Страница:
Была бы умнее, бикса отвалила бы в роддом денег, так там бы вмиг черного на белого заменили, вон их сколько, «отказников»! Когда есть бабки, самосев можно устранить, ребенка, если надо, даже по ДНК подберут, причем – на выбор! А Вика, бздюха, так Сергея Иннокентьевича испугалась, что тут же все ему рассказала!
И не сумела, не решилась что-то предпринять, сволочь московская!
Сергей Иннокентьевич с горя напился так, что танцевал у себя в гостиной с лопатой, что-то орал, целовался с лопатой, как с бабой, пока не упал.
Как говорил гражданин Жириновский: «Пушкин несчастный был. Лучше бы его совсем не было…»
Полгода прошло – Сергей Иннокентьевич любые предложения о сексе как террористический акт воспринимал. Вот тут-то Ева подослала Альку. Сергей Иннокентьевич приободрился: девятнадцать лет, хороша собой, эффектно себя «подает»… – подойди ко мне, большевик мой дорогой, потрогай мою агрессивную грудь!.. На самом деле «охотницы» (все как одна) не уважали деятелей Коммунистической партии Российской Федерации: платят прилично, «эскорт» обожают, но с женами не разводятся, боже упаси, – у них, половых демократов, мораль, высокие, бл, идеалы, они там все семьянины, любо-дорого посмотреть…
Анекдот, честное слово. Ушел в разведку боем. Вернулся геем!
Но Сергей Иннокентьевич… мало – джек-потовый, он еще и вдовец, – чудо, нет обременений, действительно чудо какое-то, бери, рожай и наслаждайся!
Нет, Алька – баруха, конечно, просто баруха; другая бы так уконтрапупила бы Сергея Иннокентьевича, у него б стручок вообще бы не ложился, нездоровым мужчинам очень нужен здоровый секс, – а если у мужика рак, так это не у него, нет, это у тебя, сволочь, каждая минута на счету, сегодня загс, завтра смерть, главное, чтоб не наоборот!
Слава богу, Сергей Иннокентьевич так и не научился целоваться, это радует; если Альку постоянно купать в старческих слюнях, она такой фейерверк устроит – мало не покажется, проституция – одна из вреднейших профессий на свете, опасная, но еще и вредная, ибо женский организм (особенность такая) полностью перестраивается с каждым мужчиной – с каждым!
Дело даже не в СПИДе, не в гепатите разных видов, разговор о другом… – женский организм действительно зависит от постоянной смены партнеров, причем особенно страдают печень, сосуды и женские органы.
Ева постоянно внушала девчонкам, что проститутки и «охотницы» – эта разный взгляд на жизнь, совершенно разный:
Ева была хорошей учительницей, она могла убедить кого угодно в чем угодно – запросто!
Любовь как страхование жизни: чем позже подписываешь договор, тем выше взносы…
Буклеты «Мадемуазели» сочинял постоянно нуждающийся в средствах журналист Андрей Ванденко из комсомольской газеты: «Она – неземной красоты и неприступна для соотечественников. Вы – хорошо обеспечены и, разумеется, очень заняты, но она подарит вам свою улыбку, выпьет в вашем обществе чашечку кофе, съездит с вами в Париж или Монте-Карло…» Словом, так, граждане мужчины: можно – красиво и романтично, можно сразу, в первый же вечер, любой каприз за ваши деньги, главное – плати!
Ева слабо верила в «настоящих мужчин», но читать буклеты «Мадемуазели» было приятно.
«А вдруг… нет… Чем черт не шутит?..» – есть кто-то, кто не хочет любви?
На всякого мудреца довольно простоты.
– Вы уверены, – говорила Ева девчонкам, – что «эскорт» ничем не отличается от проституции, – так, овцы? – но в обычной жизни вы, между прочим, делаете с мужиками все то же самое, только бесплатно. А оно вам надо? Если головка, девочки, работает смолоду, тогда и старость не застигнет вас врасплох… вы ведь, овцы, даже Пушкина прочесть не можете! «…Весной ей минет восемнадцать», ну, бл! где ударение надо ставить?.. Вика, Алька – говорите! Во-во, точно: один минет на уме! А если не врубаетесь, малышки, значит, запоминайте: любовь есть оправдание того, как выгоднее продать свои чувства!..
На самом деле Ева учила девочек рыночной экономике.
– Все-все, зайчик, мы расходимся, – заявил Альке один из ее «клиентов» – Игорек.
Хороший мужчина. Магнат.
– Что… лучше кого-то нашел? – растерялась Алька.
– Не лучше. Но дешевле!
«Жадный тормоз оказался…» – констатировала Алька. – Хочет в рай. Очень хочет в рай. Но бесплатно!
Алька имела, конечно, свой подход к мужчинам, но от «жадного тормоза» пришла в ужас:
– Слушай, Евик, он весь… покрыт струпьями, нервный, чешет их, сволочь, до крови! А еще какой-то вонючей мазью мажется, по выходным хреначит на Мертвое море, другой географии у него нет, там, у евреев, ему лучше становится, потом все по новой…
Магнат увлекся Алькой, но быстро ее разлюбил.
О, как же си-ильно он разлюбил, господи!
Из всех вечных явлений любовь длится короче всего.
Сцепились они на освящении его новой шестицилиндровой колесницы – огромного «Лексуса». Все торжественно, гости, пришел батюшка, перекрестил Игорька, Альку и тут же попросил Игоря дать денег на трубы в приходе… – а Игорек вдруг обнял Альку, в волосы, потом выхватил у батюшки кадило и с такой силой залепил Альке по лбу, что от лба ничего не осталось, вообще ничегошеньки!
Как писал полководец Суворов своей маленькой племяннице: «А вчера, деточка, ядрышко оторвало моей лошадке полмордочки…»
Какая же сволочь «стукнула», а?
Игорь отправился в Милан и взял с собой Альку. Разумеется, они прошлись по галерее короля Витория-Эммануила, где Алька мастерски развела любимого мужчину на пару бутиков. А утром, когда этот огрызок помчался на деловую встречу, Алька явилась обратно в галерею: вещички, мол, чудные, по размеру не подошли, ценники не тронуты, на месте, будьте любезны – деньги!
Есть такая особенность у дорогих магазинов: когда тряпки не подходят, а выясняется это не сразу, допустим, через день-два, магазины возвращают деньги.
Как Игорь узнал, а? Часть подарочков – себе, любимой, остальные – в кеш и кеш – тоже себе! Мужики, если честно, умные стали! Сейчас только дикие папуасы с севера клюют на фразочки, типа «я тебя люблю и хочу ребенка»! Но папуасы (север есть север) всегда окольцованы, там народ друг за друга хватается, так теплее, наверное, выбор-то не велик!..
Ева лежала на кушетке, подтянув к себе телефон: ночная сорочка сбилась, а трусики Ева надевала очень редко, тем более дома, – берегла вещи.
Как же хреново в этой стране! Особенно по утрам.
Алька – жопка, конечно: развела мужика на десять косарей, потом, без его санкции (хотя деньги, разумеется, из того же кошелька) украсила себя второй прической – выстригла на лобке кобру.
Девочка… милая… узнай сначала, вдруг твой мужик животных не любит, тем более – змей! Каково ему, бл, на кобру пялиться? После трудового дня? Ты там еще профиль Бориса Николаевича нарисуй! Или – генерального прокурора, во веселуха будет!..
До Альки (прошлый год) магнат Игорь, владелец разных автосалонов и какого-то большого завода в Хакасии, катался по Волге в компании других девушек из «Мадемуазели», Сонечки и Вероники, причем Вероника, что приятно, девочка не рабочая, чистая, из богатой семьи, в «Эскорт» явилась от скуки, чтобы – развеяться и интеллектуально обогатиться.
Вика сразу заметила, что в пиджаке Хозяина (так девушки окрестили Игоря) толстые пачки долларов.
Вот как можно кочегарить там, где кочегарить нельзя? Вот как?! Сидеть с лимонкой в ж… и ждать, когда она взорвется?
Пока Игорь спал, упившись коньяком, Вика быстро скручивала зеленую массу: обе пачки пусть с трудом, но все-таки уместились у девушки там, откуда обычно появляются дети.
Нашпигованная «зеленью», как утка – яблоками, Вика «подала» себя к завтраку, причем дискомфорта – не чувствовала.
Там же, за завтраком, Игорь хватился денег. Яхту перебардачили вверх дном, девочек раздели догола, но до сейфа естественного происхождения руки не дотянулись.
Атам двадцать тысяч! Но Игорь, надо сказать, в долгу не остался: яхту отогнали подальше от всех берегов, а девочек, Вику и Соньку, скинули в воду.
Разумеется, в чем мать родила.
Вика предполагала, что купюры выпадут во время прыжка. Или промокнут.
Плывут они к берегу, вода теплая, лето, Вика переживает:
– Слышь, подруга, а водичка… заходит… в место общего пользования… в кормилицу нашу… ты не в курсе?..
Вылезли на берег возле старой рощи. Вытерлись газеткой «Труд», найденной под осиной.
Перво-наперво Сонька с размаха врезала Вике по роже.
Вика обиделась:
– Мне – «Понтиак», тебе… – «Жигули», для всех, бл, борзуюсь…
Тихо, машин нет, только птицы поют. Сонька быстро смастерила себе юбочку из лопухов.
– Круто! – похвалила Вика. – Маугли, блин!
Хорошо, дед какой-то на телеге в райцентр катил, молоко вез.
– Дедуля, подбрось, заплачу…
Дед обмер: голая девка запускает пальцы промеж ног и вытаскивает оттуда сто долларов.
– Ну копилка у тебя, доченька…
– Не влынди, трупач, настоящие… Вот только подсохнут немного.
– Да, девки… вам в цирке выступать!
– А у нас и так цирк, – хмыкнула Сонька. – Водная феерия!..
…Получилось, короче, что Алька огребла по совокупности – за всех. Игорь исчез, Игоря сменил Сергей Иннокентьевич… причем Альке было – нельзя, не те стояли дни, но она ж жадная, Алька, обменструячила его по полной, как говорится, хотя Сергей Иннокентьевич – сдержался. И опять ерунда: если Сергей Иннокентьевич прочухает «разводку», Альке – конец, у коммунистов – хорошие связи в прокуратуре, Ева уже «играла» с одним из них, с Илюхиным, он в прокуратуру дверь ногой открывал… звонил, командовал, запросы писал, это у них, у депутатов, видно, бизнес такой!..
Сергей Иннокентьевич, было дело, уже ловил Альку на «потусторонних связях».
– Милый, с презервативом – это не измена… – доказывала Алька.
– Ну тогда с глушителем – это не убийство, – резал Сергей Иннокентьевич.
Серьезный мужчина!
Да, Альку воротит от запаха изо рта, от Сергея Иннокентьевича – прет, это верно, но в России старики вообще какие-то неухоженные, чухлые, все выглядят, как правило, старше своих лет, даже богатые старики, такая вот особенность. А Альке действительно приходилось очень тяжело, особенно в постели: копье Сергея Иннокентьевича было категорически не готово к серьезной и длительной работе! Алька из кожи вон лезла, что только не делала, долбила его как механический воробей, но от кинжала – никакой отдачи, хоть ты убейся! А Альке (по сценарию) полагается, блин, еще и страсть изображать… – вот как, спрашивается, можно любить то, что хочется просто откусить?
Ева взяла телефон, быстро набрала номер.
– Маленький… ты где?
– Выезжаю, – зевнула Алька.
Спит, блядва! Знает, что ее ждут, но спит…
Алька понимала, что она никогда не вернется в Вологду. Проехали! Есть результаты, которыми не стыдно гордиться. Город – Москва – взят! Как быстро все-таки у них сносит крышу. – Алька (самое невероятное) теперь даже не тряслась за фигуру, ела в обе щеки, за троих, да еще на ночь!
– Смотри, малышка, скоро за тебя только любители сумо заплатят!..
Девочки ненавидели уроки «очищения», но быстро и правильно «очищаться» Ева все-таки их научила. Спецкурс «диеты» в «Мадемуазели» – три урока, спецкурс «унитаз» – почти две недели.
Рестораны, еда дорогая, эксклюзивная, то есть жрешь не понятно что, но если правильно тошнить, иногда – и пирожные можно, плюс – тренировка глубокого минета.
– А тренировка на хрена? – удивлялась Алька.
– Вот овцы! Чтоб усталости не было. Плюс – контролируешь позывы к тошноте. Если вот так до пяти утра в постели барахтаться… – слушай, все ведь может быть… Прямо в кровати! И еще: самое главное, чтобы ты не храпела. Тогда ты вообще стоишь два доллара!
Вон… девочка одна… в «Дягилеве»… обожралась наркотиками и подавилась рвотой прямо у унитаза! Так ее, идиотку, тело… в смысле… до утра в кабинке прятали, чтоб, значит, вынести незаметно, гостям настроение не испортить…
Несчастный случай? Глупость несчастная, балдометр, – поняла, Алька?
Ничего она не понимала!
Кошмарный сон был сегодня, Еве пригрезилось, что Сергей Иннокентьевич – помер. Самое интересное – при загадочных обстоятельствах! Большой гроб, обитый кумачом, портреты Ленина, Зюганова и еще – чей-то портрет, Ворошилова, что ли, причем живой Зюганов сорвал кепку с башки и говорит речь. А Алька, акащевка, вцепилась в Еву прямо у гроба и вдруг отгрызла у нее палец, ибо Сергей Иннокентьевич, умирая, выяснилось, оставил ей дачу в поселке ветеранов партии, но она была очень маленькой, деревянной, и не делилась пополам.
Может быть, Сергея Иннокентьевича перегрузить (пока не поздно) той же Вике, например? Он ведь – как лосось перед смертью: лосось отметал икру, дал деткам жизнь… ну и умри, аноним, с чистой совестью, молодежь сама на твои деньги проложит себе дорогу!
Вчера пришел заказ. Кто-то… очень и очень важный, человек с именем, как было сказано, хотел бы иметь девушку «для души» и обязательно – с интеллектом.
Человек на досуге всегда думает о себе, о том и о сем, но чаще всего – о том!..
Ева собралась – было – послать клиента в общество «Знание», бояться любви – значит бояться жизни… но следом пришла платежка: если такое бабло, слушайте, тратится за «разговоры по душам», сколько же у народа денег, особенно – у политиков?
Галстук от Кардена, заколочка, «Роллекс», и, обязательно, девушка с длинными ногами – образ мужчины эпохи Ельцина.
Профессия господина-заказчика, далее «клиент» – «работать с массами».
Беложопый, блин! Рискнуть, что ли? «массовика-затейника» этого… Альке скинуть? Не слишком? А кому еще?! Сергей Иннокентьевич – пусть остается… «массовик-затейник» – параллельная линия, параллельный шмон, так сказать, и пусть Алька (черт с ней!) сердечно ненавидит обоих! «Массовику» – девушка для души, и Альке «массовик» для души, урожай в любом случае будет, это ясно!
Пьяные змеи ползают прямо. Вот только как привести ее в чувство?
Есть, впрочем, один хороший, проверенный способ: если Альку травануть хорошенько, со знанием дела, так сказать, затем – найти хорошую клинику, то есть самой же Альке и выходить, руки ей целовать, плакать от счастья… нет, не плакать, слабо… рыдать, рыдать от счастья, что Господь услышал молитвы Евы и сохранил Альке жизнь… у этой дурочки сердце сожмется в кулак, появится страх одиночества… стихийное бедствие как способ убить в человеке человека, сделать его холопом… – хороший вариант, правда?
Ева ждала Альку.
4
И не сумела, не решилась что-то предпринять, сволочь московская!
Сергей Иннокентьевич с горя напился так, что танцевал у себя в гостиной с лопатой, что-то орал, целовался с лопатой, как с бабой, пока не упал.
Как говорил гражданин Жириновский: «Пушкин несчастный был. Лучше бы его совсем не было…»
Полгода прошло – Сергей Иннокентьевич любые предложения о сексе как террористический акт воспринимал. Вот тут-то Ева подослала Альку. Сергей Иннокентьевич приободрился: девятнадцать лет, хороша собой, эффектно себя «подает»… – подойди ко мне, большевик мой дорогой, потрогай мою агрессивную грудь!.. На самом деле «охотницы» (все как одна) не уважали деятелей Коммунистической партии Российской Федерации: платят прилично, «эскорт» обожают, но с женами не разводятся, боже упаси, – у них, половых демократов, мораль, высокие, бл, идеалы, они там все семьянины, любо-дорого посмотреть…
Анекдот, честное слово. Ушел в разведку боем. Вернулся геем!
Но Сергей Иннокентьевич… мало – джек-потовый, он еще и вдовец, – чудо, нет обременений, действительно чудо какое-то, бери, рожай и наслаждайся!
Нет, Алька – баруха, конечно, просто баруха; другая бы так уконтрапупила бы Сергея Иннокентьевича, у него б стручок вообще бы не ложился, нездоровым мужчинам очень нужен здоровый секс, – а если у мужика рак, так это не у него, нет, это у тебя, сволочь, каждая минута на счету, сегодня загс, завтра смерть, главное, чтоб не наоборот!
Слава богу, Сергей Иннокентьевич так и не научился целоваться, это радует; если Альку постоянно купать в старческих слюнях, она такой фейерверк устроит – мало не покажется, проституция – одна из вреднейших профессий на свете, опасная, но еще и вредная, ибо женский организм (особенность такая) полностью перестраивается с каждым мужчиной – с каждым!
Дело даже не в СПИДе, не в гепатите разных видов, разговор о другом… – женский организм действительно зависит от постоянной смены партнеров, причем особенно страдают печень, сосуды и женские органы.
Ева постоянно внушала девчонкам, что проститутки и «охотницы» – эта разный взгляд на жизнь, совершенно разный:
Эх, дуры, дуры! Думают, что за дательным падежом сразу идет родительный…
Ты куда идешь, страна?
Я иду тихонько на…
На работу, на ученье?
Просто на – без уточненья…
Ева была хорошей учительницей, она могла убедить кого угодно в чем угодно – запросто!
Любовь как страхование жизни: чем позже подписываешь договор, тем выше взносы…
Буклеты «Мадемуазели» сочинял постоянно нуждающийся в средствах журналист Андрей Ванденко из комсомольской газеты: «Она – неземной красоты и неприступна для соотечественников. Вы – хорошо обеспечены и, разумеется, очень заняты, но она подарит вам свою улыбку, выпьет в вашем обществе чашечку кофе, съездит с вами в Париж или Монте-Карло…» Словом, так, граждане мужчины: можно – красиво и романтично, можно сразу, в первый же вечер, любой каприз за ваши деньги, главное – плати!
Ева слабо верила в «настоящих мужчин», но читать буклеты «Мадемуазели» было приятно.
«А вдруг… нет… Чем черт не шутит?..» – есть кто-то, кто не хочет любви?
На всякого мудреца довольно простоты.
– Вы уверены, – говорила Ева девчонкам, – что «эскорт» ничем не отличается от проституции, – так, овцы? – но в обычной жизни вы, между прочим, делаете с мужиками все то же самое, только бесплатно. А оно вам надо? Если головка, девочки, работает смолоду, тогда и старость не застигнет вас врасплох… вы ведь, овцы, даже Пушкина прочесть не можете! «…Весной ей минет восемнадцать», ну, бл! где ударение надо ставить?.. Вика, Алька – говорите! Во-во, точно: один минет на уме! А если не врубаетесь, малышки, значит, запоминайте: любовь есть оправдание того, как выгоднее продать свои чувства!..
На самом деле Ева учила девочек рыночной экономике.
– Все-все, зайчик, мы расходимся, – заявил Альке один из ее «клиентов» – Игорек.
Хороший мужчина. Магнат.
– Что… лучше кого-то нашел? – растерялась Алька.
– Не лучше. Но дешевле!
«Жадный тормоз оказался…» – констатировала Алька. – Хочет в рай. Очень хочет в рай. Но бесплатно!
Алька имела, конечно, свой подход к мужчинам, но от «жадного тормоза» пришла в ужас:
– Слушай, Евик, он весь… покрыт струпьями, нервный, чешет их, сволочь, до крови! А еще какой-то вонючей мазью мажется, по выходным хреначит на Мертвое море, другой географии у него нет, там, у евреев, ему лучше становится, потом все по новой…
Магнат увлекся Алькой, но быстро ее разлюбил.
О, как же си-ильно он разлюбил, господи!
Из всех вечных явлений любовь длится короче всего.
Сцепились они на освящении его новой шестицилиндровой колесницы – огромного «Лексуса». Все торжественно, гости, пришел батюшка, перекрестил Игорька, Альку и тут же попросил Игоря дать денег на трубы в приходе… – а Игорек вдруг обнял Альку, в волосы, потом выхватил у батюшки кадило и с такой силой залепил Альке по лбу, что от лба ничего не осталось, вообще ничегошеньки!
Как писал полководец Суворов своей маленькой племяннице: «А вчера, деточка, ядрышко оторвало моей лошадке полмордочки…»
Какая же сволочь «стукнула», а?
Игорь отправился в Милан и взял с собой Альку. Разумеется, они прошлись по галерее короля Витория-Эммануила, где Алька мастерски развела любимого мужчину на пару бутиков. А утром, когда этот огрызок помчался на деловую встречу, Алька явилась обратно в галерею: вещички, мол, чудные, по размеру не подошли, ценники не тронуты, на месте, будьте любезны – деньги!
Есть такая особенность у дорогих магазинов: когда тряпки не подходят, а выясняется это не сразу, допустим, через день-два, магазины возвращают деньги.
Как Игорь узнал, а? Часть подарочков – себе, любимой, остальные – в кеш и кеш – тоже себе! Мужики, если честно, умные стали! Сейчас только дикие папуасы с севера клюют на фразочки, типа «я тебя люблю и хочу ребенка»! Но папуасы (север есть север) всегда окольцованы, там народ друг за друга хватается, так теплее, наверное, выбор-то не велик!..
Ева лежала на кушетке, подтянув к себе телефон: ночная сорочка сбилась, а трусики Ева надевала очень редко, тем более дома, – берегла вещи.
Как же хреново в этой стране! Особенно по утрам.
Алька – жопка, конечно: развела мужика на десять косарей, потом, без его санкции (хотя деньги, разумеется, из того же кошелька) украсила себя второй прической – выстригла на лобке кобру.
Девочка… милая… узнай сначала, вдруг твой мужик животных не любит, тем более – змей! Каково ему, бл, на кобру пялиться? После трудового дня? Ты там еще профиль Бориса Николаевича нарисуй! Или – генерального прокурора, во веселуха будет!..
До Альки (прошлый год) магнат Игорь, владелец разных автосалонов и какого-то большого завода в Хакасии, катался по Волге в компании других девушек из «Мадемуазели», Сонечки и Вероники, причем Вероника, что приятно, девочка не рабочая, чистая, из богатой семьи, в «Эскорт» явилась от скуки, чтобы – развеяться и интеллектуально обогатиться.
Вика сразу заметила, что в пиджаке Хозяина (так девушки окрестили Игоря) толстые пачки долларов.
Вот как можно кочегарить там, где кочегарить нельзя? Вот как?! Сидеть с лимонкой в ж… и ждать, когда она взорвется?
Пока Игорь спал, упившись коньяком, Вика быстро скручивала зеленую массу: обе пачки пусть с трудом, но все-таки уместились у девушки там, откуда обычно появляются дети.
Нашпигованная «зеленью», как утка – яблоками, Вика «подала» себя к завтраку, причем дискомфорта – не чувствовала.
Там же, за завтраком, Игорь хватился денег. Яхту перебардачили вверх дном, девочек раздели догола, но до сейфа естественного происхождения руки не дотянулись.
Атам двадцать тысяч! Но Игорь, надо сказать, в долгу не остался: яхту отогнали подальше от всех берегов, а девочек, Вику и Соньку, скинули в воду.
Разумеется, в чем мать родила.
Вика предполагала, что купюры выпадут во время прыжка. Или промокнут.
Плывут они к берегу, вода теплая, лето, Вика переживает:
– Слышь, подруга, а водичка… заходит… в место общего пользования… в кормилицу нашу… ты не в курсе?..
Вылезли на берег возле старой рощи. Вытерлись газеткой «Труд», найденной под осиной.
Перво-наперво Сонька с размаха врезала Вике по роже.
Вика обиделась:
– Мне – «Понтиак», тебе… – «Жигули», для всех, бл, борзуюсь…
Тихо, машин нет, только птицы поют. Сонька быстро смастерила себе юбочку из лопухов.
– Круто! – похвалила Вика. – Маугли, блин!
Хорошо, дед какой-то на телеге в райцентр катил, молоко вез.
– Дедуля, подбрось, заплачу…
Дед обмер: голая девка запускает пальцы промеж ног и вытаскивает оттуда сто долларов.
– Ну копилка у тебя, доченька…
– Не влынди, трупач, настоящие… Вот только подсохнут немного.
– Да, девки… вам в цирке выступать!
– А у нас и так цирк, – хмыкнула Сонька. – Водная феерия!..
…Получилось, короче, что Алька огребла по совокупности – за всех. Игорь исчез, Игоря сменил Сергей Иннокентьевич… причем Альке было – нельзя, не те стояли дни, но она ж жадная, Алька, обменструячила его по полной, как говорится, хотя Сергей Иннокентьевич – сдержался. И опять ерунда: если Сергей Иннокентьевич прочухает «разводку», Альке – конец, у коммунистов – хорошие связи в прокуратуре, Ева уже «играла» с одним из них, с Илюхиным, он в прокуратуру дверь ногой открывал… звонил, командовал, запросы писал, это у них, у депутатов, видно, бизнес такой!..
Сергей Иннокентьевич, было дело, уже ловил Альку на «потусторонних связях».
– Милый, с презервативом – это не измена… – доказывала Алька.
– Ну тогда с глушителем – это не убийство, – резал Сергей Иннокентьевич.
Серьезный мужчина!
Да, Альку воротит от запаха изо рта, от Сергея Иннокентьевича – прет, это верно, но в России старики вообще какие-то неухоженные, чухлые, все выглядят, как правило, старше своих лет, даже богатые старики, такая вот особенность. А Альке действительно приходилось очень тяжело, особенно в постели: копье Сергея Иннокентьевича было категорически не готово к серьезной и длительной работе! Алька из кожи вон лезла, что только не делала, долбила его как механический воробей, но от кинжала – никакой отдачи, хоть ты убейся! А Альке (по сценарию) полагается, блин, еще и страсть изображать… – вот как, спрашивается, можно любить то, что хочется просто откусить?
Ева взяла телефон, быстро набрала номер.
– Маленький… ты где?
– Выезжаю, – зевнула Алька.
Спит, блядва! Знает, что ее ждут, но спит…
Алька понимала, что она никогда не вернется в Вологду. Проехали! Есть результаты, которыми не стыдно гордиться. Город – Москва – взят! Как быстро все-таки у них сносит крышу. – Алька (самое невероятное) теперь даже не тряслась за фигуру, ела в обе щеки, за троих, да еще на ночь!
– Смотри, малышка, скоро за тебя только любители сумо заплатят!..
Девочки ненавидели уроки «очищения», но быстро и правильно «очищаться» Ева все-таки их научила. Спецкурс «диеты» в «Мадемуазели» – три урока, спецкурс «унитаз» – почти две недели.
Рестораны, еда дорогая, эксклюзивная, то есть жрешь не понятно что, но если правильно тошнить, иногда – и пирожные можно, плюс – тренировка глубокого минета.
– А тренировка на хрена? – удивлялась Алька.
– Вот овцы! Чтоб усталости не было. Плюс – контролируешь позывы к тошноте. Если вот так до пяти утра в постели барахтаться… – слушай, все ведь может быть… Прямо в кровати! И еще: самое главное, чтобы ты не храпела. Тогда ты вообще стоишь два доллара!
Вон… девочка одна… в «Дягилеве»… обожралась наркотиками и подавилась рвотой прямо у унитаза! Так ее, идиотку, тело… в смысле… до утра в кабинке прятали, чтоб, значит, вынести незаметно, гостям настроение не испортить…
Несчастный случай? Глупость несчастная, балдометр, – поняла, Алька?
Ничего она не понимала!
Кошмарный сон был сегодня, Еве пригрезилось, что Сергей Иннокентьевич – помер. Самое интересное – при загадочных обстоятельствах! Большой гроб, обитый кумачом, портреты Ленина, Зюганова и еще – чей-то портрет, Ворошилова, что ли, причем живой Зюганов сорвал кепку с башки и говорит речь. А Алька, акащевка, вцепилась в Еву прямо у гроба и вдруг отгрызла у нее палец, ибо Сергей Иннокентьевич, умирая, выяснилось, оставил ей дачу в поселке ветеранов партии, но она была очень маленькой, деревянной, и не делилась пополам.
Может быть, Сергея Иннокентьевича перегрузить (пока не поздно) той же Вике, например? Он ведь – как лосось перед смертью: лосось отметал икру, дал деткам жизнь… ну и умри, аноним, с чистой совестью, молодежь сама на твои деньги проложит себе дорогу!
Вчера пришел заказ. Кто-то… очень и очень важный, человек с именем, как было сказано, хотел бы иметь девушку «для души» и обязательно – с интеллектом.
Человек на досуге всегда думает о себе, о том и о сем, но чаще всего – о том!..
Ева собралась – было – послать клиента в общество «Знание», бояться любви – значит бояться жизни… но следом пришла платежка: если такое бабло, слушайте, тратится за «разговоры по душам», сколько же у народа денег, особенно – у политиков?
Галстук от Кардена, заколочка, «Роллекс», и, обязательно, девушка с длинными ногами – образ мужчины эпохи Ельцина.
Профессия господина-заказчика, далее «клиент» – «работать с массами».
Беложопый, блин! Рискнуть, что ли? «массовика-затейника» этого… Альке скинуть? Не слишком? А кому еще?! Сергей Иннокентьевич – пусть остается… «массовик-затейник» – параллельная линия, параллельный шмон, так сказать, и пусть Алька (черт с ней!) сердечно ненавидит обоих! «Массовику» – девушка для души, и Альке «массовик» для души, урожай в любом случае будет, это ясно!
Пьяные змеи ползают прямо. Вот только как привести ее в чувство?
Есть, впрочем, один хороший, проверенный способ: если Альку травануть хорошенько, со знанием дела, так сказать, затем – найти хорошую клинику, то есть самой же Альке и выходить, руки ей целовать, плакать от счастья… нет, не плакать, слабо… рыдать, рыдать от счастья, что Господь услышал молитвы Евы и сохранил Альке жизнь… у этой дурочки сердце сожмется в кулак, появится страх одиночества… стихийное бедствие как способ убить в человеке человека, сделать его холопом… – хороший вариант, правда?
Ева ждала Альку.
4
– Олеш, Олеш, а «доллар» с двумя «л» пишется… аль как?
– Эва!.. Почем я знаю! – откликнулся Олеша, щуплый мужичонка лет сорока, сильно помятый, но пока еще не упавший, стоявший как раз у той самой черты, которая и отделяет жизнь от полнейшего скотства.
– А ты его видел, доллар-то?
– Видал, ага.
– А где видал?
– У Кольки.
– За бутыль Колька отдаст, как считаешь?
– Ты че, сдурел? Доллар – он же деньга, понял? Су-урьезная, слушай! Ну а припрет поскуду, то отдаст, че ж не отдать-то…
Бревно попалось не тяжелое, но вредное – елозило по плечу. Есть бревна хорошие, добрые, сидят на плече будто влитые, будто прилипли. А это бревно ходуном ходит, как пила, в ватник сучки лезут, но ватник-то казенный, черт с ним, а вот идти вязко.
Егорка вздохнул: здесь, в Ачинске, он уж лет двадцать, поди, а к снегу, к морозам так и не привык.
Конец октября, а снег-то какой: утонуть можно, свалишься в сугроб – люди пройдут, не заметят…
Олеша хитрый, у него за пазухой солдатская фляга с брагой, – не угостит, нет, удавится, а не угостит, во человек!
Водка в магазине пятьдесят семь рублев: это что ж в стране-то деется?
Вчера по телевизору негра показывали: у них, говорит, в Африке, когда к власти коммунисты приходят, в магазинах сразу же исчезают бананы. Такая вот елдомотина: если коммунисты, то бананы – тю-тю! Интересно, а как же у них, в Эфиепах, с водкой? В Ачинске бананов сейчас – выше крыши. Олеша брехал, складов для бананов не хватает, так их быстренько по моргам распихали, там температура – звездец, лучше и не надо. А что? И людям хорошо, и трупы не в обиде. Вот, черт: бананов – прорва, а водка – пятьдесят семь рублев; да Ельцина за одно это убить мало! Наш Иван Михайлович, как Ельцина… красавца этого… увидал, сразу все понял. Вы, говорит, присмотритесь, у него под физию жопа переделана, это подозрительно. Он-то все у нас видит, Иван Михайлович, потому что – умный. А еще – охотник хороший, от него не только утка, от него сам глухарь не увернется, хотя нет подлее птицы, чем глухарь, – нету! Осенью, правда, чуть беда не вышла: отправился Иван Михайлович браконьерить, сетки на Чулым ставить, а с ночи, видать, подморозило, «газик» закрутился и – в овраг…
Бог спас. Бережет Бог начальство! Странно все-таки: Сибирь есть Сибирь, холод собачий, а люди здесь до ста лет живут…
Ельцин – да?.. Страна что ж? Перестала отличать плохих людей от хороших? Слабых от сильных… – так, что ли?
Директор Ачинского глинозема Иван Михайлович Чуприянов для Егорки был главным человеком в Красноярском крае.
Егорка больше всего на свете уважал стабильность.
Иван Михайлович был железный человек.
«Можа, Ельцин и не дурак, конечно, – размышлял Егорка, – но че ж в лабазах тогда все так дорого? Ты… – что, Ельцин? Не мошь цены подрубить, как подрубал их товарищ Сталин? Знача не упрямьси, к людям сгоняй, посоветуйся! Простой человек потому и простой, что живет без затей. Он же всегда подскажет тебе, как по-простому сделать, чтоб надежно было, надежно и хорошо, из вашей же Москвы-то Сибирь не разглядеть…»
– Хва! – Олеша остановился. – Перекур! Скоко ж, бля, заниматься?
Бревно упало на землю.
«Горбатый хоть и фуфлогон был, а жаль его, – подумал Егорка. – Дурак, однако: прежде чем свое крутить, надо б было народу полюбиться. А народу – что? Много треба, што ль? Приехал бы сюда, в Ачинск, выволок бы на площадь полевую кухню с кашей, Рыжкову на шею таз с маслом, а сам бы фартук надел да черпак взял. Хрясь кашу в тарелку, а Рыжков масла туда – бух! – в-во! Царь бы был, народ бы ему сапоги лизал!
А Ельцин – и правда ерник, вроде и хочет чего-то, а перегорает быстро, чисто русская натура, в нем все мгновенно переходит в свою противоположность. Не в своих санях сидит человек, это ж ясно, а признаться в этом боитца…»
– Сам-то Михалыч… придет аль как? – Олеша скрутил папироску. – Суббота все ж… праздник ноне…
Иван Михайлович снарядил Егорку с Олешей срубить ему баньку: старая сгорела у него еще в августе.
Не-е… если страна перестала отличать слабых от сильных, тогда ей конец, стране, это факт…
О баньке болтали разное: вроде и девок туда привозили из Красноярска, вроде и Катюша, дочка его, голая с мужиками бултыхалась, – только людям-то как верить, люди нынче как собаки, очень злые, не приведи бог – война, в окопы уже никого не затащ-щишь, все бздюхи, мигом у нас пропадает страна…
– Ты че, Олеш?
– Я сча… сча приду.
– Здесь хлебай, я отвернусь, – взорвался Егорка. – Че бегать-то?
– Со мной бушь?
– Нето нальешь?.. Егорка аж рот открыл.
– Пятеру давай – и налью, – твердо сказал Олеша. Он медленно, с аппетитом вытащил из рукава ватника четвертак самогонки.
– Пятеру! Где ее взять, пятеру-то?.. – вздохнул Егорка. Он не то чтобы огорчился, но хмурь на лице была. – На пятеру положен стакан с четвертью – понял? А у тебя тут – с наперсток.
– Ну извеняй!.. – Олеша с размаха всадил четвертак себе в глотку.
– Не сожри брансбоит-то, – посоветовал Егорка. – Босява!
Говорить Олеша не мог, раздалось мычание, глотка работала у Олеши как мощный насос.
Весной Олешу еле откачали. Он приехал в Овсянку к теще: старуха давно зазывала Олешу поставить забор. А бутылки, чтоб приезд отметить, не нашлось. Олеша промаялся до обеда, потом взял тазик, развел дихлофос, да еще теще из тазика плеснул, не пожадничал, родня все ж!
Бабка склеила ласты прямо за столом, а Олеша все-таки вылез, оклемался, но желудок (почти весь) ему все-таки отрезали, хотя водку хлебает, ничего! Только для водки, наверное, желудок-то не очень и нужен, водка сразу по всему телу идет, без буферов. Именно здесь, в Сибири, Егорка убедился: русский человек – не любит жить. Ну хорошо, Ачинск – место гиблое, здесь без водки – гниляк, но другие-то, спрашивается, в других-то городах, посветлее, они-то зачем пьют?..
Наташка, жена Егорки, прежде, как Новый год, так орала, пьяная, что Егорка – сволочь и борзота, хотя он бил Наташку в редчайших случаях.
А кто, спрашивается, сказал Наташке, что она должна быть счастлива?
Правда, тогда квартиры не было, хотя в коммуналке, между прочим, тоже не так уж плохо, весело, по крайней мере; здесь, в Сибири, другие люди, срама меньше, но Иван Михайлович – молодец, квартирку-то дал.
– Зря ты, Олеша… – Егорка поднялся, – папа Ваня явится… по обычаю сразу и нальет… че ж свое перевошь, аль – не жалко?
Олеша сидел на бревне, улыбаясь от дури.
– Ну, потопали, што ль?
Не только в Ачинске, нет, на всей Красноярщине не найти таких плотников, как Егорка и Олеша. Вот нет, и все! Дерево есть дерево, это ж не нефть какая-нибудь; дерево – оно ж живое, оно руки любит, людей!
А если Егорку спросить, так он больше всего уважал осину. На ней, между прочим, на осине, войну выиграли; не было у немцев таких блиндажей, как у нас, строить не умели, вот и мерзли, собаки подлые, поделом им!..
Холод, холод нынче какой; в Абакане, говорят, морозы злее, чем в Норильске. Спятила природа, из-за коммунистов спятила, ведь никто так не заколебал Красноярщину, как Леонид Ильич Брежнев и его красноярские ученички, тот же Федирко, первый секретарь. ГЭС через Енисей построили, тысячи гектаров леса превратились в болото, климат сделался влажный, противный, исчезли сорок видов трав и растений; волки, медведи, даже белки – все с порчей, все больные; медведь по заимкам шарится, к человеку жмется – не может медведь жить на болоте, жрать ему в тайге стало нечего, вон как!
– Пошли, говорю… задрыга!
– Пойдем…
Олеша легко (откуда силы берутся, да?) закинул бревно на плечо. Егорка поднял бревно с другого конца, наклонил голову и медленно пошел за Олешей – шаг в шаг.
– Смотри… Алке-то уж за пятьдесят небось, а как выглядит-то…
– Какой Алке? – не понял Олеша.
– Да Пугачихе… Как это ей удаетси?..
– А че тут «как»? – не понял Олеша. – Всю жизнь на воле, хавает сплошной центряк, все с рынка небось…
Они медленно шли друг за другом.
– Здорово, ешкин кот!
Директорская «Волга» стояла у забора в воротах, видно, собиралась въехать, да встала, не успела.
Чуприянов улыбнулся. В «Волге», рядом с шофером, сидел еще кто-то, кого Егорка не знал, – плотный широкоплечий мужчина с чуть помятым лицом.
– Здравия желаем, – Олеша снял шапку.
– Здоров! – кивнул Чуприянов.
– Здрассте… – Егорка стоял как вкопанный.
Чуприянов построил дачу на отшибе, в лесу. Кто ж знал, что пройдет лет пять-семь и красноярский «Шинник», завод со связями, заберет этот лес под дачи?..
– Аза осинку, мисюк, можно и по физни получить, – прищурился Чуприянов. – Веришь?..
– Так деревяшки ж нет… – удивился Егорка, – еще ж в пятницу вся деревяшка вышла… А эта и на полати пойдет – любо! Осинка-то мохнорылая, Михалыч… не осинка, а меруха, все равно ж рухнет…
– Тебе, брат, можно быть дураком… это грех, конечно, но не страшный, – Чуприянов протянул ему руку, потом также, за руку, поздоровался с Олешей, – но уж меня ты не срами, слышишь? Еще раз увижу тебя с контрабандой, так сразу Гринпису и сдам, такую жопию получишь – мало не покажется…
– Так его ж пристрелили вроде… – опешил Егорка.
– Пристрелили, блядоебина, Грингаута, начальника милиции… и не пристрелили, а погиб он… смертью храбрых, – усек? А это – Гринпис, это для тебя похуже будет, чем милиция, точно тебе говорю…
Подполковник Грингаут, начальник местного ОВД, погиб в неравной схватке с браконьерами: поехал на «стрелку» за долей, а получил из кустов две пули в лоб.
Человек в «Волге» тихо засмеялся – так, будто он сам стеснялся сейчас своего смеха.
– Вот, ешкин кот, работнички… И на хренища мне такие?.. Ну и как же здесь быть, Николай Яковлевич?
Чуприянов то ли шутил, то ли действительно извинялся, как умел, перед московским гостем.
– Но в лесу эта осинка и впрямь, Иван Михайлович, никому не нужна, вот мужики и стараются, чтоб не сгнила на корню…
– Все равно засопливлю, – Чуприянов упрямо мотнул головой. – Непорядок делают. Здесь все я решаю, я один – когда команды нет, а осинка – уже срублена, это называется бардак… Свой стакан не получат.
– Ну, это жестоко, – опять засмеялся тот, кого назвали Николай Яковлевич.
– Очень жестко, – подтвердил Олеша.
– Осину, мудан, кукурузь обратно в лес, – приказал Чуприянов, открывая «Волгу». – На сегодня есть работа?
– Как не быть, есть…
Егорка только сейчас, кажется, понял, что его – взгрели.
– Вот и давайте, – Чуприянов хлопнул дверцей машины. – А опосля – поговорим.
«Волга» медленно въехала в ворота усадьбы.
Чуприяновский дом был очень похож на старый, купеческий: крепкий, сибирский, огромный. Такой дом лет сто простоит и хуже – не станет, потому что хозяева, сразу видно, уважают дом, в котором они живут.
– Эва!.. Почем я знаю! – откликнулся Олеша, щуплый мужичонка лет сорока, сильно помятый, но пока еще не упавший, стоявший как раз у той самой черты, которая и отделяет жизнь от полнейшего скотства.
– А ты его видел, доллар-то?
– Видал, ага.
– А где видал?
– У Кольки.
– За бутыль Колька отдаст, как считаешь?
– Ты че, сдурел? Доллар – он же деньга, понял? Су-урьезная, слушай! Ну а припрет поскуду, то отдаст, че ж не отдать-то…
Бревно попалось не тяжелое, но вредное – елозило по плечу. Есть бревна хорошие, добрые, сидят на плече будто влитые, будто прилипли. А это бревно ходуном ходит, как пила, в ватник сучки лезут, но ватник-то казенный, черт с ним, а вот идти вязко.
Егорка вздохнул: здесь, в Ачинске, он уж лет двадцать, поди, а к снегу, к морозам так и не привык.
Конец октября, а снег-то какой: утонуть можно, свалишься в сугроб – люди пройдут, не заметят…
Олеша хитрый, у него за пазухой солдатская фляга с брагой, – не угостит, нет, удавится, а не угостит, во человек!
Водка в магазине пятьдесят семь рублев: это что ж в стране-то деется?
Вчера по телевизору негра показывали: у них, говорит, в Африке, когда к власти коммунисты приходят, в магазинах сразу же исчезают бананы. Такая вот елдомотина: если коммунисты, то бананы – тю-тю! Интересно, а как же у них, в Эфиепах, с водкой? В Ачинске бананов сейчас – выше крыши. Олеша брехал, складов для бананов не хватает, так их быстренько по моргам распихали, там температура – звездец, лучше и не надо. А что? И людям хорошо, и трупы не в обиде. Вот, черт: бананов – прорва, а водка – пятьдесят семь рублев; да Ельцина за одно это убить мало! Наш Иван Михайлович, как Ельцина… красавца этого… увидал, сразу все понял. Вы, говорит, присмотритесь, у него под физию жопа переделана, это подозрительно. Он-то все у нас видит, Иван Михайлович, потому что – умный. А еще – охотник хороший, от него не только утка, от него сам глухарь не увернется, хотя нет подлее птицы, чем глухарь, – нету! Осенью, правда, чуть беда не вышла: отправился Иван Михайлович браконьерить, сетки на Чулым ставить, а с ночи, видать, подморозило, «газик» закрутился и – в овраг…
Бог спас. Бережет Бог начальство! Странно все-таки: Сибирь есть Сибирь, холод собачий, а люди здесь до ста лет живут…
Ельцин – да?.. Страна что ж? Перестала отличать плохих людей от хороших? Слабых от сильных… – так, что ли?
Директор Ачинского глинозема Иван Михайлович Чуприянов для Егорки был главным человеком в Красноярском крае.
Егорка больше всего на свете уважал стабильность.
Иван Михайлович был железный человек.
«Можа, Ельцин и не дурак, конечно, – размышлял Егорка, – но че ж в лабазах тогда все так дорого? Ты… – что, Ельцин? Не мошь цены подрубить, как подрубал их товарищ Сталин? Знача не упрямьси, к людям сгоняй, посоветуйся! Простой человек потому и простой, что живет без затей. Он же всегда подскажет тебе, как по-простому сделать, чтоб надежно было, надежно и хорошо, из вашей же Москвы-то Сибирь не разглядеть…»
– Хва! – Олеша остановился. – Перекур! Скоко ж, бля, заниматься?
Бревно упало на землю.
«Горбатый хоть и фуфлогон был, а жаль его, – подумал Егорка. – Дурак, однако: прежде чем свое крутить, надо б было народу полюбиться. А народу – что? Много треба, што ль? Приехал бы сюда, в Ачинск, выволок бы на площадь полевую кухню с кашей, Рыжкову на шею таз с маслом, а сам бы фартук надел да черпак взял. Хрясь кашу в тарелку, а Рыжков масла туда – бух! – в-во! Царь бы был, народ бы ему сапоги лизал!
А Ельцин – и правда ерник, вроде и хочет чего-то, а перегорает быстро, чисто русская натура, в нем все мгновенно переходит в свою противоположность. Не в своих санях сидит человек, это ж ясно, а признаться в этом боитца…»
– Сам-то Михалыч… придет аль как? – Олеша скрутил папироску. – Суббота все ж… праздник ноне…
Иван Михайлович снарядил Егорку с Олешей срубить ему баньку: старая сгорела у него еще в августе.
Не-е… если страна перестала отличать слабых от сильных, тогда ей конец, стране, это факт…
О баньке болтали разное: вроде и девок туда привозили из Красноярска, вроде и Катюша, дочка его, голая с мужиками бултыхалась, – только людям-то как верить, люди нынче как собаки, очень злые, не приведи бог – война, в окопы уже никого не затащ-щишь, все бздюхи, мигом у нас пропадает страна…
– Ты че, Олеш?
– Я сча… сча приду.
– Здесь хлебай, я отвернусь, – взорвался Егорка. – Че бегать-то?
– Со мной бушь?
– Нето нальешь?.. Егорка аж рот открыл.
– Пятеру давай – и налью, – твердо сказал Олеша. Он медленно, с аппетитом вытащил из рукава ватника четвертак самогонки.
– Пятеру! Где ее взять, пятеру-то?.. – вздохнул Егорка. Он не то чтобы огорчился, но хмурь на лице была. – На пятеру положен стакан с четвертью – понял? А у тебя тут – с наперсток.
– Ну извеняй!.. – Олеша с размаха всадил четвертак себе в глотку.
– Не сожри брансбоит-то, – посоветовал Егорка. – Босява!
Говорить Олеша не мог, раздалось мычание, глотка работала у Олеши как мощный насос.
Весной Олешу еле откачали. Он приехал в Овсянку к теще: старуха давно зазывала Олешу поставить забор. А бутылки, чтоб приезд отметить, не нашлось. Олеша промаялся до обеда, потом взял тазик, развел дихлофос, да еще теще из тазика плеснул, не пожадничал, родня все ж!
Бабка склеила ласты прямо за столом, а Олеша все-таки вылез, оклемался, но желудок (почти весь) ему все-таки отрезали, хотя водку хлебает, ничего! Только для водки, наверное, желудок-то не очень и нужен, водка сразу по всему телу идет, без буферов. Именно здесь, в Сибири, Егорка убедился: русский человек – не любит жить. Ну хорошо, Ачинск – место гиблое, здесь без водки – гниляк, но другие-то, спрашивается, в других-то городах, посветлее, они-то зачем пьют?..
Наташка, жена Егорки, прежде, как Новый год, так орала, пьяная, что Егорка – сволочь и борзота, хотя он бил Наташку в редчайших случаях.
А кто, спрашивается, сказал Наташке, что она должна быть счастлива?
Правда, тогда квартиры не было, хотя в коммуналке, между прочим, тоже не так уж плохо, весело, по крайней мере; здесь, в Сибири, другие люди, срама меньше, но Иван Михайлович – молодец, квартирку-то дал.
– Зря ты, Олеша… – Егорка поднялся, – папа Ваня явится… по обычаю сразу и нальет… че ж свое перевошь, аль – не жалко?
Олеша сидел на бревне, улыбаясь от дури.
– Ну, потопали, што ль?
Не только в Ачинске, нет, на всей Красноярщине не найти таких плотников, как Егорка и Олеша. Вот нет, и все! Дерево есть дерево, это ж не нефть какая-нибудь; дерево – оно ж живое, оно руки любит, людей!
А если Егорку спросить, так он больше всего уважал осину. На ней, между прочим, на осине, войну выиграли; не было у немцев таких блиндажей, как у нас, строить не умели, вот и мерзли, собаки подлые, поделом им!..
Холод, холод нынче какой; в Абакане, говорят, морозы злее, чем в Норильске. Спятила природа, из-за коммунистов спятила, ведь никто так не заколебал Красноярщину, как Леонид Ильич Брежнев и его красноярские ученички, тот же Федирко, первый секретарь. ГЭС через Енисей построили, тысячи гектаров леса превратились в болото, климат сделался влажный, противный, исчезли сорок видов трав и растений; волки, медведи, даже белки – все с порчей, все больные; медведь по заимкам шарится, к человеку жмется – не может медведь жить на болоте, жрать ему в тайге стало нечего, вон как!
– Пошли, говорю… задрыга!
– Пойдем…
Олеша легко (откуда силы берутся, да?) закинул бревно на плечо. Егорка поднял бревно с другого конца, наклонил голову и медленно пошел за Олешей – шаг в шаг.
– Смотри… Алке-то уж за пятьдесят небось, а как выглядит-то…
– Какой Алке? – не понял Олеша.
– Да Пугачихе… Как это ей удаетси?..
– А че тут «как»? – не понял Олеша. – Всю жизнь на воле, хавает сплошной центряк, все с рынка небось…
Они медленно шли друг за другом.
– Здорово, ешкин кот!
Директорская «Волга» стояла у забора в воротах, видно, собиралась въехать, да встала, не успела.
Чуприянов улыбнулся. В «Волге», рядом с шофером, сидел еще кто-то, кого Егорка не знал, – плотный широкоплечий мужчина с чуть помятым лицом.
– Здравия желаем, – Олеша снял шапку.
– Здоров! – кивнул Чуприянов.
– Здрассте… – Егорка стоял как вкопанный.
Чуприянов построил дачу на отшибе, в лесу. Кто ж знал, что пройдет лет пять-семь и красноярский «Шинник», завод со связями, заберет этот лес под дачи?..
– Аза осинку, мисюк, можно и по физни получить, – прищурился Чуприянов. – Веришь?..
– Так деревяшки ж нет… – удивился Егорка, – еще ж в пятницу вся деревяшка вышла… А эта и на полати пойдет – любо! Осинка-то мохнорылая, Михалыч… не осинка, а меруха, все равно ж рухнет…
– Тебе, брат, можно быть дураком… это грех, конечно, но не страшный, – Чуприянов протянул ему руку, потом также, за руку, поздоровался с Олешей, – но уж меня ты не срами, слышишь? Еще раз увижу тебя с контрабандой, так сразу Гринпису и сдам, такую жопию получишь – мало не покажется…
– Так его ж пристрелили вроде… – опешил Егорка.
– Пристрелили, блядоебина, Грингаута, начальника милиции… и не пристрелили, а погиб он… смертью храбрых, – усек? А это – Гринпис, это для тебя похуже будет, чем милиция, точно тебе говорю…
Подполковник Грингаут, начальник местного ОВД, погиб в неравной схватке с браконьерами: поехал на «стрелку» за долей, а получил из кустов две пули в лоб.
Человек в «Волге» тихо засмеялся – так, будто он сам стеснялся сейчас своего смеха.
– Вот, ешкин кот, работнички… И на хренища мне такие?.. Ну и как же здесь быть, Николай Яковлевич?
Чуприянов то ли шутил, то ли действительно извинялся, как умел, перед московским гостем.
– Но в лесу эта осинка и впрямь, Иван Михайлович, никому не нужна, вот мужики и стараются, чтоб не сгнила на корню…
– Все равно засопливлю, – Чуприянов упрямо мотнул головой. – Непорядок делают. Здесь все я решаю, я один – когда команды нет, а осинка – уже срублена, это называется бардак… Свой стакан не получат.
– Ну, это жестоко, – опять засмеялся тот, кого назвали Николай Яковлевич.
– Очень жестко, – подтвердил Олеша.
– Осину, мудан, кукурузь обратно в лес, – приказал Чуприянов, открывая «Волгу». – На сегодня есть работа?
– Как не быть, есть…
Егорка только сейчас, кажется, понял, что его – взгрели.
– Вот и давайте, – Чуприянов хлопнул дверцей машины. – А опосля – поговорим.
«Волга» медленно въехала в ворота усадьбы.
Чуприяновский дом был очень похож на старый, купеческий: крепкий, сибирский, огромный. Такой дом лет сто простоит и хуже – не станет, потому что хозяева, сразу видно, уважают дом, в котором они живут.