Андрей Ефимович Зарин. Кровавый пир

   Возвращаясь домой, князь хотел навестить своего друга, Сергея Лукоперова, с которым служил вместе в Казани и который уехал на побывку к отцу в именье, что под Саратовом.
   Первым заговорил слуга:
   – Этак мы, князь, и вовек не найдем его. Мало ли местов под Саратовом! Бродим, бродим… теперь уже где бы были!..
   – Молчи, Дышло, дурья твоя голова. Ведь сказано – подле Широкой. А Широкая‑то, вон она! Видишь?
   Действительно, верстах в шести от них, словно серебряная лента, вилась речка.
   – А Широкая‑то, може, пятьдесят верст тянется! – ворчал слуга.
   – Ну, ну! И пятьдесят верст сделаем. Нам не к спеху. Дело свое справили! Гляди‑ка, вон и душа живая! Покличь‑ка!
   К реке по степи с веселым ржанием бежал табун лошадей, позади которого виднелись табунщики.
   – Эгой! Го – го – го! – закричал Дышло, махая своим войлочным колпаком. Голос его покрыл собою даже конское ржание, и табунщики оглянулись. Один из них, в синей рубахе, красных портах из домотканой материи, лаптях и войлочной шапке, с длинной крючковатою палкой, отделился от прочих и подбежал к всадникам. Увидев господина, он тотчас сдернул свою шапку и открыл загорелое, красное, как кирпич, лицо.
   – Скажи, друже, – спросил его Дышло, – не ведаешь ли, где тут Лукоперов живет. Бают, тута где‑то!
   Табунщик осклабился и обнажил белые, крепкие, как у волка, зубы.
   – А тута и есть! – отвечал он. – Он наш господин!
   – Вот так здорово! – радостно воскликнул Дышло. – А далеко до его усадьбы?
   – Не, близехонько! Верст десять, – отвечал табунщик, – теперя вы до речки доезжайте и потом влево, да все бережком, бережком! Тут горушка будет, а на ней и усадьба!
   – Спасибо, друже! – сказал Дышло, трогая коня.
   – А скажи, ты не знаешь, – спросил его князь, – Сергей Лукоперов в усадьбе?
   – В усадьбе, государь! – ответил табунщик. – Я вчерась оттуда. И Иван Федорович, и Сергей Иванович, и Наталья Ивановна – все в усадьбе!
   Всадники подогнали коней и на рысях поехали берегом реки Широкой.
   Они ехали уже с добрый час, а ни горушки, ни усадьбы все не было видно.
   – Вот так здорово! – ворчал Дышло. – Ишь ты, почитай, пятнадцать отмахали, а хоть бы что!
   Князь засмеялся:
   – И нетерпелив ты, прости Господи. Ведомо, что их версты баба клюкой мерила, да, не домеривши, бросила!
   Солнце уже начало припекать. Князь сбросил опашень, и спустил коня по отлогому берегу попить воды.
   Напоив коней, они снова поскакали и скоро увидели и горушку, и усадьбу, что громоздилась по скату холма, словно городище. Высокий частокол неровными зубцами окружал ее со всех сторон, то опускаясь, то поднимаясь, то выступая углом вперед, то уходя вглубь. За ним виднелись крыши, то соломенные, то тесовые, и среди них высокая крыша с разукрашенным коньком и таким высоким крыльцом, что было видно издали.
   Князь проехал еще с версту и вдруг осадил коня, словно испуганный. Но не таков он был, чтобы легко пугаться. Дышло остановился тоже и с недоумением взглянул на князя, но тот молча и строго указал перед собою рукой.
   Дышло взглянул и ничего особенного не увидел.
   Саженях в ста две девушки рвали цветы и плели из них венок, причем их голоса и раскатистый смех далеко звенели по воздуху.
   Но князю одна из них показалась неземным видением. Не девушку он видел, а мечту, и сердце его забилось, словно птица в силке. Век бы он стоял неподвижно и смотрел на эту девушку, всю в цветах, облитую ярким весенним солнцем.
   Но девушка обернулась в его сторону, вскрикнула пронзительно, увидев всадников, и легче серны бросилась бежать к усадьбе. Другая побросала цветы и, не переставая визжать, побежала за первой.
   Князь усмехнулся и шагом поехал за ними следом.
   Скоро они подъехали к закрытым воротам. Над воротами высилась башенка, в стене которой был вделан большой образ Богоматери с лампадкою на железной подставе.
   – Иди во двор, – сказал князь, – скажи, чтобы открыли, а я тут пожду!
   Дышло послушно сошел с лошади, привязал ее к кольцу у столба при воротах и осторожно вошел в калитку.
   Во дворе тотчас раздался оглушительный собачий лай.
   – Вот так здорово! – послышался возглас Дышла и следом за ним собачий визг.
   Князь терпеливо ждал, не сходя с коня. Наконец послышались голоса и ворота со скрипом раскрылись. Князь въехал на широкий двор к самому крыльцу и собирался уже слезать, когда на верху крыльца показался сам Сергей, красивый мужчина с русою бородою и живыми серыми глазами. Одет он был в кумачовую рубаху и льняные штаны, на плечах его был накинут легкий армяк.
   – Князь! Алеша! – закричал он удивленно и радостно и, сбросив армяк, быстро сбежал вниз. – Я‑то думал, что за гость ко мне!
   Князь быстро сошел с коня, и друзья крепко обнялись.
   – Не чаял не гадал, – сказал весело князь, – да вышло по пути. Дай, думаю, загляну!
   – По пути, – проворчал Дышло, держа в поводу коней, – верст сто плутали!
   – Ну и порадовал ты меня зато! Идем, идем в горницу, – радостно говорил Сергей, таща гостя по лестнице, – я тебя с батюшкой познакомлю, с сестренкой! Погостишь малость!
   При словах Сергея князь невольно вспыхнул и весело подумал: «Судьба, видно!»
   На площадке крыльца Сергей вдруг обернулся.
   – Эй, вы! – закричал он челяди, что раньше без дела слонялась по двору, а теперь с любопытством смотрела на гостя и тихонько шушукалась. – Возьмите этого человека на кухню! Да смотрите, чтоб ни в чем ему утеснения не было! Идем, идем, княже! – обняв стан своего гостя, сказал Сергей, и они вошли в крыльцо и широкие сени.

II

   В 1618 году, когда под Москву шел Сагайдащный, а Владислав, король польский, тайно задумал в ночь под Покрова взять нечаянным нападением престольный град, как известно, царь и бояре с москвичами, предупрежденные о тайном замысле поляков, успели отбить страшный приступ и побить лихо врага. В память этого события и ценя заслуги всех участвовавших в кровавой битве, царь Михаил Феодорович наградил каждого по его званию и чину.
   У Чертольских ворот, между прочим, в отряде воеводы Головина более всех силою, удалью и неутомимостью отличился боярский сын Федор Лукоперов. Государь наградил его за то не в пример прочим. Он произвел его в дворяне и дал, кроме того, ему место по низовью Волги под Саратовом. По указу назначено ему было земли» шестьсот четей в поле» и, кроме того, копен триста сена и леса с другими обща поверстно.
   Лукоперов, не долго думая, продал свое небогатое имущество, забрал жену, благо их было двое, и пошел в Саратов. Там ждали с жалованной грамотой еще несколько человек, ушедших из Корелы после Столбовского мира. Саратовский воевода по разверстке назначил Лукоперова вместях с Пауком, Жировым, Акинфиевым и Чуксановым селиться по реке Широкой.
   У Лукоперова был самый большой нарез, и потому он встал над другими головою.
   Отметили они себе усадьбы, разделили землю и лес и начали строить себе дома.
   Повалили к ним охотники селиться. Один за другим приходили к ним бездомные, бобыли и бобылки, захребетники и всякий сбродный люд, разоренный в страшные годы Смутного времени.
   Одни отдавались в крестьяне, другие в холопы, иные в бобыли, иные записывались в кабалу, и мало – помалу между усадьбами появились деревеньки, а усадебные дворы наполнились челядью.
   Прожив на новоселье лет пятнадцать, Федор Лукоперов успел разбогатеть, выстроил церковь и преставился, оставив после себя вдову и сына Ивана. По смерти матери своей Иван Федорович женился и весь отдался хозяйству, приумножая свое богатство и скупая у ленивых соседей землю.
   Так на его уже памяти совсем разорился дворянин Чуксанов, оставив сыну усадьбишку да не больше полста холопов.
   Мирное время помогало его преуспеяниям. Больших войн не было, и дальних помещиков не тревожили службою.
   Иван Федорович рано овдовел, второй раз жениться не захотел и вырастил себе на утеху дочку Наталью, ко времени нашего рассказа красавицу семнадцати лет, и сына Сергея, двадцатидвухлетнего воина. Выросли они оба балованные, холеные и совершенно различных характеров. Сергей был весь в своего деда. Пылкий, задорный и даже жестокий, он легко поддавался гневу, и холопы со страхом оглядывались, когда он проходил мимо. С ранних лет он отдался душою ратному делу. С охотою ходил на мордву и татарву, был в походе, когда Украина отделилась от царского скипетра и, наконец, поступил стрелецким сотником к казанскому воеводе, где и сдружился с князем Прилуковым.
   Наталья же вся пошла в свою мать. Кроткая, любящая, она была мечтательного характера. Челядь ее обожала, сенные девушки не чаяли в ней души, и, несмотря на полную волю, которую давал ей отец, она ни в чем не преступала его воли. Только одна была у нее от отца тайна, тайна девичьего сердца.
   Полюбила она соседа, дворянского сына Чуксанова, да полюбила себе не на радость. Не то беда, что он беден, а то, что нрава он был буйного, неукротимого и всегда враждовал со своими соседями. Ко всему отцы их враждовали, и вражда была настолько сильна, что старик Лукоперов, по смерти Чуксанова, перенес ненависть свою на его сына; да еще горше того, Сергей встретил однажды у околицы молодого Чуксанова и они подрались тогда насмерть.
   Ничто, таким образом, не сулило счастия Наталье, и, может быть, поэтому любовь ее к Василию разгоралась сильнее и жарче. Казался он ей всеми обиженным, бедным сиротою, и сердце ее распалялось жалостью, когда она думала об его одинокой, несчастливой жизни.
   Такова была семья, в которую приехал князь Прилуков.
   Сергей ввел его в горницу, крича весело:
   – Батюшка, батюшка, какой гость ко мне пожаловал!
   На его голос из смежной горницы вышел невысокого роста старик, с длинной поседевшею бородою и совсем лысой головой, с добрыми моргающими глазками на маленьком лице, посредине которого гвоздем торчал тонкий нос.
   Князь помолился на иконы и низко поклонился старику.
   – Это, батюшка, мой ратный товарищ, князь Алексей Петрович Прилуков. Говорил я тебе про него, – весело сказал Сергей.
   – Как же, как же, прослышан, – так же весело ответил старик. – Здравствуй, князь! Позволь, поцелуемся! – и он троекратно поцеловал высокого князя, для чего поднялся совсем на носки, а тот согнулся почти вдвое.
   – Чем же поштовать тебя с дороги? Сережа, надо ему, по старому обычаю, чарочку настоечки поднести. Чудесная у нас есть! Скажи Наташе: пусть вынесет!
   Сергей вышел, ласково кивнув князю головою, а старик, оставшись с князем, заговорил:
   – Садись, княже! В ногах правды нет, ха – ха – ха! Как же это попал ты из Казани в глушину такую? Али сынка мово проведать захотел?
   Князь опустился на лавку, после того как сел старик, и ответил:
   – Ненароком, государь! Был с посылом к воеводам в Симбирск, Саратов, Царицын, Астрахань. Назад едучи и забрел!
   – Та – ак! – протянул старик, и глазки его загорелись любопытством. – А с каким же это посылом, княже? Али война с поляками?
   – Царские наказы вез. Поначалу их царский окольничий вез, князь Теряев, да в Казани и заболел. Князь‑то Петр Семенович тогда меня спосылал!
   – Царские? – протянул старик, совсем склонив голову набок. – Скажи на милость! А с чем же они?
   Князь собрался уже подробно ответить, как дверь отворилась, и вошел Сергей, говоря на ходу кому‑то:
   – Да иди, иди, глупая! Не бойсь! Это мой приятель!
   Князь вздрогнул и быстро поднялся со скамьи.
   – Доченька моя! – сказал нежно старик князю, и при этих словах Наталья вошла в горницу с подносом в руках, на котором стоял золоченый кубок, и с ручником через руку.
   Это была та самая девушка, которую видел князь на лугу, и второй раз сердце его забилось, и ему показалось, что перед ним опять виденье.
   Она была действительно прекрасна. Круглое личико ее с большими, словно удивленными, серыми глазами, с ярким румянцем во всю щеку, с темными бровями и тонким, словно точеным носом, казалось словно рисованным. Высокая, стройная, с темной каштановой косою до колен, она стояла потупясь перед князем и говорила:
   – Откушай, князь, с дороги.
   Князь протянул дрожащую руку к кубку и разом осушил его, но закончить обряда у него не хватило духа, и вместо поцелуя он только поясно поклонился ей. Она ответила ему тем же и быстро скрылась, словно истаяла в воздухе.
   Старик заметил произведенное дочкою на князя впечатление и горделиво улыбнулся.
   – Ну, а теперь и на покой иди! – ласково сказал князю Сергей. – Я от твоего человека услыхал, что ночью ехали. Заморился! Иди, иди! К обеду подбужу тебя!
   – Иди, княже, – сказал и старик, подымаясь с лавки, – а я пойду к кухарю, а то тебя с дороги и не накормишь как следует!
   – В горницах‑то жарко будет, я тебя в повалушу.
   Сергей свел князя в маленькую пристройку к задним сеням, состоящую из горенки с двумя слюдовыми оконцами. Стены ее были тесовые, чисто струганные. В углу висели два образа. Прямо от двери вылезала печка с лежанкой, а за нею тянулась по стене широкая скамья с изголовьем.
   Теперь на нее были положены пуховики и поверх них ковер с вышитыми пестрыми птицами.
   – Вот тут и засни, – сказал Сергей, – а я пока что в поле съезжу.
   – Спасибо, друг! – ответил князь. – Придешь будить, пошли ко мне моего слугу. Накажи, чтобы с тороками пришел.
   – Ладно! Спи!
   Сергей ушел, а князь распоясался, сложил на стол оружие, снял кольчугу и чугу, разул ноги и с наслаждением вытянулся на скамье. Сон охватил его сразу, и скоро повалуша огласилась богатырским храпом.
   Спал князь, а во сне стояла перед ним Наталья. Стояла она перед ним бледная, печальная и, протягивая руки, говорила: «Спаси меня!» – «От кого, голубка?» – спрашивал он. «От лихого злодея!«И в тот же миг кто‑то ухватил ее сзади. Князь бросился на него, и они схватились. Князь не видел его лица, но слышал его дыханье, глаза его горели и жгли его, словно огнем, рука давила ему горло, а Наталья, заломив руки, кричала: «Милый, оставь его! Он убьет тебя!«Князь рвался и не мог вырваться из рук злодея.
   Он проснулся от толчков в плечо и не сразу пришел в себя.
   – Очнись! – ласково говорил ему Сергей. – Что это тебе пригрезилось? Кричишь ажно на весь двор!
   – Гадкий сон снился! – ответил князь, вставая. – А где мой слуга?
   – Идет! Ты пока што оденешься, а я в минуту оборочусь!
   Сергей ушел, и его сменил Дышло. Он принес с собою и большой кожаный, и малый холщовой мешки.
   – Вот так здорово! – заговорил он, весело улыбаясь. – К добрым господам попали! Это не у воевод!
   – А што?
   – Што? У воевод‑то у меня с их угощения только животы подводило, а тут – на! И рыбы тебе, и пирогов, и хлебова! А пить! Пей – не хочу! Вот как.
   Говоря это, он развязал мешки и помог князю одеться. Князь надел зеленую шелковую рубашку с золотыми запонками на вороту и поверх легкий армяк; желтые атласные штаны и зеленые сафьяновые сапоги довершили его наряд, и он стягивал шелковый опоясок, когда за ним пришел Сергей.
   – Идем, идем! Батюшка и то заждался!
   Они вошли в ту же горницу, где теперь стоял накрытый и уставленный сулеями и кубками стол. Старик торопливо помолился на образа и захлопал в ладоши. Слуги стали вносить кушанья. Сначала принесли супы: ботвинью со свежею белорыбицею, уху и суп с ушками – и всего должен был отведать князь.
   – Ты на походе, – говорил старик, – где не доспишь, где не доешь. Кушай на милость!
   Потом стали нести пироги с начинкой: из каши, из налимьих печенок, из говядины, из луку. Потом принесли курицу с рисом, гуся с кашей, утку с яблоками, а там рыбу всякую и, наконец, поросенка, бараний бок и говядину.
   Князь ел до изнеможения, а старик с сыном все уговаривали его еще покушать.
   Наконец убрали кушанья, внесли варенья, оладьи и появились мед, вино и разные наливки.
   Тогда старик обратился к князю:
   – Что ж за наказы те, которые ты к воеводам возил? Война, што ли?
   – Нет, про разбойника, казака Стеньку Разина. Слышь, опять поднимается. Так чтобы вели себя сбережением, друг другу помощь правили.
   – С нами крестная сила! – воскликнул старик, крестясь. – Да неужто опять?
   – Ох, не дай Бог! Помню тогда, лета три назад, его тут опасались мы. Сколько страхов было, и не приведи Бог!
   – Чего три года! – сказал князь. – Тогда он без силы был. А вот всего год, как он в Астрахани был, воеводам повинную принес, а те возьми да его со всеми, почитай, стругами да молодцами на Дон отпустили. Чего со стругами! Пушки ему оставили, казны не отняли. Он ушел да сейчас две кошмы и разбил. Я им государеву грамоту возил: корит он их в небрежении. А они: завсегда, говорит, так делают, коли повинится кто! Завсегда! – разгорячился князь. – Да ты знай с кем. На то ты воевода. Упустили его, теперь лови! А с Дону отписывают, что великую силу сбирает на Волгу идти! Народ мутит!
   – Вот, вот! – закивал старик головою. – А намедни мимо нас нищие проходили, так все про его песни пели, а потом, глядь, холоп мне и говорит: недолго вам над нами коряжиться. Придет ужо наш батюшка.
   – Ну, – я и показал ему» батюшку»! – засмеялся Сергей. – Спину‑то в кашу обратил! Попомнит!
   – Тяжело будет! – вздохнул старик. – Народ‑то по Волге все сбродный, вольница! Беды!..
   – Ну, теперь воеводы насторожатся, – успокоил его князь, – отпор дадут.
   – Кабы дали, – с усмешкой сказал Сергей, – взять хоть бы нашего. Боров боровом! Куда ему воевать?
   – Ох, беды, беды! – повторил старик и, поклонившись, ушел к себе спать.
   Скоро в доме все спали. А вечером сели за ужин, и опять пошли те же беседы про холопов и Стеньку Разина.
   Потом снова полегли все спать уже на ночь.
   Тихая ночь спустилась над усадьбою Лукоперова.
   Сторожа уснули, собаки без толку лаяли, бегая по двору, а сзади усадебного дома через высокий частокол прямо в сад ловко и неслышно перелезал Василий Чуксанов, дворянский сын.
   Знал он и куда лезет, и зачем, потому что, спрыгнув на землю, не обращая внимания на темноту ночи, прямо пошел по тропинке к малиннику и там, трижды прокричав совою, замер в ожидании.
   Почти тотчас подле него появилась стройная фигура девушки, и он крепко сжал ее в своих объятиях.
   – Сердце мое, рыбочка, здравствуй! – зашептал он. – Ну что, думала про меня?
   – Думала, – тихо ответила Наталья, – сегодня в поле цветы рвала и все гадала: любишь, нет…
   – А что вышло?
   – Вышло, что любишь…
   – Верно! Как душу люблю! – Василий снова обнял ее и поцеловал.
   – Стой! – сказал он. – Слезы? О чем?
   – Все о том же, Вася, – ответила, прижимаясь к нему, Наташа, – не на радость любимся. Ничего из этого не будет.
   Лицо Василия угрюмо нахмурилось, но Наташа не видела его в темноте.
   – Если правда любишь, уйдем! Я говорил тебе, – сказал он, – на Яик пойдем, на Дон. Там я хутор достану…
   Наташа задрожала в его объятьях.
   – Не могу, милый! Как подумаю, что батюшка за это проклясть может, так и сомлею от страха. Какое счастье, если умру когда, то и земля не примет!
   – Бабьи сказки, – с горечью сказал Василий, – не любишь. Так и скажи. Любо тебе вот ночью выходить, голову дурить…
   – Вася! – в голосе Натальи послышались слезы. – Зачем ты это? Такая ли я?
   – Ну, ну, прости, мое солнышко, – поспешно сказал Василий, – сердце у меня такое обидчивое. Сейчас и закипит. Верю тебе, верю… А все же больно, Наташа! Что я им сделал, чем я хуже других! Али что беден?..
   – Тсс! Мил ты мне, Вася, и в бедности. Пожди! Знаешь…
   – Ну?
   – Вот уедет брат. Я батюшку улещать начну. Может, и примиритесь. Тогда легко будет.
   – Примиритесь! Я‑то не прочь, он мне худа не делал, а он‑то…
   – Его я упрошу. Пожди, Василий!
   – Да тебя, моя радость, всю жизнь ждать буду! Без тебя уже нет для меня счастия…
   Он опять обнял ее и начал целовать. Она зажмурилась и принимала его ласки.
   – Как подумаю, что они тебя выдать могут за немилого, кровь во мне так, словно вода в колесе, и забьется. Думаю, всех убью, ее вызволю! – заговорил он опять.
   Наталья горделиво усмехнулась:
   – Ни за кого, кроме тебя, не выйду. В монастырь уйду лучше!
   – То‑то!.. К вам, слышь, гости приехали? – спросил он.
   – К брату, – ответила. Наталья, – приятель. Князь, а как звать и не вспомню.
   – Молодой? – уж ревниво спросил Василий.
   – Молодой! Как Сережа.
   – Может, свататься?
   – Не! – Наталья уже засмеялась. – Пусти руки‑то! Больно!
   Василий тяжело перевел дух.
   – Эх, Наташа, Наташа! Кабы ведала ты, как больно мне. Иной прямо идет к вам, в очи тебе смотрит, шутку шутит, а я ровно тать! Собака залает, я уж дрожу, сторож крикнет – я в куст.
   – Пожди, Васенька, – ласково сказала Наташа, гладя его по лицу рукою, – пожди! Все потом по – хорошему у нас будет!
   – Дай‑то Бог! – и они опять целовались.
   На востоке показалась золотистая лента, потянуло холодом, и со всех сторон запели петухи, когда Василий полез назад через высокий тын, а Наталья прошмыгнула в свою светелку.
   – Ой, уж и напугала ты меня, государыня! – сказала ее девушка, Паша. – Гляди, уже утро!
   Наташа тихо улыбнулась.
   – Говоришь, время‑то и идет! – сказала она.
   – А слышь, государыня, что я про гостя‑то узнала, – заговорила Паша, садясь на полу подле кровати, на которую легла Наташа.
   – Что?
   – С им холоп едет. Забавник такой. Дышлом зовут. Так он рассказывал. Князь от… – начала она и разочарованно замолчала, смотря на Наташу.
   – Ишь, и заснула! – пробормотала она удивленно и, притянув к себе войлок, улеглась на полу и зевнула.
   – Поди, целовалась, целовалась, – бормотала она, – как я с Митькой!
   При этой мысли лицо ее расплылось в блаженную улыбку.

III

   Князь Прилуков три дня прогостил у Лукоперовых и стал собираться в обратный путь. Хоть и приняли его радушно и ласково хозяева, но он под их кровлею только истерзал свое сердце. До сих пор он не знал любви, а тут сразу разгорелось его сердце пожаром, и не о чем он не мыслил, кроме сестры своего приятеля, а она, словно дразня его, ни разу даже не показалась ему.
   Сон оставил князя, и украдкою, словно вор, следил он за нею, когда после обеда спускалась она со своими девушками в сад и пела там песни или резвилась, бегая. Кругом все спали, и она, словно птица, выпущенная из клетки, беспечно резвилась, но лишь раздавался на дворе голос первого проснувшегося холопа, она тотчас стрелой мчалась в свою светлицу.
   Старик говорил ему раза два:
   – Хотел тебя с доченькой получше познакомить, да, вишь, она у меня до чужого человека какая пугливая!
   Князь только краснел при таких речах, ничего не отвечая.
   «Бежать надобно, – думал он, – а то и вовсе головы лишишься!«Но, собираясь бежать, он уже оставлял здесь свое сердце.
   – Так едешь, князь? – спрашивал его старик в день отъезда.
   – Беспременно!
   – Да ведь ты ввечеру? – спрашивал его Сергей. – По холодку‑то куда, сподручнее!
   – Ввечеру! Как солнце сядет, мы и поедем!
   – Ну, ну! Я тебя хоть до табунов провожу!
   – Спасибо!
   Старик не знал, как и угостить князя на расставание, и когда тот переоделся опять в свою походную одежду и вышел проститься, старик заставил дочь свою выйти поднести прощальную чашу гостю.
   Князь не мог сдержать своего молодого чувства и словно обжег Наталью взглядом. Она вспыхнула и потупилась:
   – На дорожку, князь! Дай Бог тебе пути доброго!
   – Спасибо, государыня!
   Он выпил и низко поклонился.
   – Князь, князь, – заговорил старик, – ты уж не обижай меня! Возьми чашу‑то!
   Князь стал отказываться, но старик настоял на своем.
   – А теперь давай поцелуемся! По душе ты мне, князь, пришелся!
   Князь горячо поцеловал старика.
   – А вора не бояться?
   – Не бойся, государь! Воеводы беречься будут! – улыбаясь, ответил князь.
   Они вышли на крыльцо. Внизу уже стояли оседланные кони и князя дожидался Сергей. Он одет был теперь в суконный армяк, стянутый черкасским ременным поясом, в легкую шапку с собольим околышем, в черные штаны и сапоги из желтой кожи. За поясом у него был заткнут короткий меч, а на руке висела нагайка.
   Старик еще раз поцеловал князя, благословил сына, и молодые люди, вскочив на коней, выехали из ворот в сопровождении Дышла, у которого мешки при седлах словно распухли от массы съестного, что по приказанию хозяина напихал ему господский дворецкий.
   – Вот так здорово! – бормотал Дышло, улыбаясь во весь рот.
   – Хорошо у вас! – заговорил князь, выезжая в поле. – Так бы и не уехал!
   – Скучно только! – ответил Сергей. – Только и утеха что охота. Выедешь это в степи с соколом али собаками… ширь, простор!..
   – Когда на Казань воротишься?
   – На Казань‑то? Да вот год отбуду – и назад. Батюшка жениться велит, невесту сватает, – и Сергей широко улыбнулся.
   Князь вспыхнул и сказал:
   – Что ж, доброе дело! Бери только по душе.
   – А где ее сыскать? Я, княже, от девок‑то сторонюсь. Ну их! Ежели и женюсь, так только для батюшки.
   – Бог поможет, и слюбитесь.
   – Так‑то и я смекаю, хотя я лют, княже! Рассержусь – беда.
   Князь ничего не ответил. В это время в его голове мелькнула мысль и стала созревать и крепнуть Он не выдержал наконец, сравнялся конь о конь с Сергеем и сказал ему:
   – Слушай, Сергей Иванович, я слово молвлю!
   Что‑то торжественное прозвучало в его голосе, и Сергей быстро обернулся к нему:
   – Молви, князь!
   – Скажи по сердцу, по чистой правде, люб я тебе?
   – Люб, княже! И мне, и батюшке моему!
   – Так будь ты мне сватом, Сережа! – дрогнувшим голосом сказал князь. Сергей понял его и даже покраснел от удовольствия.