Страница:
Голова не болела или, может, болела, но Данилову было не до нее. Он впервые в жизни понял, что такое подлинные муки ревности, столь подробно описанные в литературе. Настоящая ревность совсем не походила на литературную. Не хотелось допытываться у Елены, кому предназначалась в подарок дорогущая ручка, и среди ночи мчаться на разборку с негодяем. И так было ясно, что не ему. Во-первых, день рождения Владимира давно прошел, а до Нового года было еще далеко. Во-вторых, Данилову совершенно ни к чему была такая ручка. Договоров с партнерами он не подписывал, перьевыми ручками сроду не писал, да и вообще – ординатору такой аксессуар не нужен.
Минутный порыв исключался – и цена не та, и подарки Елена всегда делала практичные, нужные. Она во всем была гораздо практичнее Данилова.
Подарок сослуживцу? Знакомому? Соседу? Если бы ручка стоила в двадцать раз меньше, то Данилов мог бы предположить такое. Но подарки за двадцать две тысячи не дарят всем подряд.
Вывод не просто напрашивался – он вопил, заявляя о себе во весь голос. У Елены был… Слово «любовник» больно резануло по сердцу, и потому Данилов заменил его эвфемизмом «другой мужчина». Итак, у Елены есть другой мужчина, с которым она проводит вечера и которому она приготовила дорогой подарок. Сомнений больше не было.
Когда-то, в той, прошлой, жизни, Данилов считал себя абсолютно не ревнивым человеком. Он не ревновал Елену к ее бывшему мужу, отцу Никиты, и его не коробило то, что Елена до сих пор носила «чужую» фамилию.
Но ревность к настоящему оказалась такой же яростной, как пламя лесного пожара.
Данилов попытался трезво проанализировать ситуацию, но мешали эмоции. И было только одно средство их подавить.
Он достал из буфета стакан, а из холодильника – початую литровую бутылку водки, банку с солеными огурцами и кусок полукопченой колбасы.
Стакан опустошил залпом. Посидел, не двигаясь, дожидаясь, пока приятное тепло доберется до сердца, и закусил огурцом – хрустким, острым. Накатили воспоминания…
Третий курс. Практическое занятие по пропедевтике внутренних болезней. Доцент Дворжик освежает знания в студенческих головах.
– Различают несколько видов перкуторного звука, отличающихся друг от друга по своим характеристикам…
Дворжик, высокий, худой и сутулый, похож на знак вопроса. Студенты не любят его за вздорность и злопамятность. У Данилова с Дворжиком отношения не сложились с первого же занятия.
– Негромкий, короткий и высокий тон, возникающий при перкуссии над плотными и напряженными тканями, называется тупым звуком, – вещает Дворжик.
Данилов, стоящий за его спиной, беззвучно стучит себя по голове.
– Громкий, продолжительный и низкий звук с некоторым музыкальным оттенком, именуется тимпаническим или барабанным, поскольку напоминает звук, возникающий при ударе в барабан. Такой звук слышен при перкуссии над полыми органами, содержащими воздух…
Данилов изображает, будто стучит по голове Дворжика. Доцент оборачивается и визжит:
– Вон отсюда! Встретимся на зачете!
Данилов молча выходит и слоняется по коридору, ожидая конца занятия. Спустя три минуты из учебной комнаты выходит Елена.
– Тебя-то за что? – удивляется Данилов.
Серьезная Елена никогда не проказничает во время занятий.
– Решила составить тебе компанию и показала Вопросительному Знаку язык, – смеется Елена. – Пойдем прогуляемся, что ли…
Немного успокоившись, Данилов собрался с мыслями и спросил себя, чего же хочет он сам. Нужна ли ему Елена и желает ли он, чтобы она вернулась к нему? Сказать «нет» мешала любовь, ответить утвердительно мешала обида. Это был тупик.
Вздохнув, Данилов перешел к следующему вопросу. Почему Елена скрывает свою связь? Что ей мешает заявить о том, что в ее жизни появился другой мужчина? Данилов тотчас же вернется к матери, а Елена сможет жить с любимым. Разводиться ей с Даниловым не надо – они так и не удосужились оформить свои отношения. И делить нечего – ни детей, ни имущества. Все очень просто. Недолгий сбор вещей, прощальный завтрак и все…Неужели все?..
Второй стакан прояснил мысли, но ослабил ноги и руки. Данилов откусил кусок колбасы, пожевал, проглотил и продолжил размышлять.
Почему Елена до сих пор молчит и скрывает свой адюльтер?
Причин могло быть две.
Первая – она еще не определилась, кто ей нужен больше. Это позволяло Данилову надеяться; главным было ничего не испортить. Не устраивать разборок, не выступать с обвинениями, вообще не создавать никакого негатива. Только позитив, и ничего более! Рано или поздно Елена поймет, что второго такого, как Владимир, ей не найти. Другому мужчине придется удовольствоваться подаренной ручкой. Пусть смотрит на нее и вспоминает свою былую любовь.
– Страдание очищает душу, братан, – сказал Данилов воображаемому сопернику – представительному мужчине в дорогом костюме. Лица у соперника не было – только переливающееся радужное пятно.
Теперь можно было вернуться к приоритетам и ответить «да!» на главный вопрос. Да, да, да и тысячу раз да!
Он хотел, он жаждал остаться с Еленой.
Настоящий мыслитель, сколько бы он ни выпил, никогда не ограничится односторонним рассмотрением проблемы. Данилов пожевал еще колбаски и перешел ко второму, неприятному и невыгодному для него, варианту.
Предположим, что Елена уже определилась. Поняла, что любит другого, а к Данилову у нее было не настоящее чувство, а так – влюбленность длиной в несколько лет. Возможно такое? Конечно, почему бы и нет. Данилов, в конце концов, не стодолларовая банкнота и не золотой слиток, чтобы нравиться всегда. Обычный человек со своими недостатками и сложностями.
Молчит же Елена не из коварства или врожденной лживости (ни того, ни другого Данилов за ней сроду не замечал), а из жалости и благородства. Видит, что у Владимира тяжелый период в жизни, понимает, как мучается муж, и не хочет добавлять ему страданий.
– Хорошая же она все-таки женщина, – Данилов возобновил разговор с соперником. – Повезло тебе, мудаку… нет, не повезло, потому что она тебя не любит. А знаешь почему? Потому что она любит меня! Вот как!
Соперник явно обиделся на оскорбление и медленно растаял в воздухе.
Разобравшись с мыслями, Данилов почувствовал огромный прилив жизненных сил. Изнутри его так и распирало желание действовать, только вот ноги и руки почему-то были вялыми и почти не слушались.
Однако он смог наполнить стакан и поднести его ко рту, не расплескав ни капли. Как ни странно, появился аппетит. Данилов налег на закуску.
В бутылке еще оставалась водка, но Данилов здраво рассудил, что на сегодня ему хватит, и с третьей попытки сумел поставить бутылку на полку в холодильнике. Не забыл захлопнуть дверцу, вымыл стакан и чашку, убрал их на место и размашисто протер тряпкой стол, на котором лежала закуска. Ноутбук, правда, благоразумно оставил на столе.
Данилов удовлетворенно оглядел кухню и, оставшись довольным царящим на ней порядком, выключил свет. Никакого негатива! Елена должна понять, какое совершенство живет рядом с ней! Да, именно совершенство.
Данилову так понравилось это слово, что по дороге в спальню он попробовал напеть: «Ах, какое блаженство, ах, какое блаженство, знать, что я совершенство, знать, что я – идеа-а-ал!»[2] Не вышло – язык, уставший от напряженных дум, заплетался так же, как и ноги.
«Старею», – подумал Данилов и чуть было не заплакал от жалости к себе. Стариться не хотелось ужасно.
Из-под закрытой двери спальни не выбивался свет – Елена не дождалась и легла спать в одиночестве. Нехорошо вышло. Данилов попенял себя за то, что слишком уж засиделся за ужином.
Осторожно, чтобы не задеть ничего в темноте, Данилов дошел до своей половины кровати и, не снимая халата, рухнул в нее. Заснул он еще в движении.
Елена не спала. Как только Данилов лег, она встала, приоткрыла окно, чтобы свежий воздух хоть немного развеял алкогольные пары, и долго стояла у окна, не обращая внимание на катящиеся из глаз слезы. Так и не вытерев лица, легла в кровать, долго ворочалась с бока на бок и забылась беспокойным сном только в пятом часу.
Глава восьмая
Минутный порыв исключался – и цена не та, и подарки Елена всегда делала практичные, нужные. Она во всем была гораздо практичнее Данилова.
Подарок сослуживцу? Знакомому? Соседу? Если бы ручка стоила в двадцать раз меньше, то Данилов мог бы предположить такое. Но подарки за двадцать две тысячи не дарят всем подряд.
Вывод не просто напрашивался – он вопил, заявляя о себе во весь голос. У Елены был… Слово «любовник» больно резануло по сердцу, и потому Данилов заменил его эвфемизмом «другой мужчина». Итак, у Елены есть другой мужчина, с которым она проводит вечера и которому она приготовила дорогой подарок. Сомнений больше не было.
Когда-то, в той, прошлой, жизни, Данилов считал себя абсолютно не ревнивым человеком. Он не ревновал Елену к ее бывшему мужу, отцу Никиты, и его не коробило то, что Елена до сих пор носила «чужую» фамилию.
Но ревность к настоящему оказалась такой же яростной, как пламя лесного пожара.
Данилов попытался трезво проанализировать ситуацию, но мешали эмоции. И было только одно средство их подавить.
Он достал из буфета стакан, а из холодильника – початую литровую бутылку водки, банку с солеными огурцами и кусок полукопченой колбасы.
Стакан опустошил залпом. Посидел, не двигаясь, дожидаясь, пока приятное тепло доберется до сердца, и закусил огурцом – хрустким, острым. Накатили воспоминания…
Третий курс. Практическое занятие по пропедевтике внутренних болезней. Доцент Дворжик освежает знания в студенческих головах.
– Различают несколько видов перкуторного звука, отличающихся друг от друга по своим характеристикам…
Дворжик, высокий, худой и сутулый, похож на знак вопроса. Студенты не любят его за вздорность и злопамятность. У Данилова с Дворжиком отношения не сложились с первого же занятия.
– Негромкий, короткий и высокий тон, возникающий при перкуссии над плотными и напряженными тканями, называется тупым звуком, – вещает Дворжик.
Данилов, стоящий за его спиной, беззвучно стучит себя по голове.
– Громкий, продолжительный и низкий звук с некоторым музыкальным оттенком, именуется тимпаническим или барабанным, поскольку напоминает звук, возникающий при ударе в барабан. Такой звук слышен при перкуссии над полыми органами, содержащими воздух…
Данилов изображает, будто стучит по голове Дворжика. Доцент оборачивается и визжит:
– Вон отсюда! Встретимся на зачете!
Данилов молча выходит и слоняется по коридору, ожидая конца занятия. Спустя три минуты из учебной комнаты выходит Елена.
– Тебя-то за что? – удивляется Данилов.
Серьезная Елена никогда не проказничает во время занятий.
– Решила составить тебе компанию и показала Вопросительному Знаку язык, – смеется Елена. – Пойдем прогуляемся, что ли…
Немного успокоившись, Данилов собрался с мыслями и спросил себя, чего же хочет он сам. Нужна ли ему Елена и желает ли он, чтобы она вернулась к нему? Сказать «нет» мешала любовь, ответить утвердительно мешала обида. Это был тупик.
Вздохнув, Данилов перешел к следующему вопросу. Почему Елена скрывает свою связь? Что ей мешает заявить о том, что в ее жизни появился другой мужчина? Данилов тотчас же вернется к матери, а Елена сможет жить с любимым. Разводиться ей с Даниловым не надо – они так и не удосужились оформить свои отношения. И делить нечего – ни детей, ни имущества. Все очень просто. Недолгий сбор вещей, прощальный завтрак и все…Неужели все?..
Второй стакан прояснил мысли, но ослабил ноги и руки. Данилов откусил кусок колбасы, пожевал, проглотил и продолжил размышлять.
Почему Елена до сих пор молчит и скрывает свой адюльтер?
Причин могло быть две.
Первая – она еще не определилась, кто ей нужен больше. Это позволяло Данилову надеяться; главным было ничего не испортить. Не устраивать разборок, не выступать с обвинениями, вообще не создавать никакого негатива. Только позитив, и ничего более! Рано или поздно Елена поймет, что второго такого, как Владимир, ей не найти. Другому мужчине придется удовольствоваться подаренной ручкой. Пусть смотрит на нее и вспоминает свою былую любовь.
– Страдание очищает душу, братан, – сказал Данилов воображаемому сопернику – представительному мужчине в дорогом костюме. Лица у соперника не было – только переливающееся радужное пятно.
Теперь можно было вернуться к приоритетам и ответить «да!» на главный вопрос. Да, да, да и тысячу раз да!
Он хотел, он жаждал остаться с Еленой.
Настоящий мыслитель, сколько бы он ни выпил, никогда не ограничится односторонним рассмотрением проблемы. Данилов пожевал еще колбаски и перешел ко второму, неприятному и невыгодному для него, варианту.
Предположим, что Елена уже определилась. Поняла, что любит другого, а к Данилову у нее было не настоящее чувство, а так – влюбленность длиной в несколько лет. Возможно такое? Конечно, почему бы и нет. Данилов, в конце концов, не стодолларовая банкнота и не золотой слиток, чтобы нравиться всегда. Обычный человек со своими недостатками и сложностями.
Молчит же Елена не из коварства или врожденной лживости (ни того, ни другого Данилов за ней сроду не замечал), а из жалости и благородства. Видит, что у Владимира тяжелый период в жизни, понимает, как мучается муж, и не хочет добавлять ему страданий.
– Хорошая же она все-таки женщина, – Данилов возобновил разговор с соперником. – Повезло тебе, мудаку… нет, не повезло, потому что она тебя не любит. А знаешь почему? Потому что она любит меня! Вот как!
Соперник явно обиделся на оскорбление и медленно растаял в воздухе.
Разобравшись с мыслями, Данилов почувствовал огромный прилив жизненных сил. Изнутри его так и распирало желание действовать, только вот ноги и руки почему-то были вялыми и почти не слушались.
Однако он смог наполнить стакан и поднести его ко рту, не расплескав ни капли. Как ни странно, появился аппетит. Данилов налег на закуску.
В бутылке еще оставалась водка, но Данилов здраво рассудил, что на сегодня ему хватит, и с третьей попытки сумел поставить бутылку на полку в холодильнике. Не забыл захлопнуть дверцу, вымыл стакан и чашку, убрал их на место и размашисто протер тряпкой стол, на котором лежала закуска. Ноутбук, правда, благоразумно оставил на столе.
Данилов удовлетворенно оглядел кухню и, оставшись довольным царящим на ней порядком, выключил свет. Никакого негатива! Елена должна понять, какое совершенство живет рядом с ней! Да, именно совершенство.
Данилову так понравилось это слово, что по дороге в спальню он попробовал напеть: «Ах, какое блаженство, ах, какое блаженство, знать, что я совершенство, знать, что я – идеа-а-ал!»[2] Не вышло – язык, уставший от напряженных дум, заплетался так же, как и ноги.
«Старею», – подумал Данилов и чуть было не заплакал от жалости к себе. Стариться не хотелось ужасно.
Из-под закрытой двери спальни не выбивался свет – Елена не дождалась и легла спать в одиночестве. Нехорошо вышло. Данилов попенял себя за то, что слишком уж засиделся за ужином.
Осторожно, чтобы не задеть ничего в темноте, Данилов дошел до своей половины кровати и, не снимая халата, рухнул в нее. Заснул он еще в движении.
Елена не спала. Как только Данилов лег, она встала, приоткрыла окно, чтобы свежий воздух хоть немного развеял алкогольные пары, и долго стояла у окна, не обращая внимание на катящиеся из глаз слезы. Так и не вытерев лица, легла в кровать, долго ворочалась с бока на бок и забылась беспокойным сном только в пятом часу.
Глава восьмая
Приличное предложение
Это на свадьбе драка – ожидаемое, прогнозируемое и традиционное событие. На кафедре университета – совсем наоборот, чрезвычайное происшествие. Настолько необычное, что с обоими участниками пожелал встретиться заведующий кафедрой.
Кабинет у Мусинского был хорошим, настоящим профессорским. Традиционные дубовые панели, шеренги дипломов, два стилизованных под старину книжных шкафа, огромнейший письменный стол, основательные стулья, тяжелые плотные шторы на окнах. О современности напоминал только большой телефонный аппарат со множеством кнопок, сдвинутый на самый край стола, чтобы освободить как можно больше места для бумаг и папок.
Заведующий встретил драчунов не строго, а скорее приветливо, разве что кофе не предложил; жестом пригласил их сесть, выдержал паузу и начал:
– Много чего было на нашей кафедре, но чтобы два ординатора, взрослые, воспитанные люди, били друг друга по лицу прямо во время занятия – такого я не помню.
И никто не вспомнит, потому что такого не было ни-ког-да! Это же, – руки Мусинского взлетели вверх, – ка-фед-ра! Храм науки! А в храме, молодые люди, надо вести себя соответственно.
«Молодые люди» сосредоточенно рассматривали узор на ковре, лежащем у них под ногами.
– Нет, скажу честно, если бы я застал вас в одной из учебных комнат… за прелюбодеянием, то я удивился куда меньше, – признался профессор.
Данилов представил себе картину собственного прелюбодеяния с Денисом, и его передернуло. Дениса, судя по выражению его лица, подобная перспектива тоже не обрадовала.
– Это хоть можно понять, – развивал свою мысль Мусинский. – Нахлынула жажда любви, и человек уже не в силах ей противиться…
Судя по слухам, ходившим на кафедре, жажда любви была вечным состоянием и вечным бичом Георгия Владимировича.
В настоящее время он переживал самый пик романа с Яной Белопольской, ассистенткой кафедры, работавшей под началом доцента Стаканниковой в шестьдесят пятой больнице. Яну Данилов не раз видел на кафедре. Большие глаза, чувственные алые губы, грива светлых вьющихся волос, большая грудь, красивая попка, длинные ноги… Интересно, сумел бы Мусинский обаять такую красавицу, не будь он ее начальником? Данилов был уверен: ни за что.
– Но если светлые чувства сдерживать не обязательно, то агрессию выплескивать нельзя! Учитесь владеть собой, молодые люди, ведь вы представляете собой культурную элиту!
«Представляете собой культурную элиту», – Данилов покатал неуклюжее выражение на языке. Ему совсем не хотелось быть элитой. Напротив, хотелось еще раз заехать Денису в зубы. Посильнее, чем в первый раз, уже не сдерживаясь…
Занятие доцента Кислой с ординаторами шло своим чередом до тех пор, пока Лариса Александровна не завела разговор о карьере.
– Ах, вам не понять, каково это – наметить себе определенный рубеж, выстроить план на значительный отрезок жизни, и, подойдя к нему, осознать, что так ничего и не успела сделать.
Тема была не новой. Помимо смерти и всего, что с ней связано, Лариса Александровна любила порассуждать и о том, как трудно умному человеку защитить докторскую диссертацию, когда со всех сторон его окружают враги.
Всякий раз при этом она подчеркивала, что намерена стать доктором наук точно таким же образом, как когда-то стала кандидатом. То есть – не используя ни связи, ни женские чары, ни подкуп. Честно внести свой вклад в науку и пожинать плоды.
– Почему же не понять? – не утерпел Денис. – Некоторым очень даже понять…
И многозначительно, с нескрываемой ехидцей, посмотрел на Данилова, сидевшего за соседним столом.
– Это не остроумно и не уместно, – ответил Данилов. – Рекомендую не делать меня впредь мишенью для шуток.
– Хорошо, – неожиданно согласился Денис и, как бы про себя, заметил: – Негуманно проезжаться по тому, по кому уже проехалась жизнь.
Что он имел в виду, Данилов уточнять не собирался. Сказано было достаточно. Дождавшись, когда преподаватель объявит перерыв, он крепко взял Дениса под руку и вывел на лестничную площадку. Бить не хотел, хотел внятно и без свидетелей объяснить, что повторное выступление подобного рода добром не закончится.
Денис же явно был уверен, что его будут бить, и поэтому решил ударить первым. Оказавшись в защищенном от посторонних взоров пространстве, Денис вырвался и резким, хорошо поставленным ударом заехал Данилову в солнечное сплетение.
Владимир успел увернуться, и удар пришелся вскользь. Денис по инерции подался вперед и был остановлен кулаком Данилова, угодившим ему в челюсть. Левой рукой Данилов бил не хуже, чем правой. Он даже ударил не в полную силу, чтобы ненароком не выбить Денису один или несколько зубов.
Парень упал, и в этот момент между ними возник Илья.
– Я так и думал, что этим дело кончится, – сказал он, пытаясь оттеснить Данилова от поднимающегося с пола Дениса.
Вот и вся драка. На память о ней у Дениса остался небольшой кровоподтек. Всего-то дел, а шуму…
Кислая устроила вернувшимся в кабинет «дуэлянтам» громкую истерику – отменную, с заламыванием рук и слезами, – а по окончании бенефиса потащила нарушителей спокойствия к Каштановой.
– Гормон играет, – поставила диагноз Светлана Сергеевна.
Кислую заведующая учебной частью попросила успокоиться, а драчунов призвала жить в согласии, после чего порекомендовала всем «возобновить учебный процесс». Данилов счел было инцидент исчерпанным, но уже в самом конце дня по их с Денисом души явилась Катерина, секретарь Мусинского.
– Георгий Владимирович хочет поговорить с вами.
Прямо сейчас.
Некрасивое, со сросшимися на переносице бровями, лицо ее было по обыкновению бесстрастным.
Делать было нечего – пришлось идти. Данилов не сомневался, что Мусинский начнет читать им проповедь.
Так оно и вышло.
– Могу ли я узнать, что вы не поделили? – спросил заведующий кафедрой. – Лариса Александровна так и не дала ответа на этот вопрос. Сказала, что разволновалась и подробностей не помнит.
Отвечать никто не хотел.
– Такая страшная тайна? – всплеснул руками Мусинский.
– Ничего страшного, просто мы поспорили по одному богословскому вопросу, – Данилов ответил своим любимым выражением, которое всегда выручало его в тех случаях, когда правду говорить не хотелось, а молчать было невежливо.
– Вы уже успели прийти к согласию? – Мусинский не обиделся или не подал вида. – Или же пока нет?
Данилов и Денис почти синхронно пожали плечами, избегая при этом смотреть друг на друга.
– Все с вами ясно, – погрустнел заведующий кафедрой. – Тогда прошу вас, молодые люди, учесть следующее… Если нечто подобное повторится, я имею в виду драку на кафедре или на территории больницы вообще, то я гарантирую вам массу неприятностей. Выгнать из ординатуры не выгоню, но нервы потреплю изрядно. Вполне возможно, что, защищаясь от меня, вы подружитесь.
У меня все.
«Молодые люди» встали, попрощались и ушли. Денис отправился прямиком в раздевалку, а Данилову пришлось вернуться в кабинет за сумкой.
Ординаторы уже ушли. В кабинете обстоятельно чаевничала Лариса Александровна – с пряниками, пастилой, сушками и конфетами.
– Досталось вам? – спросила она у Данилова.
– Не очень.
– Хотите чаю?
– Нет, спасибо, мне пора, – Данилов с сумкой на плече пошел к двери.
– Подождите, – на самом пороге остановила его доцент.
Данилов остановился и повернулся к ней.
– А вы молодец, – неожиданно сказала Кислая. – Я вот так не умею, чтобы за каждую гадость – сразу по морде.
– Этому несложно научиться, но вот отвыкнуть очень трудно, – улыбнулся Данилов.
– От хороших привычек отвыкать не следует, – улыбнулась в ответ доцент. – Жаль, что вы не хотите чаю.
– Извините, Лариса Александровна, но у меня в самом деле нет времени, – улыбка Данилова стала еще шире. – Мне на работу пора.
– Вы там тоже деретесь? – Кислая игриво подняла левую бровь.
– Пока бог миловал, – Данилов трижды постучал по косяку. – Всего хорошего.
– И вам тоже, – Лариса Александровна взяла кусок пастилы.
«А она не такая уж и дура», – подумал Данилов, закрывая за собой дверь.
Ему всегда было приятно менять мнение о людях с плохого на хорошее.
Когда Владимир спустился в раздевалку, Дениса там уже не оказалось. Конфликт можно было считать исчерпанным. Данилов переоделся, вытащил из сумки зонт – с неба лило как из ведра – и в этот момент в футляре, прицепленном к поясу, завибрировал мобильный телефон.
Никто не звонил ему в середине дня для того, чтобы просто поболтать. Перед тем как ответить на звонок, Данилов взглянул на экран: Елена.
– Слушаю тебя.
– Вовка, у тебя как сейчас со временем?
– Нормально.
– Тогда слушай. Я тут случайно нашла тебе неплохую халтурку…
– А это обязательно обсуждать по телефону? – Данилов не любил долгих телефонных разговоров.
– Ты сейчас в Сокольниках?
– Да.
– Тогда лучше по телефону. Знаешь сорок второе медучилище на Остроумовской?
– Проезжал мимо…
– Так вот. Там срочно ищут преподавателей. По сестринскому делу и безопасности жизнедеятельности. У них провал – кто-то надолго заболел посреди семестра, кто-то уволился. Речь идет об очно-заочном отделении, то есть вечернем. Занятия с полпятого до полдесятого. Директор не прочь взять совместителя, лишь бы быстро…
– Я-то тут каким боком? – Данилов постарался представить себя в роли педагога, окруженного юными девами, и не смог.
– Как это каким боком! Ты же врач, да еще с большим опытом практической работы. Что ты – уход за больными не сможешь вести? Не смеши меня!
– Это ты меня смешишь, – парировал Данилов. – Если я сын педагога, то это еще не означает…
– Вова! – перебила Елена. – Повторяю – работа в Сокольниках, близко от твоей кафедры. Начинает ся она с половины пятого. Это же просто подарок судьбы!
– А сколько там платят?
– Это тебе скажут на собеседовании. Можешь прямо сегодня подъехать к Зюзиной Марии Федоровне, это замдиректора по учебной работе. Запиши… Записываешь?
– Сегодня не получится, – сухо сказал Данилов. – Я тороплюсь. Раньше приду, раньше уйду. Спасибо за предложение. С твоей стороны это просто жертвенный подвиг.
– Почему?
– Отправлять меня вращаться в кругу молодых девчонок…
– Данилов, я серьезно! – по голосу было ясно, что Елена сердится. – Есть удобная, приличная подработка…
– Ах, приличная! – взвился Данилов. – Приличная!
Вот в чем дело! С этого и надо было начинать! А то, чем я занимаюсь сейчас, это, значит, неприлично!
– Данилов! – Елена уже не говорила, а кричала в трубку. – Я не спорю – любой труд почетен, но когда врач санитарит по ночам в морге…
– Извини, аккумулятор разрядился, – буркнул Данилов и выключил телефон.
Несмотря на дождь, он решил пройтись до метро пешком – ярость, клокотавшая внутри, требовала хоть какого-нибудь выхода, хотя бы движения. Зонт Владимир убрал в сумку – дождь приятно охлаждал голову.
– Приличная работа! – время от времени восклицал он, не замечая того, что говорит вслух. – Приличная, видите ли! Можно подумать!
Постепенно ярость улеглась. В метро Данилов спустился промокшим до нитки, но уже способным мыслить логически. «А ведь это, в сущности, очень благородно с ее стороны, – мелькнула мысль, – пристроить меня туда, где много девушек. Наверное, она хочет, чтобы наше расставание было для меня безболезненным».
Данилов вообразил картину своей женитьбы на какой-нибудь смазливой студенточке медицинского училища, которой на днях исполнилось восемнадцать, и не смог удержаться от смеха. Старушка, ждущая поезда рядом, старушка обеспокоенно обернулась.
– Все нормально, – сказал ей Данилов. – Разве что вам не мешает показаться врачу…
– С чего бы это? – благообразная на вид старушка, как это часто бывает, оказалась сварливой.
– У вас губы синюшные, – серьезно пояснил Данилов. – Цианоз называется.
– Сам иди врачу покажись! – нахмурилась собеседница. – Ржет тут как нехолощеный жеребец и еще оскорбляет…
Подошедший поезд заставил ее замолчать.
«Вечером дома будет разбор полетов, – подумал Данилов. – Беседа о высоком статусе врача и недопустимости его роняния. Или – как правильнее? – недопустимости его утраты? Нет, это не то, я же не утратил статус, а лишь, как считают некоторые, опустил его до санитарского… Надо у матери спросить, почему „снижение“ говорить можно, а „роняние“ – нет. И как назло, Валеру сегодня замещать не надо…»
Данилов думал, что, проведя несколько ночей у своей пассии, Валера угомонится и уже не будет нуждаться в заменах, но ошибся: тайная любовь от времени становилась только крепче.
– Нет лучшего омолаживающего средства, чем внебрачные связи, – глядя на себя в зеркало, любил повторять Валера. – Все морщины разгладились.
– Конечно, – поддел его Данилов, – раздалась вширь твоя физиономия нешуточно, кожа натянулась, какие могли остаться морщины? – Валера и впрямь прибавил к своим полутора центнерам не меньше полупуда…
Домой не тянуло, заданий было мало, поэтому Данилов работал не спеша. Покончив с приготовлением микропрепаратов, он набрал в музее кучу интересных «стеклышек» и около часа рассматривал их под микроскопом.
«Эх, если бы можно было на месяц утащить все музейные экспонаты домой вместе с микроскопом! – думал он. – Разложить на столе атлас, подбирать соответствующее „стеклышко“, сравнить, обдумать… На кафедре или на работе знания не усваиваются так хорошо, как дома – окружающая обстановка мешает».
Домой Данилов приехал к девяти часам вечера. Елена была дома – на вешалке висел ее плащ, а на полке стояла сумка. Данилов открыл дверь своим ключом, вошел и сообщил:
– Это я.
– Ужинать будешь? – донеслось из кухни. – Есть жареная картошка.
– Буду, – миролюбиво ответил Данилов.
Елена была не в духе, иначе непременно вышла бы его встретить. Провоцировать ее на скандал Данилову не хотелось, так же, как и не хотелось устраивать диспут на тему: «Какая работа приличествует врачу». Хотелось съесть что-нибудь горячее и вкусное, выпить рюмку-другую, закончить ужин чашкой кофе, принять душ и завалиться спать. Ну, может быть, еще почитать с четверть часа на сон грядущий.
– А что у нас к картошке? – поинтересовался Данилов, входя на кухню.
– Курица, – не оборачиваясь, ответила Елена, мывшая посуду.
– Прекрасно!
Данилов взял только что вымытую Еленой тарелку, положил из стоявшей на плите сковороды поджаренную крупными кусками с хрустящей корочкой картошку, из соседней кастрюли достал кусок тушеного куриного филе, поставил тарелку на стол и полез в холодильник за горчицей и водкой.
Елена обернулась, выразительно посмотрела на бутылку и продолжила мытье посуды. Данилов убрал водку обратно и сел за стол.
– Очень вкусно! – сказал он Елене, вытиравшей руки.
– Я рада, что тебе понравилось.
Елена заварила кипятком пакетик чая и села напротив Данилова.
– Как ты считаешь, – начала она, – вежливо ли обрывать разговор, тем более деловой?
– У меня разрядился аккумулятор.
– Данилов, твои шуточки, вернее, выходки хорошо мне известны. Но не кажется ли тебе, что человек, желающий сделать для тебя нечто полезное, не заслуживает подобного обращения?
– Каатся! – с набитым ртом промычал Данилов.
– И почему ты так сразу и наотрез отказался от моего предложения? Там же, помимо удобного графика и удобного расположения, платят довольно неплохо. У преподавателей куча всяких надбавок…
– Я знаю, – подтвердил Данилов. – Мне мама рассказывала.
– Тогда почему ты так отреагировал?
– Да нормально я отреагировал, Лен! – Данилов начал терять терпение. – Ты предложила, я отказался. Замяли, проехали, забыли!
– Но почему? – упорствовала Елена. – И почему ты был столь резок?
– Да не был я резок! – поняв, что доесть спокойно ему не дадут, Данилов отодвинул от себя тарелку и положил перед собой на стол сцепленные в замок руки. – Просто я не люблю, когда меня пытаются уговорить или заставить. Сказал нет – значит нет! А уж заводить разговор про то, что доктору не пристало санитарить в морге, это не бестактно, это подло!
Слово вырвалось случайно, Данилов хотел сказать «пошло».
– Прости! – с неимоверным сарказмом сказала Елена, вставая из-за стола.
Она ушла, оставив нетронутой свою чашку с чаем. Данилов услышал, как хлопнула дверь спальни, придвинул к себе тарелку и продолжил ужин, запивая его чаем жены: не пропадать же добру.
Когда тарелка опустела, Данилов вымыл посуду, снял с крючка джезву и стал варить себе кофе.
– Добрый вечер, – Никита пришел выпить воды.
– Добрый-добрый, – ответил Данилов. – Как дела?
– Не очень, – признался Никита и, понизив голос, добавил: – Мать как с цепи сорвалась сегодня…
– Не думаю, что это выражение следует применять к близким людям, – заметил Данилов, не отводя глаз от джезвы, чтобы не упустить тот момент, когда пена начнет подниматься. – Можно сказать – «нервничает» или «немного не в себе», нет, лучше все же «нервничает».
Кабинет у Мусинского был хорошим, настоящим профессорским. Традиционные дубовые панели, шеренги дипломов, два стилизованных под старину книжных шкафа, огромнейший письменный стол, основательные стулья, тяжелые плотные шторы на окнах. О современности напоминал только большой телефонный аппарат со множеством кнопок, сдвинутый на самый край стола, чтобы освободить как можно больше места для бумаг и папок.
Заведующий встретил драчунов не строго, а скорее приветливо, разве что кофе не предложил; жестом пригласил их сесть, выдержал паузу и начал:
– Много чего было на нашей кафедре, но чтобы два ординатора, взрослые, воспитанные люди, били друг друга по лицу прямо во время занятия – такого я не помню.
И никто не вспомнит, потому что такого не было ни-ког-да! Это же, – руки Мусинского взлетели вверх, – ка-фед-ра! Храм науки! А в храме, молодые люди, надо вести себя соответственно.
«Молодые люди» сосредоточенно рассматривали узор на ковре, лежащем у них под ногами.
– Нет, скажу честно, если бы я застал вас в одной из учебных комнат… за прелюбодеянием, то я удивился куда меньше, – признался профессор.
Данилов представил себе картину собственного прелюбодеяния с Денисом, и его передернуло. Дениса, судя по выражению его лица, подобная перспектива тоже не обрадовала.
– Это хоть можно понять, – развивал свою мысль Мусинский. – Нахлынула жажда любви, и человек уже не в силах ей противиться…
Судя по слухам, ходившим на кафедре, жажда любви была вечным состоянием и вечным бичом Георгия Владимировича.
В настоящее время он переживал самый пик романа с Яной Белопольской, ассистенткой кафедры, работавшей под началом доцента Стаканниковой в шестьдесят пятой больнице. Яну Данилов не раз видел на кафедре. Большие глаза, чувственные алые губы, грива светлых вьющихся волос, большая грудь, красивая попка, длинные ноги… Интересно, сумел бы Мусинский обаять такую красавицу, не будь он ее начальником? Данилов был уверен: ни за что.
– Но если светлые чувства сдерживать не обязательно, то агрессию выплескивать нельзя! Учитесь владеть собой, молодые люди, ведь вы представляете собой культурную элиту!
«Представляете собой культурную элиту», – Данилов покатал неуклюжее выражение на языке. Ему совсем не хотелось быть элитой. Напротив, хотелось еще раз заехать Денису в зубы. Посильнее, чем в первый раз, уже не сдерживаясь…
Занятие доцента Кислой с ординаторами шло своим чередом до тех пор, пока Лариса Александровна не завела разговор о карьере.
– Ах, вам не понять, каково это – наметить себе определенный рубеж, выстроить план на значительный отрезок жизни, и, подойдя к нему, осознать, что так ничего и не успела сделать.
Тема была не новой. Помимо смерти и всего, что с ней связано, Лариса Александровна любила порассуждать и о том, как трудно умному человеку защитить докторскую диссертацию, когда со всех сторон его окружают враги.
Всякий раз при этом она подчеркивала, что намерена стать доктором наук точно таким же образом, как когда-то стала кандидатом. То есть – не используя ни связи, ни женские чары, ни подкуп. Честно внести свой вклад в науку и пожинать плоды.
– Почему же не понять? – не утерпел Денис. – Некоторым очень даже понять…
И многозначительно, с нескрываемой ехидцей, посмотрел на Данилова, сидевшего за соседним столом.
– Это не остроумно и не уместно, – ответил Данилов. – Рекомендую не делать меня впредь мишенью для шуток.
– Хорошо, – неожиданно согласился Денис и, как бы про себя, заметил: – Негуманно проезжаться по тому, по кому уже проехалась жизнь.
Что он имел в виду, Данилов уточнять не собирался. Сказано было достаточно. Дождавшись, когда преподаватель объявит перерыв, он крепко взял Дениса под руку и вывел на лестничную площадку. Бить не хотел, хотел внятно и без свидетелей объяснить, что повторное выступление подобного рода добром не закончится.
Денис же явно был уверен, что его будут бить, и поэтому решил ударить первым. Оказавшись в защищенном от посторонних взоров пространстве, Денис вырвался и резким, хорошо поставленным ударом заехал Данилову в солнечное сплетение.
Владимир успел увернуться, и удар пришелся вскользь. Денис по инерции подался вперед и был остановлен кулаком Данилова, угодившим ему в челюсть. Левой рукой Данилов бил не хуже, чем правой. Он даже ударил не в полную силу, чтобы ненароком не выбить Денису один или несколько зубов.
Парень упал, и в этот момент между ними возник Илья.
– Я так и думал, что этим дело кончится, – сказал он, пытаясь оттеснить Данилова от поднимающегося с пола Дениса.
Вот и вся драка. На память о ней у Дениса остался небольшой кровоподтек. Всего-то дел, а шуму…
Кислая устроила вернувшимся в кабинет «дуэлянтам» громкую истерику – отменную, с заламыванием рук и слезами, – а по окончании бенефиса потащила нарушителей спокойствия к Каштановой.
– Гормон играет, – поставила диагноз Светлана Сергеевна.
Кислую заведующая учебной частью попросила успокоиться, а драчунов призвала жить в согласии, после чего порекомендовала всем «возобновить учебный процесс». Данилов счел было инцидент исчерпанным, но уже в самом конце дня по их с Денисом души явилась Катерина, секретарь Мусинского.
– Георгий Владимирович хочет поговорить с вами.
Прямо сейчас.
Некрасивое, со сросшимися на переносице бровями, лицо ее было по обыкновению бесстрастным.
Делать было нечего – пришлось идти. Данилов не сомневался, что Мусинский начнет читать им проповедь.
Так оно и вышло.
– Могу ли я узнать, что вы не поделили? – спросил заведующий кафедрой. – Лариса Александровна так и не дала ответа на этот вопрос. Сказала, что разволновалась и подробностей не помнит.
Отвечать никто не хотел.
– Такая страшная тайна? – всплеснул руками Мусинский.
– Ничего страшного, просто мы поспорили по одному богословскому вопросу, – Данилов ответил своим любимым выражением, которое всегда выручало его в тех случаях, когда правду говорить не хотелось, а молчать было невежливо.
– Вы уже успели прийти к согласию? – Мусинский не обиделся или не подал вида. – Или же пока нет?
Данилов и Денис почти синхронно пожали плечами, избегая при этом смотреть друг на друга.
– Все с вами ясно, – погрустнел заведующий кафедрой. – Тогда прошу вас, молодые люди, учесть следующее… Если нечто подобное повторится, я имею в виду драку на кафедре или на территории больницы вообще, то я гарантирую вам массу неприятностей. Выгнать из ординатуры не выгоню, но нервы потреплю изрядно. Вполне возможно, что, защищаясь от меня, вы подружитесь.
У меня все.
«Молодые люди» встали, попрощались и ушли. Денис отправился прямиком в раздевалку, а Данилову пришлось вернуться в кабинет за сумкой.
Ординаторы уже ушли. В кабинете обстоятельно чаевничала Лариса Александровна – с пряниками, пастилой, сушками и конфетами.
– Досталось вам? – спросила она у Данилова.
– Не очень.
– Хотите чаю?
– Нет, спасибо, мне пора, – Данилов с сумкой на плече пошел к двери.
– Подождите, – на самом пороге остановила его доцент.
Данилов остановился и повернулся к ней.
– А вы молодец, – неожиданно сказала Кислая. – Я вот так не умею, чтобы за каждую гадость – сразу по морде.
– Этому несложно научиться, но вот отвыкнуть очень трудно, – улыбнулся Данилов.
– От хороших привычек отвыкать не следует, – улыбнулась в ответ доцент. – Жаль, что вы не хотите чаю.
– Извините, Лариса Александровна, но у меня в самом деле нет времени, – улыбка Данилова стала еще шире. – Мне на работу пора.
– Вы там тоже деретесь? – Кислая игриво подняла левую бровь.
– Пока бог миловал, – Данилов трижды постучал по косяку. – Всего хорошего.
– И вам тоже, – Лариса Александровна взяла кусок пастилы.
«А она не такая уж и дура», – подумал Данилов, закрывая за собой дверь.
Ему всегда было приятно менять мнение о людях с плохого на хорошее.
Когда Владимир спустился в раздевалку, Дениса там уже не оказалось. Конфликт можно было считать исчерпанным. Данилов переоделся, вытащил из сумки зонт – с неба лило как из ведра – и в этот момент в футляре, прицепленном к поясу, завибрировал мобильный телефон.
Никто не звонил ему в середине дня для того, чтобы просто поболтать. Перед тем как ответить на звонок, Данилов взглянул на экран: Елена.
– Слушаю тебя.
– Вовка, у тебя как сейчас со временем?
– Нормально.
– Тогда слушай. Я тут случайно нашла тебе неплохую халтурку…
– А это обязательно обсуждать по телефону? – Данилов не любил долгих телефонных разговоров.
– Ты сейчас в Сокольниках?
– Да.
– Тогда лучше по телефону. Знаешь сорок второе медучилище на Остроумовской?
– Проезжал мимо…
– Так вот. Там срочно ищут преподавателей. По сестринскому делу и безопасности жизнедеятельности. У них провал – кто-то надолго заболел посреди семестра, кто-то уволился. Речь идет об очно-заочном отделении, то есть вечернем. Занятия с полпятого до полдесятого. Директор не прочь взять совместителя, лишь бы быстро…
– Я-то тут каким боком? – Данилов постарался представить себя в роли педагога, окруженного юными девами, и не смог.
– Как это каким боком! Ты же врач, да еще с большим опытом практической работы. Что ты – уход за больными не сможешь вести? Не смеши меня!
– Это ты меня смешишь, – парировал Данилов. – Если я сын педагога, то это еще не означает…
– Вова! – перебила Елена. – Повторяю – работа в Сокольниках, близко от твоей кафедры. Начинает ся она с половины пятого. Это же просто подарок судьбы!
– А сколько там платят?
– Это тебе скажут на собеседовании. Можешь прямо сегодня подъехать к Зюзиной Марии Федоровне, это замдиректора по учебной работе. Запиши… Записываешь?
– Сегодня не получится, – сухо сказал Данилов. – Я тороплюсь. Раньше приду, раньше уйду. Спасибо за предложение. С твоей стороны это просто жертвенный подвиг.
– Почему?
– Отправлять меня вращаться в кругу молодых девчонок…
– Данилов, я серьезно! – по голосу было ясно, что Елена сердится. – Есть удобная, приличная подработка…
– Ах, приличная! – взвился Данилов. – Приличная!
Вот в чем дело! С этого и надо было начинать! А то, чем я занимаюсь сейчас, это, значит, неприлично!
– Данилов! – Елена уже не говорила, а кричала в трубку. – Я не спорю – любой труд почетен, но когда врач санитарит по ночам в морге…
– Извини, аккумулятор разрядился, – буркнул Данилов и выключил телефон.
Несмотря на дождь, он решил пройтись до метро пешком – ярость, клокотавшая внутри, требовала хоть какого-нибудь выхода, хотя бы движения. Зонт Владимир убрал в сумку – дождь приятно охлаждал голову.
– Приличная работа! – время от времени восклицал он, не замечая того, что говорит вслух. – Приличная, видите ли! Можно подумать!
Постепенно ярость улеглась. В метро Данилов спустился промокшим до нитки, но уже способным мыслить логически. «А ведь это, в сущности, очень благородно с ее стороны, – мелькнула мысль, – пристроить меня туда, где много девушек. Наверное, она хочет, чтобы наше расставание было для меня безболезненным».
Данилов вообразил картину своей женитьбы на какой-нибудь смазливой студенточке медицинского училища, которой на днях исполнилось восемнадцать, и не смог удержаться от смеха. Старушка, ждущая поезда рядом, старушка обеспокоенно обернулась.
– Все нормально, – сказал ей Данилов. – Разве что вам не мешает показаться врачу…
– С чего бы это? – благообразная на вид старушка, как это часто бывает, оказалась сварливой.
– У вас губы синюшные, – серьезно пояснил Данилов. – Цианоз называется.
– Сам иди врачу покажись! – нахмурилась собеседница. – Ржет тут как нехолощеный жеребец и еще оскорбляет…
Подошедший поезд заставил ее замолчать.
«Вечером дома будет разбор полетов, – подумал Данилов. – Беседа о высоком статусе врача и недопустимости его роняния. Или – как правильнее? – недопустимости его утраты? Нет, это не то, я же не утратил статус, а лишь, как считают некоторые, опустил его до санитарского… Надо у матери спросить, почему „снижение“ говорить можно, а „роняние“ – нет. И как назло, Валеру сегодня замещать не надо…»
Данилов думал, что, проведя несколько ночей у своей пассии, Валера угомонится и уже не будет нуждаться в заменах, но ошибся: тайная любовь от времени становилась только крепче.
– Нет лучшего омолаживающего средства, чем внебрачные связи, – глядя на себя в зеркало, любил повторять Валера. – Все морщины разгладились.
– Конечно, – поддел его Данилов, – раздалась вширь твоя физиономия нешуточно, кожа натянулась, какие могли остаться морщины? – Валера и впрямь прибавил к своим полутора центнерам не меньше полупуда…
Домой не тянуло, заданий было мало, поэтому Данилов работал не спеша. Покончив с приготовлением микропрепаратов, он набрал в музее кучу интересных «стеклышек» и около часа рассматривал их под микроскопом.
«Эх, если бы можно было на месяц утащить все музейные экспонаты домой вместе с микроскопом! – думал он. – Разложить на столе атлас, подбирать соответствующее „стеклышко“, сравнить, обдумать… На кафедре или на работе знания не усваиваются так хорошо, как дома – окружающая обстановка мешает».
Домой Данилов приехал к девяти часам вечера. Елена была дома – на вешалке висел ее плащ, а на полке стояла сумка. Данилов открыл дверь своим ключом, вошел и сообщил:
– Это я.
– Ужинать будешь? – донеслось из кухни. – Есть жареная картошка.
– Буду, – миролюбиво ответил Данилов.
Елена была не в духе, иначе непременно вышла бы его встретить. Провоцировать ее на скандал Данилову не хотелось, так же, как и не хотелось устраивать диспут на тему: «Какая работа приличествует врачу». Хотелось съесть что-нибудь горячее и вкусное, выпить рюмку-другую, закончить ужин чашкой кофе, принять душ и завалиться спать. Ну, может быть, еще почитать с четверть часа на сон грядущий.
– А что у нас к картошке? – поинтересовался Данилов, входя на кухню.
– Курица, – не оборачиваясь, ответила Елена, мывшая посуду.
– Прекрасно!
Данилов взял только что вымытую Еленой тарелку, положил из стоявшей на плите сковороды поджаренную крупными кусками с хрустящей корочкой картошку, из соседней кастрюли достал кусок тушеного куриного филе, поставил тарелку на стол и полез в холодильник за горчицей и водкой.
Елена обернулась, выразительно посмотрела на бутылку и продолжила мытье посуды. Данилов убрал водку обратно и сел за стол.
– Очень вкусно! – сказал он Елене, вытиравшей руки.
– Я рада, что тебе понравилось.
Елена заварила кипятком пакетик чая и села напротив Данилова.
– Как ты считаешь, – начала она, – вежливо ли обрывать разговор, тем более деловой?
– У меня разрядился аккумулятор.
– Данилов, твои шуточки, вернее, выходки хорошо мне известны. Но не кажется ли тебе, что человек, желающий сделать для тебя нечто полезное, не заслуживает подобного обращения?
– Каатся! – с набитым ртом промычал Данилов.
– И почему ты так сразу и наотрез отказался от моего предложения? Там же, помимо удобного графика и удобного расположения, платят довольно неплохо. У преподавателей куча всяких надбавок…
– Я знаю, – подтвердил Данилов. – Мне мама рассказывала.
– Тогда почему ты так отреагировал?
– Да нормально я отреагировал, Лен! – Данилов начал терять терпение. – Ты предложила, я отказался. Замяли, проехали, забыли!
– Но почему? – упорствовала Елена. – И почему ты был столь резок?
– Да не был я резок! – поняв, что доесть спокойно ему не дадут, Данилов отодвинул от себя тарелку и положил перед собой на стол сцепленные в замок руки. – Просто я не люблю, когда меня пытаются уговорить или заставить. Сказал нет – значит нет! А уж заводить разговор про то, что доктору не пристало санитарить в морге, это не бестактно, это подло!
Слово вырвалось случайно, Данилов хотел сказать «пошло».
– Прости! – с неимоверным сарказмом сказала Елена, вставая из-за стола.
Она ушла, оставив нетронутой свою чашку с чаем. Данилов услышал, как хлопнула дверь спальни, придвинул к себе тарелку и продолжил ужин, запивая его чаем жены: не пропадать же добру.
Когда тарелка опустела, Данилов вымыл посуду, снял с крючка джезву и стал варить себе кофе.
– Добрый вечер, – Никита пришел выпить воды.
– Добрый-добрый, – ответил Данилов. – Как дела?
– Не очень, – признался Никита и, понизив голос, добавил: – Мать как с цепи сорвалась сегодня…
– Не думаю, что это выражение следует применять к близким людям, – заметил Данилов, не отводя глаз от джезвы, чтобы не упустить тот момент, когда пена начнет подниматься. – Можно сказать – «нервничает» или «немного не в себе», нет, лучше все же «нервничает».