Микко кое-как сводит запястья Степаныча, Арви накидывает на них петлю. Как говорят анестезиологи – хорошо зафиксированный больной в анестезии не нуждается.
– Пустите, суки! – орет неугомонный майор. – Я убью этого козла!
«Козел», у которого в процессе единоборства оторвался погон, отвечает вполне резонно:
– Сам сдохнешь, падла!
Не зря, не зря они слушают шансон.
Канарейка тихо офигевает.
– Мужики, ну успокойтесь вы, наконец! Ну подумаешь, протокол! Хотите, мы сами за бланком съездим!
Не успокаиваются мужики. Велик, видно, антагонизм, ох, велик. Накопилась обида за долгие годы. Только кровь ее смоет.
Майор плюется выбитым зубом. Кровь заливает документы, лежащие на столе, пара капель долетает до Дзержинского, попадая ему точно под нос… Лейтенант отвечает шипением…
Я с ужасом представил, что они вытворяют с задержанными, если между собой вот так выясняют отношения.
Мне ничего не остается, как применить болевой прием – заломать кисть. Лейтенант орет от боли, но не успокаивается. Кое-как тащу его к клетке. Само собой, не с канарейкой, а к большой – для людей. Путь посидит, остынет. Другого пути нет. Мент отчаянно вырывается, словно баран перед забоем, но я выкручиваю ему палец, и запал чуть ослабевает.
И когда до цели остается буквально полметра, случается очередной поворот сценария. По большому счету, логичный. Это не подстава и не натяжка. Орут господа офицеры громче испанцев на корриде – кто-нибудь, да услышал.
И не кто-нибудь… А кто надо. Услышали.
Два милицейских сержанта, комплекцией не уступающие братьям Кличко. И что удивительно, тоже близнецы. Или мне показалось? Потому что смотрел я не столько на их лица, сколько на обнаженные дубинки.
Я ребят в чем-то понимаю… А что бы вы подумали на их месте?
Они слышат вопли из опорного пункта, заходят и видят ужасный ужас. Трое каких-то гражданских уродов заламывают руки офицерам милиции, вяжут ремнем, отбирают табельное оружие. Мало того – у офицеров жестоко разбиты лица – кровь аж на Феликсе, разорвана форменная одежда, и вообще, мягко говоря, общественный беспорядок.
И какую правовую оценку дают увиденному сержантские головы?
Нападение на опорный пункт! Практически, терроризм! И ладно бы на Кавказе, а то уже и до северных границ добрались, проклятые басмачи!
И что остается делать? Только одно.
Мочить, как предписывает руководство страны.
Я открываю глаза. Рынок, птичка, прохожие. Две тысячи двенадцатый год. Пальцы сжимают коробочку с лекарством.
– Нет… Спасибо… Я просто кое-что вспомнил. Не очень приятное.
– Бывает, – улыбается торгаш, – у меня такое тоже иногда случается. Птичку выбирать будем?
– Мне, вообще-то, котенок нужен… Внук попросил.
– Ну, котенок – это неинтересно. Котята у всех есть. То ли дело – канарейка! Вы послушайте, как поет.
Он постучал пальцем по клетке. Канарейка проснулась и неохотно выдала несколько звуков, мало похожих на песню.
– Это она не проснулась еще, – улыбнулся мужчина, – а когда распоется, и не остановить!
– Скотчем можно заклеить.
– Зачем?
– Тогда заткнется… Простите, можно я еще немного посижу?
– Конечно… А насчет канарейки подумайте… Котенок – это совсем не то. Кроме ободранных обоев и шерсти на ковре, никакой радости. А здесь живая песня…
Больше всех досталось Арви. И его очкам. Из очков они сначала превратились в пенсне, а потом в автомобиль, на скорости сто шестьдесят врезавшийся в бетонную стену. Сам же Арви сидел за рулем этого автомобиля. И у автомобиля не сработали подушки безопасности.
Когда били Микко, он пытался вспомнить весь свой русский словарный запас. Но, кроме «Привет!», «Как дела?» и «Хорошо», ничего не вспомнил.
А вопрос «Как дела?», заданный человеком после полученного удара дубинкой, выглядит несколько издевательски. А уж про «Хорошо» и говорить нечего.
«Да ты, сука, еще и прикалываешься?! Сейчас узнаешь, как у меня дела! Получай!»
Близнецы-сержанты работать умели… Видимо, омоновцы.
Я не знаю, о чем в тот момент думали мои финские компаньоны. Возможно, о пресловутой русской угрозе или о том, что больше никогда не приедут в эту дикую страну, где полицейские убивают за обычный вопрос «Как пройти к ветеринару?». Возможно, о своих семьях, оставленных в Суоми. И к кому, в случае чего, отойдет их бизнес… А скорее всего ни о чем.
Они просто не знали, о чем думать…
Я же думал о чуде. Только оно могло нас спасти. Но после пяти минут избиения никакого чуда не произошло. Когда из разбитого носа брызнул кровавый фонтан, я просто упал на пол, закрыл голову руками и не сопротивлялся, как советует пособие «Что делать, если вы стали жертвой преступного посягательства», выпущенное у нас на эстонском языке немалым тиражом.
Это тоже не очень помогло, но удары ботинок по ребрам стали как-то менее чувствительными. Либо я уже не чувствовал боли.
Остановил мучения майор. Опять-таки с помощью живительного матерного слова, обращенного к сержантам. В политкорректном парламенте это прозвучало бы примерно так:
– Вы что, господа инвалиды, заболели еще и умственным расстройством?
В реальности все было короче и жестче.
Дубинки замерли в воздухе.
– А чо, Степаныч?.. Они ж вас…
– Да не они…
Я понял, что настал мой час. Забыв про боль и сломанные ребра, я вскочил с пола, оторвал болтающийся на одной нитке рукав пиджака и, зажимая платком нос, прокричал с интонацией командира штрафбата, отправляющего бойцов под танки:
– Ну, все! Вы попали! Вы знаете, кто мы такие?! Я корреспондент газеты «Рупор демократии», а это наши финские гости! И завтра про ваш беспредел узнает весь мир!
Я не знаю, есть ли здесь такая газета, но какая разница? Цель достигнута, дубинки спрятаны за спины, на лицах откровенное смятение. Никто не хочет иметь дело со свободной прессой.
Сержанты поворачивают голову к Степанычу.
– Да они случайно здесь, – поясняет тот, умывая разбитое лицо водой из графина, – ветеринар им нужен.
Окровавленный палец указывает на клетку с птичкой.
– А чо ж сюда пришли?
– Дорогу спросить… А мы тут с Витьком… В общем… Поругались…
О, как! Поругались они… Милые бранятся, только тешатся. Теперь нам не только ветеринар нужен, но и травматологический пункт. Но уже наш, эстонский. В местный я под дулом пистолета не пойду… Вдруг там тоже кто-нибудь поругается? Врач с санитаром. А у них скальпели…
Лейтенант, он же Витек, пока нас обрабатывали дубинками и ботинками, свалил в туалет и, судя по звукам, зализывает там раны.
– Во, блин! – хором выдыхают сержанты, словно ракетчики, сбившие пассажирский лайнер.
Они действительно близнецы, как успевает засечь мой заплывающий глаз. Удобно, наверно. Бьют граждан по очереди, а опознать нельзя. Соответственно и спросить не с кого.
– Блин не блин, а отвечать придется. – Я помогаю подняться Арви с пола. Без очков бедняга совсем плох.
Микко выкарабкивается самостоятельно. Его пиджак от «Хьюго Босс» по всей длине разорван на спине, нагрудный карман болтается на паре ниток. С лицом полный… Ну, вы понимаете, о чем я…
Но вот что значит западные люди! Не возмущаются, не протестуют, не грозятся судом! Получили по головушкам, и «ноу проблем». Лишь бы не доставлять хлопот другим.
Канарейка запела, заполняя возникшую неловкую паузу.
– Ну, мужики, а чего сразу – газета? – разводит гулливерскими ручищами сержант номер «1». – Ну ошиблись, ну бывает… А чо мы думать были должны? Вы войдите в положение. Будьте людьми…
Он бы минуту назад так разговаривал…
– Старина, тебя как звать? – обращается виртуоз дубинки к Арви, протягивая ему предмет, смутно похожий на очки.
Я перевожу. Арви не отвечает… И не потому, что обиделся.
Кажется, мой несчастный компаньон забыл, как его звать… Либо ему отбили часть мозга, отвечающую за память…
Как бы завтра не началась вторая русско-финская война. Надо спасать бывшую родину.
– Вот до чего человека довели! Имя забыл! Теперь на лекарства до пенсии работать будете!
И тут страж общественного порядка выдал фразу, украсившую бы защитную речь парламентария, обвиненного в сексуальных домогательствах:
– Так он… Это… Как бы… Сам…
После переглянулся с братом-близнецом, ища поддержки. Тот, разумеется, поддержал. Кивнул в знак полного согласия. Кто бы сомневался?
– Арви, они говорят, что ты упал сам, – сообщаю я компаньону радостную новость.
Бедный, бедный Арви… Он тоже соглашается… Быстро сломался. В тридцать седьмом он подписал бы признание в шпионаже после первого допроса. Слабак.
Но я, как закаленный боец, не теряю присутствия духа.
– Международный суд в Гааге разберется, кто сам, а кто нет. В любом случае, готовьтесь.
Стражи не совсем безнадежные. Первый тут же предлагает альтернативу:
– Дык… Давайте мы к ветеринару вас проводим. Тут рядом.
– А на хрена вам ветеринар? – уточняет страж номер «2».
Я повторяю историю с сертификатом и таможней.
– Да чо вы, с ума спятили? Какой ветеринар? Зачем? Замотайте птицу скотчем, чтоб не вякала, суньте в карман, а клетку выкиньте.
– А что сказать на таможне?
– Да то и скажите. Улетела, пока осматривали… Степаныч, у вас скотч есть?
Майор открывает ящик стола, достает катушку широкого скотча цвета «кофе с молоком». Сержант, не дожидаясь нашего согласия, берет катушку, зубами отцепляет край, затем сует лапищу в клетку и вытаскивает протестующую канарейку. Через секунду она лежит на столе, обернутая тремя слоями липкой ленты, словно мумия бинтами.
– Очумел? Задохнется! – Сержант номер «1» хватает птичку и освобождает ей клюв. – Во.
– Она ж чирикать будет.
– Если в карман сунуть, не будет. Они в темноте не поют. У теть Маши такая же. Держите, мужики… А клетку в Нарве новую купите…
Они б еще наручники на нее надели. Я осторожно забираю негодующую канарейку и запихиваю в карман пиджака. Действительно, она тут же замолкает.
Финны опять не реагируют. Уместней сказать – уже не реагируют. Не задают идиотских вопросов типа: «А зачем это полицейский замотал канарейку скотчем?» Поняли, что лишний вопрос – лишний синяк. Жизнь дается человеку один раз, в том числе и в Финляндии.
– Пустите, суки! – орет неугомонный майор. – Я убью этого козла!
«Козел», у которого в процессе единоборства оторвался погон, отвечает вполне резонно:
– Сам сдохнешь, падла!
Не зря, не зря они слушают шансон.
Канарейка тихо офигевает.
– Мужики, ну успокойтесь вы, наконец! Ну подумаешь, протокол! Хотите, мы сами за бланком съездим!
Не успокаиваются мужики. Велик, видно, антагонизм, ох, велик. Накопилась обида за долгие годы. Только кровь ее смоет.
Майор плюется выбитым зубом. Кровь заливает документы, лежащие на столе, пара капель долетает до Дзержинского, попадая ему точно под нос… Лейтенант отвечает шипением…
Я с ужасом представил, что они вытворяют с задержанными, если между собой вот так выясняют отношения.
Мне ничего не остается, как применить болевой прием – заломать кисть. Лейтенант орет от боли, но не успокаивается. Кое-как тащу его к клетке. Само собой, не с канарейкой, а к большой – для людей. Путь посидит, остынет. Другого пути нет. Мент отчаянно вырывается, словно баран перед забоем, но я выкручиваю ему палец, и запал чуть ослабевает.
И когда до цели остается буквально полметра, случается очередной поворот сценария. По большому счету, логичный. Это не подстава и не натяжка. Орут господа офицеры громче испанцев на корриде – кто-нибудь, да услышал.
И не кто-нибудь… А кто надо. Услышали.
Два милицейских сержанта, комплекцией не уступающие братьям Кличко. И что удивительно, тоже близнецы. Или мне показалось? Потому что смотрел я не столько на их лица, сколько на обнаженные дубинки.
Я ребят в чем-то понимаю… А что бы вы подумали на их месте?
Они слышат вопли из опорного пункта, заходят и видят ужасный ужас. Трое каких-то гражданских уродов заламывают руки офицерам милиции, вяжут ремнем, отбирают табельное оружие. Мало того – у офицеров жестоко разбиты лица – кровь аж на Феликсе, разорвана форменная одежда, и вообще, мягко говоря, общественный беспорядок.
И какую правовую оценку дают увиденному сержантские головы?
Нападение на опорный пункт! Практически, терроризм! И ладно бы на Кавказе, а то уже и до северных границ добрались, проклятые басмачи!
И что остается делать? Только одно.
Мочить, как предписывает руководство страны.
* * *
– Может, «Скорую» вызвать? – Голос продавца птиц возвращает меня в реальность.Я открываю глаза. Рынок, птичка, прохожие. Две тысячи двенадцатый год. Пальцы сжимают коробочку с лекарством.
– Нет… Спасибо… Я просто кое-что вспомнил. Не очень приятное.
– Бывает, – улыбается торгаш, – у меня такое тоже иногда случается. Птичку выбирать будем?
– Мне, вообще-то, котенок нужен… Внук попросил.
– Ну, котенок – это неинтересно. Котята у всех есть. То ли дело – канарейка! Вы послушайте, как поет.
Он постучал пальцем по клетке. Канарейка проснулась и неохотно выдала несколько звуков, мало похожих на песню.
– Это она не проснулась еще, – улыбнулся мужчина, – а когда распоется, и не остановить!
– Скотчем можно заклеить.
– Зачем?
– Тогда заткнется… Простите, можно я еще немного посижу?
– Конечно… А насчет канарейки подумайте… Котенок – это совсем не то. Кроме ободранных обоев и шерсти на ковре, никакой радости. А здесь живая песня…
* * *
Живая песня…Больше всех досталось Арви. И его очкам. Из очков они сначала превратились в пенсне, а потом в автомобиль, на скорости сто шестьдесят врезавшийся в бетонную стену. Сам же Арви сидел за рулем этого автомобиля. И у автомобиля не сработали подушки безопасности.
Когда били Микко, он пытался вспомнить весь свой русский словарный запас. Но, кроме «Привет!», «Как дела?» и «Хорошо», ничего не вспомнил.
А вопрос «Как дела?», заданный человеком после полученного удара дубинкой, выглядит несколько издевательски. А уж про «Хорошо» и говорить нечего.
«Да ты, сука, еще и прикалываешься?! Сейчас узнаешь, как у меня дела! Получай!»
Близнецы-сержанты работать умели… Видимо, омоновцы.
Я не знаю, о чем в тот момент думали мои финские компаньоны. Возможно, о пресловутой русской угрозе или о том, что больше никогда не приедут в эту дикую страну, где полицейские убивают за обычный вопрос «Как пройти к ветеринару?». Возможно, о своих семьях, оставленных в Суоми. И к кому, в случае чего, отойдет их бизнес… А скорее всего ни о чем.
Они просто не знали, о чем думать…
Я же думал о чуде. Только оно могло нас спасти. Но после пяти минут избиения никакого чуда не произошло. Когда из разбитого носа брызнул кровавый фонтан, я просто упал на пол, закрыл голову руками и не сопротивлялся, как советует пособие «Что делать, если вы стали жертвой преступного посягательства», выпущенное у нас на эстонском языке немалым тиражом.
Это тоже не очень помогло, но удары ботинок по ребрам стали как-то менее чувствительными. Либо я уже не чувствовал боли.
Остановил мучения майор. Опять-таки с помощью живительного матерного слова, обращенного к сержантам. В политкорректном парламенте это прозвучало бы примерно так:
– Вы что, господа инвалиды, заболели еще и умственным расстройством?
В реальности все было короче и жестче.
Дубинки замерли в воздухе.
– А чо, Степаныч?.. Они ж вас…
– Да не они…
Я понял, что настал мой час. Забыв про боль и сломанные ребра, я вскочил с пола, оторвал болтающийся на одной нитке рукав пиджака и, зажимая платком нос, прокричал с интонацией командира штрафбата, отправляющего бойцов под танки:
– Ну, все! Вы попали! Вы знаете, кто мы такие?! Я корреспондент газеты «Рупор демократии», а это наши финские гости! И завтра про ваш беспредел узнает весь мир!
Я не знаю, есть ли здесь такая газета, но какая разница? Цель достигнута, дубинки спрятаны за спины, на лицах откровенное смятение. Никто не хочет иметь дело со свободной прессой.
Сержанты поворачивают голову к Степанычу.
– Да они случайно здесь, – поясняет тот, умывая разбитое лицо водой из графина, – ветеринар им нужен.
Окровавленный палец указывает на клетку с птичкой.
– А чо ж сюда пришли?
– Дорогу спросить… А мы тут с Витьком… В общем… Поругались…
О, как! Поругались они… Милые бранятся, только тешатся. Теперь нам не только ветеринар нужен, но и травматологический пункт. Но уже наш, эстонский. В местный я под дулом пистолета не пойду… Вдруг там тоже кто-нибудь поругается? Врач с санитаром. А у них скальпели…
Лейтенант, он же Витек, пока нас обрабатывали дубинками и ботинками, свалил в туалет и, судя по звукам, зализывает там раны.
– Во, блин! – хором выдыхают сержанты, словно ракетчики, сбившие пассажирский лайнер.
Они действительно близнецы, как успевает засечь мой заплывающий глаз. Удобно, наверно. Бьют граждан по очереди, а опознать нельзя. Соответственно и спросить не с кого.
– Блин не блин, а отвечать придется. – Я помогаю подняться Арви с пола. Без очков бедняга совсем плох.
Микко выкарабкивается самостоятельно. Его пиджак от «Хьюго Босс» по всей длине разорван на спине, нагрудный карман болтается на паре ниток. С лицом полный… Ну, вы понимаете, о чем я…
Но вот что значит западные люди! Не возмущаются, не протестуют, не грозятся судом! Получили по головушкам, и «ноу проблем». Лишь бы не доставлять хлопот другим.
Канарейка запела, заполняя возникшую неловкую паузу.
– Ну, мужики, а чего сразу – газета? – разводит гулливерскими ручищами сержант номер «1». – Ну ошиблись, ну бывает… А чо мы думать были должны? Вы войдите в положение. Будьте людьми…
Он бы минуту назад так разговаривал…
– Старина, тебя как звать? – обращается виртуоз дубинки к Арви, протягивая ему предмет, смутно похожий на очки.
Я перевожу. Арви не отвечает… И не потому, что обиделся.
Кажется, мой несчастный компаньон забыл, как его звать… Либо ему отбили часть мозга, отвечающую за память…
Как бы завтра не началась вторая русско-финская война. Надо спасать бывшую родину.
– Вот до чего человека довели! Имя забыл! Теперь на лекарства до пенсии работать будете!
И тут страж общественного порядка выдал фразу, украсившую бы защитную речь парламентария, обвиненного в сексуальных домогательствах:
– Так он… Это… Как бы… Сам…
После переглянулся с братом-близнецом, ища поддержки. Тот, разумеется, поддержал. Кивнул в знак полного согласия. Кто бы сомневался?
– Арви, они говорят, что ты упал сам, – сообщаю я компаньону радостную новость.
Бедный, бедный Арви… Он тоже соглашается… Быстро сломался. В тридцать седьмом он подписал бы признание в шпионаже после первого допроса. Слабак.
Но я, как закаленный боец, не теряю присутствия духа.
– Международный суд в Гааге разберется, кто сам, а кто нет. В любом случае, готовьтесь.
Стражи не совсем безнадежные. Первый тут же предлагает альтернативу:
– Дык… Давайте мы к ветеринару вас проводим. Тут рядом.
– А на хрена вам ветеринар? – уточняет страж номер «2».
Я повторяю историю с сертификатом и таможней.
– Да чо вы, с ума спятили? Какой ветеринар? Зачем? Замотайте птицу скотчем, чтоб не вякала, суньте в карман, а клетку выкиньте.
– А что сказать на таможне?
– Да то и скажите. Улетела, пока осматривали… Степаныч, у вас скотч есть?
Майор открывает ящик стола, достает катушку широкого скотча цвета «кофе с молоком». Сержант, не дожидаясь нашего согласия, берет катушку, зубами отцепляет край, затем сует лапищу в клетку и вытаскивает протестующую канарейку. Через секунду она лежит на столе, обернутая тремя слоями липкой ленты, словно мумия бинтами.
– Очумел? Задохнется! – Сержант номер «1» хватает птичку и освобождает ей клюв. – Во.
– Она ж чирикать будет.
– Если в карман сунуть, не будет. Они в темноте не поют. У теть Маши такая же. Держите, мужики… А клетку в Нарве новую купите…
Они б еще наручники на нее надели. Я осторожно забираю негодующую канарейку и запихиваю в карман пиджака. Действительно, она тут же замолкает.
Финны опять не реагируют. Уместней сказать – уже не реагируют. Не задают идиотских вопросов типа: «А зачем это полицейский замотал канарейку скотчем?» Поняли, что лишний вопрос – лишний синяк. Жизнь дается человеку один раз, в том числе и в Финляндии.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента