Все, стоп, машина! Туша животного замирает на асфальте, мы с шизом, напоминая нечистоты в проруби, болтаемся на помосте, из последних сил цепляясь за поручни. Только маркиз при этом отчаянно хохочет, а я поминаю его родословную вплоть до пятнадцатого колена включительно метким русским словом.
   – Наш Горыныч ни фига не Бубка, – давится дурным смехом Сулюк.
   – Сулюк, ты конченый даун! – бранные слова, не подкрепленные экспрессией, пусты и бессмысленны, но энергии для сильных эмоций попросту нет, Зверь слишком напугал меня.
   – Солдатик, – маркиз подхрюкивает от удовольствия. – После случившегося, – а теперь наши отношения перешли на несравненно более высокий уровень, метров десять над уровнем моря, – можешь называть меня Зулук!
   Какая нежданная честь… Зулук – это в честь альбома некогда любимого Жана-Мишеля[3] или странное производное от зулуса?
   – Зулук – это Зулук. Произноси мое настоящее имя с трепетом и, желательно, с придыханием. Кстати, ты плохо выглядишь, неужели сотряс внутричерепную пустоту?
   Кто бы говорил… Хотя нет, у маркиза с переменным именем в башке не пустота, а безостановочные взрывы шутих, салюты из конфетти, фейерверки из неугомонных шизинок… Черт, голова раскалывается, неудачно приложился виском о деревянный настил! Жестко начинается путешествие…
 
Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота,
Чижика, собаку, Петьку-забияку…
 
   Я брежу? Веселый лепрекон-переросток Зулук в химзе и натянутом на затылок противогазе выдает на помосте барыню, лихо отбивая каблуками ритмы детской наркоманской песенки. Но до чего ж у него противный, подвизгивающий голосок! Мама, роди меня обратно!
* * *
   Мы снова двигаемся. Нет, не мы – Шиз в отрубе, а я балансирую на грани сна и яви, – движется только Зверь. Не спеша бредет по Новомосковскому тракту, чуть подволакивая раненую переднюю лапу. Приземление закончилось травмой не только для меня… Наш бронепоезд оказался не таким уж «броне». Огромное и сильное животное, которое я со страху считал неуязвимым, отнюдь не лишено слабостей и «прорех в броне». Какая жалость!
   Тракт – через несколько километров он превратится в федеральную трассу со скучным порядковым номером – почти не напоминает себя прежнего. Двадцать лет назад он днем и ночью устремлял бесконечные потоки транспорта на запад: мимо Первоуральска, свердловского города-спутника, до самой Перми, а потом возвращал всех обратно, убаюкивая на своих легендарных асфальтовых волнах. Мы смеялись над твоими продавленными колеями, ямами и рытвинами, но теперь смеяться не над чем, асфальт растрескался, полотно просело и расползлось, колеи поросли неудержимыми растениями…
   Вот что странно, я видел множество дорог, видел, во что превратило их безжалостное время, а больше любого времени над ними поиздевалась буйная флора: растения, названия которым еще только предстоит дать, буквально взорвали асфальтовую гладь изнутри, пробившиеся сквозь щебеночную «подушку» деревья разнесли творение человеческих рук в клочья. Тракт же, несмотря на непрезентабельный вид, меньше всего пострадал от бесчинства природы: его мертвенный покой не нарушили ни чудовищные деревья – порождения радиации, ни изломанные мутацией кустарники, даже вездесущая трава не покусилась на беззащитный труп. Лишь мох неопределенного вида и цвета притаился на дне глубоких колей. Небогато, если честно.
   Фарватер мертвой реки, путь, которым идет Зверь, – я должен узнать об этом побольше. Смертельная аномалия – охранник-меговец был искренне уверен в нашей обреченности, – мне еще предстоит хорошенько разобраться с тобой. Все ответы здесь: кручу в руках потрепанные записи Сулюка, жаль, для чтения слишком темно.
   Луна исчезает за облаком, и мир погружается в первозданную тьму. В такие ночи лучше не покидать подземных убежищ, тебе нечего противопоставить прекрасно видящим в темноте хищникам. Взбесившаяся от радиации природа щедро наградила своих новых детей естественными «тепловизорами», инфракрасным зрением, ультразвуковыми «датчиками» и прочими чудесами. Люди же, лишившись техники, отбросили себя в каменный век, баланс изменился самым трагическим для нас образом – низвергнутый с вершины эволюционной лестницы человек ослаб до предела, а новые венцы чудовищного творения обрели страшную, неведомую ранее мощь. Обидно быть лузером, потерявшим все на свете.
   Но, восседая на огромной бестии, пусть и слегка захромавшей, я чувствую, что мы сможем когда-нибудь вернуться в игру. И от нашего триумфального камбэка Земля вздрогнет… еще раз. Ей не привыкать дрожать под нашей поступью! Она сейчас отбилась от рук, мелко и подло мстит за годы людского владычества, в заносчивой глупой гордыне делает ставку на совершенно иных существ. Наивная, беспросветная дура, со времени динозавров ты постоянно ставишь не на тех! Слабоумная нимфоманка, зацикленная на гигантских размерах…
   Неожиданная мысль смешит. Изображая Императора Палпатина и Дарта Вейдера в едином лице, хохочу страшным злодейским голосом. Я дурачусь, и оттого смех мой натужен, но так уж влияет на меня общество законченного шизофреника Сулюка. Виновник дурного торжества ворочается на помосте и недобро зыркает в мою сторону заспанными глазами. Спи спокойно, дорогой товарищ маркиз. Сладких тебе кошмаров.
* * *
   – Сегодня нехорошая луна, – Сулюк массирует виски, при этом смешно раскачиваясь на пятой точке. Он окончательно проснулся минут десять назад и с тех пор непрерывно подвывает и жалуется на головную боль. Как будто не я приложился башкой о деревянный помост, а потом пару часов кряду не мог уснуть из-за подзабытого со времен бурной алкогольной молодости «вертолета». Закрываешь глаза и кружишь-кружишь до тех пор, пора тебя не вывернет наизнанку. Какая гадость… Первый сотряс в жизни, ощущаю себя начинающим Эриком Линдросом[4].
   – Какая Луна, любезный Сулюк? – слегка ерничаю, это простительно впервые сотрясенным. – Облака надежно спрятали ее от тебя.
   – Зулук! – настырничает мой сумасшедший компаньон. – Зу-лук! Это во-первых, а во-вторых, если ты не видишь Луну, это не значит, что ее нет.
   Чем дальше мы продвигаемся по тракту, тем свободнее становится дорога. Основной поток машин застрял на выезде из города – в пробках и авариях, здесь же, всего в нескольких километрах от Екатеринбурга, почти пусто. Заглохший транспорт брошен на обочинах, но его совсем немного.
   Подслушав наш спор, негодница Луна выглядывает из-за туч и, кажется, подмигивает маркизу. Отыскала лунатика и теперь подыгрывает своим!
   Ее блеклый, отраженный свет выхватывает из тени густой лес, растущий вдоль тракта по обеим сторонам, но даже не покушающийся на рукотворную асфальтовую ленту. На протяжении всего пути я не вижу ни одного животного, хоть временами и слышу отдаленные завывания, гавканье, клекот и прочий мутантский гвалт. Объяснение простое: хвостатые, клыкастые, когтистые и прочие косолапые твари предпочитают обходить опасного Зверя стороной. Видать, высоко он забрался по иерархической лестнице постъядерных хищников… Я никогда не встречал никого, подобного ему в «живой природе», оттого, наверное, до сих пор существую.
   – Су… Зулюк, какого рода-племени наш Зверь? Как называетсяпорода?
   – Среднеуральская борзая, – невозмутимо врет де Шиз. – И запомни уже: Зулук! Не Сулюк, не Зулюк, не как-нибудь иначе. Это важно.
   – Зануда ты среднеуральская. Я могу называть тебя «задротом», это однозначное слово без вторых смыслов, сложного написания и правильной эмоциональной окраски. Как тебе?
   Сулюк не отвечает, но ему плохо, это заметно невооруженным глазом. Он все сильнее сжимает свои виски, а амплитуда колебаний на пятой точке достигает запредельных значений, боюсь, что страдалец вот-вот вывалится из «седла». Я бы поржал над его стремительным падением, но для возложенной на нас миссии это будет фатально. Добиться успеха возможно только полным составом, лишних людей (и зверей) у нас, к сожалению, нет. Придется заботиться об обоих. Ну и о себе не забывать.
   По устоявшему кресту сбоку от дороги узнаю местность – за поворотом будет стела, разграничивающая Европу и Азию. Мы стремительно покидаем «дикую азиатщину» и неуклонно приближаемся к «просвещенной Европе». Жаль, и то, и то сейчас находится в одинаково убогом состоянии.
   – Вот новый поворот, и мотор ревет…
   Забытый напев в исполнении Сулюка впервые вызывает не раздражение, а приятную ностальгию. Хорошая была песня, правильная.
   – Что он нам несет?
   Пропасть…
   Пение обрывается на пророческой ноте. Пусть за поворотом и не пропасть вовсе, но нечто безнадежное роднит открывшуюся картину с бездной. Мы останавливаемся и молча взираем на подсвеченный факелами биллборд. На нем одна-единственная надпись, выполненная неверной и явно неумелой рукой. УБИРАЙТЕСЬ. «Убирай» выписано крупно и размашисто, а для окончания «тесь» места слегка не хватило – потому невежливый императив выгнулся кочергой, последние буквы накренились, уменьшились в размерах и стыдливо сползли куда-то вниз.
   УБИРАЙтесь.
   Вот оно, европейское гостеприимство. Вряд ли воззвание адресовано монстрам, плохо разбирающимся в изящной и не очень словесности. Здесь не ждут людей… причем не ждут их другие люди. Интересно? Еще как.
   Зверь замедляет свой неспешный бег, неужели тоже озадачился хамским биллбордом? Или его внимание привлекла огненная иллюминация?
   А вот, кажется, заметили и нас: два мощных прожектора, установленных на противоположных краях высокой насыпи, перегородившей дорогу, тычут в морду животного яркими лучами. Броня недовольно рычит и скалит зубы – страшное, должно быть, зрелище!
   Точно, страшное: сначала испуганно стрекочет автомат, затем добавляет более мужественных басов громогласный пулемет.
   Твою же мать!
   Пули свистят совсем рядом. Я вжимаюсь всем телом в помост и глупо прикрываю голову руками. Зверь содрогается всей своей необъятной тушей и воет от боли, разъяренный свинец нещадно жалит его.
   – Бронька, отступаем! Назад, быстро! – на миг отрываюсь от помоста, замечаю Сулюка. Он спокойно стоит и рассматривает преградившую путь заставу. Не боится смерти? Точно, шизоид!
   Зверь пятится. Обиженно всхлипывает, подвывая с какой-то особенно трагической интонацией, и уводит нас с линии огня. Оказавшись за спасительным поворотом, шумно перевожу дух. Что ж вы творите, твари двуногие?!
   Нужно немедленно осмотреть раны Зверя, но все силы ушли на испуг. Слишком близко подобралась смерть, слишком настырно выцеливала нас из пулемета.
   – Сулюк, ты совсем кретин? – я должен как можно скорее отвести душу, иначе не успокоиться, не унять охватившую дрожь. – Какого на рожон лезешь?
   – Зулук не бояться разящих огненных пчел! – маркиз гордо бьет себя в грудь и сотрясает тщедушным кулачком воздух. – Зулук храбрый воин, Зулук размозжит врагу череп и съест его горячий мозг! Зулук выпьет алую кровь, Зулук намотает его кишки на свой огромный член…
   Мой спутник озадаченно чешет затылок и произносит уже совершенно иным голосом:
   – А дальше не знаю… Кишки на члене – это мощный психоневрологический образ! Фрейду бы точно понравилось. Однако я не представляю, что с ними делать потом, после намотки.
   – Ну и славно, – лгу я, не замечая ничего славного. В нашей причудливой (от слова «придурочной») тройке Бронька далеко не самая слабоумная, у нее есть серьезный конкурент.
   – Что будем делать, есть предложения? – меня не интересуют предложения неадекватов, это вопрос для самообсуждения и самодискуссии. Высказанный вслух… Ну не могу я в такие моменты думать молча!
   В ответ маркиз извлекает на свет Божий пистолет – кто додумался выдать психу огнестрел?! Ну, Мастер Вит, погоди! – и шесть раз прицельно стреляет в небо. Я знаю, куда он метит, – в Луну. День открытых дверей на Поясе Щорса достигает апофеоза: выпущенный на волю шизофреник вот-вот собьет с небосклона полуночное светило. Тир для дебилов с манией величия… Уж не знаю, насколько все эти диагнозы совместимы… по мне, так вполне. У меня есть живой носитель грандиозной истории психической болезни.
   Сулюк победно улыбается мне и повторяет лунную канонаду, но теперь более манерно: выстрел, длинная пауза, затем два выстрела подряд, снова пауза и в заключение три выстрела без остановки.
   Очень похоже на условный сигнал. А что, совсем неплохо для убогого!
   – Привлекаешь внимание противника или просто тратишь боезапас?
   – Хочу пообщаться с пересравшимися погранцами, – Сулюк почти серьезен, лишь мерзкая полуулыбка, с которой ему никак не удается справиться, выдает настоящее настроение: маркиз развлекается!
   И мне, черт возьми, это нравится… Только зря говорят, что с ума поодиночке сходят, это штука весьма заразная!
   Мы терпеливо ждем. Зверь, в отличие от нас, кротость характера не проявляет, гневно переминается с лапы на лапу, злобно пыхтит себе под нос что-то свое мутантовое, угрожающее. Надо будет осмотреть его раны, но чуть позже. Кровь фонтанами не бьет, конвульсии и судороги не наблюдаются, значит, будет жить – вот такая она, моя немудреная полевая медицина. Разберемся с нервными пограничниками и займемся лечением. Обещаю, Бро́нька, потерпи, родная.
   Стрелковые изыски шизофреника не остаются незамеченными, искаженный громкоговорителем голос нарушает затянувшуюся паузу:
   – Вы… – далее идет мощный нецензурный оборот слов на пятьдесят, характеризующий нас как незваных гостей с многочисленными умственно-сексуальными изъянами, – убирайтесь! Здесь вам не рады.
   Фраза про «не рады» в оригинале звучит значительно экспрессивнее и сильно продолжительнее, мой внутренний цензор запикивает без остановки лексические виртуозности пограничника. Не люблю, когда меня оскорбляют, особенно матом, про себя обещаю натянуть оборзевшему говоруну орало на анало.
   – Отставить «убирайтесь»! – в эфире звучит новый голос. Он точно так же обезображен неким громкоговорящим прибором, точно так же груб и склонен к использованию ненормативной лексики, зато нравится мне гораздо больше первого оратора. К тому же командирских ноток у нового собеседника поболе будет, явно кто-то из набольших. – Если вы люди, выходите, поговорим. Обещаю, стрелять не будем!
   Внутренний цензор от перегруза отключается, в уши вливается нефильтрованная кака. Я люблю русскую речь во всех ее проявлениях, но мат уважаю строго по делу, а не в качестве соединительных связок, междометий и смысловых переходов. Здесь же с матом явно перебарщивают, как дети малые, дорвавшиеся до свободы и безнаказанности.
   Переглядываемся с Сулюком. Мне плевать на его неадекватное мнение, но сейчас нужна поддержка, необходимо обсудить и принять непростое решение:
   – Ты доверяешь этим отмороженным погранцам?
   Маркиз серьезен до крайности:
   – Как можно доверять отморозкам? Другое дело, что выбора у нас нет, свернем с Фарватера и огребем по полной!
   Опять чертов фарватер. Достали непонятки. Но Сумасшедший Люк в коем-то веке рассуждает здраво, наш путь проходит через заставу и, значит, придется договариваться.
   – Бронька, но-о! Пошла, милая, – со всей дури треплю Зверя по холке. – Побеседуем со сквернословами.
   Мутант моих тщедушных тычков, ясно дело, не ощущает, с его-то повышенной толстокожестью, однако неожиданно подчиняется и величаво трогается с места. Идет спокойно, чуть ли не грациозно (хочу обернуться и проверить, не вихляет ли наше транспортное средство массивным задом, но мы уже на повороте, не стоит отвлекаться, когда тебе в лицо смотрит еще не остывший пулемет), будем считать, что ран серьезных нет. Иначе бы не выделывалась.
   Пока приближаемся к земляному валу (а сердце-то как хреначит в груди! вот-вот проломит ребра и укатится, как колобок), внимательно рассматриваю укрепление и вооруженных людей на защищенном мешками с песком гребне. Что-то мне отчаянно не нравится, есть какая-то лютая неправильность в этой «фортификации».
   – Вы точно люди? – кажется, замечаю человека с мегафоном, он прячется за мешками, наружу торчит лишь раструб прибора.
   – Точно-точно, – кричать даже не думаю. И расстояние велико, и ветер дует в нашу сторону, унося слова к покинутому Екатеринбургу. Просто поднимаю руку в знак согласия. Лишь бы мой жест не приняли за «зигу», фашистов никто не любит, даже отморозки.
   – А что за херня с вами? – мегафон тычет в направлении Зверя. Невольно ухмыляюсь, судя по размерам «херни» – это мы с ней, а не она с нами.
   Интересно, как дать ответ на этот вопрос при помощи жестов и прочей доступной пантомимы?
   – Подъезжайте ближе, не бойтесь, – человек-рупор догадывается о моих затруднениях и невеликих талантах мима. Вот только почему эта сволочь до сих пор прячется, а нас зазывает на расстояние прицельного выстрела? Ох уж мне это погранцовое лукавство!
   – Здравствуйте, люди добрые! – я лучше порву голосовые связки, чем приближусь хоть на метр к наставленному на нас пулемету.
   – Не слышу!
   Вот сука редкостная.
   Теперь точно никакого выбора не остается. Пулемет и несколько автоматов, что так настойчиво буравят нас своими надменными, презрительными взглядами, еще далеко, но каждый шаг навстречу смерти (пусть только возможной) дается невероятно тяжело. Маркиз сопит в спину, длинным, худым носом гоняя воздух без всякого смысла. Хоть бы сказал чего-нибудь, подбодрил или, наоборот, остановил, так нет, молчит калека, дышит только, как паровоз. Воочию представляю вздымающуюся на моей спине химзу, растревоженную мощными воздушными потоками, которые вырываются из раздувшихся ноздрей психованного попутчика. Борей, блин, бог северного ветра. Или не северного?
   Насыпь, перекрывшая Новомосковский тракт, поражает воображение. Высотой три (местами четыре) метра, она тянется от горы, где установлена стела Европа—Азия, пересекает широкую дорогу – по три полосы в обе стороны – и исчезает далеко за обочиной в сильно разросшемся за последние двадцать лет лесу. Бравые воины на ее гребне расположились весьма причудливо: одна группа сгрудилась на краю леса, вторая, во главе с «рупором», жмется ближе к стеле. Середина монументального строения пуста, не вижу там ни одного человека. Забавный сепаратизм, необъяснимая избирательность… Интуиция шепчет нечто невнятное про фарватер, но мозгу слишком мало информации, он со свистом буксует на одном месте. Сердце же в это время трусливо прячется в пятках и требует уделить все внимание более насущным вопросам. Похоже, трусливый орган прав, есть проблемы посерьезнее абстрактных фарватеров.
   – Теперь слышно? – я почти не повышаю голоса, расстояние между нами и заставой сократилось до губительного минимума. Как три тополя на плющихе (два крошечных тополя верхом на дереве-великане), мы стоим перед погранцами-сквернословами.
   – Да, отлично, – переговорщик начал было вещать в мегафон, но, опомнившись, переходит на естественную, данную природой речь. – Давно к нам в гости никто не наведывался, а подобная делегация, пожалуй, никогда.
   – Если вы о нашем гужевом транспорте, то зверек безобидный, мухи не обидит, – я деликатен и вежлив, это своеобразная компенсация за наглую ложь.
   – Последние два десятка лет я читаю на ночь книгу Иоанна Бого-слова, – пограничник говорит медленно и вкрадчиво. Опасный тон. – Каждую ночь… Весьма любопытное чтиво.
   – Хороший выбор, – с сожалением понимаю, к чему клонит собеседник, Книга Апокалипсиса в новую эпоху приобрела крайне нездоровую популярность.
   – Но не думал, – продолжает человек, по чьей команде десяток стволов в одно мгновение может оборвать короткую линию моей жизни (и линию Сулюка, но мне это побоку), – что придется своими глазами узреть одного из всадников Апокалипсиса.
   – Уважаю вашу религиозность, – я опять вру, терпеть не могу фанатиков, – но не слишком ли поздно для предвестников Всемирного Абзаца? Опоздать на двадцать лет и пропустить всю вечеринку – это, знаете ли, чудовищная непунктуальность. К тому же два всадника на одной квелой кобыле (извини, Бро́ня, за подобное сравнение) – это насмешка над серьезностью момента. Только Смерть и Голод на тандемном велосипеде смотрелись бы нелепее, чем мы.
   «Мегафон» несколько мгновений смотрит на меня. Он больше не прячется за баррикадой из мешков, под дулами столь многочисленного огнестрела мы не представляем никакой опасности. Стоит и тупо пялится через толстые окуляры противогаза… Вид у него довольно комичный: маленький ростик и тщедушное тельце, зато лупоглазые окуляры огромны и добавляют его удивленному молчанию гротеска. Однако мне не смешно, слишком опасно для смеха. Проходит секунда, и хохотать начинает погранец. Ему можно, не он ведь в опасности!
   – Ты мне нравишься, бродяга, – «мегафон» давится смехом, но остановиться не может.
   Люблю, когда ценят мое чувство юмора, ставлю уродцу маленький плюсик в личное дело.
   – Ну, раз мы разобрались с теологическими вопросами, позволите ли нам продолжить прерванное дружественным огнем путешествие? – иногда я бываю излишне велеречивым, каюсь.
   Кудахтанье пограничника прекращается, словно по команде. Дурной признак.
   – Бродяга, разве ты видишь в насыпи ворота или какой-нибудь проезд?
   Так вот что мне не понравилось в заставе! Преграда сплошная, в ней нет не то, что ворот, не заметно даже жалкого лаза на одну персону. Черт, куда подевалась моя наблюдательность?!
   – Здесь нет прохода. Гребаная Азия с твоей стороны, дружок. Там она и останется.
   – Я не тащу Азию в Европу, – «мегафону» удается озадачить меня.
   – Город проклят, город смертельно болен, и мы не позволим разносить заразу на запад.
   В словах пограничника такая яростная убежденность, что спорить бесполезно, только подливать масла в огонь. Фанатики неизлечимы… Но мне-то как с этой нежданной «радостью» разгребаться?!
   – Слышь, граница, хорош вола насиловать, – я злюсь и теряю терпение, такт и прочие атрибуты вежливого человека. – Назови плату за проезд, и разойдемся.
   – Почему вы – грешники – считаете, что все можно купить? Не стоит по своей поганой природе мерить все человечество! – и это мне говорит мурло, которое причислило нас к грешникам только за то, что мы подошли к границе с восточной стороны! Интересно местные девки пляшут. – Здесь ничего не покупается и не продается. Мы служим за идею, боремся с…
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента