Андрей Шляхов. Доктор Данилов в сельской больнице

   Оборачиваться на голос Данилов не стал, но решил сразу после «пятиминутки» узнать у заведующего отделением, где тут зарыта собака и какое отношение она имеет к нему.
   – …мы, разумеется, не вправе допытываться, какие именно причины побудили Владимира Александровича уехать из Москвы, но мы прекрасно понимаем, что причины эти были вескими…
   – Ну, все, села на любимого конька, – сказал за спиной Данилова другой голос, не мужской, а женский. – Теперь минут десять будет распинаться.
   – Как же – такой случай! – ответила другая женщина. – Полбольницы в Москву свалило, а тут видите ли, наоборот. Разве ж можно не выступить?
   Данилов почувствовал, что краснеет. Вроде бы и не с чего, а как-то неловко. С одной стороны, какие-то непонятные намеки насчет всезнающих москвичей, с другой – этот никчемный пафос. Подумаешь, большое дело, переехал человек с одного места на другое, так нет же, непременно надо какие-то выводы сделать!
   Дождавшись окончания пятиминутки, Данилов спросил у заведующего:
   – Слышал я уже дважды разговоры насчет того, что неспроста я, москвич, устроился к вам работать. Не объясните ли, Олег Денисович, в чем тут дело? А то, может, я по незнанию какую-то великую выгоду упускаю?
   – Да какое там! – скривился Олег Денисович. – Сплетни все это и домыслы, пустопорожний звон…
   – А на какую тему? – Вносить ясность надо до конца, считал Данилов.
   – Вы, наверное, знаете, что у нас есть огромное Иваново-Никольское водохранилище, которое еще называют Монаковским морем?
   – Знаю, конечно.
   – Год назад пошли слухи, что по каким-то не то экологическим, не то экономическим причинам водохранилище решено уменьшить, в результате чего должны появиться земельные участки, ранее бывшие под водой. И вроде бы они будут продаваться по льготной цене жителям Монаковского района. Чуть ли не за копейки… Информация совершенно недостоверная, никем не подтвержденная, работ по частичному осушению не ведется. Помните, как у Ильфа и Петрова жители Черноморска все события сводили к тому, что быть им вольным городом? Так же и у нас некоторые все происходящее связывают с этими участками и их льготной продажей. А заводилой у них доктор Тишин из приемного отделения…
   «Игорь Тишин – это наш балабон и пустомеля, – вспомнил Данилов характеристику, данную Мариной. – Как врач ничего из себя не представляет, может дизентерию в терапевтическое отделение положить, но зато вечно всем недоволен, любит погундеть по любому вопросу, покачать права, выставить всех гадами, а себя белой лебедью… Презерватив ходячий, а не человек».
   – …Объяснять дуракам, что они заблуждаются, бессмысленно, – продолжил заведующий отделением, – недаром говорится, что дурака учить – это как мертвого лечить. Не обращайте внимания, поговорят и перестанут.
   – Да, это лучший выход, – согласился Данилов.
   Объяснения только укрепят веру в то, что дело нечисто. Раз оправдывается, значит, виноват.
   – Это, кстати говоря, не единственная версия, касающаяся причин, вызвавших ваш переезд в Монаково. – В глазах Олега Денисовича заплясали веселые искорки. – По второй версии у вас давний роман с Мариной Юрьевной из гинекологии, и дело идет к бракосочетанию. По третьей версии вы – подставное лицо, которому поручено организовать при больнице платную наркологическую клинику…
   «Одна версия лучше другой! – восхитился Данилов. – Но почему только три версии? Как это еще никто не додумался объявить меня внебрачным сыном главного врача, которого любящий отец собирается сделать своим преемником? И почему именно наркологическую клинику, а не клинику пластической хирургии?»
   – …я же склонен подозревать, что вышли у вас какие-то серьезные трения с московским департаментом здравоохранения, и пришлось искать работу за пределами Москвы. Самое простое объяснение чаще всего и оказывается верным.
   – Примерно так оно и есть, – усмехнулся Данилов, думая о том, что простые объяснения хоть и верны, но малоинтересны и оттого людям не хочется в них верить…
   Рабочий график Данилова получился ударно-трудоголическим. Суточное дежурство, восьмичасовой отдых, новое дежурство до девяти утра, затем работа в отделении до шестнадцати часов, затем отдых до следующего утра, и снова в том же ритме. Разумеется, неофициально, но Олег Денисович положил правую руку на лекарственный справочник и поклялся, что оплачено все отработанное будет, как положено, но только в виде премии.
   – Пока не выйдет Цапникова, желательно бы вам не уходить на отдых домой, а оставаться в отделении, – попросил заведующий. – Для подстраховки, на всякий случай. Можете рассматривать мой кабинет как второй дом.
   – Хорошо, – согласился Данилов. – Только нельзя ли мне получить субботу в полное свое распоряжение? Ко мне жена должна приехать, вещи кое-какие привезти, посмотреть, как я устроился… А до субботы и после можете уплотнить все, как вам будет угодно, хоть двое суток подряд ставьте.
   – Двое суток подряд это сурово, – вздохнул Олег Денисович. – Но приходится, что поделать. И самое ужасное, что нет никакой перспективы на лучшее. Нет кадров! Была надежда на переселенцев из ближнего зарубежья, но они в Москву стремятся или хотя бы туда, где работать выгоднее – в областные центры, к примеру, в Тверь.
   – А там выгоднее? – полюбопытствовал Данилов.
   – Выгоднее. Туда даже не всех берут. В Твери, например, врачу не так легко устроиться на работу, как у нас. Можно, конечно, но придется поискать, походить, и это несмотря на то что там нет сельских надбавок, коэффициентов и таких возможностей для совмещения. Главный врач бомбардирует письмами тверской департамент здравоохранения, добиваясь усиления нашего и других отделений тверскими врачами, но все впустую. Никто из Твери не горит желанием работать у нас даже 2–3 месяца.
   Мы находимся в глубокой жопе, и выберемся ли мы из нее – еще бабушка надвое сказала.
   – Мое впечатление в целом совпадает с вашим, – признался Данилов, – но всегда хочется надеяться на лучшее.
   На этом время разговоров закончилось, началась работа. Заведующий познакомил Данилова с доктором Дударем, атлетически сложенным блондином с хитровато-ироничным взглядом, и поручил его попечению реанимационное отделение, в котором из двенадцати коек было занято три.
   Мониторами здесь были оснащены всего четыре койки. В Москве реанимационную койку без монитора нельзя было представить.
   – Пока был сильный напряг, нас по полной не загружали, берегли, как могли, – прокомментировал Олег Денисович. – Но сейчас, с вашим появлением, мы расширимся до восьми коек, а когда поправится Цапникова, заработаем на полную мощность.
   – Наталья Геннадьевна может и свалить. – Дударь, присутствовавший при разговоре, скептически улыбнулся. – Шестьдесят два года ей, как-никак в поликлинике можно те же самые деньги зарабатывать, что и у нас, но без ночных дежурств и в более спокойной обстановке.
   – Не исключен и такой вариант, – погрустнел заведующий отделением. – Может, мне тоже в поликлинику свалить? Нет, лучше на «Скорую» – отбарабанил сутки, и отдыхай до следующей смены…
   «А зря я проигнорировал вариант трудоустройства на местную «Скорую», – подумал Данилов. – В таких-то условиях там, конечно, удобнее, там самая зверская нагрузка – сутки через сутки. И на две части разрываться не приходится – получил вызов, пока его не закроешь, нового тебе не дадут».
   Но теперь уже было поздно пить «Боржоми». Даже если набраться нахальства и обратиться к главному врачу с просьбой о переводе на «Скорую», то вряд ли эта просьба будет удовлетворена. Скорее всего, Юрий Игоревич решит, что имеет дело с идиотом, у которого семь пятниц на неделе, и поспешит избавиться от столь «ценного» кадра. Да здесь и у «Скорой» должна быть своя специфика – длинные «концы» по колдобинам и бездорожью, а тут хоть под крышей работать, в тепле и уюте, не на семи ветрах. И как что должно сложиться, так оно и будет, непонятно только, для чего провидению понадобилось выживать его из Москвы? Для расширения кругозора? Или это такой контрастный душ, который поможет найти свое место в жизни, перестать метаться? Или намек, что пора перестать быть ершистым и колючим? Или просто обычный дурацкий случай, бессмысленный и беспощадный, как русский бунт? Гадать можно было до бесконечности…
   В начале второго буфетчица Анна Васильевна привезла обед для сотрудников и сразу же отправилась на пищеблок за обедами для больных. Собственно говоря, всем лежавшим в реанимации обеды были не нужны: кто без сознания, кто после операции на желудке только сок пьет, да и тот разбавленный кипяченой водичкой, но это не означает, что обеды должны остаться невостребованными. Самой буфетчице лишняя еда всегда пригодится, это ее законный должностной хлеб.
   Обед, как и говорила старшая сестра, оказался неплохим, если совсем начистоту, вполне сносным. Салат «оливье» по эконом-варианту (яйца, зеленый горошек, лук, майонез), борщ средней наваристости, но ароматный, две котлеты с гречневой кашей. Если бы не котлеты, в которых хлеб явно доминировал, то обед можно было бы считать хорошим. Данилов остался доволен. В отношении больничных поваров он никогда не обольщался, отлично понимая, что на этой работе малые праведные доходы должны непременно подкрепляться неправедными, иначе работать на пищеблоке нет никакого смысла, да и ожидать, что за тридцать два рубля тебе подадут шикарный ресторанный обед, было бы глупо. После обеда Данилов проставился двумя принесенными тортами, которые были радостно встречены и подчистую съедены.
   Сразу после обеда Олега Денисовича вызвали на срочную операцию – «скорая помощь» привезла прободение язвы желудка. Олег Денисович разбудил Дударя, прикорнувшего на диване в его кабинете, отправил к больным, а Данилова забрал с собой, сказав:
   – Познакомитесь с хирургами, а заодно и освоитесь в нашем оперблоке.
   Роль сестры-анестезиста выполняла старшая сестра. Данилов уже успел заметить, что с заведующим отделением ее связывали не только рабочие, но и личные отношения. Видно это было по взглядам, по жестам, по выскользнувшему обращению «Олежка», да и когда между людьми есть что-то интимное, оно сразу же бросается в глаза.
   Оперировал заведующий хирургическим отделением Крамсалов. Руками он действовал сноровисто, а языком еще быстрее, болтал без умолку, обсуждая больничные и городские новости, политику, футбол, состояние отечественной медицины, новинки кинопроката, грядущую зиму… Разве что экономики Китая не коснулся, да и то скорее всего потому, что времени не хватило. Данилов побыл на операции, затем вышел на ознакомительную экскурсию по оперблоку удивился, что не увидел кабинета заведующего, и узнал у санитарки, что оперблоком по совместительству заведует Крамсалов, которому хватает и одного кабинета – в хирургическом отделении.
   После операции заведующий отделением отпустил доктора Дударя домой, показаться на глаза жене и детям, чтобы не забывали, что у них есть отец и муж, а сам ушел подавить подушку в кабинете, сказав Данилову:
   – Лучше сто раз не по делу меня будануть, чем один раз по делу не будануть. Не стесняйтесь.
   – Не буду – пообещал Данилов, занося Олега Денисовича в разряд правильных заведущих.
   Правильные начальники считают, что пусть лучше подчиненные побеспокоят их лишний раз по пустякам, чем натворят без их ведома дел. Другие шефы любят повторять: «Я вам не нянька, справляйтесь сами!» – и как следствие вечно разгребают какие-то проблемы, которых без труда можно было бы избежать.
   Спустя час после ухода заведующего к себе поперла местная специфика. Раздался звонок в дверь, причем не в ту, что вела на улицу и через которую принимали больных, а в другую, которая посредством короткого коридора сообщалась с вестибюлем и в обиходе называлась служебным входом. Дежурная медсестра вместе со старшей сестрой перестилали постели и меняли полотенца (не успели сделать это с утра), поэтому на звонок откликнулся Данилов. Он открыл дверь и увидел краснолицего бритоголового амбала лет тридцати в короткой кожаной куртке, спортивных штанах и остроносых лакированных туфлях. Классический типаж плохого парня из лихих девяностых годов, только кобуры под мышкой не было. Но это еще ничего не означало, поскольку некоторые плохие парни суют свои «волыны» за пояс на спине, а некоторые цепляют на голень.
   Амбалу было явно не по себе. Пот лил с него градом, он привалился плечом к стене, чтобы не упасть, и то и дело вытирал себе лоб скомканным платком.
   – Денисыч здесь, родной? – по-свойски спросил амбал.
   – Здесь, – ответил Данилов, которого последний раз называли родным во время работы на «Скорой помощи» (два брата-наркомана вымогали у него «укольчики»).
   – Так я пройду?
   – Куда? – удивился Данилов, придерживая дверь.
   – Как куда? На койку! – так же удивленно ответил амбал. – Не в коридоре ж вы меня лечить будете?
   – А вы уверены, что мы вас должны лечить? Это реанимационное отделение! – Данилов указал свободной рукой вверх, на надпись над дверями.
   – Я только здесь и лечусь! – гордо вскинул голову амбал. – В терапии насмерть залечат, только Денисычу доверять можно…
   Говорил он уверенно, явно не брал на пушку. Данилов посмотрел на покрытую пылью обувь.
   – Забыл, блин! – Страдалец извлек из кармана куртки большой пластиковый пакет.
   Через полминуты он стоял перед Даниловым без обуви и куртки, с раздувшимся пакетом в руках.
   – Заходите, – разрешил Данилов.
   Он проводил амбала до ближайшей койки и спросил:
   – Что сказать заведующему?
   – Скажи, что Юра подыхает.
   Данилов так и передал. Олег Денисович ничуть не удивился. Встал с дивана, натянул халат и пошел лечить подыхающего. Спустя четверть часа обколотый и посвежевший Юра лежал под капельницей и мурлыкал себе под нос какой-то невнятный мотивчик. Данилов поинтересовался у заведующего, под каким диагнозом пойдет Юра.
   – Домой он пойдет, – ответил Олег Денисович. – Мы на таких историй не заводим и диагнозов им не придумываем. Полечили, получили, и до свидания. Юра – наш постоянный клиент, я имею дело только со знакомыми, а то ведь у нас могут и подставу прислать – органам план по борьбе с коррупцией выполнять надо.
   – А если сейчас какая-нибудь проверка нагрянет?
   – Пусть нагрянет – отбрешемся! Скажу, что пришел самотек с подозрением на инфаркт, а историю пока еще не успели оформить. Только к нам ведомственные проверки ходят по-людски: начинают с кабинета главного врача, и он, предупредив персонал, ведет их куда считает нужным. Экспромтом только ОБЭП нагрянуть может или наркоконтроль, их и опасайтесь.
   – И часто навещают?
   – Когда как, но раз в месяц кто-нибудь да придет. Наркоконтроль обожает под утро заявляться, часов в пять, когда пофигизм достигает своего пика, а ОБЭПовцы – в любое время. Иногда такие концерты устраивают для правдоподобности – закачаешься! Сразу предупреждаю – с незнакомыми не связывайтесь. И не думайте, что если к вам пришел на промывку явный наркоман, исколотый с головы до пят, то это не подстава. Наркоман или алкаш может быть настоящим, а в роли брата или матери окажется кто-то из сотрудников. Поэтому связывайтесь только со знакомыми. Вот, например, явится в мое отсутствие Юра – лечите его спокойно.
   – Я, наверное, никого левым образом лечить не стану, – ответил Данилов. – Не привык до сих пор, нечего и начинать.
   – Еще никто не признавался, что любит слевачить, – усмехнулся Олег Денисович, – а под суд на моей памяти столько сотрудников угодило… Даже ветеран нашей районной медицины, Надежда Борисовна, которая у самого Мясникова училась, попалась на оформлении медкнижек!
   – Мне главный врач рассказывал об этом.
   – Шестьдесят лет врачебного и чуть ли не семьдесят общего стажа, член КПСС с хрен знает какого года, медали и грамоты имеет – и то не устояла перед соблазном! А вы говорите. Так что будьте осторожны…
   – Буду, – пообещал Данилов, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
   В конце концов, все люди судят о других по своей мерке, поэтому если заведующий отделением склонен левачить, то, по его мнению, этим должны грешить все.
   В половине восьмого утра в служебную дверь снова позвонили, причем позвонили требовательно: два коротких звонка, один длинный. Данилов открыл дверь и увидел высокого мужчину в джинсовом костюме, лицо которого показалось смутно знакомым.
   – Будем знакомы, – улыбнулся и протянул Данилову руку. – Доктор Заречный, Виктор Анатольевич, из терапии. Вы не разрешите мне выйти через ваш приемник?
   – Заходите, – пригласил Данилов, отступая в сторону. – Через порог вроде как не полагается знакомиться. Очень приятно, а я – Владимир Александрович.
   – Я в курсах – был на пятиминутке. Извините за беспокойство, но меня у главного входа ждет злобная фурия, от которой я с вашей помощью надеюсь улизнуть.
   – Родственница кого-то из больных? – сочувственно спросил Данилов, пересекая отделение рядом с Заречным.
   – Хуже! – вздохнут тот. – Моя родственница, законная супруга, с которой я все никак не разведусь. Обычно она подстерегала меня у ворот, а сегодня выглянул в окно – у корпуса прохаживается. А вы, коллега, женаты?
   – Женат.
   – Жену с собой привезли?
   – В Москве осталась.
   – Я-а-асно, – протянул Заречный.
   По многозначительности его тона Данилов понял, что одной версией, объясняющей его появление в Монаково, стало больше. Захотелось внести лепту в местное народное творчество, обогатив его какой-нибудь своей версией, ведь выдумывать что-то про себя самого гораздо веселее, чем про кого-то другого.
   «Что бы им такого соврать, чтобы они приняли эту версию и больше никаких других не строили? – подумал Данилов, выпустив коллегу на улицу. – Сказать, что приехал искать клад? Не годится, еще прирежут, чтобы карту украсть, да и незачем для поисков клада устраиваться на работу в больницу. Намекнуть, что хочу сделать быструю карьеру? Еще хуже – восстановлю против себя все местное медицинское начальство, начиная с Денисовича, причем совершенно напрасно. Да… Интересней правды ничего не придумаешь, но правду всем сообщать не обязательно…»
   В служебную дверь снова позвонили и, не удовлетворившись результатом, громко постучали. Дежурная сестра Нина делала утренние инъекции, поэтому открывать снова пошел Данилов, думая о том, почему здесь, в Монаковской ЦРБ, принято всегда держать двери отделения запертыми.
   На сей раз в реанимацию явился доктор Тишин из приемного отделения, тот самый, похожий на воробья.
   – Что за дела, доктор?! – гаркнул он, не входя в отделение. – Или у вас в Москве сводку ответственному по больнице подавать не принято?!
   – Вот она! – Медсестра кинулась к дверям, на ходу достав из кармана халата вдвое сложенный бланк. – Извините, замешкалась.
   – Ты опоздала, а доктор не проследил. – Тишин неодобрительно посмотрел на Данилова. – А то тут некоторые думают, что в Москве порядок, а я так скажу – такого бардака, как в Москве, нет нигде!
   Слова бы Данилов еще стерпел, но не победоносный взгляд: «съел, мол, прыщ московский?»
   – Спасибо, Нина, я сейчас, – сказал он медсестре и вышел в коридор, плотно затворив за собой двери.
   Тишин попятился и попробовал развернуться и уйти, но оказался прижатым к стене. Левой рукой Данилов крепко держал ворот тишинского халата, а правой, сжатой в кулак, резко ткнул Тишина под ребро. Хотел повторить, но увидев испуг в глазах оппонента, передумал.
   – Не надо со мной так себя вести! – попросил Данилов. – Пожалуйста.
   Тишин замотал было головой, но спохватился, что это может быть превратно истолковано, и дважды кивнул.
   – Спасибо за понимание.
   Данилов отпустил обмякшего коллегу, разгладил и одернул его смятый халат, улыбнулся и ободряюще похлопал по плечу: все хорошо, свободен. Тишин, не говоря ни слова, повернулся, и, быстро перебирая ногами, даже слегка подпрыгивая от усердия, ушел.
   Данилов вернулся в отделение, мысленно поздравил себя с первой победой и отчитал себя за несдержанность. Отчитал чисто для порядка, прекрасно понимая, что на таких козлов, как Тишин, тумаки действуют гораздо лучше слов. Точнее, только тумаки с пинками на них и действуют, а объяснять, взывать, призывать, просить и уговаривать бесполезно – только сильнее выделываться начнет. А тут прижал, ткнул, и полная гармония и взаимопонимание. Как верно сказал поэт:

 
Добро должно быть с кулаками.
Добро суровым быть должно,
чтобы летела шерсть клоками со всех, кто лезет на добро.
Добро не жалость и не слабость.
Добром дробят замки оков.
Добро не слякоть и не святость,
не отпущение грехов…^[1]
 

   – Вы на Тишина не обращайте внимания, доктор. – Медсестра уже закончила делать инъекции и сидела на посту. – Он пыльным мешком по башке шандарахнутый, с ним спорить – себе дороже.
   – Тишин – нормальный мужик. – Данилов улыбнулся сестре. – С ним только понимание найти надо.
   Общий язык был найден настолько хорошо, что после пятиминутки Данилов услышал от Тишина вежливое и дружелюбное:
   – До свидания. Счастливо отдыхать.
   – И вам не болеть, – так же дружелюбно ответил Данилов и ушел отдыхать в кабинет заведующего отделением.

Глава третья
Московские новости и непознаваемая местная жизнь

   Елена обещала приехать к двум часам. Чтобы первая половина дня не пропадала зря, Данилов решил нанести визит вежливости родителям Маши. Позвонил, представился и был приглашен в гости.
   – Мы живем в розовом доме на углу Пионерской и Октябрьской, где с одной стороны аптека, а с другой – почта, – объяснила мать Маши. – Очень легко найти…
   В Монаково было много улиц со старорежимными названиями: Революции, Пионерская, Октябрьская, Коммунистическая, имени Коминтерна, Маркса, Энгельса и Парижской коммуны, Советская, Красноармейская, проспект Ленина… Такое впечатление, что улицы здесь в девяностые годы прошлого века не переименовывали, то ли экономили деньги, то ли просто руки не дошли, то ли власти опасались, что подобные действия не встретят понимания у населения.
   Визит оказался унылым. Родители Маши долго сетовали на изменившиеся нравы, намекая на несправедливое к ним отношение со стороны главного врача, которого иначе как Юркой-жуликом не называли. Данилову сразу стало ясно, где зарыта собака: по причине пенсионного возраста обоих Машиных родителей попросили из заведования, а продолжать работать рядовыми врачами они не пожелали и ушли на пенсию, целиком и полностью сосредоточившись на дворовых новостях и дачном земледелии.
   – Мы не любим шума, поэтому будни проводим на даче, а выходные – в городе, – сказала Машина мать.
   От рассказа о своих невзгодах она (отец Маши больше помалкивал, только кивал, соглашаясь с тем, что говорит жена) быстро перешла к расспросам и принялась выпытывать у Данилова, что за человек Полянский, с которым был роман у ее дочери, и почему он до сих пор не женат.
   Данилов призвал на помощь фантазию и щедрыми, яркими мазками нарисовал светлый образ перспективного молодого ученого, с головой ушедшего в науку, кочующего с симпозиума на конференцию, с конференции на семинар, отдающего всего себя интересам дела, у которого совсем не оставалось времени на устройство личной жизни.
   Он рассказывал и внутренне содрогался от смеха, думая о том, насколько его Полянский отличается от реального, завзятого бабника и закоренелого холостяка, число несостоявшихся спутниц жизни которого давно перевалило за сотню. «Знаешь, она така-а-ая! Ты не представляешь, какая она! Я наконец-то нашел свою половинку!» – и через полтора-два месяца: «Она такая, как все, ничего особенного». В этом был весь Полянский. Маше недолго оставалось ходить в его половинках, но пока что оба они верили, что это навсегда, и были счастливы.
   Высидев для приличия час, Данилов сослался на скорый приезд жены и откланялся, получив приглашение по-свойски заходить на огонек. Вышел, облегченно вздохнул, позвонил Елене, узнал, что она стоит на одном из множества светофоров, которыми славится город Солнечногорск, и отправился на прогулку. Неспешным шагом добрел до набережной, полюбовался рекой и не спеша вернулся домой, в общежитие.
   Спросил бы кто Данилова: «Какое оно, Монаково?» – Данилов ответил бы не задумываясь: «Разное». Действительно, разное: асфальт сменяется грунтовыми дорогами, цепочки одноэтажных домиков – четырех– и пятиэтажными домами, а окраины, которые уже лет сорок никак не отвыкнут звать новостройками, застроены девяти– и шестнадцатиэтажками. За городом, на берегу Волги, вырос элитный таунхаус «Монако гранд меридиан» – оплот и пристанище местной буржуазии.
   – Эх, не ложатся к нам монАковцы, одни монакОвцы, – вздыхал охочий до нетрудовых доходов доктор Дударь. – МонАковцы все в Тверь норовят улечься или в Москву. Богатое к богатому тянется, голытьба к голытьбе…
   Елена приехала ближе к трем часам. Навигатор вывел ее прямо к общежитию. Данилов увидел из окна, как она паркуется задом к подъезду, и поспешил на улицу.
   – Вова! – Елена повисла у него на шее. – Я уже успела так соскучиться! Никита передавал тебе привет, если бы ему нашлось место, он бы приехал со мной.