свой мобильный телефон – таковы были заранее оглашенные правила, и к этому она была готова. Ее багаж тщательно «досмотрели», чтобы убедиться в отсутствии недозволенных предметов. Mp4-плейер и флэш-накопитель оказались в числе дозволенных. Через несколько детекторов даже пришлось пройти повторно, и всё это сильно смахивало на пересечение израильской границы в разгар интифады, только выглядело намного абсурднее, если учесть, кем она была и где находилась.Впрочем, мордовороты из «команды», кажется, придерживались другого мнения. Она прочла это в улыбке «надзирателя», приставленного к ней и ненавязчиво вызвавшегося проводить ее в город. Она ненавидела такие ухмылки – в них под дежурной вежливостью прислуги таилось презрение или по крайней мере сознание своего превосходства. Человечек словно намекал ей: «Я знаю что-то такое, чего ты, лошица, не знаешь. И поэтому мне хорошо».
Она постаралась улыбаться так же и прислушалась к тому, что втолковывал ей хлыщ, который, казалось, не потел, хотя был одет в слишком плотный, не по погоде, костюм.
– …Ни в коем случае не снимайте браслет. – (Браслет ей надели на левое запястье сразу после прохождения досмотра.) – Он должен постоянно находиться на вашей руке, обязательно в контакте с кожей. Его отсутствие автоматически означает выбывание. Попытка пересечь Периметр – хоть с браслетом, хоть без – также означает выбывание…
– А вот это для чего? – Она потрогала пальцем слегка утопленный в поверхность браслета прямоугольник, который напоминал темный дисплей.
«Надзиратель» снова ухмыльнулся, словно говоря: «Не торопись, дорогуша. Всему свое время. Я заготовил лекцию, и тебе придется выслушать ее полностью. Или ты, может быть, хочешь послать меня и вернуться?» И, куда деваться, она слушала.
– Браслет хорошо защищен. Ему не страшны вода, пыль, перепады температуры, удары, вибрации. Можете спокойно загорать, принимать душ и ванну, играть в теннис… или во что там придется, – хлыщ подмигнул, ей не почудилось. – В крайнем случае, при явном повреждении браслета, вы должны как можно скорее сообщить об этом установленным способом. Пытаться разобрать не советую. С его помощью также контролируются некоторые жизненные функции вашего организма.
Тут Соня приостановилась и не сдержалась:
– То есть вы хотите сказать, что, если я сдохну, вы об этом сразу узнаете?
– Именно так. И даже если вы серьезно заболеете, потеряете сознание с нарушением сердцебиения и дыхания, подвергнетесь… м-м-м… неприемлемому воздействию, – мы также об этом узнаем и немедленно придем вам на помощь. Как видите, всё делается ради вашей же безопасности и в ваших интересах.
«А вот тут ты брешешь, сучонок», – подумала Соня, но вслух сказала другое:
– Так что там насчет «неприемлемых воздействий»?
– Это я так, к слову. Искренне надеюсь, что ничего подобного не произойдет, но страховка не помешает. Мы же с вами взрослые люди, и понимаем, чем рискуем.
«Ты-то, может, и понимаешь, а вот я – нет. Улавливаешь разницу?»
– А сама я могу… позвать на помощь?
– Конечно, можете. Прикладываете большой палец правой руки вот к этому самому месту, – он ткнул в черный прямоугольник на браслете, – и автоматически осуществляется вызов «команды». Правда, должен предупредить, это также означает отказ от дальнейшего участия, то есть выбывание.
– Да ну? Даже если моей жизни будет угрожать опасность?
Хлыщ едва заметно пожал плечами:
– Вы знали, на что шли. Таковы правила.
По его улыбке читалось: «А ты что, шлюха, хотела поднять “лимон”, не рискуя своей задницей?»
Соня сделала вид, что не услышала ничего нового, хотя внутри у нее всё дрожало от гнева. «Ну, падлы, – пообещала она мысленно, – если я выберусь отсюда живой, на следующий же день солью всё дерьмо в Интернет. Вовек не отмоетесь…»
Кстати, об Интернете. Понятное дело, все связи с внешним миром для участников исключались. Внутренняя связь – через компьютеры, объединенные в локальную сеть и предоставляемые «командой». У Сони уже руки чесались: поскорее бы добраться до клавиатуры – и отнюдь не для того, чтобы заняться своей «креатурой». Впрочем, надежнее, конечно, по старинке – блокнот и карандаш. Хотя какая тут, к чертям, надежность! Благодаря браслету Соня почувствовала себя лабораторной мышью, вертящей колесико под всевидящим оком Большого Брата…
Да, к концу этого малоприятного разговора у нее почти не осталось сомнений в том, что она снова вляпалась в дерьмо. А с другой стороны, она что – действительно хотела поднять «лимон», не рискуя своей задницей?
14. Параход и кот слушают Питера Тоша
– А кого здесь недавно убили? – спросил Параход как бы между прочим, постаравшись сделать лицо попроще.
Обычно ему без особого труда удавалось прикинуться наивнячком. И кое-кто в нем сильно ошибался. Вот и сейчас последовала пауза, которая длилась на секунду дольше, чем в том случае, если бы он ляпнул что-нибудь невпопад.
– С чего вы взяли, что здесь кого-то убили? – спросил персональный «пастух», который сопровождал его с момента пересечения Периметра. Сейчас они двигались прогулочным шагом по улице Борьбы – один черт знает, кого с кем.
Парень ощутимо напрягся, даже голос изменился. До этого он объяснял Параходу всю эту лабуду насчет браслета. Параход слушал вполуха. Он знал, что браслет ему не пригодится. А еще он знал, что парню осталось жить от силы двое суток. Насчет самого себя Параход не имел столь исчерпывающих сведений. У него тоже была своя «мертвая зона» – совсем как в старой книжке Стивена Кинга (видать, писатель с кем-то консультировался). И, честно говоря, Параход был искренне рад этому. Есть вещи, которых лучше не знать. Те, кто утверждает «предупрежден – значит вооружен», просто не понимают, с чем порой приходится иметь дело.
Он пожал плечами:
– Да так, слышал кое-что.
– От кого слышали? – Парень явно испытывал желание немедленно связаться со своим начальством, и от этого его удерживало только присутствие Парахода и необходимость скрывать правду о случившемся.
Собственно, Параход задал вопрос не потому, что его интересовала личность убитого – ему и так было ясно, что покойник был не последним человеком среди «пастухов», – а чтобы слегка раскачать лодку и посмотреть, что будет.
– Не помню. – Хлопая ресницами, он без труда выдержал тяжелый взгляд «пастуха». Играть в гляделки он мог с кем угодно и в любое время. Наверное, мог бы сыграть и во что-нибудь посерьезнее, например, с детектором лжи. Поставить ширму, которая полностью отгораживала нужную часть сознания, было плевым делом.
– Возможен вброс любой информации, в том числе провокационной, – нашелся «пастух». – Вам решать, что с этим делать.
«Неплохо, – одобрил про себя Параход. – Только поздновато. А со мной такой номер и вовсе не пройдет». Несколько секунд он раздумывал, не предупредить ли беднягу о том, что его ожидает. Искушение было велико. По поводу собственных мотивов Параход не обольщался – среди них вряд ли нашлось бы место состраданию. В данном случае парень уцелел бы, если бы вовремя убрался из города, но заставить его сделать это Параходу было не под силу. Он трезво оценивал свои физические и психические возможности, а еще трезвее – «пастуха», то есть девяносто килограммов тренированной массы с пушкой в хорошо пригнанной кобуре под пиджаком…
Такое с ним уже случалось неоднократно, и выбор никогда не был легким. Он предвидел беду, но его не принимали всерьез. Дважды, после того как беда все-таки случалась, он оказывался в очень неприятных ситуациях. А бывало, он чувствовал себя еще хуже, когда держал язык за зубами. В таких случаях помогала расслабиться только «травка». На этот раз «травки» у него не было (он страдал забывчивостью, но не кретинизмом), и поэтому Параход сказал, понизив голос почти до шепота:
– Уезжал бы ты отсюда. Увольняйся, бросай всё, пока не поздно. Жизнь дороже.
Как и ожидалось, «пастух» выслушал его со снисходительной ухмылкой.
– Ладно-ладно, давайте не выходить за рамки, – парень остановился. – Дальше пойдете сами. Можете выбрать любую исходную позицию. Перед вселением убедитесь в наличии электроснабжения. Генераторы не будут работать с полуночи до шести утра – это мертвый час. Вечером подвезут компьютер. Подключайтесь и ждите дальнейших указаний. Если не выйдете на связь до полуночи, вас заменят. Надеюсь, с информацией о штрафных санкциях за уклонение ознакомлены?
Параход кивнул. Он знал о таких «санкциях», по сравнению с которыми проблемы замененной «креатуры» показались бы девочкиной озабоченностью по поводу отсутствия пениса. Но говорить об этом с «пастухом» было абсолютно излишне. И абсолютно бесполезно.
Он постоял на перекрестке, глядя по сторонам и прислушиваясь к шагам удаляющегося без-двух-суток-мертвеца. Хороший день, мать его! Сейчас Параход с удовольствием устроился бы на чьей-нибудь веранде и выкурил косяк под Питера Тоша. А, собственно, что ему мешает? Отсутствие косяка? Или отсутствие Питера Тоша, мир его праху? Чего бы стоила вся многолетняя работа Парахода над своим сознанием, если бы он не научился извлекать косяки из астральной пустоты, а музыку – из проигрывателя в левой лобной доле. Так что дело было за малым – верандой и креслом-качалкой.
Через пятнадцать минут он надыбал и то, и другое. Название улицы – Энтузиастов – показалось ему вполне подходящим. Даже не заглянув в дом, Параход расположился под сенью прохудившегося навеса, что пропускал тонкие лучики солнца, в которых лениво кружилась искрящаяся пыль. Тихо поскрипывали доски настила, да и старое кресло тоже…
Вскоре откуда ни возьмись появился ободранный рыжий кот, долго и пристально изучал качающегося Парахода с безопасного расстояния, затем развалился на перилах веранды и, жмурясь, предался кайфу. Кончик его хвоста подрагивал в такт ритму рэггей, слышного только ему и никчемному двуногому существу, которое нагло вторглось на чужую территорию и даже не подумало о том, чтобы чем-нибудь угостить аборигена. Коту было невдомек, что имел в виду другой двуногий, звучавший из головы первого, когда пел: «Legalize It», – но котяра чувствовал себя неплохо без всякой легализации; он находился в зоне хороших вибраций.
Обычно ему без особого труда удавалось прикинуться наивнячком. И кое-кто в нем сильно ошибался. Вот и сейчас последовала пауза, которая длилась на секунду дольше, чем в том случае, если бы он ляпнул что-нибудь невпопад.
– С чего вы взяли, что здесь кого-то убили? – спросил персональный «пастух», который сопровождал его с момента пересечения Периметра. Сейчас они двигались прогулочным шагом по улице Борьбы – один черт знает, кого с кем.
Парень ощутимо напрягся, даже голос изменился. До этого он объяснял Параходу всю эту лабуду насчет браслета. Параход слушал вполуха. Он знал, что браслет ему не пригодится. А еще он знал, что парню осталось жить от силы двое суток. Насчет самого себя Параход не имел столь исчерпывающих сведений. У него тоже была своя «мертвая зона» – совсем как в старой книжке Стивена Кинга (видать, писатель с кем-то консультировался). И, честно говоря, Параход был искренне рад этому. Есть вещи, которых лучше не знать. Те, кто утверждает «предупрежден – значит вооружен», просто не понимают, с чем порой приходится иметь дело.
Он пожал плечами:
– Да так, слышал кое-что.
– От кого слышали? – Парень явно испытывал желание немедленно связаться со своим начальством, и от этого его удерживало только присутствие Парахода и необходимость скрывать правду о случившемся.
Собственно, Параход задал вопрос не потому, что его интересовала личность убитого – ему и так было ясно, что покойник был не последним человеком среди «пастухов», – а чтобы слегка раскачать лодку и посмотреть, что будет.
– Не помню. – Хлопая ресницами, он без труда выдержал тяжелый взгляд «пастуха». Играть в гляделки он мог с кем угодно и в любое время. Наверное, мог бы сыграть и во что-нибудь посерьезнее, например, с детектором лжи. Поставить ширму, которая полностью отгораживала нужную часть сознания, было плевым делом.
– Возможен вброс любой информации, в том числе провокационной, – нашелся «пастух». – Вам решать, что с этим делать.
«Неплохо, – одобрил про себя Параход. – Только поздновато. А со мной такой номер и вовсе не пройдет». Несколько секунд он раздумывал, не предупредить ли беднягу о том, что его ожидает. Искушение было велико. По поводу собственных мотивов Параход не обольщался – среди них вряд ли нашлось бы место состраданию. В данном случае парень уцелел бы, если бы вовремя убрался из города, но заставить его сделать это Параходу было не под силу. Он трезво оценивал свои физические и психические возможности, а еще трезвее – «пастуха», то есть девяносто килограммов тренированной массы с пушкой в хорошо пригнанной кобуре под пиджаком…
Такое с ним уже случалось неоднократно, и выбор никогда не был легким. Он предвидел беду, но его не принимали всерьез. Дважды, после того как беда все-таки случалась, он оказывался в очень неприятных ситуациях. А бывало, он чувствовал себя еще хуже, когда держал язык за зубами. В таких случаях помогала расслабиться только «травка». На этот раз «травки» у него не было (он страдал забывчивостью, но не кретинизмом), и поэтому Параход сказал, понизив голос почти до шепота:
– Уезжал бы ты отсюда. Увольняйся, бросай всё, пока не поздно. Жизнь дороже.
Как и ожидалось, «пастух» выслушал его со снисходительной ухмылкой.
– Ладно-ладно, давайте не выходить за рамки, – парень остановился. – Дальше пойдете сами. Можете выбрать любую исходную позицию. Перед вселением убедитесь в наличии электроснабжения. Генераторы не будут работать с полуночи до шести утра – это мертвый час. Вечером подвезут компьютер. Подключайтесь и ждите дальнейших указаний. Если не выйдете на связь до полуночи, вас заменят. Надеюсь, с информацией о штрафных санкциях за уклонение ознакомлены?
Параход кивнул. Он знал о таких «санкциях», по сравнению с которыми проблемы замененной «креатуры» показались бы девочкиной озабоченностью по поводу отсутствия пениса. Но говорить об этом с «пастухом» было абсолютно излишне. И абсолютно бесполезно.
Он постоял на перекрестке, глядя по сторонам и прислушиваясь к шагам удаляющегося без-двух-суток-мертвеца. Хороший день, мать его! Сейчас Параход с удовольствием устроился бы на чьей-нибудь веранде и выкурил косяк под Питера Тоша. А, собственно, что ему мешает? Отсутствие косяка? Или отсутствие Питера Тоша, мир его праху? Чего бы стоила вся многолетняя работа Парахода над своим сознанием, если бы он не научился извлекать косяки из астральной пустоты, а музыку – из проигрывателя в левой лобной доле. Так что дело было за малым – верандой и креслом-качалкой.
Через пятнадцать минут он надыбал и то, и другое. Название улицы – Энтузиастов – показалось ему вполне подходящим. Даже не заглянув в дом, Параход расположился под сенью прохудившегося навеса, что пропускал тонкие лучики солнца, в которых лениво кружилась искрящаяся пыль. Тихо поскрипывали доски настила, да и старое кресло тоже…
Вскоре откуда ни возьмись появился ободранный рыжий кот, долго и пристально изучал качающегося Парахода с безопасного расстояния, затем развалился на перилах веранды и, жмурясь, предался кайфу. Кончик его хвоста подрагивал в такт ритму рэггей, слышного только ему и никчемному двуногому существу, которое нагло вторглось на чужую территорию и даже не подумало о том, чтобы чем-нибудь угостить аборигена. Коту было невдомек, что имел в виду другой двуногий, звучавший из головы первого, когда пел: «Legalize It», – но котяра чувствовал себя неплохо без всякой легализации; он находился в зоне хороших вибраций.
15. Лада и Елизавета пьют чай
– Пей, – она пододвинула чашку с только что заваренным черным чаем к женщине, сидевшей напротив. Та реагировала замедленно и не сразу расцепила побелевшие пальцы. До чего же подавленное существо… чтобы не сказать раздавленное. Даже удивительно, что такая прошла отбор и была допущена к жеребьевке. Но что Лада знала о критериях отбора? Ровным счетом ничего. Зачем далеко ходить – ее тоже допустили. А ведь медицинская комиссия состояла не из клинических идиотов…
Женщина привязалась к ней еще в автобусе. И как-то само собой получилось, что последние несколько часов они почти не расставались, хотя, видит бог, еще недавно Лада испытывала желание оказаться подальше от опостылевших лиц и стен – и чтобы ни единой души рядом. Возможно, ей и сейчас этого хотелось… но куда денешься от этого взгляда больной побитой собаки?
«Интересно, а какой взгляд у тебя? Ты давно смотрела на себя в зеркало? То-то же…»
– Ну, Елизавета, так как ты здесь очутилась? – спросила Лада две минуты и три обжигающих глотка спустя.
Та помолчала, уставившись на свои бледные руки. Потом подняла глаза:
– Я ушла от мужа.
– Значит, сбежала. А что такое? Он забыл о годовщине вашей свадьбы? Или не одобрил твой новый лифчик?
«Что ты несешь? Теряешь время, дура, совсем мало осталось…»
– Тебя никогда не насиловали в задницу?
В устах Елизаветы это прозвучало отвлеченно. Как, например, вопрос: «Тебя никогда не закапывали живьем?»
Та-ак. Это уже кое-что.
– Я сама кого хочешь трахну в задницу, – сказала Лада. – Вот этой штукой.
Она протянула руку и достала из сумочки фаллоимитатор более чем приличного размера. Во взгляде и во всем облике этой худой, стройной, коротко стриженной женщины было что-то такое, от чего даже долбоносики из «персонала» не позволяли себе исподтишка ухмыляться, когда рылись в ее личных вещах. А там было много необычного.
Лиза тоже не ухмылялась. Казалось, она вообще забыла, как это делается. Но в ее глазах Лада прочла нечто похожее на восхищение.
«Только этого тебе не хватало. Ответишь за тех, кого приручила?»
– Ладно. Не буду спрашивать, бил ли он тебя…
– Не надо.
– Дети есть?
Лиза помотала головой и заметно сжалась. Похоже, эта родит не скоро. Если вообще родит.
– Ну что ж, правильно сделала.
Лада смотрела вдаль. С церковного балкона, где они находились, была видна небольшая площадь, в которую вливались три улицы. По одной из них они пришли сюда, потому что идея насчет церкви взбрела Ладе в голову, едва она завидела отливающие золотом купола и покосившиеся кресты. Ей показалось, что это будет смешно. Немного ближе к Царствию Небесному… Но до полуночи и даже раньше все-таки надо разбежаться. Таковы правила.
Лада спросила себя, надолго ли ее хватит – в смысле, долго ли она будет терпеть их долбаные правила. Чем-чем, а штрафными санкциями ее не испугаешь. И, честно говоря, у нее был свой миллион евро, даже немного больше – на пару миллионов.
А еще у нее был рак.
Неоперабельный.
И вот она, молодая, красивая (когда-то), богатая женщина, смотрела вдаль, пытаясь забыть о тикающем в мозгу секундомере и разгадать тайну своего никчемного существования, в котором было всё и вдруг не осталось ничего. Так, может, ничего и не было? Как не было ничего стоящего в этом небе цвета линялых джинсов и в этих пустых, медленно разрушающихся домах. Как не было веры в этих намоленных стенах. Ни веры, ни утешения, ни надежды…
«Что ты делаешь, мать твою?! Тебе еще тащить на себе эту мокрую курицу!»
Плохой признак. Ядовитый голос внутри звучал гораздо громче, чем шепот, донесшийся снаружи.
– …Что ты спросила?
– Ты…
– Что – я?
– А ты почему здесь?
Лада достала сигарету и закурила. Глубоко затянулась, выдохнула длинную струю дыма.
– Со мной всё проще. Мне осталось три месяца, от силы полгода. Хочу повеселиться напоследок.
– Здесь невесело…
– Там, где весело, я уже была. И потом, откуда ты знаешь, каково здесь? Во всяком случае, скучно не будет, я тебе обещаю.
– Мне с тобой хорошо. Спокойно. Я бы хотела… остаться тут подольше.
– Лучше бы ты хотела вернуться и отрезать ему яйца.
– Кто знает? – Взгляд Елизаветы засох, направленный в одну точку. – Может, и до этого дойдет.
– Не дойдет. Не бери на себя лишнего. Твое дело выжить… после того, как всё закончится. А не то еще соскучишься, поползешь к нему обратно. Видела я и такое…
Лизу не задело презрение, прозвучавшее в последних словах. Она привыкла к кое-чему похуже слов. Ей действительно хотелось подольше оставаться рядом с этой женщиной. Поблизости от нее она чувствовала себя защищенной, как никогда прежде. Сила, исходившая от Лады, была почти материальной – плотная стена отчаяния, которую с другой, невидимой глазу стороны, подпирала смерть.
На самом деле Лада устала. Даже сигарета казалась неподъемной, и рука начала дрожать. Браслет, соскользнувший почти до локтя, отливал темным блеском. Кое-чего эти придурки из «персонала» не учли или просто не заметили: она могла без особых усилий снять побрякушку – ее кисть уже слегка напоминала куриную лапку. И с каждым днем будет напоминать всё больше. Через пару недель ей, пожалуй, придется придерживать этот электронный бубенчик… если к тому времени она захочет оставаться в игре. Ведь веселиться она точно не собиралась.
– Ну ладно, тебе пора.
– Уже?
– Мне надо отдохнуть. Завтра встретимся, если доживем… Шучу. Куда мы денемся.
– Я найду себе что-нибудь поблизости.
Лада была вынуждена произнести ненавистную ей фразу:
– Ты знаешь правила.
Затем процитировала:
– «…На расстоянии, исключающем обмен сведениями любым способом в период Мертвого часа»… Иди, уже начинает темнеть. Компьютером пользоваться умеешь?
«Глупый вопрос. Не позорься, ты же прошла тестирование. И она наверняка тоже».
Елизавета покорно встала и медленно спустилась с балкона.
«Неисправима, – думала Лада, глядя ей вслед. – Даже не спросила, какого хера я присвоила себе эту развалину».
– Эй! – окликнула она свою новую непрошеную подругу и показала ей фаллоимитатор. – Может, захватишь?
Лиза слабо улыбнулась («Значит, не всё потеряно»):
– Не сегодня. Как-нибудь в другой раз.
Женщина привязалась к ней еще в автобусе. И как-то само собой получилось, что последние несколько часов они почти не расставались, хотя, видит бог, еще недавно Лада испытывала желание оказаться подальше от опостылевших лиц и стен – и чтобы ни единой души рядом. Возможно, ей и сейчас этого хотелось… но куда денешься от этого взгляда больной побитой собаки?
«Интересно, а какой взгляд у тебя? Ты давно смотрела на себя в зеркало? То-то же…»
– Ну, Елизавета, так как ты здесь очутилась? – спросила Лада две минуты и три обжигающих глотка спустя.
Та помолчала, уставившись на свои бледные руки. Потом подняла глаза:
– Я ушла от мужа.
– Значит, сбежала. А что такое? Он забыл о годовщине вашей свадьбы? Или не одобрил твой новый лифчик?
«Что ты несешь? Теряешь время, дура, совсем мало осталось…»
– Тебя никогда не насиловали в задницу?
В устах Елизаветы это прозвучало отвлеченно. Как, например, вопрос: «Тебя никогда не закапывали живьем?»
Та-ак. Это уже кое-что.
– Я сама кого хочешь трахну в задницу, – сказала Лада. – Вот этой штукой.
Она протянула руку и достала из сумочки фаллоимитатор более чем приличного размера. Во взгляде и во всем облике этой худой, стройной, коротко стриженной женщины было что-то такое, от чего даже долбоносики из «персонала» не позволяли себе исподтишка ухмыляться, когда рылись в ее личных вещах. А там было много необычного.
Лиза тоже не ухмылялась. Казалось, она вообще забыла, как это делается. Но в ее глазах Лада прочла нечто похожее на восхищение.
«Только этого тебе не хватало. Ответишь за тех, кого приручила?»
– Ладно. Не буду спрашивать, бил ли он тебя…
– Не надо.
– Дети есть?
Лиза помотала головой и заметно сжалась. Похоже, эта родит не скоро. Если вообще родит.
– Ну что ж, правильно сделала.
Лада смотрела вдаль. С церковного балкона, где они находились, была видна небольшая площадь, в которую вливались три улицы. По одной из них они пришли сюда, потому что идея насчет церкви взбрела Ладе в голову, едва она завидела отливающие золотом купола и покосившиеся кресты. Ей показалось, что это будет смешно. Немного ближе к Царствию Небесному… Но до полуночи и даже раньше все-таки надо разбежаться. Таковы правила.
Лада спросила себя, надолго ли ее хватит – в смысле, долго ли она будет терпеть их долбаные правила. Чем-чем, а штрафными санкциями ее не испугаешь. И, честно говоря, у нее был свой миллион евро, даже немного больше – на пару миллионов.
А еще у нее был рак.
Неоперабельный.
И вот она, молодая, красивая (когда-то), богатая женщина, смотрела вдаль, пытаясь забыть о тикающем в мозгу секундомере и разгадать тайну своего никчемного существования, в котором было всё и вдруг не осталось ничего. Так, может, ничего и не было? Как не было ничего стоящего в этом небе цвета линялых джинсов и в этих пустых, медленно разрушающихся домах. Как не было веры в этих намоленных стенах. Ни веры, ни утешения, ни надежды…
«Что ты делаешь, мать твою?! Тебе еще тащить на себе эту мокрую курицу!»
Плохой признак. Ядовитый голос внутри звучал гораздо громче, чем шепот, донесшийся снаружи.
– …Что ты спросила?
– Ты…
– Что – я?
– А ты почему здесь?
Лада достала сигарету и закурила. Глубоко затянулась, выдохнула длинную струю дыма.
– Со мной всё проще. Мне осталось три месяца, от силы полгода. Хочу повеселиться напоследок.
– Здесь невесело…
– Там, где весело, я уже была. И потом, откуда ты знаешь, каково здесь? Во всяком случае, скучно не будет, я тебе обещаю.
– Мне с тобой хорошо. Спокойно. Я бы хотела… остаться тут подольше.
– Лучше бы ты хотела вернуться и отрезать ему яйца.
– Кто знает? – Взгляд Елизаветы засох, направленный в одну точку. – Может, и до этого дойдет.
– Не дойдет. Не бери на себя лишнего. Твое дело выжить… после того, как всё закончится. А не то еще соскучишься, поползешь к нему обратно. Видела я и такое…
Лизу не задело презрение, прозвучавшее в последних словах. Она привыкла к кое-чему похуже слов. Ей действительно хотелось подольше оставаться рядом с этой женщиной. Поблизости от нее она чувствовала себя защищенной, как никогда прежде. Сила, исходившая от Лады, была почти материальной – плотная стена отчаяния, которую с другой, невидимой глазу стороны, подпирала смерть.
На самом деле Лада устала. Даже сигарета казалась неподъемной, и рука начала дрожать. Браслет, соскользнувший почти до локтя, отливал темным блеском. Кое-чего эти придурки из «персонала» не учли или просто не заметили: она могла без особых усилий снять побрякушку – ее кисть уже слегка напоминала куриную лапку. И с каждым днем будет напоминать всё больше. Через пару недель ей, пожалуй, придется придерживать этот электронный бубенчик… если к тому времени она захочет оставаться в игре. Ведь веселиться она точно не собиралась.
– Ну ладно, тебе пора.
– Уже?
– Мне надо отдохнуть. Завтра встретимся, если доживем… Шучу. Куда мы денемся.
– Я найду себе что-нибудь поблизости.
Лада была вынуждена произнести ненавистную ей фразу:
– Ты знаешь правила.
Затем процитировала:
– «…На расстоянии, исключающем обмен сведениями любым способом в период Мертвого часа»… Иди, уже начинает темнеть. Компьютером пользоваться умеешь?
«Глупый вопрос. Не позорься, ты же прошла тестирование. И она наверняка тоже».
Елизавета покорно встала и медленно спустилась с балкона.
«Неисправима, – думала Лада, глядя ей вслед. – Даже не спросила, какого хера я присвоила себе эту развалину».
– Эй! – окликнула она свою новую непрошеную подругу и показала ей фаллоимитатор. – Может, захватишь?
Лиза слабо улыбнулась («Значит, не всё потеряно»):
– Не сегодня. Как-нибудь в другой раз.
16. Розовский: закат Европы
Он не был бы самим собой, если бы заранее, образно выражаясь, не рассовал тузов по рукавам. Это давало ему приятное ощущение власти над ситуацией, тем более когда столь многое поставлено на кон. Особенно приятно было осознавать, что ему удалось навязать другим игру, которую они полагали своей.
Розовский действовал сразу по нескольким направлениям. В частности, еще до запуска проекта он раздобыл и хорошенько изучил старую карту города, сделанную при помощи аэрофотосъемки. Гриф «секретно» уже давно не был помехой для любознательных; секреты продавались направо и налево, вопрос был лишь в сходной цене и в том, чтобы выйти на нужного человека. Розовский не скупился, когда речь шла о качестве, и в этом смысле добытая карта вполне отвечала его придирчивым требованиям. Крупномасштабная, достаточно подробная, с обозначением всех более или менее заметных объектов, она давала хорошее представление о месте будущих событий, которые могли сыграть в судьбе Розовского решающую роль. Не остров сокровищ, но кто знает. А он уж постарается, чтобы пиастры не уплыли в чужие руки.
Тащить карту с собой «в приключение» он, разумеется, не собирался – это выглядело бы подозрительно. Пришлось запоминать, благо зрительная память у него была отличная. Теперь, бодро шагая по городу навстречу светлому будущему, Розовский сверял запечатленную в мозгу картинку с действительностью и с удовлетворением отмечал: оказывается, мало что изменилось с тех пор, как над городом пролетел неприметный самолет военно-воздушных сил с камерами на борту. Во всяком случае, новых, не имевшихся на карте зданий ему пока не попадалось, но его и не волновали новостройки.
Для начала его интересовала возведенная в глубоко тоталитарные времена гостиница «Старт» (если верить устаревшим источникам – лучшая в городе). На рубеже веков, перед самым исходом, она перестраивалась, после чего сменила масть и стала называться «отель “Европейский”» (четыре этажа, восемьдесят номеров, четыре «люкса», ресторан, бар, бильярдная, сауна, стоянка на полсотни авто). Кто-то потерял на этом кучу бабла. А кто-то, наоборот, заработал. Переродившийся отель даже обзавелся двумя парами звезд.
На взгляд Розовского, это были те же яйца, только в профиль. В принципе, он ценил удобства, никогда не пренебрегал ими и не собирался селиться в какой-нибудь халупе. Он полагал себя единственным из участников, кто заблаговременно озаботился изучением сцены действия, и поэтому думал, что имеет порядочную фору. И, в отличие от остальных, он двигался целенаправленно с той самой минуты, как отвязался от своего опекуна на перекрестке проспекта Мира и улицы Багратиона.
Уже через двадцать пять минут он оказался перед фасадом «Европейского», который произвел на него такое же впечатление, как и пару дней назад, во время предварительного посещения: ни дать ни взять декорация к «Закату Европы». Стены местами начали осыпаться, по балконам карабкался дикий виноград, в мутных стеклах многократно отражалось солнце.
Розовский огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Он поздравил себя с успешным завершением начальной фазы операции – выдвижением на исходный рубеж. Удобная и подготовленная позиция означала половину успеха, причем не обязательно на войне. Даже в любви это правило срабатывало безотказно, он проверял.
Розовский уже предвкушал, как отпразднует новоселье. Вид из выбранного им «люкса» был, в общем-то, неплох, а после двух-трех бокалов хорошего грузинского вина наверняка покажется еще лучше. Он распахнул тяжелые стеклянные двери отеля, которые можно было прошибить разве что очередью из крупнокалиберного пулемета, и внутри у него всё сжалось.
Холл, покрытый толстым слоем пыли, служил отличной контрольно-следовой полосой. Куда лучшей, чем распаханная земля в каком-нибудь дебильном фильме о пограничниках. Следы мгновенно бросались в глаза. И кроме отпечатков своих мокасин, оставленных прежде и ведущих в обоих направлениях, он увидел еще две цепочки следов, принадлежавших разным людям. Они терялись из виду на главной лестнице. Лифты, понятное дело, не работали.
Самое главное, чужих следов, ведущих обратно, в холле не было, что означало одно из двух: либо непрошеные гости воспользовались другим выходом, либо всё еще находятся здесь. Первый вариант Розовскому просто не нравился (он усматривал в нем что-то вроде покушения на свою почти собственность), второй не устраивал категорически.
Он проклял себя за самонадеянность и за то, что не потрудился устроить запасной тайник. Впрочем, какого хрена? Может, всё гораздо проще? Почему бы здесь не появиться, например, парням пропавшего без вести Бульдога? Ведь, насколько было известно Розовскому, «подготовка территории» велась тщательно, особенно после исчезновения, факт которого пока удавалось замалчивать – и он догадывался, какой ценой.
Однако и это плохо – сам-то он наследил изрядно, а теперь может засветиться при попытке взять вещи из тайника. Тут уже не включишь дурака, не поможет. И тогда – прощай репутация. Прощай успех. Прощай Машка в черной коже. Придется искать место редактора в провинциальной газетенке. Хорошо, если возьмут…
Обуреваемый самыми мрачными предчувствиями, Розовский неслышно поднимался по лестнице. Ох, как не хватает Марии! Когда она находилась рядом с ним, всё казалось легче – даже то, что не было легким по определению. Сейчас она посмотрела бы на него взглядом типа «Розовский, ты мой герой!», и он впрямь почувствовал бы себя если не героем, то парнем с металлическими шариками вместо яиц, которому какие-то там следы в пыли и двое жлобов в его отеле – это тьфу, плюнуть и растереть.
На площадке второго этажа он бросил взгляд на пересохший аквариум со скелетиками рыбок (точно «Закат Европы», мать его!) и двинулся к своему «люксу». Следы на ковровом покрытии были менее четкими, зато оно заглушало звуки шагов. Розовский неслышно крался коридором, прикидывая, как вести себя в случае нежелательной встречи. Всё зависело от того, с кем и с чем придется столкнуться. Он решил положиться на свой импровизационный талант, тем более что, как он не раз убеждался, к чему ни готовься, жизнь всё равно тебя удивит.
Поэтому он постарался не удивиться, когда услышал музыку, доносившуюся из-за двери номера (его номера!), которую оккупанты даже не потрудились плотно закрыть. Впрочем, тут он их понимал – от кого закрываться в пустом городе? Розовский заглянул в щель. Увидев, что в ближней комнате никого нет, осмелел и вошел.
Здесь тоже ничего не изменилось, но появились три новых предмета: дорожная сумка, рюкзак и мини-система, которая легко могла поместиться хоть в сумке, хоть в рюкзаке. Система была включена, и какой-то страстотерпец выдувал из своего саксофона любовные трели. Розовский посмотрел в направлении спальни (дверь которой, само собой, была открыта) и понял, что старания дудочника не пропадают впустую.
Розовский действовал сразу по нескольким направлениям. В частности, еще до запуска проекта он раздобыл и хорошенько изучил старую карту города, сделанную при помощи аэрофотосъемки. Гриф «секретно» уже давно не был помехой для любознательных; секреты продавались направо и налево, вопрос был лишь в сходной цене и в том, чтобы выйти на нужного человека. Розовский не скупился, когда речь шла о качестве, и в этом смысле добытая карта вполне отвечала его придирчивым требованиям. Крупномасштабная, достаточно подробная, с обозначением всех более или менее заметных объектов, она давала хорошее представление о месте будущих событий, которые могли сыграть в судьбе Розовского решающую роль. Не остров сокровищ, но кто знает. А он уж постарается, чтобы пиастры не уплыли в чужие руки.
Тащить карту с собой «в приключение» он, разумеется, не собирался – это выглядело бы подозрительно. Пришлось запоминать, благо зрительная память у него была отличная. Теперь, бодро шагая по городу навстречу светлому будущему, Розовский сверял запечатленную в мозгу картинку с действительностью и с удовлетворением отмечал: оказывается, мало что изменилось с тех пор, как над городом пролетел неприметный самолет военно-воздушных сил с камерами на борту. Во всяком случае, новых, не имевшихся на карте зданий ему пока не попадалось, но его и не волновали новостройки.
Для начала его интересовала возведенная в глубоко тоталитарные времена гостиница «Старт» (если верить устаревшим источникам – лучшая в городе). На рубеже веков, перед самым исходом, она перестраивалась, после чего сменила масть и стала называться «отель “Европейский”» (четыре этажа, восемьдесят номеров, четыре «люкса», ресторан, бар, бильярдная, сауна, стоянка на полсотни авто). Кто-то потерял на этом кучу бабла. А кто-то, наоборот, заработал. Переродившийся отель даже обзавелся двумя парами звезд.
На взгляд Розовского, это были те же яйца, только в профиль. В принципе, он ценил удобства, никогда не пренебрегал ими и не собирался селиться в какой-нибудь халупе. Он полагал себя единственным из участников, кто заблаговременно озаботился изучением сцены действия, и поэтому думал, что имеет порядочную фору. И, в отличие от остальных, он двигался целенаправленно с той самой минуты, как отвязался от своего опекуна на перекрестке проспекта Мира и улицы Багратиона.
Уже через двадцать пять минут он оказался перед фасадом «Европейского», который произвел на него такое же впечатление, как и пару дней назад, во время предварительного посещения: ни дать ни взять декорация к «Закату Европы». Стены местами начали осыпаться, по балконам карабкался дикий виноград, в мутных стеклах многократно отражалось солнце.
Розовский огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Он поздравил себя с успешным завершением начальной фазы операции – выдвижением на исходный рубеж. Удобная и подготовленная позиция означала половину успеха, причем не обязательно на войне. Даже в любви это правило срабатывало безотказно, он проверял.
Розовский уже предвкушал, как отпразднует новоселье. Вид из выбранного им «люкса» был, в общем-то, неплох, а после двух-трех бокалов хорошего грузинского вина наверняка покажется еще лучше. Он распахнул тяжелые стеклянные двери отеля, которые можно было прошибить разве что очередью из крупнокалиберного пулемета, и внутри у него всё сжалось.
Холл, покрытый толстым слоем пыли, служил отличной контрольно-следовой полосой. Куда лучшей, чем распаханная земля в каком-нибудь дебильном фильме о пограничниках. Следы мгновенно бросались в глаза. И кроме отпечатков своих мокасин, оставленных прежде и ведущих в обоих направлениях, он увидел еще две цепочки следов, принадлежавших разным людям. Они терялись из виду на главной лестнице. Лифты, понятное дело, не работали.
Самое главное, чужих следов, ведущих обратно, в холле не было, что означало одно из двух: либо непрошеные гости воспользовались другим выходом, либо всё еще находятся здесь. Первый вариант Розовскому просто не нравился (он усматривал в нем что-то вроде покушения на свою почти собственность), второй не устраивал категорически.
Он проклял себя за самонадеянность и за то, что не потрудился устроить запасной тайник. Впрочем, какого хрена? Может, всё гораздо проще? Почему бы здесь не появиться, например, парням пропавшего без вести Бульдога? Ведь, насколько было известно Розовскому, «подготовка территории» велась тщательно, особенно после исчезновения, факт которого пока удавалось замалчивать – и он догадывался, какой ценой.
Однако и это плохо – сам-то он наследил изрядно, а теперь может засветиться при попытке взять вещи из тайника. Тут уже не включишь дурака, не поможет. И тогда – прощай репутация. Прощай успех. Прощай Машка в черной коже. Придется искать место редактора в провинциальной газетенке. Хорошо, если возьмут…
Обуреваемый самыми мрачными предчувствиями, Розовский неслышно поднимался по лестнице. Ох, как не хватает Марии! Когда она находилась рядом с ним, всё казалось легче – даже то, что не было легким по определению. Сейчас она посмотрела бы на него взглядом типа «Розовский, ты мой герой!», и он впрямь почувствовал бы себя если не героем, то парнем с металлическими шариками вместо яиц, которому какие-то там следы в пыли и двое жлобов в его отеле – это тьфу, плюнуть и растереть.
На площадке второго этажа он бросил взгляд на пересохший аквариум со скелетиками рыбок (точно «Закат Европы», мать его!) и двинулся к своему «люксу». Следы на ковровом покрытии были менее четкими, зато оно заглушало звуки шагов. Розовский неслышно крался коридором, прикидывая, как вести себя в случае нежелательной встречи. Всё зависело от того, с кем и с чем придется столкнуться. Он решил положиться на свой импровизационный талант, тем более что, как он не раз убеждался, к чему ни готовься, жизнь всё равно тебя удивит.
Поэтому он постарался не удивиться, когда услышал музыку, доносившуюся из-за двери номера (его номера!), которую оккупанты даже не потрудились плотно закрыть. Впрочем, тут он их понимал – от кого закрываться в пустом городе? Розовский заглянул в щель. Увидев, что в ближней комнате никого нет, осмелел и вошел.
Здесь тоже ничего не изменилось, но появились три новых предмета: дорожная сумка, рюкзак и мини-система, которая легко могла поместиться хоть в сумке, хоть в рюкзаке. Система была включена, и какой-то страстотерпец выдувал из своего саксофона любовные трели. Розовский посмотрел в направлении спальни (дверь которой, само собой, была открыта) и понял, что старания дудочника не пропадают впустую.