Страница:
Нечего опасаться внезапного столкновения. Сегодня воздухоплавание стало практически безопасным. Автоматические системы сканировали окружающее пространство на предмет обнаружения в контрольном секторе других летательных аппаратов и более мелких объектов – представителей царства пернатых. Совершенная техника при необходимости мягко корректировала траекторию полёта, моментально вычисляя зону риска, так что пилот – или пассажир – продолжал ощущать себя хозяином положения. А не бесправным придатком умной машины.
Андрес продолжал парить в небесах в прямом и переносном смысле. Работа, которую ему предложили в ГИРе – Галактическом Издательстве Раритетов – была, мало сказать, по душе. Он о такой мечтал! В эпоху, когда старые добрые книги давно вышли то ли из моды, то ли просто из употребления, вытесненные доступными компьютерными текстами – начинать такое!..
Курд – молодец. Взялся за рискованный проект, фактически изобрёл принципиально новый подход к издательскому делу. И это, безусловно, замечательно!
Андрес почему-то был уверен, уверен абсолютно, что всё получится наилучшим образом. Не может не получиться. Сердце подсказывало – или интуиция – что найден правильный подход к одной из назревших проблем человечества.
Идея переиздавать древние, почти доисторические, книги в серии «Сокровищница разумных рас» – привлекала сходу. Предполагалось, что коллектив соправителей – то есть людей, правящих тексты, изменяя их в лучшую сторону, с учётом современных реалий – добьётся в идеале создания произведения, которое выглядело бы так, как написал бы его автор, живи он сейчас, в Новую Галактическую эпоху.
То есть, помимо сохранения литературных достоинств прозы или поэзии, ставилась задача преумножения этих достоинств. Наряду с обязательным сокращением авторского текста в десять-двадцать раз.
Курд сказал, что это неизбежно.
Древние авторы столь многословны, это никуда не годится. Бальзак, Дюма, Лев Толстой и Жюль Верн – за исключением, быть может, Конан Дойля и Уэллса – в оригинале совершенно не воспринимаются. К тому же. Накопившиеся лексические изменения…
Будь его воля, он притормозил бы их рукописи ещё на уровне заместителя редактора – если бы тексты были принесены сегодня, а не полторы тысячи лет назад – надо же, в конце концов, уважать время пользователя… то есть, читателя.
Но и это ещё не всё! Курд придумал поистине гениальный ход – по крайней мере, талантливый, вряд ли кто решится оспорить этот факт – нашёл «решение теоремы», которое должно притянуть к переизданию древностей всех мыслящих существ, от ювенильной стадии до имаго. Или хотя бы привлечь их внимание.
Во-первых, книга издаётся на самой настоящей бумаге, привычный пластик ради идеи отправлен в отставку. На БУМАГЕ – совсем как в древние времена!
Во-вторых. Курд, став автором проекта, привлёк для иллюстрирования каждой книги лучших мастеров планеты. Впрочем, кроме местных, в проекте участвовали и художники с периферии – двое венерианских поселенцев и один марсианин.
И, наконец, в-третьих, раритетное издание, которое должно было выйти небольшим тиражом – максимум полмиллиона экземпляров – включало иллюстрированную энциклопедию, где популярно и вместе с тем достаточно грамотно объяснялись забытые термины, названия давно вымерших растений и животных, полуразумных первобытных племён, вещей, давно исчезнувших из обихода… и всё это в сопровождении строгих правильных картинок, забытой классической книжной графики.
Что и говорить, издание должно было стать событием века!
Андрес вчера узнал от знакомых из ГИРа, что заказы на книгу начали уже поступать со всей Солнечной системы, и даже из других звёздных систем Галактического Сообщества. И это, безусловно, о многом говорило!
Курд предложил ему сделать литературную адаптацию «Зверобоя», бессмертного произведения Фенимора Купера, изумительно чистой, пронзительной, доброй и чуть грустной книги, написанной почти два тысячелетия тому назад, в эпоху покорения американских аборигенов и азиатских племён Пришельцами.
Андрес выполнил работу на едином дыхании, на подъёме вдохновения, пребывая почти в духовном экстазе, и всего за одну неделю.
Сейчас флаер нёс его, легко разрезая невесомые облака, в интеллектуальную столицу Европы, а сердце согревал спрятанный в кармане чип, содержащий окончательный вариант адаптированного «Зверобоя».
Наблюдая в эти напряжённые и счастливые дни за его работой, младший брат, штурман космического патруля, решивший навестить их во время своего отпуска, глубокомысленно изрёк: «Да-а!.. Так изрезать текст и не кастрировать при этом Купера – для этого нужен талант!»
Талант, не талант, но Андрес и в самом деле славно потрудился, совершенно ничего не обкорнав и никого не оскопив при этом – ни первоисточник, ни автора – скрепляя эпизоды фразами в стиле Купера. Превращая кусочки текста в единый, художественно цельный монолит.
Так что, по сути, брат был прав. Использовав для краткости присущую ему – как, собственно, почти всем дальнобойщикам – манеру выражаться.
Уменьшившись почти в двадцать раз, книга по-прежнему несла в себе чудесные описания давно исчезнувшей природы Америки, высоких моральных критериев и духовности великого писателя древности, а главное – тему любви и самопожертвования, вечного и преходящего, красной нитью проходившую через творчество Великого Американца.
Удивительно, подумал Андрес, любуясь на белые облака причудливой формы (одно из них напоминало голову медведя, другое – орла, расправляющего крылья), почему Пришельцы, пройдясь «огнём и мечом» по древнему континенту, не восприняли идей Купера?
Из Галактического Справочника, с которого, собственно, и начиналась его работа, он узнал, что «новые американцы», хитроумно истребив аборигенов, часто без оружия, создавая всего лишь эпидемиологические ситуации («Троянские лошадки» на новый лад – подарки в виде зараженных одеял, после чего вымирали целые племена краснокожих) – но и сами исчезнувшие во время Третьей Мировой войны – не признавали Купера. Не видели – или не хотели видеть – в нём гения, Мастера всех времён и народов.
Видимо, миролюбивые идеи, высказанные писателем, уважение к природе и к личности – аборигену ли, представителю «высшей расы» – идеи, проповедовавшие вечные ценности, пришлись не по нраву «новым хозяевам жизни».
А ведь они были современниками!
Но почему же?… «Пророков нет в Отечестве своём», сказал древнеславянский поэт… или бард? Может, актёр? Забыл, надо посмотреть в Галасправочнике…
И всё же, книги Фенимора Купера в ту эпоху читали – в Европе, Азии, даже в Австралии.
Флаер подлетал к блестевшему на солнце тридцатиэтажному зданию Галактического Издательства Раритетов.
Разыскав взглядом свободное место на посадочной площадке ГИРа, Андрес направил машину почти вертикально вниз.
Со свистом рассекая воздух, флаер сделал крутой вираж, завис над стоянкой и плавно скользнул на белые цифры «13». Андрес поморщился. Он с детства был чуть-чуть суеверен (может быть, сказалось влияние бабушки, с которой его часто оставляли родители, вечно спешившие по своим экспедиционным делам?) и не любил число 13. Не любил в зоопарке проходить мимо вольер с кошками. И ещё не любил…
Вдруг резко пискнул зуммер.
Андрес открыл крышку портативного видеофона. Экран осветился миловидным личиком в обрамлении длинных волос пшеничного цвета. Взмахнув прелестными загнутыми ресницами, Джейн Блюберри – а это была именно она, главный редактор художественного отдела ГИРа – сладкозвучно прощебетала:
– Мистер О’Коннор, мы ждём вас. Текст с вами? – и она воспламенила экран самой чудесной из всех улыбок на свете.
Сердце забилось сильнее и Андрес, отвечая на вопрос, но не в силах ответить на улыбку, запнулся:
– Да, э-э… здесь, – он похлопал для наглядности по нагрудному карману и почему-то покраснел.
– Отлично, проходите, – экран потух, мерцание усиливающего фотопокрытия исчезло.
Через пару минут Андрес уже сидел в глубоком кресле справа от Джейн и делился впечатлениями:
– Вы знаете, ведь Курд потребовал вначале, чтобы я «вернулся к сюжету Купера» и «не нарушал стройной логики исторического текста», имея в виду тот момент, где Чингачгук прыгает со скалы в Мерцающее Зеркало, спасаясь от преследующих по пятам ирокезов. Я был в шоке. Пришлось просмотреть все доступные версии «Зверобоя», неужели ошибка?! Поверьте, я просто не простил бы себе… Но итог, вы знаете… В общем, у меня сложилось впечатление, что Курд не читал Купера. То есть, совсем не читал. Ведь всё было сделано абсолютно правильно, авторская линия соблюдена…
– Не волнуйтесь, – мягкий голос Джейн действовал успокаивающе. Словно убаюкивал. Наверное – мелькнула мысль – она закончила курсы практического гипноза для менеджеров. – Всё в порядке, мы уладим этот вопрос. А что с биологической частью энциклопедии?
– Вот, пожалуйста, – рядом с чипом Андрес выложил пластиковые квадратики с черновиками статей для энциклопедии, которую на днях «внедрят» в книгу Фенимора Купера. – Есть даже рисунки – олень и, дальше, графическое изображение жилища делаваров. Может, пригодится.
– Хорошо, спасибо. А сейчас зайдите в бухгалтерию… Кстати, вас проводить? Здесь на этажах изменили планировку и…
– Спасибо, я найду! – Андрес выбрался – не без труда – из глубокого кресла, и, вздохнув, направился к двери. Видно, не судьба. Не дано ему выйти за рамки служебных отношений. Чересчур робкий, наверное – до сих пор. Хотя юность проходит, 80-летие не за горами… Да и Джейн, впрочем, не девочка. Интересно, сколько ей? 120 или 140? Ну да Бог с ними, цифрами. Как говорится в древней славянской поговорке – «Если ей сто сорок пять – баба ягодка опять».
Что ж, работа сделана. Приятная, творческая, увлекательная работа. Нечасто выпадает подобная удача. Будем ждать книгу! Он слышал, издательство подарит по одному экземпляру основным участникам проекта. И это здорово! С его-то зарплатой вряд ли удастся приобрести дорогое издание.
Пора возвращаться к прежним занятиям, нанести визит в Галактический Научный Центр Лекарственных Средств, расположенный на окраине столицы. Пора подготовить обещанные Генеральному директору материалы по марсианскиму гериатрическиму сырью, пищащим артишокам, источнику будущего уникального гепатопротективного препарата.
Дела захлестнули его с головой.
Но через месяц он увидел Самую Главную Книгу Своей Жизни – так уже подсознательно воспринимался «Зверобой» Купера – на межгалактической выставке раритетов.
Яркая обложка была заметна с десятка шагов. Книга занимала центральное место на стенде, окружённая другими изданиями.
Сотрудница ГИРа любезно разрешила взять книгу в руки. Андрес прикоснулся к обложке бережно, словно к сокровеннейшей драгоценности, хрупкому сокровищу…
Ведь, без преувеличения, он вложил сюда кусочек своего сердца. Часть своей души…
…Сейчас он перелистает ароматные, с запахом свежей типографской краски, страницы, оживлённые гениальной кистью художника Сержа О’Вэри… перед глазами в который раз пройдёт, словно на экране старинного киномонитора, волшебная история Натаниэля Соколиного Глаза и безответной любви Джудит. Сказка, полная доброты и зла, чести и предательства, справедливости и вечных истин, верной дружбы и понимания любой живой души…
Открыв первую страницу и рассмотрев виньетки по углам, скрещённые лук, стрелы и длинноствольный карабин под заголовком, он замер.
Чувство искренней радости за свершённое доброе и, безусловно, полезное дело – смешалось с горечью разочарования и обиды.
Рядом с именами автора проекта Курда, талантливого художника О’Вэри, главного редактора Блюберри и других… рядом с их фамилиями почему-то не было его.
Андрес ещё раз просмотрел титульную страницу на обороте, затем перелистал книгу… чудесные рисунки… открыл более подробный перечень, завершающий издание.
В авторах встроенной виртуальной энциклопедии указан Грэгори Панч, автором адаптации текста упомянут некто Алекс Клим… Его же фамилии – ни имени Андреса, ни фамилии – нет и здесь. Нет и в помине!..
Андрес ещё и ещё раз пробегал растерянным взглядом перечень, не веря своим глазам.
Вернув книгу, кивком поблагодарил сотрудницу ГИРа, машинально пытаясь сказать что-то вежливое. Мол, удачное издание, настоящее событие в жизни Галактики…
Слов не было.
Вскоре он не выдержал и набрал номер Джейн.
Экран осветился всё тем же в меру внимательным и слегка отстранённым, прохладным взглядом из-под загнутых ресниц. Почему-то эти ресницы казались уже менее привлекательными, чем раньше.
Выслушав пару сбивчивых фраз, Джейн ответила, как бы беспомощно разводя ладошками в стороны:
– Увы, ничего не могу поделать. Курд не терпит, когда ему перечат. Когда ему прекословят. В конце концов, я здесь ни при чём, это его решение.
Андрес чувствовал себя так, словно на него наступили кованым сапогом времён завоевания Америки. Или в спину вонзилась отравленная стрела коварного ирокеза.
Сказка закончилась.
Экран погас.
Чашка с пропеллером
Местный оболтус, юноша Гаврилов, лелея в очередной раз мечты о высшем образовании, совмещённом с удачным бизнесом, к обеду переключил свои мысли на иные сферы. Задумчиво ковыряя в носу, Гаврилов решал сложную для него дилемму – идти на кухню или ещё поваляться на диване.
С одной стороны (с правой, на которой он лежал), вставать было лень – но с другой стороны в то же время сильно хотелось пить. И даже съесть бутерброд. С маслом. Или с колбасой. А лучше, подумал юноша, с маслом и колбасой одновременно. Или два бутерброда – один с маслом, а другой с колбасой? От непосильных рассуждений у Гаврилова разболелась голова.
Но для того, чтобы утолить растущее чувство голода и жажды, следовало, как минимум, встать с дивана. То есть предпринять определённые телодвижения. И вот этого Гаврилову страшно не хотелось. Не хотелось подниматься, шаркать на кухню, доставать из шкафчика сахарницу, которую мать вечно прятала на верхнюю полку – видимо, по привычке или забывая, что сын давно вырос из сопливого возраста и легко достаёт всё, что ему нужно с самых верхних полок.
Гаврилов тяжко вздохнул, перевернулся на другой бок и вспомнил, что у него начала болеть голова. Дилемма, таким образом, приобретала классический облик – предстояло выбрать из двух равно неприятных развитий сюжета. Или продолжать лежать на диване и страдать головной болью – или, превозмогая лень, заставить себя передислоцироваться на камбуз (юноша в детстве мечтал стать моряком, но не добрался до мореходного училища по вполне понятной причине, и удалённость городка Великий Гусляр от морей и океанов была тут совершенно не при чём). А там уже запить таблетку анальгина и закусить бутербродом.
У Гаврилова, наконец, как говорится, потекли слюнки – лоботряс, можно сказать, почти гроза двора, изводивший соседей не далее как прошлой весной грохотом из колонок, принимаемым недовоспитанным юношей за модную музыку, решился.
Он сел на диване, впихнул стопы сорок третьего растоптанного размера в неприятной расцветки шлёпанцы, а затем, ловко спружинив (диван издал при этом протяжный многострадальный писк), направился по привычному маршруту.
Проходя мимо распахнутого по поводу тёплой солнечной погоды окна, он боковым зрением уловил движение во дворе. Это местный изобретатель, известность районного масштаба Саша Грубин выходил из своей мастерской – небольшого сарайчика, пристроенного в незапамятные времена, ещё при царе Горохе (или просто при царе). В другое время и в ином состоянии Гаврилов просто не обратил бы на тридцатидвухлетнего Грубина (пребывавшего в возрасте Христа, но пока не столь известного) никакого внимания. Но сейчас что-то щёлкнула в мозгу лентяя, искривленном чрезмерной материнской любовью и заботой.
Профессор Минц давно предупреждал соседку, растившую сына без мужа, что сопливого школяра надо бы вовлекать не только в уроки, но и в иные процессы, например, в домашние дела, которые добросердечная женщина добровольно взвалила на свои плечи, не говоря уже о двух работах (помимо обязанностей дворника, она мыла полы в ремонтно-строительной конторе Великого Гусляра). Кстати, уроками даже маленький Гаврилов не сильно увлекался, и, вопреки искреннему убеждению суетливой мамаши, вовсе не напрягался на ниве младшего школьного образования.
То же продолжалось и в старших классах, причём его мама считала, что в неуспеваемости сына виноваты учителя, придирающиеся к ребёнку.
А ребёнок, между тем, уже что-то продавал одноклассникам, чем-то спекулировал втихаря – «крутился», одним словом, поглядывая на признаки новой рыночной экономики, появившиеся в стране в общем-то не так давно. И на то, что признаки эти носили скорее характер экономики базарной и жуликоватой, подросток внимания не обращал.
Такие тонкости юного торгаша-«лавошника» не интересовали.
Гаврилов задумчиво постоял у окна, глядя на куст сирени, в тени которого стоял старый столик доминошников. Но юноша, глядя на с детства знакомый дворовой пейзаж и по привычке шмыгая носом, не видел ни стола, ни пышных ветвей, ни гипнотизирующих движений светотени на щербатой столешнице.
Мысли Гаврилова, можно сказать, витали в облаках – но в облаках весьма прозаических и даже как бы деловых.
Лоботряс явно что-то задумал.
Саша Грубин, ещё не успев поставить колбу с новым автомобильным топливом, которое они разрабатывали вместе с профессором – он только что заходил к Минцу отчитаться в результатах очередного утреннего эксперимента – вздрогнул от стука в дверь и чуть не уронил «будущее отечественного автомобилестроения» на пол. Грубин открыл дверь и увидел знакомую, глупо ухмыляющуюся физиономию бестолкового юного соседа из квартиры напротив.
Гаврилов явно ухмылялся неспроста, и кривоватая улыбка его непризнанному гению почему-то сразу не понравилась.
– Есть идея, – с ходу в карьер начал Гаврилов.
– У тебя?! – не скрывая изумления, отозвался Грубин.
Юноша Гаврилов мысленно отмахнулся от явной интонации неверия в подрастающий интеллектуальный потенциал нового делового поколения, как от назойливой мухи, и продолжил:
– Всем известно, что все гениальные изобретения в мире – песочные часы, изобретение колеса и велосипеда, самолёта и паровоза – делались ленивыми людьми…
– Да ну? – вновь недоверчиво переспросил Александр.
На этот раз Гаврилов нетерпеливо отмахнулся в буквальном смысле и попытался закончить мысль (а надо сказать, что столь длинные фразы произносить он не очень-то умел и элементарно уставал от столь энергоёмких интеллектуальных занятий):
– Колесо изобрёл человек, которому лень было ходить пешком, а на осле или на лошади его сильно трясло; но телегу всё равно надо было запрягать, тянуть в упряжку лошадей, и лентяи решили выдумать паровоз – чтобы он их сам возил. Ну а самолёт придумали, потому что лень было ездить-тащиться по земле. Ясно? – безапелляционно заявил юный балбес.
– Впервые слышу подобную теорию, – осторожно сказал Грубин, который не любил ругаться по пустякам (да и вообще, без пустяков – ругаться не любил) со своими соседями, а с этим – так тем более.
– Надо мыслить, – назидательно произнёс лентяй, почти в два раза отстающий от изобретателя по возрасту, а по остальным параметрам и коэффициентам гораздо больше.
Впрочем, по росту и размеру кулаков юноша многим дал бы фору – а некоторым и давал, между прочим, в глаз. Да, как ни прискорбно это признавать, но случалось, случалось подобное – и, заметьте, случалось не раз и не два.
Произнеся глубокомысленное изречение, Гаврилов для наглядности важно постучал себе по макушке – получилось, откровенно говоря, неубедительно.
Выдержав театральную паузу – Саша Грубин терпеливо ждал – Гаврилов произнёс вполне ожидаемое изобретателем, уже приготовившимся к чему-то подобному:
– Короче, есть деловое предложение. Все мы любим пить кофе и чай…
– Некоторые пьют чистую воду, родниковую, – возразил Грубин. – Хотя, конечно, пьют и кофе, с этим трудно поспорить.
А Гаврилов продолжал говорить, особо не реагируя на справедливое утверждение:
– Вот и не спорь. Кофе надо размешивать. Если мы пьём кофейный напиток с ячменем и цикорием – тем более надо размешивать, он хуже растворяется. – Гаврилов знал, что говорил. Он терпеть не мог тратить своё драгоценное время на бесцельное с его точки зрения размешивание. – Сахар тоже приходится размешивать, после того как залили кипятком. А ещё, для более равномерного и быстрого растворения – чтобы не образовывались комочки, налипающие на стенки чашки – сахарный песок с напитком из цикория приходится перемешивать ещё ДО ТОГО, как в чашку залили кипяток!!
В голосе Гаврилова появились патетические и даже трагические нотки. Почти верю, подумал изобретатель Грубин, вспомнив принцип Станиславского; интересно, чем всё это закончится? Сейчас чего-то будет просить. Какое-то изобретение.
Саша почти не ошибся. После того как балбес перевёл дух, произнеся непривычно длинную тираду, последовало деловое предложение:
– Короче, сосед, будем оформлять патент. На двоих, конечно; я – идейный вдохновитель и куратор проекта, а также продюсер и этот, эм-мэ… мэ… (этого ещё не хватало, встревожился Саша Грубин, заслышав козлиное блеянье-мэканье), чёрт, как его… во, вспомнил! – менеджер. Ну, а ты – сделаешь устройство. Это не сложно, тем более – для тебя, – Гаврилов довольно нагловато похлопал изобретателя по плечу, видимо, уже ощущая себя в роли мецената или продюсера.
– Такие бабки срубим, столько накосим капусты – ну, брат, что скажу – ты себе не представляешь!.. – Сашу буквально передёрнуло от гремучей смеси панибратства и… вот этого самого, чего он в людях терпеть не мог, но что в последнее время как-то разрослось кругом. Вроде плесени на забытом куске сыра.
Лентяй этого не заметил и вдохновенно продолжал вещать:
– Возьму в аренду цех, станки, наладим производство – тебя назначаю главным механиком… нет, лучше – главным инженером! Возьмём кредиты, завалим всё страну продукцией, выйдем на международный рынок – ворвёмся, а не выйдем! Заткнём за пояс Германию и Штаты, Китай тоже заткнём, и Японию… – Тут балбес чуть сбавил обороты и попытался задуматься – Америку он уважал. И зелённые бумажки с портретом какого-то старика любил искренней бескорыстной любовью.
Воспользовавшись паузой? Грубин задал вполне логичный вопрос:
– Что за устройство-то?
Лентяй уставился на Сашу непонимающим тупым взглядом:
– А?…
– Спрашиваю, чего ты хочешь это… налаживать, производство чего?
– А-а-а!.. Значит, я не сказал? Производство чашек.
– ?!
– Чашки с моторчиком – точнее, с пропеллером! – пояснил Гаврилов. – Всё очень просто. На дно чашки – или на стенки, по твоему усмотрению – крепится пропеллер, или два… нет, лучше один, так дешевле… который вводится в действие моторчиком… наверное, нужен элемент питания, – лентяй задумался, глядя на крышу соседнего двухэтажного дома, бывшего барака, постороенного давным-давно немецкими военнопленными, – блин, он же место будет занимать. И это, вес, в общем…
– Ты хочешь сделать чашку с моторчиком, я правильно понял, – терпеливо переспросил юного балбеса Грубин.
– Ну да! – почему-то возмущённо отозвался Гаврилов.
– Чтобы сахар сам в чашке размешивался?
– Ну, блин, конечно! Что тут непонятного?!
– Та-ак. Просто я уточняю задачу. А вдруг ты что-то не то имел в виду. – Грубин почесал затылок. – Ладно, иди. Потом поговорим.
Юноша со взором горящим встрепенулся, чувствуя, как начинают стремительно таять будущие миллионы в твёрдой и очень конвертируемой по разным пухлым конвертам валюте.
– Э-э, э! Подожди! Мы не договорили! Самое важное: тебе – двадцать процентов от доходов. Представляешь? Зарабатываем пять «лимонов», и один из них – твой! Честно заработанный «лимон»! И ты уже – не забытый всеми неизвестный механик – а настоящий, блин, миллионер! Рокфеллер. Форд. Кстати, тоже с инженера начинал, кажется… – всё же, хоть какие-то куцые познания у юного спонсора-лоботряса имелись. Хотя преимущественно из околоденежной «сферы». Сферы «зелёной», но, понятно, к движению любителей природы не имеющей ни малейшего отношения.
– Хорошо, хорошо. Ладно, иди. – Грубин всё же продолжал легонько подталкивать к двери крепкого юношу, приобретавшего в последнее время знакомые всем черты среднерусского стриженого мордоворота – одной лишь золотой цепи на бычьей шее пока не хватало. – Мысль, конечно, интересная, потом уточним; я ещё не завтракал.
Когда дверь захлопнулась и стихли шаги – точнее, топот, словно там не две человеческие ноги ступали, а шли все четыре, да ещё слоновьи – когда Грубин закрыл дверь, он задумался. Надо зайти к профессору, посоветоваться. Минц что-нибудь подскажет.
Как-то надо ситуацию разрегулировать. Просто так этот балбес не отцепится…
Андрес продолжал парить в небесах в прямом и переносном смысле. Работа, которую ему предложили в ГИРе – Галактическом Издательстве Раритетов – была, мало сказать, по душе. Он о такой мечтал! В эпоху, когда старые добрые книги давно вышли то ли из моды, то ли просто из употребления, вытесненные доступными компьютерными текстами – начинать такое!..
Курд – молодец. Взялся за рискованный проект, фактически изобрёл принципиально новый подход к издательскому делу. И это, безусловно, замечательно!
Андрес почему-то был уверен, уверен абсолютно, что всё получится наилучшим образом. Не может не получиться. Сердце подсказывало – или интуиция – что найден правильный подход к одной из назревших проблем человечества.
Идея переиздавать древние, почти доисторические, книги в серии «Сокровищница разумных рас» – привлекала сходу. Предполагалось, что коллектив соправителей – то есть людей, правящих тексты, изменяя их в лучшую сторону, с учётом современных реалий – добьётся в идеале создания произведения, которое выглядело бы так, как написал бы его автор, живи он сейчас, в Новую Галактическую эпоху.
То есть, помимо сохранения литературных достоинств прозы или поэзии, ставилась задача преумножения этих достоинств. Наряду с обязательным сокращением авторского текста в десять-двадцать раз.
Курд сказал, что это неизбежно.
Древние авторы столь многословны, это никуда не годится. Бальзак, Дюма, Лев Толстой и Жюль Верн – за исключением, быть может, Конан Дойля и Уэллса – в оригинале совершенно не воспринимаются. К тому же. Накопившиеся лексические изменения…
Будь его воля, он притормозил бы их рукописи ещё на уровне заместителя редактора – если бы тексты были принесены сегодня, а не полторы тысячи лет назад – надо же, в конце концов, уважать время пользователя… то есть, читателя.
Но и это ещё не всё! Курд придумал поистине гениальный ход – по крайней мере, талантливый, вряд ли кто решится оспорить этот факт – нашёл «решение теоремы», которое должно притянуть к переизданию древностей всех мыслящих существ, от ювенильной стадии до имаго. Или хотя бы привлечь их внимание.
Во-первых, книга издаётся на самой настоящей бумаге, привычный пластик ради идеи отправлен в отставку. На БУМАГЕ – совсем как в древние времена!
Во-вторых. Курд, став автором проекта, привлёк для иллюстрирования каждой книги лучших мастеров планеты. Впрочем, кроме местных, в проекте участвовали и художники с периферии – двое венерианских поселенцев и один марсианин.
И, наконец, в-третьих, раритетное издание, которое должно было выйти небольшим тиражом – максимум полмиллиона экземпляров – включало иллюстрированную энциклопедию, где популярно и вместе с тем достаточно грамотно объяснялись забытые термины, названия давно вымерших растений и животных, полуразумных первобытных племён, вещей, давно исчезнувших из обихода… и всё это в сопровождении строгих правильных картинок, забытой классической книжной графики.
Что и говорить, издание должно было стать событием века!
Андрес вчера узнал от знакомых из ГИРа, что заказы на книгу начали уже поступать со всей Солнечной системы, и даже из других звёздных систем Галактического Сообщества. И это, безусловно, о многом говорило!
Курд предложил ему сделать литературную адаптацию «Зверобоя», бессмертного произведения Фенимора Купера, изумительно чистой, пронзительной, доброй и чуть грустной книги, написанной почти два тысячелетия тому назад, в эпоху покорения американских аборигенов и азиатских племён Пришельцами.
Андрес выполнил работу на едином дыхании, на подъёме вдохновения, пребывая почти в духовном экстазе, и всего за одну неделю.
Сейчас флаер нёс его, легко разрезая невесомые облака, в интеллектуальную столицу Европы, а сердце согревал спрятанный в кармане чип, содержащий окончательный вариант адаптированного «Зверобоя».
Наблюдая в эти напряжённые и счастливые дни за его работой, младший брат, штурман космического патруля, решивший навестить их во время своего отпуска, глубокомысленно изрёк: «Да-а!.. Так изрезать текст и не кастрировать при этом Купера – для этого нужен талант!»
Талант, не талант, но Андрес и в самом деле славно потрудился, совершенно ничего не обкорнав и никого не оскопив при этом – ни первоисточник, ни автора – скрепляя эпизоды фразами в стиле Купера. Превращая кусочки текста в единый, художественно цельный монолит.
Так что, по сути, брат был прав. Использовав для краткости присущую ему – как, собственно, почти всем дальнобойщикам – манеру выражаться.
Уменьшившись почти в двадцать раз, книга по-прежнему несла в себе чудесные описания давно исчезнувшей природы Америки, высоких моральных критериев и духовности великого писателя древности, а главное – тему любви и самопожертвования, вечного и преходящего, красной нитью проходившую через творчество Великого Американца.
Удивительно, подумал Андрес, любуясь на белые облака причудливой формы (одно из них напоминало голову медведя, другое – орла, расправляющего крылья), почему Пришельцы, пройдясь «огнём и мечом» по древнему континенту, не восприняли идей Купера?
Из Галактического Справочника, с которого, собственно, и начиналась его работа, он узнал, что «новые американцы», хитроумно истребив аборигенов, часто без оружия, создавая всего лишь эпидемиологические ситуации («Троянские лошадки» на новый лад – подарки в виде зараженных одеял, после чего вымирали целые племена краснокожих) – но и сами исчезнувшие во время Третьей Мировой войны – не признавали Купера. Не видели – или не хотели видеть – в нём гения, Мастера всех времён и народов.
Видимо, миролюбивые идеи, высказанные писателем, уважение к природе и к личности – аборигену ли, представителю «высшей расы» – идеи, проповедовавшие вечные ценности, пришлись не по нраву «новым хозяевам жизни».
А ведь они были современниками!
Но почему же?… «Пророков нет в Отечестве своём», сказал древнеславянский поэт… или бард? Может, актёр? Забыл, надо посмотреть в Галасправочнике…
И всё же, книги Фенимора Купера в ту эпоху читали – в Европе, Азии, даже в Австралии.
Флаер подлетал к блестевшему на солнце тридцатиэтажному зданию Галактического Издательства Раритетов.
Разыскав взглядом свободное место на посадочной площадке ГИРа, Андрес направил машину почти вертикально вниз.
Со свистом рассекая воздух, флаер сделал крутой вираж, завис над стоянкой и плавно скользнул на белые цифры «13». Андрес поморщился. Он с детства был чуть-чуть суеверен (может быть, сказалось влияние бабушки, с которой его часто оставляли родители, вечно спешившие по своим экспедиционным делам?) и не любил число 13. Не любил в зоопарке проходить мимо вольер с кошками. И ещё не любил…
Вдруг резко пискнул зуммер.
Андрес открыл крышку портативного видеофона. Экран осветился миловидным личиком в обрамлении длинных волос пшеничного цвета. Взмахнув прелестными загнутыми ресницами, Джейн Блюберри – а это была именно она, главный редактор художественного отдела ГИРа – сладкозвучно прощебетала:
– Мистер О’Коннор, мы ждём вас. Текст с вами? – и она воспламенила экран самой чудесной из всех улыбок на свете.
Сердце забилось сильнее и Андрес, отвечая на вопрос, но не в силах ответить на улыбку, запнулся:
– Да, э-э… здесь, – он похлопал для наглядности по нагрудному карману и почему-то покраснел.
– Отлично, проходите, – экран потух, мерцание усиливающего фотопокрытия исчезло.
Через пару минут Андрес уже сидел в глубоком кресле справа от Джейн и делился впечатлениями:
– Вы знаете, ведь Курд потребовал вначале, чтобы я «вернулся к сюжету Купера» и «не нарушал стройной логики исторического текста», имея в виду тот момент, где Чингачгук прыгает со скалы в Мерцающее Зеркало, спасаясь от преследующих по пятам ирокезов. Я был в шоке. Пришлось просмотреть все доступные версии «Зверобоя», неужели ошибка?! Поверьте, я просто не простил бы себе… Но итог, вы знаете… В общем, у меня сложилось впечатление, что Курд не читал Купера. То есть, совсем не читал. Ведь всё было сделано абсолютно правильно, авторская линия соблюдена…
– Не волнуйтесь, – мягкий голос Джейн действовал успокаивающе. Словно убаюкивал. Наверное – мелькнула мысль – она закончила курсы практического гипноза для менеджеров. – Всё в порядке, мы уладим этот вопрос. А что с биологической частью энциклопедии?
– Вот, пожалуйста, – рядом с чипом Андрес выложил пластиковые квадратики с черновиками статей для энциклопедии, которую на днях «внедрят» в книгу Фенимора Купера. – Есть даже рисунки – олень и, дальше, графическое изображение жилища делаваров. Может, пригодится.
– Хорошо, спасибо. А сейчас зайдите в бухгалтерию… Кстати, вас проводить? Здесь на этажах изменили планировку и…
– Спасибо, я найду! – Андрес выбрался – не без труда – из глубокого кресла, и, вздохнув, направился к двери. Видно, не судьба. Не дано ему выйти за рамки служебных отношений. Чересчур робкий, наверное – до сих пор. Хотя юность проходит, 80-летие не за горами… Да и Джейн, впрочем, не девочка. Интересно, сколько ей? 120 или 140? Ну да Бог с ними, цифрами. Как говорится в древней славянской поговорке – «Если ей сто сорок пять – баба ягодка опять».
Что ж, работа сделана. Приятная, творческая, увлекательная работа. Нечасто выпадает подобная удача. Будем ждать книгу! Он слышал, издательство подарит по одному экземпляру основным участникам проекта. И это здорово! С его-то зарплатой вряд ли удастся приобрести дорогое издание.
Пора возвращаться к прежним занятиям, нанести визит в Галактический Научный Центр Лекарственных Средств, расположенный на окраине столицы. Пора подготовить обещанные Генеральному директору материалы по марсианскиму гериатрическиму сырью, пищащим артишокам, источнику будущего уникального гепатопротективного препарата.
Дела захлестнули его с головой.
Но через месяц он увидел Самую Главную Книгу Своей Жизни – так уже подсознательно воспринимался «Зверобой» Купера – на межгалактической выставке раритетов.
Яркая обложка была заметна с десятка шагов. Книга занимала центральное место на стенде, окружённая другими изданиями.
Сотрудница ГИРа любезно разрешила взять книгу в руки. Андрес прикоснулся к обложке бережно, словно к сокровеннейшей драгоценности, хрупкому сокровищу…
Ведь, без преувеличения, он вложил сюда кусочек своего сердца. Часть своей души…
…Сейчас он перелистает ароматные, с запахом свежей типографской краски, страницы, оживлённые гениальной кистью художника Сержа О’Вэри… перед глазами в который раз пройдёт, словно на экране старинного киномонитора, волшебная история Натаниэля Соколиного Глаза и безответной любви Джудит. Сказка, полная доброты и зла, чести и предательства, справедливости и вечных истин, верной дружбы и понимания любой живой души…
Открыв первую страницу и рассмотрев виньетки по углам, скрещённые лук, стрелы и длинноствольный карабин под заголовком, он замер.
Чувство искренней радости за свершённое доброе и, безусловно, полезное дело – смешалось с горечью разочарования и обиды.
Рядом с именами автора проекта Курда, талантливого художника О’Вэри, главного редактора Блюберри и других… рядом с их фамилиями почему-то не было его.
Андрес ещё раз просмотрел титульную страницу на обороте, затем перелистал книгу… чудесные рисунки… открыл более подробный перечень, завершающий издание.
В авторах встроенной виртуальной энциклопедии указан Грэгори Панч, автором адаптации текста упомянут некто Алекс Клим… Его же фамилии – ни имени Андреса, ни фамилии – нет и здесь. Нет и в помине!..
Андрес ещё и ещё раз пробегал растерянным взглядом перечень, не веря своим глазам.
Вернув книгу, кивком поблагодарил сотрудницу ГИРа, машинально пытаясь сказать что-то вежливое. Мол, удачное издание, настоящее событие в жизни Галактики…
Слов не было.
Вскоре он не выдержал и набрал номер Джейн.
Экран осветился всё тем же в меру внимательным и слегка отстранённым, прохладным взглядом из-под загнутых ресниц. Почему-то эти ресницы казались уже менее привлекательными, чем раньше.
Выслушав пару сбивчивых фраз, Джейн ответила, как бы беспомощно разводя ладошками в стороны:
– Увы, ничего не могу поделать. Курд не терпит, когда ему перечат. Когда ему прекословят. В конце концов, я здесь ни при чём, это его решение.
Андрес чувствовал себя так, словно на него наступили кованым сапогом времён завоевания Америки. Или в спину вонзилась отравленная стрела коварного ирокеза.
Сказка закончилась.
Экран погас.
Чашка с пропеллером
…Посвящается памяти великого Мастера слова – Кира Булычёва (Игоря Всеволодовича Можейко)
Местный оболтус, юноша Гаврилов, лелея в очередной раз мечты о высшем образовании, совмещённом с удачным бизнесом, к обеду переключил свои мысли на иные сферы. Задумчиво ковыряя в носу, Гаврилов решал сложную для него дилемму – идти на кухню или ещё поваляться на диване.
С одной стороны (с правой, на которой он лежал), вставать было лень – но с другой стороны в то же время сильно хотелось пить. И даже съесть бутерброд. С маслом. Или с колбасой. А лучше, подумал юноша, с маслом и колбасой одновременно. Или два бутерброда – один с маслом, а другой с колбасой? От непосильных рассуждений у Гаврилова разболелась голова.
Но для того, чтобы утолить растущее чувство голода и жажды, следовало, как минимум, встать с дивана. То есть предпринять определённые телодвижения. И вот этого Гаврилову страшно не хотелось. Не хотелось подниматься, шаркать на кухню, доставать из шкафчика сахарницу, которую мать вечно прятала на верхнюю полку – видимо, по привычке или забывая, что сын давно вырос из сопливого возраста и легко достаёт всё, что ему нужно с самых верхних полок.
Гаврилов тяжко вздохнул, перевернулся на другой бок и вспомнил, что у него начала болеть голова. Дилемма, таким образом, приобретала классический облик – предстояло выбрать из двух равно неприятных развитий сюжета. Или продолжать лежать на диване и страдать головной болью – или, превозмогая лень, заставить себя передислоцироваться на камбуз (юноша в детстве мечтал стать моряком, но не добрался до мореходного училища по вполне понятной причине, и удалённость городка Великий Гусляр от морей и океанов была тут совершенно не при чём). А там уже запить таблетку анальгина и закусить бутербродом.
У Гаврилова, наконец, как говорится, потекли слюнки – лоботряс, можно сказать, почти гроза двора, изводивший соседей не далее как прошлой весной грохотом из колонок, принимаемым недовоспитанным юношей за модную музыку, решился.
Он сел на диване, впихнул стопы сорок третьего растоптанного размера в неприятной расцветки шлёпанцы, а затем, ловко спружинив (диван издал при этом протяжный многострадальный писк), направился по привычному маршруту.
Проходя мимо распахнутого по поводу тёплой солнечной погоды окна, он боковым зрением уловил движение во дворе. Это местный изобретатель, известность районного масштаба Саша Грубин выходил из своей мастерской – небольшого сарайчика, пристроенного в незапамятные времена, ещё при царе Горохе (или просто при царе). В другое время и в ином состоянии Гаврилов просто не обратил бы на тридцатидвухлетнего Грубина (пребывавшего в возрасте Христа, но пока не столь известного) никакого внимания. Но сейчас что-то щёлкнула в мозгу лентяя, искривленном чрезмерной материнской любовью и заботой.
Профессор Минц давно предупреждал соседку, растившую сына без мужа, что сопливого школяра надо бы вовлекать не только в уроки, но и в иные процессы, например, в домашние дела, которые добросердечная женщина добровольно взвалила на свои плечи, не говоря уже о двух работах (помимо обязанностей дворника, она мыла полы в ремонтно-строительной конторе Великого Гусляра). Кстати, уроками даже маленький Гаврилов не сильно увлекался, и, вопреки искреннему убеждению суетливой мамаши, вовсе не напрягался на ниве младшего школьного образования.
То же продолжалось и в старших классах, причём его мама считала, что в неуспеваемости сына виноваты учителя, придирающиеся к ребёнку.
А ребёнок, между тем, уже что-то продавал одноклассникам, чем-то спекулировал втихаря – «крутился», одним словом, поглядывая на признаки новой рыночной экономики, появившиеся в стране в общем-то не так давно. И на то, что признаки эти носили скорее характер экономики базарной и жуликоватой, подросток внимания не обращал.
Такие тонкости юного торгаша-«лавошника» не интересовали.
Гаврилов задумчиво постоял у окна, глядя на куст сирени, в тени которого стоял старый столик доминошников. Но юноша, глядя на с детства знакомый дворовой пейзаж и по привычке шмыгая носом, не видел ни стола, ни пышных ветвей, ни гипнотизирующих движений светотени на щербатой столешнице.
Мысли Гаврилова, можно сказать, витали в облаках – но в облаках весьма прозаических и даже как бы деловых.
Лоботряс явно что-то задумал.
Саша Грубин, ещё не успев поставить колбу с новым автомобильным топливом, которое они разрабатывали вместе с профессором – он только что заходил к Минцу отчитаться в результатах очередного утреннего эксперимента – вздрогнул от стука в дверь и чуть не уронил «будущее отечественного автомобилестроения» на пол. Грубин открыл дверь и увидел знакомую, глупо ухмыляющуюся физиономию бестолкового юного соседа из квартиры напротив.
Гаврилов явно ухмылялся неспроста, и кривоватая улыбка его непризнанному гению почему-то сразу не понравилась.
– Есть идея, – с ходу в карьер начал Гаврилов.
– У тебя?! – не скрывая изумления, отозвался Грубин.
Юноша Гаврилов мысленно отмахнулся от явной интонации неверия в подрастающий интеллектуальный потенциал нового делового поколения, как от назойливой мухи, и продолжил:
– Всем известно, что все гениальные изобретения в мире – песочные часы, изобретение колеса и велосипеда, самолёта и паровоза – делались ленивыми людьми…
– Да ну? – вновь недоверчиво переспросил Александр.
На этот раз Гаврилов нетерпеливо отмахнулся в буквальном смысле и попытался закончить мысль (а надо сказать, что столь длинные фразы произносить он не очень-то умел и элементарно уставал от столь энергоёмких интеллектуальных занятий):
– Колесо изобрёл человек, которому лень было ходить пешком, а на осле или на лошади его сильно трясло; но телегу всё равно надо было запрягать, тянуть в упряжку лошадей, и лентяи решили выдумать паровоз – чтобы он их сам возил. Ну а самолёт придумали, потому что лень было ездить-тащиться по земле. Ясно? – безапелляционно заявил юный балбес.
– Впервые слышу подобную теорию, – осторожно сказал Грубин, который не любил ругаться по пустякам (да и вообще, без пустяков – ругаться не любил) со своими соседями, а с этим – так тем более.
– Надо мыслить, – назидательно произнёс лентяй, почти в два раза отстающий от изобретателя по возрасту, а по остальным параметрам и коэффициентам гораздо больше.
Впрочем, по росту и размеру кулаков юноша многим дал бы фору – а некоторым и давал, между прочим, в глаз. Да, как ни прискорбно это признавать, но случалось, случалось подобное – и, заметьте, случалось не раз и не два.
Произнеся глубокомысленное изречение, Гаврилов для наглядности важно постучал себе по макушке – получилось, откровенно говоря, неубедительно.
Выдержав театральную паузу – Саша Грубин терпеливо ждал – Гаврилов произнёс вполне ожидаемое изобретателем, уже приготовившимся к чему-то подобному:
– Короче, есть деловое предложение. Все мы любим пить кофе и чай…
– Некоторые пьют чистую воду, родниковую, – возразил Грубин. – Хотя, конечно, пьют и кофе, с этим трудно поспорить.
А Гаврилов продолжал говорить, особо не реагируя на справедливое утверждение:
– Вот и не спорь. Кофе надо размешивать. Если мы пьём кофейный напиток с ячменем и цикорием – тем более надо размешивать, он хуже растворяется. – Гаврилов знал, что говорил. Он терпеть не мог тратить своё драгоценное время на бесцельное с его точки зрения размешивание. – Сахар тоже приходится размешивать, после того как залили кипятком. А ещё, для более равномерного и быстрого растворения – чтобы не образовывались комочки, налипающие на стенки чашки – сахарный песок с напитком из цикория приходится перемешивать ещё ДО ТОГО, как в чашку залили кипяток!!
В голосе Гаврилова появились патетические и даже трагические нотки. Почти верю, подумал изобретатель Грубин, вспомнив принцип Станиславского; интересно, чем всё это закончится? Сейчас чего-то будет просить. Какое-то изобретение.
Саша почти не ошибся. После того как балбес перевёл дух, произнеся непривычно длинную тираду, последовало деловое предложение:
– Короче, сосед, будем оформлять патент. На двоих, конечно; я – идейный вдохновитель и куратор проекта, а также продюсер и этот, эм-мэ… мэ… (этого ещё не хватало, встревожился Саша Грубин, заслышав козлиное блеянье-мэканье), чёрт, как его… во, вспомнил! – менеджер. Ну, а ты – сделаешь устройство. Это не сложно, тем более – для тебя, – Гаврилов довольно нагловато похлопал изобретателя по плечу, видимо, уже ощущая себя в роли мецената или продюсера.
– Такие бабки срубим, столько накосим капусты – ну, брат, что скажу – ты себе не представляешь!.. – Сашу буквально передёрнуло от гремучей смеси панибратства и… вот этого самого, чего он в людях терпеть не мог, но что в последнее время как-то разрослось кругом. Вроде плесени на забытом куске сыра.
Лентяй этого не заметил и вдохновенно продолжал вещать:
– Возьму в аренду цех, станки, наладим производство – тебя назначаю главным механиком… нет, лучше – главным инженером! Возьмём кредиты, завалим всё страну продукцией, выйдем на международный рынок – ворвёмся, а не выйдем! Заткнём за пояс Германию и Штаты, Китай тоже заткнём, и Японию… – Тут балбес чуть сбавил обороты и попытался задуматься – Америку он уважал. И зелённые бумажки с портретом какого-то старика любил искренней бескорыстной любовью.
Воспользовавшись паузой? Грубин задал вполне логичный вопрос:
– Что за устройство-то?
Лентяй уставился на Сашу непонимающим тупым взглядом:
– А?…
– Спрашиваю, чего ты хочешь это… налаживать, производство чего?
– А-а-а!.. Значит, я не сказал? Производство чашек.
– ?!
– Чашки с моторчиком – точнее, с пропеллером! – пояснил Гаврилов. – Всё очень просто. На дно чашки – или на стенки, по твоему усмотрению – крепится пропеллер, или два… нет, лучше один, так дешевле… который вводится в действие моторчиком… наверное, нужен элемент питания, – лентяй задумался, глядя на крышу соседнего двухэтажного дома, бывшего барака, постороенного давным-давно немецкими военнопленными, – блин, он же место будет занимать. И это, вес, в общем…
– Ты хочешь сделать чашку с моторчиком, я правильно понял, – терпеливо переспросил юного балбеса Грубин.
– Ну да! – почему-то возмущённо отозвался Гаврилов.
– Чтобы сахар сам в чашке размешивался?
– Ну, блин, конечно! Что тут непонятного?!
– Та-ак. Просто я уточняю задачу. А вдруг ты что-то не то имел в виду. – Грубин почесал затылок. – Ладно, иди. Потом поговорим.
Юноша со взором горящим встрепенулся, чувствуя, как начинают стремительно таять будущие миллионы в твёрдой и очень конвертируемой по разным пухлым конвертам валюте.
– Э-э, э! Подожди! Мы не договорили! Самое важное: тебе – двадцать процентов от доходов. Представляешь? Зарабатываем пять «лимонов», и один из них – твой! Честно заработанный «лимон»! И ты уже – не забытый всеми неизвестный механик – а настоящий, блин, миллионер! Рокфеллер. Форд. Кстати, тоже с инженера начинал, кажется… – всё же, хоть какие-то куцые познания у юного спонсора-лоботряса имелись. Хотя преимущественно из околоденежной «сферы». Сферы «зелёной», но, понятно, к движению любителей природы не имеющей ни малейшего отношения.
– Хорошо, хорошо. Ладно, иди. – Грубин всё же продолжал легонько подталкивать к двери крепкого юношу, приобретавшего в последнее время знакомые всем черты среднерусского стриженого мордоворота – одной лишь золотой цепи на бычьей шее пока не хватало. – Мысль, конечно, интересная, потом уточним; я ещё не завтракал.
Когда дверь захлопнулась и стихли шаги – точнее, топот, словно там не две человеческие ноги ступали, а шли все четыре, да ещё слоновьи – когда Грубин закрыл дверь, он задумался. Надо зайти к профессору, посоветоваться. Минц что-нибудь подскажет.
Как-то надо ситуацию разрегулировать. Просто так этот балбес не отцепится…